Гальего Рубен Давид Гонсалес. Я сижу на берегу

   На этот раз Миша не смеется. На этот раз он стонет тихонько и просит:
   – Рубен, сгони таракана. Пожалуйста.
   Миша очень редко стонет. Но это глупое, никому не нужное слово –”пожалуйста» – он говорит еще реже. За три года он сказал мне «пожалуйста» два раза. Нянечкам он говорит «пожалуйста» по двадцать раз за день. Ну и что? Нянечки не в счет. Нянечкам надо всегда говорить «спасибо» и «пожалуйста». Нас так учили в школе.
   Я медленно переползаю с кровати на коляску. Миша перестает стонать. Миша прекрасно понимает, что если я упаду с кровати, ему придется ждать помощи дольше. Если я упаду с кровати, ему придется ждать, пока я выползу из комнаты и попрошу помощи.
   Еще одно усилие – я в коляске. Пару раз толкаю колеса, подножка коляски несильно стукается в металлическую ножку Мишиной кровати. Миша вздыхает. Я понимаю, что таракан убежал. Так легко согнать таракана.
   Подъезжаю к двери нашей комнаты, включаю свет. Перегибаюсь через подлокотник моей коляски, правой рукой приподнимаю край Мишиного одеяла. У основания большого пальца правой ноги Миши вижу капельку крови.
   – Спасибо, – говорит мне Миша.
   Его голос уже не дрожит, он говорит уверенно.
   – Ты дурак, Миша, – отвечаю я. – Сам же учил меня, что слова «спасибо» и «пожалуйста» не имеют никакого смысла.
   – Заткнись, – говорит мне Миша.
   Я вижу, что он не притворяется. Он действительно сердит на себя самого за слабость. Он не должен был стонать. Он не хотел будить меня ночью. Я не сержусь на Мишу за грубость. Он прав. Не вовремя я напомнил ему о логике.
   На следующий день, вечером, Миша лежит на кровати. Миша лежит на кровати, его голова почти свисает с края. Он смотрит на пол. Миша смотрит на пол и дует.
   Я выписываю в тетрадку неправильные английские глаголы. Я пишу и одновременно слушаю голос диктора с пластинки. Четкий голос рассказывает мне на чистом английском языке про Москву. Диктор уверен, что Москва – самый красивый город в мире. В Москве много музеев и театров. Московские театры – лучшие в мире. Все московское – лучшее в мире. Даже театры.
   – Что ты делаешь?
   Миша не отвечает. Миша очень умный парень. Если ему нечего ответить, он просто молчит. Не всегда понятно, почему он молчит, но на этот раз я понимаю его.
   – Миша, что ты делаешь?
   Я откладываю тетрадку с ручкой, подъезжаю к Мишиной кровати.
   Миша не хочет смотреть на меня. Миша делает вид, что изучает доски пола. Он смотрит на пол очень внимательно и молчит. Молчать Миша может долго. Я тоже могу долго молчать.
   – Понимаешь, Рубен, я дую на пол.
   – Понятно. Это, наверное, очень рационально, дуть на пол. Знаешь, Миша, дуть на пол гораздо рациональнее, чем на потолок. Если дуть на потолок, поток воздуха может не достичь цели. Дуть на пол гораздо разумнее. Пол ближе. Только вот я, дурак, не могу понять тайного смысла процесса. Ты заклинаешь змей? Или черепах? Слушай, что разумнее: заклинать несуществующих змей или все–таки черепах? Представь, ты дуешь на черепаху, она высовывает голову из панциря, дуешь еще раз – прячется. Бешеные сборы. Но черепахи не ядовиты. Публика будет недовольна. Придется убеждать всех в том, что ты заклинаешь особенную, ядовитую, черепаху.
   – Заткнись.
   Миша знает, что говорить я могу бесконечно. Миша останавливает меня, ему неприятно. Миша понимает, что я прав, ему обидно, но остановить меня трудно.
   – Тебе, Рубен, легко рассуждать. Тебя тараканы не кусают.
   У меня хватает ума не острить в очередной раз. Я молчу.
   – Смотри, – начинает Миша. – Нашу комнату условно можно разделить на зону «А», где стоит моя кровать, и зону «Б», где стоит обеденный стол.
   – Но в зоне «Б» стоит и моя кровать, – вмешиваюсь я.
   – Это не важно. Твоя кровать значения не имеет. Тебя тараканы не едят. Не перебивай. Таракану выгодно находиться в зоне «Б». Если он перебегает в зону «А», есть ему здесь нечего, он грызет мою ногу. Я дую на тараканов всякий раз, когда они пытаются перебежать промежуток между обеденным столом и моей кроватью. Теперь понятно?
   – Теперь понятно. Один вопрос: а ночью они из зоны в зону не бегают? Или ночью ты тоже на пол дуешь?
   – И ночью дую.
   Мне становится плохо. Я знаю, что Мише и без того трудно засыпать по ночам. Теперь он должен думать еще и о тараканах. Я беру стеклянную банку. Это большая стеклянная банка. Беру вилкой кусок сала, тщательно натираю стенки банки изнутри. Наливаю в банку немного подсолнечного масла. Наклоняю банку и также тщательно стараюсь распределить масло по всей внутренней поверхности банки. Жду. Пока масло засохнет, ждать надо два часа. Еще раз смазываю банку изнутри салом, потом опять маслом.
   Миша молчит. Все полдня, пока я вожусь с банкой, Миша молчит. Я не могу молчать так долго. Я не такой терпеливый, как Миша.
   – Видишь, Миша, – говорю я, – ловушка готова.
   – Она не сработает.
   – Журнал «Наука и жизнь». Там люди спорили о тараканах. Победил ученый, кажется, биолог. Если все сделать правильно, должно сработать.
   Я кладу на дно банки кусочек лука.
   – Почему лук? – спрашивает Миша.
   – Запах. Они на запах идут.
   Наутро Миша мрачно смотрит на банку.
   – Миша, – говорю я, – ты не волнуйся. Первый таракан попадется на третий или четвертый день.
   Два дня мы ждем. Два дня банка остается пустой. На третий день утром в банке оказывается таракан.
   Я заглядываю в банку.
   – Миша, таракан большой, это хорошо.
   – Один таракан в три дня – это не слишком быстро? Так ты за пару тысяч лет всех тараканов переловишь.
   – Но он большой.
   – Какая разница? Ты его на мясо собираешься откармливать?
   – Нет. Один таракан в три дня – это очень медленно. Но если подумать, сколько раз за ночь он успел бы перебежать черту между столом и кроватью…
   Миша молчит. Когда я прав, Миша не спорит. Он никогда не спорит только для спора. Я не такой, как Миша. Мне не терпится доказать, что прав именно я.
   – Но один таракан – это только начало. Когда один попадется, остальные толпой полезут. Ты про феромоны что знаешь?
   – Ничего.
   Если Миша чего–нибудь не знает, он не расстраивается. Миша уверен, что все, что ему надо знать, он знает. Все, чего он не знает, лишнее.
   – Так что там с феромонами?
   – Тараканы выделяют запах, другие тараканы на него идут. Теперь они толпой в банку повалят.
   – А не наоборот? Ему же в банке плохо. Значит, он кричит этими самыми феромонами, что ему плохо. Они от банки и побегут. Если волк в капкан попадет, он выть станет, другие волки разбегутся.
   – Нет, Миша, тараканы – не волки. Тараканы – всего лишь насекомые. Они только при непосредственном контакте конкретную информацию могут передавать.
   – То есть, когда в банку попадут?
   – Да.
   Мише не надо объяснять долго. Миша многого не знает не потому, что он глупый. Если Миша чего–то не знает, значит, ему это не было надо. Когда Мише надо, он спрашивает. Объяснять что–либо Мише очень легко. Миша запоминает все и навсегда.
   – А как они в природе выживают?
   – В природе все проще. Там мертвый таракан – это плохо. Мертвые тараканы феромоны не выделяют. А этому я сейчас хлебную крошку положу, воды капну, он долго проживет.
   Через неделю у нас в банке полно тараканов. Банка заполнена почти на четверть. Тараканы шелестят в банке плотной горкой, суетятся. Иногда тараканья куча замирает, кажется, что все тараканы умерли. Тогда я наливаю в банку немного воды. Тараканы начинают суетиться, пихают друг друга, взбираются к верху многослойной кучи. Каждый таракан старается забраться по спинам соседей повыше. Наверху кучи – капли воды и хлебные крошки. Ночью шум от банки с тараканами слышно особенно хорошо. Мише нравится слушать, как шумят тараканы. Днем Миша просит меня ставить банку как можно ближе к краю стола. Когда банка стоит на краю стола, Миша может скосить на нее глаза и несколько мгновений любоваться тараканами в банке. Я понимаю Мишу. Каждый таракан в банке – потенциальный враг. Один пойманный таракан – Мишина победа над болью и свидетельство моей изобретательности. Чем больше тараканов в банке, тем меньше Миша беспокоится о том, что его будут кусать.
   – Чего я не понимаю… – говорит Миша. Миша всегда начинает говорить внезапно. Впрочем, и замолкает он так же внезапно, как и начинает. – Чего я не понимаю, так это почему они меня перестали кусать по ночам.
   – Все просто. Тараканам хлебные крошки больше по вкусу, чем твои ноги. Они от голода могут даже бумагу есть. В банку попадают самые жадные и глупые.
   – Как люди, – говорит Миша.
   – При чем тут люди? – в очередной раз не понимаю я Мишу, и Миша в очередной раз медленно объясняет мне свою мысль.
   – Кого к нам привозят?
   – Зэков бывших, бабушек с дедушками.
   – Зэки в тюрьму как попали? Хотели получить все сразу, а угодили в банку. Все нормально.
   – А бабушки? – не соглашаюсь я.
   – С бабушками все проще. Они по глупости сюда попадают. Думают, что им хорошо будет.
   – Бабушек дети привозят.
   – А детей им с Марса прислали? Сами воспитали, сами теперь и расхлебывают.
   Мишу не волнуют бабушки. Миша возмущается моей глупостью.
   – А ты?
   – Я мог повеситься.
   – Ты руки поднять не можешь, как ты мог повеситься?
   – Раньше мог. В восемь лет я точно мог повеситься.
   – В восемь лет люди о таких вещах не думают.
   Миша говорит спокойно. Он всего лишь логичен.
   – Правильно, в восемь лет люди о таких вещах не думают. В восемь лет люди глупые. Вывод: здесь те, кто попал сюда из жадности или по глупости.
   – А я?
   – Ты почему вены не режешь?
   – В дурдом боюсь попасть. Еще английский хочу выучить.
   – И ты умный после этого?
   – Нет.
   Миша прав. Жадность и глупость. Я подъезжаю к столу, набираю столовую ложку чая из кружки, выливаю чай в банку к тараканам. Тараканы жадно набрасываются на жидкость, сосут ее хоботками со спин своих менее удачливых сокамерников.
   Дверь в нашу комнату раскрывается с шумом. У входа – две тетки в марлевых повязках и нянечка.
   – Так, ты выкатывайся, сейчас тараканов травить будем.
   Я сижу в коляске, Миша лежит на кровати. За спинами у теток я вижу распылитель с дихлофосом. Это огромная штука на колесах, сильно похожая на большой пылесос. Теоретически я могу выкатиться в коридор и даже выехать на балкон. Но тогда нянечки начнут поливать нашу комнату этой дрянью. Миша переживет. Мишины легкие работают относительно нормально. Но для меня такая санобработка – две недели страшных головных болей и сердечных приступов.
   – У нас не надо дихлофосить, – говорю я. – У нас лежачий больной в комнате. При лежачих нельзя проводить санобработку. Так в инструкции написано.
   Сначала, когда я еще недолго жил в доме престарелых, я пытался найти эту загадочную инструкцию. Примерно через полгода я понял, что инструкция эта – чрезвычайно секретный документ. Никто и никогда ее не видел. Что ж. Помаленьку я начал цитировать инструкцию так, как мне хотелось. Нянечки тоже никогда никаких инструкций в глаза не видели.
   – Хотите проводить санобработку, выносите Мишу вместе с кроватью. Это не запрещено.
   – Сейчас, – нянечка возмущена не меньше моего. – Нам и так работы прибавили, так еще и кровати носить. Вон, на третьем этаже потравили, и ничего, не выносили мы никого, как лежали, так и лежат.
   – Ну, тогда как хотите, тогда у нас травить не надо. На третьем этаже бабушки, они войну пережили, теперь что угодно переживут. Мы не бабушки, мы подохнем от вашего дихлофоса.
   – А с тараканами как же? – Нянечке уже не хочется со мной связываться, и она продолжает разговор, скорее, просто так, для порядка.
   – Для тараканов у нас ловушка есть.
   Я показываю нашу ловушку. Пытаюсь объяснить про феромоны. Слушать мою лекцию нянечке неинтересно, и она собирается уходить.
   – Подождите, – внезапно говорит Миша.
   Миша не прав. Тараканы в банке располагаются не как попало. Каждый таракан занимает свое место в баночной иерархии. Я могу сидеть прямо в коляске, Миша не может. Это означает, что к нянечкам обращаться могу только я. Я – умнее Миши. Бубу – глухонемой, но ходячий, умнее меня. Бубу может мыть полы и передвигать мебель. Бубу – ходячий, а значит, умный, он умный, почти как нянечки. Бубу умный, почти как директор интерната. Миша – глупый, его никто не будет слушать.
   – Подождите, – настойчиво и громко повторяет Миша. – А как же те бабушки, с третьего этажа? Вы прямо при них поливали комнату дихлофосом?
   У нянечки сегодня хорошее настроение, а может быть, она рада, что не надо обрабатывать еще одну комнату.
   – Не, – нянечка широко улыбается. – Мы их одеялами понакрывали. Мы ж не звери, понимаем.
   Нянечка уходит, тетки в масках продолжают волочить по коридору аппарат с отравой.
   – Миша, ты совсем с ума сошел? Кто тебя просил вмешиваться? Чуть все не испортил. А если бы она за директором пошла?
   Миша молчит. Он редко объясняет свои поступки. Пока Миша молчит, я понимаю, что он прав. Вопрос про бабушек никого не волновал. Нянечка не обиделась.
   – Мы – насекомые, – говорит Миша.
   – Тутовый шелкопряд, – отвечаю я.
   – Не понял.
   – Тутовый шелкопряд – полезное насекомое. Из него шелк делают.
   – Тогда мы – тараканы.
   – Почему не мухи?
   Миша не смотрит на меня. Миша смотрит на банку с тараканами.
   – Мухи – летают.

МИЗЕР

   Миша лежит в кровати. Он накрыт одеялом. Если не смотреть на Мишу внимательно, то с первого взгляда кажется, что из чего–то, немного напоминающего рубашку, выглядывают только голова и кисть левой руки. Но это, если не смотреть внимательно. Я всегда очень внимательно смотрю на Мишу. Сегодня ему особенно плохо.
   Миша смотрит телевизор. Я подъезжаю к столу, отодвигаю со своего места наши чашки, пытаюсь отодвинуть подальше чайник.
   – Что ты там делаешь? – Мише не видно, что я делаю, но он должен знать. Он всегда хочет знать все, что происходит.
   – Освобождаю место на столе. Хочу разложить пасьянс.
   – Какой?
   – Ты не знаешь, это новый пасьянс, я только вчера прочитал о нем в журнале. Там еще было написано, что пасьянсы не просто забава, с их помощью можно тренировать память и терпение.
   – Какой?
   – «Колодец», но это действительно новый пасьянс.
   – Расскажи правила.
   Я рассказываю Мише правила пасьянса, Миша кивает.
   – Ничего нового.
   Миша смотрит телевизор, я раскладываю карточный пасьянс. Пасьянс не раскладывается. Я смешиваю колоду, пытаюсь решить задачу снова и снова.
   – Не получается? – Миша спрашивает как бы между прочим, но я знаю, что он когда–то мог играть в карты.
   – Сам попробуй, в журнале было написано, что это сложный пасьянс.
   – Давай. Называй карты по порядку.
   Я раскладываю на столе пасьянс, называю Мише открытые карты. Миша думает. Думает он недолго.
   – Начинай.
   Миша называет карты, я перекладываю или переворачиваю их.
   – Подожди, Миша, я не могу так быстро. Мне приходится брать карту двумя руками.
   – В этом твоя проблема. Ты можешь двигать руками, но не можешь думать.
   – Но думаю я так же плохо, как и двигаю руками.
   – Тогда ты, в отличие от меня, – гармонично развитый организм.
   Миша шутит. Если Миша шутит, значит, ему понравилось раскладывать пасьянс. Во всяком случае, я так думаю. Но я не уверен. Я никогда не знаю, что именно думает Миша. Миша старается не показывать своего состояния. Чаще всего ему это удается.
   Пасьянс складывается. Миша помнит колоду. Я не могу запомнить колоду, как ни стараюсь.
   Несколько дней я пытаюсь сложить пасьянс без Мишиной помощи, но мне это не удается.
   – Миша, в журнале было написано, что так можно тренировать память.
   – Можно, но это журнал для нормальных людей. Сколько карт ты можешь запомнить за один раз?
   – Не знаю. Всегда по–разному. Иногда пять, иногда восемь.
   – Память можно тренировать.
   – Я пробовал – бесполезно. Это как с шахматами. Когда запоминаю новый вариант, забываю старый. Пока запоминаю седьмую карту, забываю, какая была первая. И вообще, я карты не люблю. Все зависит от расклада. Одним – тузы, другим – шестерки. Кому хорошая карта попадется, тот и выиграл.
   – Но шахматы ты любишь?
   – Больше, чем карты. В шахматах, по крайней мере, у противников равные шансы.
   – Ты ошибаешься. В шахматах у противников всегда разные шансы.
   – Но фигур поровну!
   – Фигур поровну, всего остального не поровну. Опыт, физическая подготовка, возраст. Если у тебя будут все фигуры, а у меня не будет коня, по–твоему, шансы будут равны?
   – Если ты будешь играть без коня, ты у меня выиграешь. Но в картах тебе может прийти совсем плохой расклад, и ты проиграешь.
   – Не факт. В преферанс я тебя обыграю при любом раскладе.
   – Это меня. С равным игроком ты не сможешь выиграть при любом раскладе.
   – Равных игроков у меня нет и никогда не будет.
   – Ты хочешь сказать, что играешь лучше всех в мире?
   – Я хочу сказать, что карты – это глаза и руки. Дай мне две карты.
   Я беру со стола две карты, подъезжаю к Мише. Вкладываю карты Мише в руку.
   Миша медленно сдвигает одну карту относительно другой, пытается поддеть верхнюю карту мизинцем, но его мизинец уже не может разогнуться полностью.
   – Возьми одну карту.
   Я забираю у Миши карту. Миша держит карту двумя пальцами. Он держит карту за самый край, кажется, что карта висит в воздухе, а его большой и указательный пальцы только прикасаются к ней. Карта поворачивается рубашкой к Мише. Незаметным движением Миша крутит карту в руках двумя пальцами. Наверное, Миша поворачивает карту средним пальцем, но мне этого не видно.
   – Забери.
   Я забираю у Миши карту. Миша устал.
   – Понял? – спрашивает меня Миша.
   – Понял.
   – Что ты понял?
   – Я понял, что ты умел мухлевать с колодой. Только не понял, что тебе это давало. Все равно раздавать ты не мог.
   – Ничего ты не понял. Дай колоду.
   Я возвращаюсь к столу, собираю карточную колоду, кладу ее рядом с собой на сиденье коляски. Подъезжаю к Мише.
   – Покажи колоду.
   Я беру колоду и показываю ее Мише.
   – Ты совсем с ума сошел?
   – Почему?
   – Я просил тебя показать колоду.
   – А я что делаю?
   – Не знаю. Мне кажется, что подносишь ее к моему лицу. Показывай мне все карты по очереди.
   Я беру карту, показываю ее Мише.
   – Ты не понял, Рубен. Показывай мне карты рубашкой и называй их.
   – Зачем? С обратной стороны они все одинаковые.
   – С обратной стороны они все разные.
   – Это новая колода.
   – Новая колода, это колода, которую только что открыли, а ты с этими картами уже одиннадцать дней возишься.
   Я сошел с ума. Или Миша сошел с ума. Или мы оба сошли с ума. Я беру карту, одну за другой, смотрю на нее, называю. Я уверен, что Миша может видеть только обратную сторону каждой карты. Наконец колода кончается.
   – Покажи карту, любую.
   Я показываю Мише карту. Миша начинает сердиться, но старается сдержать гнев.
   – Идиот. Не показывай мне карту с лица. Покажи любую карту, но с изнанки.
   Я совсем запутался. Мне трудно понять, чего конкретно хочет Миша. Я беру карту, смотрю на нее.
   – Бубновая семерка, – говорит Миша.
   Миша уже спокоен. Он уже не сердится на меня. Я вынимаю из колоды карты одну за другой.
   – Рубен, так нечестно, я же помню, в каком порядке ты их сложил. Возьми из середины.
   Я беру карту из середины. Результат тот же. Миша угадывает карту. Он угадывает карту, на которую я смотрю.
   – Миша, ты различаешь карты по выражению моего лица?
   – Нет. Я различаю карту по рубашке.
   – Как это?
   – Просто. Возьми любую карту.
   Я беру карту. Миша не смотрит на карту, мне кажется, что он ее даже не увидел.
   – Смотри, Рубен, у этой карты небольшой сгиб в углу.
   – Где? Я не вижу.
   – Ясно. Что я сказал про карты?
   – Глаза и руки. Я понял. У тебя зрение хорошее.
   – У меня хорошее зрение, и оно не становится хуже, но любой нормальный игрок меня обыграет.
   – Руки, – повторяет Миша, но я думаю о другом.
   – Нечестная это игра.
   – Игра как игра, не хуже и не лучше других. Можно и честно играть, если под честной игрой ты подразумеваешь бридж. Только и в бридже, и в преферансе главное – не честность.
   – Главное – расклад, – говорю я.
   – Нет, – Миша говорит очень тихо. – Главное в картах – продолжать играть.
   – Мне рассказывали, что ты всегда вистовал. Ты про это? Если вистовать, то всегда выиграешь?
   – Если вистовать, то иногда можно и проиграть, но я вистовал не поэтому.
   Я молчу. Я знаю, что Миша хочет сказать мне что–то очень важное, но не может подобрать слов.
   – Я вистовал, – говорит Миша, – чтобы иногда проигрывать. Если бы я всегда выигрывал, никто не сел бы со мной играть.
   Я упрямый, я очень упрямый человек, и Миша это знает.
   – Миша, – говорю я, – все равно мне не нравятся карты. Есть расклады, при которых приходится пасовать.
   – Нет таких раскладов.
   – Давай проверим, только честно, как в бридже, в открытую.
   – Давай.
   Я раскладываю на столе карты, называю Мише расклад. Каждый раз Миша называет будущий результат партии, но никогда не пасует. Я не берусь проверять Мишин расчет, я верю ему на слово. Снова и снова я тасую колоду – бесполезно. Каждый раз Миша либо заказывает игру, либо вистует. Наконец мне надоедает такая игра, и я решаюсь сжульничать. Я открываю колоду и раскладываю ее так, как мне хочется. Мише я сдаю самые плохие карты. Я устал, мне трудно так долго двигать руками. Стараясь скрыть дрожь в голосе, я называю Мише новый расклад.
   – Ты дурак, Рубен.
   – Я знаю. Что ты будешь играть в такой ситуации?
   – Ты дурак, какой же ты все–таки дурак! Даже мухлевать не умеешь. Один раз в жизни ты решаешься меня обмануть, и то неудачно. Ты мог переложить карты и получше.
   – Не мог, у тебя очень плохие карты.
   – У меня хорошие карты, а у тебя плохие мозги, конечно, если то, что у тебя в голове, вообще можно называть мозгами.
   – Как ты догадался? По голосу?
   – По раскладу. Только ты мог предложить такой расклад, и только нарочно. Случайно такой расклад выпадает очень редко.
   – Ладно, пусть так. Я дурак, но все–таки я прав, когда говорил, что есть ситуации, когда надо пасовать?
   – Конечно, прав. Если нет мозгов, то пасовать надо до раздачи колоды. Еще лучше – не садиться играть совсем.
   – Хорошо, у меня нет мозгов. Но у тебя есть мозги. Чем тебе могут помочь мозги при таком плохом раскладе?
   – Нормальный расклад, не понимаю, почему ты называешь его плохим.
   – Ты будешь вистовать?
   – Нет, я не буду вистовать.
   – Значит, я прав, и ты будешь пасовать?
   – Ты дурак, Рубен. При таком раскладе ни один нормальный человек пасовать не станет. Я не буду вистовать, я не буду пасовать. Я буду играть мизер.

СЫР

   Миша думает гораздо быстрее меня. Понятно, что пока он думает, он успевает перебрать тысячи вариантов. Мы живем с Мишей в одной комнате, я знаю его целую вечность. По сравнению с нашим возрастом, восемь лет, на самом деле, почти вечность. Все эти годы Миша умел безошибочно выбрать лучший вариант. Даже если вариантов было совсем мало. Даже если вариантов было два.
   Сегодня я не понимаю Мишу. Миша долго думает, молчит. Когда Миша молчит, я почти всегда тоже молчу. Разговорить Мишу очень трудно. За долгие годы он приучил меня молчать вместе с ним. Я, как всегда, молчу и жду, пока Миша заговорит первым. Мне не остается ничего другого. Мне мало чего остается, но выбор у Миши еще меньше. Если он заговорит, ему придется терпеть меня. Я могу разговаривать со всеми. Миша может разговаривать только со мной. Со всеми остальными Миша может только весело болтать и улыбаться. Впрочем, даже болтать ему не обязательно. Достаточно и улыбки. Мишиной улыбки достаточно.
   Иногда я не выдерживаю и говорю. Иногда мне не с кем поговорить, иногда говорить просто необходимо. Так и сейчас.
   – Миша, есть будем?
   – Будем.
   – Я достану колбасу из холодильника?
   – Подожди, я еще не выбрал.
   – А чего выбирать? В холодильнике только колбаса.
   – Там колбаса и сыр.
   – Нет там никакого сыра. Ты последний сыр позавчера съел.
   – Там есть сыр, я точно помню.
   Миша любит сыр. Почти никто в доме престарелых не покупает сыр. Покупать сыр невыгодно. Если сыр не съесть быстро, он засыхает и становится горьким и невкусным. Ломтики сыра медленно черствеют, сворачиваются в некрасивые жесткие корки. Но нам с Мишей все равно. Миша научил меня, что засохший сыр так же полезен, как и свежий. Засохший сыр не плесневеет и не портится. Когда мы покупаем сыр, я нарезаю его на тонкие ломтики. В холодильнике ломтики сыра могут храниться очень долго. Все, что мы покупаем, Миша советует есть с большим количеством хлеба. Так выгоднее и логично. Сыр – исключение. Сыр Миша ест медленно, смакуя каждый кусочек и растягивая удовольствие. Миша никогда не ест сыр с хлебом. Миша никогда не ест свежий сыр.
   Я думаю не так быстро, как Миша. Но все же могу думать.
   – Знаешь, Миша, ты меня извини, пожалуйста, я вчера сыр съел.
   – Без меня?
   – Без тебя. Я не прав, конечно, но так получилось. Просто захотелось сыра, я его и съел.