Герберт Фрэнк. Ящик Пандоры

   – Сознательная регуляция, – пояснил Томас.
   – Или адаптивная эволюция на протяжении многих эпох.
   Томас покачал головой. Была и третья возможность, но упоминать о ней при Оуксе он не хотел. Что, если Корабль создал эту планету такой, какой нашли ее пришельцы? Но зачем это могло ему понадобиться?
   Оукс решил, что для этой встречи достаточно. Жест сделан. Все видели, как он заинтересован. Охрана ждет у люка. Разболтают непременно. Потери слишком велики, и кэп лично взялся за расследование. Пора сворачивать проект.
   Он расслабился. Все идет по плану.
   «Он отпустит нас без борьбы, – подумал Томас. – Ладно же, Корабль. Я загляну в один из твоих тайников. Если ты сотворил эту планету, чтобы научить нас богоТворить, то разгадка должна таиться в море».
   – Когда вернетесь, я потребую от вас полного отчета, – предупредил Оукс. – Ваши данные могут помочь нам развить марикультуру. – И он ушел, нарочито громко бормоча себе под нос: – Разумные водоросли, надо же!
   Выходя из ангара, Оукс подумал, что это было лучшее его представление. И все зафиксировано сенсорами, все записано и сохранено. Когда случится… то, что запланировал Льюис, отрывки записи сработают в его пользу.
   «Все видели, как я тревожился?»
   Томас глядел в спину Оуксу из открытого люка, пока тот не скрылся в сумерках, потом нырнул обратно, чтобы в последний раз проверить механизмы капсулы. Может, Оукс что-нибудь испортил? Нет, все вроде в порядке. Он глянул на командирское кресло, потом на соседнее, слева, где сядет Ваэла. Погладил обивку.
   «Старый я дурак. Но что мне было делать? Тратить драгоценное время на нелепый флирт? А если бы она отказала? Что тогда, старый глупец?
   Старый!»
   Кто, кроме Корабля, подозревает, насколько он стар? Он – оригинал. Пусть клон, двойник и все равно – оригинал. Никто из живущих не мог сравниться с ним по возрасту.
   Так сказал Корабль.
   – Ты не веришь Мне, мой бес?
   Ответ прервал поток мыслей Томаса, как всплеск помех. Он отозвался вслух, как часто делал, отвечая Кораблю без свидетелей. И пусть те, кто видел, считают его безумцем.
   – Не все ли Тебе равно, верю ли я?
   – Мне не все равно.
   – Тогда я имею преимущество перед Тобой.
   – Ты сожалеешь, что согласился сыграть со Мной?
   – Я свое слово держу.
   – И ты дал слово Мне.
   Томас знал, что не имеет значения, вслух он отвечает Кораблю или про себя, но удержать слова на языке у него не было сил:
   – Дал слово Богу или Сатане?
   – И кто может ответить на твой вопрос?
   – Может быть, Ты – Сатана, а я – Бог.
   – Уже близко, мой Фома неверующий!
   – Близко к чему?
   – Это ты Мне скажи!
   Как обычно, разговор не привел ни к чему – только лишний раз показал, кто здесь хозяин, а кто – слуга. Томас со вздохом опустился в командирское кресло и принялся проверять индикаторы на пульте – больше чтобы отвлечься, чем по необходимости. Оукс явился сюда не ради саботажа. Он играл роль в каком-то спектакле.
   – Мой бес?
   Значит, Корабль еще не закончил с ним.
   – Да, Корабль?
   – Ты должен кое-что узнать.
   Сердце заколотилось в груди. Корабль редко делился информацией по своей воле; это должно было быть нечто важное.
   – Что?
   – Помнишь Хали Экель?
   Знакомое имя… да, он наткнулся на него в досье Паниля, которое собрала Ваэла.
   – Подружка Паниля, медтехник. А что?
   – Я показал ей долю основного человеческого прошлого.
   – Повтор? Но Ты сказал…
   – Долю, а не повтор, мой бес. Пойми различие. Когда нужно преподать кому-то урок, ты не станешь показывать всю учебную запись, можно обойтись только определенным участком, долей.
   – И я сейчас живу в такой доле времени?
   – Нет. Это оригинальная пьеса, прямое продолжение.
   – Зачем Ты мне это объясняешь? Что Тебе нужно?
   – Потому что ты учился на капеллана. Тебе важно знать, что испытала Хали. Я показал ей случай с Иисусом.
   Во рту у Томаса пересохло.
   – Лобное место? – переспросил он, чуть помедлив. – Зачем?
   – Ее жизнь была слишком банальна. Она должна узнать, как далеко может зайти священное насилие. Да и тебе не мешало бы напомнить.
   Томас представил себе выросшую на борту девушку, столкнувшуюся внезапно с ужасом распятия. Гнев вскипел в нем, и Томас дал ему выход.
   – Ты вмешался в игру, верно?!
   – Это и Моя вселенная, бес. Не забывай.
   – Зачем?!
   – Это только прелюдия. Паниль обнаружил расставленную тобой ловушку и избежал ее. Ваэла потерпела неудачу.
   Томас знал, что не сможет скрыть восторг, – и не пытался.
   – Паниль – Твоя марионетка? – задал он все же мучивший его вопрос.
   – А ты?
   Томас задохнулся. Ну почему все идет не так?
   – Как он распознал ловушку? – спросил он, когда способность говорить вернулась к нему.
   – Открывшись ей.
   – И как это понимать?
   – Ты не открыт опасности, как должен бес Мой.
   – А Ты говорил мне, что не станешь вмешиваться в ход событий!
   – Никогда не говорил Я такого, лишь обещал тебе, что никакая внешняя сила не будет управлять полетом костей.
   Томас вдумался в слова Корабля, пытаясь одновременно побороть чувство глубочайшего отчаяния. Но не в его силах было терпеть.
   – Ты играешь со мной! Ты можешь делать все, что Тебе вздумается, и не называешь это все…
   – Ты тоже можешь сделать все, чего захочешь.
   Томас застыл. Что за силы передал ему Корабль? Сам он никакой мощи в себе не чувствовал. Перед всеприсутствием Корабля он казался себе беспомощным. И к чему было упоминание о Хали Экель и случае с Иисусом?
   – Мой бес, – снова заговорил Корабль. – Повторяю тебе – есть события, возможные лишь тогда, когда они непредвиденны. Ваэла испытывает к юному Панилю искреннее влечение.
   «Юному Панилю!»
   – Зачем Ты мучаешь меня?! – вырвался крик из глубины опустошенного сердца Раджи Томаса.
   – Ты мучаешь себя сам.
   – Так говоришь Ты!
   – Когда же ты очнешься?
   В беззвучном голосе Корабля явственно звучало разочарование.
   Томас понял, что он больше не боится. Он слишком устал. И оставаться в субмарине у него не было больше причин. Оукс одобрил экспедицию. Завтра они отправятся в назначенное время – и Ваэла, и Паниль, и он сам.
   – Я проснусь завтра утром, Корабль, и поведу это суденышко.
   – Если бы так…
   – Ты собираешься меня остановить?
   Странно, но Томаса почти обрадовала перспектива прямого вмешательства Корабля.
   – Остановить? Нет. Эта пьеса, похоже, должна быть сыграна до конца.
   Грусть ли прозвучала в голосе Корабля – Томас не мог сказать с уверенностью. Он откинулся на спинку кресла. Между лопатками притаилась грызущая боль. Он закрыл глаза, передавая мыслью свою усталость и отчаяние.
   – Корабль! Я знаю – мне ничего не скрыть от Тебя. И Ты знаешь, почему я завтра уйду в море.
   – Да. Я знаю даже то, что ты от себя скрываешь.
   – Теперь Ты работаешь моим психиатром?
   – И кто из нас пытается заменить другого? Вот вечный вопрос.
   Томас открыл глаза.
   – Я должен.
   – Так рождается иллюзия, называемая людьми «кысмет».
   – Я слишком устал, чтобы играть словами.
   Он соскользнул с командирского кресла, встал, держась за подголовник.
   – Завтра все мы можем погибнуть, – пробормотал он себе под нос. – Ваэла, Паниль, я.
   – Должен предупредить, – откликнулся Корабль, – что склонность к трюизмам суть самая скучная из всех людских слабостей.
   Томас ощутил, как отходит на задний план навязчивое присутствие Корабля в его сознании, но знал – оно не уйдет полностью. Куда бы он ни шел, что бы ни делал – Корабль всегда с ним.
   Мысли его вернулись к тем далеким временам, когда его учили (нет, скорей натаскивали) не просто на психиатра – на капеллан-психиатра.
   «А бойтесь более того, кто может и душу и тело погубить в геенне».^[6]
   Старик Матфей знал, как вселить в душу страх Божий!
   Томас сообразил, что не сразу сумел превозмочь острый ужас, сковавший его.
   «В раннем возрасте, – напомнил он себе, – дрессировка наиболее успешна».

   Ибо человек не знает своего времени. Как рыбы попадаются в пагубную сеть, и как птицы запутываются в силках, так сыны человеческие уловляются в бедственное время, когда оно неожиданно находит на них.^[7]

Христианская «Книга мертвых», из корабельных архивов.

   Вернувшись на Корабль с лобного места, Хали долго еще не могла найти в себе силы покинуть комнату. Раз за разом она оглядывала тускло освещенное тесное помещение – тайник, где Керро столько часов провел, причащаясь словам Корабля. Она вспоминала – одолженное ей тело старухи, боль в непослушных коленях, в согбенной спине. Прежнее, до мелочей знакомое тело вдруг ощутилось заново со слепящей ясностью.
   И вспомнился человек, прибитый к деревянному кресту на холме. «Какая дикость!»
   Иешуа.
   Она прошептала его имя вслух:
   – Иешуа.
   Легко было понять, как это сочетание звуков преобразовалось в Иисус и даже в Хесус – имя Льюиса.
   Но понять, зачем стала она свидетельницей его смертных мук, Хали не могла. Она не понимала. И странно – ей ведь не встречались упоминания об этом давнем случае ни в учебных программах корабля, ни в рассказах рожденных на Земле корабельников.
   В первые же секунды после возвращения она задала этот вопрос Кораблю и получила загадочный ответ:
   – Потому что в прошлом человечества кроются события, которые не следует забывать.
   – Но почему я? Почему сейчас?
   Ответом послужило молчание, и Хали решила, что ответ ей придется искать самой.
   Она уставилась на комконсоль. Место за учебным терминалом теперь принадлежало ей, она знала это. Керро ушел… на нижсторону. Корабль привел ее сюда, подарил его убежище.
   Смысл был ясен: «Больше Керро Паниль сюда не придет».
   Опустошающее чувство потери затопило ее. Хали смахнула с ресниц слезы. Здесь оставаться не стоит. Она поднялась и, подхватив прибокс, выскользнула через входной люк.
   «Почему я?»
   Из софтверного хранилища она пробралась в переход Д, ведущий обратно в медсектор, в хитросплетения корабельного чрева.
   Прибокс пискнул, и Хали вздрогнула.
   – Экель слушает, – ответила она и подивилась, как молодо звучит ее голос после того, старушечьего, исходившего из уст взятого взаймы тела.
   Прибокс потрещал секунду.
   – Экель, зайдите в кабинет доктора Ферри.
   Она нашла сервок и, вместо того чтобы идти пешком, покатила в медсектор.
   «Ферри, – думала она. – Меня переводят? Может, я отправлюсь на нижсторону к Керро?»
   Мысль о Керро воодушевляла ее, но отправляться на нижсторону было страшновато. Слишком много нехороших слухов гуляло о таких назначениях. И в последнее время оттуда никто не возвращался – никто, кроме немногих из узкой верхушки медсектора. Занятая работой, Хали никогда раньше не задумывалась об этом, но теперь проблема вдруг обрела жизненную важность.
   «Зачем им столько народа?»
   Утечка с Корабля оборудования и продовольствия уже давно служила постоянной темой тревожных разговоров. Повторяющиеся раз за разом дневные задания требовали приложить еще больше усилий… Но о пропавших людях мало кто вспоминал.
   «Нас приучили не замечать, что все мы окончательно смертны. Не потому ли Корабль показал мне Иешуа?»
   Эти слова заполняли ее мысли, слышались в гуле сервока, везущего Хали в медсектор, к Уинслоу Ферри.
   Ей было ясно, что, хотя жизнь Иешуа завершилась, его слова продолжали оказывать влияние на мир. Пандора была местом великих свершений. Она пожирала оборудование, продукты, людей. Какое влияние окажет на будущее она?
   «Завершение…»
   Сервок остановился. Оглянувшись, Хали увидала, что находится на стоянке для сервоков в медсекторе, а люк кабинета Ферри – прямо перед ней. Открывать люк ей не хотелось. Тело ее все еще трепетало после ниспосланных Кораблем испытаний, и Хали не хотелось, чтобы Ферри ее трогал. Не в том даже дело, что она не любила старого дурака. Он слишком много пил – спиртное ему привозили из Колонии, – и он всегда пытался дотронуться до нее.
   Все знали, что спиртное ему привозит Демарест. После ее визитов у него всегда пополнялись запасы.
   «На его талоны столько не выменяешь».
   Хали уставилась на запертый люк. Что-то определенно было не так – и на нижстороне, и на борту. Почему Рашель Демарест вообще брала на себя такой труд?
   «Если она приносит ему вино – то что получает взамен?»
   Любовь? Почему бы нет? Даже такие невротики, как Ферри и Демарест, нуждаются в любви. Или… если не в любви, то хотя бы в половых партнерах.
   Омерзительный образ вонючего встал у нее перед глазами. Она ощутила его прикосновение – так отчетливо, словно пальцы его дотрагивались до ее нынешнего юного тела. Она невольно потерла плечо.
   «Может, так они и становятся такими непотребными. Без любви… нет любимых».
   Но нарушить приказ она не могла. Соскользнув с сервока, она пересекла коридор. При ее приближении затворы люка отщелкнулись. Звук этот почему-то напомнил Хали стук меча, покидающего ножны.
   – А, Хали, дорогая моя. – Ферри развел руки.
   – Доктор Ферри. – Она кивнула.
   – Садись куда пожелаешь.
   Он похлопал по диванчику рядом с собой. Хали устроилась напротив, в кресле, спихнув с него ворох бумаг и дискет. Несмотря на все усилия кондиционеров, в кабинете попахивало брагой. Ферри был, похоже, пьян… или просто в хорошем настроении.
   – Ха-али, – повторил он, вытягивая ноги так, чтобы коснуться ее лодыжки. – Тебя переводят.
   Она снова кивнула.
   – На нижсторону?
   – Тебя отправляют в натали, – ответил Ферри.
   Новость застала Хали врасплох. Девушка глупо заморгала. «В натали?!» Она никогда не стремилась в элитную команду акушеров, принимавших все естественные роды. Даже не надеялась. Мечтала – да… но она никогда не добивалась невозможного.
   – И как тебе это нравится? – поинтересовался Ферри, подталкивая ее ногу своей.
   «В натали! Ежедневно сталкиваться с таинствами богоТворения!»
   Она молча кивнула сама себе. Она войдет в число избранников, открывавших люк к тайне жизни… она поможет растить детей на борту, пока в возрасте семи анно они не разойдутся по своим школам и интернатам.
   Ферри усмехнулся красными от вина губами.
   – Ты, кажется, потрясена. Не веришь?
   – Я… верю, – пробормотала Хали. – Я подозревала, что это… – она обвела кабинет рукой, – из-за перевода, но…
   Ферри не откликнулся, и девушка продолжила:
   – Я думала, меня пошлют на нижсторону. В последнее время туда всех переводят.
   Уинслоу поставил локти на стол и подпер руками подбородок.
   – Ты не рада новому заданию?
   – Ох, я рада, конечно, только… – Хали потерла горло. – Я не думала, что я… то есть… Почему я?
   – Потому что заслуживаешь этого, дорогая. – Он хохотнул. – И есть план перевести наталей на нижсторону. Так что ты сможешь получить лучшее из обоих миров.
   – На нижсторону? – Хали покачала головой. Слишком много потрясений валилось на нее одно за другим.
   – Да, на нижсторону, – терпеливо повторил Ферри, словно ребенку.
   – Но я думала… то есть первейшее положение богоТворения – что мы отдаем наших детей Кораблю до исполнения им семи лет. Корабль назначил наталей родохранителями… их место здесь, их сословие…
   – Не Корабль! – хрипло перебил Ферри. – Это сделал какой-то кэп. Решение оставлено за нами.
   – Но разве Корабль…
   – Нигде не записано, что такова воля Корабля. Теперь наш кэп решил, что перевод наталей на нижсторону не будет нарушением богоТворения.
   – И… сколько… когда?…
   – Быть может, пандоранский анно. Ты понимаешь – помещения, припасы, политика. – Он махнул рукой.
   – Когда мне отправляться к наталям? – Завтра. Передохни. Перевези вещи. Поговори с… – Ферри выдернул из вороха на столе записку, прищурился, – с Узией. Теперь ты у нее под началом.
   Его нога коснулась пятки Хали, потерла подъем стопы.
   – Спасибо, доктор. – Она поджала ноги.
   – Не вижу благодарности.
   – И все равно спасибо, особенно за отпуск. Мне нужно освежить кое-что в памяти.
   Он поднял пустой бокал.
   – Можем выпить… в ознаменование…
   Хали покачала головой, но не успела выговорить «Нет», как Ферри с ухмылкой подался к ней.
   – Скоро будем соседями. Выпьем хоть за это.
   – О чем вы?
   – Нижсторона. – Он подсунул ей бокал. – После наталей…
   – Но кто же останется здесь?
   – В основном производственные мощности.
   – Корабль? Фабрика? – Она порозовела от гнева.
   – Почему нет? На что он нам еще сгодится, когда мы будем на нижстороне?
   Хали вскочила.
   – Да вы… да ты родной матери лоботомию сделаешь!
   Под изумленным взглядом Ферри она развернулась и выскочила из люка.
   И всю дорогу до каюты в ушах ее звучал Иешуа: «Ибо если с зеленеющим деревом это делают, то с сухим что будет?»

   Люблю смотреть, как все сходится.

Керро Паниль, «Записные книжки».

   Ночьсторона за ночьстороной – всегда ночьсторона! Что за ужас!
   Легата очнулась в темноте на полу в корабельной каюте. Гамак опутывал ее рваными клочьями кошмаров. Кожу леденили пот и страх.
   Рассудок возвращался постепенно. Легата ощупала остатки гамака на себе и под собой, холодный пол.
   «Я на борту!» Она прибыла прошлой деньстороной по приказу Оукса – тому доложили, будто Ферри слишком глубоко ушел в запой, чтобы от него была польза. Загнав челнок в знакомый ангар, Легата была потрясена тем, как мало рабочих встретило ее. Льюис устраивал настоящие налеты на борт, прореживая ряды корабельников, чтобы возместить потери в Редуте.
   «Сколько же человек он потерял на самом деле?»
   Она выдернула из-под себя клочья гамака и швырнула в темноту.
   Предупрежденный о ее приходе Ферри наглотался стимуляторов и представлял собой трясущуюся развалину. Легата устроила ему разнос с удивившей ее саму яростью и забрала последние запасы выпивки – по крайней мере, она надеялась, что последние.
   «С кошмарами надо что-то делать».
   Пробуждение смазало детали, но она помнила – ей снилась кровь и десятки остроносых орудий, врезающихся в ее нежную плоть, и над всем этим – кривая улыбка Моргана Оукса. Улыбка Оукса… но глаза Мердока, и где-то вдали… хохот Льюиса.
   Она нашарила в темноте обрывки простыни, целую подушку, скомкала все и поползла по полу каюты на коврик. Только раз в жизни она чувствовала себя такой разбитой, опустошенной… беспомощной.
   «В Комнате ужасов».
   Потому она и рванулась бежать П – чтобы вернуть хоть каплю самоуважения. Самоуважение вернулось… но не сохранилось воспоминаний.
   «Что случилось в той комнате? Что за игру затеял Морган? Зачем он отправил меня сюда?»
   Вводную часть она помнила вполне ясно. Все очень невинно. Оукс налил ей пару бокалов, оставил кассету с голозаписью, содержавшей… как он выразился? – «некоторые наслаждения, доступные тем, кто может их себе позволить».
   Начал он с того, что показал технические отчеты и диаграммы о ходе проводимых Льюисом работ по спецклонам. Алкоголь тогда путал мысли, но большая часть его слов в памяти застряла.
   – Льюис произвел прелюбопытные модификации в процессе клонирования, – говорил Оукс.
   «Действительно – прелюбопытные».
   Льюис мог вырастить клон тридцати биологических лет за десять суток.
   Он мог подгонять клонов под определенные функции.
   Глядя на голографические изображения клонов, созданных в Первой лаборатории, Легата еще подумала, что может поиграть с Оуксом в эту игру, только по ее правилам.
   «Я даже не знала, что за игру он затеял!»
   Когда Оукс предложил ей провести инспекцию в Первой лаборатории, она не подозревала, что он хочет с ней… ждет от нее…
   «Нет ничего святого!»
   Эта мысль не оставляла ее. Легата полной грудью вдохнула сладкий отфильтрованный бортовой воздух. Совсем не такой, как на нижстороне. Она знала, что тратит время попусту. Прежде чем возвращаться к Оуксу, она должна кое-что сделать.
   «Он полагает, что ему меня больше нечего бояться. Пусть продолжает так думать».
   Силы ее не иссякли. Но после того, что сотворил с нею Оукс, после Комнаты ужасов, Легате начало казаться, что она единственная, кто знает его достаточно хорошо, чтобы победить. Он не станет мешать ей, пока не увидит в ней угрозу… или вызов своей власти.
   «Пока он жаждет моего тела… а теперь я знаю, что за игру мы ведем…»
   Но напряжение копилось в ней – ночные кошмары… выпавшие воспоминания…
   Она треснула по полу кулаками. Тревога росла в ней, точно живое существо, словно дитя, зачатое в насилии. Смятенные ее чувства казались ей вершиной, и с этой вершины она оглядывала свое настоящее, как, говорят, умирающие охватывают одним взглядом всю прошлую жизнь.
   Болели разбитые о металл руки.
   «Капеллан должен рассеивать тревоги, а не рождать их!»
   Капеллан. Она как-то нашла первоначальное значение слова и очень удивилась, увидав в распечатке: «Хранитель священных реликвий».
   Каковы священные реликвии Корабля?
   Люди?
   Она заставила себя постепенно расслабиться в темноте бортовой каюты, но сознание ее продолжали занимать вопросы без ответов, и снова ей не хватало воздуха. Накатило головокружение, и память выбросила единственный смазанный кадр – Легата в Комнате ужасов касается рукоятки, а напротив нее – искаженное лицо клона и распахнутые от ужаса глаза…
   «Повернула я рукоятку? Я должна знать!»
   Она свернулась клубком, чтобы не биться снова о палубу.
   «Сама я повернула ту рукоятку или моей рукой двигал Оукс?»
   Она затаила дыхание, зная, что обязана вспомнить. Должна. Так же, как должна уничтожить Оукса, – единственная, кому это под силу.
   «Даже Корабль не может уничтожить его. – Она вгляделась в темноту. – Не можешь, правда, Корабль?»
   Чужие мысли проникли в ее мозг – головокружение, морок, – она встряхнула головой, отгоняя наваждение.
   «Нет… ничего… святого…»
   Тело ее сотрясли судороги.
   «Комната ужасов…» Нет, она должна вспомнить, что там произошло! Должна познать пределы своей силы, прежде чем испытывать чужую. Должна прочесть пустые страницы своей памяти, иначе Оукс и дальше будет владеть ею – не телом ее, но самым глубинным «я». Он будет ее хозяином.
   Кулаки ее сами собой сжались. Болели проткнутые ее же ногтями ладони.
   «Я должна вспомнить… должна…»
   Еще одно смазанное воспоминание, и Легата уцепилась за него: Джессуп, разминающий ее увечную плоть неожиданно нежными пальцами, чьего уродства она не замечала тогда.
   Это была правда.
   Легата заставила себя разжать кулаки, выпрямить ноги. Потом она села по-турецки на коврик, потная и нагая. Пошарила одной рукой в темноте, нашла конфискованную у Ферри бутылку вина. Руки ее так тряслись, что она побоялась раздавить бокал, – кроме того, за ним надо было встать, включить свет, рыться в шкафчике. Она сорвала пробку и глотнула прямо из горлышка.
   В конце концов некоторое подобие покоя вернулось к ней. Легата нашла выключатель, зажгла тусклый желтоватый свет и вернулась к бутылке. «Еще, что ли, выпить?» Тут же представила себя дошедшей до нынешнего состояния Ферри. «Ну нет!» Должен быть способ получше. Она закупорила бутылку, сунула в шкафчик и уселась на коврике, с усилием вытянув ноги.
   Что же делать?
   Взгляд ее упал на зеркало у люка, и при виде своего отражения Легата застонала. Она любила свое тело – гибкое, крепкое. Мужчинам оно казалось исключительно женственным и мягким – иллюзия, создаваемая пышной грудью. Но даже груди ее были тверды на ощупь – пекторальные мускулы, накачанные во время жестоких тренировок, которыми – как мало кто знал, кроме нее самой и Оукса – Легата наслаждалась. Сейчас на животе ее, на руке, особенно на бедрах, где тело уже становилось мягче, – всюду виднелись красные ссадины от кошмарной борьбы с гамаком.
   Легата вдумчиво глянула на свою левую руку. Пальцы ныли. В этой хрупкой руке и этих пальцах таилась сила пятерых крепких мужчин. Легата поняла это еще в детстве, но, опасаясь, что это обречет ее на физический труд взамен умственного, скрыла свой дар. Но от отражения в зеркале было не скрыться – от разорванного в клочья гамака и ссадин на коже.
   Что же делать?
   Выпить еще она уже отказалась. На коже стыл пот. Густые волосы, промокшие у корней до черноты, липли к лицу и шее, но капли хотя бы не стекали между лопатками.
   Из глубины зеркала смотрели зеленые глаза, проникая в душу, точно сенсоры-шпионы Оукса.
   «Будь он проклят!»
   Поморщившись, Легата зажмурилась. Должен ведь быть способ снять блокировку памяти! «Что со мной случилось?»
   «Комната ужасов».
   Она повторила это вслух.
   – Комната ужасов.
   Жуткие пальцы Джессупа разминали ее спину, шею.
   И внезапно рассудок ее волной затопили образы. Поначалу разрозненные – там мелькнувшее лицо, там чья-то рука. Спазмы и совокупления. Вереница скорбных клонов, оседлавших друг друга, потеющих, потрясающих скользкими уродливыми гениталиями…
   «Я не взяла ни одного!»
   Клонов устрашила ее чудовищная сила.
   «Кровь!» На руках ее была кровь.
   «Но я не присоединилась к ним! Нет!» Это она знала. И знание это придало ей новых сил. Когда она снова посмотрела в зеркало, оттуда на нее глянуло воплощение свободы.