Герритсен Тесс. Бешенство

   — Теперь им займется судмедэксперт. Можете справиться у доктора Дворака из управления экспертизы.
   Водитель оглянулся и посмотрел на озадаченного санитара.
   — Ну, не знаю…
   — Послушайте, я беру на себя полную ответственность, — заявила Тоби. — Вернитесь. Нам надо выгрузить тело.
   Водитель пожал плечами.
   — Как скажете, — пробормотал он и дал задний ход. — Но кто-то за это огребет, это точно. Надеюсь только, не я.

8

   Лиза снова заигрывала с ним. Это одна из ежедневных досадных мелочей, к которым доктор Дворак уже притерпелся. Юная ассистентка то и дело поглядывала на него сквозь защитные очки, кокетливо хлопая ресницами. Кроме того, она проявляла неутолимое любопытство к его частной жизни и явно расстраивалась, что он не хотел замечать ее флирта. Он не мог понять, что она в нем находит, подозревал, что ее интерес — всего лишь вызов неприступному молчуну.
   Да вдобавок уже немолодому, смиренно признавался он себе, глядя на свою цветущую ассистентку. Ни морщинки, ни седого волоска, ни дряблой кожи. В свои двадцать шесть она была, как метко выразился его собственный сын-подросток, белокурой крошкой. «Интересно, а как он называет за глаза меня самого? Старый пердун? Отстойный дедок? Для парнишек вроде Патрика, которым всего четырнадцать, сорокапятилетний возраст кажется таким же далеким, как следующий ледниковый период.
   Однако мы все гораздо ближе к смерти, чем думаем, размышлял доктор Дворак, глядя на обнаженное тело на столе морга. Резкий свет верхних ламп беспощадно выявлял каждую морщинку, каждую родинку на трупе. Седые волоски на груди. Черные метки себорейного кератоза на шее. Неминуемые возрастные изменения. Даже у светловолосой и белокожей Лизы когда-нибудь появятся печеночные пятна.
   — Похоже, это любитель свежего воздуха, — заметил Дворак, проводя пальцем в перчатке по загрубевшему лоскуту кожи на лбу трупа. — Актинический кератоз. У него тут солнечный ожог.
   — Зато очень неплохая для такого старикана грудная мускулатура.
   Разумеется, Лиза не могла не обратить внимание на такие вещи.
   Она была завсегдатаем спортклуба, ее гимнастическое помешательство началось два года назад, и поиск физического совершенства дошел до постоянных рассуждений о разнообразных мышцах; при этом Лиза пользовалась в основном жаргонными словечками из лексикона фитнес-маньяков. Нередко доктор Дворак замечал, как она бросает взгляд на свое отражение в зеркале над раковиной. Совершенна ли прическа? Правильно ли спадает на лоб светлый завиток? Держится ли загар, или ей нужно еще минут двадцать полежать на крыше дома? Эта юношеская озабоченность собственной внешностью казалась Двораку и забавной, и непонятной.
   Сам он теперь нечасто смотрел в зеркало, да и то лишь затем, чтобы побриться. Глядя на себя, он каждый раз удивлялся, что у него уже поровну седых и черных волос. Он видел следы времени на своем лице: углублялись морщинки у глаз, вечная хмурая складка пролегла между бровями. Он также видел, каким стал усталым и измотанным. Он сильно похудел за три года после развода и еще больше сбросил с тех пор, как его сын отправился в интернат два месяца назад. С утратой примет прежней жизни терялись и килограммы.
   Этим утром Лиза обратила внимание на его худобу. «Хорошо выглядите, док!» — прощебетала она, лишний раз подтвердив, как слепа юность. Дворак не считал, что хорошо выглядит. Когда он смотрел на себя в зеркало, он видел там кандидата на курс антидепрессантов.
   И нынешнее вскрытие вряд ли поднимет ему настроение.
   — Давай повернем его, — предложил он Лизе. — Я хочу сначала осмотреть его спину.
   Вдвоем они перевалили труп на бок. Дворак перенаправил свет и осмотрел пятна, вызванные посмертным кровоизлиянием, а также бледные участки на ягодицах, где тело собственным весом сдавило мягкие ткани. Пальцем в перчатке он прижал похожее на синяк пятно. Оно побледнело.
   — Трупные пятна не фиксируются, — заметил он. — Над правой лопаткой ссадина. Однако ничего выдающегося.
   Они снова перекатили труп на спину.
   — Окоченение уже полное, — заметила Лиза.
   Дворак взглянул в записи.
   — Смерть наступила в пять пятьдесят восемь. Все сходится.
   — А как насчет синяков на запястьях?
   — Похоже, его привязывали.
   Дворак снова пробежал глазами карту и увидел запись медсестры: «Пациент остается в возбужденном состоянии, фиксирован в четырех точках». Эх, все бы вскрытия проходили со столь подробными описаниями обстоятельств смерти! Счастье еще, если тело, привезенное в анатомичку, можно опознать, еще большее счастье, если тело не повреждено и не воняет. Поскольку дело приходилось иметь с самыми мерзкими запахами, он и его ассистентка облачались в защитные костюмы и кислородные устройства. Однако сегодня они работали в обычных перчатках и очках, поскольку покойник еще при жизни был проверен на ВИЧ и гепатит. И хотя вскрытие вообще штука не слишком приятная, этот случай будет относительно легким. И, возможно, бесполезным.
   Доктор направил свет прямо на стол. У трупа были исколоты руки — типичная картина для умершего в больнице. Дворак насчитал четыре следа от уколов на левой руке, пять — на правой. След от иглы был виден также в паховой области справа — возможно, от забора артериальной крови на газовый анализ. Этому пациенту не дали спокойно заснуть вечным сном.
   Дворак взял скальпель и сделал Y-образный надрез. Удалив грудину, он открыл для обзора грудную клетку и брюшную полость.
   На первый взгляд все органы выглядели обычно.
   Он извлекал их, надиктовывая свои наблюдения на диктофон.
   — Тело белого мужчины нормального питания, возраст восемьдесят два… — Он умолк.
   Должно быть, здесь какая-то ошибка. Он взглянул на медкарту, чтобы проверить дату рождения. Нет, все верно.
   — Я бы дала не больше шестидесяти пяти, — сказала Лиза.
   — Здесь сказано: восемьдесят два.
   — Может, ошибка?
   Дворак вгляделся в лицо умершего. Возможные возрастные изменения зависят от наследственности и образа жизни. Ему приходилось видеть восьмидесятилетних женщин, которые могли сойти за шестидесятилетних. Или тридцатипятилетнего алкоголика, который выглядел дряхлым старцем. Возможно, Ангусу Парментеру просто посчастливилось унаследовать хорошие гены.
   — Проверим возраст позже, — пообещал он и продолжил диктовку. — Покойный скончался сегодня в пять пятьдесят восемь в клинике Спрингер, в Ньютоне, штат Массачусетс, куда поступил семь дней назад.
   Он снова взял в руки скальпель.
   Дворак проделывал все это столько раз, что теперь это происходило на автомате. Он вскрыл пищевод, трахею, а также магистральные сосуды, вытащил сердце и легкие. Лиза положила их на весы и записала данные, затем переместила сердце на препаровочный столик. Дворак сделал продольный разрез коронарных сосудов.
   — Не думаю, что это инфаркт, — заметил он. — Сосуды на вид совершенно чистые.
   Он удалил селезенку, затем тонкую кишку. На ощупь кажущиеся бесконечными кольца кишечника были холодными и скользкими. Желудок, поджелудочная и печень были извлечены единым блоком. Никаких видимых следов перитонита, нет и характерного для анаэробной инфекции смрада. Работать со свежим трупом — одно удовольствие. Никакой вони, только запах крови — как в мясной лавке.
   Дворак вскрыл желудок, оказавшийся пустым.
   — Должно быть, больничная еда уже всосалась, — предположила Лиза.
   — Судя по записям, есть он не мог.
   До сих пор общий осмотр не дал даже намека на то, что же могло послужить причиной смерти.
   Дворак обошел стол и остановился у головы трупа, сделал надрез и откинул кусок кожи головы так, что тот накрыл лицо покойника, словно резиновая маска. Лиза приготовила хирургическую пилу. Пока инструмент завывал, вскрывая череп, они молчали.
   Доктор отделил верхнюю часть черепа. Под тонкой менингеальной оболочкой мозг напоминал накрытый пленкой ком серых червяков. В самих оболочках ничего необычного не обнаруживалось, что отвергало возможность инфекции. Не увидел Дворак и признаков эпидурального кровотечения.
   Надо было извлечь мозг для более детального исследования. Он взял скальпель и быстрым движением рассек зрительные нервы и кровеносные сосуды. Запустив руки поглубже, чтобы отделить головной мозг от спинного, он ощутил резкий болезненный укол.
   Выдернув руку, он уставился на порезанную перчатку.
   — Черт, — пробормотал он, направляясь к раковине.
   — Что случилось? — заволновалась Лиза.
   — Порезался.
   — Кровь идет?
   Дворак сорвал перчатки и уставился на средний палец левой руки. Заметная полоска крови проступила вдоль бритвенно тонкого пореза.
   — Скальпель проткнул обе перчатки. Черт, черт, черт! — Он схватил бутыль с бетадином и принялся поливать палец дезинфицирующим средством. — Сдохните, гады.
   — Он же ВИЧ-отрицательный, да?
   — Да. К счастью для меня, — сказал Дворак, насухо вытирая палец. — Этого не должно было случиться. Я просто потерял бдительность.
   Злясь на себя, он снова надел перчатки и вернулся к трупу. Мозг уже ничто не удерживало. Дворак осторожно вытащил его двумя руками, окунул в солевой раствор, чтобы смыть кровь, и положил влажный орган на препаровочный столик. Сначала Дворак внимательно осмотрел его со всех сторон. Доли выглядели нормальными, без всяких утолщений. Он погрузил мозг в банку с формалином, где тот пролежит еще неделю, и тогда можно будет сделать срезы для изучения под микроскопом. Скорее всего тогда и найдутся ответы на все вопросы.
   — Доктор Дворак! — послышалось из переговорного устройства. Это был голос Стеллы, его секретарши.
   — Да!
   — Звонит доктор Карл Валленберг.
   — Скажи, я перезвоню. Я провожу вскрытие.
   — Потому-то он и настаивает на разговоре с вами прямо сейчас. Он хочет, чтобы вскрытие было остановлено.
   Дворак выпрямился.
   — Почему?
   — Может, вам лучше поговорить с ним?
   — Полагаю, мне придется принять этот звонок, — пробормотал он, снимая перчатки и фартук. А потом обратился к Лизе: — Продолжай. Сделай биопсию мышц и срезы печени.
   — А разве не нужно ждать, пока вы с ним поговорите?
   — Мы и так уже почти все сделали. Давай закончим со срезами ткани.
   Дворак прошел в свой кабинет. Несмотря на закрытые двери, комната была пропитана запахом формалина, который он переносил на руках и одежде. Он уже и сам пахнул как законсервированный экспонат, хранимый в этом лишенном окон кабинете.
   Человек, угодивший в сосуд и застрявший там.
   Он снял трубку.
   — Доктор Валленберг? Это доктор Дворак.
   — Полагаю, произошло какое-то недоразумение. Господин Парментер был моим пациентом, и я ума не приложу, зачем вам понадобилось проводить вскрытие.
   — Это была просьба одного из врачей клиники Спрингер.
   — Имеете в виду доктора Харпер? — На том конце линии фыркнули, судя по звуку, явно неодобрительно. — Она не имела никакого отношения к лечению. И не имела права вызывать вас.
   — Судя по записям, она осматривала пациента в отделении «скорой помощи».
   — Это было неделю назад. С тех пор пациента наблюдал я и несколько более узких специалистов. Никто из нас не видел необходимости во вскрытии. И уж тем более мы не считаем, что этот случай заслуживает вмешательства судмедэксперта.
   — Она убедила меня, что это связано с вопросами здравоохранения.
   Трубка снова недовольно фыркнула.
   — Доктор Харпер — не слишком надежный источник информации. Возможно, вы не в курсе. Клиника Спрингер возбудила расследование по факту ее ошибочных действий в отделении неотложной помощи, серьезных ошибок. Она вскоре может лишиться работы, и я не стал бы доверять ее мнению о чем бы то ни было. Доктор Дворак, это вопрос субординации. Я — лечащий врач, и говорю вам: это вскрытие — напрасная трата вашего времени. И моих денег.
   Дворак едва сдержал стон. «Я не хочу во все это ввязываться. Я патологоанатом. Предпочитаю работать с телами мертвых, а не с амбициями живых».
   — Кроме того, — продолжал Валленберг, — есть еще и семья. Его дочь будет очень расстроена, узнав, что ее отца изуродовали. Она даже может подать на вас в суд.
   Дворак медленно выпрямился и озадаченно поднял голову.
   — Но, доктор Валленберг, я разговаривал с его дочерью.
   — Что?
   — Сегодня утром. Госпожа Лэйси позвонила, чтобы обсудить вопрос вскрытия. Я объяснил ей, какие на то есть причины, и мне кажется, она поняла. Она была не против.
   На линии повисло молчание.
   — Должно быть, она передумала с тех пор, как я говорил с ней, — предположил Валленберг.
   — Наверное. В любом случае вскрытие уже проведено.
   — Уже?
   — Сегодня выдалось довольно спокойное утро.
   Новая пауза. Когда Валленберг снова заговорил, голос его звучал на удивление подавленно:
   — А тело… Оно будет возвращено семье… целиком?
   — Да. Со всеми органами.
   Валленберг откашлялся.
   — Полагаю, это их порадует.
   «Интересно, — подумал Дворак, вешая трубку. — Он так и не спросил, что я обнаружил при вскрытии».
   Он еще раз мысленно воспроизвел весь разговор. Может, он просто оказался втянут в какие-то дрязги пригородной больницы? Валленберг описал доктора Харпер так, словно она была отверженной, человеком «под колпаком», возможно, конфликтующей с коллегами. Была ли ее просьба провести вскрытие просто попыткой поставить другого врача в неловкое положение?
   Этим утром ему стоило бы попрактиковаться в макиавеллиевском искусстве умозаключений, стоило бы прояснить истинные намерения доктора Харпер. Однако мышление Дворака жаждало конкретики. Он извлекал информацию из того, что мог увидеть, потрогать и понюхать. Секреты мертвых легко обнажить с помощью скальпеля, человеческие же мотивы оставались для него тайной.
   Интерком снова зажужжал.
   — Доктор Дворак! — произнесла Стелла. — На линии доктор Харпер. Соединить?
   Дворак немного подумал и решил, что у него нет настроения беседовать с женщиной, которая уже испортила ему день.
   — Нет, — отозвался он.
   — Что мне ответить?
   — Что я ушел домой.
   — Ну, если вы действительно так хотите…
   — Стелла!
   — Да?
   — Если она снова будет звонить, скажи ей то же самое. Со мной связаться нельзя.
   Он повесил трубку и вернулся в морг.
   Лиза склонилась над препаровочным столиком, делая скальпелем срезы печени. Когда он вошел, она подняла глаза.
   — Ну? — спросила она. — Биопсию заканчиваем?
   — Заканчиваем. Затем верни все органы на место. Семья хочет получить тело целиком.
   Она сделала еще один надрез и остановилась.
   — А мозг? Он же должен полежать еще неделю.
   Дворак взглянул на емкость, где в формалине лежал мозг Ангуса Парментера. Затем перевел взгляд на свой забинтованный палец и вспомнил о скальпеле, проткнувшем два слоя перчаток и его собственную плоть.
   — Его мы оставим, — решил доктор. — Я просто верну на место свод черепа и зашью кожу. — Он вытащил новую пару перчаток и полез в ящик за иглой и нитками. — Они и не узнают, что его там нет.
 
   Тоби разочарованно повесила трубку. Так сделали вскрытие или нет? Два дня она пыталась дозвониться доктору Двораку, но каждый раз его секретарша отвечала, что он занят, а тон ее голоса ясно указывал, что звонкам Тоби здесь не рады.
   Звякнул таймер духовки. Тоби выключила газ и вытащила жароупорное блюдо. На сегодня она отвертелась — лазанья из морозилки и печально сникший салат. У нее не было возможности купить продукты, молока тоже не осталось, поэтому она поставила на стол два стакана с водой. Вся ее жизнь, похоже, превратилась в безумный забег наперегонки со временем. Замороженные обеды, громоздящиеся в раковине тарелки, жеваные блузки прямо из сушилки… Она спрашивала себя: вызвана ли ее неодолимая усталость подхваченным вирусом гриппа или это умственное истощение тянет ее ко дну? Она открыла кухонную дверь и позвала:
   — Мама, обед готов! Иди есть!
   Элен вышла из-за разросшейся монарды и послушно поплелась на кухню. Тоби вымыла маме руки над раковиной и усадила ее за стол. Она повязала Элен на шею салфетку и поставила перед ней тарелку с лазаньей. Еду Тоби порезала на крохотные кусочки — на один укус. То же самое она сделала и с салатом. В руку Элен она вложила вилку.
   Элен не стала есть, она сидела в непонятном ожидании и смотрела на дочь.
   Тоби поставила на стол тарелку с лазаньей для себя, села и съела несколько кусочков. Но потом заметила, что Элен не ест.
   — Мама, это твой обед. Клади по кусочку в рот.
   Элен положила в рот пустую вилку и чрезвычайно сосредоточенно принялась ее обсасывать.
   — Сейчас. Давай помогу тебе. — Тоби поднесла вилку Элен к тарелке, подцепила тягучий кусочек лазаньи и поднесла к ее рту.
   — Довольно вкусно, — похвалила Элен.
   — Теперь возьми еще кусочек. Давай, мама.
   В дверь позвонили. Элен подняла глаза.
   — Наверное, это уже Брайан, — решила Тоби, поднимаясь из-за стола. — Продолжай есть. Не жди меня.
   Оставив мать на кухне, она пошла открывать дверь.
   — Ты сегодня рано.
   — Я решил помочь с обедом, — сказал Брайан, входя в дом. Он протянул Тоби бумажный пакет. — Мороженое. Ваша мама очень любит клубничное.
   Принимая пакет, Тоби заметила, что Брайан не смотрит на нее; снимая куртку и вешая ее в шкаф, он повернулся к Тоби спиной. Было очевидно, что он старается не встречаться с ней взглядом. И даже когда он повернулся к Тоби лицом, его глаза смотрели мимо нее.
   — Ну, как мы управляемся с обедом? — спросил он.
   — Я только что посадила ее за стол. У нас некоторые трудности с едой сегодня.
   — Опять?
   — Она не притронулась к сандвичу, который я ей оставила. И смотрит на лазанью, как на инопланетное чудище.
   — Ладно, об этом я позабочусь…
   Из кухни послышался грохот, за которым последовал звук разлетающегося по полу фарфора.
   — О, Боже, — охнула Тоби и кинулась на кухню.
   Элен стояла, ошарашенно глядя на разбитое блюдо. Лазанья разлетелась по всему полу, и даже на стене красовались потеки сыра и томатного соуса.
   — Мама, что ты творишь? — взвыла Тоби.
   Элен покачала головой и пробубнила:
   — Горячо. Не знала, что оно горячее.
   — Боже, ты только посмотри на эту помойку! Сыр весь этот…
   Тоби схватила мусорное ведро. В ярости и отчаянии она проволокла его через всю кухню к разбитому блюду. Опустившись на колени, чтобы убрать испорченный обед, она поняла, что вот-вот расплачется. «Все идет насмарку. Моя жизнь катится ко всем чертям. Вот и с этим я тоже не могу справиться. Просто неспособна».
   — Давай-ка, Элен, милая, — услышала она голос Брайана. — Ну-ка, посмотрим на эти ручки. Ой, нам нужна холодная водичка. Нет-нет, не отдергивай, дорогая. Давай я полечу их. Это ведь ужасно, правда?
   Тоби подняла глаза.
   — Что такое?
   — Ваша мама обожгла руки.
   — Ой, ой, ай! — причитала Элен.
   Брайан отвел Элен к раковине и пустил ей на руки холодную воду.
   — Так лучше? Вот, а теперь мы покушаем мороженого, и нам станет гораздо лучше. Я принес клубничного. Ням-ням.
   — Ням, — пробормотала Элен.
   Сгорая со стыда, Тоби смотрела, как Брайан нежно промакивает полотенцем руки Элен. Тоби даже не заметила, что мама пострадала. Она молча подобрала последние осколки посуды и шматки застывшего сыра, смыла пятна соуса и протерла стены. Затем подсела к столу и стала смотреть, как Брайан уговаривает Элен поесть мороженого. Его терпение, его мягкое, вкрадчивое обхождение вызывало в Тоби еще большее чувство вины. Это он, Брайан, заметил обожженные руки Элен, он видел, что ей нужно — сама же Тоби видела только разбитое блюдо и запачканный пол.
   Часы показывали шесть тридцать, Тоби пора было собираться на работу.
   У нее не было сил подняться из-за стола. Она сидела, подперев голову ладонью, позволив себе маленькую отсрочку для отдыха.
   — Мне нужно с вами поговорить, — сказал Брайан. Опустив ложку, он осторожно вытер Элен рот салфеткой. Затем поднял глаза на Тоби. — Мне, правда, очень жаль. Такое решение было принять нелегко, но… — Он аккуратно положил салфетку на стол. — Мне предложили другое место. Такое, что я не могу отказаться. О таком я давно мечтал. Поймите, я не искал другую работу — просто так получилось.
   — Что получилось?
   — Мне позвонили из дома престарелых «Две сосны», это в Веллсли. Им нужен человек, чтобы запустить новую оздоровительную программу арт-терапии. Тоби, они сделали мне предложение. Я не мог отказаться.
   — Ты не говорил мне об этом ни слова.
   — Мне позвонили только вчера. Сегодня утром я был на собеседовании.
   — И ты вот так взял и согласился на эту работу? Даже не поговорив со мной?
   — Мне нужно было принять решение немедленно. Тоби, это график с девяти до пяти. Это значит, что я смогу жить так, как все остальное человечество.
   — Сколько они тебе предложили? Я заплачу больше.
   — Я уже согласился.
   — Сколько? Он откашлялся.
   — Дело не в деньгах. Не хочу, чтобы вам показалось, будто причина в деньгах. Это… все вместе.
   Она медленно откинулась на спинку стула.
   — Значит, я не смогу предложить тебе ничего лучше.
   — Нет, — подтвердил он, глядя в стол. — Они хотят, чтобы я начал как можно скорее.
   — А как же моя мама? Что, если я не смогу никого найти тебе на смену?
   — Я уверен, вы найдете.
   — И сколько у меня на это времени?
   — Две недели.
   — Две недели? Думаешь, отыскать сиделку — это просто? Мне понадобилось два месяца, чтобы найти тебя.
   — Да, я знаю, но…
   — Ну и что же мне, черт возьми, теперь делать?
   Отчаяние в ее голосе повисло в воздухе грязной завесой.
   Он медленно поднял на нее глаза и посмотрел удивительно невозмутимым взглядом.
   — Я люблю Элен. Вы это знаете. И я всегда обеспечивал ей самый лучший уход, насколько мог. Но, Тоби, она не моя мать, а ваша.
   Простая истина, заключенная в этом утверждении, обессмысливала любой ее ответ. «Да, она моя мать. Я за нее в ответе».
   Она посмотрела на Элен и увидела, что та не обращает на них никакого внимания. Мама взяла салфетку и, сосредоточенно морща лоб, принялась складывать ее снова и снова.
   — Ты знаешь кого-нибудь, кто хотел бы взяться за такую работу? — спросила Тоби.
   — Я дам вам несколько контактов, — пообещал он. — Я знаю нескольких человек, кто мог бы заинтересоваться.
   — Была бы признательна.
   Они смотрели друг на друга через стол, на этот раз не как работник и наниматель, а как друзья.
   — Спасибо, Брайан, — проговорила она. — За все, что ты для нас сделал.
   Часы в гостиной пробили половину часа. Тоби вздохнула и неохотно выбралась из кресла. Пора на работу.
 
   — Тоби, нам надо поговорить.
   Отвлекшись от хрипящего трехлетнего малыша, она увидела в дверях кабинета Пола Хокинса.
   — Подождешь минутку? — спросила она.
   — Это очень срочно.
   — Хорошо, сделаю укол и через минуту буду.
   — Я жду на служебной кухне.
   Принимая из рук Модин пузырек эпинефрина, Тоби заметила вопросительный взгляд медсестры. Они обе задавали себе один и тот же вопрос: что делает руководство в десять вечера в четверг на работе? Глава отделения неотложной помощи пришел в костюме и галстуке, а не в больничной униформе. Уже чувствуя тревогу, Тоби набрала эпинефрин в туберкулезный шприц, а затем наигранно весело обратилась к ребенку:
   — Мы поможем тебе дышать легче, гораздо легче. Тебе придется немножко посидеть, не двигаясь. Это будет как укус пчелки, но быстро пройдет, ладно?
   — Не хочу, чтобы пчелка кусала, не хочу.
   Мать малыша обхватила сынишку покрепче.
   — Он терпеть не может эти уколы. Просто делайте, и все.
   Тоби кивнула. Торговаться с трехлетним ребенком — дохлый номер. Она ввела лекарство, вызвав такой вопль, от которого стены могли бы облупиться. Так же внезапно крик прекратился, и мальчик, все еще всхлипывая, жадно уставился на шприц.
   — Хочу это.
   — Я дам тебе новенький, — сказала Тоби, протягивая неиспользованный шприц без иголки. — Можно в ванной играть.
   — Буду сестре уколы делать.
   Его мама закатила глаза:
   — То-то она обрадуется!
   Хрипеть малыш стал значительно меньше, поэтому Тоби оставила Модин понаблюдать за ним, а сама пошла на кухню к Полу.
   Он поднялся, когда Тоби вошла, однако разговор начал, только когда та закрыла дверь.
   — Сегодня вечером было собрание руководства, — сообщил он. — Только что закончилось. Я подумал, что мне лучше сразу прийти и рассказать, что там было.
   — Я полагаю, снова насчет Гарри Слоткина.
   — Это был только один из вопросов.
   — Были и другие?
   — Всплыл также случай со вскрытием.
   — Понятно. У меня такое ощущение, что мне лучше присесть.
   — Думаю, нам обоим лучше это сделать. Она взяла стул и села к столу напротив Пола.
   — Если вы собрались, чтобы поджарить доктора Харпер, почему меня не пригласили на барбекю?
   Пол вздохнул.
   — Тоби, мы с тобой могли бы выкарабкаться из истории с Гарри Слоткиным. Во всяком случае пока тебе везет. Его семейство еще не подавало иск. И шумиха вокруг него, похоже, затихает. Судя по тому, что я слышал, Казаркин Холм — а также доктор Валленберг — пресекли все попытки прессы выпустить новые статьи по этой теме.
   — С чего бы доктор Валленберг решил оказать мне услугу?
   — Я полагаю, не в интересах Казаркина Холма делать достоянием гласности, что один из их богатеньких пациентов шляется где-то как последний бродяга. Ты же знаешь, это ведь не заурядное сообщество пенсионеров. Их успех зависит от высокого статуса, им необходимо быть лучшими и брать за это бабки. Никто к ним не пойдет, если возникнут хоть какие-то сомнения в благополучии их пациентов.