Страница:
Повеселев, уличный заводила ехидно продолжил:
– О чем поговорим? О жизни! Вот у одних полон кошелек золота, а других хоть переверни да потря– си – ничего не звякнет! А вот бы славно, если бы взять да поделиться!
– Тихо-мирно, не трепыхаясь, – подхватил прыщавый.
Верзила одобрительно кивнул, а юнец с перебитым носом добавил значительно:
– По взаимному согласию!
«Ишь ты, – умилился Шенги, – какие гладкие выражения знает этот разукрашенный! А главарь-то сразу к делу подошел, без всяких “не заблудился ли господин?..” Шустрый!»
– Поделиться? – весело изумился он вслух. – Как великодушно с вашей стороны! Спасибо, благородные господа мои! И чем вы решили со мною поделиться?
Насмешливое веселье жертвы сбивало грабителей с толку. Перед ними был человек, который либо мог постоять за себя, либо опирался на кого-то сильного. Один из подручных Жабьего Рыла?
Лохматый главарь решительно тряхнул головой и вернулся на знакомую дорожку:
– Парни, а ведь он над нами издевается!
– Угу! – немногословно, но энергично согласился верзила.
– Насмешки строит! – с готовностью подхватил прыщавый.
– Не уважает, – печально подытожил юнец со шрамом.
Дубинка уже не постукивала по ладони верзилы, а выжидающе зависла в воздухе. Парень со шрамом напрягся, прыщавый любовно тряхнул цепью.
– Верно, не уважает! – с забора обличил главарь задаваку-путника. – На роже написано: нас за людей не считает! Он – большой господин, а мы – лепешка навозная, в которую он сапожком изволил вляпаться!
– Хамит! – горячо поддержал вожака парень со шрамом. – А сам-то он кто такой? Вот кто, а?..
– И верно, я же не представился… – Шенги уже надоела эта комедия, да и времени было маловато на пустые разговоры.
Он покосился на бурый забор, с которого держал речь лохматый недокормыш, и с силой пнул по ветхому дереву.
От удара из забора вылетели две доски, а остальные крутанулись на поперечной планке. Не удержавшись, вожак полетел башкой вперед и шмякнулся наземь у ног Шенги.
Приподнялся на руках. Ошарашенно покрутил головой. Лицо исказилось от ярости.
Еще миг – и вся четверка набросилась бы на незнакомца. Даже без приказа главаря все они уже дернулись вперед…
Но тут перед парнями взметнулась из-под плаща черная чешуйчатая лапа, щелкнули в воздухе сизые длинные когти.
Реакция у уличных грабителей оказалась отменная: застыли, оцепенели, оборвали свирепый рывок к противнику. Они знали, что это за лапа, еще как знали! Разве сказители не вели по всем кабакам и трактирам красивые речи о бесстрашном Подгорном Охотнике?
Если бы по переулку пронесся, трубя, наррабан-ский боевой слон, парни не были бы так потрясены.
Прыщавый едва заметным движением убрал с глаз свой обрывок цепи. Юнец с переломанным носом попытался изобразить на своей разбойничьей физиономии безмятежное дружелюбие: я, мол, и вовсе тут ни при чем, я тут гуляю!.. И только непонятливый верзила бухнул по-детски простодушно:
– Так мы его бьем или не бьем?
Первая связная фраза, которую Шенги услышал от юного здоровяка!
– Не бренчи! – бросил ему главарь, поднимаясь на ноги. – Никто никого не бьет. – И почтительно поклонился Шенги. – Пусть господин не сердится на моего брата, он у нас с детства умом слаб…
Шенги удивленно перевел взгляд с невозмутимого верзилы на главаря. Братья, вот как? Тогда понятно, почему этот мелкий растрепа верховодит в шайке. Имея под рукой такую «личную гвардию»…
Тем временем юнец с переломанным носом и его долговязый прыщавый дружок переглянулись, поклонились путнику, который оказался прославленным и грозным Охотником, и отступили с дороги, скрылись за могучими плечами верзилы.
Путь вперед был свободен, и Шенги не преминул этим воспользоваться. Коротко кивнул новым знакомым и повернулся, чтобы идти дальше.
Тут бы и конец пустячному происшествию… если бы не тщеславие недомерка-главаря.
Когда Охотник сделал шаг, оставив позади уличную шайку, душу патлатого юнца словно ошпари– ло: какой случай он упускает! Ограбить Совиную Лапу – да об этом весь Аргосмир будет говорить! Не надо даже догонять путника – только шагнуть вслед, протянуть руку…
Одним движением юнец сорвал с Охотника плащ и пронзительно заорал:
– Деру!!
Шайка дисциплинированно дунула наутек. А главарь кинулся к забору, чтобы нырнуть в дыру от досок, выбитых Охотником. И юркнул бы туда, и исчез бы… если бы не добыча!
Плащ почему-то выскользнул у парня из рук, упал на землю, сковав движения похитителя. Запутавшись в плотном сукне, уличный грабитель снова полетел башкой вперед – и увеличил дыру в заборе, выбив лбом еще одну доску.
Шенги обернулся к лежащему парню. Нагнулся, чтобы подобрать плащ и заодно проверить, жив ли недотепа… и едва успел увернуться от брошенного в голову камня.
Вместе с камнем в него полетел пронзительный вопль:
– Не тронь брата, сволочь!!
Шайка не бросила поверженного главаря.
На Шенги несся верзила, он успел уже замахнуться дубинкой, когда когтистая лапа перехватила его руку. Охотник отступил на шаг, давая юнцу пролететь мимо, и подставил ему подножку. Пока парень падал, Шенги успел крутануть ему кисть и выхватить дубинку.
Развернулся – и успел встретить ударом в подбородок того, что со шрамом. С левой врезал, но так, что парень пташкой улетел прочь и шлепнулся к ногам своего прыщавого дружка. Тот стоял в растерянности, с цепью в руке, но нападать не решался.
Только тут Шенги заметил, что когти его глубоко завязли в трофейной дубинке. Он яростно сжал и развел пальцы – от дубинки щепки полетели! – и рявкнул прыщавому:
– Брысь! Потроха выдеру! По забору размажу!
Прыщавого этим криком смело, как метлой. Его дружок вскочил и последовал за ним.
Верзила тоже попытался встать, но Шенги прикрикнул на него:
– А ну, замер! Я и лежачих бью, если трепыхаются!
Может, верзила и впрямь был с детства слаб умом, но у него хватило смекалки вжаться в землю и притихнуть.
Лохматый вожак пришел в себя и попытался было встать, но окрик Охотника заставил его отказаться от этой затеи.
Шенги поднял плащ, аккуратно отряхнул пыль с коричневого сукна. Накинул плащ на плечи, прикрыв когтистую лапу, и спокойно пошел прочь.
– Ну, Айсур… ну, ты чего?.. Ты… это… вставай!
Братья Айсур и Айрауш не раз бывали в потасовках, работая кулаками и всем, что подвернется под руку, не щадя ни себя, ни тем более противника. Здоровяк Айрауш мог кулаком выбить из бочки днище или с одного удара вогнать в доску гвоздь. И эту силу жестко и расчетливо направлял в драку старший брат, не удавшийся ростом, зато наглый, властный и решительный. Айсур и сам в стороне от схватки сроду не стоял. С братьями боялись связываться в Бродяжьих Чертогах, а это говорило о многом! Ай-сур привык, что с ним считаются взрослые бандиты. И вдруг – такой позор…
Понурив головы, вернулась бежавшая часть армии. Обычно Айсур снисходительно относился к промахам этой парочки: что с них взять, народ в драках не обтерся, костяшки на кулаках не сбил в кровь о чужие рожи!.. Но сейчас главарю надо было отвести душу.
– Приползли, трусы? Вы на него хоть раз замахнулись? Или от одного его взгляда до Старой Пристани улепетывали?
– Так ежели ты велел деру дать, кто ж на месте посмеет остаться? – верноподданнически вопросил прыщавый.
Айсур открыл рот для грозной отповеди – и медленно его закрыл.
Вот уж кто-кто, а Вьюн из любого капкана вывернется! Хитер, как старая гадалка! Всегда най– дет, что сказать: и сам Вьюн, мол, не виноват, и атаман – молодец!
Четвертому члену шайки Айсур и говорить ничего не собирался. От Чердака в схватке пользы, как от кольчуги на рыбной ловле. Даром что морда в шрамах, как у старого наемника… так ведь это не он дрался, а его били.
Ну, не трогают тебя, так и помалкивай! Нет, всегда ему надо, как он выражается, до сути добраться! Вот и влез в разговор:
– А зачем ты вздумал с него плащ сдергивать?
– Врезать ему, Айсур? – покосился на дерзкого приятеля преданный брат Айрауш.
– Чердак, не бренчи Айсуру поперек норова, – влез с нравоучением Вьюн.
– А что толку его бить? – засомневался Айсур. – Его вон как лупили, нос своротили, а ума в мозги не вбили.
– А в «Сказании об Оммукате и Звездной Де– ве», – упорствовал бунтарь, – говорится: «Совершить неверный поступок – простительно, признать его – благородно, переложить на другого – недостойно, а потому…»
Цитата осталась незаконченной: Айсур все-таки кивнул брату, и Айрауш с удовольствием отвесил «сказителю» увесистую затрещину. Тот растянулся в пыли. Вьюн одобрительно хмыкнул.
– Правильно про тебя сказал Трехпалый, – зло напомнил Айсур. – У тебя, мол, чердак доверху забит, да жаль, что всяким хламом! Ты нас замордовал своими сказаниями!
Увы, главарь был прав. Именно с легкой руки вора Трехпалого и был их дружок прозван Чердаком. Вообще считалось, что юнец малость не в своем уме. Был он сыном танцовщицы. Матери не с кем было оставлять ребенка, она вынуждена была таскать его с собой по кабакам, где плясала. Малыш, предоставленный самому себе, пристраивался возле бродячего сказителя, поэта или певца и, не видя ничего вокруг, впитывал каждое слово. Так и вырос, страстно поглощая сказания и баллады. Юноша обладал недурной памятью и питал честолюбивую мечту когда-нибудь самому сделаться сказителем. А пока, оставшись после матери без крова и без куска хлеба, прибился к компании Айсура…
Главарь, подавив бунт силами личной гвардии, несколько смягчился и снизошел до того, чтобы дать объяснение своему поступку:
– Надо было пропустить, да уж больно соблазн был велик. У самого Шенги плащ цапнуть – это как бы нас Бродяжьи Чертоги зауважали!
– А в чем дело? – не понял Вьюн. – Я тебе сегодня чей-нибудь плащ притащу. И можем бренчать, что цапнули его хоть у Шенги, хоть у сотника стражников, хоть у короля-отца…
Три пары глаз неодобрительно уставились на Вьюна. Команда Айсура не хотела бренчать. Парни рвались на истинные подвиги.
– Ладно, – сказал вожак. – Что сейчас было, того сроду не было. Не встречали мы никогда Совиную Лапу, понятно? Раз никто не видел, как он нам…
– Я видел! Я! Я! Я!
Парни разом обернулись на голос.
На заборе сидел курносый большеглазый мальчонка в наряде из мешка с отверстиями для рук и головы. Большой рот растянулся в ехидной щербатой улыбке.
– Я видел! Вчетвером с одним прохожим не справились! Всем расскажу! Он одного – р-раз! Друго– го – р-раз! Айсур – башкой в забор!.. Всем расскажу!
У Бродяжьих Чертогов было множество зорких глаз и болтливых языков. Причем повсюду, в любом уголке, каким бы пустынным он ни казался…
– Ну, Чешуйка, крысиный ублюдок!.. – заорал Айсур. – Поймаю – уши с корнем вырву!
– Поймай сначала! – резонно возразил малолетний наглец, кувыркнулся назад и исчез за забором.
15
– О чем поговорим? О жизни! Вот у одних полон кошелек золота, а других хоть переверни да потря– си – ничего не звякнет! А вот бы славно, если бы взять да поделиться!
– Тихо-мирно, не трепыхаясь, – подхватил прыщавый.
Верзила одобрительно кивнул, а юнец с перебитым носом добавил значительно:
– По взаимному согласию!
«Ишь ты, – умилился Шенги, – какие гладкие выражения знает этот разукрашенный! А главарь-то сразу к делу подошел, без всяких “не заблудился ли господин?..” Шустрый!»
– Поделиться? – весело изумился он вслух. – Как великодушно с вашей стороны! Спасибо, благородные господа мои! И чем вы решили со мною поделиться?
Насмешливое веселье жертвы сбивало грабителей с толку. Перед ними был человек, который либо мог постоять за себя, либо опирался на кого-то сильного. Один из подручных Жабьего Рыла?
Лохматый главарь решительно тряхнул головой и вернулся на знакомую дорожку:
– Парни, а ведь он над нами издевается!
– Угу! – немногословно, но энергично согласился верзила.
– Насмешки строит! – с готовностью подхватил прыщавый.
– Не уважает, – печально подытожил юнец со шрамом.
Дубинка уже не постукивала по ладони верзилы, а выжидающе зависла в воздухе. Парень со шрамом напрягся, прыщавый любовно тряхнул цепью.
– Верно, не уважает! – с забора обличил главарь задаваку-путника. – На роже написано: нас за людей не считает! Он – большой господин, а мы – лепешка навозная, в которую он сапожком изволил вляпаться!
– Хамит! – горячо поддержал вожака парень со шрамом. – А сам-то он кто такой? Вот кто, а?..
– И верно, я же не представился… – Шенги уже надоела эта комедия, да и времени было маловато на пустые разговоры.
Он покосился на бурый забор, с которого держал речь лохматый недокормыш, и с силой пнул по ветхому дереву.
От удара из забора вылетели две доски, а остальные крутанулись на поперечной планке. Не удержавшись, вожак полетел башкой вперед и шмякнулся наземь у ног Шенги.
Приподнялся на руках. Ошарашенно покрутил головой. Лицо исказилось от ярости.
Еще миг – и вся четверка набросилась бы на незнакомца. Даже без приказа главаря все они уже дернулись вперед…
Но тут перед парнями взметнулась из-под плаща черная чешуйчатая лапа, щелкнули в воздухе сизые длинные когти.
Реакция у уличных грабителей оказалась отменная: застыли, оцепенели, оборвали свирепый рывок к противнику. Они знали, что это за лапа, еще как знали! Разве сказители не вели по всем кабакам и трактирам красивые речи о бесстрашном Подгорном Охотнике?
Если бы по переулку пронесся, трубя, наррабан-ский боевой слон, парни не были бы так потрясены.
Прыщавый едва заметным движением убрал с глаз свой обрывок цепи. Юнец с переломанным носом попытался изобразить на своей разбойничьей физиономии безмятежное дружелюбие: я, мол, и вовсе тут ни при чем, я тут гуляю!.. И только непонятливый верзила бухнул по-детски простодушно:
– Так мы его бьем или не бьем?
Первая связная фраза, которую Шенги услышал от юного здоровяка!
– Не бренчи! – бросил ему главарь, поднимаясь на ноги. – Никто никого не бьет. – И почтительно поклонился Шенги. – Пусть господин не сердится на моего брата, он у нас с детства умом слаб…
Шенги удивленно перевел взгляд с невозмутимого верзилы на главаря. Братья, вот как? Тогда понятно, почему этот мелкий растрепа верховодит в шайке. Имея под рукой такую «личную гвардию»…
Тем временем юнец с переломанным носом и его долговязый прыщавый дружок переглянулись, поклонились путнику, который оказался прославленным и грозным Охотником, и отступили с дороги, скрылись за могучими плечами верзилы.
Путь вперед был свободен, и Шенги не преминул этим воспользоваться. Коротко кивнул новым знакомым и повернулся, чтобы идти дальше.
Тут бы и конец пустячному происшествию… если бы не тщеславие недомерка-главаря.
Когда Охотник сделал шаг, оставив позади уличную шайку, душу патлатого юнца словно ошпари– ло: какой случай он упускает! Ограбить Совиную Лапу – да об этом весь Аргосмир будет говорить! Не надо даже догонять путника – только шагнуть вслед, протянуть руку…
Одним движением юнец сорвал с Охотника плащ и пронзительно заорал:
– Деру!!
Шайка дисциплинированно дунула наутек. А главарь кинулся к забору, чтобы нырнуть в дыру от досок, выбитых Охотником. И юркнул бы туда, и исчез бы… если бы не добыча!
Плащ почему-то выскользнул у парня из рук, упал на землю, сковав движения похитителя. Запутавшись в плотном сукне, уличный грабитель снова полетел башкой вперед – и увеличил дыру в заборе, выбив лбом еще одну доску.
Шенги обернулся к лежащему парню. Нагнулся, чтобы подобрать плащ и заодно проверить, жив ли недотепа… и едва успел увернуться от брошенного в голову камня.
Вместе с камнем в него полетел пронзительный вопль:
– Не тронь брата, сволочь!!
Шайка не бросила поверженного главаря.
На Шенги несся верзила, он успел уже замахнуться дубинкой, когда когтистая лапа перехватила его руку. Охотник отступил на шаг, давая юнцу пролететь мимо, и подставил ему подножку. Пока парень падал, Шенги успел крутануть ему кисть и выхватить дубинку.
Развернулся – и успел встретить ударом в подбородок того, что со шрамом. С левой врезал, но так, что парень пташкой улетел прочь и шлепнулся к ногам своего прыщавого дружка. Тот стоял в растерянности, с цепью в руке, но нападать не решался.
Только тут Шенги заметил, что когти его глубоко завязли в трофейной дубинке. Он яростно сжал и развел пальцы – от дубинки щепки полетели! – и рявкнул прыщавому:
– Брысь! Потроха выдеру! По забору размажу!
Прыщавого этим криком смело, как метлой. Его дружок вскочил и последовал за ним.
Верзила тоже попытался встать, но Шенги прикрикнул на него:
– А ну, замер! Я и лежачих бью, если трепыхаются!
Может, верзила и впрямь был с детства слаб умом, но у него хватило смекалки вжаться в землю и притихнуть.
Лохматый вожак пришел в себя и попытался было встать, но окрик Охотника заставил его отказаться от этой затеи.
Шенги поднял плащ, аккуратно отряхнул пыль с коричневого сукна. Накинул плащ на плечи, прикрыв когтистую лапу, и спокойно пошел прочь.
* * *
Охотник уже исчез за поворотом, а патлатый еще сидел на земле, мрачно глядя перед собой. Верзила-брат топтался рядом и ныл:– Ну, Айсур… ну, ты чего?.. Ты… это… вставай!
Братья Айсур и Айрауш не раз бывали в потасовках, работая кулаками и всем, что подвернется под руку, не щадя ни себя, ни тем более противника. Здоровяк Айрауш мог кулаком выбить из бочки днище или с одного удара вогнать в доску гвоздь. И эту силу жестко и расчетливо направлял в драку старший брат, не удавшийся ростом, зато наглый, властный и решительный. Айсур и сам в стороне от схватки сроду не стоял. С братьями боялись связываться в Бродяжьих Чертогах, а это говорило о многом! Ай-сур привык, что с ним считаются взрослые бандиты. И вдруг – такой позор…
Понурив головы, вернулась бежавшая часть армии. Обычно Айсур снисходительно относился к промахам этой парочки: что с них взять, народ в драках не обтерся, костяшки на кулаках не сбил в кровь о чужие рожи!.. Но сейчас главарю надо было отвести душу.
– Приползли, трусы? Вы на него хоть раз замахнулись? Или от одного его взгляда до Старой Пристани улепетывали?
– Так ежели ты велел деру дать, кто ж на месте посмеет остаться? – верноподданнически вопросил прыщавый.
Айсур открыл рот для грозной отповеди – и медленно его закрыл.
Вот уж кто-кто, а Вьюн из любого капкана вывернется! Хитер, как старая гадалка! Всегда най– дет, что сказать: и сам Вьюн, мол, не виноват, и атаман – молодец!
Четвертому члену шайки Айсур и говорить ничего не собирался. От Чердака в схватке пользы, как от кольчуги на рыбной ловле. Даром что морда в шрамах, как у старого наемника… так ведь это не он дрался, а его били.
Ну, не трогают тебя, так и помалкивай! Нет, всегда ему надо, как он выражается, до сути добраться! Вот и влез в разговор:
– А зачем ты вздумал с него плащ сдергивать?
– Врезать ему, Айсур? – покосился на дерзкого приятеля преданный брат Айрауш.
– Чердак, не бренчи Айсуру поперек норова, – влез с нравоучением Вьюн.
– А что толку его бить? – засомневался Айсур. – Его вон как лупили, нос своротили, а ума в мозги не вбили.
– А в «Сказании об Оммукате и Звездной Де– ве», – упорствовал бунтарь, – говорится: «Совершить неверный поступок – простительно, признать его – благородно, переложить на другого – недостойно, а потому…»
Цитата осталась незаконченной: Айсур все-таки кивнул брату, и Айрауш с удовольствием отвесил «сказителю» увесистую затрещину. Тот растянулся в пыли. Вьюн одобрительно хмыкнул.
– Правильно про тебя сказал Трехпалый, – зло напомнил Айсур. – У тебя, мол, чердак доверху забит, да жаль, что всяким хламом! Ты нас замордовал своими сказаниями!
Увы, главарь был прав. Именно с легкой руки вора Трехпалого и был их дружок прозван Чердаком. Вообще считалось, что юнец малость не в своем уме. Был он сыном танцовщицы. Матери не с кем было оставлять ребенка, она вынуждена была таскать его с собой по кабакам, где плясала. Малыш, предоставленный самому себе, пристраивался возле бродячего сказителя, поэта или певца и, не видя ничего вокруг, впитывал каждое слово. Так и вырос, страстно поглощая сказания и баллады. Юноша обладал недурной памятью и питал честолюбивую мечту когда-нибудь самому сделаться сказителем. А пока, оставшись после матери без крова и без куска хлеба, прибился к компании Айсура…
Главарь, подавив бунт силами личной гвардии, несколько смягчился и снизошел до того, чтобы дать объяснение своему поступку:
– Надо было пропустить, да уж больно соблазн был велик. У самого Шенги плащ цапнуть – это как бы нас Бродяжьи Чертоги зауважали!
– А в чем дело? – не понял Вьюн. – Я тебе сегодня чей-нибудь плащ притащу. И можем бренчать, что цапнули его хоть у Шенги, хоть у сотника стражников, хоть у короля-отца…
Три пары глаз неодобрительно уставились на Вьюна. Команда Айсура не хотела бренчать. Парни рвались на истинные подвиги.
– Ладно, – сказал вожак. – Что сейчас было, того сроду не было. Не встречали мы никогда Совиную Лапу, понятно? Раз никто не видел, как он нам…
– Я видел! Я! Я! Я!
Парни разом обернулись на голос.
На заборе сидел курносый большеглазый мальчонка в наряде из мешка с отверстиями для рук и головы. Большой рот растянулся в ехидной щербатой улыбке.
– Я видел! Вчетвером с одним прохожим не справились! Всем расскажу! Он одного – р-раз! Друго– го – р-раз! Айсур – башкой в забор!.. Всем расскажу!
У Бродяжьих Чертогов было множество зорких глаз и болтливых языков. Причем повсюду, в любом уголке, каким бы пустынным он ни казался…
– Ну, Чешуйка, крысиный ублюдок!.. – заорал Айсур. – Поймаю – уши с корнем вырву!
– Поймай сначала! – резонно возразил малолетний наглец, кувыркнулся назад и исчез за забором.
15
Подгорный Мир изувечил Урра. Исковеркал внешний облик, вылепив чудовище. Смял рассудок, заставил мыслить почти по-звериному. Отнял речь, дав взамен неразборчивое ворчание. Выжег простые человеческие чувства – жалость, доброту…
Но тот же Подгорный Мир, проклятый и желанный, подарил Урру особое чутье, не человеческое и не звериное, неведомое никому другому. Не было этому чутью названия ни на одном из языков Мира Людей, и Майчели, хозяин Урра, лишь отдаленно раскрывал суть этого чутья, когда говорил: «Урр видит сквозь складки…»
Когда звероподобное существо проскользнуло в пещеру, опустилось на пол возле кресла, ткнулось лбом в лежащую на подлокотнике хозяйскую руку и прохрипело длинную, сложную фразу, Майчели не удивился – лишь взволнованно качнул головой на длинной гибкой шее.
– Ты уверен? Трое? Шенги с ними нет?
Воздух вновь заклокотал в глотке полузверя-получеловека.
– Верю, верю… на этот раз мы их не упустим, да? Это не просто мясо… это мясо наглое, высокомерное… мясо, которое посмело оскорбить нас с тобой!
Вновь рычание – на этот раз глухое, с чудовищным оттенком сладострастия. Был бы здесь «господин из Гильдии», он догадался бы о смысле просьбы еще до того, как Майчели ответил:
– Я и сейчас считаю, что девчонка опасна. Это тебе не крестьянская девка, угодившая за Грань в поисках пропавшей козы. Чему-то ее обучал мерзавец с птичьей лапой, верно?.. Ладно, ладно, не злись! Поглядим, что можно сделать, когда она попадет к нам в руки.
Откинув покрывало, которым он был укутан по самые плечи, Майчели встал. Его шатнуло: не рассчитал усилий, слишком дернулся вперед, неестест-венно гибкое тело качнулось, словно стебель под порывом ветра. Это проявление волнения раздосадовало Майчели, он свирепо выругался вслух, а мысленно приказал себе быть хладнокровнее.
Урр перестал рычать, вскинулся, услышав брань: кто рассердил хозяина?! Но рядом никого не было, и Урр успокоился.
Его напарник и повелитель оделся, взял меч, оперся на посох и направился к выходу из пещеры. Урр последовал за ним – сгорбившись, касаясь длинными руками земли, время от времени обгоняя хозяина и тревожно, вопросительно заглядывая ему в лицо.
– Арбалет бы… – вздохнул Майчели, вспомнив, при каких обстоятельствах он лишился любимого оружия.
Урр злобно рявкнул: тоже вспомнил драку на остро– ве, арбалет в руках белобрысого гаденыша и выстрел в «бешеную капусту».
– Ничего, – многообещающе промолвил Майчели, – паршивцы еще пожалеют, что там, на остро– ве, сами не подставили лбы под болт из этого арбалета…
Отведя занавеску из шкуры, оба вышли под серое, низко нависшее над головами небо Подгорного Мира. Длинные лианы, густо заплетшие вход, зашевелились при их появлении, расправили листья. Послышалось шипение, похожее на змеиное: так лианы отпугивали любителей полакомиться зеле-нью. Для Майчели и Урра это шипение было чем– то вроде колокольчика над дверью, предупреждаю-щего о приходе гостей. Гости подразделялись на врагов и еду (причем почти всегда враги тоже превращались в еду). Исключением был «господин из Гильдии», которого решено было пока не пускать на мясо…
Спустившись к ручью, Майчели хотел было свистнуть стае змеепсов, которые блаженствовали на мелководье, лениво выкапывая из ила крупных бурых рачков. Но помедлил, прикинул в уме:
– Нет, так мы не догоним юных мерзавцев. По-скачем верхом!
Урр взволнованно и радостно заухал.
– Что, любишь кататься? Тогда ищи для нас по-прыгушку.
Урр пригнулся до земли и бегом припустил по берегу. Хозяин последовал за ним – степенно, неспешно, наслаждаясь каждым мгновением хорошего дня, обещавшего месть.
Майчели любил месть. Месть всем и всему по обе стороны Грани. Месть Миру людей – за то, что отверг искалеченного пролазу. Месть Подгорному Миру – за то, что никак не желал признать в Майчели своего владыку, подчиниться и пасть к ногам. Месть мужчинам – за то, что не считали его равным себе. Месть женщинам – за ту, что когда-то с ненавистью схватила факел, чтобы не подпустить Майчели к себе… и за другую, за глупую синеглазую девчонку, что смеется ему в лицо…
Вся жизнь Майчели была посвящена мести, и пролаза гордился этим!..
Внезапно поток привычных мыслей, злых и сладких, прервался: Майчели заметил у своих ног невысокое растеньице – жесткие стреловидные листья усыпаны черными жирными наростами, похожими на бородавки.
Чуть не растоптал, идиот!
Пролаза с немыслимой гибкостью склонился над растеньицем, осторожно тронул пальцем тонкий лист… «Травка-бородавка»!
Все-таки было, было местечко для нежности в душе Майчели, которая сочилась ненавистью, словно гноем.
Нежность к Урру, который был верен, как пес… он и был для Майчели любимым псом.
И нежность к вот этой травке, безобразной, словно искалеченный пролаза. К травке, которая умела превращать людей в рабов.
Майчели огляделся, тщательно запоминая место, где нашел «травку-бородавку». Затем, присмотревшись, обнаружил еще несколько растеньиц… Великолепно!
Гильдейские остолопы ходят по «травке-бородавке» своими сапожищами и не подозревают, что топчут сокровище. А Майчели за четыре жестких, безобразных листика получил ту мебель, что сейчас украшает его пещеру. Получал он за травку и рабынь, и вкусную еду… хотя и не бывает еды вкуснее человечины.
Но это пустяки. Майчели слишком велик для жалкой меновой торговли. Он раздавал бы и бесплатно эти листья, впитавшие сладкую отраву Подгорного Мира. Потому что те, кто к ним привык, потом приползают к Майчели на коленях, целуют руки и молят: «Дай еще! Что угодно для тебя сделаю, только прикажи!..»
Жаль, что травка попадается редко. А вырастить ее на грядке никак не удается…
Пролаза очнулся от раздумий: впереди встревоженно ухал Урр, заметивший, что хозяин отстал. Майчели поспешно поднялся и поспешил догнать напарника.
Она паслась на берегу – громадная черно-серая тварь, похожая на саранчу. Лупоглазая хитиновая голова наклонялась к замшелым камням, придир-чиво выбирала валун, обросший пышной бородой лишайника, и долго катала его в пасти. После этого камень выплевывался – голый, без буро-зеленого украшения, покрытый царапинами от мощных челюстей.
– Крупная, – негромко сказал Майчели. – Сильная.
Его спутник по-кошачьи заурчал в предвкушении удовольствия.
Над попрыгушкой с пронзительным щебетом вилась стайка кошек-бабочек. Лохматые длиннохвостые существа легко порхали на радужных полупрозрачных крыльях, слишком ярких для этого серого, туск-лого мира. Кошки-бабочки, нахально снижаясь над пасущейся тварью, старались на лету вырвать клочки шерсти для своих гнезд. Иногда это удавалось, и тогда попрыгушка недовольно вертела большой головой, украшенной огромными выпуклыми глазами.
На мраморном, похожем на маску лице Майчели не отразилось ни удовольствия, ни охотничьего азарта. Он снял перевязь с мечом, вместе с посохом передал ее Урру – и без разбега прыгнул на спину твари. Такому прыжку позавидовала бы рысь. Пролаза словно перетек в воздухе на черный хитиновый загривок «саранчи». Не ожидавшая такой наглости тварь распрямила сложенные вдвое в коленях задние ноги и мощной «свечкой» ушла в небеса, унося на своей шее всадника.
Урр возбужденно и завистливо завопил, переминаясь с ноги на ногу: ему не терпелось тоже покататься.
Тварь опустилась на берег, она готова было вновь рвануться ввысь. Но Майчели, вцепившись обеими руками в жесткие надглазные выступы, вывернул голову попрыгушки мордой вверх, в небо. Озадаченное животное неподвижно замерло. Крохотный мозг пытался понять: почему мир вокруг внезапно перевернулся?
Урр ловко вскарабкался на спину черно-серо– му «скакуну», цепко обхватил его ногами, правой рукой ухватился за пучок шерсти. Левой он прижимал к себе меч и посох хозяина. Окажись тут по-сторонний наблюдатель, он решил бы, что пролаза вот-вот свалится. И был бы неправ: Урр угнездился на спине попрыгушки прочно, как клещ в собачьей шкуре.
Дождавшись, когда напарник устроится поудобнее, Майчели повернул голову попрыгушки так, чтобы в поле зрения «скакуна» попал берег ручья. Животное, обрадованное тем, что вновь видит перед собой путь, резко прыгнуло вперед. Прыжок вышел тяжелым и неуклюжим, но со второй попытки говорушка приноровилась к тому, что вес ее почему-то увеличился. Глупая тварь даже не пыталась понять, почему это произошло. Она испытывала смутную тревогу – и спешила прочь, а сидящий у нее на шее пролаза направлял ее бег, поворачивая черную хитиновую башку туда, куда ему было нужно.
Когда «скакун» пронес седоков мимо нежащейся на мелководье стаи, Майчели на миг освободил правую руку и пронзительно свистнул.
Змеепсы встрепенулись, вскочили. Вода крупными каплями заскользила с их гибких тел, морды повернулись в строну темной твари, что прыжками мерила берег.
Свист, удаляясь, повторился – и змеепсы, не колеблясь больше, со всех лап ринулись вслед. Они знали: тот, кто позвал их за собой, поведет к сытной добыче – или жестоко накажет за ослушание. Ше-стилапые твари проворно скользили берегом, гибко обтекая валуны, и мелкая живность в панике бросалась прочь с пути стаи.
– Мы же и так – кружным путем! – удивилась Нитха. – Через муравейник не полезем!
Нургидан одарил известковый дворец таким взором, что его обитатели должны были бы немедля пасть на хитиновые спины и, подрыгав лапками, отдать муравьиные души неведомым муравьиным богам.
Но этого не произошло. Гора жила суетливой, хлопотливой жизнью. Муравьи сновали по серовато– белому склону – крупные, с большую кошку, закованные в черный хитин, лупоглазые, деловитые. Казалось, что они не обращают ни малейшего внимания на непрошеных гостей. Но ученики Подгорного Охотника не заблуждались на этот счет.
– Сколько их тут, тысячи? – передернулся от отвращения Нургидан. – Такое чувство, словно они все на меня вылупились…
– Да что ты, – с самым беззаботным видом откликнулась Нитха, – ты же знаешь, муравьи на тебя плевать хотели…
Дайру, не удержавшись, хихикнул – и тут же замедлил шаги, чтобы оказаться у Нургидана за спиной и избежать затрещины.
Плевать хотели? Еще бы! У муравьев слюна прожигает известняк: так они новые норы проделыва– ют. Нургидан однажды дал муравью пинка и полу– чил несколько плевков, долго на коже пятна держались. Еле-еле задира свел их настойкой черной лапчатки…
Нургидан тоже вспомнил об этом позорном происшествии – и нахохлился, замкнулся. Сломил на ходу прут – и хлестко, точно, с жестокой оттяжкой сбивал фиолетовые шишечки с кустов, обступивших гору так плотно, что приходилось идти вдоль края муравейника.
Юный Сын Рода ненавидел муравьев. Ненавидел за то, что не мог с ними справиться.
Да, любую из этих жестких пучеглазых тварей он мог бы убить с одного удара, по земле растереть. Но на обидчика тут же обрушится войско, воору-женное копьями и пращами, плюющееся едкой кислотой. А против войска не выстоять ни в одиночку, ни с напарниками. Сражаться с ордой муравьев – все равно что в буран отбивать мечом снежинки.
Нургидан чувствовал себя униженным. На непроницаемых жестких мордах юноша ухитрялся читать ехидное выражение. В редких пронзительных звуках, которыми обменивались муравьи, ему чудились издевательские нотки. Вокруг копошилась неодолимая сила, с презрительным равнодушием пропуская мимо чужаков.
От склонов доносилось шипение, над головами путников облачками плыла известковая пыль: шестилапые строители прокладывали в горе новые ходы.
Трое незваных гостей шли по узкой полосе между кустарником и подножием горы. И полоса эта, и кусты кишели муравьями, которые тащили в свое жилище ветки, листья, какие-то коренья и те самые фиолетовые шишки, на которые ополчился Нургидан. Каждый был углублен в свое занятие, никто даже головы не повернул в сторону пришельцев. Словно и не было на свете этих нелепых двуногих созданий, а существовала только ноша на плечах и воздвигающийся дворец.
– Новый муравейник, – оценил Дайру. – Недавно они здесь…
Нургидан свирепо ощерился.
– Расплодились везде, тараканы зловредные! Каждого можно прутом перешибить, а гляди-ка… ходишь на цыпочках, боишься ненароком зацепить господина-хозяина…
Посторонившись, чтоб пропустить двух работяг, несущих солидную корягу, Нитха отозвалась философски:
– Один древний поэт, из тех, которыми меня замучил Рахсан-дэр, сказал: «Можно презирать песчинку, но нельзя презирать песчаную бурю…» Так что давай повежливее с муравьями. Захотят – размажут нам по склону и сверху наплюют.
– Да и что на них злиться? – не менее философски подхватил Дайру, обгоняя обоих. – Ты же не злишься на вулкан, хотя и знаешь, что с лавой тебе не драться!
Нургидан скрипнул зубами и промолчал. Но сравнение ему не понравилось. То вулкан, а то какие-то поганые насекомые…
Путники почти миновали муравейник, как вдруг из кустов вывернулась волокуша. Двое муравьев-рабочих осторожно тащили разлапистую ветку, на которую были ровным слоем уложены широкие листья. А на листьях горкой возвышались… плоды, как решила Нитха, поспешившая дать волокуше дорогу. Овальные, зеленоватые, размером со сливу каждый. Рядом с волокушей вышагивал муравей-охранник с заостренной палкой в лапках.
Нургидан шел последним. Он порядком отстал от друзей, брезгливо глазея на муравейник. Спохватившись, юноша прибавил шагу… тут ему и подвернулась процессия. Парень посторонился, давая дорогу воину с копьем, шагнул в сторону и случайно наступил на край волокуши. От неосторожного движения часть листьев сползла с ветки. Пирамидка дрогнула, «плоды» покатились по земле. Муравьи-рабочие в панике бросились их собирать.
Воин гневно пискнул и швырнул в Нургидана копье.
Юноша увернулся и дал волю своей ярости. Подхватив ветку, которая только что была волокушей, он так хлестнул шестилапого охранника, что тот отлетел далеко в сторону.
Рабочие пронзительно заверещали. И словно это было командой, муравейник разом скинул личину равнодушия. Рабочие, строители, дозорные, охранники – все побросали свои занятия и хлынули черной волной к подножию строящегося «дворца».
Но тот же Подгорный Мир, проклятый и желанный, подарил Урру особое чутье, не человеческое и не звериное, неведомое никому другому. Не было этому чутью названия ни на одном из языков Мира Людей, и Майчели, хозяин Урра, лишь отдаленно раскрывал суть этого чутья, когда говорил: «Урр видит сквозь складки…»
Когда звероподобное существо проскользнуло в пещеру, опустилось на пол возле кресла, ткнулось лбом в лежащую на подлокотнике хозяйскую руку и прохрипело длинную, сложную фразу, Майчели не удивился – лишь взволнованно качнул головой на длинной гибкой шее.
– Ты уверен? Трое? Шенги с ними нет?
Воздух вновь заклокотал в глотке полузверя-получеловека.
– Верю, верю… на этот раз мы их не упустим, да? Это не просто мясо… это мясо наглое, высокомерное… мясо, которое посмело оскорбить нас с тобой!
Вновь рычание – на этот раз глухое, с чудовищным оттенком сладострастия. Был бы здесь «господин из Гильдии», он догадался бы о смысле просьбы еще до того, как Майчели ответил:
– Я и сейчас считаю, что девчонка опасна. Это тебе не крестьянская девка, угодившая за Грань в поисках пропавшей козы. Чему-то ее обучал мерзавец с птичьей лапой, верно?.. Ладно, ладно, не злись! Поглядим, что можно сделать, когда она попадет к нам в руки.
Откинув покрывало, которым он был укутан по самые плечи, Майчели встал. Его шатнуло: не рассчитал усилий, слишком дернулся вперед, неестест-венно гибкое тело качнулось, словно стебель под порывом ветра. Это проявление волнения раздосадовало Майчели, он свирепо выругался вслух, а мысленно приказал себе быть хладнокровнее.
Урр перестал рычать, вскинулся, услышав брань: кто рассердил хозяина?! Но рядом никого не было, и Урр успокоился.
Его напарник и повелитель оделся, взял меч, оперся на посох и направился к выходу из пещеры. Урр последовал за ним – сгорбившись, касаясь длинными руками земли, время от времени обгоняя хозяина и тревожно, вопросительно заглядывая ему в лицо.
– Арбалет бы… – вздохнул Майчели, вспомнив, при каких обстоятельствах он лишился любимого оружия.
Урр злобно рявкнул: тоже вспомнил драку на остро– ве, арбалет в руках белобрысого гаденыша и выстрел в «бешеную капусту».
– Ничего, – многообещающе промолвил Майчели, – паршивцы еще пожалеют, что там, на остро– ве, сами не подставили лбы под болт из этого арбалета…
Отведя занавеску из шкуры, оба вышли под серое, низко нависшее над головами небо Подгорного Мира. Длинные лианы, густо заплетшие вход, зашевелились при их появлении, расправили листья. Послышалось шипение, похожее на змеиное: так лианы отпугивали любителей полакомиться зеле-нью. Для Майчели и Урра это шипение было чем– то вроде колокольчика над дверью, предупреждаю-щего о приходе гостей. Гости подразделялись на врагов и еду (причем почти всегда враги тоже превращались в еду). Исключением был «господин из Гильдии», которого решено было пока не пускать на мясо…
Спустившись к ручью, Майчели хотел было свистнуть стае змеепсов, которые блаженствовали на мелководье, лениво выкапывая из ила крупных бурых рачков. Но помедлил, прикинул в уме:
– Нет, так мы не догоним юных мерзавцев. По-скачем верхом!
Урр взволнованно и радостно заухал.
– Что, любишь кататься? Тогда ищи для нас по-прыгушку.
Урр пригнулся до земли и бегом припустил по берегу. Хозяин последовал за ним – степенно, неспешно, наслаждаясь каждым мгновением хорошего дня, обещавшего месть.
Майчели любил месть. Месть всем и всему по обе стороны Грани. Месть Миру людей – за то, что отверг искалеченного пролазу. Месть Подгорному Миру – за то, что никак не желал признать в Майчели своего владыку, подчиниться и пасть к ногам. Месть мужчинам – за то, что не считали его равным себе. Месть женщинам – за ту, что когда-то с ненавистью схватила факел, чтобы не подпустить Майчели к себе… и за другую, за глупую синеглазую девчонку, что смеется ему в лицо…
Вся жизнь Майчели была посвящена мести, и пролаза гордился этим!..
Внезапно поток привычных мыслей, злых и сладких, прервался: Майчели заметил у своих ног невысокое растеньице – жесткие стреловидные листья усыпаны черными жирными наростами, похожими на бородавки.
Чуть не растоптал, идиот!
Пролаза с немыслимой гибкостью склонился над растеньицем, осторожно тронул пальцем тонкий лист… «Травка-бородавка»!
Все-таки было, было местечко для нежности в душе Майчели, которая сочилась ненавистью, словно гноем.
Нежность к Урру, который был верен, как пес… он и был для Майчели любимым псом.
И нежность к вот этой травке, безобразной, словно искалеченный пролаза. К травке, которая умела превращать людей в рабов.
Майчели огляделся, тщательно запоминая место, где нашел «травку-бородавку». Затем, присмотревшись, обнаружил еще несколько растеньиц… Великолепно!
Гильдейские остолопы ходят по «травке-бородавке» своими сапожищами и не подозревают, что топчут сокровище. А Майчели за четыре жестких, безобразных листика получил ту мебель, что сейчас украшает его пещеру. Получал он за травку и рабынь, и вкусную еду… хотя и не бывает еды вкуснее человечины.
Но это пустяки. Майчели слишком велик для жалкой меновой торговли. Он раздавал бы и бесплатно эти листья, впитавшие сладкую отраву Подгорного Мира. Потому что те, кто к ним привык, потом приползают к Майчели на коленях, целуют руки и молят: «Дай еще! Что угодно для тебя сделаю, только прикажи!..»
Жаль, что травка попадается редко. А вырастить ее на грядке никак не удается…
Пролаза очнулся от раздумий: впереди встревоженно ухал Урр, заметивший, что хозяин отстал. Майчели поспешно поднялся и поспешил догнать напарника.
* * *
Попрыгушка обнаружилась выше по течению.Она паслась на берегу – громадная черно-серая тварь, похожая на саранчу. Лупоглазая хитиновая голова наклонялась к замшелым камням, придир-чиво выбирала валун, обросший пышной бородой лишайника, и долго катала его в пасти. После этого камень выплевывался – голый, без буро-зеленого украшения, покрытый царапинами от мощных челюстей.
– Крупная, – негромко сказал Майчели. – Сильная.
Его спутник по-кошачьи заурчал в предвкушении удовольствия.
Над попрыгушкой с пронзительным щебетом вилась стайка кошек-бабочек. Лохматые длиннохвостые существа легко порхали на радужных полупрозрачных крыльях, слишком ярких для этого серого, туск-лого мира. Кошки-бабочки, нахально снижаясь над пасущейся тварью, старались на лету вырвать клочки шерсти для своих гнезд. Иногда это удавалось, и тогда попрыгушка недовольно вертела большой головой, украшенной огромными выпуклыми глазами.
На мраморном, похожем на маску лице Майчели не отразилось ни удовольствия, ни охотничьего азарта. Он снял перевязь с мечом, вместе с посохом передал ее Урру – и без разбега прыгнул на спину твари. Такому прыжку позавидовала бы рысь. Пролаза словно перетек в воздухе на черный хитиновый загривок «саранчи». Не ожидавшая такой наглости тварь распрямила сложенные вдвое в коленях задние ноги и мощной «свечкой» ушла в небеса, унося на своей шее всадника.
Урр возбужденно и завистливо завопил, переминаясь с ноги на ногу: ему не терпелось тоже покататься.
Тварь опустилась на берег, она готова было вновь рвануться ввысь. Но Майчели, вцепившись обеими руками в жесткие надглазные выступы, вывернул голову попрыгушки мордой вверх, в небо. Озадаченное животное неподвижно замерло. Крохотный мозг пытался понять: почему мир вокруг внезапно перевернулся?
Урр ловко вскарабкался на спину черно-серо– му «скакуну», цепко обхватил его ногами, правой рукой ухватился за пучок шерсти. Левой он прижимал к себе меч и посох хозяина. Окажись тут по-сторонний наблюдатель, он решил бы, что пролаза вот-вот свалится. И был бы неправ: Урр угнездился на спине попрыгушки прочно, как клещ в собачьей шкуре.
Дождавшись, когда напарник устроится поудобнее, Майчели повернул голову попрыгушки так, чтобы в поле зрения «скакуна» попал берег ручья. Животное, обрадованное тем, что вновь видит перед собой путь, резко прыгнуло вперед. Прыжок вышел тяжелым и неуклюжим, но со второй попытки говорушка приноровилась к тому, что вес ее почему-то увеличился. Глупая тварь даже не пыталась понять, почему это произошло. Она испытывала смутную тревогу – и спешила прочь, а сидящий у нее на шее пролаза направлял ее бег, поворачивая черную хитиновую башку туда, куда ему было нужно.
Когда «скакун» пронес седоков мимо нежащейся на мелководье стаи, Майчели на миг освободил правую руку и пронзительно свистнул.
Змеепсы встрепенулись, вскочили. Вода крупными каплями заскользила с их гибких тел, морды повернулись в строну темной твари, что прыжками мерила берег.
Свист, удаляясь, повторился – и змеепсы, не колеблясь больше, со всех лап ринулись вслед. Они знали: тот, кто позвал их за собой, поведет к сытной добыче – или жестоко накажет за ослушание. Ше-стилапые твари проворно скользили берегом, гибко обтекая валуны, и мелкая живность в панике бросалась прочь с пути стаи.
* * *
– А кружным путем эту мразь обойти нельзя? – Нургидан с ненавистью глянул на белеющую впереди гору, сплошь изрытую норами.– Мы же и так – кружным путем! – удивилась Нитха. – Через муравейник не полезем!
Нургидан одарил известковый дворец таким взором, что его обитатели должны были бы немедля пасть на хитиновые спины и, подрыгав лапками, отдать муравьиные души неведомым муравьиным богам.
Но этого не произошло. Гора жила суетливой, хлопотливой жизнью. Муравьи сновали по серовато– белому склону – крупные, с большую кошку, закованные в черный хитин, лупоглазые, деловитые. Казалось, что они не обращают ни малейшего внимания на непрошеных гостей. Но ученики Подгорного Охотника не заблуждались на этот счет.
– Сколько их тут, тысячи? – передернулся от отвращения Нургидан. – Такое чувство, словно они все на меня вылупились…
– Да что ты, – с самым беззаботным видом откликнулась Нитха, – ты же знаешь, муравьи на тебя плевать хотели…
Дайру, не удержавшись, хихикнул – и тут же замедлил шаги, чтобы оказаться у Нургидана за спиной и избежать затрещины.
Плевать хотели? Еще бы! У муравьев слюна прожигает известняк: так они новые норы проделыва– ют. Нургидан однажды дал муравью пинка и полу– чил несколько плевков, долго на коже пятна держались. Еле-еле задира свел их настойкой черной лапчатки…
Нургидан тоже вспомнил об этом позорном происшествии – и нахохлился, замкнулся. Сломил на ходу прут – и хлестко, точно, с жестокой оттяжкой сбивал фиолетовые шишечки с кустов, обступивших гору так плотно, что приходилось идти вдоль края муравейника.
Юный Сын Рода ненавидел муравьев. Ненавидел за то, что не мог с ними справиться.
Да, любую из этих жестких пучеглазых тварей он мог бы убить с одного удара, по земле растереть. Но на обидчика тут же обрушится войско, воору-женное копьями и пращами, плюющееся едкой кислотой. А против войска не выстоять ни в одиночку, ни с напарниками. Сражаться с ордой муравьев – все равно что в буран отбивать мечом снежинки.
Нургидан чувствовал себя униженным. На непроницаемых жестких мордах юноша ухитрялся читать ехидное выражение. В редких пронзительных звуках, которыми обменивались муравьи, ему чудились издевательские нотки. Вокруг копошилась неодолимая сила, с презрительным равнодушием пропуская мимо чужаков.
От склонов доносилось шипение, над головами путников облачками плыла известковая пыль: шестилапые строители прокладывали в горе новые ходы.
Трое незваных гостей шли по узкой полосе между кустарником и подножием горы. И полоса эта, и кусты кишели муравьями, которые тащили в свое жилище ветки, листья, какие-то коренья и те самые фиолетовые шишки, на которые ополчился Нургидан. Каждый был углублен в свое занятие, никто даже головы не повернул в сторону пришельцев. Словно и не было на свете этих нелепых двуногих созданий, а существовала только ноша на плечах и воздвигающийся дворец.
– Новый муравейник, – оценил Дайру. – Недавно они здесь…
Нургидан свирепо ощерился.
– Расплодились везде, тараканы зловредные! Каждого можно прутом перешибить, а гляди-ка… ходишь на цыпочках, боишься ненароком зацепить господина-хозяина…
Посторонившись, чтоб пропустить двух работяг, несущих солидную корягу, Нитха отозвалась философски:
– Один древний поэт, из тех, которыми меня замучил Рахсан-дэр, сказал: «Можно презирать песчинку, но нельзя презирать песчаную бурю…» Так что давай повежливее с муравьями. Захотят – размажут нам по склону и сверху наплюют.
– Да и что на них злиться? – не менее философски подхватил Дайру, обгоняя обоих. – Ты же не злишься на вулкан, хотя и знаешь, что с лавой тебе не драться!
Нургидан скрипнул зубами и промолчал. Но сравнение ему не понравилось. То вулкан, а то какие-то поганые насекомые…
Путники почти миновали муравейник, как вдруг из кустов вывернулась волокуша. Двое муравьев-рабочих осторожно тащили разлапистую ветку, на которую были ровным слоем уложены широкие листья. А на листьях горкой возвышались… плоды, как решила Нитха, поспешившая дать волокуше дорогу. Овальные, зеленоватые, размером со сливу каждый. Рядом с волокушей вышагивал муравей-охранник с заостренной палкой в лапках.
Нургидан шел последним. Он порядком отстал от друзей, брезгливо глазея на муравейник. Спохватившись, юноша прибавил шагу… тут ему и подвернулась процессия. Парень посторонился, давая дорогу воину с копьем, шагнул в сторону и случайно наступил на край волокуши. От неосторожного движения часть листьев сползла с ветки. Пирамидка дрогнула, «плоды» покатились по земле. Муравьи-рабочие в панике бросились их собирать.
Воин гневно пискнул и швырнул в Нургидана копье.
Юноша увернулся и дал волю своей ярости. Подхватив ветку, которая только что была волокушей, он так хлестнул шестилапого охранника, что тот отлетел далеко в сторону.
Рабочие пронзительно заверещали. И словно это было командой, муравейник разом скинул личину равнодушия. Рабочие, строители, дозорные, охранники – все побросали свои занятия и хлынули черной волной к подножию строящегося «дворца».