Страница:
Этот плод не должен дожить до родов. Он не может быть человеческим. Людское дитя не может ускорять собственное внутриутробное развитие. Людское дитя не в силах черпать потребную энергию из внешнего мира. Людское дитя не может общаться, не покинув прежде материнского лона. Мы должны вырезать его из чрева или же уничтожить дитя вместе с матерью.
Сай Мердок, «Обмен Льюиса», из корабельных архивов.
Ваэла пристроилась на краю кушетки в импровизированной родильной палате. Слышно было, как Ферри латает кого-то в соседнем закутке. Старик даже не заметил, что она ушла. Ящики с медикаментами скрывали ее из виду. Ваэла сидела в тени шатра и часто-часто дышала, стараясь унять родовые схватки.
Предсказания ее внутреннего голоса и прибокса Хали оказались точны. Дитя готово было появиться на свет по своему распорядку, что бы ни творилось вокруг.
Ваэла откинулась на кушетку.
«Я не боюсь. Почему это?»
«Случится то, что случится», – ответил голос из ее чрева.
Тишину нарушили громкие голоса, и в лазаретную палатку вломился еще кто-то. Которая это уже партия раненых? Ваэла сбилась со счета.
Следующая схватка оказалась особенно сильной. Ваэла застонала.
«Время пришло. Пришло».
Ваэле казалось, будто она скользит по бесконечной горке, не в силах ни задержаться, ни изменить свой путь, предначертанный с той самой секунды, когда в капсуле субмарины свершилось зачатие.
«Как я могла остановить это? Никак».
– Куда подевалась эта таоЛини? Мне нужна помощь, – послышался знакомый визг. Ферри.
Ваэла с трудом поднялась и доковыляла до занавеси, отгораживавшей родильный угол. На пороге ей пришлось остановиться – чрево ее сотрясла очередная схватка.
– Здесь я. Что тебе надо?
Ферри поднял голову, продолжая заклеивать клеткопластырем раны очередного спецклона.
– Кто-то должен выйти и рассортировать раненых по тяжести травм. Я не успеваю.
Ваэла молча поковыляла к выходу.
– Стой! – Мутный старческий взгляд сосредоточился наконец на ней. – Что с тобой?
– Я… уже… – Ваэла ухватилась за край операционного стола, глядя на раненого.
– Тогда вернись и ляг, – приказал Ферри.
– Но тебе нужна…
– Я сам решу, что мне нужно!
– Но ты сказал…
– Я передумал. – Он закончил перевязку и ткнул пальцем в спецклона, чьи выпученные глаза разнесло до самых висков. – Ты! У тебя хватит здоровья выйти наружу и проследить, чтобы ко мне отправляли в первую очередь самых тяжелых.
Ваэла покачала головой.
– Он же ничего не знает о…
– Умирающих он точно узнает. Верно? – Ферри помог клону встать, и Ваэла заметила, что у того обожжено правое плечо.
– Он же сам ранен, – заспорила Ваэла. – Нельзя…
– Все мы здесь ранены, – отрезал Ферри истерически. – Все до одного. А ты иди и ляг. Пусть убогие лечат убогих.
– Что ты…
– Приду, когда разберусь с этой толпой. Потом… – Он ухмыльнулся, показав желтые редкие зубы. – Потом суп с котом. Видишь – я тоже рифмач. Может, теперь я тебе понравлюсь.
По спине Ваэлы прозмеилась холодная струйка страха.
В лазарет зашла еще одна обожженная – молодая женщина с длинной шеей и огромными глазами на узком лице. Ферри помог ей лечь на стол и подозвал на помощь клона-санитара. Проковылявшая вслед за раненой колченогая фигура обняла подругу за плечи.
Ваэла отвернулась, не в силах видеть муки в глазах обожженной. Как она может молчать?
– Я скоро! – бросил Ферри ей в спину.
– Я сама могу о себе позаботиться! – крикнула Ваэла из-за занавеси. – Хали меня научила…
Ферри расхохотался.
– Хали, сладкая моя девочка, ничему тебя не могла научить! Ты уже не так молода, таоЛини, и это твои первые роды. Хочешь не хочешь, а я тебе пригожусь, вот увидишь.
Осторожно ступающую Ваэлу настигла очередная схватка, перегнув пополам. Когда боль схлынула, роженица добралась до койки и рухнула на нее. По вздутому животу прокатилась отчетливо видимая судорога, сразу за ней – еще одна, сильней и больней. Ваэла захлебнулась воздухом, и тут же накатила третья схватка. Койку залили плодные воды.
«О святой Корабль! Ребенок выходит, выходит…»
Ваэла зажмурилась, захваченная надвигающейся изнутри могучей силой. Ей не помнилось, чтобы она кричала, но когда глаза открылись, над ней уже стоял Ферри, а с ним длиннопалый карлик, которого она видела у лазарета.
– Я Майло Курц, – представился гном, склоняясь над роженицей. Глаза у него были огромные, навыкате. – Что теперь делать?
Ферри заламывал руки. По лбу катились капли пота, истерическая бравада, переполнявшая старика в лазарете, схлынула.
– Она не может сейчас рожать, – пробормотал он.
– Она… идет, – прошептала Ваэла.
– Но медтехника нет. Наталь…
– Она сказала, что ты можешь помочь.
– Но я никогда…
Ваэлу сотрясла очередная схватка.
– Не стой ты столбом! Помоги мне! Помоги, черт!
Курц погладил ее по лбу.
Дважды Ферри протягивал к ней руки и дважды опускал их.
– Пожалуйста! – прерывисто вскрикивала Ваэла. – Плод… надо развернуть! Поверни ее!
– Я не могу! – Ферри отступал все дальше.
Ваэла глянула на гнома.
– Курц… пожалуйста. Ребенка надо повернуть. Ты мож… – Очередная схватка прервала ее.
И, когда боль отступила, послышался спокойный голос гнома:
– Скажи, что мне делать, сестра.
– Попробуй обхватить тело малышки и повернуть. У нее запрокинута ручка, и она мешает головке… о-о-о!
Во рту Ваэлы стоял привкус крови – она прикусила губу, но эта малая боль помогла рассудку вернуться. Открыв глаза, она увидала, что гном стоил на коленях меж ее бедер, ощутила его руки – мягкие, уверенные.
– А-а, – протянул он.
– Что… что… – Ферри стоял на пороге, готовый сбежать в любой момент.
– Дитя подсказывает мне, что делать, – проговорил Курц, закрыв глаза. Дыхание его выровнялось. – У малышки есть имя, – вымолвил он. – Ее зовут Ваата.
«Наружу! Из чрева!»
Голос раздавался в мозгу Ваэлы, она видела давящую тьму, чувствовала запах крови, хотя нос ее был забит… забит…
– Или это я рождаюсь вновь? – вопросил Курц.
Он выпрямился, с восторгом на лице сжимая блестящее извивающееся тельце младенца.
– Как тебе это удалось? – изумился Ферри.
Ваэла молча прижала малышку к груди. Она чувствовала, как руки карлика касаются ее, касаются ребенка – Ваата, Ваата, Ваата… Собственные воспоминания мешались со сценами из прошлого Курца: «Сколько же доброты в этом человеке!» Она увидала битву при Редуте и чувствовала боль от ран Курца. Словно в ускоренной голозаписи, проносились перед глазами образы. Ваэла ощутила рядом с собой Керро и услышала его мысленный голос:
«Касание младенца учит нас рожденью, и руки наши – свидетели того урока».
Конечно, это Керро – но его же не было рядом, в лазарете!
А потом Ваэла разом ощутила всех, кто остался на борту Корабля, – работников в гидропонных садах, команду, торопящуюся по своим делам по мириадам переходов… даже спящих в гибернации. Все они на миг стали едины с ней, и соединенное их сознание примолкло недоуменно. Их страх стал ее страхом.
«Что со мной творится? Господи, что это?!»
– Мы живем! Живем!
И когда Ваэла ощутила-услышала эти слова, чужие мысли покинули ее. Осталась только та, кто кричала, – тоненький голосок бесконечного утешения, поющий: «Мы живем!»
Ваэла открыла глаза и встретилась взглядом с карликом.
– Я все видел, – прошептал тот. – Дитя…
– Да, – проговорила Ваэла. – Ваата. Наша Ваата…
– Что-то… происходит, – пробормотал Ферри. – Что такое? – Он стиснул виски ладонями. – Убирайся! Уходи, я сказал!
Он рухнул на пол, содрогаясь.
Ваэла снова глянула на Курца.
– Помоги ему.
Карлик встал.
– Конечно. Самых тяжелых раненых – вперед.
В час, когда египтяне тонули в волнах Черного моря, священники желали воспеть хвалебный гимн Господу, но тот укорил их, сказав: «Плоды трудов моих утопают в водах; чествовать ли песнею погибель их?»
Трактат «Санхедрин», из корабельных архивов.
Сердце Моргана Оукса колотилось слишком быстро. Зеленый комб промок от пота. Болели ноги. И все же он брел, удаляясь от Редута.
«Легата, как ты могла?»
Когда силы оставили его, он повалился на песок и только теперь осмелился оглянуться. Никто его не преследовал.
«Они могли меня убить!»
Прожженное толпою отверстие в паутинном пологе окаймляла полоса сажи, и Оукс не сводил взгляда с этой дыры. Каждый вздох отзывался в груди болью. Он не сразу осознал, что в мире есть звуки помимо его дыхания. Дальним громам отзывалась сама земля. «Волны!»
Он глянул в сторону моря. Линия прибоя поднялась невиданно высоко. До самого горизонта простирался белопенный простор. Огромные валы разбивались о берег там, где было раньше посадочное поле. На глазах у Оукса здоровенный кусок равнины соскользнул в море, оторвав половину ангара для челноков.
Оукс кое-как поднялся на ноги. В белой пене мелькало что-то черное – скалы! Волны легко подбрасывали валуны в человеческий рост. Покуда он смотрел, в пучину соскользнул сад – его драгоценный сад.
Среди брызг летали пронзительные крики, словно вопли почти забытых чаек. Оукс огляделся. «Дирижаблики?» Сгинули. Ни один оранжевый мешок не танцевал на ветру, не парил над черными утесами.
А крики не стихали.
И только тогда Морган Оукс повернулся в сторону скального гребня, откуда Томас вывел свою армию. «Тела!» Под жаркими лучами обоих солнц валялись, подергиваясь, изувеченные тела. Среди раненых медленно проходили фигуры с носилками, собирая их по одному и оттаскивая к подножию утесов.
Оукс снова обернулся к Редуту – нет, там ждет верная смерть. Глянул на поле боя – и только теперь заметил демонов. Его передернуло. Твари сидели широким полукругом, недвижно взирая на поле брани. А среди них одиноко стоял человек в белых одеждах. Оукс узнал его – это был Керро Паниль.
И эти крики! Стоны раненых, умирающих!
Оукс двинулся к поджидавшему его Панилю. «Какая мне теперь разница? Ну пошли против меня своих бесов… рифмоплет!»
Путь его пролегал по краю кровавого поля, среди обезображенных тел. Оукс наступил на оторванную руку, и та в последней судороге вцепилась ему в ногу. Бывший босс отскочил, точно заяц. Ему хотелось бегом бежать в Редут, к Легате. Но ноги не слушались. Он мог только ковылять к возвышающемуся над толпой демонов Панилю.
«Почему они не движутся?»
Он остановился в нескольких шагах от поэта.
– Ты. – Оукс сам удивился тому, как спокойно прозвучал его голос.
– Я.
Голос поэта доносился через вживленный под кожу Оукса передатчик, губы же не двигались.
– Тебе конец, Оукс.
– Ты! Ты все погубил! Это из-за тебя мы с Льюисом…
– Ничто не погибло, Оукс. Жизнь только начинается.
Паниль не разжимал губ, но голос продолжал звучать.
– Ты молчишь… но я тебя слышу.
– Это дар Авааты.
– Авааты?
– Дирижаблики и келп едины: они – Аваата.
– Значит, планета все же победила нас.
– Не планета. И не Легата.
– Тогда корабль. Наконец-то он загнал меня в угол!
– И не Корабль.
– Льюис! Это он виноват. Он и Легата.
На глаза Оуксу навернулись слезы. «Льюис и Легата». Он не мог встретиться взглядом с Панилем. «Льюис и Легата!» Одинокий плоскокрыл отполз от поэта, вскарабкался Оуксу на башмак и заснул, примостив шипастую башку на застежке. Оукс в ужасе взирал на тварь, не в силах даже пошевельнуться.
– Скажи мне, – вскрикнул он в отчаянии, – кто же виноват?!
– Ты сам знаешь, кто.
Из глотки Оукса вырвался вопль:
– Не-е-ет!
– Ты виноват, Морган. Ты и Томас.
– Это не я!
Паниль только глянул на него грустно.
– Тогда прикажи своим демонам убить меня! – бросил Оукс ему в лицо.
– Они не мои демоны.
– Тогда почему они не нападают?
– Потому что я показываю им мир, который иные назвали бы иллюзорным. Любое существо нападает не на то, что видит, а на то, что, как ему кажется, оно видит.
Оукс в ужасе воззрился на Паниля.
«Миражи? Этот стихоплет может отвести мне глаза как захочет?»
– Это корабль научил тебя!
– Меня научила Аваата.
– И твоей Аваате конец… – Оукс понял, что у него начинается истерика. – Всем им конец!
– Но прежде она научила нас входить в мир инореальности. И Аваата живет в нас.
Оукс не мог отвести взгляда от смертоносного плоскокрыла на своем ботинке.
– Что эта тварь видит? – спросил он, тыкая в демона трясущимся пальцем.
– Что-нибудь знакомое.
Содрогнулась от грохота земля, и плоскокрыл с недовольным видом шлепнулся на песок. Оглянувшись, Оукс увидал, как соскальзывает в бездну еще одна секция Редута. Огромные валы бились о берег, расплескивая белую пену, а узкая бухта еще усиливала их напор. В безмолвном ужасе Оукс наблюдал, как здание за зданием рушится в подгрызающие их волны.
– Можешь болтать что тебе вздумается, – пробормотал он, – но планета нас победила.
– Как хочешь.
– Я хочу?!
Оукс едва не набросился на Паниля, но замер, увидав, что двое спецклонов волокут к ним носилки. Рядом с раненым шла Хали Экель, колечко в ее носу сверкало в ослепительном свете. Пациента опутывали датчики прибокса. И человека на носилках Оукс тоже узнал – то был Раджа Томас.
Носильщики недоуменно воззрились на бывшего босса, опуская на песок свою ношу.
– Он очень плох? – поинтересовался Оукс у Хали.
Ответил поэт.
– Он умирает. Сквозная рана груди и лучевой ожог.
Оукс подавил смешок.
– Значит, меня он не переживет! Наконец-то проклятый корабль останется без кэпа!
Хали опустилась на колени рядом с носилками, глядя на Керро.
– Мы бы не дотащили его живым в лазарет. Он просил принести его к тебе.
– Знаю.
Керро смотрел на умирающего, и мысли Томаса были открыты ему – как и Ваате, и Ваэле, и большинству спецклонов, в чьих генах таилась Аваата, – открыты полностью, до последней капли. Сколь проникновенным был замысел Корабля – из породившего Его Раджи Флэттери сделать воплощение возмездия!
Губы Томаса дрогнули. Голос его был не громче шепота, но даже Оукс услышал его ясно:
– Я так долго искал ответа… что забыл вопрос.
– О чем он болтает? – осведомился Оукс.
– Он говорит с Кораблем, – ответил Паниль, на сей раз вслух, и речь его была речью поэта, полной всепроникающей мудрости.
Уста умирающего исторгли прерывистый вздох.
– Я так долго играл… так долго… Паниль знает. Это скала… дитя… Да! Я знаю! Дитя!
Оукс фыркнул.
– Да он просто бредит.
– А ты все отказываешься встать вровень со своей человечностью, – промолвил Паниль, глядя на бывшего босса.
– Что… О чем ты толкуешь?
– Только этого и требовал от нас Корабль, – вздохнул Паниль. – Это и значит богоТворить: найти в себе человечность и подняться с ней вровень.
– Слова! Пустые слова! – Оуксу казалось, что его загоняют в угол. Нет, все это просто мираж!
– Тогда отбрось слова и спроси себя: что ты делаешь здесь? – проговорил Паниль.
– Я выжить пытаюсь, что же еще?
– Но ты никогда не был по-настоящему жив.
– Я… я…
Паниль поднял руку, и Оукс замолк.
Демоны чередой двинулись в сторону утесов. Первый из них успел добраться до скал, поднимаясь на плоскогорье, прежде чем поэт заговорил вновь:
– Я отпустил их, как отпускает Аваата. И все же они делают что должны.
– И что они станут делать? – Оукс смотрел вслед уходящим чудовищам.
– Когда они проголодаются, то станут есть.
Оукс не выдержал:
– Да чего ты хочешь от меня?!
– Ты врач, – ответил Керро. – А здесь раненые.
– Ты хочешь, чтобы я спас его? – Оукс ткнул пальцем в сторону Томаса.
– Его может спасти только Корабль или все мы вместе, – ответил Паниль.
– Ага, Корабль!
– Или мы все вместе. Это одно и то же.
– Ложь! Все ложь!
– Спасение – слово многозначное, – напомнил Паниль. – Есть утешение и в разуме, и в потенциальном бессмертии наших сородичей.
Оукс отступил на шаг.
– Все – лживые слова! Эта планета всех нас убьет!
– Для чего тебе глаза, когда ты им не веришь? – спросил поэт. Он обвел рукой кровавую равнину, встретился взглядом с завороженной его словами Хали. – Мы выживем. Мы исцелим планету. Аваата, поддерживавшая равновесие мира, погибла. Но Ваата – ее дочь не менее, чем моя.
– Ваата? – выплюнул Оукс. – Это еще что за чушь?
– Родилась дочь Ваэлы. Ее зовут Ваата, и она несет истинное семя Авааты, заложенное в нее при зачатии.
– Еще одно чудовище. – Оукс покачал головой.
– Ничуть. Прелестное дитя, столь же человек с виду, как и ее мать. Я покажу тебе.
Образы хлынули в сознание Оукса, влекомые несущей волной вживленного приемника. Оукс отшатнулся от Паниля, пытаясь одной рукой заслониться от поэта, а другой царапая шею, словно хотел вырвать радиокапсулу с мясом.
– Не-ет!.. Нет… нет!..
Но поток не прерывался. Под напором его Оукс рухнул на песок и, падая, услыхал голос Корабля.
Ошибиться было невозможно. Неотвратимое могущественное присутствие разворачивалось в нем, не нуждаясь в передатчиках и приборах. – Теперь ты видишь, босс? Тебе не нужен был высеченный в камне завет. Только самоуважение, богоТворение себя, всего человечества и всего, что имеет значение для вашего родового бессмертия.
Оукс перекатился на живот и закрыл голову руками, глядя в мокрый от его слез песок.
Корабль покинул его рассудок – точно медленно вытянули раскаленный нож, оставивший по себе зияющую рану. Оукс медленно опустил руки, поднял голову. Песок скрипел под множеством подошв. Со стороны Редута тянулась длинная колонна – природники и спецклоны вперемешку. Вели их Льюис и Легата. За их спинами ветер разносил клубы дыма, поднимающиеся над горящими развалинами. Его драгоценное убежище – разрушено! Все погибло!
Гнев вновь захлестнул Оукса.
«Будь ты проклят, Корабль! Ты меня обманул!»
Вскочив, он погрозил кулаком Легате:
– Ах ты, сука!
Льюис с Легатой остановились шагах в десяти, и беженцы тоже замерли. Только одна рослая женщина-спецклон с раздутым черепом и тонкими чертами лица вышла вперед, заслонив собою Легату.
– Не вздумай больше к ней так обращаться! – рявкнула она. – Мы избрали ее кэпом! Никто не смеет оскорблять нашего кэпа!
– Да это безумие! – взвыл Оукс. – Как могут чудовищные уродцы выбирать себе кэпа?
Женщина-клон шагнула к нему.
– Ты кого назвал уродцем? Что, если наше племя умножится, а вы станете уродами среди нас?
Оукс в ужасе воззрился на нее.
– Ты и сам не больно красив, – продолжала она. – Каждый день я смотрюсь в зеркало и каждый день думаю, что не так я и страшна. А ты с каждым часом становишься все уродливей. А если я решу, что среди нас уродам не место?
Легата придержала ее за руку.
– Довольно.
В этот миг равнину накрыла тень. Все разом подняли головы. Между землей и Регой плыл Корабль – куда ниже, чем он спускался когда-либо. Ясно виднелись странные выступы, крылья аграриумов. Громада в небесах двигалась с ошеломительной неспешностью, словно сама вечность. И когда тень ее накрыла Льюиса, тот расхохотался. Почти все, кто обернулся на его смех, успели заметить, как он пропадает. Тело его превратилось в белый силуэт, растаявший без следа.
– Но почему, Корабль? – спросил вслух изумленный этим исчезновением Керро.
Ответ услышали все.
«Вам нужен был истинный дьявол, Хесус Льюис, Моя вторая половинка, – заполнил мысли радостный гром. – Настоящий дьявол всегда со Мной. А Томас оставался собственным бесом, стрекалом в собственной руке. Но теперь он знает. Люди, вы заслужили отсрочку. Вы знаете, как богоТворить».
И в тот же миг каждый ощутил, что уготовил Корабль Томасу и на какой тонкой нити висит судьба умирающего.
Томас приподнялся на локте, как ни пыталась Хали уложить его.
– Нет, Корабль, – выдавил он. – Не надо… в гибербак. Я уже дома.
– Отпусти его, Корабль, – вмешалась Легата.
– Спасите его, и он ваш! – прозвучал вызов.
Вцепившись в ускользающее сознание Томаса, Керро воззвал к Ваате, дремлющей в лазаретной палатке под скалой:
– Ваата! Помоги нам!
Разума его коснулась прежняя Аваата – ослабевшая, но не утерявшая ничего. Ваата впитала ее целиком… и сверх того. Собственная дочь виделась Керро Панилю вместилищем бессчетных эпох памяти и мудрости Авааты, но слитых с памятью человечества. Ваата потянулась к тем, кто оставался на борту Корабля, даже спящим в гибербаках, даруя им новое богоТворение, сплетая в единое целое. Сознания их вливались в общий поток… даже Оукс. И, слитые воедино, тончайшими нитями они проникли в тело Томаса, заживляя раны, восстанавливая клетки.
А потом дело было сделано, и мирно спящий Томас распростерся на носилках.
Керро судорожно вздохнул, окидывая равнину взглядом. Вместе с Томасом исцелились и все раненые. Валялись вокруг тела погибших, но среди живых не осталось ни одного увечного. И вся эта толпа молча стояла в накрывшей равнину глубокой тени.
«Легата!» – воззвал Корабль.
– Да, Господи? – откликнулась та дрожащим голосом, еще не оправившись от потрясения.
«Ты отняла Моего лучшего друга, Легата. Теперь Оукс Мой. Это справедливый обмен. Там, куда Я направлюсь, он будет нужен Мне больше, чем тебе».
Легата подняла глаза на окаймленный лучами Реги силуэт.
– Ты улетаешь?
«Я ухожу вратами Быка, Легата. Врата Быка – Мое рождение и Моя вечность».
Ей вспомнился Бычок Бикеля, это хранилище зашифрованных данных, где она нашла разгадку происхождения Оукса, полумистический компьютер, где рождалось неведомое. Сознание ее слилось с архивами Корабля, и слияние это разделили, при посредстве Вааты, все, кто стоял на кровавом поле.
А слова Корабля все лились:
– Безграничность фантазии таит в себе бесконечность ужасов. Поэты облекают свои кошмары в слова. Но сны богов обретают плоть и собственную жизнь. Их уже не сотрешь с листа. Врата Быка – моя совесть. Каждый символ в моем сознании должен пройти ими, чтобы воплотиться. Иные мои символы живут и дышат, как Хесус Льюис. Другие – поют строфами стихов.
Оукс пал на колени.
– Не забирай меня, Корабль! – взмолился он. – Я не хочу!
– Но ты нужен Мне, Морган Оукс. Я лишился Томаса, Моего любимого беса, и ты Мне нужен.
Тень Корабля начала соскальзывать с равнины в сторону утесов. И когда солнечный луч коснулся Оукса, тот сгинул – только белый силуэт мелькнул над песком.
Легата смотрела на вмятины, оставленные коленями Моргана Оукса, и по щекам ее, непрошенные, катились слезы.
Хали поднялась, не отходя от носилок, где спал ее пациент. Она чувствовала себя опустошенной и озлобленной, лишенной привычной роли.
«Так это я должна была объяснить им?» – вопросила она мысленно у проплывающей в вышине громады.
– Покажи им, Экель!
Хали гневно бросила в поток всеобщего сознания образ распятия.
– Корабль! – вскричала она. – Так было и с Иешуа? Неужели он всего лишь пылинка одного из Твоих снов?
– А какая разница, Экель? Разве оттого, что сказка – ложь, преподанный ею урок менее ценен? Случай, которому ты стала свидетелем, слишком важен, чтобы обсуждать его на уровне «было – не было». Иешуа жил. Он был воплощением совершенного добра. А как можно познать подобное добро, не испытав его противоположности?
Тень уплыла в сторону скал, а с ней уплывали вдаль последние осколки прежнего человечества – натали, сторожа гибернаторов, рабочие гидропонных садов…
– Корабль уходит, – проговорила Легата, становясь рядом с Панилем.
И при этих словах она, как и все на равнине, ощутила полыхнувшее в мозгу знание. Последний дар Корабля – его архивы, все прошлое человечества, спрессованное в одну долгую мысль, в одну живую клетку.
– Мы вышли из колыбели, – проговорил Керро. – Теперь нам идти самим.
– И сосцы более не напоят нас, – присоединилась к ним Хали.
– Но слово «одиночество» устарело навек, – заметил Керро.
– Может, так и расширяется Вселенная? – спросила Легата. – Может, это боги бегут, оставив позади дело рук своих?
– Боги задают иные вопросы, – ответил Керро. Он посмотрел Хали в глаза. – Ты стала повитухой для всех нас, когда принесла в мир Ваату и место лобное.
– Ваата пришла сама, – поправила поэта Хали, беря его за руку. – Есть силы, которым ни к чему повитуха.
– Или кэп, – добавила Легата и улыбнулась. – Но эту роль мы уже знаем, верно? – Она покачала головой. – У меня только один вопрос остался: что сделает Корабль с теми, кто остался там, на борту?
Она ткнула пальцем в исчезающую в вышине махину.
И тогда голос Корабля в последний раз наполнил мысли всех стоящих на равнине, чтобы, стихнув, навеки остаться в памяти:
«Порази меня, Святая Бездна!»