Голотвина Ольга. Тьма над Гильдией

   Лауруш понизил свой раскатистый бас до мягкого, добродушного тона:
   – Смеяться над Хиави? Ну что ты, мне бы это и в голову не пришло! Он же действительно моя правая рука. Когда ухожу за Грань – все хлопоты на него оставляю. К тому же… ну, сам знаешь: ученик – всегда ученик, даже если столько лет прошло… Короче, постарался я ему поделикатнее объяснить, что имел в виду Унсая… что Гильдия не поймет, если ее возглавит человек, который не был Охотником… Ты бы видел, как побелел Хиави! Ухватил свои костыли – и прочь из дому. Два дня пьянствовал по кабакам. Потом вернулся, повинился: мол, прости дурака… – Лауруш потер висок. – А с чего это я вообще о нем разговорился? Мы до этого о чем вели беседу?
   – О записях, которые тебе присылают наши гильдейские.
   – Да, верно… У меня скопился целый сундук потрясающих рукописей. Описания складок, рисунки растений, книги о повадках животных. С твоей книги «Запретная добыча» Хиави снял две копии – уж очень хорошо ты все расписал. Не приведи Безликие, какому-нибудь пролазе угодит в лапы твоя книжка – сколько бед может натворить?
   Шенги аккуратно поставил сапоги Лауруша у кровати и сел на резной табурет.
   – Ты ведь не просто так вспомнил про мою книгу, верно? Ты думал про корабли.
   – Тебе уже рассказали?
   – Тут люди ни о чем другом и не разговаривают. Думаешь, кто-то из наших таскает в Аргосмир «жгучую тину»?
   – Из наших? Вряд ли. Думаю, пролазы работают.
   – А много в Аргосмире пролаз?
   – Я думал – совсем нету! Я им такую жизнь устроил, что неповадно стало появляться в столице. Если кто и ползает за Грань, то втихомолку. И добычу им сбывать негде.
   – Но все равно нельзя рассказывать властям о «жгучей тине» Если по городу поползут слухи… если аргосмирцы начнут сочинять страшные байки…
   – …То наших, гильдейских, толпа в море перетопит. Но я без шума рассказал о своих подозрениях королю. На конфиденциальной аудиенции. Он все понял. Велел командиру стражи отобрать нелюбопытных и неболтливых парней. Ну, ты видел караулы у Ворот…
   – Стражникам ничего не объясняли?
   – Почти ничего.
   – Ясно… Но если это все-таки кто-то из наших?
   – Не говори такого, сынок, даже думать об этом не хочу. Хотя, конечно, нынешние Охотники – не тот славный народ, что был во времена моей юности.
   Шенги опустил голову, пряча улыбку.
   – А ученики нынешние! – ворчал Лауруш. – Глянешь – и невольно подумаешь: куда ж это Гильдия покатится, когда они до браслетов дорвутся? То ли дело вы с Ульнитой… я каждый день вашего ученичества помню! Столько радости вы мне доставили! С такими надеждами я просыпался и засыпал!
   Шенги прикусил губу. Он-то помнил, как Лауруш говаривал: мол, им с Ульнитой прямая дорога сперва в разбойничий отряд, а потом на каторгу! Должно быть, хмель привел старика в сентиментальное настроение. Этим надо воспользоваться!
   – Не помню, писал ли я тебе, – начал Шенги небрежно-льстивым тоном, – что Нитха, моя нынешняя ученица, – дочурка нашей Ульниты?
   Лауруш вскинул голову. Его моржовые усы возмущенно встопорщились.
   – Дочь Ульниты, да? Глупец, прежде всего она – дочь наррабанского Светоча! Принцесса… если ты, тупица, понимаешь, что означает это слово!..

* * *

   Хиави говорил правду: вдоль всей стены дома шиповник разросся так густо, что не пролезла бы даже кошка. Подслушивать под окном было невозможно… но нельзя же до утра оставаться в неведении насчет того, что думает Глава Гильдии о тебе и твоих друзьях!
   Троим самонадеянным подросткам и в голову не приходило, что хозяин дома, пожилой человек, устав-ший от пирушки, может попросту лечь спать. Нет! Конечно же, сейчас он разговаривает с учителем о трех будущих Охотниках!
   Потому Нитха и Дайру стояли возле узкого окна комнаты второго этажа и взволнованно смотрели вниз. А внизу, на резном карнизе, украшавшем ок– но спальни Главы Гильдии, рискованно растянулся Нургидан. Свесив вниз голову, он чутко ловил обрывки чужого разговора и время от времени, вставая на карнизе, сообщал друзьям то, что удалось узнать.
   – Сейчас про тебя говорят, принцесса. Мол, если тебя за Гранью зверюга слопает, то у нас с Нарра– баном сроду миру не бывать. О чем, мол, Шенги думал, когда тебя в ученицы брал? Учитель ему говорит: мол, Светоч сам дал дозволение! А Лауруш ему: дозволение – это пока все хорошо. А стрясись беда, так поднимется грохот на полмира!
   Нитха закусила губку, опустила взгляд, отяжелевший от отчаяния. А Нургидан вновь припал к карнизу, жадно вслушиваясь в беседу.
   – Про тебя толкуют, белобрысый. Твое счастье, что не слышишь! Лауруш осерчал, даже кричит. Мол, такого срама Гильдия еще не знала. Он, мол, еще три года написал, чтоб Шенги дурью не маялся – все равно он, Лауруш, не позволит надеть гильдейский браслет на домашнюю скотину. А учитель ему: в пыль, мол, расшибусь, а парня выкуплю!
   – Бавидаг не возьмет денег, – тоскливо выдохнул Дайру и дотронулся до ошейника.
   Нургидан вновь нырнул вниз с грацией цирко-вого акробата – но почти сразу резко выпрямился, едва не сорвавшись в чернеющие внизу заросли шиповника.
   – Учитель рассказывает про меня… что я – оборотень…
   Голос подрагивал от смятения, но гнева в нем не было. Ни Нургидан, ни его друзья не увидели в словах Шенги ничего недостойного. Ученик не может иметь тайн от учителя, Охотник – от Главы Гильдии.
   На этот раз Нургидан совсем недолго слушал, какие речи ведутся внизу. Пружинисто вскинулся, опасно балансируя на узкой деревянной планке. Цыкнул на друзей: «А ну, брысь!», – подтянулся на руках на подоконнике и гибко перебросил тело в комнату. Зеленые глаза в свете свечи сверкнули подавленным бешенством.
   – Гаси огонь! Ложимся спать! Прогулялись в столицу, двести демонов Хозяйке Зла под юбку!
   Ни у кого не хватило жестокости спросить друга, что же сказал Лауруш о появлении в его доме волка-оборотня. Укладывались на соломенные матрасы в угрюмой тишине. Только добрая Нитха вздохнула за своей занавеской:
   – Бедный учитель, досталось ему из-за нас…

* * *

   Плохо было ученикам Шенги, но кое-кому в эту ночь было гораздо хуже…
   Лежащий на куче соломы человек с окровавленной спиной коротко простонал и затих.
   – Потерял сознание? – негромко возмутился до-знаватель – низенький толстяк в буром камзоле. – Я же велел…
   – Притворяется, – хмыкнул палач. – В обморок ему падать не с чего, я свою руку знаю.
   – Ну, если притворяется, то уж больно хорошо, – с сомнением протянул толстяк. – Нам его разговорить надо, а не забить. Перестарался ты.
   Палач был оскорблен до глубины души. Перестарался! Он же действовал кнутом! А тут он – виртуоз! Может ударом убить муху на спине человека – а на коже и ссадины не останется. Может бить раз за разом точно в одно место, углубляя и расширяя рану. Может с одного удара перебить позвоночник. Забил, ха! Ободрал малость, чтоб развязать язык!
   Но спорить с дознавателем не стал. Сказал примирительно:
   – Притворяется или нет, а сейчас живо в чувство придет. Морская вода – оно и для ран полезно, и встряхнет как следует…
   Подхватив стоявшее в углу ведро, палач с размаху выплеснул соленую воду на истерзанную спину. Вопль огласил подвал. Толстяк брезгливо поморщился.
   – Хвощ из Отребья, – спросил он, нагнувшись к пленнику, который диким взглядом обводил под-вал, – ты же понимаешь, что это только начало? Если и дальше будешь запираться – возьмемся за тебя всерьез.
   Хвощ молчал, тяжело дышал, безнадежно тянул время.
   Любой контрабандист, вор или грабитель, работающий на Жабье Рыло (а в Аргосмире на него работали почти все преступники) знал, что рано или поздно может попасть в Допросные Подвалы. И тогда придется стиснуть зубы и терпеть. Откуси язык, но не брякни лишнего! «Ночной хозяин» своих не выдает. Либо даст кому надо на лапу и устроит верному слуге приговор полегче, либо обстряпает по– бег. А распустишь язык, начнешь закладывать подельников – тогда уж точно конец. Даже если за свою подлость и трусость выклянчишь послабление – все равно тебе не жить. У Жабьего Рыла руки длинные…
   Но это ясно и понятно, когда ты гуляешь на воле. Тогда так славно пить за то, чтобы все стукачи подцепили проказу. И ловить на себе восхищенные взгляды девок и мелкого ворья. А как впрямь угодишь в Допросные Подвалы – тут уж все выглядит иначе.
   Может, Жабье Рыло и карает доносчиков. Но это еще когда будет. А палач с кнутом – вот он, рядом… Да и так ли беспокоится воровской король о контрабандисте Хвоще? Небось не ест, не спит – все думает: жив там еще Хвощ или его уже забили насмерть?..
   – Ну? – переспросил дознаватель. – Будешь говорить?
   – Буду, – выдохнул пленник.
   Палач отошел к стене, устало опустился на скамью, отложил кнут и прикрыл глаза. Он поч– ти не вслушивался в сбивчивую исповедь Хвоща. Толстяк скрипел пером, постепенно мрачнея: хотя арестованный так и сыпал подробностями, но все они лишь подтверждали то, о чем сообщил королю Глава Подгорных Охотников. А новых ниточек нет…
   Хвощ назвал дружка-исполнителя, это прекрасно, он будет схвачен… но вряд ли он много зна– ет о главной фигуре в этом деле. О незнакомце в плаще с капюшоном, на которого работали Хвощ и Филин.
   Но перо все же бегало по бумаге, фиксируя все подробности.
   – А здание таможни зачем спалили? Вам и это было велено?
   – Не было. Это Филин придумал. Мол, раз уж нам попала в руки такая штука, то как же не кинуть таможенникам подлянку? Говорят, Жабье Рыло на него за это сильно осерчал. Филина два дня назад за игрой в «радугу» ножом пырнули, так сразу слух прошел, что не просто игрока в драке порешили, а «ночной хозяин» ослушника наказал.
   Дознаватель досадливо крякнул и бросил перо. Так Филин мертв?!
   – А этот человек в плаще… неужели ты ничего не разглядел, никакой особой приметы? – Толстяк хотел говорить властно и грозно, но в голосе его проскользнули молящие нотки.
   – Примета?! – горько выдохнул Хвощ, глядя снизу вверх на дознавателя. – Есть примета! Да еще какая! И сказать могу, да никто не поверит…
   – Ну, почему же? Поверим. Говори.
   Пленник, превозмогая боль, приподнялся на локтях и четко, ясно назвал особую примету, которая однажды случайно открылась его взору.
   А потом посмотрел на дознавателя, разинувшего рот. На палача, потрясенно привставшего со скамьи. И хрипло расхохотался:
   – Я же говорил – не поверите!

* * *

   В это время в Издагмире, в покинутой хозяевами башне происходили странные события.
   Входная дверь отворилась легко и бесшумно, словно и не была закрыта на большой висячий замок. Тут явно приложил руку либо опытный маг, либо матерый взломщик.
   В трапезную вплыла свеча, озаряя стол, лавки, стены, обшитые досками и обтянутые войлоком. Освещала она и того, кто ее нес. Простоватое лицо, этакая физиономия деревенского дурачка под растрепанной копной соломенных волос. И фигура под стать роже – длинная, нескладная, облегченная в потрепанную холщовую рубаху и столь же неказистые штаны. Заурядный ворюга…
   Так и решил призрак грайанского десятника, парящий под потолком во мраке, там, куда не достигал мерцающий свет свечей.
   Несколько мгновений призрак колебался: сразу прогнать незваного гостя или поиграть с ним, как кот с мышонком? Впрочем, с таким ничтожеством играть вряд ли интересно!
   К тому же бдительный десятник углядел, что вор явился не один. Двое сообщников шептались в темноте у двери, не переступая порога. До Старого Вояки долетел обрывок фразы: «Только бы этот дурак слова не перепутал!..»
   А-а, налет целой шайкой?!
   Старый Вояка, обернувшись огненно-алым драконом, резко снизился перед оторопевшим вором. Весь – огромная пасть, отливающая зловещим багрянцем!
   Вор дернулся в сторону, едва не выронил свечу. Даже в неярком свете видно было, как он побледнел. Челюсть отвисла, рот раскрылся – и…
   И по трапезной покатились странные слова – тяжелые, отрывистые, угрожающие. Что за народ измыслил такой недобрый, жутковатый язык? И живет ли еще на свете этот народ?
   Пришедший выговаривал слово за словом медленно, с запинкой, словно прислушиваясь к подсказке, хотя ни единым звуком, кроме его голоса, не потревожена была ночная тишь. Даже сообщники у двери затихли, замолчали.
   Какой бы неуверенной ни была речь вора, дейст-вие она произвела поистине чудесное. Огненно– алый свирепый призрак задрожал, расплылся, очертания его стали неясными… и в воздухе соткалась человеческая фигура. Перечеркнутое шрамом лицо с вислыми усами было искажено мучительной гримасой, словно призрак пытался закричать – и не мог.
   Вошедший помолчал, уже без прежнего страха вглядываясь в лик укрощенного привидения. А когда вновь заговорил, сама ночь под сводами вздохнула с облегчением, ибо речь его стала ясной и понятной, не терзала больше темноту своей древней страшной силой.
   – Отвечай, – приказал ночной гость призраку, – где твои хозяева?
   Против своей воли грайанский десятник ото– звался:
   – Уехали.
   – Куда?
   – В Аргосмир.
   – Когда собирали вещи – взяли ли с собой старинную рукопись? Несколько пергаментных листов, сшитых суровой нитью… Не вздумай лгать, что не знаешь! Вы, привидения, любопытны и вездесущи… Говори!
   – Взяли, – с отвращением к самому себе ответил старый воин.
   – У кого она?
   – У мальчишки-раба Дайру.
   – Этот покойник сказал все, что нам нужно, – послышался от дверей голос, привыкший приказывать. – Уходим!

9

   Нургидан и Нитха, несмотря на переживания, крепко проспали до утра. А Дайру, хоть и провалился ненадолго в тяжелый сон, пробудился на самом рассвете. Повертелся на соломенном матрасе, понял, что уснуть не удастся, и спустился во двор.
   Умылся у бочки с дождевой водой. Осмотрелся, подметил, что слуги Лауруша проснулись еще раньше: из трубы над пристройкой-кухней уже поднимался дымок, а вчерашний слуга (как там его… ах да, Вертлявый) неспешно шел с ведрами к колодцу.
   Но не дошел. Углядел что-то поверх невысокого забора, отделяющего двор Лауруша от соседского огородика. Поставил ведра в густую траву, что буйно разрослась возле колодца, и поспешил к забору.
   А с той стороны над некрашеными досками возникла чумазая рожица молоденькой служанки. Свидание? Вряд ли. Уж очень у обоих взволнованные физиономии.
   Дайру тоже забеспокоился. Подошел к колодцу, забрался с ногами на сруб – сверху, как на ладони, виден соседний двор. За огородиком стена дома и крыльцо. А у крыльца трое стражников беседуют с толстым важным типом – то ли управитель, то ли сам хозяин.
   Вертлявый говорил со служанкою недолго, почти сразу вернулся к колодцу.
   – Что там стряслось, у соседей? – спросил Дайру, спрыгивая со сруба в траву.
   Слуга был рад поделиться новостью:
   – «Крысоловы»! Со вчерашнего дня по городу ходят, сегодня вот до нас добрались! Ищут каких-то юнцов, которые вчера устроили драку в «Шумном веселье».
   У Дайру екнуло сердце.
   – Из-за простой драки – такие поиски? Ну, дотошная у вас стража!
   Вертлявый хихикнул.
   – Не дотошная, а злопамятная. Какой-то, как они говорят, дрын в ошейнике надел их десятнику на башку горшок с подливой. Вот десятник сгоряча и поклялся, что пить-есть не будет, а доберется и до того раба, и до его хозяина, и до их девки… Эй, ты чего?
   Видимо, Дайру переменился в лице…
   Бормотнув в ответ что-то неразборчивое, парнишка кинулся к лестнице черного хода – наверх, в комнату, где спали друзья.
   Разбудить? Предупредить?.. Нет, это Дайру и в голову не пришло. Он думал лишь о том, что вечером слуги по ошибке отнесли котомку учителя в комнату, где ночевали ученики. И колокольчик, волшебный колокольчик – там, под рукой…
   Сомнения? Опасения? Какие, к демонам, сомнения, когда беда рядом?
   Дайру на цыпочках поднялся по скрипучей лестнице, бесшумно вошел в комнату. Нургидан повернулся с боку на бок. Дайру замер, ругнул про себя волчью чуткость друга, но успокоился, увидев, что тот продолжает спать.
   Дрожащими руками Дайру развязал котомку. Ему казалось, что по лестнице уже топают сапоги стражников. Где колокольчик? А, вот!.. Но почему не поворачивается головка, неужели сломана? Или колокольчик можно разбудить лишь один раз?.. Ох, нет, хвала Безликим, он же просто крутит головку не в ту сторону…
   Наконец из пасти вылез гибкий язык с бронзо-вым шариком на конце. Дайру взмахнул рукой. Тот же долгий, глубокий звон проплыл по комнате, отразился от стен, вернулся – и застыл вокруг юноши незримым колоколом. Никто из спящих не пошевелился. И как тогда, у костра, Дайру понял: никто и не проснется. Стражники не войдут сюда, пока он держит в руках эту таинственную вещь. Ничто из внешнего мира – даже Время! – не посмеет прервать беседу человека с неведомым голосом.
   И он прозвучал, этот лениво-презрительный голос:
   – Я пришел, чтобы забрать твою беду. Назови ее.
   – Я… – начал было Дайру, но от волнения оборвал фразу.
   Голос молчал, но это молчание было выразительнее слов. «Ничего, жалкая мошка, у меня в запасе вечность, мне хватит терпения даже на такое ничтожество…»
   А Дайру вспоминал: натертая нога, голос во мраке, утренняя хромота Нургидана…
   А если и сейчас вместо Дайру арестуют Нургидана? Нет уж, с этим невидимым благодетелем надо держать ухо востро.
   – Моя беда в том, – медленно, осторожно начал Дайру, – что сюда идут стражники. Они хотят арестовать меня и двух моих друзей. Вот они спят – Нургидан и Нитха. Если хочешь унести мою беду – отведи арест от нас троих.
   – Мне нет дела до твоих друзей, – прозвучали ледяные слова. – Я пришел, чтобы забрать твою беду.
   Дайру ждал именно такого ответа. Он не стал давить на жалость или произносить пламенную речь о дружбе. Ответил цинично и нагловато:
   – Ага, и посадишь мне на шею другую беду? Мне же скоро проходить испытание. А учились мы втроем, за Грань ходить привыкли ходить втроем. Без напарников я не Охотник, а пустое место. Если сейчас хоть одного арестуют, я провалю испытание. Вся жизнь будет сломана – понял, ты, защитничек?
   Ответом было долгое молчание.
   – Ладно, – отозвался наконец голос (неужели он дрогнул от неуверенности?). – Будь по-твоему. Я забираю твою беду.
   И, словно мыльный пузырь, лопнул невидимый колокол, тишина вновь наполнилась сонным дыханием спящих напарников и тяжелым гудением залетевшего в окно шмеля. И сквозь эту вязь звуков пробились чьи-то шаги на лестнице.
   Некогда было класть колокольчик в котомку и завязывать ее. Дайру выпрямился, засунул колокольчик на низкую потолочную балку. И тут же в комнату заглянул слуга:
   – Вставайте, гости дорогие… вас во двор сойти просят!

* * *

   Десятник был грозен, как сама месть. Глаза его пылали беспощадным огнем, а на лбу и скулах лоснились красные пятна недавних ожогов, обильно смазанные жиром.
   «Хорошо хоть глаза целы!» – с раскаянием подумал Дайру.
   Взгляд десятника жестко прошелся по лицам подростков. И надо признать, двое из них имели вид изловленных на месте преступников.
   Смуглый румянец Нитхи резко поблек, губы девочки подрагивали, взор был полон отчаяния. Нургидан же, напротив, был напряжен, зло сверкал глазами и, казалось, в любой миг готов вцепиться десятнику в горло. Только Дайру держался с видом вежливого любопытства. Ему проще было прятать страх, у него была надежда.
   Наконец десятник соизволил перевести взгляд на Вертлявого.
   – Еще кто чужой в доме есть?
   – Никого, господин! – истово заверил слуга. – Только Шенги Совиная Лапа, он ушел навестить Охотника, которого из-за Грани искалеченным принесли…
   – Ну, Совиную Лапу ни с кем не спутаешь, – хмыкнул десятник. – Ладно, парни, айда на соседний двор. Некогда зря тут торчать, город большой. Я тех паскуд хоть из-под земли вырою, хоть из сточной канавы выужу!
   – Слышь, командир, – встрял один из «крысоловов», – а ведь эти трое похожи на вчерашних. И длинный как раз в ошейнике!
   Командир неспешно обернулся к разговорчивому подчиненному и прожег его взглядом. Наступившая пауза не была долгой, но незадачливый «крысолов» успел мысленно проклясть родную маму за то, что уродила его на свет таким болтливым.
   – Эти трое, – разъяснил наконец командир, – молокососы, детвора. Уж с ними-то мы запросто бы справились. И ежели ты, приятель, думаешь, что вон тот тощий белобрысый детеныш может одолеть твоего десятника, стало быть, ты десятника совсем не уважаешь. А ежели ты десятника совсем не уважаешь, значит, судьба тебе целый месяц патрулировать Гиблую Балку и Бродяжьи Чертоги… Пошли, парни! Может, те трое вообще не городские, а с Фазаньих Лугов, из свиты приезжих властителей. Ничего, и там поглядим!..
   Когда «крысоловы» исчезли со двора, подростки некоторое время глядели им вслед. Затем наррабанка всхлипнула, вцепилась в рукав Дайру, обессиленно повисла на плече друга.
   – О Гарх-то-Горх, гратхэ грау дха! – восслала она благодарение Отцу Богов.
   Нургидан подошел к колодцу, молча вытянул ведро и – как был, в одежде – опрокинул его себе на голову. Не оборачиваясь, сказал со снисходительным одобрением:
   – А ты, белобрысый, неплохо держался. Мне и то слегка не по себе было, а ты – молодцом…
   Дайру как раз решал, сказать ли друзьям про колокольчик. Но от дома уже спешила служанка:
   – Дайру здесь?.. А, вижу! Господин требует тебя в комнату.
   – Одного? – удивился Нургидан. – Не нас троих?
   Дайру ничего не сказал. Но в этот миг он жалел, что его не арестовали. Потому что была лишь одна тема, на которую Глава Гильдии мог говорить с ним с глазу на глаз…

* * *

   – Надеюсь, мне не надо объяснять тебе, что ты не должен ничего скрывать? Любая мелочь может оказаться важной.
   Взгляд маленьких глазок Лауруша был пронзите-лен и строг.
   Дайру подавленно кивнул. Он чувствовал себя загнанным в тупик. Заговоришь или промолчишь – все равно окажешься предателем.
   Три года, день за днем, впитывал он в душу наставления учителя: Гильдия – это святое. Это семья, которая принимает тебя. Ты даешь ей десятую часть доходов, как давал бы деньги старой матери. Ты делишься с нею тем, что удалось узнать, как делился бы опытом с братьями. Если вернешься из-за Грани калекой, Гильдия до последнего костра будет кор-мить тебя. Если погибнешь, Гильдия не даст умереть от голода твоей вдове. Гильдия устанавливает твер– дые цены, не давая жадным торговцам обобрать те-бя. В ее книгохранилище ты можешь узнать все, что известно о Подгорном Мире.
   Ты станешь частью ее, ты растворишься в ней.
   Есть два человека, соврать которым – позор и преступление: учитель и Глава Гильдии.
   Дайру готов был свято соблюдать эти условия. Но – рассказывать о своей любви?
   – Мы сражались с какой-то тварью, которая вылезла из песка… – безнадежно начал подросток, глядя мимо Лауруша.
   – Не надо про тварь. Ты же знаешь, что меня интересует.
   – Я отбивался от гадины, стоя на большом валуне. Оступился, свалился… вскочил на ноги – и вижу, что я в другой складке.
   – Ты чувствовал ее приближение?
   – Нет. Переход мгновенный. Та, другая складка – просто чудо. Трава, ручей, цветы…
   Дайру беспомощно замолчал. Как выразишь словами слитное очарование свежей зелени, ярких цветочных венцов, нежного ветра и журчания воды? Как опишешь деревья, похожие на арфы: низко склоненные, с ветвями до земли? Как передашь дивную песню ручья, листвы и птиц; песню, в которой главная мелодия – переливчатый, звонкий смех?..
   – Там была девочка, – угрюмо сообщил Дайру. – Моих лет или чуть помладше. Одета для охоты. Наряд из тонкого сукна, мягкие сапожки, кожаная курточка вышита бисером. У нее был арбалет и колчан со стрелами. Зовут – Вианни Живая Песня.
   – Просто Вианни? Ни Рода, ни Семейства не назвала?
   – Нет.
   – Красивая?
   – Очень! – вырвалось у Дайру. Но он тут же устыдился своего порыва и закончил скороговоркой: – Светлая кожа, синие, почти фиолетовые глаза и мягкая русая коса.
   – Мягкая? – холодно переспросил Лауруш. – Ты и это успел выяснить?
   Дайру враждебно взглянул прямо в глаза Главе Гильдии. Но все равно ведь придется рассказывать…
   – Я объяснил ей, что я из боя. Она не удивилась, только сказала, что бой уже закончился и мои друзья живы. А потом спросила, почему я хожу без арбалета. Давай, говорит, я тебе арбалет придумаю…
   – Как-как? А ну, с этого момента подробнее…
   – А я и так – подробно… Она встала на колени, свела ладони, будто бабочку ловит. Губку закусила, серьезная стала. Гляжу – в траве у нее под руками лежит арбалет. И колчан со стрелами.
   – Припомни, холодом не потянуло?
   – Вроде да, – без особой уверенности ответил Дайру. – Вроде как ветерком повеяло.
   – Сходится, – кивнул Лауруш. – Охотники, что угодили в ущелье… помнишь, для которых Хозяин построил лестницу… говорят, что каменный откос покрылся инеем. Арбалет у тебя?
   – Нет. Она передумала, отдала мне свой. Этот, мол, настоящий, отец его в Ваасмире купил. А то с придуманными вещами одни хлопоты: возьмут да исчезнут. Вот ее отец – тот, мол, придумывает на славу, прочно…
   – Да? И что она еще – про отца?
   – Что он тут самый главный. Вроде как король…
   – Король… – усмехнулся Лауруш в усы. – А по– том?
   – Потом, – несчастным голосом поведал Дайру, – она спросила, умею ли я целоваться.
   – Что-о?!
   Дайру снова с вызовом вскинул голову и заговорил яростно, напористо:
   – Она – ребенок! Добрый и чистый ребенок, и жизнь знает только по сказкам. А там герои всег– да сражаются с чудовищами, а потом целуют кра-савиц. Я сражался с чудовищем – и она решила, что я…