Герберт Фрэнк. Ящик Пандоры

   «Но я был тогда глух, только не понимал этого».
   В пятидесятом доке ему велели подождать в каморке без стульев и скамеек, слишком тесной, чтобы, присев на пол, вытянуть ноги. Напротив входного люка виднелся еще один. Над обоими поблескивали линзы сенсоров, и Керро понял, что за ним следят.
   «Почему? Чем я мог прогневать босса?»
   Ожидание тревожило.
   «Зачем надо было меня торопить – чтобы теперь мариновать здесь?»
   Все как в те далекие времена, когда мать привела его к корабельникам. Тогда ему, земному ребенку, было пять лет. Мать за руку отвела его к пандусу, ведущему в приемник. Керро не знал даже, что такое Корабль, но что с ним происходит – понимал вполне ясно, потому что мать все ему объяснила очень серьезно.
   Керро прекрасно помнил тот зеленый весенний день, наполненный запахом влажной земли, не изгладившийся из памяти за все корабельные дни, пролетевшие с той поры. За плечом мальчик нес ситцевый узелок, куда мать сложила все его пожитки.
   Поэт глянул на свой мешок, куда набросал собственных вещей для полета на нижсторону. Да, этот узелок будет побольше… и потуже.
   А его сверток в тот давно ушедший день не мог весить больше четырех килограммов – предел, установленный корабельным приемником. Там лежала в основном сшитая для мальчика матерью одежда. Янтарно-желтая вязаная шапочка сохранилась у него до сих пор. А еще там были четыре фотографии. На одной отец, которого маленький Керро никогда не видел, отец, погибший в море. Смуглый, рыжеволосый мужчина улыбался со снимка, согревая сыну душу. На другой фотографии была мать, неулыбчивая и изможденная; лишь глаза напоминали о ее былой красоте. На третьем снимке родители отца напряженно вглядывались в объектив. И, наконец, на последнем, чуть побольше остальных, был изображен «родной дом» – всего лишь клочок земли, напомнил себе Керро, на другом клочке – планете, давно сожженной дотла взрывом сверхновой. Осталась только фотография, завернутая вместе с остальными в желтую вязаную шапочку. Сейчас они лежали в его мешке. Когда корабельники пробудили Керро, мальчик нашел все свои вещи в гибербаке.
   – Я хочу, чтобы мой сын выжил, – говорила тогда мать, отдавая его приемщикам. – Нас двоих вы брать отказываетесь, но уж его-то лучше возьмите!
   Угроза в ее голосе звучала ясно. Возьмите, иначе она сотворит что-нибудь от отчаяния. Отчаяние многие подвигло на насилие в те дни. Корабельников ее слова скорей позабавили, чем встревожили. Но они приняли юного Керро и уложили в спячку.
   – Керро – так звали моего отца, – объясняла мать, раскатывая «рр». – Вот так это произносится. Он был полупортугалец, полусамоанец. Красивый мужчина. Моя мать была уродлива и сбежала с другим… а отец всегда был красив. Пока его акула не сожрала.
   Маленький Керро знал, что его папа тоже ходил в море. Отца звали Арло, и его народ бежал из Галлии на южные Чинские острова, за моря, разделившие беженцев и их гонителей.
   «Сколько же лет прошло?» – мелькнуло в голове.
   Он знал, что гибернация останавливает биологические часы, но что-то другое продолжало тикать… тикать… тикать… «Вечность». Свеча поэта. Те, кто сейчас заставлял его ждать, не понимали, как поэт может притушить или разжечь свечу. Он знал, что его проверяют, но корабельники, согбенные у экранов, не знали, что их проверки он уже преодолел с помощью Корабля.
   Керро убивал время, вспоминая один из таких экзаменов. Тогда он еще не понимал, что его проверяют, это пришло поздней. Ему было шестнадцать, и он очень гордился своими умением порождать чувства при помощи слов. Юноша запустил комконсоль в потайной комнате за архивами – чтобы измерить собственное любопытство.
   Разговор начал Корабль. Это было необычно само по себе – как правило, Корабль лишь отвечал на вопросы. И первые же слова поразили Керро.
   – Ты, как все прочие поэты, верно, думаешь, что ты – Бог?
   Керро подумал.
   – Весь мир есть Бог. Я – часть мира.
   – Разумный ответ. Ты самый разумный поэт из всех, кого Я помню.
   Юноша смолчал, напряженно ожидая продолжения. Он знал, что Корабль редко раздает простые ответы и никогда – пустые похвалы.
   Слова Корабля, как всегда, застали его врасплох.
   – Почему ты не надел свою серебряную сетку?
   – Я ничего не сочиняю.
   И снова к первому вопросу:
   – Для чего нужен Бог?
   Ответ пришел в голову цельным, как стихотворная строка.
   – Для ответов, а не решений.
   – Разве Бог не может ничего решить?
   – Бог – это источник знаний, а не решений. Решения принимает человек. Если Бог принимает решения, они принадлежат человеку.
   Если Корабль мог чувствовать восторг, именно эту эмоцию он и передал в этот миг Керро. В том, какие ответы давал Корабль на вопросы юноши, содержался определенный смысл, но распознать его дано было только поэту. Керро учили задавать правильные вопросы… даже самому себе.
   Вопросы, которые подсказывало долгое ожидание в пятидесятом доке, были очевидны, но вот ответы на них поэту очень не нравились.
   Зачем тянуть? Это свидетельствовало о бессознательной черствости. И к чему Колонии поэт? Ради общения… или страхи Хали вот-вот подтвердятся?
   Люк перед ним отворился под слабый шелест сервомоторов.
   – Заходи, чего ждешь! – послышался голос.
   Узнавший его Керро постарался не выказать изумления, проходя в приемную. Люк за его спиной затворился. «Автоматически». И – да, перед ним сидел старый путаник, доктор Ферри.
   Вспомнив свой недавний опыт психоанализа, Керро постарался глянуть на старика с сочувствием. Получалось с трудом. Комната была стандартной, корабельной – четыре металлические стены, два люка, ни одного иллюминатора, инструменты на стеллажах. И все же в ней сосредоточивалась страшная власть над судьбами. Невысокий барьерчик перегораживал ее пополам. По другую сторону за массивной комконсолью восседал Ферри. К люку в дальней стене вели воротца.
   Керро пришло в голову, что Ферри даже для корабельника очень стар. Слезящиеся серые глазки полны напускной скуки, щеки обвисли. Дыхание его густо отдавало цветочными духами. В голосе слышалось коварство.
   – Со своим рекордером пришел, да, – пробурчал старик, набирая что-то на пульте, скрывавшем от взгляда его ноги, и бросая короткий взгляд на набитый мешок. – Что еще?
   – Личные вещи, одежда… пара памятных мелочей.
   – Хр-р-м-м. – Ферри ввел в машину еще что-то. – Посмотрим.
   Недоверие, прозвучавшее в этом слове, потрясло Керро. Он молча положил мешок на столик у пульта и стал смотреть, как Ферри перерывает его содержимое. Каждое прикосновение к личным его сокровищам отзывалось в душе поэта болью. Достаточно скоро стало ясно – Ферри ищет все, что может быть использовано как оружие. Значит, слухи не лгали. Приближенные Оукса действительно опасались за свои жизни.
   Старик поднял обеими руками плотно увязанную серебряную сетку.
   – Это еще что?
   – Это я надеваю, когда пишу стихи. Подарок Корабля.
   Ферри аккуратно положил сетку на столик и продолжил досмотр. Отдельные предметы одежды он разглядывал под сканером, но что он там мог видеть – оставалось загадкой, потому что Керро со своего места никак не мог увидеть экран, – и время от времени делал заметки на консоли.
   Керро не сводил взгляда с сетки. Что Ферри собирается с ней делать? Не отнять же!
   – Ты думаешь, – осведомился Ферри через плечо, подсовывая под линзы сканера очередную тряпку, – что наш корабль – это Бог?
   Просто «наш корабль»? Этот оборот речи удивил поэта.
   – Я… Да.
   Ему вспомнилась та единственная беседа, что он вел с Кораблем на эту тему. Тоже экзамен своего рода. Корабль есть Бог, и Бог суть Корабль. Корабль мог то, на что не способна смертная плоть… оставаясь смертное. Перед Кораблем расточалось пространство, и само время прерывало свой мерный ход.
   «Я тоже Бог, доктор Уинслоу Ферри. Но я не Корабль… или все же он? А вы, дорогой мой доктор, кто вы?»
   Причины, побудившие Ферри потешить свое любопытство, были ясны. Божественность Корабля для многих оставалась открытым вопросом. Было время, когда Корабль был просто кораблем. Это знали все – так говорилось в истории, которой учил сам Корабль. Когда-то он был лишь вместилищем для разумных смертных. Он существовал в ограниченном числе ведомых людям измерений, и у него была установленная цель. В его истории были и безумие, и насилие… а потом Корабль рухнул в Святую Бездну, сердце хаоса, ту меру, с которым соразмерить себя должен был каждый живущий.
   История Корабля была полна смутных путей и намеков на планету-рай, поджидающую человечество где-то впереди.
   Ферри же разоблачил себя как неверующего, одного из тех, кто усомнился в официальной версии истории. Сомнения эти процветали – Корабль не пытался подавить их. В тот единственный раз, когда Керро осмелился упомянуть об этом, Корабль ответил ясно и впечатляюще.
   – В чем цель сомнений, Керро?
   – В проверке знаний.
   – Могут ли твои сомнения помочь проверить исторические данные?
   Вопрос требовал раздумья.
   – Ты – мой единственный источник этих данных, – ответил Керро после долгого молчания.
   – Разве Я когда-либо снабжал тебя ложными данными?
   – До сих пор я не нашел неправды.
   – Умерит ли это твои сомнения?
   – Нет.
   – Тогда что ты можешь поделать с ними?
   Это требовало размышления более глубокого, и пауза перед ответом была дольше.
   – Отложу до той поры, когда их можно будет проверить.
   – Изменит ли это твое отношение ко Мне?
   – Отношения меняются постоянно.
   – О, как ценю Я общество поэтов!
   Керро прервал поток воспоминаний, сообразив, что Ферри обращается к нему и уже не в первый раз.
   – Я спросил, что это?!
   Керро глянул на то, что старик держал в руках.
   – Гребень моей матери.
   – Вот бестолочь! Из чего он сделан?!
   – Из черепашьего панциря. С Земли.
   В глазах Ферри вспыхнул отчетливый жадный блеск.
   – Ну… не знаю…
   – Это подарок моей матери – один из немногих, что у меня остались. Попробуйте забрать его, и я направлю Кораблю официальную жалобу.
   Ферри гневно нахмурился. Рука, сжимавшая гребень, задрожала. Но взгляд старика все возвращался к серебряной сетке. Он был наслышан об этом стихоплете, который ночами говорил с кораблем, и корабль отвечал ему.
   Старик в очередной раз набил что-то на пульте комконсоли и выдал самую долгую речь из всех, что Керро от него слышал:
   – На нижстороне ты приписан к Ваэле таоЛини – так тебе и надо. У причала пятьдесят Б ждет грузовик. Садись на него. Внизу она тебя встретит.
   Под насмешливым взглядом старика Керро запихал свое барахло обратно в мешок. «Спер он что-нибудь, не иначе, пока я ушами хлопал», – подумал Керро. Гнев Ферри был ему приятнее веселья, но перетряхивать мешок заново, чтобы проверить, не пропало ли чего, было никак невозможно. Что случилось с присными Оукса? Ни в ком из корабельников Керро не встречал такого коварства и жадности. Да еще его дыхание, отдающее мертвыми цветами!
   Керро завязал мешок.
   – Иди, тебя ждут, – отмахнулся Ферри. – Не трать зря времени.
   За спиной поэта снова отворился люк. Выходя, Керро затылком чувствовал сверлящий взгляд старика.
   Ваэла таоЛини? Никогда не слышал этого имени. «И почему так мне и надо?»

   Берегись – ибо я бесстрашен и тем могуч. Я буду ждать с терпением змия и разить ядом его. Ты раскаешься в нанесенных тобою обидах.

Слова чудовища Франкенштейна, из корабельных архивов.

   Нервный, раздраженный Оукс сидел в тени, глядя на голографическую проекцию.
   «Куда подевался Льюис?»
   За его левым плечом стояла Легата Хэмилл. Тусклое мерцание проектора высвечивало во мраке их черты. Оба пристально вглядывались в изображение.
   Проекция отображала коридор, проходивший за семнадцатым лазаретным отсеком, к арборетуму. Прямо на объектив шли Керро Паниль и Хали Экель. За их спинами, в конце коридора, смутно виднелся сад. Медтехник несла свой прибокс на плече, придерживая правой рукой ремни. У Паниля на поясе висели рекордер и кошелек с блокнотом и стилом. Белизна его комбинезона оттеняла черноту кудрей и бороды. Стянутая золотым кольцом коса падала на грудь. Форменными в его одежде были только ботинки.
   Оукс вглядывался в каждую мелочь.
   – Значит, об этом юноше сообщал Ферри?
   – О нем самом.
   Глубокое контральто Легаты отвлекло Оукса, и он секунду промедлил с ответом. За это время Паниль и Экель вышли из поля зрения одного сенсора, и ракурс видения камеры сменился.
   – Кажется, они нервничают, – заметил Оукс. – Знать бы, что они там писали в блокноте.
   – Любовные послания.
   – Но зачем писать, если…
   – Он поэт.
   – А она – нет. И кроме того, он противостоит ее натиску. Чего я не понимаю. Вполне фигуристая особь и весьма покладистая.
   – Взять его и прочесть блокнот!
   – Нет! Действовать осторожно и тонко. Черт! Куда подевался Льюис?!
   – Все еще не вышел на связь.
   – Черт, черт!
   – Его помощники утверждают, что Льюис занят какой-то… особой проблемой.
   Оукс кивнул. Особая проблема – на их языке это означало что-то требующее особой секретности. Мало ли кто может подслушать. Может, и вживленные передатчики не в силах сохранить такую тайну?
   Паниль и Экель остановились у дверей кабинета Ферри в медсекторе.
   Оукс попытался вспомнить, сколько раз видел на борту этого юношу. Паниль не привлекал его внимания до той поры, пока не стало ясно, что он может напрямую разговаривать с кораблем. И вдруг этот приказ отправить его на нижсторону!
   Зачем кораблю этот тип на нижстороне?
   Поэт! Кому вообще нужны поэты? Оукс решил, что в способность Паниля общаться с кораблем он все же не верит.
   Но корабль, а возможно – и этот… Раджа Томас… хотели видеть Паниля внизу.
   «Зачем?»
   Он крутил этот вопрос в уме и так и этак, но к ответу пока не приблизился.
   – Ты уверена, что запрос на Паниля пришел от корабля? – поинтересовался он.
   – Запрос пришел шесть суток назад… и я бы не назвала его запросом. Это больше походило на приказ.
   – Но от корабля, ты уверена?
   – Насколько вообще можно быть уверенным в чем-то. – Раздражение в ее голосе граничило с неповиновением. – Я воспользовалась вашим кодом и провела полную перекрестную проверку. Все сходится.
   Оукс вздохнул.
   «Почему именно Паниль?»
   Наверное, надо было уделять поэту больше внимания – он был одним из оригиналов, с самой Земстороны. Покопаться в его прошлом. Теперь это стало очевидно.
   Голопроектор показывал прощание Паниля и Экель. Поэт обернулся к невидимым зрителям широкой, мускулистой спиной. Легата обратила на это внимание Оукса.
   – Находишь его привлекательным, Легата? – пробурчал тот.
   – Просто хочу напомнить, что это парень не только цветочки горазд нюхать.
   – М-м-м…
   Оукс отчетливо ощущал исходящий от Легаты мускусный запах. До сих пор она не позволяла ему насладиться ее великолепно сложенным телом. Но Оукс был терпелив. Терпелив и упорен.
   Паниль распахнул люк в кабинет Ферри, и Оукс хлопнул ладонью по пульту, останавливая картинку. Еще раз пересматривать сцену с Ферри было выше его сил. Старый безмозглый маразматик!
   Чуть повернув голову, Оукс глянул на свою помощницу. «Великолепна!» Легата часто изображала из себя тупицу, но Оукс-то видел неизменно великолепные результаты ее трудов. Немногие на Корабле знали, что она неимоверно сильна – результат мутации. Под гладкой теплой кожей перекатывались могучие мышцы. Сама мысль об этом возбуждала Оукса. Зато все на борту знали, что она увлекается древней историей и постоянно клянчит из корабельных архивов распечатки старинных моделей одежды, чтобы сотворить для себя нечто похожее. Сейчас она была одета в короткую тунику, почти обнажавшую правую грудь. Тонкая ткань висела только на напряженном соске. И даже со своего кресла Оукс ощущал пульсирующую под кожей мощь.
   «Она меня дразнит?»
   – Скажи мне, для чего кораблю нужен поэт на нижстороне? – спросил он.
   – Придется подождать, чтобы выяснить.
   – Можно догадаться.
   – Возможно, все на самом деле просто и ясно – для общения с электро…
   – С кораблем ничего не бывает просто и ясно! И не надо при мне щеголять красивыми словечками! Это водоросли, обычные водоросли, которые очень нам мешают.
   Легата прокашлялась – первый признак неуверенности, который уловил в ней Оукс. Ему это понравилось. Да… скоро она будет готова для Комнаты ужасов.
   – Есть еще Томас, – проговорила она. – Быть может, он…
   – Я запрещаю тебе расспрашивать его о Паниле.
   Легата дернулась.
   – Вы довольны его ответами?
   – Я доволен тем, что он тебе не по зубам.
   – Мне кажется, вы слишком подозрительны…
   – С этим кораблем подозрительность излишней не бывает. Подозревать надо всех и вся и твердо помнить, что этого мало.
   – Но они просто двое…
   – Это приказ корабля. – Оукс помолчал, глядя на нее. – Твои слова – «приказ». Верно?
   – Насколько мы можем определить.
   – Нашла ты хоть малейший намек на то, что затея эта принадлежит не кораблю, а Томасу?
   – От Корабля поступил только один приказ – внести этого… Паниля… в списки колонистов.
   – Ты запнулась на его имени.
   – Из головы вылетело!
   Вот теперь она нервничает, злится. Оукс обнаружил, что наслаждается игрой. У этой Легаты есть потенциал. Надо только отучить ее говорить «Корабль» вместо «корабль».
   – Ты не находишь его привлекательным?
   – Не особенно.
   Легата принялась теребить краешек туники.
   – И разговоры Томаса с кораблем тоже нигде не зафиксированы?
   – Нет.
   – Тебе это не кажется странным?
   – В смысле?
   – Томас должен был выйти из гибернации. Кто отдал приказ? Кто наблюдал за процессом?
   – Никаких сведений.
   – Как может пройти незамеченным то, что, как мы точно знаем, случилось?
   Теперь к ее гневу добавился страх.
   – Не знаю!
   – Я ведь предупреждал – подозревать всех и вся.
   – Да! Именно так вы и говорили!
   – Хорошо… даже очень.
   Оукс снова повернулся к голопроекции.
   – А теперь иди и поищи снова. Может быть, ты что-то упустила.
   – Вы знаете, что я упустила?
   – Это, милая, ты должна выяснить сама.
   Оукс прислушался к шороху ее туники, когда Легата выбегала из комнаты. Плеснуло светом из растворившегося на миг люка, потом сумрак вернулся в свои права.
   Оукс переключился с записи на изображение в реальном времени, запрограммировав сенсоры следовать за Легатой по мере того, как она шла в архивы. Переключаясь от камеры к камере, он наблюдал за своей помощницей, пока та не уселась за пульт на командном уровне архивов и не затребовала нужные ей сведения. Оукс проверил, какие: все сообщения, которыми обменивались борт и Пандора, все ссылки на Раджу Томаса и Керро Паниля и… и Хали Экель не забыла.
   «Молодец, девочка».
   Теперь она предпримет следующий шаг – задействует кого-то из подручных Льюиса в качестве шпиона. Оукс знал, что Легата уже однажды изучала данные в архивах, но сейчас она просто вывернет каждое словечко наизнанку в поисках тайного шифра. Во всяком случае, на это он надеялся. Если тайна существует, Легата раскроет ее. Нужно только подтолкнуть, подвигнуть ее.
   «Подозревай всех и вся».
   Он выключил проектор и невидящим взглядом уставился в темноту. Скоро, очень скоро он окончательно переселится на нижсторону. Никогда не возвращаться в опасную тесноту борта! Пандора тоже опасна, но потребность в надежном убежище, где корабль не сможет более следить за ним, увеличивалась с пугающей быстротой. «Это железное чудовище!» Пока Оукс на борту, оно следит за каждым его шагом. «Я бы на его месте поступил так же».
   Кое-кто полагал, что влияние корабля распространяется и за его обшивку. Но Редут поможет разрешить и эту проблему. Если только Льюис не облажался. Нет… никогда. Его долгое молчание объясняется, вероятно, какими-то местными трудностями. С клонами, например. На случай настоящей катастрофы существовало множество надежных сигналов. Ни один из них не прозвучал. Так что в Редуте случилось нечто иное. «Может, Льюис готовит мне приятный сюрприз? С него станется».
   Оукс улыбнулся собственным мыслям, лелея их тайну. «Ты не знаешь, что я задумал, железное чудовище. Особенно для тебя».
   И относительно Пандоры у него тоже есть планы, свои планы, в которые корабль никак не входит. И относительно Легаты – отдельные планы. Скоро ей придется посетить Комнату ужасов. Да. Стать более… надежной.

   Ностальгия представляет собою интересную иллюзию – мечту о небывшем. Позитивные воспоминания в целом сохраняются лучше. На протяжении поколений они постепенно замещают случившееся, превращая прошлое в набор навязчивых желаний.

Из корабельных архивов.

   Впервые в жизни Ваэла подумала о том, чтобы отказаться от задания. Не из страха – она не раз единственной выживала на исследовательских субмаринах и все же была убеждена, что проект должен быть продолжен любой ценой. Осознание того факта, что важнее электрокелпа в Колонии нет ничего, было более глубоким, чем инстинктивное. Оно означало выживание.
   «Я была там… и я выжила. Я должна была вести новую команду».
   Эта мысль крутилась у нее в голове, когда они с Томасом подходили к новой субмарине, строительство которой тот потребовал ускорить. Несмотря на ранний час, работа уже кипела вовсю.
   Томас внушал ей страх. Порой он казался вполне нормальным парнем, а иногда… что? Мысли теряли ясность.
   «Он не так давно вышел из спячки и не успел вполне приспособиться к нашей жизни».
   Они остановились в нескольких шагах от ограждения, и Ваэла вгляделась в обретавшую окончательные формы конструкцию, залитую светом прожекторов. Столько энергии тратится… и столько рабочих копошатся вокруг, точно муравьи вокруг надтреснутого яйца. Ваэла попыталась разобраться в том, что увидела. В целом конструкция понятна… но прозрачная капсула из плаза? При строительстве субмарин всегда пользовались плазмагласом, но цельная, съемная жилая капсула – это было что-то новенькое. Ваэла неожиданно поняла, что там будет тесно, и решила, что ей это вряд ли понравится.
   «Почему Томас? Почему его назначили главным?»
   Она вспомнила, как они шли по территории в эллинг для цеппелинов. Томас был слишком занят, отдавая приказы ей, и не заметил, как в цепи охранников мелькнула тень рвача-капуцина. Сорвав с бедра лазер, Ваэла поджарила тварь в последнем прыжке. Только потом ее затрясло – при мысли, что она едва не оставила оружие в комнате. Предполагалось, что внутри периметра безопасно, что охрана не спит…
   Томас едва обратил внимание на случившееся.
   – Быстрые какие, черти, – спокойно заметил он. – Кстати – в нашу команду с борта прислали поэта.
   – Поэта? Но нам нужен…
   – Мы получим поэта, потому что Корабль прислал нам его.
   – Но мы просили…
   – Я помню, о чем мы просили!
   Похоже, ее новый начальник и сам чуял неладное.
   – Хорошо, – пробурчала она, – но нам все равно понадобится системщик для…
   – Я хочу, чтобы ты его соблазнила.
   Ваэла не поверила собственным ушам.
   – Когда ты выходишь из себя, – заметил Томас, – у тебя на лице играет радуга. Считай это заданием. Я видел голозапись этого поэта. Не так он и страшен…
   – Мое тело принадлежит мне! – Ваэла пронзила его взглядом. – И никто – ни ты, ни Оукс, ни Корабль – не станет приказывать мне, кому отдавать его, а кому – нет!
   Внезапно они оба разом остановились. Ваэла с изумлением заметила, что Томас стоит, подняв обе руки и глупо ухмыляясь, и только тогда поняла, что в гневе инстинктивно прицелилась из лазера ему точно между глаз. Продолжая буравить его взглядом, девушка убрала оружие в кобуру.
   – Извини, – бросил Томас, и они снова двинулись к эллингу.
   – Насколько для тебя важна команда по исследованию келпа? – поинтересовался он после некоторого молчания.
   «Ему ли не знать!» Знали все, а за то время, что Томас пробыл на нижстороне, он успел проявить поразительную способность отыскивать ключевые данные.
   – Для меня это… все.
   И тут вопросы посыпались градом. Томас хотел знать, насколько свободен Паниль в своих действиях. Действительно ли его послал Корабль. Не работает ли он на Оукса или этого Льюиса, о котором все говорят с таким страхом. Кто? Что? Сомнения – целый водопад сомнений.
   Но какого черта она должна соблазнять Паниля, чтобы выяснить все это? Ответ Томаса ее не удовлетворил.
   – Ты должна сорвать все его маски, обнаружить все защитные барьеры.
   «Проклятие!»
   – Насколько на самом деле для тебя важен этот проект? – осведомился Томас.
   – Жизненно… и не только для меня, а для всей Колонии.
   – Разумеется. Вот поэтому ты должна соблазнить поэта. Если уж он должен работать в нашей нелепой команде, мы должны кое-что о нем знать.
   – И влиять на него!
   – Другого пути нет.
   – Хочешь знать, не предпочитает ли он мужчин, – подними архивы. Я не…
   – Вопрос не в том, и ты это знаешь. Ты не можешь оставаться в команде, если не будешь исполнять мои приказы!
   – Я даже не могу оспорить мудрость твоих решений?
   – Меня послал Корабль. Высшей власти в мире нет. И я должен кое-что узнать, чтобы наш проект увенчался успехом.