Старая угрюмая крепость еще никогда не видела такого веселого
праздника. Серые стены пестрели яркими знаменами и цветными фонарями, а в
воздухе ароматы яств и вин мешались с запахами дыма и фейерверка. Ворота
были гостеприимно распахнуты. По стенам, правда, еще расхаживали
стражники, но почти все сняли форму, а об оружии и упоминания не было.
Виселицы спилили, а эшафот приспособили для выступления жонглеров,
фокусников, клоунов и певцов, развлекавших праздничные толпы. Внутри тоже
были открыты все двери, а залы заполнили веселящиеся горожане. Из темниц
выпустили заключенных, и даже самым последним бродягам с задворок
Порт-Тайоса разрешили присутствовать на празднике. В парадном зале столы
ломились под тяжестью огромных кругов сыра, корзин с хлебом и всевозможной
рыбы - копченой, маринованной, жареной. От очагов все еще доносились
ароматы жареной свинины и морских кошек, а на плитах пола блестели лужицы
пива и вина.
Воздух звенел от музыки и смеха. Никто из старожилов Тайоса не помнил
такого пышного и многолюдного празднования. Среди жителей мелькали фигуры
в черном - но вовсе не скорбящие, судя по их лицам. Летатели! Эти летатели
- и однокрылые и прирожденные, - вместе с изгнанными певцами были
почетными гостями, которых все поздравляли наперебой, за которых усердно
пили.
Марис бродила по шумным залам, вздрагивая при мысли, что кто-то снова
кинется восхвалять ее. Пожалуй, праздник слишком затянулся. Она устала и
чувствовала себя отяжелевшей от всего съеденного и выпитого по настоянию
восторженных поклонников. Ей хотелось только одного: найти Эвана и
тихонько уйти домой.
Кто-то окликнул ее по имени, и Марис неохотно обернулась. Она увидела
нового Правителя Тайоса и длинном вышитом платье, которое совсем ей не
шло. Без формы она словно чувствовала себя неловко.
Марис с трудом улыбнулась.
- Я слушаю. Правитель.
Недавний начальник стражи поморщилась.
- Наверно, я привыкну к такому обращению, но пока оно лишь вызывает у
меня неприятные мысли. Сегодня мы почти не виделись. Ты не уделишь мне
несколько минут?
- Конечно, сколько пожелаешь. Ты ведь спасла мне жизнь!
- Невелик подвиг. Твои поступки требовали куда большего мужества, чем
мои, и в них не было и тени своекорыстия. А про меня будут рассказывать,
как я плела интригу, чтобы низложить Правителя и занять его место. Это не
так, но когда певцов волновала правда?
Марис посмотрела на нее с удивлением - такая неподдельная горечь
прозвучала в ее голосе.
Они переходили из залы в залу, где игроки бросали кости, веселые
компании провозглашали тост за тостом, а влюбленные обнимались, пока не
отыскали местечка, чтобы сесть и поговорить без помех.
Так как Правитель молчала, Марис заговорила первая:
- Но ведь никто не жалеет о прежнем Правителе. Его же не любили!
Новый Правитель нахмурилась.
- Да, о нем не жалеют, как не пожалеют и обо мне, когда меня не станет.
Он много лет мудро руководил островом, пока его не одолели страхи и не
толкнули на всякие глупости. Мне не хотелось делать того, что я сделала,
но иного выбора не было. И праздник этот я устроила для того, чтобы
веселье, а не боязнь, сопровождало переход власти. Мне пришлось влезть в
долги, чтобы мои люди почувствовали себя состоятельными.
- По-моему, они оценили это по достоинству, - сказала Марис. -
Довольны, кажется, все.
- Да, но у них короткая память! - Она передернула плечами, словно
отгоняя неприятную мысль. Морщинка между ее бровями разгладилась, лицо
стало менее суровым. - Я не хочу надоедать тебе своими заботами и привела
сюда, чтобы сказать: я благодарна тебе за усилия сохранить мир между
летателями и жителями Тайоса.
Марис почувствовала, что ее щеки заливает краска.
- Пожалуйста! - пробормотала она. - Не надо. Я... если говорить честно,
я думала о летателях, а не о людях Тайоса.
- Неважно. Главное то, чего ты достигла, рискуя жизнью.
- Я сделала все, что могла, - сказала Марис, - но мало чего достигла.
Всего лишь перемирия, а не прочного мира. А главное - трения между
прирожденными летателями и однокрылыми, между Правителями и летателями
сохраняются и вспыхнут вновь... - Она замолчала, поняв, что ее собеседнице
вовсе не по вкусу слышать подобные речи, и она не хочет этого знать.
- На Тайосе летатели больше ничего опасаться не должны, - сказала
Правитель, и Марис подумала, что у этой женщины есть удивительная
способность придавать простой фразе весомость закона. - Мы здесь почитаем
летателей... и певцов тоже.
- Разумно! - засмеялась Марис. - Иметь певцов на своей стороне никогда
не помешает.
Правитель продолжала, словно не услышав ее:
- И тебе, Марис, всегда будут рады на Тайосе, если ты захочешь
погостить у нас.
- Погостить? - Марис недоуменно нахмурилась.
- Я понимаю, что теперь, когда ты больше не летатель, путешествие по
морю может...
- О чем ты говоришь?
Правитель поморщилась, словно раздражаясь, что ее все время перебивают.
- Я знаю, что вскоре ты покинешь Тайос и переедешь на Сиатут, чтобы
занять свое место в академии "Деревянные Крылья".
- Кто тебе это сказал?
- Певец Колль. Его ведь так зовут? А это был секрет?
- Вовсе нет. Хотя бы потому, что и скрывать нечего. - Марис вздохнула.
- Мне предложили место в "Деревянных Крыльях", но я от него отказалась.
- Если ты останешься на Тайосе, мы все, разумеется, только рады будем,
и этот... и мой дом всегда открыт для тебя.
Правитель встала, давая понять, что аудиенция окончена. Встала и Марис.
Они обменялись еще несколькими ничего не значащими фразами, но мысли Марис
были уже далеко: она снова думала о том, что считала уже решенным. Или
Колль полагает, что может чего-то добиться, выдавая желаемое за правду?
Придется с ним поговорить!
Она отыскала его через минуту-другую в первом дворе. Он был не один -
рядом стояли Бари и С'Релла с уже надетыми крыльями.
Марис подбежала к ним.
- С'Релла... ты улетаешь?
Подруга крепко сжала ее руки.
- Ничего не поделаешь! Правитель хочет послать со мной послание на Дит.
Я сама вызвалась. Мне пора домой, и я все равно улетела бы на юг завтра
или послезавтра. Зачем Джему или Сану отправляться в такую даль, если мне
это по пути? Я как раз послала Эвана отыскать тебя, сказать, что я улетаю.
Но ведь мы расстаемся ненадолго - до скорой встречи и "Деревянных
Крыльях".
Марис сверкнула глазами в сторону Колля, но он словно ничего не
заметил, и она обратилась к С'Релле:
- Но я же говорила тебе, что буду доживать свой век на Тайосе.
На лице подруги отразилось недоумение.
- Но ты же передумала? После всего, что произошло? И ты знаешь, в
"Деревянных Крыльях" тебя ждут - а теперь даже с большим нетерпением. Ты
опять стала героиней!
- И ты тоже! - пробормотала Марис. - С какой стати я героиня? Что я
такого сделала? Только чуть подлатала. Ничего же по-настоящему не улажено.
И уж кому как не тебе это знать, С'Релла!
Та нетерпеливо встряхнула головой.
- Не увиливай! А как же твоя чудная речь о цели в жизни, без которой ты
не можешь? И вот ты отворачиваешься от дела, для которого создана! Ты сама
призналась, что целителем стать не можешь. Так чем ты займешься на Тайосе?
Как распорядишься своей жизнью?
Марис уже задала себе этот вопрос и почти всю ночь пролежала без сна в
поисках ответа.
- Я найду тут какое-нибудь занятие. Может, Правитель подыщет для меня
что-то.
- Какое бессмысленное решение для тебя самой и для всех! Марис, ты
нужна "Деревянным Крыльям!", а они - тебе. Даже без крыльев ты - летатель,
как и была, как будешь всегда!
В глазах С'Реллы стояли слезы. Марис почувствовала себя в ловушке, и ее
охватило раздражение. К чему этот разговор? Она сказала, стараясь, чтобы
ее голос прозвучал спокойно и рассудительно:
- Мне нужен Эван. Я не могу оставить его.
- А как же примета, что, подслушивая, ничего приятного о себе не
услышишь?
Марис обернулась и увидела Эвана. В его глазах была такая нежность, что
последние ее сомнения рассеялись. Она приняла верное решение! Расстаться с
ним она не может!
- Но ведь никто не просит, чтобы ты меня оставляла, - сказал он. - Я
как раз потолковал с молодым целителем, который будет счастлив поселиться
в моем доме и лечить моих больных. Через неделю я смогу уехать.
- Уехать? - Марис уставилась на него. - Оставить свой дом? Но почему?
- Чтобы отправиться с тобой на Сиатут, - улыбнулся он. - Плавание,
наверно, ничего хорошего не сулит, но мы хотя бы поможем друг другу
справиться с морской болезнью.
- Но... я не понимаю - Зван, ты не можешь. Это же твоя родина!
- Я хочу быть с тобой, где бы ты ни была, - ответил он. - Просить тебя
остаться на Тайосе, просто чтобы не расставаться с тобой, у меня нет
права. Каким бы эгоистом я оказался, если бы сделал это, зная, что ты
нужна "Деревянным Крыльям", что твое место - там!
- Но как ты уедешь? Как будешь жить? Ты же никогда не уезжал с Тайоса
даже на короткое время!
Он засмеялся немножко вымученно.
- Ты говоришь так, словно я намерен поселиться в море! С Тайоса я уеду
как все, на корабле. Моя жизнь вовсе не кончилась, а значит, я могу
изменить ее. Наверно, старому целителю и на Сиатуте отыщется дело.
- Эван...
Он обнял ее.
- Знаю, знаю. Поверь, я хорошо все обдумал. Неужто ты воображала, что я
спал, пока ты всю ночь металась в постели, не зная, как поступить? Я
понял, что не могу допустить, чтобы ты ушла из моей жизни. Впервые со дня
рождения я должен проявить смелость в выборе своего пути. Я поеду с тобой!
Марис не сумела сдержать слезы, хотя и не смогла бы объяснить, почему
плачет. Эван обнял ее еще крепче и разжал руки, только когда она совсем
успокоилась.
Тут Марис услышала, как Колль втолковывает Бари, что ее тетя очень
счастлива и плачет от радости. Она взглянула на С'Реллу, отошедшую в
сторону. Лицо подруги сияло.
- Ну хорошо, - сказала Марис слабым голосом, вытирая слезы ладонями. -
Больше у меня нет отговорок. Я поеду на Сиатут... мы поедем на Сиатут, как
только найдем корабль.
Друзья собрались проводить С'Реллу на скалу летателей, но тотчас позади
образовалась целая процессия из веселившихся горожан. Ведь на Марис, Эвана
и Колля смотрели как на героев, и многим просто хотелось побыть с ними
рядом, узнать, какие они - летатель, целитель и певец, которым удалось
низложить тирана, правившего Тайосом, покончить с войной и развеять ужас,
наводимый безмолвными черными летателями в вышине. Если кто-то и продолжал
считать, что Тайя совершила преступление и заслужила свою судьбу, то он
предпочитал держать это при себе и помалкивать.
Однако Марис понимала, что в ликующей счастливой толпе по-прежнему
тлеют старые раздоры. Ей не удалось уничтожить их навсегда - ни
противостояние бескрылых и летателей, ни неприязнь между однокрылыми и
прирожденными летателями. Рано или поздно с этим вновь придется бороться.
В туннеле на этот раз жуткое ощущение одиночества возникнуть никак не
могло. Веселые голоса эхом отдавались от каменных стен, а десяток пылающих
факелов совсем преобразил темный сырой проход.
Снаружи их поджидали темнота и ветер. Звезды попрятались в низких
тучах. Марис увидела, что С'Релла остановилась у края обрыва, разговаривая
с другим летателем - однокрылым и все еще в черном. При взгляде на подругу
над этим таким знакомым обрывом Марис ощутила внезапную тошноту, голова у
нее закружилась. Если бы Эван ее не поддержал, она упала бы. Нет, она не
хотела смотреть, как С'Релла прыгнет с обрыва, с которого она упала - и не
один раз, а два. Ее охватил ужас.
Несколько юношей бросились к С'Релле, громко оспаривая право помочь ей
приготовиться к полету. Но С'Релла повернулась и посмотрела на Марис, их
взгляды встретились. Марис глубоко вздохнула, пытаясь перебороть страх,
затем отпустила руку Эвана и шагнула к подруге.
- Позволь, я помогу.
Как все это ей знакомо! Гладкость металлической ткани, вес крыльев в
руках, пощелкивание распорок. Пусть ей уже не суждено летать, но руки
стосковались по работе, которую выполняли с таким умением! И готовить
С'Реллу к полету было большим удовольствием, хотя и сопряженным с
некоторой грустью.
Когда крылья развернулись полностью и последние сегменты встали на свои
места, на Марис снова нахлынул страх. Ничем не обоснованный, а потому
сказать о нем С'Релле она не могла, и все-таки ей чудилось, что и С'Релла
не взлетит с этого опасного обрыва, а упадет, как упала она, Марис.
Кое-как совладав с собой, она сумела тихо выговорить:
- Счастливого полета!
С'Релла бросила на нее испытующий взгляд.
- Марис, - сказала она, - ты не пожалеешь. Ты сделала верный выбор. До
скорой встречи! - И, не найдя больше подходящих слов, С'Релла нагнулась и
поцеловала ее. Затем повернулась к морю, к открытому небу и прыгнула.
Зрители зааплодировали, наблюдая, как С'Релла поймала восходящий поток
воздуха и описала грациозный круг над обрывом. Потом она поднялась выше,
повернула к морю и почти тотчас скрылась из вида, словно слившись с ночным
небом.
А Марис все вглядывалась и вглядывалась в небо. Ее сердце переполняли
разнообразнейшие чувства, но испытывала она не только боль: ее
поддерживала твердая уверенность и даже отголоски былой радости. Она
выдержит! И без крыльев она все-таки летатель!
Дверь в комнату, где прочно обосновался запах болезни, отворилась, и
дряхлая старуха открыла глаза. Комнату наполняли и другие запахи - моря,
дыма, водорослей и душистого чая, остывающего возле ее кровати. Но над
всем властвовал запах недуга - липкий, душный, тяжелый.
В дверях стояла женщина с коптящей свечкой в руке. Старуха различала
огонек - колеблющееся желтое пятнышко, различала очертания двух фигур за
ним, но не лица. Зрение у нее было не то, что прежде. В висках стучала
боль, как почти всегда, когда она просыпалась - вот уже много лет. Она
поднесла дряблую, в синих прожилках руку ко лбу и прищурилась.
- Кто это? - спросила она.
- Одера, - ответила женщина со свечой, и старуха узнала голос целителя.
- Он здесь. Тот, кого ты просила позвать. У тебя хватит сил, чтобы
поговорить с ним?
- Да, - сказала старуха. - Да. - Она попыталась приподняться. - Подойди
поближе, я хочу на тебя посмотреть.
- Мне остаться? - неуверенно спросила Одера. - Я тебе нужна?
- Нет, - ответила старуха. - Не надо. Пусть останется он.
Одера кивнула (старуха уловила движение), осторожно зажгла от свечи
масляный светильник и вышла, закрыв за собой дверь.
Посетитель подтащил к кровати деревянный стул с прямой спинкой и сел
так близко, что она сумела его рассмотреть. Очень молодой. Совсем мальчик
- наверно, и двадцати еще нет - безбородый, с белым пушком над верхней
губой, не слишком-то похожим на усы. Волосы очень светлые и кучерявые, а
брови почти не видны. В руках у юноши был инструмент - подобие гитары, но
квадратный и с четырьмя струнами. Он принялся его настраивать.
- Хочешь, я тебе что-нибудь сыграю? - спросил он. - Назови песню. -
Голос у него был приятный, напевный, с чуть заметным акцентом.
- Далеко же ты заехал, - сказала старуха.
Он улыбнулся.
- Как ты догадалась?
- По голосу, - ответила она. - Много лет прошло с тех пор, как я в
последний раз слышала такой голос. Ты же с Внешних Островов?
- Да, - подтвердил он. - Моя родина - крохотный клочок земли на краю
света. Наверно, ты про него и не слышала. Он называется Молот Бури Самый
Дальний.
- А-а! - сказала она. - Я его хорошо помню. Башня Востока и развалины
той, с которой раньше велись наблюдения. Ну и горькое же питье вы гоните
из кореньев! Ваш Правитель как-то настоял, чтобы я отведала этого пойла, и
расхохотался, увидев мою гримасу. Он был просто карлик. Я не видывала
мужчины безобразнее и умнее, чем он.
Певец растерялся.
- Так он же умер тридцать с лишним лет назад! - сказал он. - Но ты
говоришь верно. Я про него много историй наслушался. Значит, ты бывала
там?
- Раза три-четыре, - ответила она, довольная его изумлением. - Много
лет назад, когда тебя и на свете не было. Я ведь летатель.
- О! - сказал он. - Ну конечно: И как я не догадался? На Сиатуте ведь
живет много летателей, правда?
- Не очень, - ответила она. - Тут находится академия "Деревянные
Крылья", и живут здесь главным образом мечтатели, которым еще предстоит
выиграть крылья, и наставники, которые давным-давно сняли свои, как я. Я
тоже была наставником, пока не заболела, а теперь лежу здесь и только
вспоминаю, когда могу.
Певец провел пальцами по струнам, и нежный аккорд постепенно замер в
тишине.
- Так что бы ты хотела послушать? - спросил он. - В Штормтауне все
просто помешались на новой песне... - Внезапно его лицо порозовело. -
Правда, она немного непристойная. Может, тебе не нравятся...
Старуха засмеялась.
- Как знать! Как знать! Ты бы вытаращил глаза, если бы знал, что мне
порой вспоминается! Но я позвала тебя не петь.
Он уставился на нее широко раскрытыми зелеными глазами.
- Как? Но мне сказали... в гостинице, в Штормтауне... Я только-только
вчера приехал с Востока... А тут прибегает мальчишка и говорит, что на
Шотане нужен певец.
- И ты отправился. Из Штормтауна. Дела у тебя шли не очень удачно?
- Да нет, неплохо, - возразил он. - На Шотане я ведь раньше никогда не
бывал, а постояльцы в гостинице и не глухие, и не скупые... Но мне же... -
Внезапно смутившись, он умолк.
- Но тебе сказали, что умирающая женщина попросила привести к ней
певца. И ты сразу поехал.
Он промолчал.
- Не принимай близко к сердцу, - сказала она. - Ты не выболтал никакой
тайны. Я знаю, что моя смерть близка. Мы с Одерой ничего друг от друга не
скрываем. Наверно, мне следовало бы умереть несколько лет назад. У меня
все время болит голова, я слепну, и я пережила почти всех, кого знала.
Только не пойми меня превратно: умирать я не хочу. Но и тянуть так мне не
слишком нравится. Боль, беспомощность... Смерть меня пугает, но она хотя
бы освободит меня от запаха этой комнаты. - Она разглядела выражение его
лица и мягко улыбнулась. - Не притворяйся, будто ты его не чувствуешь. Я
же знаю, он все тут пропитал. Запах болезни... - Она вздохнула. - Я
предпочла бы другие, более приятные запахи - пряностей и моря, даже
трудового пота. Ветров. Бури. Я еще помню запах, который оставляет молния.
- Но я мог бы спеть, - неловко сказал юноша. - Веселые песни, чтобы
развлечь тебя. Смешные. Или, если хочешь, грустные. Может, они облегчат
твою боль.
- Ее облегчает кива, - ответила старуха. - Одера делает крепкую киву, а
иногда добавляет в нее перелив-трапу или еще что-нибудь. И дает мне тесис,
чтобы я заснула. Я не нуждаюсь в твоем пении для облегчения боли.
- Я знаю, что еще молод, - сказал певец, - но я хорошо пою. Позволь, я
покажу тебе.
- Нет. - Она улыбнулась. - Я верю, что ты хорошо поешь, правда верю.
Но, боюсь, не сумею оценить твой талант по достоинству. Может, уши
отказывают, а может, из-за старости, только все певцы, которых я слышала
последние десять лет, по-моему, хуже тех, кого я слышала в давние времена.
А слышала я самых лучших! На Ведете я наслаждалась пением дуэта С'Ласса и
Т'реньян. Давным-давно Джеред с Гира играл и пел мне, как и бездомный
Герри Одноглазый, и Колль. Я была знакома с певцом по имени Холланд, и
слышала от него песни, бьюсь об заклад, куда непристойнее той, что ты
выучил в Штормтауне. А в юности я слышала Барриона, и не один раз.
- Я не хуже любого из них! - упрямо сказал певец.
Старуха вздохнула и прикрикнула на него:
- Не злись! Я не сомневаюсь, поешь ты чудесно, но дряхлая развалина
вроде меня этого не признает, как ни старайся.
Он нервно щипал струны своего инструмента.
- Если ты не хочешь, чтобы тебе пели на смертном одре, - сказал он, -
зачем ты послала в Штормтаун за певцом?
- Я хочу сама спеть тебе! - ответила старуха. - С болью я как-нибудь
справлюсь, но играть мне не по силам. Я буду просто говорить нараспев.
Певец отложил инструмент и, скрестив руки на груди, приготовился
слушать.
- Странное желание! - заметил он. - Но слушать я научился куда раньше,
чем петь. Кстати, меня зовут Дарен.
- Отлично, - сказала она. - Рада познакомиться с тобой, Дарен. Жаль,
что ты не мог знать меня, когда я еще была полна сил. А теперь слушай
внимательно. Я хочу, чтобы ты выучил слова и пел эту песню, когда меня не
станет. Конечно, если ты решишь, что она стоит того. Но в этом ты сейчас
убедишься.
- Я знаю очень много песен, - сказал он.
- Но не эту.
- Ты сама ее сочинила?
- Нет, - ответила она. - Это как бы прощальный подарок мне. Ее пел,
умирая, мой брат. Он заставил меня выучить все слова. Его мучили сильные
боли, и смерть была для него желанным избавлением, но он цеплялся за
жизнь, пока не убедился, что я запомнила каждое слово. Я плакала и
старалась выучить песню как можно скорее, только тогда он спокойно умер.
Было это в селении на Малом Шотане почти десять лет назад. Так что видишь,
как много эта песня для меня значит. А теперь слушай!
И она запела.
Голос у старухи был очень слабый и дребезжащий, ей приходилось все
время напрягаться, так что она часто кашляла и задыхалась. У нее не было
музыкального слуха, и даже в юности верно петь она не умела, а уж теперь и
подавно, это она понимала.
Но слова она знает! Да, знает! Печальные слова, положенные на
бесхитростный, нежный, грустный мотив. Песня о смерти прославленного
летателя. Когда эта женщина состарилась, рассказывалось в песне, и дни ее
были сочтены, она нашла крылья и, как во времена своей легендарной юности,
надела их и побежала к обрыву. А все ее друзья побежали за ней, крича,
чтобы она остановилась, вернулась: она ведь очень стара, слаба, не летала
уже многие годы, и ее разум помутился настолько, что она даже забыла
развернуть крылья! Но летатель не послушалась их, добежала до обрыва и
прыгнула вниз. Ее друзья, вскрикнув, закрыли глаза, не желая смотреть, как
она упадет в море. Но в последнюю минуту крылья внезапно развернулись у
нее за плечами - серебряные, тугие, ветер подхватил ее, поднял в вышину, и
все услышали ее смех. Она кружила высоко над ними, ветер развевал ее
волосы, а крылья были светлыми, как надежда, и друзьям показалось, что она
вновь стала юной. Она помахала им на прощание, приветственно покачала
крыльями и полетела на запад, исчезнув в лучах заходящего солнца. Больше
ее никто никогда не видел.
Когда старуха кончила петь свою песню, в комнате воцарилась тишина.
Певец зачарованно смотрел на мерцающий огонек светильника, словно не видя
его.
Наконец старуха раздраженно кашлянула.
- Ну? - спросила она.
- А? - Он словно очнулся. - Прости. Замечательная песня. Я просто
представлял, как она прозвучит под музыку.
- И если ее будут петь не дребезжащим осипшим голосом! - Она кивнула. -
Тогда песня прозвучит чудесно, вот как она прозвучит! Ты запомнил слова?
- Конечно. Хочешь, чтобы я спел?
- Да, - ответила старуха. - А то как же я узнаю, что ты запомнил все
правильно?
Певец весело ухмыльнулся и взял инструмент.
- Я знал, что ты не откажешься, - сказал он радостно и прикоснулся к
струнам. Пальцы его двигались с обманчивой медлительностью, но комнату
обволокла тихая скорбь. И тут он запел высоким, звонким, чудесным голосом.
Закончив, он улыбнулся.
- Ну как?
- Не задирай нос! - сказала она. - Все слова ты запомнил верно.
- А как я пою?
- Хорошо, - признала она. - И будешь петь еще лучше.
Комплимент ему понравился.
- Вижу, ты действительно разбираешься в пении. - Они улыбнулись друг
другу. - Странно, что я не знал этой песни. Конечно, все другие о ней я
пел, но только не эту. Я даже не знал, что Марис выбрала такую смерть. -
Он не спускал с нее зеленых глаз. Отражавшийся в них свет придавал его
лицу тихую задумчивость.
- Не лукавь, - сказала старуха. - Ты прекрасно знаешь, что она - это я,
что этой смерти я не выбирала, как и никакой другой. То есть пока. Но
скоро, скоро.
- Ты правда еще раз украдешь крылья и прыгнешь с обрыва?
- Чтобы пара хороших крыльев пропала зря! - Она вздохнула. - Не думаю,
что в таком возрасте мне удастся "Падение Ворона". Хотя мне всегда
хотелось попробовать. За всю свою жизнь я видела этот полет не больше
шести раз, а последней была девушка, у которой сломалось крепление, и она
погибла. Сама я так и не попыталась. Но я мечтала об этом, Дарен, как
мечтала! Единственное в моей жизни, что я хотела сделать - и не сделала.
Не так уж плохо для такого долгого пути, как мой.
- Совсем неплохо! - сказал он.
- Ну, а что до моей смерти, - продолжала она, - думаю, умру я здесь, на
этой кровати и не в столь отдаленном будущем. Может быть, я попрошу, чтобы
меня вынесли наружу, и в последний раз посмотрю на закат. А может быть, и
нет. Глаза у меня никуда не годятся, так что даже заката я толком не
увижу. - Она прищелкнула языком. - Все равно, когда я умру, какой-нибудь
летатель подвесит мое тело на ремнях, с трудом наберет высоту и полетит
над морем, чтобы предать мое тело волнам но обряду летателей. "Воздушное
погребение", как его называют. Но почему, я не знаю - труп ведь не летает.
Когда перерезают ремни, он падает вниз, точно камень, и тонет. Или его
съедают сциллы. Тогда зачем все это? Но такова традиция. - Она вздохнула.
- Вэл-Однокрылый был нрав. Он погребен прямо здесь, на Сиатуте, в большой
каменной гробнице, а над ней стоит его статуя. Все сделано по его
собственным рисункам. Только я никогда не умела идти против традиций, как
Вэл.
Он кивнул.
- А потому ты хочешь, чтобы помнили эту песню, а не то, как ты умрешь
на самом деле?
Старуха презрительно поморщилась.
- А я думала, ты певец, - сказала она, глядя мимо него. - Певец бы
понял. Песня... она о том, как я умру на самом деле. Колль знал это, когда
слагал ее для меня.
- Но... - нерешительно начал Дарен.
Дверь открылась, и на пороге вновь появилась Одера, со свечой в одной
руке и с кружкой в другой.
- Довольно пения, - сказала она. - Ты переутомишься. Пора выпить сонный
настой.
- Да. - Старуха кивнула. - Голова у меня совсем раскалывается.
Постарайся, Дарен, не падать с обрыва на камни. А уж если пролетишь вниз
тысячу футов, побереги голову. - Она взяла кружку и выпила тесис. - Какая
мерзость! - сказала она. - Хоть бы ты его чем-нибудь сдобрила!
Одера проводила Дарена к двери, но на пороге он остановился.
- Песня... - сказал певец. - Я буду ее петь. И другие будут. Но я
подожду, пока... пока не узнаю, понимаешь?
Она кивнула, а по ее телу уже разливалась сонливость, забвение, даримое
тесисом.
- Да, конечно, - сказала она.
- Но как она называется? Песня?
- "Последний полет", - ответила старуха с улыбкой. Ее последний полет,
но и последняя песня Колля тоже!
- "Последний полет", - повторил он. - Марис, по-моему, я понимаю. Песня
- это же правда, ведь так?
- Да, правда, - согласилась она, но подумала, что он ее вряд ли
услышал. Голос у нее был такой слабый, а Одера уже увела его и закрыла
дверь. Потом целительница вернулась, погасила светильник и снова вышла, а
она осталась одна в темной комнатушке, пропитанной запахом болезни. Под
древним залитым кровью камнем "Деревянных Крыльев".
Почему-то тесис не действовал. Ею овладело странное волнение -
пьянящее, захватывающее чувство, которого она давно не испытывала.
Ей чудилось, что она слышит, как в вышине над нею начинается гроза, как
дождь барабанит по выветренным скалам. Крепость построена прочно - так
прочно! - и не могла обрушиться. И все же что-то говорило ей, что
наступает та ночь, когда через столько лет она наконец-то отправится
навестить своего отца.
праздника. Серые стены пестрели яркими знаменами и цветными фонарями, а в
воздухе ароматы яств и вин мешались с запахами дыма и фейерверка. Ворота
были гостеприимно распахнуты. По стенам, правда, еще расхаживали
стражники, но почти все сняли форму, а об оружии и упоминания не было.
Виселицы спилили, а эшафот приспособили для выступления жонглеров,
фокусников, клоунов и певцов, развлекавших праздничные толпы. Внутри тоже
были открыты все двери, а залы заполнили веселящиеся горожане. Из темниц
выпустили заключенных, и даже самым последним бродягам с задворок
Порт-Тайоса разрешили присутствовать на празднике. В парадном зале столы
ломились под тяжестью огромных кругов сыра, корзин с хлебом и всевозможной
рыбы - копченой, маринованной, жареной. От очагов все еще доносились
ароматы жареной свинины и морских кошек, а на плитах пола блестели лужицы
пива и вина.
Воздух звенел от музыки и смеха. Никто из старожилов Тайоса не помнил
такого пышного и многолюдного празднования. Среди жителей мелькали фигуры
в черном - но вовсе не скорбящие, судя по их лицам. Летатели! Эти летатели
- и однокрылые и прирожденные, - вместе с изгнанными певцами были
почетными гостями, которых все поздравляли наперебой, за которых усердно
пили.
Марис бродила по шумным залам, вздрагивая при мысли, что кто-то снова
кинется восхвалять ее. Пожалуй, праздник слишком затянулся. Она устала и
чувствовала себя отяжелевшей от всего съеденного и выпитого по настоянию
восторженных поклонников. Ей хотелось только одного: найти Эвана и
тихонько уйти домой.
Кто-то окликнул ее по имени, и Марис неохотно обернулась. Она увидела
нового Правителя Тайоса и длинном вышитом платье, которое совсем ей не
шло. Без формы она словно чувствовала себя неловко.
Марис с трудом улыбнулась.
- Я слушаю. Правитель.
Недавний начальник стражи поморщилась.
- Наверно, я привыкну к такому обращению, но пока оно лишь вызывает у
меня неприятные мысли. Сегодня мы почти не виделись. Ты не уделишь мне
несколько минут?
- Конечно, сколько пожелаешь. Ты ведь спасла мне жизнь!
- Невелик подвиг. Твои поступки требовали куда большего мужества, чем
мои, и в них не было и тени своекорыстия. А про меня будут рассказывать,
как я плела интригу, чтобы низложить Правителя и занять его место. Это не
так, но когда певцов волновала правда?
Марис посмотрела на нее с удивлением - такая неподдельная горечь
прозвучала в ее голосе.
Они переходили из залы в залу, где игроки бросали кости, веселые
компании провозглашали тост за тостом, а влюбленные обнимались, пока не
отыскали местечка, чтобы сесть и поговорить без помех.
Так как Правитель молчала, Марис заговорила первая:
- Но ведь никто не жалеет о прежнем Правителе. Его же не любили!
Новый Правитель нахмурилась.
- Да, о нем не жалеют, как не пожалеют и обо мне, когда меня не станет.
Он много лет мудро руководил островом, пока его не одолели страхи и не
толкнули на всякие глупости. Мне не хотелось делать того, что я сделала,
но иного выбора не было. И праздник этот я устроила для того, чтобы
веселье, а не боязнь, сопровождало переход власти. Мне пришлось влезть в
долги, чтобы мои люди почувствовали себя состоятельными.
- По-моему, они оценили это по достоинству, - сказала Марис. -
Довольны, кажется, все.
- Да, но у них короткая память! - Она передернула плечами, словно
отгоняя неприятную мысль. Морщинка между ее бровями разгладилась, лицо
стало менее суровым. - Я не хочу надоедать тебе своими заботами и привела
сюда, чтобы сказать: я благодарна тебе за усилия сохранить мир между
летателями и жителями Тайоса.
Марис почувствовала, что ее щеки заливает краска.
- Пожалуйста! - пробормотала она. - Не надо. Я... если говорить честно,
я думала о летателях, а не о людях Тайоса.
- Неважно. Главное то, чего ты достигла, рискуя жизнью.
- Я сделала все, что могла, - сказала Марис, - но мало чего достигла.
Всего лишь перемирия, а не прочного мира. А главное - трения между
прирожденными летателями и однокрылыми, между Правителями и летателями
сохраняются и вспыхнут вновь... - Она замолчала, поняв, что ее собеседнице
вовсе не по вкусу слышать подобные речи, и она не хочет этого знать.
- На Тайосе летатели больше ничего опасаться не должны, - сказала
Правитель, и Марис подумала, что у этой женщины есть удивительная
способность придавать простой фразе весомость закона. - Мы здесь почитаем
летателей... и певцов тоже.
- Разумно! - засмеялась Марис. - Иметь певцов на своей стороне никогда
не помешает.
Правитель продолжала, словно не услышав ее:
- И тебе, Марис, всегда будут рады на Тайосе, если ты захочешь
погостить у нас.
- Погостить? - Марис недоуменно нахмурилась.
- Я понимаю, что теперь, когда ты больше не летатель, путешествие по
морю может...
- О чем ты говоришь?
Правитель поморщилась, словно раздражаясь, что ее все время перебивают.
- Я знаю, что вскоре ты покинешь Тайос и переедешь на Сиатут, чтобы
занять свое место в академии "Деревянные Крылья".
- Кто тебе это сказал?
- Певец Колль. Его ведь так зовут? А это был секрет?
- Вовсе нет. Хотя бы потому, что и скрывать нечего. - Марис вздохнула.
- Мне предложили место в "Деревянных Крыльях", но я от него отказалась.
- Если ты останешься на Тайосе, мы все, разумеется, только рады будем,
и этот... и мой дом всегда открыт для тебя.
Правитель встала, давая понять, что аудиенция окончена. Встала и Марис.
Они обменялись еще несколькими ничего не значащими фразами, но мысли Марис
были уже далеко: она снова думала о том, что считала уже решенным. Или
Колль полагает, что может чего-то добиться, выдавая желаемое за правду?
Придется с ним поговорить!
Она отыскала его через минуту-другую в первом дворе. Он был не один -
рядом стояли Бари и С'Релла с уже надетыми крыльями.
Марис подбежала к ним.
- С'Релла... ты улетаешь?
Подруга крепко сжала ее руки.
- Ничего не поделаешь! Правитель хочет послать со мной послание на Дит.
Я сама вызвалась. Мне пора домой, и я все равно улетела бы на юг завтра
или послезавтра. Зачем Джему или Сану отправляться в такую даль, если мне
это по пути? Я как раз послала Эвана отыскать тебя, сказать, что я улетаю.
Но ведь мы расстаемся ненадолго - до скорой встречи и "Деревянных
Крыльях".
Марис сверкнула глазами в сторону Колля, но он словно ничего не
заметил, и она обратилась к С'Релле:
- Но я же говорила тебе, что буду доживать свой век на Тайосе.
На лице подруги отразилось недоумение.
- Но ты же передумала? После всего, что произошло? И ты знаешь, в
"Деревянных Крыльях" тебя ждут - а теперь даже с большим нетерпением. Ты
опять стала героиней!
- И ты тоже! - пробормотала Марис. - С какой стати я героиня? Что я
такого сделала? Только чуть подлатала. Ничего же по-настоящему не улажено.
И уж кому как не тебе это знать, С'Релла!
Та нетерпеливо встряхнула головой.
- Не увиливай! А как же твоя чудная речь о цели в жизни, без которой ты
не можешь? И вот ты отворачиваешься от дела, для которого создана! Ты сама
призналась, что целителем стать не можешь. Так чем ты займешься на Тайосе?
Как распорядишься своей жизнью?
Марис уже задала себе этот вопрос и почти всю ночь пролежала без сна в
поисках ответа.
- Я найду тут какое-нибудь занятие. Может, Правитель подыщет для меня
что-то.
- Какое бессмысленное решение для тебя самой и для всех! Марис, ты
нужна "Деревянным Крыльям!", а они - тебе. Даже без крыльев ты - летатель,
как и была, как будешь всегда!
В глазах С'Реллы стояли слезы. Марис почувствовала себя в ловушке, и ее
охватило раздражение. К чему этот разговор? Она сказала, стараясь, чтобы
ее голос прозвучал спокойно и рассудительно:
- Мне нужен Эван. Я не могу оставить его.
- А как же примета, что, подслушивая, ничего приятного о себе не
услышишь?
Марис обернулась и увидела Эвана. В его глазах была такая нежность, что
последние ее сомнения рассеялись. Она приняла верное решение! Расстаться с
ним она не может!
- Но ведь никто не просит, чтобы ты меня оставляла, - сказал он. - Я
как раз потолковал с молодым целителем, который будет счастлив поселиться
в моем доме и лечить моих больных. Через неделю я смогу уехать.
- Уехать? - Марис уставилась на него. - Оставить свой дом? Но почему?
- Чтобы отправиться с тобой на Сиатут, - улыбнулся он. - Плавание,
наверно, ничего хорошего не сулит, но мы хотя бы поможем друг другу
справиться с морской болезнью.
- Но... я не понимаю - Зван, ты не можешь. Это же твоя родина!
- Я хочу быть с тобой, где бы ты ни была, - ответил он. - Просить тебя
остаться на Тайосе, просто чтобы не расставаться с тобой, у меня нет
права. Каким бы эгоистом я оказался, если бы сделал это, зная, что ты
нужна "Деревянным Крыльям", что твое место - там!
- Но как ты уедешь? Как будешь жить? Ты же никогда не уезжал с Тайоса
даже на короткое время!
Он засмеялся немножко вымученно.
- Ты говоришь так, словно я намерен поселиться в море! С Тайоса я уеду
как все, на корабле. Моя жизнь вовсе не кончилась, а значит, я могу
изменить ее. Наверно, старому целителю и на Сиатуте отыщется дело.
- Эван...
Он обнял ее.
- Знаю, знаю. Поверь, я хорошо все обдумал. Неужто ты воображала, что я
спал, пока ты всю ночь металась в постели, не зная, как поступить? Я
понял, что не могу допустить, чтобы ты ушла из моей жизни. Впервые со дня
рождения я должен проявить смелость в выборе своего пути. Я поеду с тобой!
Марис не сумела сдержать слезы, хотя и не смогла бы объяснить, почему
плачет. Эван обнял ее еще крепче и разжал руки, только когда она совсем
успокоилась.
Тут Марис услышала, как Колль втолковывает Бари, что ее тетя очень
счастлива и плачет от радости. Она взглянула на С'Реллу, отошедшую в
сторону. Лицо подруги сияло.
- Ну хорошо, - сказала Марис слабым голосом, вытирая слезы ладонями. -
Больше у меня нет отговорок. Я поеду на Сиатут... мы поедем на Сиатут, как
только найдем корабль.
Друзья собрались проводить С'Реллу на скалу летателей, но тотчас позади
образовалась целая процессия из веселившихся горожан. Ведь на Марис, Эвана
и Колля смотрели как на героев, и многим просто хотелось побыть с ними
рядом, узнать, какие они - летатель, целитель и певец, которым удалось
низложить тирана, правившего Тайосом, покончить с войной и развеять ужас,
наводимый безмолвными черными летателями в вышине. Если кто-то и продолжал
считать, что Тайя совершила преступление и заслужила свою судьбу, то он
предпочитал держать это при себе и помалкивать.
Однако Марис понимала, что в ликующей счастливой толпе по-прежнему
тлеют старые раздоры. Ей не удалось уничтожить их навсегда - ни
противостояние бескрылых и летателей, ни неприязнь между однокрылыми и
прирожденными летателями. Рано или поздно с этим вновь придется бороться.
В туннеле на этот раз жуткое ощущение одиночества возникнуть никак не
могло. Веселые голоса эхом отдавались от каменных стен, а десяток пылающих
факелов совсем преобразил темный сырой проход.
Снаружи их поджидали темнота и ветер. Звезды попрятались в низких
тучах. Марис увидела, что С'Релла остановилась у края обрыва, разговаривая
с другим летателем - однокрылым и все еще в черном. При взгляде на подругу
над этим таким знакомым обрывом Марис ощутила внезапную тошноту, голова у
нее закружилась. Если бы Эван ее не поддержал, она упала бы. Нет, она не
хотела смотреть, как С'Релла прыгнет с обрыва, с которого она упала - и не
один раз, а два. Ее охватил ужас.
Несколько юношей бросились к С'Релле, громко оспаривая право помочь ей
приготовиться к полету. Но С'Релла повернулась и посмотрела на Марис, их
взгляды встретились. Марис глубоко вздохнула, пытаясь перебороть страх,
затем отпустила руку Эвана и шагнула к подруге.
- Позволь, я помогу.
Как все это ей знакомо! Гладкость металлической ткани, вес крыльев в
руках, пощелкивание распорок. Пусть ей уже не суждено летать, но руки
стосковались по работе, которую выполняли с таким умением! И готовить
С'Реллу к полету было большим удовольствием, хотя и сопряженным с
некоторой грустью.
Когда крылья развернулись полностью и последние сегменты встали на свои
места, на Марис снова нахлынул страх. Ничем не обоснованный, а потому
сказать о нем С'Релле она не могла, и все-таки ей чудилось, что и С'Релла
не взлетит с этого опасного обрыва, а упадет, как упала она, Марис.
Кое-как совладав с собой, она сумела тихо выговорить:
- Счастливого полета!
С'Релла бросила на нее испытующий взгляд.
- Марис, - сказала она, - ты не пожалеешь. Ты сделала верный выбор. До
скорой встречи! - И, не найдя больше подходящих слов, С'Релла нагнулась и
поцеловала ее. Затем повернулась к морю, к открытому небу и прыгнула.
Зрители зааплодировали, наблюдая, как С'Релла поймала восходящий поток
воздуха и описала грациозный круг над обрывом. Потом она поднялась выше,
повернула к морю и почти тотчас скрылась из вида, словно слившись с ночным
небом.
А Марис все вглядывалась и вглядывалась в небо. Ее сердце переполняли
разнообразнейшие чувства, но испытывала она не только боль: ее
поддерживала твердая уверенность и даже отголоски былой радости. Она
выдержит! И без крыльев она все-таки летатель!
Дверь в комнату, где прочно обосновался запах болезни, отворилась, и
дряхлая старуха открыла глаза. Комнату наполняли и другие запахи - моря,
дыма, водорослей и душистого чая, остывающего возле ее кровати. Но над
всем властвовал запах недуга - липкий, душный, тяжелый.
В дверях стояла женщина с коптящей свечкой в руке. Старуха различала
огонек - колеблющееся желтое пятнышко, различала очертания двух фигур за
ним, но не лица. Зрение у нее было не то, что прежде. В висках стучала
боль, как почти всегда, когда она просыпалась - вот уже много лет. Она
поднесла дряблую, в синих прожилках руку ко лбу и прищурилась.
- Кто это? - спросила она.
- Одера, - ответила женщина со свечой, и старуха узнала голос целителя.
- Он здесь. Тот, кого ты просила позвать. У тебя хватит сил, чтобы
поговорить с ним?
- Да, - сказала старуха. - Да. - Она попыталась приподняться. - Подойди
поближе, я хочу на тебя посмотреть.
- Мне остаться? - неуверенно спросила Одера. - Я тебе нужна?
- Нет, - ответила старуха. - Не надо. Пусть останется он.
Одера кивнула (старуха уловила движение), осторожно зажгла от свечи
масляный светильник и вышла, закрыв за собой дверь.
Посетитель подтащил к кровати деревянный стул с прямой спинкой и сел
так близко, что она сумела его рассмотреть. Очень молодой. Совсем мальчик
- наверно, и двадцати еще нет - безбородый, с белым пушком над верхней
губой, не слишком-то похожим на усы. Волосы очень светлые и кучерявые, а
брови почти не видны. В руках у юноши был инструмент - подобие гитары, но
квадратный и с четырьмя струнами. Он принялся его настраивать.
- Хочешь, я тебе что-нибудь сыграю? - спросил он. - Назови песню. -
Голос у него был приятный, напевный, с чуть заметным акцентом.
- Далеко же ты заехал, - сказала старуха.
Он улыбнулся.
- Как ты догадалась?
- По голосу, - ответила она. - Много лет прошло с тех пор, как я в
последний раз слышала такой голос. Ты же с Внешних Островов?
- Да, - подтвердил он. - Моя родина - крохотный клочок земли на краю
света. Наверно, ты про него и не слышала. Он называется Молот Бури Самый
Дальний.
- А-а! - сказала она. - Я его хорошо помню. Башня Востока и развалины
той, с которой раньше велись наблюдения. Ну и горькое же питье вы гоните
из кореньев! Ваш Правитель как-то настоял, чтобы я отведала этого пойла, и
расхохотался, увидев мою гримасу. Он был просто карлик. Я не видывала
мужчины безобразнее и умнее, чем он.
Певец растерялся.
- Так он же умер тридцать с лишним лет назад! - сказал он. - Но ты
говоришь верно. Я про него много историй наслушался. Значит, ты бывала
там?
- Раза три-четыре, - ответила она, довольная его изумлением. - Много
лет назад, когда тебя и на свете не было. Я ведь летатель.
- О! - сказал он. - Ну конечно: И как я не догадался? На Сиатуте ведь
живет много летателей, правда?
- Не очень, - ответила она. - Тут находится академия "Деревянные
Крылья", и живут здесь главным образом мечтатели, которым еще предстоит
выиграть крылья, и наставники, которые давным-давно сняли свои, как я. Я
тоже была наставником, пока не заболела, а теперь лежу здесь и только
вспоминаю, когда могу.
Певец провел пальцами по струнам, и нежный аккорд постепенно замер в
тишине.
- Так что бы ты хотела послушать? - спросил он. - В Штормтауне все
просто помешались на новой песне... - Внезапно его лицо порозовело. -
Правда, она немного непристойная. Может, тебе не нравятся...
Старуха засмеялась.
- Как знать! Как знать! Ты бы вытаращил глаза, если бы знал, что мне
порой вспоминается! Но я позвала тебя не петь.
Он уставился на нее широко раскрытыми зелеными глазами.
- Как? Но мне сказали... в гостинице, в Штормтауне... Я только-только
вчера приехал с Востока... А тут прибегает мальчишка и говорит, что на
Шотане нужен певец.
- И ты отправился. Из Штормтауна. Дела у тебя шли не очень удачно?
- Да нет, неплохо, - возразил он. - На Шотане я ведь раньше никогда не
бывал, а постояльцы в гостинице и не глухие, и не скупые... Но мне же... -
Внезапно смутившись, он умолк.
- Но тебе сказали, что умирающая женщина попросила привести к ней
певца. И ты сразу поехал.
Он промолчал.
- Не принимай близко к сердцу, - сказала она. - Ты не выболтал никакой
тайны. Я знаю, что моя смерть близка. Мы с Одерой ничего друг от друга не
скрываем. Наверно, мне следовало бы умереть несколько лет назад. У меня
все время болит голова, я слепну, и я пережила почти всех, кого знала.
Только не пойми меня превратно: умирать я не хочу. Но и тянуть так мне не
слишком нравится. Боль, беспомощность... Смерть меня пугает, но она хотя
бы освободит меня от запаха этой комнаты. - Она разглядела выражение его
лица и мягко улыбнулась. - Не притворяйся, будто ты его не чувствуешь. Я
же знаю, он все тут пропитал. Запах болезни... - Она вздохнула. - Я
предпочла бы другие, более приятные запахи - пряностей и моря, даже
трудового пота. Ветров. Бури. Я еще помню запах, который оставляет молния.
- Но я мог бы спеть, - неловко сказал юноша. - Веселые песни, чтобы
развлечь тебя. Смешные. Или, если хочешь, грустные. Может, они облегчат
твою боль.
- Ее облегчает кива, - ответила старуха. - Одера делает крепкую киву, а
иногда добавляет в нее перелив-трапу или еще что-нибудь. И дает мне тесис,
чтобы я заснула. Я не нуждаюсь в твоем пении для облегчения боли.
- Я знаю, что еще молод, - сказал певец, - но я хорошо пою. Позволь, я
покажу тебе.
- Нет. - Она улыбнулась. - Я верю, что ты хорошо поешь, правда верю.
Но, боюсь, не сумею оценить твой талант по достоинству. Может, уши
отказывают, а может, из-за старости, только все певцы, которых я слышала
последние десять лет, по-моему, хуже тех, кого я слышала в давние времена.
А слышала я самых лучших! На Ведете я наслаждалась пением дуэта С'Ласса и
Т'реньян. Давным-давно Джеред с Гира играл и пел мне, как и бездомный
Герри Одноглазый, и Колль. Я была знакома с певцом по имени Холланд, и
слышала от него песни, бьюсь об заклад, куда непристойнее той, что ты
выучил в Штормтауне. А в юности я слышала Барриона, и не один раз.
- Я не хуже любого из них! - упрямо сказал певец.
Старуха вздохнула и прикрикнула на него:
- Не злись! Я не сомневаюсь, поешь ты чудесно, но дряхлая развалина
вроде меня этого не признает, как ни старайся.
Он нервно щипал струны своего инструмента.
- Если ты не хочешь, чтобы тебе пели на смертном одре, - сказал он, -
зачем ты послала в Штормтаун за певцом?
- Я хочу сама спеть тебе! - ответила старуха. - С болью я как-нибудь
справлюсь, но играть мне не по силам. Я буду просто говорить нараспев.
Певец отложил инструмент и, скрестив руки на груди, приготовился
слушать.
- Странное желание! - заметил он. - Но слушать я научился куда раньше,
чем петь. Кстати, меня зовут Дарен.
- Отлично, - сказала она. - Рада познакомиться с тобой, Дарен. Жаль,
что ты не мог знать меня, когда я еще была полна сил. А теперь слушай
внимательно. Я хочу, чтобы ты выучил слова и пел эту песню, когда меня не
станет. Конечно, если ты решишь, что она стоит того. Но в этом ты сейчас
убедишься.
- Я знаю очень много песен, - сказал он.
- Но не эту.
- Ты сама ее сочинила?
- Нет, - ответила она. - Это как бы прощальный подарок мне. Ее пел,
умирая, мой брат. Он заставил меня выучить все слова. Его мучили сильные
боли, и смерть была для него желанным избавлением, но он цеплялся за
жизнь, пока не убедился, что я запомнила каждое слово. Я плакала и
старалась выучить песню как можно скорее, только тогда он спокойно умер.
Было это в селении на Малом Шотане почти десять лет назад. Так что видишь,
как много эта песня для меня значит. А теперь слушай!
И она запела.
Голос у старухи был очень слабый и дребезжащий, ей приходилось все
время напрягаться, так что она часто кашляла и задыхалась. У нее не было
музыкального слуха, и даже в юности верно петь она не умела, а уж теперь и
подавно, это она понимала.
Но слова она знает! Да, знает! Печальные слова, положенные на
бесхитростный, нежный, грустный мотив. Песня о смерти прославленного
летателя. Когда эта женщина состарилась, рассказывалось в песне, и дни ее
были сочтены, она нашла крылья и, как во времена своей легендарной юности,
надела их и побежала к обрыву. А все ее друзья побежали за ней, крича,
чтобы она остановилась, вернулась: она ведь очень стара, слаба, не летала
уже многие годы, и ее разум помутился настолько, что она даже забыла
развернуть крылья! Но летатель не послушалась их, добежала до обрыва и
прыгнула вниз. Ее друзья, вскрикнув, закрыли глаза, не желая смотреть, как
она упадет в море. Но в последнюю минуту крылья внезапно развернулись у
нее за плечами - серебряные, тугие, ветер подхватил ее, поднял в вышину, и
все услышали ее смех. Она кружила высоко над ними, ветер развевал ее
волосы, а крылья были светлыми, как надежда, и друзьям показалось, что она
вновь стала юной. Она помахала им на прощание, приветственно покачала
крыльями и полетела на запад, исчезнув в лучах заходящего солнца. Больше
ее никто никогда не видел.
Когда старуха кончила петь свою песню, в комнате воцарилась тишина.
Певец зачарованно смотрел на мерцающий огонек светильника, словно не видя
его.
Наконец старуха раздраженно кашлянула.
- Ну? - спросила она.
- А? - Он словно очнулся. - Прости. Замечательная песня. Я просто
представлял, как она прозвучит под музыку.
- И если ее будут петь не дребезжащим осипшим голосом! - Она кивнула. -
Тогда песня прозвучит чудесно, вот как она прозвучит! Ты запомнил слова?
- Конечно. Хочешь, чтобы я спел?
- Да, - ответила старуха. - А то как же я узнаю, что ты запомнил все
правильно?
Певец весело ухмыльнулся и взял инструмент.
- Я знал, что ты не откажешься, - сказал он радостно и прикоснулся к
струнам. Пальцы его двигались с обманчивой медлительностью, но комнату
обволокла тихая скорбь. И тут он запел высоким, звонким, чудесным голосом.
Закончив, он улыбнулся.
- Ну как?
- Не задирай нос! - сказала она. - Все слова ты запомнил верно.
- А как я пою?
- Хорошо, - признала она. - И будешь петь еще лучше.
Комплимент ему понравился.
- Вижу, ты действительно разбираешься в пении. - Они улыбнулись друг
другу. - Странно, что я не знал этой песни. Конечно, все другие о ней я
пел, но только не эту. Я даже не знал, что Марис выбрала такую смерть. -
Он не спускал с нее зеленых глаз. Отражавшийся в них свет придавал его
лицу тихую задумчивость.
- Не лукавь, - сказала старуха. - Ты прекрасно знаешь, что она - это я,
что этой смерти я не выбирала, как и никакой другой. То есть пока. Но
скоро, скоро.
- Ты правда еще раз украдешь крылья и прыгнешь с обрыва?
- Чтобы пара хороших крыльев пропала зря! - Она вздохнула. - Не думаю,
что в таком возрасте мне удастся "Падение Ворона". Хотя мне всегда
хотелось попробовать. За всю свою жизнь я видела этот полет не больше
шести раз, а последней была девушка, у которой сломалось крепление, и она
погибла. Сама я так и не попыталась. Но я мечтала об этом, Дарен, как
мечтала! Единственное в моей жизни, что я хотела сделать - и не сделала.
Не так уж плохо для такого долгого пути, как мой.
- Совсем неплохо! - сказал он.
- Ну, а что до моей смерти, - продолжала она, - думаю, умру я здесь, на
этой кровати и не в столь отдаленном будущем. Может быть, я попрошу, чтобы
меня вынесли наружу, и в последний раз посмотрю на закат. А может быть, и
нет. Глаза у меня никуда не годятся, так что даже заката я толком не
увижу. - Она прищелкнула языком. - Все равно, когда я умру, какой-нибудь
летатель подвесит мое тело на ремнях, с трудом наберет высоту и полетит
над морем, чтобы предать мое тело волнам но обряду летателей. "Воздушное
погребение", как его называют. Но почему, я не знаю - труп ведь не летает.
Когда перерезают ремни, он падает вниз, точно камень, и тонет. Или его
съедают сциллы. Тогда зачем все это? Но такова традиция. - Она вздохнула.
- Вэл-Однокрылый был нрав. Он погребен прямо здесь, на Сиатуте, в большой
каменной гробнице, а над ней стоит его статуя. Все сделано по его
собственным рисункам. Только я никогда не умела идти против традиций, как
Вэл.
Он кивнул.
- А потому ты хочешь, чтобы помнили эту песню, а не то, как ты умрешь
на самом деле?
Старуха презрительно поморщилась.
- А я думала, ты певец, - сказала она, глядя мимо него. - Певец бы
понял. Песня... она о том, как я умру на самом деле. Колль знал это, когда
слагал ее для меня.
- Но... - нерешительно начал Дарен.
Дверь открылась, и на пороге вновь появилась Одера, со свечой в одной
руке и с кружкой в другой.
- Довольно пения, - сказала она. - Ты переутомишься. Пора выпить сонный
настой.
- Да. - Старуха кивнула. - Голова у меня совсем раскалывается.
Постарайся, Дарен, не падать с обрыва на камни. А уж если пролетишь вниз
тысячу футов, побереги голову. - Она взяла кружку и выпила тесис. - Какая
мерзость! - сказала она. - Хоть бы ты его чем-нибудь сдобрила!
Одера проводила Дарена к двери, но на пороге он остановился.
- Песня... - сказал певец. - Я буду ее петь. И другие будут. Но я
подожду, пока... пока не узнаю, понимаешь?
Она кивнула, а по ее телу уже разливалась сонливость, забвение, даримое
тесисом.
- Да, конечно, - сказала она.
- Но как она называется? Песня?
- "Последний полет", - ответила старуха с улыбкой. Ее последний полет,
но и последняя песня Колля тоже!
- "Последний полет", - повторил он. - Марис, по-моему, я понимаю. Песня
- это же правда, ведь так?
- Да, правда, - согласилась она, но подумала, что он ее вряд ли
услышал. Голос у нее был такой слабый, а Одера уже увела его и закрыла
дверь. Потом целительница вернулась, погасила светильник и снова вышла, а
она осталась одна в темной комнатушке, пропитанной запахом болезни. Под
древним залитым кровью камнем "Деревянных Крыльев".
Почему-то тесис не действовал. Ею овладело странное волнение -
пьянящее, захватывающее чувство, которого она давно не испытывала.
Ей чудилось, что она слышит, как в вышине над нею начинается гроза, как
дождь барабанит по выветренным скалам. Крепость построена прочно - так
прочно! - и не могла обрушиться. И все же что-то говорило ей, что
наступает та ночь, когда через столько лет она наконец-то отправится
навестить своего отца.