Голубкова Маремьяна. Мать Печора (Трилогия)

   Оценивая в целом последнюю повесть трилогии, необходимо отметить, что на содержании ее сказалось влияние вредной теории бесконфликтности.
   Новое здесь слишком уж легко внедряется в жизнь, устраняя на пути все сложности, противоречия, конфликты, не дав им, по сути, даже проявить себя как следует. Светлозерские (уже само название села придумано в соответствии с таким замыслом - Светлозерье!) рыбаки-колхозники предстают перед читателем в идиллическом, ничем не омраченном сиянии весны, да и колхоз их называется "Весна". В повести не ощущаются трудности послевоенного восстановление народного хозяйства страны.
   Однако при всех просчетах в повести немало удачных, запоминающихся страниц и глав: картины вдохновенного труда рыбаков, тщательно выписанные пейзажи, главы, посвященные вопросам народного творчества, рисующие труд как источник поэзии, образ Анны Егоровны - женщины большой скрытой силы...
   Являясь не лучшей в трилогии, повесть "Мать Печора" в то же время в идейно-содержательном плане логично завершает книгу и выводит читателя на простор дальнейшего движения жизни по пути социалистических преобразований, по пути совершенствования всех ее структур хозяйственной, социальной, духовной.
   Все повести вместе составляют своеобразную трилогию, связанную определенным тематическим и идейно-художественным родством. В них сливаются две культуры - устной народной словесности и художественной литературы. По содержанию своему они иногда кажутся созвучными автобиографическим повестям Горького. Местами перекликаются с "Повестью о детстве", "Вольницей" и "Лихой годиной" Гладкова. Элемент сказочности - не навязчивой, художественно оправданной - насквозь пронизывает все три повести, и этим они несколько напоминают пришвинский "Колобок". Но все же на всех трех повестях нет и следа подражательности. Печать самобытности видна и в манере повествования, и в языке повестей - сильном, выразительном, вобравшем в себя все очарование, свойственное произведениям народной поэзии, и в то же время остающемся языком современника. Отмеченная выше близость с произведениями выдающихся мастеров слова объясняется общностью художественного метода, в основе которого лежит четкий и строгий реализм.
   Речевое богатство устного творчества и его специфическая образность в данном случае повлияли и на форму автобиографической повести, преобразовали установившиеся в литературе традиционные элементы этой формы и позволили авторам выдвинуть на первый план эпическое начало. В результате судьба героини в трилогии приобрела широко обобщенный характер. Жизненный путь реально существующего человека - печорской рыбачки Маремьяны силой искусства вынесен за рамки единичного, превращен в явление типическое.
   То обстоятельство, что во всех трех произведениях повествование ведется от лица одной и той же героини - Маремьяны Голубковой, определяет своеобразие и единство языка и стиля. Но в каждой из трех повестей роль героини неодинакова. Это, в свою очередь, обусловливает композиционные особенности каждого из трех произведений.
   В повести "Два века в полвека" сам материал, группировавшийся вокруг главной героини, вокруг ее биографических вех, подсказывал расположение его в строгом хронологическом порядке. Такого рода изложение событий, обнимающее ряд десятилетий, уже само по себе представляет задачу огромной сложности. Легкость использования готового, подсказанного жизнью, сюжета лишь кажущаяся легкость. Власть фактов подлинной жизни сковывает писателя, обескрыливает фантазию, и ему легко скатиться к чему-то похожему на "жития святых", или к простому, слегка беллетризованному жизнеописанию. С другой стороны, художнику непросто согласовывать вымысел с фактическим материалом в художественном произведении биографического жанра: на месте столкновения фантазии с реальными данными биографии почти неизбежны шероховатости и стыки, швы и скрепы, с досадой ощущаемые читателем.
   В повести "Два века в полвека" эти опасности благополучно обойдены. Сюжет и композиция безотказно служат развитию основной идеи произведения.
   Как уже указывалось, авторы в своей последующей творческой работе обратили еще большее внимание на композицию и построение сюжета. В "Оленьих краях", несмотря на значительное усложнение сюжета, развивается он органично. В повести "Мать Печора" рядом с основной сюжетной линией, показывающей труд рыбаков, идет еще и побочная, посвященная развенчанию заблуждений отдельных представителей науки о современном фольклоре.
   Прослеживая эволюцию поэтики, можно почти безошибочно выявить роль каждого из авторов ("напарников") в этом необычном содружестве. Долгое время при разборе их повестей ограничивались упоминанием Леонтьева как человека "записывающего", "обрабатывающего", "осуществляющего подготовку к печати" произведений, якобы целиком и полностью созданных Голубковой. Эта ошибка была исправлена самой Маремьяной Романовной, в полный голос заговорившей о правах Леонтьева как соавтора, после чего метод их сотрудничества стал, наконец, бесспорным и общепризнанным.
   Попытка раскрыть здесь особенности творческого процесса двух авторов продиктована не только и не столько стремлением разграничить их, установить роль каждого в этом процессе, определить объем внесенного ими творческого вклада в совместно созданные произведения, сколько желанием выявить конструктивное значение такого сотрудничества: в каком соотношении находятся здесь элементы устной народной поэзии и собственно литературы, каков характер их взаимного влияния, в результате которого и могло возникнуть в нашей литературе это новое и самобытное явление. С этой точки зрения нельзя не прийти к выводу, что устно-поэтическая стихия при работе над сюжетом, композицией всех повестей могла оказывать лишь пассивное влияние. Активная, созидающая роль безраздельно принадлежала литературе.
   Решающее влияние на построение каждого из этих произведений оказывал уже сам выбор формы повествования. Тот факт, что была избрана форма прозаического сказа и что повествование велось от лица печорской рыбачки, не мог не сказаться на всем дальнейшем ходе работы над повестями.
   Достаточно сказать, что при этих условиях в повести мог быть включен лишь материал, доступный пониманию героини: все, что выходило за рамки ее кругозора, не могло войти в книгу. Этим же обстоятельством определяется и своеобразие языка и стиля произведений.
   В образной системе повестей Голубковой и Леонтьева языку придается исключительное значение. Несомненный интерес представляют те страницы, где героиня их указывает на источник, откуда берет отборные, "самые верные" слова, такие, чтобы "людям в душу западали". "Из песен да плачей выбирала я хорошие слова, как морошку брала: хорошее да крупное, зрелое да спелое в туес кладу, а на худое да мелкое, незрелое да неспелое не гляжу, мимо пробегаю, по-за кустикам да по-за сопочкам".
   Мысль эта не зря подчеркивается во всех трех повестях. Авторы отдают себе отчет в том, что не все в арсенале устной народной поэзии пригодно для изображения современной действительности. В повести "Мать Печора" есть такой эпизод. Маремьяна и Матвей сочиняют песню "Руки золотые". Матвей, явно выражая взгляды авторов, отрицает возможность использования былинных эпитетов, архаической лексики для создания новой песни.
   Тот же эпизод проливает свет и на методы совместной работы двух авторов по подбору слов. Складывая вместе с Маремьяной песню, Матвей понимает, что в хорошей песне "слова... как железным обручем схвачены, а самих обручей не видно", что "речь, как птица, в одно перо не рядится", и упорно подбирает слова, "будто в первый раз по новым невиданным гуслям осторожной рукой проводит..." В задушевном собеседовании, любовно отбирая каждый эпитет, Матвей и Маремьяна (читай - Леонтьев) создают новое произведение - песню.
   Несомненно, в этой сценке, в полном ее варианте, передано многое из того, что характерно для совместной работы обоих авторов. Здесь видно, как они тяготеют к афоризмам. Их речь при всей простоте и экономности в словоупотреблении отличается большой внутренней содержательностью. Строгий и придирчивый отбор нужных слов направлен на то, чтобы добиться наибольшей выразительности, емкости языка.
   Пословицы и поговорки, которых немало рассыпано в трилогии, весьма наглядно характеризуют два разных "века", отражают изменения в жизни нашего народа. Авторы видят, что многие старые пословицы устарели для нашего времени, и отмечают это явление в своей пословице: "Старая пословица с новым веком ссорится". Это явление остроумно раскрыто в "веселой панихиде", которую устраивают рыбаки устаревшим пословицам в повести "Мать Печора".
   Рядом со старыми прекрасно уживаются и "самодельные" пословицы и поговорки Голубковой и Леонтьева, чаще всего отражающие современную действительность: "Нынче печаль под камнем лежит", "Люди каждый год как по ступеням шагают", "Деревня с городом - недальняя родня", "Себе откажи, а колхозу послужи" и многие другие.
   Вплетение новых пословиц и поговорок в ткань повествования и, в частности, в диалог персонажей, позволяет авторам не замыкаться на простой передаче того или иного факта, а подниматься до больших обобщений.
   Трилогия "Мать Печора" многолюдна, и это закономерно, так как в ней отражена полувековая история края. На ее страницах мы встречаем многочисленных родственников Маремьяны (в первой повести есть элементы семейной хроники), соседей, товарищей по работе, рыбаков-единоличников, а впоследствии - колхозников, ссыльных, колдунов и знахарок, партийных и советских работников, журналистов, учителей и сказителей.
   Уже само это многолюдье сильно затрудняет возможность создания ярких индивидуальных характеристик, позволяющих читателю запомнить каждого из множества персонажей. И все же, поскольку эти люди показаны через восприятие главной героини, она наделяет их какими-то запоминающимися чертами. В самом деле, разве забудешь мелькнувшую в первой части "ядовитую змею Парашу", знахарку Офиму, свата Егора, колдуна Сумарокова, батрачку Агашу - подругу Маремьяны, пасынка Прокопия, брата Константина...
   В "Оленьих краях" наиболее колоритен Спиридон, да и другие персонажи наделены "лица необщим выраженьем". В "Матери Печоре", кроме Матвея Перегуды, запоминается ученый-фольклорист, выделяющийся своей ненужностью, нелепостью, отсталостью от жизни.
   Одним из важных звеньев, скрепляющих отдельные части трилогии, являются картины северной природы. Люди настолько связаны с нею, что их и представить иначе, как в единстве, в слиянии с природой невозможно. Правда, в первой части трилогии пейзаж рисовался скупо, ведь показан он здесь через восприятие батрачки, постоянно занятой работой. Тяготы непосильного труда затмевали для нее красоту окружающего мира: Печоры, тундры, лугов, - хотя не пропускала она случая отметить для себя, что весна - "светлая пора, погода веселит, солнце греет, птицы поют". А вот осень: "дни короткие, ночи темные, время тоскливо". Но, по словам героини, "только там и красота на ум не шла. От работы вековечной светлые мысли в голову не приходили, на красу глаза не поднимались".
   Неприязнь к природе как к недоброй силе, противостоящей человеку, проходит лишь с той поры, как Маремьяна "в колхозе, в большой семье да в большом народе человеком стала". И тут у нее появляется дума сложить песню про Печору. С этих пор она не упускает случая поделиться своими наблюдениями над той самой природой, к которой еще недавно проявляла почти полное равнодушие. Сполохи, которых раньше и старики боялись, вызывают ее восторженное удивление. Она с одинаковым вниманием любуется пейзажами Печоры - своей родной реки и живописными видами Северной Двины, по которой ей довелось проезжать на курорт. Но все это - лишь подступы к дальнейшему: в двух других повестях читатель найдет немало удивительно поэтических описаний природы, которые входят в живую ткань повествования как органическая часть бытия печорян.
   Небогатый северный пейзаж засверкал в произведениях Голубковой и Леонтьева всеми красками и оттенками благодаря светлому взгляду на мир, любви к своему краю, наблюдательности, присущим обоим авторам. "Невелика трудность найти красу в саду зеленом - там она сама в глаза бросается, говорит героиня трилогии Маремьяна. - В северных наших краях увидит и почует красоту только зоркий да чуткий".
   В трилогии "Мать Печора" Голубковой и Леонтьеву удалось показать нерасторжимую связь человека с природой и в то же время его мужественную борьбу со стихиями. В ходе этой борьбы человек-победитель не приподнят на ходули, а по-хозяйски стоит на земле, как труженик и созидатель. Тема труда составляет идейный стержень всех трех повестей, раскрытие этой темы - одно из главных достоинств трилогии. Все лучшие качества Маремьяны порождены трудом. Труд помогал ей и до той поры, когда она "первый раз широко глаза открыла, кругом посмотрела да в полный голос заговорила". Но подлинное значение труда открылось ей в годы колхозного строительства, и отношение к труду стало для нее главным мерилом ценности человека. Вдохновенным гимном трудовым рукам звучат слова Маремьяны:
   Руки человечьи золотые!
   Ладони, силой налитые!
   Пальцы задорные да проворные!
   Все хорошее вами понаделано.
   Через все три повести проходит одна стержневая мысль: трудовые руки сотворили "всю красу и всю славу" земли, и совершенно не случайно, что в нашей стране "про руки песни поют, рукам честь воздают". Утверждая горьковскую мысль о труде как источнике красоты, Голубкова и Леонтьев приходят к единственно правильному выводу, что труд и творчество нераздельны.
   "Красно море тишиной, а земля - миром" - говорит народная пословица. Эта архиважная идея тоже нашла отражение в трилогии "Мать Печора". Оба автора, и Голубкова и Леонтьев, немало пострадавшие от войны, знали цену миру. Люди чуткие, среди людей и в гуще их жившие, они услышали сокровенные думы народа о войне и мире.
   Великой борьбе с гитлеровскими захватчиками за право "по-людски жить" посвящена последняя часть повести "Два века в полвека". Застигнутая непомерным горем - гибелью двух сыновей, Маремьяна все же не оставляет мысли "такую книгу людям дать", чтобы она "стала оружьем верным, Гитлеру погибелью", сынам ее погибшим - "памятником вечным". Созданные ею "проклятия Гитлеру" выдержаны в духе народных заклинаний и полны страстной силы.
   И уже позднее, в послевоенные годы, она сложила свое "Слово о войне и мире", где воспевает незакатное солнце, плывущее над просторами родной Печоры, ее лугами и лесами; напоминает о происках поджигателей новой войны, высказывает глубокую веру в силы мира.
   Заключая это вступление, мы можем сказать, что творческое содружество М. Р. Голубковой и Н. П. Леонтьева представляет собой оригинальное явление в советской литературе. Эту оригинальность, самобытность их произведениям придает сказовый, фольклорный колорит. Но есть все основания утверждать, что идейным богатством, широтой охвата действительности и, наконец, уровнем художественного мастерства, вкуса, эти произведения обязаны формирующему влиянию литературы.
   Н. Леонтьев как соавтор М. Голубковой с самого начала не пошел проторенной фольклористами дорожкой, не соблазнился их легкими находками, а выбрал трудный путь поисков новых возможностей народного творчества на основе литературы.
   Можно себе представить, как творческое содружество такого типа, содружество с писателем обогатило Голубкову. В равной степени это относится и к Леонтьеву, который многое почерпнул из своего общения с Голубковой. Героиня повести "Оленьи края" говорит о Леонтьеве: "Мой напарник, мой учитель и ученик". В этих словах очень точно выражены взаимоотношения авторов трилогии.
   Творческое содружество Маремьяны Романовны Голубковой и Николая Павловича Леонтьева является наглядным воплощением веры Ленина в человека-художника, свидетельством плодотворности взаимообогащения профессиональной литературы и художественного творчества народа и убедительно показывает, что в народе скрыты большие резервы нашей литературы.
   Ал. Михайлов
   Д В А В Е К А В П О Л В Е К А
   Часть первая
   ГОРЬКИЙ ВЕК
   1
   Годы мои не старые, а пережито много. И по миру я ходила, и с малых лет в людях батрачила, и всякого горя довольно хлебнула. В иную пору обжигалась на молоке, в иную пору дула на воду, да что поделаешь, так пришлось! Теперь все переменилось - и жизнь, и люди, да и я сама. Иначе живется, иначе все ведется.
   Стукнуло мне полвека, да уж и дальше перевалило. За свои те полвека я два века прожила. И хочу я рассказать людям про свою жизнь: была она как иссохший ручей в тундре - едва-едва пробивалась меж глухих берегов. Великая Октябрьская социалистическая революция вынесла ее в полноводный океан.
   Мать моя родом с Пинеги. Она осиротела тоже малолетней. Осталось их от матери пятеро. Отец ее женился на второй, а у мачехи жить, известно, не сладко: не свое дитя, так не та и жалость.
   Ездили из Оксина кулаки на Пинегу, рыбу да мясо на ярмарку вывозили. Вот и привезли они себе недорогую работницу. Матери тогда было двенадцать лет. Сначала жила она у кулака Никифора Сумарокова, потом у кулака Голубкова, Андреяновичем его звали.
   Батрачила она до восемнадцати годов. От кулака Андреяновича нажила она себе сына - моего брата Алексея. А в то время жить в чужих людях с ребенком было не легко.
   В работниках у Андреяновича жил тогда же Роман Голубков. Он уже старик был, за сорок лет, вдовый, двух жен пережил. Вот хозяин ему и сосватал мать. Роман должен был кулаку пятьдесят рублей. Андреянович и говорит:
   - Ты, Роман, возьми эту девку с ребенком за себя замуж, а я тебе этот долг прощу.
   - Да не пойдет ведь она за меня, - отвечал Роман.
   - Велю идти, - говорит Андреянович, - так и пойдет. Куда она с ребенком денется?
   Просватал Андреянович мать. Она рада и тому, что кто-то с ребенком берет. Вот и зажили они с мужем. Дом у них был богатый: черная избенка, окна маленькие, однорамные, на ночь их сеном заложат да ставни приставят будто и тепло. На керосин денег не было, так сальницу жгли. Нальют в плошку рыбьего жира, или поганого сала - от морского зверя, воткнут фитиль из ветошки, он и горит. А когда на сало денег нет, так и с лучинкой сидели. Другой раз и спичек не на что было купить.
   После отца у матери нас четверо осталось. Поить-кормить достатку не было. Руки мы ей вязали. Нас тешить да нежить - от работы отбиться, а за работу приняться - нас забыть. Вот и жили: в обед съедим - в ужин и так сидим.
   Помню я, как-то зимой мы спали, а из простенка три бревна и выкатилось. Гнезда-то сгнили, бревна и выворотило. Побежала мать, позвала плотника, приткнули кое-как.
   Зимой мерзли мы люто. Утром мать встанет, печку затопит - надо двери открывать: дым до полу ходит, задохнешься. Сверху мокрая сажа комьями валится, а по полу вода мерзнет. Вот мы на запечье и вертимся: и не хочешь, да соскочишь, а соскочишь, так ведь не очень-то обутый да одетый. Мать от людей старьеца принесет, рваные рубашонки, вот и вся наша одежа.
   Как-то к рождеству мать мне первый сарафан сшила из клетчатой холстинки. От радости у меня душа в горсти. Не столько я рождества ждала, сколько дня, когда новый сарафан надену. Он у меня и теперь в глазах стоит. Сарафан круговой, в плоях да сборках, лифик обжимистый, рукава с манжетами. Примерила она мне, я плясать готова: мать целую и обнимаю, и спасибо говорю.
   Ушла мать работать к попу, я не вытерпела, оделась без нее и побежала хвастаться. Люди похвалили, а мать вернулась - выстегала меня.
   В Голубково мать переехала ко второму мужу. Пришлось ей решиться пойти за женатого при живой жене. Мы, ребятишки, все так и жили у этой первой жены - Опросеньей ее звали. Опросенья была нездоровая, к нам она, как ко внучатам, привязалась. И против второй жены у своего мужа зла не имела. Любила Опросенья молиться, только молилась она по-чудному. Как сейчас помню: стоит она перед иконами, крестится, поклоны кладет, а сама в окно глядит. Мимо окон идет рыболов, ее племянник Ваня. Вот крестится Опросенья и говорит:
   - Бедный Ванька ловить пошел.
   Опять крестится.
   - Дай ему, осподи, побольше рыбки.
   Еще перекрестится и вздохнет:
   - Может, на ужин даст.
   Отчим наш недоволен был, что мать с собой в Голубково целую ораву привела.
   - Ребята, - говорит, - могут сами себя прокормить.
   Пришлось матери отдавать нас в люди.
   Не от радости, а от великой неволи рассеяла она нас по чужим людям. Я еще в зыбке качалась, а братья - Константин да Алексей - уже по миру ходили, кусок доставали, да и работу брали: в семужьих снастях - поплавью их у нас зовут - узелки зубами развязывали, "поплавь рушили". Затянутся узелочки - не сразу растянешь. Зуб с узла соскочит да о другой зуб щелкнет - голова затрещит.
   Подросла я, так и мне пришлось узелки погрызть. Да еще довелось мне девичью работу робить - конопляную куделю лизать. Прядешь пряжу для сеток - тут налижешься да и веретена навертишься.
   За прялку села я шести годов. Помню, зашла к нам старуха соседка, удивилась:
   - Мать наряжает на работу эстоль-то велику? Сидит, а саму из-за прялки не видно.
   А мать отвечает:
   - Видно не видно, а есть хотят.
   Когда мать уйдет, мы без нее не столько дела делаем, сколько играем, дело забудем. Так она перед уходом нам отмеряет поплавни сажень или две и говорит:
   - Чтобы к приходу вырушено было, а то не дам есть и играть не пущу.
   Не выполнишь - по головке не погладит. А то еще посадит на ночь доделывать. Ну, мы уж боимся, без оглядки сидим за делом, будто и большие. Мать придет - похвалит нас, напоит, накормит и даст время на улицу сходить, поиграть.
   - Добрые ребята, - скажет.
   На седьмом году я за зиму пуд конопли выпряла. На великий пост я сидела-горбела круглый день. До того долижешься конопли, что язык ничего не терпит, губы как обваренные, кожа с них срывается, есть не можешь. Воскресенье подойдет, думаешь - какая радость, хоть отдохнуть приведется!
   Была у меня подруга Аграфена, тоже на седьмом году. Мы друг к дружке ходили: сегодня она ко мне, а завтра я к ней; помогали заданье сделать, чтобы вместе идти играть.
   Побежим - готовы голову сломить. Играли в прятки, катались на чем попало - на доске, а то с какого-нибудь увала и так сползем. А когда о масленице горка бывала, тогда и на санках да на "оленьей постели" - на шкуре - катаемся.
   В чистый понедельник была у нас примета: если на оленьей постели скатиться - быстрей пост пройдет.
   Вторая наша забава была в считалки играть. Втроем-впятером соберемся, и кто-нибудь начинает из нас приговаривать, похлопывая по плечу остальных:
   Шла кукушка мимо сети,
   Увидала - злые дети,
   Пеня,
   Феня,
   Кук.
   На кого падало "кук" - бежал за остальными.
   Еще "королями" играли. Кладем рука на руку и приговариваем: "Раз, два, три, четыре, пять, нижняя, верхняя, краля, король". Кто в "короли" выйдет, того каждый спрашивает: "Король осподин, какую службу накинешь?" "Король" накидывает службу: "Попрошу - три раза пить принесешь". И ждет тот, пока "король" трижды пить попросит.
   А то еще "король" вытребует: "Десять бревен из лесу привези". И надо было своим лбом по десяти бревнам на стене провести, перескакивая с бревна на бревно.
   Других забав мы не знали. Играть не пришлось, да и видеть не довелось. Жизнь с нас не по летам спрашивала - не играли, а делом занимались.
   Шести лет пришлось мне и по миру ходить. До этого братья мои христарадничали, а потом и я пошла с ними. Иногда по целому дню бродишь, а если мало домой принесешь, мать снова пошлет. Я реву:
   - Не буду я просить, лучше пойду ребят у кого-нибудь тешить.
   А у матери готов ответ:
   - Еще саму тебя тешить надо.
   Вечерами мать часто рассказывала нам сказки: про разбойников, про старика со старухой, про хитрую дочь; побывальщины о колдунах, о промышленниках, что лесовали зимами в избушках; загадывала загадки.
   Собьемся мы в кучу у стола, а мать прядет или рубашонки чинит и рассказывает. За сказкой побывальщина идет - про то, как в святки девки бегали от покойника и как он одной ногу оторвал.
   Наслушаемся мы, а темным вечером на улицу боимся выглянуть. Страх берет.
   А то начнет мать загадки сыпать:
   - Загадаю загадку да заверну за грядку, год держу, другой выпущу.
   Думаем, думаем, а отгадать не можем. Посмеется над нами мать и скажет отгадку:
   - Глупые, ведь это хозяин работника наймет, год держит, а на другой выпустит. А ну-ка, отгадайте другую: кругленько, беленько, всему свету миленько?
   А я на отгадки вострее других была.
   - Деньги! - кричу.
   Зимами, чаще всего в великий пост, приезжали к нам в Голубково нищие-зыряне. У нас останавливался один увечный старик. Ездил он с девчонкой лет двенадцати. Покормит их мать и ночевать у нас оставит. И неделю мать кормит их и лошади сено дает. Расстояние между деревнями у нас немалое, и если ходить пешком просить милостыню, можно замерзнуть.
   Вот отогреются наши гости и запоют духовные стихи. Старик поет, а девка подголосничает. Поют они про двух братьев. Старший был богатый, младший бедный и убогий. Когда младший приходит к старшему за милостыней и зовет его братом, тот отвечает: