Геммел Дэвид. Кровь-камень

   У Нестора не было никакого желания вступать в спор. Как ни посмотреть, а волчецы в церкви — это же непотребство, и юноша понимал, почему люди могли потерять власть над собой. Тем не менее, если бы Крестоносцам не пришлось уехать на ферму Сима Джексона, которой угрожали разбойники, ничего бы этого не случилось.
   — Я еще что-нибудь могу для вас сделать, миссис Мак-Адам?
   Она покачала головой.
   — Это было бесстыдное убийство, не больше и не меньше.
   — Какое же убийство? Это ведь были волчецы, — сказал Нестор, не подумав. — То есть они ведь не люди, а животные.
   Глаза Бет вспыхнули гневом, но она только сердито фыркнула и отвернулась.
   — Спасибо, Нестор, за твою помощь. Но тебя ведь ждет работа, и я не хочу отрывать тебя от нее.
   Он с облегчением отошел к своей лошади и взобрался в седло.
   — А что мне делать с жеребцом? — спросил он напоследок.
   — Отведи его Крестоносцам. Он не наш и мне не нужен.
   Нестор повернул кобылу к каменным казармам на южной окраине городка, спешился там и привязал обеих лошадей к коновязи. Дверь была открыта, и он увидел, что за грубо сколоченным письменным — столом сидит капитан Леон Эванс.
   — Доброе утро, сэр, — сказал Нестор, Эванс поднял голову и улыбнулся. Он был высоким, широкоплечим и легко улыбался.
   — Все еще хочешь завербоваться, малый?
   — Да, сэр.
   — Библию читаешь? — Да, сэр. Каждый день.
   — Первого числа следующего месяца проэкзаменую тебя. Если выдержишь, запишу тебя в кадеты.
   — Выдержу, сэр. Обещаю.
   — Ты хороший паренек, Нестор. Вижу, ты нашел жеребца. А что с Пастырем?
   — Не видел его, сэр. Но он убил пятерых налетчиков. Улыбка сползла с губ капитана Эванса.
   — Да неужто, черт подери? — Он покачал головой. Как говорится, не суди человека по одежде. — Кого-нибудь из убитых ты узнал?
   — Ни единого, сэр. Но у троих лица совсем разворотило пулями. Похоже, он просто спустился со склона, отправил всех в ад и поехал дальше. Пятерых!
   — Шестерых, — сказал капитан. — Утром я осматривал церковь, и там валялся труп. Похоже, что, когда огонь совсем разбушевался. Пастырь сумел выбраться, выломав заднюю дверь. Там кто-то сторожил. Пастырь вроде бы поймал его врасплох, они схватились, и Пастырь сумел отобрать у него пистолет. Потом он убил его и забрал его лошадь. Джек Шейл говорит, что видел, как Пастырь выезжал из города: волосы и одежда у него горели.
   Нестор вздрогнул.
   — Кто бы подумал? — сказал он. — Все его проповеди были про Божью любовь и прощение. А теперь он уложил шестерых налетчиков. Кто бы подумал?
   — Да я, малый, — сказал кто-то в дверях, и, обернувшись, Нестор увидел, что внутрь медленно входит старый Пророк. Даниил Кейд, опираясь на две палки, добрался до стены и тяжело опустился на стул. Его грудь под седой бородой тяжело вздымалась.
   Капитан Эванс встал, налил воды в кружку И подал ее Пророку. Кейд поблагодарил его.
   Нестор стушевался к задней стене, не отрывая взгляда от дряхлой легендарной фигуры. Даниил Кейд, бывший разбойник, который стал Пророком и отразил войско исчадий в Великой войне. Все знали, что Бог говорит со стариком, и родители Нестора спаслись среди многих и многих, когда разбойники Кейда приняли на себя удар исчадий.
   — Кто сжег церковь? — спросил Кейд голосом все еще сильным и твердым, не вязавшимся с его ослабевшим телом, скрюченным артритом.
   — Налетчики. Чужие в Долине Паломника, — ответил капитан.
   — Не они одни, — сказал Кейд. — Среди них были и горожане. Там видели Сима Джексона. Не нравится мне это. Не потому ли Крестоносцы не смогли защитить церковь? Вас ведь вызвали на ферму Джексона?
   — Ну да, — сказал капитан. — Разбойники угнали его стадо, и он прискакал предупредить нас.
   — И остался посмотреть на убийства. Любопытно.
   — Я не одобряю сожжение церкви, сэр, — сказал капитан. — Но ведь нельзя забывать, что Пастыря предупреждали — и не один раз, — что волчецам в Долине Паломника не место. Они ведь не творение Господа, не созданы по его подобию, да и вообще не Божьи твари. Они изделия Дьявола. Им не место быть в церкви, да и вообще там, где живут богобоязненные люди. Пастырь никаких предупреждений не слушал. И неизбежно должна была… произойти… трагедия. Хочу надеяться, что Пастырь жив. Было бы печально… если бы достойный человек — пусть и заблуждающийся — погиб бы.
   — Да нет, думается, он жив, — сказал Кейд. — Значит, вы не примете никаких мер против горожан, которые помогали налетчикам?
   — Не думаю, чтобы кто-нибудь им помогал. Они просто стояли и смотрели. Кейд кивнул.
   — А вам не кажется странным, что совсем посторонние люди, никакого отношения к Долине Паломника не имеющие, прискакали сюда вскрыть наш нарыв?
   — Пути Господни часто неисповедимы, — сказал Эванс, — как вам самому хорошо известно, сэр. Но скажите мне, почему вас не удивило, что Пастырь ввязался в бой с шестерыми вооруженными налетчиками и уложил их всех? Он носит одну с вами фамилию, и говорят, что он ваш племянник или был вашим подчиненным в войне с исчадиями? Если последнее верно, так тогда он был еще совсем юнцом.
   Кейд не улыбнулся, однако Нестор заметил насмешливые искры в его глазах.
   — Он старше, чем выглядит, капитан. И нет, он никогда не был моим подчиненным. И он мне не племянник… несмотря на его фамилию.
   Крякнув, Пророк поднялся на ноги. Капитан Эванс поддержал его под локоть, а Нестор бросился подать ему палки.
   — Ничего, ничего! Не хлопочите вокруг меня! Медленно и с большим достоинством старик вышел из казармы и взобрался на козлы небольшой тележки. Эванс и Нестор следили, как Кейд дернул вожжи.
   — Великий человек, — сказал Эванс. — Легенда!
   Он знавал Иерусалимца. Ездил с ним, утверждают некоторые.
   — А я слышал, что он и есть Иерусалимец.
   — Я тоже это слышал. — Эванс покачал головой. — Но это не правда. Мой отец был знаком с человеком, который сражался рядом с Кейдом. Он был разбойник, убийца, но Бог излил на него великий свет.
 
   Диакон стоял на широком балконе, и ветер теребил его серебристо-белую бороду. С этой высоты он с нежностью смотрел вдаль на высокие стены и вниз на полные деловой суеты улицы Единства. Вверху через синее небо летел биплан — на восток, доставить в рудничные поселки почту, а возможно, и новые обменные банкноты, которые мало-помалу заменяли большие серебряные монеты, которыми прежде платили рудокопам.
   Город процветал. Преступность почти исчезла, и женщины могли ходить, ничего не опасаясь, даже ночью по широким, хорошо освещенным улицам.
   — Я сделал все, что мог, — прошептал старик. — Что-что, Диакон? — переспросил худой сутулый человек с жидкими седыми волосами.
   — Я говорил сам с собой, Джеффри. Не слишком хороший признак. — Он вернулся с балкона в кабинет. — На чем мы остановились?
   Сутулый поднес к глазам лист бумаги и прищурился на него.
   — Петиция с просьбой о помиловании Камерона Сайкса. Возможно, вы помните, он застал жену в постели с соседом. И застрелил обоих. Его должны повесить завтра.
   Старик покачал головой.
   — Я сострадаю ему, Джеффри, но нельзя делать исключения. Те, кто убивает, должны умирать. Что еще?
   — Апостол Савл просит принять его перед тем, как он отправится в Долину Паломника.
   — На вторую половину дня у меня ничего нет? Джеффри справился ежедневником в черном кожаном переплете.
   — С четырех до половины пятого нет ничего. Пригласить его?
   — Да. Я до сих пор не знаю, почему он пожелал отправиться туда. Возможно, ему надоел город. Или он надоел городу. Что еще?
   Полчаса они занимались частностями распорядка дня, пока наконец Диакон не встал и не прошел в огромную библиотеку за кабинетом. У дверей стояла вооруженная охрана, и Диакон с грустью вспомнил юношу, который спрятался тут два года тому назад. Выстрел громом прозвучал под сводчатым потолком, пуля впилась Диакону в правое бедро и опрокинула его на пол. Убийца завопил и кинулся через необъятную комнату, стреляя на ходу. Пули рикошетом отлетали от каменного пола. Диакон перекатился на другой бок и выхватил из кармана маленький двухзарядный пистолет. Едва юноша приблизился, как старик выстрелил. Пуля попала убийце чуть выше переносицы, на мгновение юнец замер, выронив пистолет. Затем рухнул на колени и повалился ничком.
   Диакон вздохнул. Отца мальчика накануне повесили, потому что он застрелил человека в ссоре за карточным столом.
   Теперь библиотеку и все муниципальные здания обходили вооруженные патрули.
   Диакон сел за длинный дубовый стол и в ожидании женщины оглядывал полки. Шестьдесят восемь тысяч книг или обрывков книг, полностью каталогизированных, — последние остатки истории человечества в романах, учебниках, томах философии, всевозможных руководствах, дневниках и — поэтических сборниках.
   «И к чему мы пришли? — думал он. — Погибший мир, изувеченный наукой, запятнанный магией». Его мысли были темными и мрачными — мысли утомленного ума. Никто не бывает прав всякий раз, сказал он себе. Можно только следовать велению сердца.
   Охранник ввел ту, кого он ждал. Несмотря на свой возраст, она все еще держала спину прямо, а лицо хранило следы красоты, отличавшей ее в более молодые годы.
   — Добро пожаловать, фрей Мастерс, — сказал Диакон, вставая. — Божье благословение на вас и ваших близких.
   На ее серебряные волосы переливами золота и алости ложились отсветы цветных стекол в высоких стрельчатых окнах. Глаза у нее были голубыми и поразительно ясными. Она улыбнулась, не разжимая тонких губ, пожала руку, которую он ей протянул, и села.
   — Божья благодать на вас, Диакон, — сказала она. — И уповаю, Бог даст вам познать милосердие в ближайшие сроки.
   — Будем надеяться, — сказал Диакон. — И каковы новости?
   — Сны остаются прежними, но стали сильнее, — сказала она. — Бетси видела человека с багряной кожей и черными жилами. Глаза у него были красные. Тысячи трупов лежали вокруг него, и он купался в крови детей. И Саманте приснился демон из иного мира. Проснувшись, она впала в истерику и кричала, что на нас вот-вот напустят Дьявола. Что это значит. Диакон? Видения эти символичны?
   — Нет, — сказал он печально. — Зверь существует. Она вздохнула.
   — Последнее время я тоже все чаще вижу сны. Мне пригрезился гигантский волк, ходящий на задних лапах. Его руки завершались полыми когтями, и я смотрела, как он вонзил их в человека, и увидела, как из того высасывается кровь. Зверь и волк каким-то образом связаны, не так ли? — Он кивнул, но ничего не сказал. — И вы знаете гораздо больше, чем говорите мне.
   — А кому-нибудь еще волки снились? — спросил он, игнорируя ее заключительные слова.
   — Алисе они являются в видениях. Диакон, — сказала фрей Мастерс. — Она говорит, что видела, как багряный свет залил селение волчецов. Эти маленькие создания извивались и кричали, а потом изменились, стали такими, какие снились мне.
   — Мне надо знать когда, — сказал Диакон. — И где. — Из кармана он достал золотой камушек и повертел его в пальцах.
   — Вам бы следовало использовать его силу для себя, — сурово сказала она. — Вы же знаете, что ваше сердце слабеет.
   — Я и так зажился. Нет, я приберегу его силу для Зверя. Он ведь последний из них, как вам известно. Мой крохотный запас. Скоро миру придется забыть магию и вновь сосредоточиться на науке и ее открытиях. — Выражение его лица изменилось. — Если он уцелеет.
   — Он уцелеет, Диакон, — сказала она. — Бог ведь должен быть сильнее любого демона.
   — Если Он пожелает, чтобы мир уцелел. Мы, люди, не то чтобы превратили землю в цветущий сад, не правда ли? Она покачала головой, устало улыбнувшись.
   — И тем не менее все еще есть хорошие люди, хотя нам известно, что пути зла сулят много благ. Не поддавайтесь отчаянию. Диакон. Если Зверь явится, найдутся и те, кто выступит против него. Еще один Взыскующий Иерусалима, быть может. Или новый Даниил Кейд.
   — Придет мгновение, придет и человек, — сказал Диакон с сухим смешком.
   — Я вернусь к моим сновидцам. — Фрей Мастерс встала. — Что вы хотите, чтобы я сказала им?
   — Пусть они запоминают ландшафты, времена года. Когда он явится, мне надо быть там, чтобы сразиться с ним. — Встав, он протянул руку, и она коротко ее Пожала. — Но вы ничего не сказали о ваших собственных снах, фрей.
   — Мои способности ослабели с годами. Но да, я видела Зверя. Боюсь, у вас не хватит сил противостоять ему. Он пожал плечами.
   — На протяжении моей жизни я сражался много раз, и я все еще здесь.
   — Но теперь вы стары. Мы стары. Силы убывают, Диакон. Все исчезает… Даже легенды. Он вздохнул.
   — Вы великолепно поработали тут, — сказал он. — Все эти осколки погибшей цивилизации… Мне хотелось бы думать, что после моей смерти сюда будут приходить мужчины и женщины узнавать лучшее из того, что нам оставили древние.
   — Не уходите от темы, — попеняла она ему.
   — Вы хотите, чтобы я помиловал человека, убившего жену и ее любовника?
   — Конечно… И вы все-таки уходите от темы.
   — Почему я должен его помиловать?
   — Потому что об этом прошу я, Диакон, — сказала она просто.
   — Понимаю. Никаких нравственных доводов, никаких ссылок на Священное Писание, никаких взывании к моей лучшей стороне?
   Она покачала головой, и он улыбнулся.
   — Ну хорошо, он будет жить.
   — Вы странный человек, Диакон. И вы все еще уклоняетесь от главного. Когда-то вы могли бы противостоять Зверю. Но не теперь.
   Он ухмыльнулся и подмигнул ей.
   — Возможно, я еще удивлю вас, — сказал он.
   — Не спорю. Вы человек, умеющий удивлять.
 
   Шэнноу снилось море, почти человеческие стоны корабельных балок, волны, будто рушащиеся горы, бьют в корпус. Он проснулся и увидел, что над его постелью на крюке чуть покачивается фонарь. На миг сон и явь слились. Затем он понял, что лежит внутри переселенческого фургона, и вспомнил человека… Иеремию?.. Дряхлого, белобородого, с единственным длинным зубом в верхней десне. Шэнноу вздохнул — медленно и глубоко, — и боль, стучащая в виски, чуть отпустила. Со стоном он сел на постели. Левая рука и плечо у него были перебинтованы, и он ощущал под повязкой натянутость опаленной кожи.
   Пожар? Он напряг память, но ничего не нащупал. «Не важно, — сказал он себе. — Воспоминания вернутся. А важно узнать, кто я».
   Йон Шэнноу. Взыскующий Иерусалима. Иерусалимец.
   И тем не менее… Едва он припомнил это имя, его охватила тревога, будто оно было… Каким? Не тем? Нет. В изголовье кровати висели его пистолеты. Протянув руку, он взял один. Его ощущение в руке было привычным и в то же время странным. Сдвинув застежку, он открыл барабан. Двух патронов не хватало.
   На миг он увидел человека, который падал с лошади, а из шеи у него била алая струя. И тут же воспоминание исчезло.
   Стычка с разбойниками? Да, наверное, подумал он. На полке справа от него лежало зеркальце. Он взял его и осмотрел рану на виске. Посинение сменилось выцветающей желтизной, борозду, пропаханную пулей, закрывал толстый струп. Волосы коротко острижены, но видно, где огонь опалил кожу под ними.
   Огонь.
   Новый проблеск памяти… Пылающие доски, а Шэнноу швыряет и швыряет свое тело на них, пока они не поддались. А за ними — человек с поднятым пистолетом. Выстрел — как удар молотком по голове. И все исчезло.
   Он был в церкви. Зачем? Наверное, слушал проповедь.
   Осторожно встав с кровати, он увидел, что его вычищенная одежда аккуратно сложена на стуле у оконца. Прогоревшие дыры были заплатаны черным сукном. Одеваясь, он оглядывал эту каморку внутри фургона. Кровать узкая, но из полированной сосны, а у окна столик и два сосновых стула. Стены выкрашены зеленой краской, рама оконца резная, с узором из виноградных листьев. А над дверью очень странная резьба: два наложенных друг на друга треугольника образуют звезду. Над кроватью на двух кронштейнах — книжная полка. Пристегнув кобуры к бедрам, Шэнноу занялся книгами. Ну конечно. Библия. И несколько романов. Но у края стоял высокий тонкий том с сухими пожелтелыми страницами. Солнце заходило, и Шэнноу с трудом прочел название — золотое тиснение букв совсем стерлось — «Хроника западного костюма» Джона Пикока. С великой осторожностью он переворачивал страницы. Греческие одежды, римские, византийские, эпохи Тюдоров, Стюартов, Кромвеля… На каждой странице рисунки мужчин и женщин в меняющейся одежде, и на каждой странице указана эпоха. Поразительно! До появления самолетов очень многие верили, будто со смерти Христа прошло всего триста лет. Но мужчины и женщины, летающие на этих огромных небесных кораблях, безвозвратно изменили подобные предположения, рассыпали все предыдущие теории в исторический прах. Шэнноу вдруг задумался. «Откуда я это знаю?» Он поставил книгу на место, прошел в глубь своего приюта, открыл дверь и на неверных ногах по трем ступенькам спустился на землю.
   К нему шла молодая женщина с короткими светлыми волосами. Она несла миску с тушеным мясом.
   — Вам не следовало вставать, — сказала она укоризненно. И правда, его одолевала слабость, дышал он с трудом, а потому опустился на ступеньку и взял миску из ее рук.
   — Благодарю вас, госпожа.
   Она была на редкость хороша собой: сине-зеленые глаза, бледно-золотистая кожа.
   — Память возвращается к вам, мистер Шэнноу?
   — Нет, — сказал он и начал есть.
   — Со временем вы все вспомните, — заверила она его. Снаружи фургон был выкрашен зеленой и алой красками разных оттенков, и с его места Шэнноу были видны еще десять фургонов, выкрашенных точно так же.
   — Куда вы все направляетесь? — спросил он. — Да куда захотим, — сказала девушка. — Меня зовут Исида. — Она протянула руку, и Шэнноу взял ее. Пожатие ее пальцев было твердым и сильным.
   — Вы отлично готовите, Исида. Мясо чудесное. Пропустив похвалу мимо ушей, она села рядом с ним.
   — Доктор Мередит думает, что у вас трещина в черепе. Вы совсем ничего не помните?
   — Ничего, о чем мне хотелось бы говорить, — сказал он. — Расскажите лучше о себе.
   — Рассказывать особенно нечего, — сказала она. — Мы, как видите, странники. Следуем за солнцем и ветром. Летом пляшем, зимой мерзнем. Это хорошая жизнь. — В ней есть своя прелесть, — согласился Шэнноу. — И так-таки никакой конечной цели?
   Она помолчала, но не опустила больших синих глаз под его взглядом.
   — Жизнь — это странствования, мистер Шэнноу, с единственным конечным назначением. Или вы считаете иначе?
   — Спорить с Исидой безнадежно, — сказал Иеремия, подходя к ним.
   Шэнноу обратил взгляд на морщинистое лицо старика.
   — Думаю, это верно, — сказал он, поднимаясь со ступеньки. Колени у него подогнулись, на него навалилась слабость, и он ухватился за край фургона. Глубоко вздохнув, Шэнноу сделал шаг вперед. Иеремия взял его под руку и пошел рядом с ним.
   — Вы крепкий человек, мистер Шэнноу, но ваши раны были тяжелыми.
   — Раны заживают, Иеремия. — Шэнноу смотрел на горы. Ближайшие были в узорах леса, но дальше, уходя в бесконечность, вставали другие вершины в неясной голубой дымке. — Такой красивый край!
   Солнце медленно заходило за западный хребет, заливая его склоны расплавленным золотом. Шэнноу сосредоточил взгляд на отроге справа — песчаник будто светился изнутри.
   — Он зовется Храмовой горой, — сказал Иеремия. — Говорят, это святое место, где обитают древние боги. Сам же я убежден, что это приют орлов и ничего больше.
   — Мне это название не знакомо, — сказал Шэнноу.
   — Потеря памяти не может вас не мучить, — заметил Иеремия.
   — Но не сейчас, — ответил Шэнноу. — У меня в душе мир. Воспоминания, о которых вы говорите, исчерпываются смертями и страданиями. Они вернутся слишком скоро, я знаю. Но пока я могу любоваться закатом с великой радостью.
   Они направились к реке.
   — Благодарю за спасение моей жизни, Иеремия. Вы хороший человек. И давно вы живете так?
   — Лет двенадцать. Я был портным, но тосковал по свободе под небесным простором. Потом вспыхнули войны Единения, и городская жизнь обрела еще большую уродливость. А потому я сколотил фургон и отправился в глушь.
   В реке плавали утки и гуси. Шэнноу заметил следы лисиц.
   — Как долго вы меня выхаживали?
   — Двенадцать дней. Сначала остальные думали, что вы умрете, но я сказал им: нет. Слишком много шрамов у вас на теле. Вас трижды сражали выстрелами. Один раз в бедро, один раз в грудь и один раз в спину. А еще две ножевые раны — одна на ноге, другая в плече. Как я сказал, вы крепкий человек и не легко сдадитесь смерти.
   — Утешительная мысль! — Шэнноу улыбнулся. — А рану на бедре я помню.
   Он тогда ездил неподалеку от Стены и увидел, как разбойники тащат из дома двух женщин. Он подскакал и перестрелял их, но один успел выстрелить. Пуля задела кость и вышла у крестца. Он бы погиб, если бы не помощь человеко-зверя Шэр-рана, который нашел его в вихрях метели.
   — Вы где-то очень далеко, мистер Шэнноу. О чем вы думаете?
   — Я думал о льве, Иеремия.
   Они неторопливо поднимались по береговому откосу назад к кострам в кольце фургонов. Шэнноу очень устал и попросил Иеремию одолжить ему одеяла, чтобы он мог проспать ночь под звездами.
   — И слышать не хочу. Полежите в постели день-другой, а там посмотрим.
   У Шэнноу не было сил спорить, и он кое-как забрался в фургон. Иеремия последовал за ним.
   Не раздеваясь, Шэнноу растянулся на узкой кровати. Старик взял несколько книг с полки и повернулся к двери, но Шэнноу его окликнул:
   — Почему вы сказали, что я ношу бесславное имя?
   Иеремия обернулся.
   — То же имя носил Иерусалимец. Он ездил в этих местах лет двадцать назад. Вы, конечно, про него слышали?
   Шэнноу закрыл глаза. Двадцать лет?
   Он услышал, как закрылась дверь, и некоторое время лежал, глядя в оконце на далекие звезды.
   — Как вы себя чувствуете? И, пожалуйста, не лгите мне! — сказал доктор Мередит. Исида улыбнулась и не сказала ничего, но подумала: был бы Мередит таким властным в житейских делах, как со своими пациентами! Протянув руку, она погладила его по щеке. Он залился румянцем и сказал:
   — Я все еще жду ответа! — но голос у него смягчился.
   — Чудесный вечер! И я чувствую такое спокойствие!
   — Это не ответ! — рассердился он.
   — Придется довольствоваться этим, — сказала она. — Я не хочу сосредоточиваться на моей… слабости. Мы оба знаем, где кончится мой путь. И ничем не можем этому воспрепятствовать.
   Мередит вздохнул, его голова поникла, рыжая прядь упала на лоб. Исида отбросила ее.
   — Вы такой кроткий, — сказала она.
   — Никчемный, — грустно вздохнул он. — Я знаю название вашего недуга, названия лекарств, которые могли бы с ним справиться. Гидрокартизон и флудрокартизон. Даже знаю необходимые дозы. Но я не знаю, как получают эти стероиды и из чего.
   — Не важно, — успокоила она его. — Небо прекрасно, и я жива. Поговорим о чем-нибудь другом. Я хотела бы спросить вас о нашем… госте.
   Мередит помрачнел.
   — Что о нем сказать? Он не фермер, это ясно.
   — Я знаю. Но почему ему изменила память? Мередит пожал плечами:
   — Скорее всего тут свою роль сыграл удар по голове. Но у амнезии есть много причин, Исида. И для ответа на этот вопрос мне необходимо узнать точный характер повреждения и все то, что к нему привело.
   Она кивнула и взвесила, не рассказать ли ему то, что узнала сама.
   — Сначала сказала она, — расскажите мне про Иерусалимца.
   Он засмеялся — жестким смехом, и лицо его посуровело.
   — Благодарю Господа, что мне не довелось с ним повстречаться. Он был кровожадным варваром, обретшим малую толику славы, причем куда большую, чем он заслуживал. И потому лишь, что нами управляет другой кровожадный варвар, который благоговеет перед всеми видами насилия. Йон Шэнноу был убийцей по призванию. Отбрасывая нелепые псевдорелигиозные тексты, которые теперь публикуются, он был бродягой, которого насилие и кровь притягивали, как муху притягивают конские яблоки. Он ничего не воздвиг, ничего не написал, ничего не породил. Он был как ветер, дующий над пустыней.
   — Он сражался с исчадиями, — сказала Исида, — и уничтожил силу Хранителей.
   — Вот именно, — резко перебил Мередит. — Он сражался и уничтожал. А теперь в нем видят прямо-таки спасителя, темного ангела, посланного Богом. Иногда я спрашиваю себя: избавимся ли мы когда-нибудь от людей вроде Шэнноу?
   — Значит, вы видите в нем носителя зла?
   Мередит встал и подбросил хворост в угасающий костер, потом вновь сел напротив Исиды.
   — На этот вопрос трудно ответить. Насколько мне известно, он не был наемным убийцей и никогда не убивал ради наживы. Он сражался с теми, кого считал преступниками против Бога и людей, и убивал их. Я говорю о том, Исида, что он сам решал, кто преступник, и сам творил то, что считал правосудием. В любом цивилизованном обществе подобное было бы неприемлемым. Видите ли, Исида, это создает прецедент, толкает других людей следовать его ходу рассуждений и убивать всех, кто с ними не согласен. Таких людей, как Диакон, например. Когда исчадия восстали против нас, он уничтожил не только их войско, но и их города обрек на жуткие разрушения. А почему? А потому, что он сам решил, что они плохие люди. Тысячи простых фермеров и ремесленников были убиты. Это был геноцид. Уничтожение всей расы. Вот наследие людей вроде Йона Шэнноу. Но скажи мне, какое отношение это имеет к нашему «гостю», как ты его назвала?