Гальего Рубен Давид Гонсалес. Я сижу на берегу

   – Миша, – говорю я. – Я хотел сказать не это. Мы едим твой дом, а там могли бы жить люди.
   – Там и живут люди.
   – Нет. В том доме живут люди, ты прав. Но на деньги от продажи дома можно было построить другой дом, или детский сад. Мы же проедаем эти деньги, как крысы. Но крысы хоть потомство после себя оставляют, они для детей стараются, а мы просто так едим.
   Миша медленно дожевывает. Миша жует медленно, потому что жевать медленно рационально. Он так говорит. Но я знаю, что жевать быстро он не мог бы.
   – Знаешь, Рубен, ты все–таки опять не прав. Крысы едят чужое добро, рожают крысят, те вырастают в больших крыс. Мы все же лучше крыс. Мы доедим этот дом и сдохнем.
   – Но не намного лучше крыс, – настаиваю я.
   – Не намного, – соглашается Миша и улыбается. Миша почти всегда улыбается.

ЧАЙНИК

   – Я купил чайник, – говорит Миша.
   – Зачем?
   – Это сложный философский вопрос. Ты, Рубен, никогда не сможешь ответить на него самостоятельно. Зачем люди покупают чайники? Не знаю. Почитай Шекспира.
   – Миша, люди покупают чайники, чтобы пить чай.
   – Ты сам догадался или где–то вычитал?
   – Сам. Но я не смогу делать чай.
   Миша молчит. Миша считает, что вся необходимая информация у меня уже есть, и я могу начать думать. Думать я могу долго, но ждать, пока я приду к более или менее разумному доводу, Миша может еще дольше. Миша может ждать бесконечно.
   Какая–то тетка осторожно приоткрывает дверь в нашу комнату, спрашивает: «можно?», так же осторожно входит, распаковывает коробку, уходит. Она не говорит Мише ни слова, а Миша только слегка кивает ей. Тетка выходит из комнаты, так же осторожно закрывает за собой дверь.
   – Миша, кто это?
   – Человек.
   – Я сам видел, что человек, как ее зовут?
   – Не знаю, я не с ней договаривался.
   – А с кем?
   – Не твое дело. Держать в комнате электрический чайник запрещено. Там внутри бумажка, спрячь и храни.
   Я подъезжаю к столу, поднимаю крышку чайника, вынимаю сложенную вчетверо инструкцию к электрочайнику.
   – Инструкцию спрячь, – говорит Миша.
   – Зачем? Ерунда какая. Прочитаю и выкину. Налить воды, включить чайник, подождать, выключить.
   – Я сказал – спрячь. – Миша не повышает голоса, но я понимаю, что инструкция к электрочайнику – очень важная вещь.
   – Миша, а объяснить можешь?
   – Попробую. Держать электрочайник в комнате запрещено из–за противопожарной безопасности. Чайник изготовлен на заводе, к нему есть инструкция. Для нормальных людей инструкция к чайнику – просто кусок бумажки, а у нас, в доме престарелых, это доказательство, что чайник сделан на заводе. Понял?
   – Честно говоря, нет. Разве сразу не видно, что чайник сделан на заводе?
   – Ладно, я так и думал, что не поймешь.
   – Миша, но мне интересно. Какой логический вывод можно сделать из того, что чайник изготовлен на заводе?
   – Никакого. Мы с тобой будем доказывать администрации, что чайник не опасен, в доказательство предъявлять инструкцию. Администрация нам будет доказывать, что чайники запрещены и ссылаться на инструкцию проживания в доме престарелых, но показывать нам эту инструкцию никто не будет. Время от времени будем прятать чайник в шкаф.
   – Они не смогут найти чайник в шкафу?
   – Смогут, конечно. Знаешь, ты новенький у нас, поначалу не все поймешь, спрашивай у меня, а еще лучше – слушай, что я говорю, и делай. Думать при этом совсем не обязательно. Тем более что в твоем случае думать нечем. Мозгов у тебя все равно нет.
   – Миша, я все равно не понял про эти инструкции. Нам ничего не будет за чайник?
   – Ничего. И понимать ничего тебе не надо. Просто считай, что это такая игра. Они делают вид, что ищут электроприборы, а мы делаем вид, что их прячем. Но когда приезжает комиссия из Москвы, все прячут чайники. Это понятно?
   Про комиссию мне все понятно. Комиссии приезжали и в детдом.
   – Понятно. Но я не смогу чай сделать.
   – Поставь чайник на стол, размотай провод. Налей воды.
   Я послушно делаю все, что говорит Миша. Подъезжаю к умывальнику, набираю полную кружку воды, ставлю кружку на сиденье рядом с собой, выливаю воду в чайник. Еду к умывальнику еще и еще. Набираю полный чайник воды.
   – Теперь налей в кружку воды из чайника.
   – Зачем? Это же холодная вода?
   – Мне надо убедиться, что ты можешь поднять чайник.
   Чайник я поднимаю легко. Поднимать чайник с водой для меня легче, чем стакан. Все, что легче трех килограмм, я поднимаю легко. Главное – ручка. Ручка у чайника очень удобная.
   – Теперь вылей воду в чайник. Опять налей воды в кружку.
   Я делаю все, как говорит Миша. Я без проблем могу наливать и выливать воду из чайника.
   – Включай.
   – Я боюсь.
   – Чего ты боишься?
   – Что не смогу вытащить вилку из розетки.
   – Вытащишь зубами.
   – А если не успею или обольюсь кипятком?
   – Тогда ты глупее, чем я думал. Но глупее, чем я думал, ты быть не можешь даже теоретически. Делай, что тебе говорят.
   Я с трудом запихиваю вилку электрочайника в гнездо удлинителя. Жду. Чайник начинает закипать. Я боюсь. Я боюсь закипающего чайника. Пытаюсь вытащить вилку чайника из гнезда, у меня ничего не выходит. Тогда я зажимаю вилку зубами, придерживаю удлинитель двумя руками, тяну. Ничего не выходит. Чайник уже кипит вовсю. Миша молчит. Я догадываюсь, что вытаскивать вилку из гнезда надо постепенно, медленно раскачиваю вилку из стороны в сторону, одновременно тяну ее зубами на себя. Вилка медленно поддается, и наконец я разгибаю шею. У меня в зубах – электрическая вилка. Миша медленно подает команды, я делаю все, как он говорит. Достаю из тумбочки пачку с чаем. На чайной пачке – симпатичный индийский слоник. Я не спрашиваю Мишу, откуда у нас чай. Держать чай в доме престарелых запрещено. Миша, конечно, ответит, что чай из Индии. Медленно раскрываю пачку. Открыть картонную упаковку не так–то просто, но я аккуратно протыкаю верхнюю крышку коробки пилочкой для ногтей, затем отпиливаю верх пачки по контуру. Раскрыть пачку чая, как это делают здоровые люди, мне было бы не под силу. Пилочку для ногтей я тоже беру из Мишиной тумбочки. Миша все предусмотрел. Нюхаю чайную заварку. Еду к умывальнику, споласкиваю под краном заварной чайник. Чайник для заварки у нас красивый, с цветочками. Мне нравится все: электрочайник, чай, сахар в стеклянной банке с пластиковой крышкой. Миша все предусмотрел.
   – Все, Миша, я могу заваривать чай?
   – Нет, не можешь. Первую воду из нового чайника надо вылить. Она будет пахнуть резиной.
   Я снимаю крышку с электрического чайника. Мы ждем. Вода в чайнике остывает медленно. Ждать мы умеем, мы инвалиды. Когда вода в чайнике остывает окончательно, я выливаю ее в умывальник, набираю холодной воды и опять включаю чайник в розетку. Чайник закипает. На этот раз я вытаскиваю вилку из гнезда гораздо быстрее. Я меньше боюсь, у меня меньше дрожат руки. Теперь я знаю, что смогу кипятить воду без труда. Заваривать чай по–настоящему я не умею. Я делаю все, как говорит Миша. Наливаю в заварной чайник горячей воды, выливаю горячую воду обратно в электрочайник. В разогретый заварной чайник насыпаю четыре ложки сухого чая, заливаю кипятком, тщательно укутываю чайник полотенцем. Жду пятнадцать минут. Снимаю полотенце с заварного чайника, открываю крышку. Если все чаинки осели на дно, значит, я все делал правильно, и чай получился хороший.
   Мы пьем чай с печеньем. Я наливаю в наши кружки немного заварки, разбавляю заварку кипятком. Чай все равно получается густой и терпкий. В каждую кружку я насыпаю ровно по две ложки сахара. Я даже и не думаю о том, чтобы класть в чай сахара больше, чем советует Миша. У нас целая пачка печенья, но на этот раз мы съедаем по одному печенью.
   – Миша, можно я налью себе еще одну кружку чая?
   Всю жизнь я мечтал о том, чтобы пить много чая с сахаром. Но Миша не отвечает на вопрос. Миша молчит. Он смотрит в воздух перед собой. Я привык. Иногда Миша внезапно застывает, глаза его смотрят в никуда.
   – Миша! – зову я громче.
   – Что? – Миша не слышал моего вопроса.
   – Можно я еще чаю выпью?
   – Да, да, конечно, пей, сколько хочешь.
   – А ты?
   – Я тоже выпью еще, но чуть попозже.
   – Тогда и я чуть попозже.
   Я спешу поговорить с Мишей, пока он опять не замкнулся в себе, поделиться радостью.
   – Миша, это же здорово, правда?
   – Что?
   – Мы теперь можем пить чай, когда захотим.
   – Не когда захотим, а когда я скажу.
   – Хорошо, это же твой чай.
   – Не в этом дело.
   – А в чем?
   – Ты, Рубен, вообще чему радуешься?
   – Как чему? Я впервые в жизни сам сделал чай.
   – Ты сам? – «Ты», «сам»… Миша просто повторяет мои слова, но мне уже понятно, что он хочет сказать.
   – Ну, ладно, не сам, а с твоей помощью.
   – Рубен, с какой помощью? Чай сделал я. Чай я делал и до этого, причем с дураками похлеще тебя. Хотя, конечно, найти людей глупее тебя сложно. При этом ты еще боялся чайника.
   – Да, боялся. Если бы у меня дрогнула рука, я бы мог пролить кипяток на ноги.
   – Ты не прав. Если бы у тебя дрогнула рука, ты бы мог пролить кипяток не совсем на ноги. Кипяток попал бы на штаны, но ноги тут ни при чем, твои ноги были под столом. Ничего ценного в штанах у тебя все равно нет, так что риск был маленький. Дело не в том, что ты боялся, дело в том, что ты не доверял моим расчетам.
   – А если бы твои расчеты оказались неверны?
   – Мои расчеты всегда верны.
   Миша серьезен. Он ни на миг не радуется ни новому чайнику, ни печенью. Чай – всего лишь результат еще одного шахматного расчета. Я уверен, что он уже сейчас просчитывает следующий вариант.
   – Миша, ты совсем не рад чаю?
   – Совсем. – Мише незачем мне врать. Миша говорит, что он дает мне больше информации, чем я в состоянии переработать. Если при этом давать мне еще и ложную информацию, то мой мозг, или то, что находится у меня в голове вместо мозга, вообще станет выдавать бессмысленные результаты.
   – О чем ты сейчас думаешь?
   – Где достать обогреватель.
   – Обогреватели тоже запрещены?
   – Конечно.
   – Слушай, Миша, ну хорошо, тебя не радует чай. Но чай все же не повод для грусти. Почему ты такой мрачный?
   Миша не сердится, Миша совсем не сердится на меня. Только иногда он очень устает объяснять очевидное.
   – Рубен, какой сейчас месяц?
   – Октябрь.
   – Что из этого следует?
   – Что раньше был сентябрь, потом будет ноябрь.
   – Гениальный вывод. Я думал, ты догадаешься, что я говорю о чайнике.
   – При чем тут чайник?
   – Ты кашлять можешь?
   – Могу.
   – А я не могу.
   Миша прав, я дурак. После осени наступит зима. Если мы заболеем, я буду долго кашлять, у меня маленький объем легких, мне тяжело откашливаться. Миша не может кашлять совсем. Если он заболеет, он не сможет кашлять. Единственный способ не задохнуться в этом случае – пить горячий чай. Конечно, я буду поить его с ложки горячим чаем, конечно, я буду звать нянечек каждый раз, когда он захочет в туалет. Конечно, нянечки будут ругать меня за то, что Миша пьет много жидкости. Мне все равно, я не хочу, чтобы Миша задыхался. Я видел, как задыхаются больные миопатией во время простуды. Я дурак. Я не понял сразу, почему Миша не разделяет моей радости по поводу красивой картинки на пачке чая. Для меня сладкий чай – всего лишь забава. Я еще ничего не понимаю в жизни. Я ребенок, маленький и глупый ребенок.

ДОКТОР

   Дверь в комнату внезапно открывается. Входит человек. Одна рука его продолжает держать дверную ручку. Глаза смотрят поверх меня. Кажется, что Мишу он совсем не замечает. Белый халат, взгляд абсолютно пьяного человека.
   – Деточки, деточки, – повторяет он и полусонно концентрирует наконец взгляд. – Как я вас люблю! Я всех люблю. Я врач, должен всех любить. Но работку мне подсуетили, сволочи, ненавижу. Всех ненавижу.
   Очень молодой человек. Такой молодой, что даже не верится, что он успел закончить мединститут. Резко отпускает дверную ручку, толкает, ищет глазами, где сесть. Сесть у нас в комнате негде. Неловко переступая ногами, прислоняется к шкафу. Взгляд его опять уходит в пустоту.
   – Всех люблю, – внезапно повторяет человек и наклоняется ко мне.
   Наклон дается ему с трудом, он переступает ногами, чуть не падая. Человек дышит мне в лицо перегаром, пытается поцеловать меня в щеку. Мне становится страшно. Человек встает ровно, некоторое время смотрит мне прямо в глаза, потом, глядя куда–то поверх меня, подходит к столу. Одной рукой он твердо упирается в стол, другой вынимает из карманов халата и ставит на стол пузырьки с витаминами.
   – Вы же самые молодые тут. Вам–то за что? Старики уже пожили, их не жалко, а вы же молоденькие. Мне два года по закону положено отработать. Я – врач. И что я могу как врач? Вскрытие, свидетельство о смерти, потом опять вскрытие, еще одно свидетельство о смерти. Надоело. Из медикаментов только бинты и витамины. Кушайте витамины, они вкусные.
   Он отпускает рукой стол. Без твердой опоры его тело опять начинает неуверенно раскачиваться. Человек смотрит на Мишу. Миша лежит на кровати и смотрит в пол. Человек хочет поцеловать и Мишу, но понимает, что в этом случае ему придется нагибаться ниже, чем к коляске, и он рискует упасть.
   – Всех люблю, – уже тише, почти шепотом, повторяет он, разворачивается к нам спиной и пытается выйти.
   Закрытая дверь ставит его в неловкое положение. Он пытается выйти, тычется в дверь плечом, дверь не поддается. Некоторое время человек молча стоит перед дверью и, наверное, думает. Наконец до него доходит, он тянет ручку двери на себя, быстро выходит, продолжая держать вес тела на дверной ручке. Дверь закрывается с сильным стуком, кажется, что ручка двери может не выдержать и оторваться. Дверь выдерживает, человек медленно уходит по коридору.
   – Миша, что это было?
   – Не что, а кто.
   – Хорошо, кто это был?
   – Ты не разглядел? Врач это был. Врача никогда не видел?
   – Пьяного – никогда.
   – Витамины спрячь.
   Я прячу витамины. Витамины в детдоме нам давали часто, но только по одному круглому шарику каждому. Восемь полных пузырьков с витаминами по детдомовским нормам – шикарный подарок. Похоже, этот дядька – не злой человек.
   – Миша, мне страшно.
   – Чего ты боишься на этот раз?
   – Он на самом деле врач?
   – На самом деле. Если что, может отправить в дурдом. Так что не вздумай ему жаловаться. Чтобы он тебя ни спросил, отвечай, что все нормально и ты всем доволен, понял?
   – А если насморк?
   – Какой насморк? Он уже так проспиртовался, его никакой насморк не возьмет. Он в снегу может спать, если еще добавит. А он, похоже, пошел добавлять.
   – Я не про него. Если у меня насморк.
   – Твой насморк – твои проблемы. Чай надо горячий пить, питаться получше. Не переживай, у меня все предусмотрено.
   – И диагноз у тебя предусмотрен?
   – Зачем тебе диагноз? Что ты дебил, ты и без диагноза знаешь.
   – Он врач, должен поставить диагноз, назначить лечение.
   – Идиотизм не лечится. Остальные болезни будешь лечить сам. Кстати, например, если насморк, то что надо делать?
   – В постели лежать, больше пить. Аспирин, антибиотики.
   – Я так и думал, – Миша говорит спокойно, – лежать в постели и больше пить. Горшки тебе я подавать буду?
   – Ты не будешь.
   – И никто не будет. Так что лежать в постели тебе противопоказано. Нельзя тут болеть, это тебе не детский дом. Аспирин у меня есть, а до антибиотиков дело лучше не доводить. Дешевые тебе и так будут колоть, а дорогие не достать. Во всяком случае, я не смогу достать.
   – Лекарства же бесплатные. Миша, ты что–то не то говоришь.
   Миша смотрит на меня. Поднимать голову ему трудно, но он старается смотреть на меня подольше.
   – Рубен, все–таки зря тебя в дурдом не отправили, может, поумнел бы. Еда тоже бесплатная. Здесь все бесплатное. И гробы абсолютно бесплатные. И скорая помощь за тобой бесплатно приедет и бесплатно отвезет в больницу. В больницу тоже лучше не попадать. В больницу тебя без коляски отвезут, а без коляски ты жить не можешь. Ладно, ты мне надоел. Пока только запомни: к врачу обращаться нельзя. Запомнил?
   – Запомнил. Но он, вроде, неплохой дядька. И в университете учился. Он же специалист. К кому мне обращаться, если что–то заболит?
   – Ко мне. Но это только пока. Потом, когда я помру, придется самому выпутываться.
   – Ты не врач.
   – Я не врач, но лекарства у меня есть. Он врач, но лекарств у него нет. Только витамины. Если хочешь, иди к нему, у него фенолфталеина полно для придурков вроде тебя.
   – Что такое фенолфталеин?
   – Открой верхний ящик тумбочки.
   Я подъезжаю к тумбочке, открываю ящик, нахожу нужную упаковку.
   – Миша, я знаю, это слабительное, мне такое в детдоме давали.
   – И ты пил?
   – Что мне оставалось делать?
   – Надо было у меня спросить.
   – Зачем? Слабительное – оно и есть слабительное. Понятно, когда его пить. Ты со мной поделишься? Мне как раз надо.
   – Нет.
   – Почему?
   – Открой упаковку, пересчитай таблетки.
   Я открываю упаковку. Три пластины по десять таблеток.
   – Чего их считать? Тридцать штук.
   – Считать до тридцати ты научился, это хорошо. Что необычного в упаковке?
   – Все нормально.
   – Пересчитай еще раз.
   – Миша, я не понимаю. Считай не считай, все равно выйдет тридцать таблеток.
   – Все–таки пересчитай. Что необычного ты заметил?
   – Ничего.
   Миша не торопится. Миша никогда не торопится и медленно старается объяснить мне простейшие вещи.
   – Еще раз внимательно пересчитай таблетки и вспомни все, что я только что говорил.
   – Нет, Миша. Так ничего не выйдет. Сколько таблеток в коробке я помню, ты говорил, что у врача их полно. Все равно я не понимаю, что ты хочешь мне объяснить.
   – Я говорил не совсем это.
   – Ты сказал, что у врача много этих таблеток для дураков вроде меня.
   – Уже лучше, но все–таки не то же самое. Что именно я говорил?
   – Не помню.
   – В этом вся проблема. Ты не способен точно и быстро переработать информацию. Еще раз. Я перечислю условия задачи, а ты попытаешься задачу решить. Хорошо?
   – Давай, но я не верю, что из этого выйдет толк.
   – Я тоже. Но попытаться стоит. Итак. Условия задачи. У врача много таблеток. Я негативно отозвался об этих таблетках и о тех, кто добровольно их принимает. В коробке тридцать штук. Твой вывод.
   – Никакого вывода.
   – Еще раз. Сколько таблеток в коробке?
   – Тридцать, но ты мне тоже уже надоел.
   – Тебе надоело думать.
   – И думать мне надоело.
   – Тогда последний вопрос: сколько таблеток в коробке было вчера?
   Я думаю. Очевидно, что таблеток в коробке не могло быть ни больше, ни меньше.
   – Количество таблеток не менялось.
   – Гениально. Твой вывод?
   – Ты не пьешь эти таблетки. Но это странный вывод. Я же знаю, что ты не можешь обойтись без слабительного. Получается, что ты одновременно и пьешь, и не пьешь слабительное.
   Миша смотрит в пол перед собой. Миша отчаялся мне что–либо объяснить. Миша устал.
   – Так, Рубен, все. Открой нижний ящик тумбочки. Желтая упаковка.
   – Что там?
   – Конфеты.
   Я внимательно рассматриваю упаковку. Открываю, в коробке шесть больших кубиков, на самом деле похожих на шоколадные конфеты, завернуты в фольгу. Читаю надпись на упаковке.
   – Миша, что это?
   – Ты разучился читать?
   – Я умею читать, но тут написано, что это слабительное.
   – Это и есть слабительное.
   – Откуда оно у тебя?
   – Глупый вопрос. Это индийское слабительное.
   – Совсем не глупый. Я спросил, где ты берешь это слабительное.
   – Вопрос глупый. Слабительное я покупаю. Оно на самом деле из Индии.
   – Но где ты его покупаешь?
   – В аптеке. Я понял, Рубен. Если ты спросишь, где находится аптека, я тебе отвечу, что аптека находится в городе. Еще вопросы?
   Я понимаю, что дальше расспрашивать Мишу не имеет смысла.
   – Рубен, съешь полтаблетки, мне дай целую.
   Я понимаю, что Миша опять прав. Его кишечник парализован полностью, мой – частично. Жую таблетку. Вкус инжира, сливы, каких–то незнакомых сухофруктов и масел.
   – Миша, и что со мной будет после этой конфеты?
   – Ничего не будет. Утром сходишь в туалет.
   – И живот не будет болеть?
   – И живот не будет болеть. С чего ему болеть?
   – У меня всегда после слабительного болит живот.
   Миша смотрит на меня.
   – Слушай внимательно. Делай то, что я тебе говорю. Или иди к врачу. Врача ты сегодня видел. Другого врача у нас нет. Спорить с тобой у меня нет сил. Врача ты видел, таблетки, которые у него есть, ты пил. От этих таблеток у тебя болел живот. Какие еще аргументы тебе нужны? Нельзя тебе к врачу, ты идиот, начнешь доказывать, что имеешь права на лекарства – попадешь в дурдом.
   Мне нечего возразить. Миша прав.
   – Миша, а если у меня чего–нибудь заболит, что мне делать?
   – Мне сказать. Только давление я тебе померить не смогу.
   – Зачем его мерить? Я свое давление и так чувствую.
   Миша устал, Миша очень устал доказывать мне простейшие вещи.
   – Так, Рубен. Запоминай. Раз в неделю ты имеешь право пойти к врачу, врач измерит кровяное давление.
   – Зачем?
   – Чтобы выписать тебе витамины или аминазин. Запас витаминов у нас есть, так что можешь идти к врачу в любой день, без измерения давления.
   – Какой смысл тогда идти к врачу?
   – За аминазином.
   Миша не шутит. Я медленно начинаю понимать, что Миша не шутит. Действительно, зачем идти к врачу? Витамины у нас есть.

КОРАБЛИК

   Миша сидит в коляске. В этот день левая рука работает у Миши лучше, чем обычно. То, что Мише лучше, не замечает никто. Об этом знаем только мы. Я и Миша. Нормальный человек не заметит отличия.
   – Дай ручку, – говорит Миша.
   Я отрываюсь от тетрадки с английскими упражнениями. Миша говорит тихо, совсем тихо, но повторять ему не приходится никогда. Я откладываю тетрадку, кручу колеса коляски, подъезжаю к Мише, пытаюсь вложить ручку в Мишину руку. Миша подхватывает конец ручки губами, наконец вставляет ручку в руку. Мишины руки лежат на доске, доска – деревянный прямоугольник, обитый клеенкой – опирается на подлокотники Мишиной коляски. Ручка еле держится в его руке, но он уверенно водит ею по клеенке снова и снова.
   Я сижу рядом. У меня есть еще одна ручка, но я не спешу оставлять Мишу. Я знаю, что Миша просит ручку очень редко. Я знаю, что именно Миша рисует. На старой клеенке в блеклый цветочек Миша старательно выводит небольшой квадратик шахматной доски. Шахматную доску он старательно делит на восемь горизонтальных и восемь вертикальных линий. Черные поля закрашивает синими чернилами. Миша не может двигать рукой. Кончик ручки перемещается только в пределах Мишиной кисти. Двумя пальцами Миша старается достать кончиком ручки как можно дальше. Когда он закрашивает два ряда черно–синего поля, я без напоминания осторожно толкаю Мишин локоть. Если Миша не достает до угловой клетки, я так же точно сгибаю его руку. Так могу перемещать руку Миши только я. Мы не говорим об этом. Мы уже давно об этом не говорим.
   – Миша, – говорю я. – А я не смог бы шахматную доску нарисовать. Если с линейкой – тогда другое дело. Я могу одной рукой придерживать линейку, а другой водить ручку.
   – Ты и круг без циркуля нарисовать не можешь, – говорит Миша.
   Я знаю и это. Я не могу рисовать круги без циркуля, не могу так аккуратно держать ручку двумя пальцами, как это делает Миша. Ручку я зажимаю кое–как, стараясь не выронить ее. И все равно роняю. Миша никогда не роняет ручку. За минуту до того, как у него заканчиваются силы держать ручку, он аккуратно кладет ее на доску.
   – У меня координация движений нарушена, – говорю я Мише.
   – Дело не в этом. Круг не все здоровые могут без циркуля нарисовать. Вспомни учителя математики.
   Учитель математики рисовал мелом на школьной доске неправильные круги. Это ничего не значило. Он все равно был хорошим учителем математики.
   – Ты мог бы художником быть.
   – Не мог бы.
   – Мог бы. У тебя взгляд есть, ты можешь рисовать. Я, например, даже кошку нарисовать не могу. Сколько ни пробовал, не получается. А ты мог, я видел.
   Миша говорит спокойно. Я нервничаю по всякому пустяку, а Миша всегда спокоен.
   – Я просил тебя не употреблять сослагательного наклонения.
   Миша не уточняет, но я и так понимаю, о чем он. Миша запрещает разговаривать о том, что могло бы быть, если бы мы были здоровыми.
   – Миша, я не про это говорю. Если восемь лет назад ты мог рисовать, значит, был художником. С этим рождаются, понимаешь?
   – И опять ты не прав. – Миша говорит тихо. – Я такой же, каким и был раньше. И в той же мере могу рисовать.
   Миша говорит медленно, но без пауз. Он знает, что если он сделает паузу, я начну говорить без остановки.
   – Возьми тетрадь в клеточку и ручку, – говорит Миша.
   Я отъезжаю от Миши, беру тетрадь и ручку.
   – «А» один, «Бэ» два, «Це» два и пять, – начинает диктовать Миша. Я догадываюсь, что это точки на координатной плоскости.
   – Миша, смени нотацию на цифровую и перемести ноль в левый нижний угол. Я не могу определить центр страницы на глаз.
   Я перелистываю страницу тетради, Миша начинает диктовать. Каждую точку он обозначает двумя цифрами. Если точка не находится на пересечении разметки, он обозначает ее дробью. «Девять и пять», – говорит Миша, и я догадываюсь, что «и пять» означает середину клеточки. Я не смог бы точно обозначить на бумаге точку «девять и девять», она слилась бы с десяткой. Миша знает это и поэтому ограничивается тремя, пятью и семью десятыми. Я приблизительно отмеряю пять десятых как середину клеточки, а три и семь десятых как четвертинки. Такое деление условно. И я, и Миша знаем, что четвертинки должны были обозначаться двадцатью пятью и семьюдесятью пятью сотыми соответственно. Но сотые доли клеточек были бы недоступны даже Мишиному взгляду, и мы смиряемся с условностью.