Геммел Дэвид. Кровь-камень

   Теперь в горах рыскала Смерть: он знал, как стремительно Пожиратели разделываются со своими жертвами. У него не будет времени вскинуть ружье к плечу. Иногда Диакон посматривал на мула — тот ведь учуял бы их много раньше, чем он. Но пока мул шагал спокойно, опустив голову, уши поставив торчком и охотно повинуясь поводьям.
   Если им повезет, они доберутся до фермы Бет Мак-Адам к закату. Но что тогда?
   Как можно сразить бога крови?
   Этого Диакон не знал. А знал он, что грудь у него очень болит и его старое усталое тело напрягает последние силы. Впервые за долгие годы у него возник соблазн использовать камешек для себя: омолодить одряхлевшие мышцы, исцелить изъеденное временем сердце.
   Было бы так хорошо вновь почувствовать себя молодым, полным энергии, целеустремленным, вернуть себе страстность и веру юности. И быстроту, подумал он. Это могло бы стать решающим.
   Внезапно мул встал как вкопанный, дернув Диакона на себя. Он резко обернулся, и увидел, что мул вздернул голову, а глаза у него расширены от страха. Сняв мешок с плеч, старик вскинул ружье и вернулся к мулу.
   — Все в порядке, девочка, — сказал он ласково. — Стой смирно.
   Оставив мешок валяться на земле, Диакон взобрался на мула позади Брума и пятками ударил так, что мул припустил во всю мочь. Ему не требовалось других понуканий, и он помчался стрелой вниз по склону. Брум накренился влево, и Диакон поддержал его левой рукой.
   Мул несся почти галопом. Когда справа от тропы взметнулся серый зверь, Диакон поднял ружье, точно пистолет и выстрелил. Пуля ударила зверя в плечо и опрокинула. Мул проскочил мимо и вскоре уже бежал по ровному дну долины.
 
   Они миновали Врата около полуночи, вдыхая прохладный воздух в блеске звезд над головой, а миг спустя оказались в ярких утренних лучах осеннего солнца. Каменное кольцо, в которое они прибыли, густо заросло кустами, так что им пришлось спешиться и продираться сквозь них на открытое место ярдах в тридцати слева.
   Амазига что-то тихо сказала в микрофон. Слов Шэнноу не расслышал, но он увидел, как она поднесла к глазам запястье со счетчиком времени и передвинула стрелки. Она перехватила его взгляд.
   — Люкас говорит, что сейчас тут восемь часов сорок пять минут утра, и в нашем распоряжении двое суток, чтобы добраться до гор Мардих, где укрылись Сэм и его товарищи. До них примерно сорок две мили, но дорога в основном проходит по ровной местности.
   Шэнноу кивнул и сел в седло. Гарет поехал с ним рядом.
   — Я глубоко вам благодарен, мистер Шэнноу, — сказал он. — Человеку не так уж часто представляется возможность вернуть к жизни мертвого отца.
   — Насколько я понял, — сказал Шэнноу, — он вам не отец, а всего лишь обладатель такой же внешности и имени.
   — И идентичной генетической структуры. Почему вы согласились?
   Шэнноу не ответил и повернул коня на север, Амазига и Гарет поехали за ним. Они ехали весь день, ненадолго остановившись, чтобы съесть холодный обед. Широкие просторы вокруг были пустынны и безлюдны, а горы, голубевшие вдали, почти не приближались. Дважды они проезжали мимо брошенных домов, а ближе к сумеркам Шэнноу различил в отдалении скопление зданий, видимо, небольшого городка на восточном склоне долины. И там тоже — никаких признаков жизни: фонари не зажглись, и нигде ни малейшего движения.
   Свет дня начал угасать, и Шэнноу свернул с тропы в сосняк, подыскивая место для ночлега. Земля тут круто пошла вверх, и впереди показались высокие обрывы, протянувшиеся с севера на юг. С базальтовой скалы низвергался узкий водопад, над которым в лучах заходящего солнца играли маленькие радуги. Там брал начало ручей, бежавший по камням к равнине.
   Шэнноу спешился и расслабил подпругу.
   — Мы могли бы проехать по крайней мере еще пять миль, — сказала Амазига. Но он ее не слушал. Его зоркий глаз остановился на красном пятне в кустах, примерно в шестидесяти ярдах за водопадом. Бросив поводья, он перешел мелкий ручей и взобрался на крутой противоположный берег. Гарет последовал за ним.
   — Господи Боже! — прошептал Гарет, глядя на исковерканные остатки красного джипа.
   — Не поминай Его имени всуе, — сказал Шэнноу. — Не люблю богохульства.
   Джип валялся колесами вверх на прогнутой искореженной крыше. Одна дверца была вырвана, и Шэнноу заметил следы когтей, оставивших глубокие борозды в красной краске и в стали под ней. Он взглянул вверх. Поломанные, вырванные с корнем кусты по обрыву над джипом свидетельствовали, что он свалился сверху и, падая, несколько раз ударялся о торчащие камни. Пригнувшись, он раздвинул перья папоротника и заглянул внутрь. Гарет встал на колени рядом с ним.
   Внутри лежало искалеченное, смятое тело. Разглядели они только вытянутую руку, наполовину оторванную от туловища. Кожа была черной, заскорузлый от крови рукав — оливково-зеленым с узкими серыми полосками. Как рукав рубашки на Гарете.
   — Это я… — сказал Гарет. — Это я! Шэнноу выпрямился и обошел искореженный джип. Он увидел отпечатки огромных лап в мягкой земле и пятна засохшей крови, тянущиеся к кустам. Вытащив пистолет и взведя курок, он пошел по следу и ярдах в двадцати дальше обнаружил остатки омерзительного пира. Левее валялась расплющенная коробочка с обрывками проводков. Спустив затвор, он убрал пистолет в кобуру, подобрал, обрызганную кровью коробочку и вернулся к Гарету, все еще глядящему на труп в джипе.
   — Идем, — сказал Иерусалимец.
   — Мы должны похоронить его.
   — Нет.
   — Я не могу бросить его тут! Уловив муку в голосе юноши, Шэнноу шагнул к нему и положил ладонь ему на плечо.
   — Тут вокруг, кроме следов Пожирателей, есть отпечатки копыт. Если кто-нибудь из всадников вернется и увидит, что трупы похоронили, они поймут, что здесь побывали другие люди. Понимаешь? Мы не должны к ним прикасаться.
   Гарет кивнул и внезапно вздрогнул.
   — Трупы? Но здесь же всего один, ведь так? Шэнноу покачал головой и показал юноше окровавленную коробочку.
   — Не понимаю… — прошептал Гарет.
   — Твоя мать поймет, — сказал Шэнноу, глядя на идущую к ним Амазигу. Он не спускал с нее взгляда, пока она осматривала джип. Ее лицо оставалось непроницаемым. Потом она увидела коробочку, точно такую же, какую пристегнула к своему поясу, и ее темные глаза посмотрели в глаза Шэнноу.
   — Где ее тело?
   — От тела почти ничего не сохранилось. Пожиратели оправдали свое прозвище. Только часть головы. Для опознания достаточно.
   — Безопасно ли остаться тут?
   — В этих краях безопасных мест нет, госпожа. Но тут хотя бы есть укрытие на ночь.
   — Полагаю, трупа вашего двойника тут нет, мистер Шэнноу?
   — Да, — сказал он. Амазига кивнула.
   — Значит, она решила отправиться сюда без вас. Ошибка, за которую ей, очевидно, пришлось дорого заплатить.
   Амазига повернулась и пошла назад к лошадям. Гарет сказал Шэнноу:
   — Иного признания, что вы были правы в отношении джипа, вам от нее не услышать. — Он попытался улыбнуться. — Вы мудрый человек, Шэнноу.
   Взыскующий Иерусалима покачал головой:
   — Мудрым был тот Йон Шэнноу, который отказался сопутствовать им.
   Гарет вызвался первым нести дозор. Закутавшись от холодного ночного ветра в толстое одеяло, он уселся на могучем суку, видимо, обломанном недавней бурей. Никогда еще за свою юную жизнь он не испытывал потрясения, равного тому, которое вызвало у него зрелище трупа в джипе. Он же знал убитого, как никого другого, понимал его былые надежды, мечты, страхи. И он не мог не думать о том, что испытывал его двойник, пока джип летел с обрыва. Отчаяние? Ужас? Гнев? Оставался ли он жив после падения? Вломились ли Пожиратели внутрь и начали рвать его беззащитное тело?
   Черный юноша задрожал и посмотрел туда, где под могучим вязом мирно спал Шэнноу. Совсем недавно юному Гарету Арчеру их поиски представлялись увлекательным приключением, еще одним волнующим эпизодом в его богатой впечатлениями интереснейшей жизни. Предстоящие опасности скорее манили, чем пугали. Но увидеть свой собственный труп! Смерть была чем-то, что постигало других людей… Только не его! Он нервно взглянул в сторону разбитого джипа.
   Ночь выдалась холодная, и Гарет заметил, что у него дрожат руки. Он взглянул на часы: еще два часа ждать, пока мать его не сменит. Ее словно не затронула трагедия, постигшая их двойников, и он невольно позавидовал ее хладнокровию. Амазига расстелила одеяло, сняла коробочки, наушники и отдала их сыну. «Камера Люкаса воспринимает инфракрасные изображения, — сказала она. — Но надолго не включай. Необходимо экономить батарейки. По две минуты каждый час будет достаточно». А теперь и она как будто спала.
   Гарет выдвинул микрофон.
   — Что ты видишь? — спросил он, медленно поворачивая голову, чтобы миниатюрная камера на обруче наушников могла обозреть равнину внизу.
   — Поверни голову вправо примерно на дюйм, — приказал Люкас.
   — Что там? — Сердце Гарета заколотилось, и он вытащил из подмышечной кобуры своего Орла Пустыни.
   — Очаровательная неясыть, — ответил Люкас. — Как раз схватила ящерицу. — Гарет выругался. — Для тебя на равнине ничего интересного нет, — наставительно сказала машина. — Успокойся.
   — Тебе легко говорить, Люкас! Ты не видел собственного трупа.
   — Почему же? Видел. Я видел, как исходный Люкас упал, когда его сердце отказало. Но это к делу не относится. Частота ударов твоего сердца сейчас равна ста тридцати трем в минуту. Это очень близко к панике, Гарет. Подыши-ка медленно и глубоко.
   — Оно колотится на сто тридцать три удара чаще, чем у бедняги в джипе, — огрызнулся юноша. — И это не паника. Я в жизни не паниковал. И сейчас не собираюсь.
   На его плечо легла ладонь, и Гарет вскочил.
   — Сто шестьдесят пять ударов, — услышал он шепот Люкаса и, обернувшись, увидел, что позади него невозмутимо стоит Амазига.
   — Я сказала, чтобы ты пользовался машиной, а не вступал с ней в споры. — Она протянула руку. — Отдай мне Люкаса и ложись спать.
   — Но мне еще два часа дежурить.
   — Я не устала. А теперь делай, что тебе говорят. Он смущенно улыбнулся и, осторожно сняв наушники, отдал их ей вместе с коробочками. Амазига отложила «узи»и прикрепила машину к наплечным ремням. Гарет забрал свое одеяло и лег в стороне. Орел Пустыни впился ему в бок, и, бережно вытащив его, он положил пистолет рядом с собой.
   Амазига отключила машину, вышла на опушку и оглядела залитую лунным светом равнину. Нигде ни движения, ни звука — если не считать шелеста в ветвях деревьев над ее головой. Она подождала, пока Гарет уснул, а тогда перешла ручей и мимо джипа направилась к месту кровавого пира. Труп — вернее то, что от него осталось, — был разорван на три части. Голова с шеей привалилась к камню — к счастью, лицо было повернуто к нему. Амазига включила машину.
   — Что мы разыскиваем? — спросил Люкас.
   — Со мной Сипстрасси. В нем почти не осталось силы. У нее должен быть идентичный камешек. Сканируй землю. — Она медленно повернула голову. — Ты что-нибудь видишь?
   — Нет. Ничего интересного. Повернись влево… Помедленнее. Он был в кармане брюк или рубашки?
   — Брюк.
   — От ног мало что осталось. Может быть, кто-то из зверей проглотил камешек.
   — Продолжай искать, — сказала Амазига.
   — Хорошо. Шагни вправо… Амазига!!! — От его тона у нее похолодела кровь.
   — Да?
   — Надеюсь, оружие у тебя в руках заряжено и взведено. Зверь в пятнадцати метрах справа от тебя. Высотой около восьми футов…
   Амазига вскинула «узи»и повернулась. Когда серое массивное тело прыгнуло на нее, «узи» дал очередь. Громовой грохот разбил тишину ночи. Пули пронизали серую грудь, из ран хлынула кровь, но зверь не упал. Палец Ама-зиги жал на спуск, пока обойма не опустела. Пожиратель с развороченной грудью отлетел назад.
   — Амазига!!! — закричал Люкас. — Их еще два! «Узи» был разряжен, Амазига лихорадочно нащупала «беретту» на бедре. Но звери уже атаковали.
   И она поняла, что не успеет…
   — Ложись, женщина! — крикнул Шэнноу.
   Амазига нырнула вправо. Гром пистолетов Шэнноу — и пронзительный визг первого Пожирателя, который опрокинулся, лишившись половины черепа. Второй отвернулся от Амазиги и ринулся на высокого человека у опушки. Шэнноу выстрелил, зверь споткнулся. Второй выстрел разнес ему череп, и Амазигу обдало брызгами крови и ошметками мозга.
   Шэнноу шагнул вперед, не выпуская пистолетов.
   Амазига повернула голову..
   — Есть еще? — шепнула она Люкасу. Ответа не последовало, и она обнаружила, что один проводок выскочил из правой коробочки. Тихо выругавшись, она вставила его на место.
   — Ты не пострадала? — спросил Люкас.
   — Нет. Что ты видишь? — спросила Амазига, медленно поворачиваясь на триста шестьдесят градусов.
   — Всадники километрах в четырех к северу, они едут от нас. Зверей не вижу. Но обрыв очень высок, и наверху, возможно, есть еще. Могу ли я посоветовать тебе перезарядить твое оружие?
   Выключив машину, Амазига неуверенно поднялась на ноги. Шэнноу протянул ей «узи», и тут подбежал Гарет, сжимая в руке своего автоматического Орла Пустыни.
   — Спасибо, Шэнноу, — сказала Амазига. — Ты оказался тут очень быстро.
   — Я все время был здесь, — сказал он. — Перешел ручей следом за вами.
   — Зачем?
   Он пожал плечами.
   — Мне было не по себе. А теперь, если вы меня извините, я оставлю вас сторожить и дальше.
   — Ух, черт! — воскликнул Гарет, глядя на трех убитых зверей. — Просто великаны!
   — Причем мертвые, — отозвался Шэнноу, проходя мимо.
   Гарет подошел к Амазиге, которая вставляла в «узи» новую обойму.
   — Черт! Ну, вылитый снежный человек… — Он оборвал фразу, и Амазига увидела, что он глядит на голову другой Амазиги. — О Господи! Господи!
   Мать взяла его под руку и повела к ручью.
   — Я жива, Гарет. И ты жив. Думай только об этом. Слышишь?
   — Слышу. — Он кивнул. — Но, черт…
   — Никаких «но», сын! Они мертвы, мы живы. Они хотели спасти Сэма. Они не сумели. Мы сумеем. Ты понял?
   Он судорожно вздохнул.
   — Я тебя не подведу, мама. Можешь положиться на меня.
   — Я знаю. А теперь пойди поспи. Я буду дежурить.
 
   Сэмюэль Арчер не был религиозен. Он уже давно решил, что Бог, если он существует, либо самодур, либо бездарность. А возможно — и то, и другое. Однако теперь Сэм стоял на краю плато и молился. Не о себе (хотя остаться в живых было бы более чем приятно), но о последних оставшихся в живых из тех, кто вместе с ним выступил против Кровь-Камня. Позади него были оставшиеся инсургенты — всего двадцать два, включая женщин. Перед ним и внизу на равнине были отборные исчадия. Двести воинов, чьи боевые качества были усилены семенами демона в их лбах. Все до единого — беспощадные убийцы. Сэм поглядел по сторонам. Инсургенты выбрали отличное место для последнего боя — высоко над равниной, а деревья с густым подлеском создавали что-то вроде естественного форта. Исчадиям придется взбираться по крутому склону под шквальным огнем. «Будь у нас достаточно боеприпасов, мы могли бы долго продержаться», — подумал Сэм и скосил глаза на две патронные ленты, перекрещенные на его широкой груди. Пустых кармашков было больше, чем патронов. Он пересчитал их. Из кармана разорванной серой рубашки он вынул полосу вяленого мяса — все, что осталось от его доли съестных припасов.
   Сэм знал, что отступать им некуда. В двухстах ярдах за его спиной склон отвесно тянулся вниз до самого дна ущелья, которое выводило в пустыню Мардих. Даже если бы им удалось спуститься с обрыва, без лошадей им никогда не добраться до далекой реки. В пустыне их ждет смерть от жажды.
   Сэм вздохнул и протер усталые глаза. Четыре года он противостоял Кровь-Камню, собирал бойцов, сражался с исчадиями и Пожирателями. И все впустую. Свой небольшой запас Сипстрасси он израсходовал целиком, а без них нет надежды остановить убийц. У него по руке полз муравей. Он смахнул его.
   «Вот кто мы, — подумал он. — Муравьи, гордо не отступающие перед лавиной».
   Отчаяние — мощная сила, и почти все эти четыре года Сэм противился ему. Вначале это было не так уж трудно. Оставшиеся в живых Хранители сплотились против Саренто и выиграли три сражения с исчадиями. Но ни одно не оказалось решающим. Затем Кровь-Камень создал волчецов-мутантов, и у человечества появились новые страшные враги; Целые общины перебирались в горы, ища спасения от свирепых зверей. В результате армия Хранителей, всегда немногочисленная, лишилась продовольствия, которым ее снабжали фермеры, теперь бежавшие от Пожирателей. Не хватало боеприпасов, и многие бойцы вернулись к себе домой в тщетной надежде защитить свои семьи.
   И вот их осталось двадцать два. А завтра не останется никого.
   К Сэму подошла красивая высокая смуглая женщина с двумя пистолетами на наплечных ремнях, надетых поверх вылинявшей красной рубашки. Иссиня-черные волосы были закручены в тугой пучок на затылке. Сэм улыбнулся ей.
   — Думается, Шэмми, мы подошли к концу длинного печального пути. Я сожалею, что вовлек тебя во все это. Шэмшед Синг пожала плечами:
   — Здесь или дома… Какая разница? Либо сражаться, либо умереть.
   — Либо и то, и другое, — устало сказал Сэм. Она села рядом с ним на камень, положив короткоствольное ружье поперек стройных ног.
   — Расскажи мне про счастливые времена, — внезапно попросила она.
   — О чем-нибудь конкретном? — сказал он. — Я ведь прожил триста пятьдесят лет, так что есть из чего выбирать.
   — Расскажи мне про Амазигу.
   Он поглядел на нее с нежностью. Она была влюблена в него и не скрывала этого все два года, которые провела с инсургентами. Однако Сэм держал ее на расстоянии. За всю его долгую жизнь только одна женщина нашла доступ к его душе, а она была мертва, убита исчадием в первые дни войны.
   — Ты замечательная женщина, Шэмми. И я жалею, что не воздал тебе должного.
   — Чепуха, — сказала она с широкой улыбкой. — А теперь расскажи мне про Амазигу.
   — Почему?
   — Потому что это тебя всегда подбодряет. А тебе ободриться не помешает. Он покачал головой.
   — Мне всегда казалось особенно печальным, что в жизни всякого человека наступает момент непоправимости. Когда Наполеон увидел разгром своей армии при Ватерлоо, он понял, что уже никогда в жизни ему не начать победной военной кампании. Все было позади. И мне всегда казалось, что смириться с этим очень тяжко. Теперь я знаю, каково это. Мы сражались с великим злом и не смогли победить его. А завтра мы умрем. Сейчас не время для счастливых воспоминаний, Шэмми.
   — Ты не прав, — сказала она. — В эту минуту я еще вижу небо, ощущаю горный ветер, вдыхаю запах сосен. Я жива! И наслаждаюсь этим. Завтра будет другой день, Сэм. Мы сразимся с ними. Кто знает? Может быть, мы победим. Может быть, Бог разверзнет небо и обрушит громы на наших врагов.
   Он засмеялся:
   — Скорее всего он промахнется и попадет громами в нас.
   — Не иронизируй, Сэм, — попеняла она. — Не нам судить о замыслах Бога.
   — Меня ставит в тупик, как, увидев все, что ты видела, ты еще способна сохранять веру в Него.
   — А меня ставит в тупик, что ты не способен, — ответила она. Солнце склонялось к горизонту, обливая горы золотом и багрянцем.
   Внизу в долине исчадия зажигали лагерные костры, и эхо откликалось на хриплое пение.
   — Джерет осмотрел ущелье, — сказала Шэмшед. — Обрыв тянется примерно на четыре мили. Он считает, что некоторые из нас могли бы спуститься.
   — Внизу пустыня. Мы не выживем, — сказал Сэм.
   — Согласна. Но у нас все-таки есть выбор.
   — Ну, хотя бы Пожиратели исчезли, — сказал он, вновь глядя на лагерь исчадий.
   — Да, странно, — согласилась она. — Они все ушли вчера. Но вот куда?
   — Какая разница, лишь бы здесь их не было, — ответил он с чувством. — Сколько у тебя патронов?
   — Около тридцати. И еще двадцать пистолетных.
   — Думаю, этого хватит, — сказал Сэм.
   — Должно хватить, — согласилась она.
 
   Амазига смотрела, как Гарет снимает с седла две свернутые кольцами веревки: Обрыв был практически вертикальным и высотой около шестисот футов, но состоял из трех уступов. Первый тянулся над ними примерно в восьмидесяти футах. В лунном свете его край переливался серебром.
   — Что ты думаешь? — спросила Амазига.
   — Проще простого, мама. — Гарет улыбнулся. — Опор, чтобы хвататься и ставить ноги, вполне достаточно. Единственная трудность — навес над верхним уступом, но не сомневаюсь, что смогу подняться и на него. Я в одиночку одолевал подъемы куда труднее этого. — Он обернулся к Шэнноу:
   — Когда я взберусь на первый уступ, я сброшу вам веревку, мистер Шэнноу Подъем будет поэтапным. Как вы переносите высоту, мистер Шэнноу?
   — Боязнью высоты я не страдаю, — ответил Иерусалимец.
   Гарет набросил свернутую веревку через шею и плечо, потом подошел к обрыву. Да, подъем оказался относительно нетрудным, но почти под самым уступом скала была отполирована стекающей с него водой. Он подумал перебраться правее, но тут же заметил узкую вертикальную щель в шести футах левее. Осторожно добравшись до нее, Гарет засунул правую руку внутрь, сжал ее в кулак и подтянулся вверх на пару футов. Слева оказался удобный выступ, и он поднялся выше. Разжав кулак, он закинул руку на уступ, подтянулся и сел, спустив ноги, глядя на маленькие фигурки внизу. Потом помахал им.
   Скалолазание всегда было его увлечением. Впервые он его освоил в Европе, в Триффинских горах Уэльса. Его всему обучила Лайза: показала, как опираться на выступы, как якорно сжимать кулак в щели. Его поражало, с какой легкостью она взбиралась по отвесным скалам, казавшимся гладкими, как отполированный мрамор. Он вспоминал о ней с большой нежностью и порой недоумевал, почему променял ее на Еву.
   «Лайза думала о браке, Ева думала о наслаждении». Нелепая мысль! «Неужели ты так пуст?»— спросил он себя. Лайза была бы прекрасной женой, сильной, верной подругой. Но ее любовь к нему была чрезмерной и, хуже того, собственнической. А он видел, к чему приводит подобная любовь, так как знал свою мать и всю жизнь страдал от ее целеустремленной решимости. «Такой любви я не хочу, — подумал он. — Ни за что!»
   Выбросив из головы эти мысли, Гарет встал и пошел по краю обрыва. Нигде не было удобного камня, за который он мог бы зацепить веревку, чтобы надежнее помогать Шэнноу лезть наверх. Однако он нашел небольшую вертикальную трещину и отцепил от пояса что-то вроде клешни из сверкающей стали. Засунув ее в щель, он потянул за кнопку в центре. Клешня раскрылась, надежно закрепившись в стенках трещины. Размотав одну веревку, он пропустил ее конец сквозь стальное кольцо в клешне и спустил его ожидающему внизу Шэнноу. Когда Иерусалимец начал подъем, Гарет перекинул веревку через левое плечо, выбирая слабину.
   Шэнноу поднялся на уступ без каких-либо происшествий.
   — Ну и как? — шепнул Гарет. Шэнноу пожал плечами.
   — Не нравятся мне эти тучи, — сказал он вполголоса.
   Гарет обвязал его веревкой вокруг пояса. Шэнноу был прав. Небо темнело, а им предстоял долгий подъем.
   Еще раз спустив веревку, он помог матери подняться на уступ. К тому времени, когда Амазига присоединилась к ним, она с трудом переводила дух.
   Час спустя все трое выбрались на верхний уступ. До верха обрыва оставалось сорок футов. Но вокруг них сомкнулась мгла, и заморосил дождь, словно смазывая каменную поверхность салом. Гарета грызла тревога. Навес вверху совершенно исчез из виду. Одолеть его было бы нелегко при любых обстоятельствах, но в темноте, под усиливающимся дождем?
   Гарет в третий раз прошелся по уступу, глядя вверх, пытаясь определить наивыгоднейший путь. И не увидел ничего ободряющего. Дождь слегка затих. Он поглядел вниз, еле различая их стреноженных лошадей, крохотных, словно букашки. Добраться сюда — и не довершить дела? Господи, Амазига никогда ему не простит. Он давно знал, что мать его не любит, но она им гордилась, и гордость эта служила терпимой заменой любви. Она не могла… была не в силах полюбить кого-нибудь, кроме своего мужа. Та любовь была всеохватывающей, всепоглощающей. В детстве это больно ранило Гарета, но, взрослея, он научился понимать сложность натуры родившей его женщины, ошеломляющий блеск ее талантливости. Если на его долю досталась только ее гордость, приходилось довольствоваться этим. Он повернулся к уходящему вверх обрыву, нащупал небольшое углубление в камне, нашел опору для ноги и подтянулся. Надежность захвата была особенно важной для преодоления навеса, но его пальцы устали, каменная поверхность теперь была скользкой. Пока Гарет преодолевал следующие пятнадцать футов, во рту у него совсем пересохло. Его нога соскользнула. Он судорожно сомкнул пальцы на маленьком выступе и повис над шестисотфутовым провалом. Его охватила паника. Он висел на одной руке, а другой ему не за что было ухватиться. Хуже того: он уже был на срезе навеса и, сорвавшись, пролетит мимо первого выступа, а до второго более восьмидесяти футов… Он разобьется в лепешку. Его сердце колотилось так сильно, что в висках стучало. Извернув шею, он посмотрел вверх. Примерно в восемнадцати дюймах над крохотным выступом, за который он держался, виднелся примерно такой же. Глубоко вдохнув воздух, он приготовился сделать усилие, необходимое, чтобы ухватиться за него.
   «Если промахнешься, то сорвешься! Черт! Не смей так думать!» Но это от него не зависело. Ему представился другой Гарет — его труп в разбитом джипе.