Герритсен Тесс. Бешенство

   Дворак ответил не сразу, и она, прикрыв глаза, подумала: «Боже, зачем я это сказала? Почему я говорю так, будто мне не хочется быть одной?»
   — Спасибо, но от меня сегодня мало радости, — признался он. — Может, в другой раз.
   — Конечно. В другой раз. Спокойной ночи.
   Тоби повесила трубку и подумала: «А чего я еще ожидала? Что он сразу примчится и мы проведем ночь, глядя друг другу в глаза?»
   Она вздохнула и поставила концерт Мендельсона еще раз. Под звуки скрипки она потягивала бренди, отсчитывая оставшиеся до рассвета часы.

12

   Джеймс Бигелоу устал от похорон. Несколько лет он постоянно ходил на них, а в последнее время они случались все чаще и чаще, словно нарастающий барабанный бой, под который марширует время. Неудивительно, что большинство его друзей уже умерли, в свои семьдесят шесть он пережил многих. Теперь смерть догоняет и его. Он слышал ее крадущиеся шаги; ясно представлял свое собственное застывшее тело в открытом гробу: лицо напудрено, волосы расчесаны, серый шерстяной костюм тщательно отглажен и застегнут на все пуговицы. И та же толпа плывет мимо, молча отдавая последние почести. То, что сейчас в гробу лежал Ангус Парментер, а не Бигелоу — всего лишь вопрос времени. Еще месяц, еще год, и в зале прощаний будет выставлен его гроб. Для каждого из нас путешествие когда-нибудь подойдет к концу.
   Очередь продвинулась вперед, с ней и Бигелоу. Он остановился возле гроба, задумчиво глядя на своего друга. «Вот и ты оказался смертным, Ангус».
   Он прошел дальше, свернул в центральный проход и занял место в четвертом ряду. Отсюда он мог наблюдать за процессией знакомых из Казаркина Холма. Вот соседка Ангуса Анна Валентайн, неугомонно преследовавшая его своими телефонными звонками и запеканками. Здесь были его приятели по гольф-клубу, пары из компании винных дегустаторов и музыканты местного любительского оркестра.
   А где же Фил Дорр?
   Бигелоу оглядел зал в поисках товарища, зная, что тот должен быть здесь. Всего три дня назад они вместе выпивали в клубе, вполголоса обсуждали старых партнеров по покеру — Ангуса, Гарри и Стена Маки. Все трое уже покойники, остались только Фил и Бигелоу. А вдвоем за покер и садиться не стоит, сказал Фил. Он собирался сунуть колоду карт в гроб Ангусу — вроде прощального подарка, чтобы тот как следует поиграл в покер на небесах. «Интересно, будет ли возражать семья? — размышлял он. — Может, они посчитают, что такой дешевый сувенир выглядит недостойно на атласной обивке?» Тогда они грустно посмеялись над этим, пропустив еще по стаканчику тоника. Черт, сказал Фил, я все равно это сделаю, Ангусу бы понравилось.
   Но Фил со своей колодой сегодня не появился.
   Анна Валентайн бочком прошла в его ряд и села на соседнее место. Ее лицо было до абсурда густо напудрено — попытка скрыть возраст лишь подчеркивала каждую морщинку. Еще одна рыскающая вдовушка. Джеймс был окружен ими. В другой раз он попытался бы избежать разговора с нею, опасаясь, что Анна с ее ограниченным умишком усмотрит в этом признаки заинтересованности. Но поговорить ни с кем другим он сейчас не мог.
   Склонившись к ней, Джеймс вполголоса спросил:
   — А где Фил?
   Анна посмотрела на него, словно удивившись, что он заговорил:
   — Что?
   — Фил Дорр. Он должен был прийти сюда.
   — Я так понимаю, он неважно себя чувствует.
   — А что с ним такое?
   — Не знаю. Два дня назад он отказался пойти в театр. Сказал, что с глазами у него нехорошо.
   — Мне он этого не говорил.
   — Он заметил это лишь на прошлой неделе. Собирался сходить к врачу. — Анна вздохнула и уставилась вперед, на гроб. — Ужасно, не правда ли, как все разваливается. Наши глаза, наши суставы, наш слух. Я сегодня поняла, что у меня изменился голос, я этого не замечала. Посмотрела видеозапись нашей поездки в Фэнл-холл, и поразилась, что у меня такой старый голос. А ведь я не чувствую себя старой, Джимми. Я уже не узнаю себя в зеркале…
   Она снова вздохнула. Слеза сбежала по ее щеке, оставляя дорожку на толстом слое пудры. Она вытерла ее, оставив бледное пятно. «Фила беспокоили глаза».
   Бигелоу сидел, размышляя над этим, а вереница скорбящих тянулась мимо гроба, поскрипывали кресла, и слышалось бормотание:
   «А помните, как Ангус…», «Поверить не могу, что он ушел…», «Говорят, это что-то вроде удара…», «Нет, а я слышал другое…» Бигелоу резко поднялся.
   — Вы не останетесь на службу? — удивилась Анна.
   — Я… Мне надо кое с кем поговорить, — объяснил он, выбираясь в проход.
   Джеймсу показалось, что она окликнула его, но оборачиваться он не стал, а прямиком пошел к выходу.
   Сперва он заехал к Филу — тот жил через несколько домов от Бигелоу. Дверь была заперта, на звонок никто не ответил. Джеймс постоял на крыльце, заглядывая в окошко, но смог разглядеть лишь прихожую с маленьким столиком из вишни и медную подставку для зонтов. Одинокий ботинок валялся на полу — это показалось Бигелоу странным. Подозрительным. Фил всегда был таким аккуратистом.
   Возвращаясь к садовой калитке, он заметил, что почтовый ящик переполнен. Такого за Филом тоже не водилось.
   «Его беспокоили глаза».
   Бигелоу снова залез в машину и пропетлял километр до клиники Казаркин Холм. Когда он добрался до регистратуры, у него взмокли ладони, а пульс барабанил вовсю.
   Администратор не заметила его появления — она была слишком занята болтовней по телефону.
   Он постучал в окошко.
   — Мне надо к доктору Валленбергу.
   — Одну минуту, — отозвалась она.
   С нарастающим раздражением он наблюдал за тем, как она отвернулась и зашлепала по клавишам, продолжая говорить по телефону — что-то насчет совместных страховых платежей и утвержденных сумм.
   — Это важно! — сказал он. — Мне нужно знать, что случилось с Филом Дорром.
   — Сэр, я говорю по телефону.
   — Фил тоже болен, да? У него проблемы с глазами.
   — Вам нужно поговорить с его доктором.
   — Тогда пропустите меня к доктору Валленбергу.
   — У него обед.
   — Когда он вернется? Когда?
   — Сэр, успокойтесь, пожалуйста…
   Просунув руку в окошко, он нажал кнопку разъединения на ее телефоне.
   — Я должен попасть к доктору Валленбергу!
   Она откатилась на стуле от окошка, оказавшись вне досягаемости. Из картотеки вышли еще две женщины. И теперь все три глазели на него — психа, беснующегося в вестибюле.
   Дверь открылась, и появился один из врачей. Крупный черный мужчина башней навис над Бигелоу. Его именная бирка гласила: «Роберт Брэйс, врач».
   — Сэр, какие трудности?
   — Мне надо видеть Валленберга.
   — Его сейчас нет в здании.
   — Тогда скажите мне, что стряслось с Филом.
   — С кем?
   — Вы его знаете! Фил Дорр! Сказали, что он болен — что-то с глазами. Он в больнице?
   — Сэр, давайте вы присядете, а эти дамы пока поищут карту…
   — Не желаю я сидеть! Я просто хочу знать, у него то же самое, что было у Ангуса и у Стена Маки?
   Входная дверь открылась, появилась пациентка. Увидев пылающее лицо Бигелоу, она застыла, словно почувствовала, что ситуация накалена.
   — Почему бы нам не поговорить у меня в кабинете? — предложил доктор Брэйс голосом тихим и спокойным. Он протянул руку Бигелоу. — Это прямо по коридору.
   Бигелоу поглядел на широкую, неожиданно светлую ладонь, прочерченную широкой темной линией жизни. Он поднял глаза на доктора.
   — Я просто хочу знать, — тихо проговорил он.
   — Знать что, сэр?
   — Я тоже заболею, как и другие?
   Доктор покачал головой — это было не ответом на вопрос, а выражением недоумения.
   — С чего вы должны заболеть?
   — Они сказали, что никакого риска нет… Сказали, что операция безопасна. Но потом заболел Маки, и…
   — Сэр, я не знаю господина Маки.
   Бигелоу посмотрел на регистраторшу.
   — Вы помните Стена Маки. Скажите, что помните Стена!
   — Конечно, господин Бигелоу, — ответила она. — Нам было так жаль, когда он ушел.
   — А теперь ушел и Фил, да? Я остался один?
   — Сэр! — другая сотрудница окликнула его из окошка. — Я нашла карту господина Дорра. Он вовсе не болен.
   — А почему он не пришел к Ангусу на похороны? Он должен был пойти!
   — Господину Дорру срочно пришлось уехать по семейным обстоятельствам. Он попросил, чтобы его медицинские документы передали новому врачу в Ла-Джолле.
   — Что?
   — Здесь так написано. — Женщина протянула Джеймсу карту с пришпиленной к обложке запиской. — Распоряжение датировано вчерашним днем. Здесь сказано: «Пациент переведен по семейным обстоятельствам, возвращения не ожидается. Все документы передать в Западное отделение Казаркина Холма в Ла-Джолле, штат Калифорния».
   Бигелоу подвинулся к окошку и уставился на подпись под направлением: «Карл Валленберг, врач».
   — Сэр! — Это снова сказал доктор; он положил руку на плечо Бигелоу. — Я уверен, скоро вы получите весточку от своего друга. Похоже, ему срочно пришлось уехать.
   — Но какие у него могут быть семейные обстоятельства?
   — Ну, может быть, кто-то заболел. Или умер.
   — У Фила нет семьи.
   Доктор Брэйс пристально посмотрел на него. Женщины тоже. Джеймс видел, как они стоят за стеклянной загородкой и смотрят на него — словно зеваки в зоопарке.
   — Здесь что-то не так, — возразил Бигелоу. — Вы чего-то недоговариваете, верно?
   — Мы можем обсудить это, — предложил врач.
   — Я хочу видеть доктора Валленберга.
   — Он обедает. Но вы можете поговорить со мной, господин…
   — Бигелоу. Джеймс Бигелоу.
   Доктор Брэйс открыл дверь, ведущую в коридор клиники.
   — Давайте пройдем ко мне в кабинет, и вы мне все расскажете.
   Бигелоу оглядел длинный белый коридор, растянувшийся за дверью.
   — Нет, — сказал он, попятившись. — Нет, это неважно…
   И выскочил из здания.
 
   Постучавшись, Роби Брэйс вошел в кабинет Карла Валленберга. Помещение, как и его владелец, было образчиком надменно-превосходного вкуса. Брэйс не слишком разбирался в мебели, но даже он чувствовал качество. Массивный письменный стол был изготовлен из какого-то необычного дерева теплого красноватого оттенка, Роби такого никогда не видел. Живопись на стенах — нечто претенциозно-абстрактное, однако обошлась она наверняка в целое состояние. Через окно за спиной Валленберга открывался вид на закат. Свет заходящего солнца растекался вокруг его плеч и головы, образуя своеобразное гало. «Иисус X. Валленберг», — подумал Брэйс, подходя к столу.
   Валленберг оторвал взгляд от бумаг.
   — Да, Роби?
   «Роби. Не доктор Брэйс. Похоже, нам обоим ясно, кто тут главный».
   — Вы помните пациента по имени Стен Маки? — осведомился Брэйс.
   Против света было невозможно прочитать выражение лица Валленберга. Он медленно откинулся на спинку кресла, обивка из дорогой кожи скрипнула.
   — Откуда вы взяли это имя?
   — От одного из ваших пациентов, Джеймса Бигелоу. Вы ведь знаете господина Бигелоу?
   — Да, конечно. Он был одним из первых пациентов моей программы.
   — Сегодня господин Бигелоу появился в клинике очень расстроенный. Не могу сказать, что понял его не слишком вразумительную историю. Он кричал, что все его друзья заболели, и спрашивал, будет ли он следующим. Он упоминал имя господина Маки.
   — А именно доктора Маки.
   — Он был врачом?
   Валленберг жестом указал на кресло.
   — Роби, почему бы вам не присесть? Довольно трудно что-либо обсуждать, когда вы вот так возвышаетесь надо мной.
   Брэйс сел. И сразу понял, что совершил тактическую ошибку; он потерял преимущество высоты — их лица оказались на одном уровне. Теперь все преимущества были у Валленберга. Положение. Раса. Одежда с иголочки.
   — О чем говорил господин Бигелоу? — спросил Брэйс. — Похоже, он очень боится заболеть.
   — Не имею ни малейшего понятия.
   — Он упоминал какую-то процедуру, в которой участвовали он и его друзья.
   Валленберг покачал головой:
   — Возможно, он имел в виду протокол? Еженедельные инъекции гормонов?
   — Не знаю.
   — Если да, то его опасения беспочвенны. В этой схеме нет ничего революционного. Это и вам известно.
   — Значит, господину Бигелоу и его приятелям все-таки вводили гормоны?
   — Да. Это одна из причин их переезда в Казаркин Холм. Они хотели получать новейшее лечение.
   — Интересно, вы сказали «новейшее лечение». Господин Бигелоу ничего об этом не говорил. Он использовал термин «операция». Похоже, он подразумевал некое хирургическое вмешательство.
   — Нет-нет. У него не было никаких операций. На самом деле, насколько я помню, хирург ему понадобился всего один раз — удалить полип в носовой полости. Он был доброкачественным, разумеется.
   — Ну а как насчет этого гормонального протокола? У кого-нибудь когда-нибудь были серьезные побочные эффекты?
   — Никогда.
   — Значит, Ангус Парментер не мог умереть от этого?
   — Диагноз еще не установлен.
   — Это болезнь Крейцфельда-Якоба. Так мне сказала доктор Харпер.
   Валленберг застыл, и Брэйс вдруг понял, что ему не стоило упоминать имя Тоби. Не стоило признаваться, что они знакомы.
   — Что ж, — спокойно сказал Валленберг. — Это объясняет его симптоматику.
   — А как насчет опасений господина Бигелоу? Что у всех его друзей была одна и та же болезнь?
   Валленберг покачал головой.
   — Вы же знаете, нашим пациентам трудно смириться с тем, что жизнь подходит к концу. Ангусу Парментеру было восемьдесят два. Старение и смерть — это произойдет с каждым.
   — Как умер доктор Маки?
   Валленберг помолчал.
   — Это было весьма неприятное происшествие. У доктора Маки начался острый психоз. Он выбросился из окна больницы Виклин.
   — Господи!
   — Это потрясло всех нас. Он был хирургом, и очень хорошим. О пенсии даже не думал, в его-то семьдесят четыре. Так и проработал до… До этого происшествия.
   — Вскрытие проводилось?
   — Причиной смерти стала травма — это очевидно.
   — Да, но все-таки вскрытие проводилось?
   — Не знаю. Им занимались хирурги Виклина. Он умер примерно через неделю после падения. — Валленберг внимательно посмотрел на Роби. — Кажется, все это вас взволновало.
   — Наверное, потому что господин Бигелоу был так огорчен. Он упоминал еще одного своего друга, который тоже заболел. Некий Филипп Дорр.
   — С господином Дорром все в порядке. Он переехал в Западное отделение Казаркина Холма, в Ла-Джоллу. Я только что получил его официальную просьбу переслать туда все документы. — Валленберг просмотрел несколько лежащих на столе папок и наконец извлек листок бумаги. — Вот факс из Калифорнии.
   Брэйс взглянул на бумагу и увидел подпись Филиппа Дорра.
   — Значит, он не болен.
   — Я несколько дней назад принимал его в клинике — текущий осмотр.
   — И?
   Валленберг в упор посмотрел на Брэйса.
   — Он абсолютно здоров.
   Вернувшись за свой стол, Брэйс закончил ежедневную работу с медицинскими картами и надиктовками. В шесть тридцать, наконец выключив диктофон с микрокассетой, он оглядел расчищенный стол. И обнаружил спешно записанное на обороте одного из лабораторных бланков имя: доктор Стенли Маки. Сегодняшний случай в клинике по-прежнему не давал ему покоя. Он вспомнил два других имени: Ангус Парментер. Филипп Дорр. Эти две из трех смертей сами по себе тревоги не вызывали. Все пациенты были стариками, все достигли статистического финала жизни.
   Но один только возраст не может быть причиной смерти.
   Сегодня Роби видел страх в глазах Джеймса Бигелоу, настоящий страх, и не мог избавиться от тревоги.
   Он снял трубку и позвонил Грете, сказал, что задержится, поскольку должен заехать в клинику Виклин. Затем взял портфель и вышел из кабинета.
   К этому времени клиника уже опустела, в конце коридора горела единственная флуоресцентная лампа. Походя мимо нее, Роби услышал тихое жужжание, а подняв глаза, увидел тень какого-то насекомого, угодившего под матовый короб. Отчаянно хлопая крылышками, оно пыталось бороться с судьбой. Брэйс щелкнул выключателем. Коридор погрузился во тьму, однако жужжание все еще слышалось: пленник лампы яростно молотил крыльями.
   Брэйс вышел из здания в сырой ветреный сумрак.
   Его «Тойота» осталась на стоянке одна. В сернистом свете дежурной лампы она казалась скорее черной, чем зеленой, и напоминала большого блестящего жука. Он остановился, выуживая ключи из кармана. Затем посмотрел на освещенные окна стационара: за ними замерли неподвижные силуэты пациентов; кое-где метался свет телеэкранов. Внезапно его охватила глубокая подавленность. То, что он видит в окнах, — конец жизни. Картина его собственного будущего.
   Он сел в машину и выехал со стоянки, но избавиться от гнетущего чувства не мог. Оно преследовало его, как холодная сырость ночи. «Надо было выбрать педиатрию», — подумал он. Дети. Начало жизни. Развитие, а не распад. Но в университете ему говорили, что будущее медицины — в гериатрии. Когда поколение бэби-бума поседеет, огромная армия этих людей, марширующих прямиком к старости, будет поглощать по пути все ресурсы медицины. Девяносто центов из каждого потраченного на здравоохранение доллара тратится на поддержание пациента в последний год его жизни. Вот куда текут деньги, вот где могут заработать врачи.
   Роби Брэйс, человек практичный, выбрал перспективную сферу.
   Ох, но как это все угнетает!
   По пути в больницу Виклин он размышлял о том, как выглядела бы его жизнь, выбери он педиатрию. Роби думал о своей дочке, вспоминал радость при виде сморщенного личика, когда ее, новорожденную и отчаянно орущую, вынесли ему. Он вспоминал изматывающие кормления в два часа ночи, запах присыпки и кислого молока, шелковистую детскую кожу в теплой ванночке. Младенцы во многом похожи на стариков. Их нужно купать, кормить, одевать. Менять им памперсы. Они не могут ни ходить, ни говорить. Они живут лишь по милости людей, которые за ними ухаживают.
   В половине восьмого он добрался до Виклина, небольшой муниципальной больницы, расположенной в пределах Бостона. Натянув белый халат, он проверил наличие бирки с его именем и вошел в здание. Здесь у него не было никаких служебных привилегий, не было права требовать какие-либо медицинские карты, однако он ставил на то, что никто не станет обременять себя расспросами.
   В справочном отделе он заполнил бланк на бумаги Стенли Маки и подал его сотруднице, маленькой блондинке. Она посмотрела на бирку с именем и замялась, очевидно, понимая, что он не работает в их больнице.
   — Я из клиники Казаркин Холм, — пояснил Роби. — Он был одним из наших пациентов.
   Служащая принесла ему карту; Брэйс взял ее и сел за свободный стол. На обложке черным фломастером было написано: «Скончался». Роби открыл папку и просмотрел первую страницу с личными данными: имя, дата рождения, номер социального страхования. Его взгляд упал на строчку с адресом: Синичий переулок, 101, Ньютон, Массачусетс.
   Это в Казаркином Холме.
   Он перешел к следующей странице. Здесь указывалась только одна госпитализация — та, что предшествовала смерти. С возрастающим волнением он прочитал то, что было надиктовано хирургом в момент поступления пациента в больницу девятого марта.
   «Белый мужчина, 74 лет, поступил с обширной раной головы вследствие падения из окна четвертого этажа. Предшествующих заболеваний не отмечено. Непосредственно перед происшествием он был чистым, одетым, проводил стандартную аппендэктомию. По словам медсестер операционного блока, у доктора Маки отмечался тремор обеих рук. Без всяких объяснений он произвел удаление нескольких сантиметров нормального на вид тонкого кишечника, что привело к обширному кровотечению и смерти пациентки. Когда персонал пытался оттащить его от стола, он рассек яремную вену анестезиологу, после чего сбежал из операционной.
   Свидетели в коридоре видели, как он выпрыгнул вниз головой в окно. Его нашли на стоянке без сознания и с кровотечением вследствие множественных порезов.
   В отделении неотложной помощи была проведена интубация, пациент был стабилизирован и отправлен в травматологическое отделение с множественными переломами черепа, а также возможным компрессионным переломом позвоночника…»
 
   Результаты дальнейшего осмотра излагались в такой же сжатой манере, свойственной хирургам, — беглое перечисление повреждений и неврологических симптомов. Порезы головы и лица. Открытый осколочный перелом теменной и лобной костей с выталкиванием серого вещества. Правый зрачок не реагирует на свет. Самостоятельное дыхание отсутствует, на болевые стимулы реакции нет. Все эти повреждения, решил Брэйс, вызваны падением головой на асфальт.
   Далее следовала приписка хирурга: «Результаты рентгенологического обследования: компрессионный перелом на уровне С6, С7, С8». Это также соответствовало падению головой вниз: сила падения сразу же обрушилась на позвоночник.
   Недельное пребывание Стенли Маки в больнице сопровождалось постепенным разрушением всех органов и систем. Находясь в коме, подключенный к аппарату искусственного дыхания, он так и не пришел в себя. Сначала отказали почки, возможно, вследствие травматического шока. Затем развилась пневмония; артериальное давление резко падало дважды, что привело к некрозу кишечника. В конце концов через семь дней после падения с четвертого этажа остановилось сердце.
   Роби заглянул в конец папки, где были собраны результаты анализов. Здесь лежали компьютерные распечатки недельного труда, бесчисленные списки — электролитов и химического состава крови, количество всевозможных клеток, анализы мочи. Брэйс продолжал листать страницы, проглядывая анализы человека, чья смерть была — с самого начала — неизбежной. На них ушли тысячи долларов.
   Он остановился на отчете с заглавием «Патология».
 
   «Печень (посмертно):
   Общий вид. Вес 1600 г, бледная, на поверхности — небольшие очаги сильного кровоизлияния. Хронических фиброзных изменений нет.
   Под микроскопом: При окрашивании выявлены разбросанные очаги слабо окрашенных мумифицированных гепатоцитов, что соответствует фокальному коагулирующему некрозу, возможно, вследствие ишемии».
 
   Брэйс перевернул страницу и обнаружил еще один анализ крови, непонятно как туда затесавшийся. Перевернув еще один лист, он уткнулся в обложку. Больше страниц не было.
   Роби быстро перелистал карту к началу, разыскивая отчеты других посмертных исследований, однако тот, с описанием печени, оказался единственным. Бессмыслица какая-то. Почему в отчете патологов указан только один орган? А где легкие, сердце, мозг?
   Он спросил девушку, есть ли другие папки на имя Стенли Маки.
   — Нет, эта единственная.
   — Но здесь отсутствуют некоторые отчеты патолога.
   — Спросите лучше у них самих. У них есть копии всех протоколов.
   Отделение патологии, расположенное в цокольном этаже, оказалось лабиринтом помещений с низкими потолками; белые стены были украшены яркими туристическими постерами: туман над Серенгети, радуга над Кауаи, остров с мангровыми деревьями в бирюзовом море. Радио тихо наигрывало рок. Единственная дежурная лаборантка тоже выглядела абсурдно веселой, особенно если принять во внимание род ее занятий. Она и сама была похожа на яркую картинку — нарумяненные щеки и искристо-зеленые веки.
   — Я пытаюсь найти сделанное в марте заключение о вскрытии, — сказал Брэйс. — Его нет в папке пациента. В справочной посоветовали обратиться к вам.
   — Как звали пациента?
   — Стенли Маки.
   Покачав головой, лаборантка направилась к картотеке.
   — Такой милый человек был. Мы ужасно переживали.
   — Вы его знали?
   — Хирурги всегда приходят, чтобы проверить отчеты по своим пациентам. Так что мы доктора Маки знали довольно хорошо. — Она выдвинула ящик и начала перебирать папки. — Он подарил нашему отделению кофеварку на Рождество. Мы теперь называем ее Кофейным памятником господину Маки.
   Она выпрямилась и хмуро уставилась на ящик:
   — Странно.
   — Что?
   — Не могу его найти. — Лаборантка задвинула ящик. — Я уверена, что вскрытие проводилось.
   — Может, переложили? На букву «С», Стенли?
   Она открыла другой ящик, просмотрела папки, закрыла. Обернулась к другому лаборанту, вошедшему в комнату:
   — Слушай, Тим, тебе не попадался отчет о вскрытии доктора Маки?
   — Это ведь было очень давно?
   — В начале года.
   — Тогда должен быть на месте. — Лаборант опустил на стол лоток со стеклами. — Попробуй посмотреть у Хермана.
   — И как мне самой в голову не пришло? — вздохнула она и направилась в один из кабинетов.
   Брэйс пошел за ней.
   — А кто такой Херман?
   — Не кто, а что. — Она включила свет. В кабинете стоял стол с компьютером. — Вот Херман. Любимое детище доктора Сиберта.
   — И что этот Херман делает?
   — Он… эта машина… нужна, чтобы облегчить ретроспективные исследования. Скажем, вы хотите знать, сколько случаев перинатальных смертей приходилось на курящих матерей. Вы набираете на клавиатуре «курение» и «перинатальный», и получаете список соответствующих пациентов, которым проводилось вскрытие.
   — Значит, здесь все данные по вскрытиям, которые у вас проводились?
   — Не все. Доктор Сиберт начал вводить их только два месяца назад. И до окончания работы еще далеко.
   Она села за компьютер, набрала «Маки, Стенли» и нажала кнопку поиска.