Страница:
Сначала мужики пошумели.
- Како уж тут согласье, когда будешь не хозяин своих сеток.
Евгений Шевелев спрашивает:
- А вот как, товарищ Колосов, к примеру, я буду жить? У меня ребятишки мал мала меньше, а у Прокопья вон все подростки. Прокопий пойдет втроем, а я один пойду. Никакой уж мне прибавки против их не будет?
- Не будет, - говорит Колосов.
Покричали-покричали мужики, а потом выступил брат Константин.
- Вот что, мужики, - говорит. - Кто из вас на низу один ловит? Никто. Собираетесь вы ехать, так уж всегда сговариваетесь один невод с другими. Да и то еще мало. Чтобы спокойней ловить, друг друга не гонять, ведь вы из веков вместе ловите. Съезжаются два-три невода и ловят в одну кучу, и каждый хочет в эту кучу побольше принести. А потом делите по паям. Так чем же вам коллектив плох? Ведь это одно и то же.
- Нет, - говорят, - не одно и то же. У нас невода-то у каждого на руках, а тут общий невод надо составлять. А потом воедино мы ловим, так каждый невод на какой хочешь тоне лови, только рыбу вместе свози. А тут одним-то неводом и хотел бы на другу тоню выехать, да не ускочишь.
- Общий невод, - говорит Константин, - нам не в диковинку. В безрыбный год разве мы не делали большого невода? Вон Фома - он рыбак не последний - сшивался большими неводами с Солдатом: сто двадцать сеток вместе вбухают, зато с самого дальнего субоя рыбу достанут. Тут прямая выгода.
Колосов еще объяснил, что коллективу не надо будет печалиться, как снасти заводить: коноплю, мочало, веревки - даже в кредит может государство все отпустить.
Константин первым записался.
- Сколько, - говорит, - нас ни наберется, а работать коллективно будем: общий горшок гуще кипит. Пример подадим, а там люди сами увидят пользу и к нам же придут. Почин - дела половина.
За Константином тут же записался Иван Коротаев, за ним - брат Алексей, за Алексеем - сын мужа Прокопий. На них глядя, потянулись в коллектив и братья Шевелевы, Евгений да Михайло.
В этот вечер запись на том и кончилась. Кто вступил - сказал, сколько у них будет паев. У кого сколько в семье работников, столько и паев. Тут же стали намечать, кого ставить председателем, кого хозяйственником, по-теперешнему - завхозом. В председатели поставили Константина. Он перед этим ездил на курсы счетных работников да и, кроме того, был главным заводилой в этом деле.
Те, кто не записались, уходя с собрания, судачили:
- Ну, этот коллектив долго не устоит. Собрались с бору да с сосенки, все прахом и пойдет.
А я говорю:
- Вступила бы и я в коллектив, да уши выше головы не бывают. Больше мужа не станешь. А вот у меня сколько ребят, так я их выращу да свой коллектив сделаю...
На тех же днях коллективщики съездили в Оксино и привезли оттуда два воза добра: конопли, ниток, мочала, смолы. Сети вязали уже коллективно, по паям, кому сколько положили. Приглашали работать и других. Тогда у нас по большим праздникам и первые субботники пошли. Константин беседу соберет, объяснит и тут же записывает всех, кто хочет помочь коллективу. На другой день и соберутся. Первый субботник был в самую пасху. Приглашал Константин и меня. А муж бога боялся, ворчит:
- В пасху христову пойдешь поредню вязать! Мало еще хвораешь, так хочешь божье наказанье накликать?
- Ну, - говорю, - а если на пасху не пойду работать, так разве не буду хворать да охать? Может, и ребят больше носить не буду? Бог все равно мне зыбку-то ни разу не качнул.
Днем-то все же не утерпела. Думаю, хошь посмотрю схожу, за посмотренье меня бог не убьет. Да и бабы зовут:
- Пойдем, Маремьяна, хоть песен нам попоешь.
Пошла. Песни пела, да и без дела не сидела: на иглы нитки мотала. Поработала, меня и на угощенье пригласили. Константин нам и чай и обед придумал. И время весело провели, и дело сделали. Вечером и пляску девки устроили. Только тогда я уж домой ушла, чтобы муж не пенял.
Весна пришла, коллективщики и сети и лодки смолят. Тут к ним и другие потянулись. Мужики все вступили в коллектив, кроме Семена Коротаева, Егора Шевелева, Тюшина и моего мужа.
- Какие мы коллективщики, - говорит муж. - Молодым-то, тем, может, и нужно, а уж мы, старики, как жили, так и доживать будем.
Я только поддакивала. К своим коровам когда идти надо, так и то ждала мужа, пока с улицы придет да отпустит. А иной раз все же заупрямлюсь.
Андрюша как-то ногу вывихнул. Муж и набросился на меня:
- Вот напротив-то бога идешь, он тебя и наказал.
- Согрешила, - говорю, - так бог не забыл, наказал. А пить да есть мы каждый день хотим, так он небось не помнит.
Про бога я смело рассуждала. И никогда-то я с ним большой дружбы не имела: он меня не знал, так и я его не особенно признавала.
10
Весной коллективщики пошли на свою первую путину. Мой муж ушел на низы еще раньше. Я за хлопотами не успела братьев проводить, вышла на берег, жду, когда мимо поедут. Вот и плывут они. На передней лодке на носу флаг поставлен. Константин помахал мне шапкой, и уехали. В тот день я второй раз за всю свою жизнь красный флаг увидела. Первый раз с красным флагом ходили, когда ликпункт у нас открывали.
Летом коллективщики вернулись довольные. Жили они на путине как следует, не спорили. Добычу привезли хорошую. Ловили они там на два невода, как раньше, сообща, так и теперь дело шло. Только теперь у них, кроме кормщиков, еще главный был - председатель коллектива, мой брат Константин.
Муж с низу вернулся недоволен.
- Нынче, видно, не нашему брату ловить. Все хорошие тони коллектив занял. И все Константин впереди.
Пришли коллективщики да и снова за работу. Недалеко от Голубкова стали они семгу плавать теми же неводами, с которыми на низ ездили. Мужу стало не с кем ловить, а один не поедешь, ну и занялся он сенокосом.
- Люди промышляют, а ты смотри, - ворчит Фома.
- А ты, - говорю, - не смотри, лови вместе с ними.
- Нет уж. Пусть уж Костя семгу ест.
- Костя, - говорю, - тихонько глядит, да далеко видит. Раз время идет такое, что бедняк с бедняком, без богатых, вместе работают, так и тебе от бедняков сторониться не надо.
Муж хлопнет дверью и уйдет. А я вздыхаю: воля не своя, руки связаны. Глядя на коллективщиков, завидовала я им.
Тут пришел на побывку из Красной Армии сын мужа Федор.
Федор рассказал отцу, что за три года в армии он выучился в фельдшерской школе и что теперь работает фельдшером на границе в Карелии. Тут же он всем нам здоровье проверил, всех моих ребят пересмотрел. Начал он отца уму-разуму учить.
- Ты что это, папаша, от людей отстаешь? Тебя в коллективе через силу никто не заставит работать. Подыщут тебе работу по силе.
- Да ведь еще только нынче начинается, успею еще, - отговаривается Фома.
А Федор свое ведет:
- Ты не только о себе думай, а и о ребятах. Да и Маремьяне жить еще надо, она молодая. В случае чего, не останутся они без вниманья. Торопитесь ребят учить. Теперь всем грамота доступна стала.
Видим мы, каким человеком Федор стал. Научила его Красная Армия, он и других научить может.
Ползимы Павлик учился в ликпункте, а потом его перевели в Оксинскую школу, б четвертый класс. Пошел учиться и Андрюша. Ему бы и рановато еще, да выпросил. Он и до этого в ликпункт за Пашей увязался; и все-то ребята тянулись к ученью.
Осенью пошла я в Оксино посмотреть, как живет да кормится Павлик. Интернат поместился в доме кулачки Лизаветы Сумароковой, у которой я когда-то батрачила. Дом большой, комнаты светлые, чистые. Павлик встретил меня веселый.
- Мама, вот моя койка, это моя тумбочка для книг. Кормят нас хорошо. Омулей нажарят или мяса наварят, на второе - рисовая каша с маслом, на третье - компот или кисель.
Я довольна: за парня печалиться нечего.
После Нового года по нашим деревням взялись мужики за кулаков. В Пустозерске Кожевиных раскулачили, в Оксине - Сумароковых.
Беднота в этом деле верховодила, а люди позажиточнее ахали да вздыхали:
- Голодаи голову подымают. Радуются чужому безвременью.
Пошла я как-то в Оксино купить сатину да ситцу в кооперативе. Слышу вокруг один разговор - о колхозах да о кулаках. Спрашивает меня одна женка:
- У вас в Голубкове чего там нового деется?
- Все, - говорю, - спокойно.
- А у нас, - говорит, - люди с ног сбились. Вам счастье - ни страсти, ни ужаса не видели.
- Я, - говорю, - не такие страсти видела. Кулаки у меня полжизни отняли, самые молодые годы. Мы на кулаков здоровье отдавали. Вам, женки, тогда не страшно было? Нас от веку кулаки людями не считали, с мусором смешивали, своей собакой больше дорожили.
Женкам и крыть нечем.
Все выложила я, что на сердце имела. Мужа близко нет, так моя воля была. Я тогда первый раз широко глаза открыла, кругом посмотрела да в полный голос заговорила. Дома-то глаза вниз опустишь и молчишь. Муж думает, что у меня о старом болит сердце-то, а у меня оно давно о новом болит.
В Оксине, Пустозерске, Виске, Лабожском - везде колхозы завелись. А в Макарове да в Каменке решили коммуну сделать - соединили вместе все: дома, коров, кур, сетки, лодки.
- Колхоз так уж колхоз, - говорили каменчане, - из всех колхозов первый будет.
Сначала записались семь хозяйств. Другие говорят:
- Подождем - посмотрим.
Посмотрели - видят хорошо: харчи готовые припасены. Вот за месяц в коммуну больше ста душ и вошло. И кулака Петра Попова туда приняли - сына моего прежнего хозяина Василия Петровича, и белогвардейца Чупрова, и всех лодырей. Набросились они, как воронье, на готовое маслице, на хлебец, на мясо, вынарядились в хорошую одежу, всем деревням на зависть.
В макаровской коммуне тоже роскошно зажили. Каждый день пошли вечеринки с гармониями. Пиво варят, свадьбы справляют. Самый первый обновил коммуну свадьбой Гриша Слезкин. Он посватался к моей падчерице Агриппине.
Сватовство проходило, как и меня когда-то сватали, только невеста не ревела, а посмеивалась. Познакомились они еще в начале зимы на свадьбе в соседней деревне, и теперь Гриша сватался с согласья невесты. Первым делом жених объявил:
- Я теперь коммунар, и к попу ехать мне не к лицу. Венчаться не будем.
Невестина родня забегала:
- Как это без венца можно идти? В нашем роду этого еще не бывало, да и во всей деревне не найдешь.
Пришли они ко мне советоваться. Все пасынки при большом деле никогда меня не обходили, все за советом шли.
Пришли и спрашивают:
- Как нам, Маремьяна, быть?
- Не знаю, - говорю. - Дело ваше, а спрашиваете, так скажу. Друг другу по сердцу пришлись, так это лучше всякого совета. А что в церкви не покружитесь, так от этого большого лиха не должно быть. Меня-то вот кружили, поп пел "Исайя, ликуй", а большая ли радость получилась? Венец любови не заменит. И раз встает невеста на новую жизнь, так пусть встает, не оглядывается.
Так и порешили. Свадьбу играли будто и по-новому, а песни пели старые, новых еще не было придумано. За столом сидели коллективщики и жених-коммунар, а песни пели те же, какими и мою бабушку опевали.
Невеста и не хотела и не умела плакать. Не до слез ей было. Не слезинки, а смешинки из глаз сыпались. Бабы-то и осуждают:
- И на невесту-то она не похожа: ни печали, ни воздыханья, ни слезы, ни причитанья - ничего не дождешься. Каменны глаза.
А невеста тут же смеется над бабами:
- Хотите, так сами плачьте, а мне не с чего.
На родительском обеде гости разговорились. Жених коммуну расхваливает:
- У нас в Макарове житье - не вашему голубковскому чета. Все сообча живем. И хлевины и скотины - все сообщили. Пить-есть - не надо заботиться, без нас припасут. Работой не томят: хошь - иди на работу, не хошь - не ходи. Потому - коммуна.
Не понравилась нашим мужикам такая коммуна. Один и говорит:
- Выходит, не коммунары вы, а едоки.
Другой тоже головой качает:
- Бросай, Гриша, эту коммуну, пока не поздно. Помяните меня, у вас концы с концами не сойдутся.
11
Пасынок Александр пришел за советом.
- Ну, отец, я заявление в коммуну подал. Как ты - советуешь или нет?
Отец помолчал, а потом и посоветовал:
- Раньше или после, а вступать надо будет. Коли не здесь, в Голубкове, так в другом месте, а придется.
- Так вот, - говорит Александр, - пойду, так уж в крупное хозяйство.
И переехал Александр в Макарово. Наш старый дом остался пустой: Прокопий и мы с мужем жили уже в новых домах.
В Голубково зачастили гости из Оксина, из исполкома да райземотдела. Все к Константину. И у всех - один разговор: надо колхоз делать. Константин говорит оксинцам:
- Я колхозу давно рад, да никак к народу подойти не могу. Говорят: у нас коллектив не худая поддержка, зачем еще колхоз нужен?
А оксинские гости говорят, что за голубчанами все дело стало, сплошную коллективизацию портят.
Собрания пошли. Районные работники застращивали по-всякому, а толком не разъяснят. Подход тяжелый у них, народ пристать к ним никак не может. А они одно напевают:
- Не станете колхозниками - ничего вам не дадим. На озеро ловить не выедете и на пожню с косой не выйдете.
Люди как побитые ходили. Старики не хотели даже слушать, что им говорят. Да которые и хотели подходить к новому, и у тех мысли разбегались. Коллективщикам ближе всего к колхозу было, но и они не могли решиться.
- Хорошо, - говорят, - вступить от своего желанья. А из-под палки идти неохота.
В конце марта однажды опять зовут на собрание. Слух по деревне пронесся, что будут статью Сталина про колхозы читать.
Статью Сталина мы не то что ушами - и глазами и ртом слушали. Сталин будто про наших оксинских работников писал. У них в головах ходуном ходило, шумом шумело, как квас в бочонке.
В коммунах жили - как в бабки играли: кто проиграет, кто выиграет, а кон все равно рассыплется. В каменской коммуне "Возрождение" да и в макаровской коммуне амбары ни для кого не закрывались. В Каменке бесплатно по тридцать кусков мануфактуры враз раздавали, и каждому - поровну. Фонды и запасы на все стороны рвались - кто мог, тот и тащил.
А как до работы дело дошло - на нее, как на медведя, глядели. Одному - неохота, у другого - бумажка от врача, третий - из годов вышел, четвертый - молодоват.
И коммуны рассыпались.
Когда статью Сталина прочитали, все и говорят:
- Теперь и в Каменке и в Оксине за ум схватятся.
После статьи Сталина мужики вздохнули: все стало понятно, будто ближе к колхозу подошли или колхоз к ним.
Весна в тот год пала холодная да долгая. Рыбакам ждать тепла наскучило. А как Печора прошла, вода по лугам разлилась, поехали коллективщики всем скопом, двумя неводами на двадцать четыре человека. Четыре лодки отправились. На передней красный флаг красуется.
С низу пришли - за сенокос взялись. Коллективщики решили и сенокос сообща проводить. В ту пору в Оксине МТС появилась. Дала она коллективу косилку. До этого мы косилку и в глаза не видали. У кулаков и то ее не бывало. Привезли, а мужики не знают, как и приступиться к ней. Позвали из Оксина работника МТС. Приехал он, стал показывать на лугу. Сбежались тут и старые и малые смотреть. И я пошла. Затрещала косилка - народ ахает. Научился косить старик Семен Коротаев. Он хотя и не коллективщик был, а тут раззадорился.
- Под семьдесят лет, - говорит, - на косилку сел.
Паше нужно было в пятый класс идти, а в Оксине в школе всего только четыре класса. В Виске была школа крестьянской молодежи. Я хочу посылать Пашу в Виску, а муж говорит:
- Довольно и той грамоты. Некуда нам с большим ученьем.
Я уперлась. Говорю.
- Помрешь, а я куда с ними? Не путай мою и ребячью жизнь.
И Фома не сдается.
- Ребята, - говорит, - не по той дороге идут, так ее для чего им этим делом заниматься. Писарями им не быть, в учителя не гожи.
- Почему, - говорю, - не гожи? Выучить, так и гожи будут. А неуча и в попы не ставят.
- От дому ты ребят отваживаешь. Не захотят дома жить, куда потом денешься?
А я и говорю:
- Выучатся, и я дома не буду жить, пойду к ребятам. Отступлюсь я от коня и воза, откажусь от дома, лишь бы были ребята грамотны. Мы век людям в рот проглядели, слова чужого ждали, а выучатся ребята, так кто-нибудь и им в рот поглядит.
А все-таки муж на своем настоял, не пустил Павлика в Виску. Тогда в середине зимы его в тот же четвертый класс отдала, чтобы старого не забыл. В Оксине в ту пору открылся педтехникум, я и наметила туда Пашу на будущий год отдать. Андрюша второй год ходил в сельскую школу в Оксино. Оба они жили в интернате на всем готовом. Мужу это понравилось, все-таки не за одной коровой всю ораву содержать.
- Я, - говорит, - хоть и бранился, да знал, что ты неглупо делаешь. Прежде нас ведь не учили.
12
Той же зимой Константина выбрали председателем сельсовета в Оксине, а все дела в коллективе начал вести брат Алексей. Константин часто приезжал из сельсовета и все уговаривал мужиков организовать колхоз. Про него люди говорили:
- Матушка Софья все об одном сохнет.
А потом мужики согласились.
Спросила я мужа:
- Мы-то когда пойдем в колхоз?
- Я, - говорит, - уж не колхозник. Пока жив, так колхозниками, пожалуй, не будем. Помру, тогда как хотите делайте.
Другие думали, что в колхозе религию притеснять начнут, судачили:
- Как мы будем жить? В колхозе жить, так надо от бога отказаться и от святых праздников отступиться.
Константин им и говорит:
- Молитесь, никто вас не унимает.
Колхоз организовался в день смерти Смидовича, - вот его и назвали колхоз имени Смидовича.
Сначала женок мало было в колхозе. Семьи надвое раскололись: муж колхозник, а жена - единоличница. Жена свое хозяйство правит, а муж в колхозе работает. Лошадей в колхоз сдали, а сеном своим кормили, в своей стае держали и сами ухаживали каждый за своей лошадью. Колхоз законтрактовал у своих же колхозников телок для общего стада. Да и у меня телку законтрактовали.
До колхоза молоко пропускали через местный общий сепаратор, а сливки отвозили в Оксино и там сбивали масло. А тут сепаратор стал колхозным, и устроили колхозники свой маслодельный завод.
Из беды в беду я с ребятами попадала. У Сусаньи глаза заболели. Билась, билась я, в больницу обращалась, лечили там ее, а все же на обоих глазках бельма навернулись.
Потом Коля заболел, целый год с ним провозилась. Коля поправился Степа слег. Была у него в ту пору одна забава: любил он в грамотных играть. Попросит, сошью я ему из тряпок сумку, натолкает он туда бумаг да книжонок да так с сумкой и лежит. А потом достанет из сумки букварь со славянскими буквами и будто читает. И карандаши мы ему покупали, хоть писать он и не умел.
Трудно мне было, а все же видела я и облегченье.
Павлик в ту пору поступил в педагогический техникум на подготовительное отделение, а Андрюша в третий класс пошел. Об этих у меня большой заботы теперь не было, они на всем готовом учились: Павлику стипендию дали, а Андрей в интернате жил.
Ребята придут на воскресенье, начнут рассказывать мне новости, мне приятно их слушать. Только много слушать не удавалось: все в работе крутилась.
Колхоз газеты выписал. Люди читают да про политику рассуждают, а я сама читать не умею, а людей слушать - времени нет. Вздохнешь да подумаешь: "Грамотна была бы, так не доспала бы, прочитала, не хуже бы людей понимала. А тут, если что-нибудь ухом и схватишь, так и то половину недопоймешь".
Весной на путину мужья от колхоза пошли, а жены за ними же на одном неводе единоличницами тянутся.
- Муж - кузнец, а женка - барыня, - смеются мужики.
Летом на страду выделили из колхоза сколько-то человек. Вот женки и работали в лугах. А мужья ходили на поплавь, как и раньше, семгу плавать. Тогда новых сетей еще не было - ни рюж, ни ставных неводов, так ловили поплавями, какими и деды наши. Осенью пришли с поплави, стали готовиться к подледному лову. Это в первый раз собрались. Раньше подо льдом только дома на озерах ловили.
Приезжал к нам в гости один хороший ненец - Иван Павлович Выучейский. Очень он мне понравился. Он в то время по кооперации работал и про кооперативы нам рассказал. А потом и о колхозах.
- По тундре теперь тоже колхозы созданы. Многие ненцы уже объединились, оленей сообща пасут.
От Ивана Павловича мы и о Нарьян-Маре узнали. На пустом месте город растет.
- Большевики, - говорит, - за великие дела взялись. Погодите лет десяток - Печору не узнаете.
Старикам и тем понравилось, что рассказывал Выучейский. Он уехал, а все часто его вспоминали. После услышали, что он стал большим человеком, во всем нашем Ненецком округе делами управляет.
Вскоре я Пашу в Нарьян-Мар отправила. Два года он учился в Оксине на подготовительном отделении педтехникума. А той порой выстроили в Нарьян-Маре большой дом для техникума и перевели ребят туда.
Приехал он в Нарьян-Мар, сразу же написал мне письмо. Пишет, что техникум пока еще недостроен, дверей нет, вместо дверей одеяла навесили. Нарьян-Мар пока еще не город, а поселок. Но растет на глазах, много строится домов. Живется весело, и не перескажешь всего, что поднимается вокруг. Завод близко, клубы есть, кино.
Так и стал он там учиться.
13
В начале тридцать третьего года колхоз за большую работу принялся. Скотный двор наладили, конюшню построили и всех колхозных лошадей туда перевели - двадцать голов. Рогатого скота набралось: десять телок и две коровы.
С зимы в колхозе начали новые рюжи вязать, новые невода составлять. До того рюжами только навагу промышляли, а тут на семгу готовят. Теперь наш колхоз большой невод завести решил.
Все низовские колхозы распределили между собой рыболовные участки, чтобы весной прийти, так знать каждому колхозу свое место. Весной наши голубчане с новыми сетями ловить пошли. У них тогда прибыло еще много новых колхозниц, часть осталась в сельском хозяйстве работать - с коровами да на маслозаводе, а другие ушли на путину.
Фома подрядился идти на путину от рыбкоопа. Пала у нас последняя корова, а жить надо.
Перед уходом Фомы на путину случилось так, что я чуть не погибла. Пошла я в Оксино за мукой. После ледохода все протоки растопило. Через виску Якуню мы на лодке перебирались. К ней веревки с двух берегов протянуты: кто идет, тот и тянет к себе. Вперед-то я с людьми шла, а обратно, уже поздно вечером, одна. Подошла к берегу, зашла в лодку, потянулась. Перетягиваюсь, а веревку с другого берега задело и не дает лодке ходу. Я повернулась, хотела было вязку снять с лодки, лодка качнулась и зачерпнула бортом воды. Мешки подмокли, я кинулась муку спасать, лодка с другой стороны качнулась, еще прибавила воды и перевернулась кверху дном.
Ухватилась я за веревку, а в карманы мне попали уключины - меня под лодку и тянет. Начала я рвать карманы, уключины меня отпустили, а лодку течением тут же завертело обратно. Осталась я на середине реки, держусь за веревку.
Потом начала я кричать, думаю: кто-нибудь услышит. Весна ведь, везде идут да едут.
Долго я кричала, из сил выбилась, а веревку не выпускаю, намотала на руку. И видно из воды только руку да лицо.
И вдруг человек на берегу на мой крик отвечает:
- Подержись!
Собралась я с последними силами, за кромку лодки пальцами зацепилась.
И вот он меня за вязку и тянет. Я уж и не чувствую, больно мне или не больно. Наверно, здорово он тащил: веревка с другого берега отцепилась от лодки и отпустила ее. Тут он меня и притянул к берегу. А берег лесной, достать меня через кусты не может. Ухватилась я за ивовый куст, поднялась, - жить хотела, так последние силы собрала. Тут человек вытянул меня за руку на берег.
Только на берег я ступила, набросился на меня лютый снежный ветер. Обжал человек на мне одежу. В сознанье привел, на ноги поставил, начал водить по берегу. И спрашивает он меня:
- Откуда будешь-то?
- Голубковская, - говорю. - А ты кто будешь?
- Учитель, - говорит, - Яншев Николай.
- Павлика Голубкова, - говорю, - знаешь? Так я мать ему буду.
- Павлика как не знать, - говорит, - мой ученик. Да и тебя знаю.
До Голубкова мне надо идти еще три километра. А время - часов десять, и силы мало. А учитель болел тогда цингой, ноги у него опухли. Это он пошел на охоту, от цинги спасенья искать. Если ему меня провожать до Голубкова, так надо еще обратно семь километров шагать. А не вернется к утру - самого искать будут.
Отправляет он меня, наказывает:
- Иди сколько силы есть, не останавливайся.
Одежа на мне вся замерзла, волосы к платку примерзли. Пошла, пока еще в сознанье. Иду, чувствую, что ноги все тяжелеют. Взглянула, а из бахил вода-то не вылита! Думаю: "Выливать нельзя, пропаду. Как-нибудь надо выбраться из лесу на открытое место, если и упаду, так кричать буду, кто-нибудь услышит".
Кое-как доплелась. Дошла до материного дома, под изгородь не могу согнуться. Стонать громко начала. Сестра Лукея выбежала, завели меня в дом. Раздевают и спрашивают:
- Где ты, чего ты, пошто ты?..
А я и ответить не могу.
В сухое одели, взяли под руки, водят по полу. А дома муж да дети все еще не знают, что я пропадала. Одна Дуня вспомнила:
- Мама где-то долго не идет, может, утонула.
А муж думал, что я в Оксине до утра осталась.
Размяли, отогрели, чаем отпоили. У меня все еще из ушей вода текла. Под утро отвели домой. За все время я слезы не выронила, а пришла домой расплакалась. Сама не понимаю, как могла я силы набраться, ума не лишиться? Да потом и вспомнила: а вся-то моя жизнь какова? Тону я с самых малых лет. И утонуть никак не могу, и кликать никого не хочу. Все одной своей силой надеялась справиться. Теперь будто и достигла берега - ветром не дует, но и жарким солнцем не греет. Иду я как по лесу, на чистое место хочу добрести, а не знаю - где оно. И кружу я между двумя дорогами, не знаю - вдоль или поперек надо взять, некого мне спросить. Муж да дети - и те не знают, где бродят мои мысли. И когда-то я дойду до верной дороги?
- Како уж тут согласье, когда будешь не хозяин своих сеток.
Евгений Шевелев спрашивает:
- А вот как, товарищ Колосов, к примеру, я буду жить? У меня ребятишки мал мала меньше, а у Прокопья вон все подростки. Прокопий пойдет втроем, а я один пойду. Никакой уж мне прибавки против их не будет?
- Не будет, - говорит Колосов.
Покричали-покричали мужики, а потом выступил брат Константин.
- Вот что, мужики, - говорит. - Кто из вас на низу один ловит? Никто. Собираетесь вы ехать, так уж всегда сговариваетесь один невод с другими. Да и то еще мало. Чтобы спокойней ловить, друг друга не гонять, ведь вы из веков вместе ловите. Съезжаются два-три невода и ловят в одну кучу, и каждый хочет в эту кучу побольше принести. А потом делите по паям. Так чем же вам коллектив плох? Ведь это одно и то же.
- Нет, - говорят, - не одно и то же. У нас невода-то у каждого на руках, а тут общий невод надо составлять. А потом воедино мы ловим, так каждый невод на какой хочешь тоне лови, только рыбу вместе свози. А тут одним-то неводом и хотел бы на другу тоню выехать, да не ускочишь.
- Общий невод, - говорит Константин, - нам не в диковинку. В безрыбный год разве мы не делали большого невода? Вон Фома - он рыбак не последний - сшивался большими неводами с Солдатом: сто двадцать сеток вместе вбухают, зато с самого дальнего субоя рыбу достанут. Тут прямая выгода.
Колосов еще объяснил, что коллективу не надо будет печалиться, как снасти заводить: коноплю, мочало, веревки - даже в кредит может государство все отпустить.
Константин первым записался.
- Сколько, - говорит, - нас ни наберется, а работать коллективно будем: общий горшок гуще кипит. Пример подадим, а там люди сами увидят пользу и к нам же придут. Почин - дела половина.
За Константином тут же записался Иван Коротаев, за ним - брат Алексей, за Алексеем - сын мужа Прокопий. На них глядя, потянулись в коллектив и братья Шевелевы, Евгений да Михайло.
В этот вечер запись на том и кончилась. Кто вступил - сказал, сколько у них будет паев. У кого сколько в семье работников, столько и паев. Тут же стали намечать, кого ставить председателем, кого хозяйственником, по-теперешнему - завхозом. В председатели поставили Константина. Он перед этим ездил на курсы счетных работников да и, кроме того, был главным заводилой в этом деле.
Те, кто не записались, уходя с собрания, судачили:
- Ну, этот коллектив долго не устоит. Собрались с бору да с сосенки, все прахом и пойдет.
А я говорю:
- Вступила бы и я в коллектив, да уши выше головы не бывают. Больше мужа не станешь. А вот у меня сколько ребят, так я их выращу да свой коллектив сделаю...
На тех же днях коллективщики съездили в Оксино и привезли оттуда два воза добра: конопли, ниток, мочала, смолы. Сети вязали уже коллективно, по паям, кому сколько положили. Приглашали работать и других. Тогда у нас по большим праздникам и первые субботники пошли. Константин беседу соберет, объяснит и тут же записывает всех, кто хочет помочь коллективу. На другой день и соберутся. Первый субботник был в самую пасху. Приглашал Константин и меня. А муж бога боялся, ворчит:
- В пасху христову пойдешь поредню вязать! Мало еще хвораешь, так хочешь божье наказанье накликать?
- Ну, - говорю, - а если на пасху не пойду работать, так разве не буду хворать да охать? Может, и ребят больше носить не буду? Бог все равно мне зыбку-то ни разу не качнул.
Днем-то все же не утерпела. Думаю, хошь посмотрю схожу, за посмотренье меня бог не убьет. Да и бабы зовут:
- Пойдем, Маремьяна, хоть песен нам попоешь.
Пошла. Песни пела, да и без дела не сидела: на иглы нитки мотала. Поработала, меня и на угощенье пригласили. Константин нам и чай и обед придумал. И время весело провели, и дело сделали. Вечером и пляску девки устроили. Только тогда я уж домой ушла, чтобы муж не пенял.
Весна пришла, коллективщики и сети и лодки смолят. Тут к ним и другие потянулись. Мужики все вступили в коллектив, кроме Семена Коротаева, Егора Шевелева, Тюшина и моего мужа.
- Какие мы коллективщики, - говорит муж. - Молодым-то, тем, может, и нужно, а уж мы, старики, как жили, так и доживать будем.
Я только поддакивала. К своим коровам когда идти надо, так и то ждала мужа, пока с улицы придет да отпустит. А иной раз все же заупрямлюсь.
Андрюша как-то ногу вывихнул. Муж и набросился на меня:
- Вот напротив-то бога идешь, он тебя и наказал.
- Согрешила, - говорю, - так бог не забыл, наказал. А пить да есть мы каждый день хотим, так он небось не помнит.
Про бога я смело рассуждала. И никогда-то я с ним большой дружбы не имела: он меня не знал, так и я его не особенно признавала.
10
Весной коллективщики пошли на свою первую путину. Мой муж ушел на низы еще раньше. Я за хлопотами не успела братьев проводить, вышла на берег, жду, когда мимо поедут. Вот и плывут они. На передней лодке на носу флаг поставлен. Константин помахал мне шапкой, и уехали. В тот день я второй раз за всю свою жизнь красный флаг увидела. Первый раз с красным флагом ходили, когда ликпункт у нас открывали.
Летом коллективщики вернулись довольные. Жили они на путине как следует, не спорили. Добычу привезли хорошую. Ловили они там на два невода, как раньше, сообща, так и теперь дело шло. Только теперь у них, кроме кормщиков, еще главный был - председатель коллектива, мой брат Константин.
Муж с низу вернулся недоволен.
- Нынче, видно, не нашему брату ловить. Все хорошие тони коллектив занял. И все Константин впереди.
Пришли коллективщики да и снова за работу. Недалеко от Голубкова стали они семгу плавать теми же неводами, с которыми на низ ездили. Мужу стало не с кем ловить, а один не поедешь, ну и занялся он сенокосом.
- Люди промышляют, а ты смотри, - ворчит Фома.
- А ты, - говорю, - не смотри, лови вместе с ними.
- Нет уж. Пусть уж Костя семгу ест.
- Костя, - говорю, - тихонько глядит, да далеко видит. Раз время идет такое, что бедняк с бедняком, без богатых, вместе работают, так и тебе от бедняков сторониться не надо.
Муж хлопнет дверью и уйдет. А я вздыхаю: воля не своя, руки связаны. Глядя на коллективщиков, завидовала я им.
Тут пришел на побывку из Красной Армии сын мужа Федор.
Федор рассказал отцу, что за три года в армии он выучился в фельдшерской школе и что теперь работает фельдшером на границе в Карелии. Тут же он всем нам здоровье проверил, всех моих ребят пересмотрел. Начал он отца уму-разуму учить.
- Ты что это, папаша, от людей отстаешь? Тебя в коллективе через силу никто не заставит работать. Подыщут тебе работу по силе.
- Да ведь еще только нынче начинается, успею еще, - отговаривается Фома.
А Федор свое ведет:
- Ты не только о себе думай, а и о ребятах. Да и Маремьяне жить еще надо, она молодая. В случае чего, не останутся они без вниманья. Торопитесь ребят учить. Теперь всем грамота доступна стала.
Видим мы, каким человеком Федор стал. Научила его Красная Армия, он и других научить может.
Ползимы Павлик учился в ликпункте, а потом его перевели в Оксинскую школу, б четвертый класс. Пошел учиться и Андрюша. Ему бы и рановато еще, да выпросил. Он и до этого в ликпункт за Пашей увязался; и все-то ребята тянулись к ученью.
Осенью пошла я в Оксино посмотреть, как живет да кормится Павлик. Интернат поместился в доме кулачки Лизаветы Сумароковой, у которой я когда-то батрачила. Дом большой, комнаты светлые, чистые. Павлик встретил меня веселый.
- Мама, вот моя койка, это моя тумбочка для книг. Кормят нас хорошо. Омулей нажарят или мяса наварят, на второе - рисовая каша с маслом, на третье - компот или кисель.
Я довольна: за парня печалиться нечего.
После Нового года по нашим деревням взялись мужики за кулаков. В Пустозерске Кожевиных раскулачили, в Оксине - Сумароковых.
Беднота в этом деле верховодила, а люди позажиточнее ахали да вздыхали:
- Голодаи голову подымают. Радуются чужому безвременью.
Пошла я как-то в Оксино купить сатину да ситцу в кооперативе. Слышу вокруг один разговор - о колхозах да о кулаках. Спрашивает меня одна женка:
- У вас в Голубкове чего там нового деется?
- Все, - говорю, - спокойно.
- А у нас, - говорит, - люди с ног сбились. Вам счастье - ни страсти, ни ужаса не видели.
- Я, - говорю, - не такие страсти видела. Кулаки у меня полжизни отняли, самые молодые годы. Мы на кулаков здоровье отдавали. Вам, женки, тогда не страшно было? Нас от веку кулаки людями не считали, с мусором смешивали, своей собакой больше дорожили.
Женкам и крыть нечем.
Все выложила я, что на сердце имела. Мужа близко нет, так моя воля была. Я тогда первый раз широко глаза открыла, кругом посмотрела да в полный голос заговорила. Дома-то глаза вниз опустишь и молчишь. Муж думает, что у меня о старом болит сердце-то, а у меня оно давно о новом болит.
В Оксине, Пустозерске, Виске, Лабожском - везде колхозы завелись. А в Макарове да в Каменке решили коммуну сделать - соединили вместе все: дома, коров, кур, сетки, лодки.
- Колхоз так уж колхоз, - говорили каменчане, - из всех колхозов первый будет.
Сначала записались семь хозяйств. Другие говорят:
- Подождем - посмотрим.
Посмотрели - видят хорошо: харчи готовые припасены. Вот за месяц в коммуну больше ста душ и вошло. И кулака Петра Попова туда приняли - сына моего прежнего хозяина Василия Петровича, и белогвардейца Чупрова, и всех лодырей. Набросились они, как воронье, на готовое маслице, на хлебец, на мясо, вынарядились в хорошую одежу, всем деревням на зависть.
В макаровской коммуне тоже роскошно зажили. Каждый день пошли вечеринки с гармониями. Пиво варят, свадьбы справляют. Самый первый обновил коммуну свадьбой Гриша Слезкин. Он посватался к моей падчерице Агриппине.
Сватовство проходило, как и меня когда-то сватали, только невеста не ревела, а посмеивалась. Познакомились они еще в начале зимы на свадьбе в соседней деревне, и теперь Гриша сватался с согласья невесты. Первым делом жених объявил:
- Я теперь коммунар, и к попу ехать мне не к лицу. Венчаться не будем.
Невестина родня забегала:
- Как это без венца можно идти? В нашем роду этого еще не бывало, да и во всей деревне не найдешь.
Пришли они ко мне советоваться. Все пасынки при большом деле никогда меня не обходили, все за советом шли.
Пришли и спрашивают:
- Как нам, Маремьяна, быть?
- Не знаю, - говорю. - Дело ваше, а спрашиваете, так скажу. Друг другу по сердцу пришлись, так это лучше всякого совета. А что в церкви не покружитесь, так от этого большого лиха не должно быть. Меня-то вот кружили, поп пел "Исайя, ликуй", а большая ли радость получилась? Венец любови не заменит. И раз встает невеста на новую жизнь, так пусть встает, не оглядывается.
Так и порешили. Свадьбу играли будто и по-новому, а песни пели старые, новых еще не было придумано. За столом сидели коллективщики и жених-коммунар, а песни пели те же, какими и мою бабушку опевали.
Невеста и не хотела и не умела плакать. Не до слез ей было. Не слезинки, а смешинки из глаз сыпались. Бабы-то и осуждают:
- И на невесту-то она не похожа: ни печали, ни воздыханья, ни слезы, ни причитанья - ничего не дождешься. Каменны глаза.
А невеста тут же смеется над бабами:
- Хотите, так сами плачьте, а мне не с чего.
На родительском обеде гости разговорились. Жених коммуну расхваливает:
- У нас в Макарове житье - не вашему голубковскому чета. Все сообча живем. И хлевины и скотины - все сообщили. Пить-есть - не надо заботиться, без нас припасут. Работой не томят: хошь - иди на работу, не хошь - не ходи. Потому - коммуна.
Не понравилась нашим мужикам такая коммуна. Один и говорит:
- Выходит, не коммунары вы, а едоки.
Другой тоже головой качает:
- Бросай, Гриша, эту коммуну, пока не поздно. Помяните меня, у вас концы с концами не сойдутся.
11
Пасынок Александр пришел за советом.
- Ну, отец, я заявление в коммуну подал. Как ты - советуешь или нет?
Отец помолчал, а потом и посоветовал:
- Раньше или после, а вступать надо будет. Коли не здесь, в Голубкове, так в другом месте, а придется.
- Так вот, - говорит Александр, - пойду, так уж в крупное хозяйство.
И переехал Александр в Макарово. Наш старый дом остался пустой: Прокопий и мы с мужем жили уже в новых домах.
В Голубково зачастили гости из Оксина, из исполкома да райземотдела. Все к Константину. И у всех - один разговор: надо колхоз делать. Константин говорит оксинцам:
- Я колхозу давно рад, да никак к народу подойти не могу. Говорят: у нас коллектив не худая поддержка, зачем еще колхоз нужен?
А оксинские гости говорят, что за голубчанами все дело стало, сплошную коллективизацию портят.
Собрания пошли. Районные работники застращивали по-всякому, а толком не разъяснят. Подход тяжелый у них, народ пристать к ним никак не может. А они одно напевают:
- Не станете колхозниками - ничего вам не дадим. На озеро ловить не выедете и на пожню с косой не выйдете.
Люди как побитые ходили. Старики не хотели даже слушать, что им говорят. Да которые и хотели подходить к новому, и у тех мысли разбегались. Коллективщикам ближе всего к колхозу было, но и они не могли решиться.
- Хорошо, - говорят, - вступить от своего желанья. А из-под палки идти неохота.
В конце марта однажды опять зовут на собрание. Слух по деревне пронесся, что будут статью Сталина про колхозы читать.
Статью Сталина мы не то что ушами - и глазами и ртом слушали. Сталин будто про наших оксинских работников писал. У них в головах ходуном ходило, шумом шумело, как квас в бочонке.
В коммунах жили - как в бабки играли: кто проиграет, кто выиграет, а кон все равно рассыплется. В каменской коммуне "Возрождение" да и в макаровской коммуне амбары ни для кого не закрывались. В Каменке бесплатно по тридцать кусков мануфактуры враз раздавали, и каждому - поровну. Фонды и запасы на все стороны рвались - кто мог, тот и тащил.
А как до работы дело дошло - на нее, как на медведя, глядели. Одному - неохота, у другого - бумажка от врача, третий - из годов вышел, четвертый - молодоват.
И коммуны рассыпались.
Когда статью Сталина прочитали, все и говорят:
- Теперь и в Каменке и в Оксине за ум схватятся.
После статьи Сталина мужики вздохнули: все стало понятно, будто ближе к колхозу подошли или колхоз к ним.
Весна в тот год пала холодная да долгая. Рыбакам ждать тепла наскучило. А как Печора прошла, вода по лугам разлилась, поехали коллективщики всем скопом, двумя неводами на двадцать четыре человека. Четыре лодки отправились. На передней красный флаг красуется.
С низу пришли - за сенокос взялись. Коллективщики решили и сенокос сообща проводить. В ту пору в Оксине МТС появилась. Дала она коллективу косилку. До этого мы косилку и в глаза не видали. У кулаков и то ее не бывало. Привезли, а мужики не знают, как и приступиться к ней. Позвали из Оксина работника МТС. Приехал он, стал показывать на лугу. Сбежались тут и старые и малые смотреть. И я пошла. Затрещала косилка - народ ахает. Научился косить старик Семен Коротаев. Он хотя и не коллективщик был, а тут раззадорился.
- Под семьдесят лет, - говорит, - на косилку сел.
Паше нужно было в пятый класс идти, а в Оксине в школе всего только четыре класса. В Виске была школа крестьянской молодежи. Я хочу посылать Пашу в Виску, а муж говорит:
- Довольно и той грамоты. Некуда нам с большим ученьем.
Я уперлась. Говорю.
- Помрешь, а я куда с ними? Не путай мою и ребячью жизнь.
И Фома не сдается.
- Ребята, - говорит, - не по той дороге идут, так ее для чего им этим делом заниматься. Писарями им не быть, в учителя не гожи.
- Почему, - говорю, - не гожи? Выучить, так и гожи будут. А неуча и в попы не ставят.
- От дому ты ребят отваживаешь. Не захотят дома жить, куда потом денешься?
А я и говорю:
- Выучатся, и я дома не буду жить, пойду к ребятам. Отступлюсь я от коня и воза, откажусь от дома, лишь бы были ребята грамотны. Мы век людям в рот проглядели, слова чужого ждали, а выучатся ребята, так кто-нибудь и им в рот поглядит.
А все-таки муж на своем настоял, не пустил Павлика в Виску. Тогда в середине зимы его в тот же четвертый класс отдала, чтобы старого не забыл. В Оксине в ту пору открылся педтехникум, я и наметила туда Пашу на будущий год отдать. Андрюша второй год ходил в сельскую школу в Оксино. Оба они жили в интернате на всем готовом. Мужу это понравилось, все-таки не за одной коровой всю ораву содержать.
- Я, - говорит, - хоть и бранился, да знал, что ты неглупо делаешь. Прежде нас ведь не учили.
12
Той же зимой Константина выбрали председателем сельсовета в Оксине, а все дела в коллективе начал вести брат Алексей. Константин часто приезжал из сельсовета и все уговаривал мужиков организовать колхоз. Про него люди говорили:
- Матушка Софья все об одном сохнет.
А потом мужики согласились.
Спросила я мужа:
- Мы-то когда пойдем в колхоз?
- Я, - говорит, - уж не колхозник. Пока жив, так колхозниками, пожалуй, не будем. Помру, тогда как хотите делайте.
Другие думали, что в колхозе религию притеснять начнут, судачили:
- Как мы будем жить? В колхозе жить, так надо от бога отказаться и от святых праздников отступиться.
Константин им и говорит:
- Молитесь, никто вас не унимает.
Колхоз организовался в день смерти Смидовича, - вот его и назвали колхоз имени Смидовича.
Сначала женок мало было в колхозе. Семьи надвое раскололись: муж колхозник, а жена - единоличница. Жена свое хозяйство правит, а муж в колхозе работает. Лошадей в колхоз сдали, а сеном своим кормили, в своей стае держали и сами ухаживали каждый за своей лошадью. Колхоз законтрактовал у своих же колхозников телок для общего стада. Да и у меня телку законтрактовали.
До колхоза молоко пропускали через местный общий сепаратор, а сливки отвозили в Оксино и там сбивали масло. А тут сепаратор стал колхозным, и устроили колхозники свой маслодельный завод.
Из беды в беду я с ребятами попадала. У Сусаньи глаза заболели. Билась, билась я, в больницу обращалась, лечили там ее, а все же на обоих глазках бельма навернулись.
Потом Коля заболел, целый год с ним провозилась. Коля поправился Степа слег. Была у него в ту пору одна забава: любил он в грамотных играть. Попросит, сошью я ему из тряпок сумку, натолкает он туда бумаг да книжонок да так с сумкой и лежит. А потом достанет из сумки букварь со славянскими буквами и будто читает. И карандаши мы ему покупали, хоть писать он и не умел.
Трудно мне было, а все же видела я и облегченье.
Павлик в ту пору поступил в педагогический техникум на подготовительное отделение, а Андрюша в третий класс пошел. Об этих у меня большой заботы теперь не было, они на всем готовом учились: Павлику стипендию дали, а Андрей в интернате жил.
Ребята придут на воскресенье, начнут рассказывать мне новости, мне приятно их слушать. Только много слушать не удавалось: все в работе крутилась.
Колхоз газеты выписал. Люди читают да про политику рассуждают, а я сама читать не умею, а людей слушать - времени нет. Вздохнешь да подумаешь: "Грамотна была бы, так не доспала бы, прочитала, не хуже бы людей понимала. А тут, если что-нибудь ухом и схватишь, так и то половину недопоймешь".
Весной на путину мужья от колхоза пошли, а жены за ними же на одном неводе единоличницами тянутся.
- Муж - кузнец, а женка - барыня, - смеются мужики.
Летом на страду выделили из колхоза сколько-то человек. Вот женки и работали в лугах. А мужья ходили на поплавь, как и раньше, семгу плавать. Тогда новых сетей еще не было - ни рюж, ни ставных неводов, так ловили поплавями, какими и деды наши. Осенью пришли с поплави, стали готовиться к подледному лову. Это в первый раз собрались. Раньше подо льдом только дома на озерах ловили.
Приезжал к нам в гости один хороший ненец - Иван Павлович Выучейский. Очень он мне понравился. Он в то время по кооперации работал и про кооперативы нам рассказал. А потом и о колхозах.
- По тундре теперь тоже колхозы созданы. Многие ненцы уже объединились, оленей сообща пасут.
От Ивана Павловича мы и о Нарьян-Маре узнали. На пустом месте город растет.
- Большевики, - говорит, - за великие дела взялись. Погодите лет десяток - Печору не узнаете.
Старикам и тем понравилось, что рассказывал Выучейский. Он уехал, а все часто его вспоминали. После услышали, что он стал большим человеком, во всем нашем Ненецком округе делами управляет.
Вскоре я Пашу в Нарьян-Мар отправила. Два года он учился в Оксине на подготовительном отделении педтехникума. А той порой выстроили в Нарьян-Маре большой дом для техникума и перевели ребят туда.
Приехал он в Нарьян-Мар, сразу же написал мне письмо. Пишет, что техникум пока еще недостроен, дверей нет, вместо дверей одеяла навесили. Нарьян-Мар пока еще не город, а поселок. Но растет на глазах, много строится домов. Живется весело, и не перескажешь всего, что поднимается вокруг. Завод близко, клубы есть, кино.
Так и стал он там учиться.
13
В начале тридцать третьего года колхоз за большую работу принялся. Скотный двор наладили, конюшню построили и всех колхозных лошадей туда перевели - двадцать голов. Рогатого скота набралось: десять телок и две коровы.
С зимы в колхозе начали новые рюжи вязать, новые невода составлять. До того рюжами только навагу промышляли, а тут на семгу готовят. Теперь наш колхоз большой невод завести решил.
Все низовские колхозы распределили между собой рыболовные участки, чтобы весной прийти, так знать каждому колхозу свое место. Весной наши голубчане с новыми сетями ловить пошли. У них тогда прибыло еще много новых колхозниц, часть осталась в сельском хозяйстве работать - с коровами да на маслозаводе, а другие ушли на путину.
Фома подрядился идти на путину от рыбкоопа. Пала у нас последняя корова, а жить надо.
Перед уходом Фомы на путину случилось так, что я чуть не погибла. Пошла я в Оксино за мукой. После ледохода все протоки растопило. Через виску Якуню мы на лодке перебирались. К ней веревки с двух берегов протянуты: кто идет, тот и тянет к себе. Вперед-то я с людьми шла, а обратно, уже поздно вечером, одна. Подошла к берегу, зашла в лодку, потянулась. Перетягиваюсь, а веревку с другого берега задело и не дает лодке ходу. Я повернулась, хотела было вязку снять с лодки, лодка качнулась и зачерпнула бортом воды. Мешки подмокли, я кинулась муку спасать, лодка с другой стороны качнулась, еще прибавила воды и перевернулась кверху дном.
Ухватилась я за веревку, а в карманы мне попали уключины - меня под лодку и тянет. Начала я рвать карманы, уключины меня отпустили, а лодку течением тут же завертело обратно. Осталась я на середине реки, держусь за веревку.
Потом начала я кричать, думаю: кто-нибудь услышит. Весна ведь, везде идут да едут.
Долго я кричала, из сил выбилась, а веревку не выпускаю, намотала на руку. И видно из воды только руку да лицо.
И вдруг человек на берегу на мой крик отвечает:
- Подержись!
Собралась я с последними силами, за кромку лодки пальцами зацепилась.
И вот он меня за вязку и тянет. Я уж и не чувствую, больно мне или не больно. Наверно, здорово он тащил: веревка с другого берега отцепилась от лодки и отпустила ее. Тут он меня и притянул к берегу. А берег лесной, достать меня через кусты не может. Ухватилась я за ивовый куст, поднялась, - жить хотела, так последние силы собрала. Тут человек вытянул меня за руку на берег.
Только на берег я ступила, набросился на меня лютый снежный ветер. Обжал человек на мне одежу. В сознанье привел, на ноги поставил, начал водить по берегу. И спрашивает он меня:
- Откуда будешь-то?
- Голубковская, - говорю. - А ты кто будешь?
- Учитель, - говорит, - Яншев Николай.
- Павлика Голубкова, - говорю, - знаешь? Так я мать ему буду.
- Павлика как не знать, - говорит, - мой ученик. Да и тебя знаю.
До Голубкова мне надо идти еще три километра. А время - часов десять, и силы мало. А учитель болел тогда цингой, ноги у него опухли. Это он пошел на охоту, от цинги спасенья искать. Если ему меня провожать до Голубкова, так надо еще обратно семь километров шагать. А не вернется к утру - самого искать будут.
Отправляет он меня, наказывает:
- Иди сколько силы есть, не останавливайся.
Одежа на мне вся замерзла, волосы к платку примерзли. Пошла, пока еще в сознанье. Иду, чувствую, что ноги все тяжелеют. Взглянула, а из бахил вода-то не вылита! Думаю: "Выливать нельзя, пропаду. Как-нибудь надо выбраться из лесу на открытое место, если и упаду, так кричать буду, кто-нибудь услышит".
Кое-как доплелась. Дошла до материного дома, под изгородь не могу согнуться. Стонать громко начала. Сестра Лукея выбежала, завели меня в дом. Раздевают и спрашивают:
- Где ты, чего ты, пошто ты?..
А я и ответить не могу.
В сухое одели, взяли под руки, водят по полу. А дома муж да дети все еще не знают, что я пропадала. Одна Дуня вспомнила:
- Мама где-то долго не идет, может, утонула.
А муж думал, что я в Оксине до утра осталась.
Размяли, отогрели, чаем отпоили. У меня все еще из ушей вода текла. Под утро отвели домой. За все время я слезы не выронила, а пришла домой расплакалась. Сама не понимаю, как могла я силы набраться, ума не лишиться? Да потом и вспомнила: а вся-то моя жизнь какова? Тону я с самых малых лет. И утонуть никак не могу, и кликать никого не хочу. Все одной своей силой надеялась справиться. Теперь будто и достигла берега - ветром не дует, но и жарким солнцем не греет. Иду я как по лесу, на чистое место хочу добрести, а не знаю - где оно. И кружу я между двумя дорогами, не знаю - вдоль или поперек надо взять, некого мне спросить. Муж да дети - и те не знают, где бродят мои мысли. И когда-то я дойду до верной дороги?