Гальего Рубен Давид Гонсалес. Я сижу на берегу

   – Так.
   – Она сама всем рассказывала, что я ее сглазил. Так?
   – Так.
   – Тогда конечно, тогда вы правы. Выходит, я сглазил учительницу.

ИДИОТ

   – Идиот.
   – Что–нибудь не так?
   Я сварил суп. Сварить суп может любой дурак. Две картофелины, кусок колбасы и горсть риса. Я сварил очень хороший суп. Даже посолил. В интернатовском супе никогда не бывает картошки. Я не совсем прав, конечно, – картошка в супе есть, только ее мало, и она вся остается на дне кухонного котла. За три года мы с Мишей видели картошку в супе два раза и оба раза смеялись. Колбаса – роскошь. Колбасу в суп никто и никогда не кладет, даже на воле. Но мы с Мишей едим мало, Миша ест совсем мало. Если мелко нарезать кусочек колбасы, его хватит на целую кастрюлю супа. Маленькую кастрюлю, но нам хватает ее на два ужина. Миша говорит, что варить колбасу гораздо разумнее, чем жарить. Он прав. Если пожарить кусочек колбасы, он сморщится и его станет совсем мало, на один бутерброд. Миша прав, Миша всегда прав, потому что он умный, а я дурак. Но я знаю, что он просит меня варить суп не только поэтому. В супе и колбаса, и картошка становятся мягкими, и их легче жевать. Когда Миша хочет супа, я варю суп. Жареная колбаса нравится мне гораздо больше вареной, я люблю жареную колбасу. Но жарить колбасу – нечестно. Если я пожарю колбасу, то из нее получится один бутерброд для меня. Если сварю – четыре тарелки супа для нас двоих. Иногда, в праздник, Миша просит жареной колбасы. Я жарю два кусочка колбасы, и мы едим бутерброды с колбасой. Я люблю колбасу с корочкой, жесткую. Я кладу колбасу на сковородку, доливаю в сковородку воды. Если при жарке добавить в сковородку воды, колбаса получается мягкая, почти как вареная. Мягкую колбасу легче жевать, Мише нравится мягкая колбаса. Миша говорит, что колбаса, которую жарит Рубен, вкуснее всего. Вода выпаривается, я оставляю колбасу на огне еще на пару мгновений. Колбаса покрывается легкой корочкой, и Миша уверен, что мы едим именно жареную колбасу. Я мог бы пожарить один кусок для себя, другой для Миши, но не делаю этого, потому что знаю, что ему тоже захочется хорошо прожаренной колбасы. Я не могу есть жареную колбасу при Мише, я не могу напоминать ему, что ему трудно жевать. Когда–то, когда Миша был маленький, он мог жевать все что угодно, даже леденцы. Миша мог ходить и был, как все другие дети на воле. Ни за что на свете я не стану напоминать ему, что он не может жевать нормально.
   Миша – мой друг. Мы можем говорить о чем угодно. Мы можем говорить о смерти. Мы очень часто говорим о смерти. Но о том, что ему трудно жевать, мы не говорим никогда. Если начать говорить об этом, придется говорить дальше. Придется говорить о том, что ему с каждым днем все труднее дышать.
   – Ты идиот, Рубен, – повторяет Миша. – Ты пересолил суп.
   – Я не идиот, Миша. Я посолил суп нормально. Вода выкипела. Я выключил электроплиту вовремя, просто некого было попросить снять кастрюлю с плиты, вода и выкипела.
   – Ты идиот, Рубен. Ты должен был предусмотреть, что никого из здоровых не будет на кухне, и выключить плиту заранее.
   – Я не идиот. Спорим, докажу?
   – Если докажешь, тогда идиот я.
   – Нет. Если докажу, что я не идиот, тогда ты – дебил. Согласен?
   Миша кивает. Спор его забавляет.
   – Какая разница, – спрашивает Миша, – идиот я или дебил? Все равно дурак.
   – Не все равно. Медицина различает три основных степени умственной недостаточности: дебильность, имбецильность и идиотия. Если бы я был имбецилом, я не смог бы сварить суп, идиот не смог бы даже разговаривать о супе. Я – дебил. Ты тоже дебил. Если бы ты был нормальным, то сообразил бы, что я именно дебил. А с дебилом лучше не спорить. В следующий раз я не стану варить суп: разрежу кружок колбасы на две части, сварю пару картофелин и посолю все это при тебе.
   Миша не тратит много времени на рассуждения. Он понимает мою мысль быстро, очень быстро. Никто, кроме него, не может так быстро думать.
   Миша открывает рот для следующей ложки супа. Мы едим.
   Вечером мы играем в шахматы. Миша не смотрит на доску. Доска нужна только таким дебилам, как я. Миша выигрывает у меня три раза подряд. В последней партии он объявляет мат в четыре хода. Я тупо смотрю на доску, я не вижу мата. Медленно продираясь сквозь варианты жертв и обменов, постепенно соглашаюсь, что партия закончена.
   Миша не торопит меня, Миша терпеливо ждет, пока до меня дойдет смысл его последнего хода. Наконец я сдаю партию.
   Миша не радуется. Он никогда не радуется при выигрыше, скорее, наоборот. Иногда мне кажется, что ему нравится проигрывать.
   – И все–таки, почему я дебил, как ты думаешь? – спрашивает он меня.
   – Я уже объяснял.
   – Я спрашиваю про причину болезни, – поясняет Миша, терпеливо снося мое непонимание.
   – Не знаю, – отвечаю я. – Я не врач. Скорее всего, ты дебил по той же причине, что и я. Нарушение мозгового кровообращения. Разница лишь в том, что я дебил с детства, а ты глупеешь постепенно только сейчас.
   Миша не обижается. Мы уже давно не обижаемся друг на друга.
   – Похоже, Рубен, ты прав. Мы с тобой дебилы. Оба.

ГАМЛЕТ

   мне деньги нужны.
   – Миша, – говорю я,
   – Сколько?
   – Мне много нужно.
   – Сколько?
   – Миша, я знаю, ты скажешь, что это ерунда.
   – Конечно, скажу.
   – Тогда зачем спрашиваешь, сколько мне нужно денег?
   – Если человеку нужны деньги, он, как минимум, должен знать необходимую сумму. Как максимум, для чего ему нужны эти деньги. Пока ты не ответил на первый вопрос, я не могу задать второй. Хотя ты мог бы сразу сказать, сколько и для чего денег тебе нужно.
   – Мне нужно шестьдесят рублей для курсов английского языка.
   – Для чего тебе нужен английский язык?
   – Хочу прочитать Гамлета в подлиннике.
   – Плохой перевод?
   – Перевод хороший, но в журнале пишут, что для полного понимания текста нужно знать язык оригинала.
   – Почему именно Гамлета? – Миша задает вопросы быстро, но я знаю, что ему на самом деле нужны точные ответы. Миша всегда говорит, что принять правильное решение можно, если располагаешь точной информацией.
   Я читаю наизусть монолог Гамлета.
   – Теперь перескажи своими словами, только покороче.
   – Зачем?
   – Я хочу знать, что ты понял из этого набора слов.
   – Гамлет думает над вопросом, почему все люди живут, а не кончают с собой.
   – Потому что у них ничего сильно не болит.
   – Гамлет объясняет, что люди не кончают с собой, потому что боятся неизвестности.
   – Тоже глупость. Простейший выбор. Если человеку очень плохо, он вешается, если не очень, читает монологи и действует на нервы окружающим. Плохая книга. Впрочем, как и все остальные, которые ты читаешь.
   – Ты думаешь, мне не стоит учить английский язык?
   – Думаю, не стоит.
   – Ладно, извини, ты прав, конечно.
   – Рубен, я много раз объяснял тебе, что извиняться нет смысла. Если ты что–то сказал или сделал, то в тот момент у тебя были на это причины. Жалеть о том, что ты сделал, когда у тебя появились дополнительные данные бессмысленно.
   Я молчу, мне нечего сказать. Миша прав.
   – Рубен. Возьми двести рублей.
   – Зачем мне двести рублей?
   – На твой английский.
   – Ты же сказал, что мне не стоит учить английский.
   – Сказал.
   – Почему же ты даешь деньги?
   – Слушай, Рубен, а на эти курсы идиотов берут?
   – Туда всех берут.
   – Тогда все в порядке. Не понимаю, в чем проблема.
   – Мне нужно только шестьдесят рублей.
   – Если за шестьдесят рублей можно купить новые мозги, то это мало, если два комплекта, то это много. Но я сказал то, что сказал. Я не сказал сто девяносто девять или двести один. Потому что у меня есть мозги и я умею считать. Если я не умею считать, тогда другое дело, тогда тебе надо только шестьдесят рублей.
   – Миша, этого я не понимаю. Почему ты даешь деньги, если считаешь, что изучение английского глупость, почему именно двести рублей?
   – Тебе понадобятся тетрадки, ручки. Два словаря, большой и маленький. С большим словарем тебе трудно управляться, поначалу будешь пользоваться маленьким. Почтовые марки, конверты. Детские книжки на английском, ты же не с Гамлета начнешь. Сколько стоит хороший большой словарь?
   – Много, рублей сорок.
   – Вот видишь, все сходится. Двести рублей должно хватить.
   – Ты не ответил на первый вопрос.
   – Ответил. Если я начал подсчитывать расходы, значит, мне эти расходы выгодны. У меня был выбор, я его сделал.
   – В чем выгода? Я буду постоянно слушать одни и те же пластинки на английском. Тексты уроков обычно глупые. Я буду слушать английское радио.
   – Радио мне мешать не будет. Я английского не понимаю. Тексты уроков я, конечно, запомню. Они будут намного глупее того, что ты говоришь обычно?
   – Нет.
   – Тогда мне от твоих курсов прямая выгода. Ты будешь писать контрольные работы, слушать пластинки, то есть постоянно находиться в комнате. Дверь в комнату будет закрыта, значит, холод из коридора не пойдет внутрь. В перерывах между уроками ты будешь двигать мне ноги и делать чай. В любой момент ты сможешь позвать мне нянечку. Все сходится один к одному. Примерно такого же эффекта я мог бы добиться при помощи водки. Постоянно кто–то в комнате, всегда есть горячий чай.
   Если пить водку с кем–то поздоровее, чем ты, то даже нянечку звать не нужно. Но вариант с водкой мне не нравится. Он дороже. Мы с тобой съедаем банку консервов на двоих, а человек с действующими руками съест ту же банку один. И водки при желании можно рублей на пятьдесят за один день выпить. Это только коммерческая выгода. Английское радио ты и сейчас слушаешь, только редко. По английскому радио музыку передают. Если выбирать между музыкой и пьяными разговорами, то я предпочитаю музыку.
   – Миша, получается, ни у меня, ни у тебя нет выбора.
   – Получается, что у нас есть выбор, и мы выбираем. Всегда есть выбор. У всех есть выбор.
   – И у Гамлета был выбор?
   Мишу не удивляет вопрос. Когда у Миши хорошее настроение, он готов долго разговаривать со мной. Я знаю, что Миша любит короткие и точные вопросы. Если я хочу что–то узнать, то должен сначала долго думать, перед тем, как задать Мише вопрос.
   – Рассмотрим два варианта. – Миша говорит спокойно, немного лениво. – Первый вариант: Гамлет умный человек.
   – Так он и есть умный. Его только принимают за сумасшедшего.
   – Рубен, я убивал в детдоме?
   – Нет.
   – Почему?
   Меня не удивляет вопрос. Миша никогда не задает глупых вопросов. Я ищу правильный ответ. Найти правильный ответ мне удается редко, но иногда все же удается.
   – Миша, не все книги глупые. Я читал про волков. В волчьей стае никто никого не убивает. Если кого–то из членов стаи не устраивает ситуация, он пытается перестроить структуру стаи. Ты не убивал, потому что не видел в этом смысла. Ты даже не избивал никого сильно. Ты перестраивал структуру.
   Миша редко доволен моими ответами, но на этот раз я вижу, что попал в точку.
   – Рубен, Гамлет смог перестроить структуру стаи?
   – Нет.
   – Тогда рассмотрим второй вариант: Гамлет глупый. Он мог начать изучать русский язык.
   – Почему именно русский?
   – Ну, не русский, а какой–нибудь еще язык. Почему бы и не русский?
   – Он и так учился в Германии.
   – Ну и что. Поехал бы учиться во Францию, выучил бы французский. Все равно же дурак. А так, в пьесе, он и себя угробил, и людей.
   – Миша, я такой же дурак, как Гамлет?
   – Нет, ты глупее. Но у тебя есть я, а у Гамлета не было никого. Без меня ты бы быстро глупостей наделал.
   Миша доволен. Я вижу, что Мише понравился вариант с английским языком. Миша редко бывает настолько доволен.
   – Знаешь, Рубен, когда будешь в библиотеке, возьми для меня книгу.
   – Ты же не читаешь книг.
   – Я не читаю книг, к тому же ты знаешь, что я не могу переворачивать страницы. Ты будешь читать мне вслух.
   – Я могу тебе сейчас почитать, если хочешь. У меня есть Шекспир.
   – Ты дурак, Рубен. Зачем мне Шекспир? Я не люблю Шекспира. Когда будешь в библиотеке, возьми для меня книгу, ту, про волков.

БОРЩ

   Русский борщ. Нет ничего проще и ничего сложнее борща. С одной стороны – еда как еда, ничего особенного, с другой – таинственное мистическое блюдо национальной кухни. Что такое борщ, понять сложно, если не жил в России, – почти невозможно, немыслимо.
   Назвать борщ капустным супом может только иностранец, Россию не любящий и не понимающий. Назвать борщ супом из капусты – все равно, что обозвать паэлью рисовой кашей, а тортилью – картофельной запеканкой.
   Борщ – это не просто суп с капустой, точнее, суп с капустой – это совсем не борщ. Суп с капустой – это суп с капустой. Борщ – совсем другое. Борщ – еда особенная, еда настоящая. Универсальная еда на все случаи жизни, совершенная еда.
   Рецепт борща невозможно записать. Россия – страна огромная. На севере и юге, западе и востоке, в каждом регионе, в каждом населенном пункте, в любом месте, где живут русские люди, имеется свой неповторимый рецепт борща. Неповторимо все – от выбора мяса и сорта картофеля до степени готовности капусты. Состав борща можно определить лишь приблизительно, неточно, с натяжками и допущениями. На вопрос «как готовить борщ» можно отвечать бесконечно, можно спорить долго, доказывая истинность именно своего рецепта. Вопрос «из чего готовят борщ» правильного ответа не имеет и иметь не может. Глупый вопрос. Если отвечать на него приблизительно, поверхностно, сильно не задумываясь, не забивая голову пустяками, можно ответить просто. Борщ – это суп из мяса и овощей. Получится не менее глупый ответ на глупый вопрос. Борщ бывает разный. Постный борщ – борщ без мяса – вообще явление непонятное. Если следовать букве описания, получится, что постный борщ – это суп из мяса и овощей, но без мяса. Получится, что постный борщ – это суп из овощей.
   Спорить, что такое борщ – бесполезно. Достаточно опустить ложку в тарелку, зачерпнуть поглубже и попробовать. Все станет ясно. Борщ – это борщ. Ничего больше, и ничего меньше.
   Миша лежит на кровати, я сижу в коляске. Передо мной – наш обед. На второе – перловая каша, второе можно не пробовать. Миша все равно не может жевать долго. Я знаю, что такое интернатовская перловая каша. Комок недоваренной крупы без ничего. Эту кашу я не могу жевать, не то что Миша. На первое – борщ. Я опускаю ложку в тарелку.
   – Ну как? – спрашивает Миша.
   Я понимаю его нетерпение. Если отказаться от борща, придется есть хлеб с чесноком. Хлеб с чесноком – это вкусно. Я бы предпочел съесть хлеб и успокоиться. Я не хочу есть этот борщ. Миша думает иначе. Миша боится есть сухой хлеб. Миша тщательно следит за своим здоровьем, он знает, что питание всухомятку для него – верный путь к запору. Миша боится запоров больше всего на свете.
   То, что стоит передо мной, назвать борщом нельзя. Я долго жил на свете, почти двадцать лет. Я видел разные борщи. Наваристые детдомовские борщи в дни приезда московской комиссии. Жиденькие больничные супчики. Я хорошо знаю, что такое борщ. Лениво болтаю ложкой в мутной жиже. Слишком мало капусты, слишком много воды.
   – Дерьмо, – говорю я уверенно. – Они его даже не посолили. А скорее всего, опять разбавили водой, поэтому борщ несоленый.
   – Горячий, – спорит Миша.
   Миша думает. Мише не хочется отказываться от горячего.
   – Ладно, Рубен. Посоли борщ, поперчи и покроши в него хлеб.
   Я делаю так, как он просит. Беру наши куски хлеба, крошу в борщ. Мякоть двух хлебных паек я тщательно крошу в Мишину тарелку, корки – в свою. Я говорю Мише, что люблю корки, он соглашается. Мы знаем, что это всего лишь игра. Мише трудно было бы жевать хлебные корки, а мне все равно. Хлеб – он и есть хлеб, хоть мякоть, хоть корка. Кусочек хлебной корки я откладываю в сторону. Я знаю, что Миша будет долго есть этот кусочек после обеда. Миша любит корки, как и я. Чищу дольку чеснока, даю Мише в руку. Миша сам откусывает от дольки. Миша любит все делать сам. Когда он лежит на кровати, мне приходится его кормить лишь потому, что я могу покормить его гораздо быстрее, чем он поест сам. Я могу покормить его горячим.
   Мы едим борщ. Едим молча. Я привычно вкладываю ему в рот горячее хлебное месиво. Миша старается жевать быстрее, но все равно, как бы он ни старался, я успеваю прожевать две ложки борща за то время, пока он справляется с одной.
   Наконец Мишина тарелка пуста. На лбу у Миши выступают капли пота. Миша вспотел от физического напряжения и горячей пищи. Миша рад, что все так удачно сложилось. Он поел горячего.
   – Дерьмо, – упрямо повторяю я.
   – Горячее, – почти весело возражает Миша.
   У Миши в руке – хлебная корка. Он подносит ее ко рту, сосет. Когда корка размокает, он откусывает от нее кусочек. Миша доволен.
   – Почему? – спрашиваю я.
   – Что конкретно «почему»? – уточняет Миша.
   – Почему здесь готовят такое дерьмо?
   – А ты что хотел, чтобы тебе подавали куропатку под чесночным соусом?
   Куропатка под чесночным соусом – наша шутка. Мы никогда не используем соусы, а куропаток видели лишь по телевизору.
   – Кто мы такие вообще, чтобы нас кормить? – продолжает Миша. – Радуйся, что тебе вообще дышать позволили. Еду в комнату носят – и то хорошо. Ну, скажи: какая от тебя государству польза? С какой стати переводить на тебя картошку? Картошки в стране и здоровым не хватает. Ты дурак, Рубен, простых вещей не понимаешь.
   – Я и не говорю про нас. Мы – лишние, это понятно. Еще зэки лишние. Если нас и зэков поубивать, в стране больше еды останется. Я не спорю. Но ведь еще бабушки остаются и дедушки. Они всю жизнь работали. Представь, какая от них польза была. Шахтеры, швеи – здесь много людей, которые всю жизнь работали. Даже полковник есть. Он контуженый, в танке горел. Я видел его на День Победы – вся грудь в орденах. И погоны у него настоящие. Если бы не этот полковник, нас бы фашисты завоевали. Он страну спас. Ему за что такой борщ дают?
   Миша тщательно пережевывает хлеб. Миша не смотрит в мою сторону. Чтобы посмотреть на меня, ему надо поднять голову вверх, а это лишнее, бесполезное движение. Он и так устал поднимать голову, пока ел. Мне нет необходимости смотреть Мише в глаза, я и без того знаю, что он внимательно меня слушает. Миша думает. Миша думает быстро, но на этот раз он не сразу находит нужный аргумент.
   Он медленно поднимает голову, смотрит на меня почти насмешливо. Хороший, радостный взгляд.
   – Наивный ты человек, Рубен. Все правильно, шахтеры и швеи всю жизнь на страну работали, и польза от них была. Полковник твой – настоящий герой, я согласен. Только скажи мне честно: а какая сейчас от них польза?
   – Никакой, – быстро отвечаю я.
   – Вот видишь. Наше меню не с потолка взяли. Кормят нас как положено. Если все есть, с голоду не умрешь. В Москве люди поумнее нас с тобой сидят, там все продумали. Не умирает же этот полковник от голода, правда?
   Миша смотрит на меня, он упрямо пытается втолковать мне очевидные вещи. Я понимаю, что он прав.
   – Конечно, Миша, пользы от него никакой, но ведь это несправедливо!
   – Ты веришь в справедливость? – сухо осведомляется Миша. – Тогда ты точно дурак.
   Я смущаюсь, я признаю Мишину правоту. Про справедливость я действительно сморозил не подумав. Но мне все же не хочется сдаваться сразу.
   – Так ведь обидно же.
   – Кому обидно? Ты, что ли, в танке горел?
   – Полковнику.
   – А мы с тобой тут при чем? Пусть полковник и переживает.
   Я смотрю на наши пустые тарелки. Нам с Мишей действительно крупно повезло оказаться в таком хорошем интернате. В плохих интернатах полковники не живут. Мне то что? Мне еду просто так, ни за что, дают. А полковнику обидно, конечно. Он же все–таки полковник, он не простой инвалид.
   Я смотрю на наши пустые тарелки. Миша прав, он почти всегда прав. Но все же, если бы я был полковником, если бы горел в подбитом танке, то мне бы было обидно есть такой борщ. Очень обидно.

БУБУ

   – Ты дурак, Рубен.
   – Да, я знаю.
   Мы сидим в комнате, дверь закрыта. Я читаю книгу, а Мише, наверное, нечего делать. Миша никогда не говорит много. Иногда мне кажется, что он разговаривает со мной только по необходимости. Но это только мои предположения. На самом деле, я уверен, что Миша точно знает, когда и чего хочет. Если он сказал фразу, значит, уверен в ее смысле. Фраза, утверждающая, что я дурак, сама по себе смысла не имеет. То, что я дурак, мы с Мишей знаем и так. Я жду следующих слов, но Миша молчит. Миша может промолчать до вечера, а может и до завтра.
   – Ты очень глупый человек, Рубен.
   – Да–да, конечно.
   – Ты глупее Бубу.
   Бубу – глухонемой мужчина, жил в нашем доме престарелых очень давно. Один из многих психохроников, он выделялся среди них особенным качеством. Каждый раз, когда его просили перенести мебель или разгрузить машину, он требовал плату. Минимальной его ставкой была пачка дешевых сигарет. Много раз его пытались обмануть или предлагали меньшую цену, но ничего не добивались. Меньше, чем за пачку сигарет, он работать отказывался. Как и все мы, инвалиды, он имел право на кровать и место за столом в столовой. Как и мы с Мишей, он обречен был жить в доме престарелых до смерти. Но нянечки относились к нему гораздо лучше, чем к нам с Мишей. Для нянечек Бубу был нормальным человеком, умным и сильным. По вечерам, когда нянечки садились готовить ужин, Бубу шел на запах еды, подходил к заветной двери и ждал. Одна из нянечек выносила ведро и швабру. Начинался ритуал, один из ритуалов нашей повседневной жизни. Бубу мыл полы в коридорах и туалетах. Шумно макая мокрую и грязную швабру в ведро, нелепо вытряхивая тряпку на пол, он тщательно тер полы наших бесконечных коридоров. Свою часть договора он выполнял старательно, никогда не оставляя работу недоделанной. Мощными движениями Бубу размазывал грязь по полу точно так, как его научили когда–то. Качество его работы было не лучше и не хуже, чем у нянечек, только брызги из ведра летели гораздо выше, скрип тряпки по полу звучал намного убедительнее, а высунутый от усердия язык только усиливал впечатление нормального, рабочего человека. Усталый и довольный собой, Бубу возвращался к комнате нянечек всегда вовремя. Он справлялся с работой не быстро, но и не медленно, именно к тому моменту, когда нянечки заканчивали ужинать. Бубу стучал в дверь, сдавал ведро и швабру, а взамен получал поднос с сокровищами. Все остатки от ужина нянечек: куриные ноги, жареная картошка, куски мяса и колбасы, даже огромная железная кружка с чаем, – все это богатство и роскошь доставались Бубу заслуженно и по праву. Он садился за стол в коридоре и быстро поедал все подряд. Сначала он брал в руки ложку и съедал суп, потом, отложив ненужный предмет сервировки, продолжал пиршество, отправляя куски в рот обеими руками. Руки и лицо его лоснились от жира, глаза светились детским счастьем. Поначалу, когда меня только привезли в дом престарелых, я пытался здороваться с ним при встрече, иногда он кивал мне в ответ или улыбался, но никогда я не был точно уверен, улыбается Бубу мне или чему–то загадочному внутри себя.
   – Миша, я не понял.
   – Чего тут понимать? Есть ты, есть Бубу. Ты глупее Бубу. По–моему, простая мысль. Если бы я утверждал, что ты умный, а ты не понял бы простейшего рассуждения, тогда да. Тогда было бы логическое противоречие.
   – Я не утверждаю, что я умный. Но почему именно Бубу и именно я?
   – Потому, что Бубу моет полы.
   – Тогда ты тоже глупее Бубу. И вообще, Бубу умнее всех в мире.
   – Ты не понял, Рубен. Я, может быть, глупее Бубу, интеллектуальная разница между нами не очень большая, точно нельзя определить. Но то, что ты глупее его – бесспорно.
   – Давай по порядку. Чем ты отличаешься от Бубу интеллектуально?
   – Почти ничем. И его, и моего интеллекта хватает для достижения личной цели. Он получает еду, а я получаю смерть. Если я смогу быстро умереть, то можно будет говорить о нашем с Бубу интеллектуальном равенстве.
   – Ерунда какая–то. А если у меня вообще нет никакой цели?
   – Так не бывает. Ты хочешь медленно загибаться на третьем этаже?
   – Нет.
   – Тогда твоя цель совпадает с моей, но ты о ней даже не задумываешься. Ты глупее меня, глупее Бубу. Глупее тебя только лежачие бабушки, которых сюда привезли сразу на третий этаж, потому что у них было больше времени задуматься о будущем.
   – Почему только лежачие?
   – Потому что насколько умны ходячие, мы пока не знаем. Может, у них уже все готово на крайний случай. Может, она, эта ходячая бабушка, завтра повесится, или сейчас висит. Много неопределенных факторов. В твоем случае все проще. Бубу может мыть полы до старости.
   Я думаю. Думаю я недолго, так как ответ кажется мне очевидным. Я знаю, что Миша сердится, если я отвечаю быстро, но ничего не могу с собой поделать.
   – Я умнее Бубу. И ты умнее Бубу. Это просто.
   – Приведи пример.
   – Я могу рассчитать площадь криволинейной трапеции, а Бубу даже до десяти считать не умеет.
   – Дай свое определение интеллекта.
   – Способность к анализу и синтезу.
   Миша не сердится. Или у него хорошее настроение, или он заранее рассчитал, сколько времени мне понадобится на поиск правильного ответа.
   – И твоя способность анализировать тебя устраивает?
   – В общем–то – да. И Бубу его способности вполне устраивают.
   – Хорошо, – говорит Миша, – почему же тогда ты не можешь обеспечить себя едой?
   – Потому что едой меня обеспечиваешь ты. Но сравнение некорректно. У тебя есть еда, потому что есть деньги, а деньги тебе достались просто так.