Геммел Дэвид. Кровь-камень

   — Не знаю, — солгала она. — Он называет себя Шэнноу, и я подумала, не имеет ли это отношения к его… как вы сказали?
   — Амнезия.
   — Да, к его амнезии. Вы спросили о том, что предшествовало его ранению. — Исида запнулась, обдумывая, что сказать. — Он видел, как его друзей убивали, убивали жестоко — одних застрелили, другие сгорели заживо. Его… дом… был подожжен. Он спасся и взял оружие, которым не пользовался уже много лет. Когда-то он был воином, но отверг этот путь как дурной. Однако вне себя от горя он выследил убийц, сразился с ними и убил всех. Это что-нибудь проясняет?
   Мередит откинулся и тяжело вздохнул.
   — Бедняга! — сказал он. — Боюсь, я неверно судил о нем. Увидел пистолеты и решил, что он разбойник или наемник. Да, это многое проясняет, Исида. Сознание бывает очень хрупким. Я доверяю вашему дару, и поскольку дело было так, как вы объяснили, наш гость был вынужден не только сразиться с подлыми врагами, но и пойти против собственных убеждений. Его сознание не выдержало колоссального бремени мук утраты и отгородилось от собственных воспоминаний так называемой защитной амнезией.
   — Следует ли мне объяснить ему это? — спросила она.
   — Ни в коем случае, — предупредил Мередит. — Тут главное — «защитная». Если сказать ему все прямо, это может вызвать полную потерю рассудка. Пусть память вернется к нему постепенно, в свое время. Но вот что крайне интересно — выбор новой личности, который он сделал. Почему Йон Шэнноу? Кто он по роду занятий?
   — Был пастырем, — ответила она.
   — Вот и объяснение. Проповедник мира между людьми вынужден поступить прямо против своей натуры. Так что может быть более подходящим, чем личность человека, который претендовал на религиозность, а на самом деле был закаленным в стычках убийцей? Позаботьтесь о нем, Исида. Он нуждается в уходе, который дать ему можете только вы.
 
   — Все, значит, ошибаются, а ты, значит, одна права, вот что ты хочешь сказать, мам? — Лицо молодого человека побагровело от ярости. Он выскочил из-за обеденного стола, подошел к окну, распахнул его и уставился на вспаханные поля.
   Бет Мак-Адам с трудом перевела дух, стараясь взять себя в руки.
   — Я права, Сэмюэль. И мне нет дела до того, что говорят все. Сотворено вопиющее зло.
   Сэмюэль Мак-Адам свирепо обернулся к ней.
   — Ах, так это зло? Зло поступать по велению Бога? Как-то ты странно понимаешь зло. Неужто ты будешь спорить против слова Господня?
   Теперь вспылила Бет. Ее светло-голубые глаза сузились.
   — Ты называешь убийство велением Бога? Волчецы никогда никому никакого вреда не причиняли. И они не просили стать такими, какими стали. Только Богу известно, что с ними произошло, но у них есть души, Сэмюэль. Они кроткие и добрые.
   — Они мерзость! — закричал Сэмюэль. — И как сказано в Книге: «И не вноси мерзости в дом твой, дабы не подпасть заклятию, как она».
   — В этом доме есть только одна мерзость, Сэмюэль. И ее родила я. Вон отсюда! Возвращайся к своим дружкам-убийцам. И скажи им: если они вздумают наведаться на мою землю, охотясь на волчецов, я встречу их смертью и огнем.
   У него отвисла челюсть.
   — Ты совсем рехнулась? Это же наши соседи, а ты собралась убивать их.
   Бет отошла к дальней стене и сняла длинноствольное ружье исчадий. Потом посмотрела на сына и увидела не высокого широкоплечего мужчину, каким он стал, а маленького мальчика, который боялся темноты и плакал, когда грохотал гром. Она вздохнула. Вырос он настоящим красавцем: светлые коротко подстриженные волосы, сильный подбородок. Но и теперь, как тогда, он легко подчинялся другим. По природе не ведущий, а ведомый.
   — Передай им, Самюэль, все, что я сказала. Слово в слово. А если кто-нибудь засомневается в моем слове, ты ему втолкуй. Первый, кто вздумает охотиться на моих друзей, умрет.
   — Тебя соблазнил Дьявол! — сказал он, повернулся и гневно вышел за дверь.
   Когда топот его лошади затих в темноте, из кухни выскользнула маленькая фигурка и встала за спиной у Бет. Она обернулась и вынудила себя улыбнуться.
   Протянув руку, она потрепала мягкий мех на плече волченки.
   — Жаль, что ты его слышала, Пакья, — сказала Бет со вздохом. — Он всегда был мягким, точно глина в руках гончара. Я виню себя. Я была слишком строга с ним. Никогда не позволяла ему поступать по-своему. И теперь он, будто камышинка, сгибается туда, куда подует ветер.
   Маленькая волченка наклонила голову набок. Лицо у нее было совсем человеческое, но заросшее шерстью и вытянутое. Глаза — широкие, овальные, коричневато-золотистые с красными крапинками.
   — Когда вернется Пастырь? — спросила она, смазывая слова, потому что язык у нее был длиннее человеческого.
   — Не знаю, Пакья. Возможно, что и никогда. Он так старался быть истинным христианином, терпеливо сносить все насмешки и издевательства. — Бет вернулась к столу и села. Теперь тоненькая Пакья положила длинные пальцы на плечо женщины. Бет подняла руку и накрыла ладонью теплый мягкий мех. — Знаешь, я любила его, когда он был настоящим мужчиной. Но, клянусь Богом, любить святого невозможно! — Она покачала головой. — Двадцать лет его жизни обращены в пепел и прах.
   — Но они не были потрачены зря, — сказала Пакья. — И они не пепел и прах. Он дал нам гордость и показал нам истинность Божьей любви. Это не малость, Бет.
   — Может быть, и так, — сказала Бет без всякой убежденности. — А теперь ты должна сказать своим, что вам надо уйти глубоко в горы. Боюсь, и месяца не пройдет, как начнутся кровавые бесчинства. Поговаривают о новых охотах.
   — Бог защитит нас, — сказала Пакья.
   — На Бога уповай, а пистолеты держи заряженными, — негромко сказала Бет.
   — У нас пистолетов нет, — возразила Пакья.
   — Это присловье, малютка. И означает, что… иногда Бог хочет, чтобы мы сами о себе заботились.
   — За что они нас ненавидят? Разве Диакон не сказал, что мы все — Божьи дети?
   Такой простой вопрос, но у Бет не было на него ответа. Она посмотрела на волченку. Не выше пяти футов, фигура почти человеческая, только спина согнута, а длинные с тремя суставами пальцы завершаются темными когтями. Серебристо-серый мех покрывал ее с головы до ног.
   — Не могу сказать почему, Пакья. И не знаю, почему Диакон переменил свое мнение. Единенцы теперь говорят, что вы мерзость. Я думаю, они просто считают, что вы иные. Однако я по опыту знаю, что людям для ненависти особые предлоги не нужны. Она просто присуща их природе. Теперь тебе лучше уйти, и пока не возвращайся. Я скоро приду в горы, принесу кое-какие припасы, когда они тут чуть поостынут.
   — Я бы хотела, чтобы Пастырь был здесь, — сказала Пакья.
   — Аминь. Но я предпочла бы того человека, каким он был когда-то.
 
   Нестор пересчитал последние бумажки, засунул их в конверт, конверт запечатал и положил на уже готовую кипу. Сегодня предстояло заплатить ста сорока шести лесорубам и семи возчикам, а обменные банкноты привезли из Единства только накануне поздно вечером. Нестор поглядел на вооруженного охранника за открытой дверью сараюшки.
   — Все готово, — крикнул он ему.
   Закрыв расчетную книгу, Нестор встал и распрямил спину. Старший охранник, сутулый Лимис, который прежде был лесорубом, вошел внутрь и прислонил ружье к стене. Нестор смел пакеты в холщовую сумку и отдал ее Лимису.
   — Долгая для тебя выдалась ночка, малый, — сказал охранник.
   Нестор кивнул. Свет резал ему глаза, невыносимо хотелось спать.
   — Деньги должны были доставить вчера утром, — сказал он устало. — Мы опасались, что был налет.
   — Они выбрали окольный путь через Расселину, — объяснил Лимис. — Думали, что их выслеживают.
   — И выслеживали?
   — Кто знает? — пожал плечами Лимис. — Но говорят, в наших краях появился Лейтон Дьюк, и никто себя в безопасности не чувствует. Ну, деньги-то все-таки сюда доставили.
   Нестор подошел к двери и надел тяжелый плащ. Снаружи горный воздух был ледяным, ветер задувал все сильнее. Перед сараюшкой стояли три фургона с цепями для трелевки бревен. Возчики сгрудились в кучу и болтали, ожидая, когда им заплатят. Обернувшись к Лимису, Нестор попрощался с ним и пошел к загону, где паслись лошади компании. Он взял уздечку из ящика со сбруей и согрел ее под плащом. Сунь холодный мундштук в теплый лошадиный рот, и лошадь тебе покажет! Выбрав серого мерина, он взнуздал его, сел в седло и затрусил вниз по склону, где разминулся с несколькими фургонами, которые везли лесорубов и трелевщиков к месту их дневных трудов.
   Когда Нестор свернул с горной дороги к Долине Паломника, солнце уже сияло вовсю. Далеко на севере виднелось кубическое безобразное здание консервного завода, где обрабатывалось мясо для отправки в растущие города, а чуть восточное за отрогом в небо уже поднимался дым литейного завода — темная спираль, будто дальний смерч пятнавшая небо.
   Он проехал мимо столба с доской, которая стершимися буквами приглашала путников в «Д…ли… у Пал…ка, с нас. 877». Теперь в Долине жили больше трех тысяч человек, и потребность в бревнах для новых домов грозила оголить окрестные горы.
   Низкий рокот заставил его натянуть поводья, и, поглядев вверх, он увидел двукрылую летающую машину, неуклюже ползущую через небесную синеву. Тяжелый мотор помещался спереди, а под крыльями и хвостом виднелись колеса. Нестора захлестнула ненависть к ней за гнусный звук, который вторгся в его мысли. Машина приближалась, и мерин вскинул задом. Нестор торопливо спешился, крепко ухватил поводья и начал ласково поглаживать пегую голову, легонько дуть в ноздри. Мерин весь дрожал, но тут машина пролетела над ними, и ее противный рокот затих вдали.
   Нестор забрался в седло и поехал домой.
   Въезжая в город, Нестор старался не смотреть в сторону пожарища, где совсем недавно стояла маленькая церковь. Но его глаза невольно обращались в ту сторону. Трупы все были уже убраны, и рабочие усердно разбирали последние обгорелые балки. Нестор свернул к конюшням компании, сдал мерина конюху и прошел пешком последние сотни ярдов до своей квартиры над лавкой Джозии Брума.
   Квартирка была крохотной: квадратная гостиная, а за ней тесная спальня без окон. Нестор стащил с себя одежду и сел у окна гостиной — от усталости ему даже спать не хотелось. Он рассеянно взял книгу, которую штудировал, — на дешевом картонном переплете красные печатные буквы заглавия кричали: «Новый Илия» Эрскина Райта. Проверка для поступления в Крестоносцы будет очень трудной — это он знал хорошо, а времени на чтение оставалось так мало! Он протер глаза, открыл книгу на закладке и начал читать о странствованиях великого святого.
   Нестор заснул в кресле и проснулся часа через три. Позевывая, он поднялся на ноги и протер глаза. С улицы внизу доносились крики, и он подошел к окну. Там остановилась группа всадников, и одному из них помогали слезть с седла. Из раны в верхней части его груди текла кровь.
   Быстро одевшись, Нестор выбежал на улицу как раз вовремя, чтобы увидеть, как капитан Леон Эванс широким шагом приближается к спешившимся всадникам. В серой рубахе с эмблемой и широкополой черной шляпе капитан Крестоносцев выглядел настоящим героем. За поясом у него торчали два пистолета дулами вниз.
   — Стерва подстрелила его, — заорал Сим Джексон. Злоба еще больше обезобразила его физиономию. — Вы возьметесь за нее или нет?
   Эванс наклонился над раненым.
   — Отнесите его к доктору Шиверсу. И поживее, не то он истечет кровью.
   Несколько человек подняли стонущего мужчину и понесли его по тротуару мимо лавки Брума. Оставшиеся заговорили все разом, и Леон Эванс поднял ладонь.
   — Пусть говорит один этот, — сказал он, указывая на Джексона. Нестору Джексон очень не нравился: злобно-угрюмый, когда бывал трезв, и зачинщик драк, когда бывал пьян.
   Джексон отхаркался и сплюнул.
   — Мы высмотрели волчецов на краю моей земли, — сказал он, проводя грязной лапой по узким губам. — Ну, мы с ребятами поехали за ними. Были неподалеку от дома Мак-Адамихи, и тут она выскочила и выстрелила. Джек свалился, и тут пуля прикончила лошадь под Миллером. Так вы за нее возьметесь?
   — Вы были на ее земле? — спросил Эванс.
   — А это тут при чем? — взъярился Джексон. — Разве ж можно походя палить направо и налево?
   — Я поговорю с ней, — обещал Эванс. — Но с этой минуты, ребята, держитесь подальше от Бет Мак-Адам. Понятно?
   — Нам разговоров мало, — сказал Джексон. — Ее надо приструнить. Таков закон.
   Эаванс улыбнулся, но выражение его лица не смягчилось.
   — Ты мне про законы не талдычь, Сим, — сказал он негромко. — Я законы знаю. Бет Мак-Адам честь по чести предупредила, чтобы вооруженные люди на ее земле не появлялись. И объявила, что застрелит всякого, кто явится на ее землю охотиться на волчецов. Вам не следовало ездить туда. Ну, как я уже сказал, я поговорю с ней.
   — Ага, поговорите! — прохрипел Джексон. — Но я вам одно скажу: женщина там или не женщина, а я никому не позволю стрелять в меня.
   Эванс словно не услышал его.
   — Отправляйтесь по домам, — сказал он, и всадники отъехали, но Нестор заметил, что едут они прямо к «Перламутру», ближайшему кабаку. Он шагнул вперед. Капитан увидел его и сощурил темные глаза.
   — Надеюсь, ты с ними не ездил?
   — Нет, сэр. Я спал у себя в комнате. Ну и услышал шум. Вот уж не думал, что миссис Мак-Адам будет в кого-нибудь стрелять.
   — Она дама крутая, Нестор. Была среди первых поселенцев в Долине Паломника, сражалась с разумными ящерами, а потом — два разбойничьих налета на ее ферму лет десять назад. В перестрелке полегли пятеро налетчиков.
   Нестор засмеялся.
   — Да уж, в школе она была круче некуда. Я это хорошо помню.
   — И я, — сказал Эванс. — Как твои занятия?
   — Стоит мне начать читать, как я уже сплю, — признался Нестор.
   — Это необходимо, Нестор. Человек не может идти путем, указанным Богом, если сначала не изучит Божье слово.
   — Я все время запутываюсь, сэр. В Библии полно всяких убийств и мести, так что и не разберешь, что хорошо, а что плохо.
   — Вот почему Господь посылает пророков, таких, как Даниил Кейд и Йон Шэнноу. Ты должен изучить их слово, и тогда сокровенные пути станут тебе ясны. И пусть мысли о насилии тебя не смущают, Нестор. Вся жизнь — насилие. Насилие болезней, насилие голода и нищеты. Даже рождение — уже насилие. Человек должен постигнуть все это. Никакое благо не дается нам легко.
   Нестор все равно ни в чем не разобрался, но он не хотел, чтобы его идеал героя подумал, будто он тупица.
   — Да, сэр, — сказал он.
   Эванс улыбнулся и потрепал юношу по плечу.
   — Диакон посылает в Долину Паломника одного из своих апостолов. Он прибудет в конце месяца. Приходи и слушай.
   — Обязательно, сэр. А как насчет миссис Мак-Адам?
   — На нее столько навалилось! И Пастыря нет, и этот пожар. Я просто заеду поговорить с ней.
   — Сэмюэль твердит, что в нее вселился Дьявол. Вот что он думает, — сказал Нестор. — Он мне жаловался, что она выгнала его из дома и обозвала мерзостью.
   — Он слабовольный человек. Дети сильных родителей часто вырастают такими. Но, надеюсь, он ошибается. Что ж, время покажет.
   — А правда, что Лейтон Дьюк и его люди где-то близко? — спросил Нестор.
   — Его шайку перестреляли вблизи Пернума, так что, думаю, это просто слухи, — сказал Крестоносец. — Они пытались ограбить повозку, доставляющую обменные деньги на рудники.
   — Так он убит? Эванс засмеялся.
   — Ты вроде бы жалеешь об этом, малый. Он же просто разбойник. Нестор покраснел.
   — Да нет, я не жалею, сэр, — соврал он. — Просто он… ну… понимаете… такой знаменитый. И вроде как благородный.
   Эванс покачал головой.
   — Ни один вор никогда не казался мне благородным. Это человек, у которого нет ни желания, ни силы воли, чтобы работать, а потому он крадет у других людей, которые лучше него. Выбери себе героя, Нестор, с более высокими целями, чем Лейтон Дьюк.
   — Да, сэр, — пообещал мальчик.

2

   Часто задают вопрос, как могут права индивида сочетаться с нуждами общества. Подумайте о фермере, братья мои. Когда он сеет зерна своего будущего урожая, он знает, что прилетят грачи и склюют их. Слишком много птиц — и про урожай можно забыть. И фермер берет свое ружье. Это не значит. что он ненавидит грачей или что грачи — исчадия зла.
   «Мудрость Диакона», глава IV
   Бет взмахнула топором, удар получился неуклюжим, но сила размаха вогнала девятифунтовый топор в чурбак и аккуратно разломила его пополам. Из-под коры высыпали муравьи. Она смахнула их, а потом подобрала чурки и уложила в поленницу на зиму.
   По ее лицу градом катился пот. Утираясь рукавом, она прислонила топор к стенке деревянного сарая, потом вскинула на плечо длинное ружье и пошла к колодцу. Оглянувшись назад на топор и комель для колки, Бет представила себе, что там стоит Пастырь, и словно увидела поэзию его плавных и точных движений. Она вздохнула. Пастырь…
   Даже она привыкла смотреть на Шэнноу как на служителя Божьего в Долине Паломника и почти забыла его смертоносное прошлое. Но затем он переменился. Бог свидетель, как переменился! Лев стал ягненком. И Бет мучило, что эта перемена ее не обрадовала.
   Спину разламывало, и ей нестерпимо хотелось отдохнуть.
   — Не бросай работу на половине! — упрекнула она себя вслух. Зачерпнула медным ковшиком прохладную воду из ведра и напилась. Потом вернулась к топору. И выругалась, услышав цокот лошадиных копыт по спекшейся земле. Ружье-то она оставила у колодца! Положив топор, она быстро пошла через двор, даже не оглянувшись на всадника. Схватив ружье, она пригнулась.
   — Да зачем оно тебе, Бет, радость моя? — произнес знакомый голос.
   Клем Стейнер перекинул ногу через седло и спрыгнул на землю. Бет улыбнулась до ушей и протянула к нему руки.
   — Замечательно выглядишь, Клем, — сказала она, крепко его обнимая. Потом положила ладони на его широкие плечи, слегка оттолкнула и уставилась на его словно вытесанное из камня лицо.
   Искрящейся голубизны глаза, совсем мальчишеская ухмылка, хотя виски серебрились сединой, от глаз разбегались морщины, а у рта залегли складки. Сюртук из черного сукна словно совсем не запылился в дороге, как и алый парчовый жилет, перехваченный лакированным черным поясом с пистолетами.
   Бет снова его потискала.
   — Такое утешение для моих старых глаз, — сказала она, ощущая в горле непривычный комок.
   — Старых? Черт дери, Бет, ты все еще красавица из красавиц!
   — А ты все еще отпетый льстец, — проворчала она, пряча удовольствие.
   — Да разве кто-нибудь посмеет врать тебе, Бет? — Его улыбка угасла. — Я приехал сразу, как услышал. Есть новости?
   Она покачала головой.
   — Займись своей лошадью, Клем, а я соберу тебе что-нибудь поесть.
   Захватив ружье, Бет ушла в дом и в первый раз за много дней заметила, как там неприбрано, сколько пыли накопилось на широких половицах. Вдруг рассердившись, она забыла про еду и принесла из кухни ведро со шваброй.
   — Тут такой кавардак, — сказала она вошедшему Клему.
   Он ухмыльнулся ей.
   — Да, и очень даже жилой, — согласился он, снимая пояс и придвигая стул к столу.
   Бет засмеялась и прислонила швабру к стене.
   — Мужчине не следует вот так заставать женщину врасплох, а уж через столько лет и подавно. Время обошлось с тобой по-доброму, Клем. Пополнел слегка, но это тебе идет.
   — У меня была хорошая жизнь, — сказал он ей, но отвел взгляд на окно в глубоком проеме каменной стены. Клем улыбнулся:
   — Надежное местечко. Бет. Я заметил амбразуры между окнами верхнего этажа и дубовые ставни на нижних. Чертова крепость, да и только. Амбразуры теперь увидишь только в старинных домах. Думается, люди решили, что мир становится все безопасней.
   — Так думают только дураки, Клем.
   Она рассказала ему о налете на церковь и о кровавом его завершении, когда Пастырь вновь надел пояс с пистолетами. Клем слушал молча. Когда она договорила, он встал, пошел на кухню и налил себе воды в кружку. Там возле массивной наружной двери лежал внушительный засов. Окошко было узкое, ставни окованы железными полосами.
   — В Пернуме приходилось нелегко, — сказал он. — Мы все думали: вот война кончилась и можно вернуться на фермы к обычной жизни. Где там! Конечно, было глупо так думать после бойни на севере. И войны, которая уничтожила исчадий. У вас тут Клятвоприимцы еще не побывали?
   Она покачала головой, а он остановился у открытой двери — темный силуэт на светлом фоне.
   — Скверное дело, Бет. Ты должна поклясться в верности своей вере перед тремя свидетелями. А откажешься… Ну, в лучшем случае лишишься своей земли.
   — Как я понимаю, ты поклялся?
   Он вернулся к столу и сел напротив нее.
   — От меня пока клятвы не требовали. Но, думается, я поклянусь. Слова, и только слова. Скажи, после всего этого он никак не давал о себе знать?
   Бет покачала головой.
   — Но он жив, Клем. Это я знаю.
   — И снова взялся за пистолеты.
   — Убил шестерых налетчиков, — кивнула Бет. — Потом исчез.
   — Какой будет удар для праведников, если они узнают, кто он. А тебе известно, что в Пернуме ему поставили статую? Не слишком похожа, а уж с медным нимбом на макушке и вовсе.
   — Не шути над этим, Клем. Он старался ничего не замечать, и мне кажется — напрасно. Он ведь не говорил и не делал даже десятой доли того, что ему приписывается. Ну а будто он был новым Иоанном Крестителем… По-моему, это богохульство, иначе не скажешь. Ты же был там, Клем, когда Меч Божий спустился. Ты видел машины в небе. Ты-то ведь знаешь!
   — Ошибаешься, Бет. Я ничего не знаю. Если Диакон говорит, что явился прямо от Бога, кто я, чтобы возражать ему? И во всяком случае, похоже, что Бог и правда с ним. Выиграл войну за Единение, верно? А когда Бетик умер и исчадия снова вторглись к нам, он позаботился, чтобы и духа их не осталось. Погибли десятки тысяч. Крестоносцы почти извели разбойников и каннов. Я сюда шесть дней ехал, Бет, и ни разу до пистолета даже не дотронулся. Везде школы, больницы, и никто не голодает. Не так уж плохо!
   — Здесь очень многие с тобой согласятся, Клем.
   — Но только не ты?
   — Против школ и прочего такого у меня возражений нет, — сказала она, вышла из-за стола и вернулась с хлебом, сыром и куском копченой свинины. — Но все эти разговоры, что язычники и неверующие подлежат смерти, резня волчецов — это плохо, Клем. Хуже некуда.
   — Что я могу сделать?
   — Найти его, Клем. Привезти домой. — Ты хочешь самую малость, а? Это же огромный Ли. край, Бет. Пустыни и горы тянутся, тянутся, и нет им конца.
   — Ты сделаешь?
   — А поесть мне сперва нельзя?
 
   Иеремия извлекал много удовольствия из общества раненого, но многое в Шэнноу его беспокоило, и он поделился своими тревогами с доктором Мередитом.
   — Он очень замкнутый человек, но, по-моему, помнит много меньше, чем делает вид. В его памяти словно возник огромный провал.
   — Я старался вспомнить все, что читал о защитной амнезии, — ответил Мередит. — Он перенес такую страшную травму, что его сознание чурается мыслей о ней и затемняет обширные области. Дайте ему время.
   — Ну, времени у нас в избытке, друг мой, — улыбнулся Иеремия.
   Мередит кивнул и откинулся на спинку кресла, глядя в темнеющее небо. С гор веял легкий ветер, принося запах тополей на речном берегу и ароматы трав на склонах.
   — О чем вы думаете? — спросил Иеремия.
   — Здесь такая красота! И зло городов кажется далеким и незначимым.
   — Зло всегда значимо, доктор, — сказал Иеремия со вздохом.
   — Вы же поняли, о чем я говорил, — отозвался Мередит с упреком.
   Иеремия кивнул, и несколько минут они сидели в дружеском молчании. День прошел очень удачно. Фургоны покрыли большое расстояние по равнине и остановились на ночлег в тени зубчатого горного хребта. Чуть севернее со скалы срывался водопад, и для стоянки странники — выбрали место у начинавшейся от него речки. Женщины и дети собирали хворост в роще на склоне для вечерних костров, а почти все мужчины отправились поискать дичи. Шэнноу отдыхал в фургоне Иеремии.
   Появилась Исида с охапкой хвороста и бросила ее к ногам Иеремии.
   — Тебе не вредно немножко поработать, — сказала она, и оба они заметили усталость в ее глазах и легкую лиловатость под ними.
   — У старости есть свои привилегии, — сказал Иеремия с вымученной улыбкой.
   — Ты, наверное, про лень, — отрезала она и повернулась к рыжему молодому доктору:
   — А у вас какое извинение?
   Мередит покраснел и вскочил на ноги.
   — Простите! Я… Как-то не подумал. Что мне надо делать?
   — Вы могли бы помочь Кларе собирать хворост. Вы могли бы ободрать и выпотрошить кроличьи тушки. Вы могли бы пойти на охоту с другими мужчинами. Бог мой, Мередит, от вас никакого проку! — Повернувшись на каблуках, она решительным шагом направилась назад в рощу.
   — Она слишком много работает, — сказал Иеремия.
   — Она — настоящий боец, Иеремия, — грустно ответил Мередит. — Но она права. Я чересчур много времени провожу в размышлениях — в мечтах, если хотите.
   — Некоторые люди — прирожденные мечтатели, — сказал Иеремия, — ничего дурного в этом нет. Пойдите помогите Кларе. Она же почти на сносях, и таскать хворост ей ни к чему.
   — Да… Да, вы правы.
   Оставшись один, Иеремия соорудил кольцо из камней и тщательно сложил в нем хворост так, чтобы он сразу разгорелся. И не услышал, как к нему подошел Шэнноу, обернувшись только на скрип кресла Мередита, в которое тот опустился.
   — Вид у вас окрепший, — сказал старик. — Как вы себя чувствуете?