Горбань Валерий. ... и будем живы

и районные комендатуры, которым также подчинялись те же самые внутренние
войска и милицейские силы, распределенные по комендантским участкам.
Руководили комендатурами в основном офицеры ВВ, отчаянно дравшиеся с
дудаевцами в январе-феврале и потому считавшие, что самый эффективный способ
борьбы с боевиками - это массовые зачистки и осуществлять их должны 'менты'.
Но власть комендантов уравновешивалась наличием их же собственных
заместителей по милицейской работе, подчинявшихся ГУОШу. А 'менты' в
большинстве своем были уверены, что после разгрома основных сил противника
массовые мероприятия стали бесплодной и только озлобляющей население
показухой. И что боевиков надо вылавливать с помощью оперативных методов и
точно спланированных акций.
Надо всей этой кашей возвышался находившийся тогда в аэропорту
'Северный' штаб федеральной группировки, командовавший всеми силами: и МВД,
и министерства обороны. Должность командующего федеральной группировкой в
данный момент занимал командующий внутренними войсками МВД. Но военные из
министерства обороны, кроме него (а в реальности - в первую очередь)
подчинялись своему министру. Когда же должность командующего группировкой
занимал подчиненный Павла Грачёва - Героя России, Маршала России, Главного
Стратега этой войны и автора исключительного по цинизму и идиотизму
высказывания о ребятах, умирающих с улыбкой на устах, то картинка была с
точностью до наоборот. Тогда всеми рулил военный, а эмвэдэшные генералы
корректировали его указания в соответствии с политикой и волей министра
внутренних дел.
В середине чеченского хитросплетения практически автономно действовали
малозаметные, скромные, но ловкие ребята из ФСК, а также что-то строили и
возили в гуманитарных колоннах бравые парни из недавно появившегося МЧС. И у
тех и у других были свои начальники и свои генералы.
А внизу островками непонятно чьей власти торчали: МВД Чечни; разоренные
отделы чеченской милиции, полк ППС, скоронабранный из бойцов оппозиции и с
опаской вооруженный, а также отвечающие за все, но не имеющие права ни на
что местные районные администрации.
Хотя если точно, то в самом низу, составляя настоящую, фундаментальную
силу, с надсадным хрипом развернувшую кампанию от позора первых месяцев к
сокрушительным поражениям боевиков, находились те, кто ежедневно поливал
своей кровью землю Чечни. Те, кто, не различая званий, ведомств и родов
войск, называли друг друга братишками. Те, кто делился друг с другом
патронами и хлебом. Кто материл 'этих тупых вояк' или 'этих долбаных
ментов', но тут же лез в огонь, чтобы вытащить свежеобруганного
брата-россиянина из зубов верной смерти. Те, кого так и не остывшие от
подковерных битв 'окопные' генералы потом будут делить в своих мемуарах на
мародеров 'первого, второго и третьего эшелона'.

Но сидевшие в машинах, пока не хлебавшие военного лиха и слегка
придавленные первыми впечатлениями офицеры и бойцы еще не знали всего этого.
И не представляли, какая сложная работа по распихиванию прибывших людей в
разные ячейки этого грандиозного бардака предстоит сейчас руководству ГУОШа
и их отцам-командирам.

Дэн

Почему я лежу? А-а... ранен, наверное. Странно: попали в затылок, а я
живой. Или неживой? В голове шумит немного. Но ничего. Думать могу. Живой,
значит. Наверное, шлем спас.
Что-то на лице лежит, на веки давит. Убрать надо. Черт, руки не
слушаются. Придавило их чем? Ладно, попробую глаза открыть. Потихоньку,
чтобы эта фигня в зрачки не влезла.
Так, левый разлепил. Правый - не получается.
Рука чья-то. Лежит на лице чья-то рука. Рукав от 'Снега'. Наш, значит.
Кого еще свалили? И чем нас поваляли так? Может, эти абреки успели гранату
выкатить?
Как мешает эта рука... Большой палец в правый глаз уперся, словно
деревянный. Мертвая рука. Убитый. Неужели никого живого не осталось? А если
остались, неужели они не видят? Растащите нас. Я-то живой!
Слава Богу! Чья-то живая рука мертвую подняла. Странно, но и меня
следом вверх тянет, как пришитого.
Владькино лицо надо мной повисло. Глаза растерянные. Слезы в глазах.
Слезы у Ястребка? Это что-то новое...
Жорка откуда-то сзади сбоку выглядывает. Наверное, это он меня за плечи
приподнял.
Черт побери, куда же меня звездануло?!
А рука-то эта, что на глазах лежала, - моя. Вижу теперь, что моя.
Болтается, будто у тряпичной куклы. И не чувствую ее совсем. Оторвало, что
ли? Не похоже. Куртка, сколько можно глаза скосить, целая. Кровь не хлюпает.
И не болит совсем.
Надо попробовать встать.
Ног нет. Вижу их, что есть, на месте ноги. А их нет. Совсем не чую. И
вторая рука, как неродная висит.
Теперь понятно.
Позвоночник.
Трандец.
Интересно, почему я так спокоен? Ведь раньше я этого больше всего на
свете боялся. Сколько раз думал: если суждено, то пусть сразу между глаз
какая-нибудь фигня прилетит. Хорошо бы, бац - и все...
А это...
Да, полный трандец.
Наихудший.
Дэн попробовал что-то сказать.
Побледневшие и вмиг обметавшиеся сероватой пленкой губы еле
шевельнулись. Невнятный звук выскребся из пересохшего горла.
Дэн попробовал еще раз.
Скрежещущий шепот.
- Куда?
- Похоже, в шею. Ты не шевелись. Только не шевелись, - в Жоркиных
глазах сверкало отчаяние. Не шевелись, до госпиталя потерпи. Потерпи, а,
Дэн! Машину! Машину давайте, вашу мать!
- Дмитро, бросай нашу, бери душманскую. На 'таблетке' ребята с этими
уродами уедут. Бери душманскую!
Мощная фигура Ястребка склонилась навстречу Жорке. Подсунув руки под
безвольно обвисшее, тяжелое, словно набитое песком, тело товарища, они
вдвоем подняли Дэна и, как могли бережно, втиснули на заднее сиденье. Владик
примостился рядом, положив голову Дэна себе на колени.
- Гони, Дмитро! Гони, как никогда не гонял! Но, аккуратно гони!
Бандитский уазик взрыкнул недовольно.
Получил шпоры, рванул с места.
Жорка на ходу в кабину впрыгнул, на кресло рядом с водительским.
Помчался уазик, набирая скорость на уцелевшем полотне, притормаживая
перед колдобинами.
Хотя, сильно сказано - помчался.
Поквиталось время за ту атаку, за то бешеное ускорение. Рычит уазик.
Гребет колесами изо всех сил. А дорога под него еле втягивается. Ползет
неторопливо, хоть продави педаль до асфальта. И висит их машина в мировом
пространстве, как первый спутник в космосе необъятном. Люди в ней те же, что
совсем недавно в другом уазике летели кометой яростной. Но теперь вся
неспешность всей Вселенной в этом кусочке пространства сконцентрировалась.
Как не вовремя ты, время, мстить нам собралось!
У Ястребка из кармашка разгрузки магазин автоматный выпирает, в щеку
Дэна впился. Больно так! Чувствует щека. И не поймет Дэн: мучит это его или
радует. Хоть что-то цело. Хоть что-то, хоть через боль, но о живом мире
напоминает. Не все тело омертвело, обезразличилось.
Как ноет щека! А из шеи встречная боль пошла. Будто пробудил ее
пластмассовый рожок, стальным рантом в живую плоть упершись. Как пурпурная
магма, внезапно прорвавшая склон вулкана, мгновенно заливает цветущие сады и
испепеляет все живое на своем пути, так кипящая лава нестерпимой муки из
разорванных нервов, из раскрошенных позвонков Дэна ударила в его мозг,
залила сердце. И не сказать ничего. Губы не слушаются по-прежнему. Горло от
неудобного положения совсем пережало.
Не смотрит Ястребок в глаза Дэновы. Сил нет смотреть. Но перемог себя.
Глянул. Боль увидел.
- Дай-ка, поправлю тебя. Дмитро! Потише пока! Надо Дэна переложить.
Жорка с переднего сиденья через спинку перевесился. Снова в четыре руки
приподняли. И хоть не ушла боль, но взгляд у Дэна стал осмысленней. В грудь,
смятую позой неловкой, со свистом полный вдох вошел.
Дэн глаза к окошку с усилием повернул: скоро там госпиталь? Ах, е...!
Знакомые здания площади Минутка на капот наползают. Вот уазик под знаменитый
мост с высокими тоннельными стенами нырнул. Сколько этот мост крови выпил и
сколько выпьет еще... Совсем в другую сторону едем. Не знают пока город
ребята. Слышали, что госпиталь возле аэропорта, и в Ханкалу погнали. А
госпиталь - в Северном.
- Не туда...
Ястребок к губам Дэновым склонился:
- Что?
- Не туда. Госпиталь в Северном.
- Разворачивай! Госпиталь в Северном! Дэн, смотри, подсказывай, если
можешь. Мы там не были ни разу.
- Я тоже раньше только других возил, - хотел сказать Дэн, но решил силы
сберечь. Еще далеко ехать.
Видно плохо. Все лобовое стекло - в паутине трещин, грязью присохшей,
заскорузлой ухлестано. Дворники не работают.
- Куда поворачивать?!
- Не вижу, стекло грязное...
- Не останавливай! Некогда! - Жорка на переднем сиденье в комок упругий
собрался, ноги к груди подтянул.
- Тум! - глухо ударили берцы в стекло.
- Хрум! - ответило стеклянное полотнище. Взмахнуло прозрачно-сетчатыми
крыльями, брызнуло во все стороны крошкой алмазной, упорхнуло вбок, по
асфальту прокувыркалось.
В кабину ветер ворвался. Теплый. Весенний. Но не новой жизнью пахнущий,
а недавними смертями, пожарищами, болью.
- Налево!
Сунжинский мост. Дворец дудаевский. На дороге пробка: не протолкнуться.
Дмитро дергается и машина дергается. Зачихал мотор, закашлял... Заглох!
Захлебнулся? Или, наоборот, глотнуть нечего? Вместо датчика топлива - дыра
на приборной панели.
- Падла железная! Дотянуть не мог?! - в голосе у Дмитро злоба и
отчаяние.
Стартер противно скрежещет. Схватило!... Кашлянул движок... Заглох
снова!
Жорка из машины пулей вылетел. Автомат вскинул:
- Стой!
Сзади - зилок-самосвал. Водитель-чеченец по тормозам ударил, руки вверх
поднял: смотрите, нет в них ничего. Жорка подскочил, дверку зилка рвет:
- Подтолкни бампером, помоги завестись!
- Па-амну мащину...
- Х.. с ней, с этой машиной, лишь бы доехала!
- Ка-ак скажещь.
Жорка вперед побежал. Автоматом размахивая, дорогу расчищает. Вот не
понял его кто-то в 'жигулях'. Или не захотел понять. Автомат гавкнул
коротко. Упрямые 'жигули' взвыли, на обочину выпрыгнули, в снарядную воронку
задом съехали. Водила на сиденье съежился, голову руками закрыл, под самый
руль залез.
Уперся зилок уазику в задницу. Прет, как бульдозер. Уазик зарычал
обиженно, выругался, черным клубом в толкача своего харкнул. Рванул вперед -
от нахала подальше.
- Как ты, Дэн? Держись! Держись, братишка!
Километр! Километр не дотянули! Уже из города выскочили. Уже лесок по
сторонам. За него чуть-чуть проехать, один КПП проскочить и - направо, вдоль
длинного бетонного забора. Но опять встал уазик. Не нравятся ему новые
хозяева.
Жорка встречный БТР остановил. На броне - пацаны-вэвэшники. Сильно не
напрягаются, но автоматы их на Жорку смотрят. А тот на уазик показывает,
говорит горячо, руками размахивает. Из командирского люка молодой офицерик
вынырнул. Послушал Жорку, покивал головой, что-то вниз, в люк крикнул. Сдал
назад БТР, стал разворачиваться. Солдаты на броне к башне пересели, корму
для раненого освободили.
Дмитро по торпеде уазика кулаком грохнул:
- У-у! Сволочь бандитская! Сожгу, тебя, тварь, на обратном пути!
- Не психуй...Бак! Бак переключи! Может, во втором что есть?
- Еш твою!... Точно! Заклинило мозги по запарке. Ну-ка...
Снова стартер скулит, скребется. Взрыкнул мотор, запел как ни в чем не
бывало. Жорка руки победно вскинул, назад бежит. Когда мимо БТРа проезжали,
махнул братишкам благодарно.
Вот он, госпиталь. Здание старое, облупленное. Бараки дощатые.
Надежда. Спасение. Или надежда на спасение.
Жорка еще на ходу из машины выпрыгнул. В черный проем двери госпиталя
нырнул. Ястребок за ним. Санитара с носилками чуть не на руках впереди себя
вынесли.
- Не спеши, - санитар ворчит. - Теперь спешить некуда. Теперь все
аккуратно делать надо. Вы его поднимайте, а я голову придержу...

- Снимок нужен, - дежурный хирург головой качает. Видно, что не
нравится ему эта рана. Очень не нравится. Но выносить приговор не спешит.
- Док, что у него?
- Пока не знаю. На снимок!

- Так, придержите его. Надо немного повернуть голову и растянуть шею.
Иначе ничего видно не будет, - женщина-рентгенолог строго смотрит на
добровольных помощников, - держите его. Ему будет больно.
Еще недавно, еще пять минут назад Дэн думал, что не бывает сильнее
боли, чем та, что по пути в госпиталь захлестнула его обжигающим потоком.
Он ошибался.
- Дайте что-нибудь! Уколите! Нельзя же так! О, Господи, за что же Ты
меня так?! Я ведь просил. Я ведь просил Тебя! Убей меня. Дай мне умереть!
Люди, сделайте же что-нибудь! - Это не Дэн кричит. Это - внутри него боль
черной разверстой пастью орет, надрывается. А Дэн лишь беззвучно губами
шевелит. У него даже на крик сил нету.
Такая боль!
- В операционную!
- Наркоз!
И мир исчез снова.

x x x

Военный комендант Ленинской районной комендатуры города Грозный
находился в состоянии глубочайшего похмелья. Точнее, конкретного,
обстоятельного запоя. Об этом свидетельствовал не только какой-то совершенно
убойный перегар, заставивший Змея отступить на несколько шагов, но и
помятая, съехавшая набок, покрытая рыжей щетиной физиономия, а также
отвратный кислый запах давно не мытого тела.
- Н-ну?
- Что, ну?! Я вам третий раз повторяю, что наш отряд прислан в ваше
распоряжение. Где нам людей размещать?
- А где м-можете, там и размещайте. - Комендант, пошатнувшись,
развернулся и, поочередно с натугой выдергивая из жирной грязи ноги в
резиновых высоких сапогах, почавкал в одноэтажное, стоящее буквой 'Г'
здание. Судя по всему, именно там и располагалась сама комендатура.
- Ох, и поработаете вы с этим... - озабоченно завертел головой стоявший
за спиной у Змея Родионыч.
Крепенький, коренастый и чрезвычайно моторный заместитель начальника
областного УВД в соответствии с приказом министра сопровождал отряд до места
постоянной дислокации в Чечне. Был он, хоть по званию и целый полковник,
человеком сугубо гражданским. И до того, как партия направила его в
политорганы 'укреплять МВД', большую часть жизни проработал в комсомольском
и партийном аппарате. Грянула перестройка, политотдел почил в бозе, а
Родионыча, с учетом его неуемной энергии и огромных связей в руководящих
слоях области, перебросили на должность начальника тыла. Змей его немного
знал раньше, приходилось обращаться по некоторым вопросам. Но сложить
какое-то мнение из этих немногочисленных встреч было трудновато. Запомнилось
только непрорубаемое облако табачного дыма в кабинете зампотыла да бледные
лица его подчиненных, выскакивавших из дымовой завесы под грохот совсем не
штабных выражений шефа. В общем, политработник, помноженный на тыловика...
Но совместное путешествие немного рассеяло змеевы опасения. Не в свои дела
Родионыч не лез, бурный свой темперамент не демонстрировал. Если что-то
нужно было сказать или посоветовать, делал это дружелюбно, обычно с глазу на
глаз. Большинство сопровождающих отряды руководителей испарились в
направлении родных регионов еще из Моздока. Некоторые все же решились
проехать со своими подопечными в колонне до Грозного, улетев потом из Чечни
ближайшими по времени бортами. Родионыч же никаких поползновений в сторону
дома не совершал. А наоборот, явно собирался уехать только после того, как
построит, если не коммунизм в отдельно взятой стране, то хотя бы образцовый
тыл для отдельно взятого ОМОНа.
Так что на его помощь и поддержку командир вполне мог положиться. А вот
как с комендантом таким работать? Ведь он - царь и бог в районе, старший
начальник...
- Да-а-а! - озабоченно сдвинул берет на самый затылок Змей.
- Здравствуйте! Вы командир ОМОНа? - проговорил чей-то мягкий,
негромкий голос за спинами призадумавшихся офицеров.
Змей и Родионыч, обернувшись, с интересом уставились на новую фигуру из
числа аборигенов комендатуры.
Если бы не 'омоновка' - полевая милицейская форма, да автомат в руках,
то любой принял бы подошедшего за директора сельской школы. Только у этих
замечательных представителей интеллигенции так успешно могут сочетаться
почти детская наивность, деревенская уважительность к окружающим и в то же
время добродушная твердость человека, знающего цену и себе и своему
положению. Впечатление усугубляли совершенно невоенная манера общения этого
человека и строгие очки в тонкой золотистой оправе, за которыми
доброжелательно помигивали чистые голубые глаза.
- Заместитель коменданта полковник милиции Виктор Федорович Турчанинов.
Змей и Родионыч по очереди представились.
- Вы, очевидно, уже познакомились с комендантом... Но это - ничего. Я
руковожу работой милицейских подразделений, думаю, мы с вами сами решим все
вопросы.
- Вопрос пока один: где размещаться?
- Вы знаете, все пригодные помещения уже заняты. Вас немного опередил
другой ОМОН, он занял классы, которые освободили ваши предшественники. Может
быть, вам решить вопрос с ГУОШем о переходе в другую комендатуру?
- Нет, - сердито запыхтел Родионыч. - Мы уже сегодня полгорода
объехали. Это ужас, что за бардак! Такое впечатление, что целый отряд никому
не нужен!
- Да, организация здесь...э-э...пока не привыкнешь...э-э... удивляет.
Ну, давайте тогда вместе посмотрим, что можно сделать.
Основные силы комендатуры - полк оперативного назначения внутренних
войск и второй ОМОН - размещались в трехэтажном здании бывшей школы.
Вэвэшники плотно забили полтора этажа. Коллеги омоновцы, занявшие две
относительно приличных комнаты на втором, встретили с веселой подначкой:
- Долго добирались, братишки!
Во всем здании свободными оставались только два больших класса и бывшая
учительская в самом конце коридора. Классы просторные, с высокими потолками.
И под самые эти потолки, как наглядное пособие по обратной эволюции -
оскотиниванию людей, вброшенных в процесс бессмысленного взаимного
истребления, высились кучи мусора. В основании этих залежей просматривались
металлические останки парт и стульев, обрывки линолеума от классных досок,
обломки и осколки другого школьного оборудования, непригодного для сжигания
в 'буржуйках'. Расколотый глобус грустно выставлял свой африканский бок.
Из-под него торчала пола азиатского ватного полосатого халата, будто
выпавшего из хрестоматии по истории Средних веков. Истрепанные и
окровавленные гражданские куртки боевиков сплетались рукавами с драными и
обугленными армейскими шинелями. Сотни 'гуманитарных' банок с английскими,
немецкими и арабскими надписями перемешались с отечественными жестянками,
украшенными изображениями грустных коров и столь противных истинным
мусульманам свиных рыл.
Начинали строительство этих курганов еще дудаевские отряды и таджикский
мусульманский батальон, выбитые отсюда армейской пехотой. А заканчивал
стоящий в комендатуре полк, солдатики которого предпочитали по ночам ходить
не в обстреливаемый уличный туалет, а в эти уютные и закрытые помещения.
Особым шиком, очевидно, считалось проявить альпинистское мастерство и
выложить свои персональные метки на самых вершинах осклизлых холмов.
Впрочем, судя по состоянию пола вокруг этих куч и загаженным углам, людей
без горной подготовки и лишних фантазий в комендатуре тоже хватало.
- Ну что? Будем дальше по городу мотаться или этот свинюшник разгребем?
- обратился Змей к стоящим рядом командирам взводов.
Офицеры молчали. Каждый из них сейчас думал о своих товарищах,
вымотанных восемнадцатичасовым перелетом, сменой часовых поясов, вагонной
болтанкой и автомобильным маршем сквозь неизвестность. Как сказать им, что
вместо отдыха и пищи, их ждет уборка тонн дерьма и мусора, а затем ночевка
на освобожденном от этих куч полу.
Насупившийся за спинами отцов-командиров еще очень молодой, но
чрезвычайно пронырливый старшина отряда, бывший детдомовец по кличке
Мамочка, негромко пробурчал:
- Развернуться - и домой, пока колонны не ушли!
- А ты думал, тебя здесь под фанфары встречать будут? - ехидно
усмехнулся Змей. - Столы с парадной скатертью, кроватки с белыми простынями?
Добро пожаловать на войну, товарищи омоновцы!
- Да это я так. Не материться же при командире!
- Ну, если есть такое желание, разрешаю поматериться... в процессе
уборки.
Полчаса спустя разбивший отряд на бригады и вовсю пользующийся
разрешением командира Мамочка уже сам воспитывал кого-то из не в меру
разнывшихся бойцов.
- Как это, на чем спать будем? Кто подкалывал, что мы, как ишаки
навьючились, спальники, да коврики на себе тащим? Вот на ковриках, в
спальниках и будем спать! А ты на полу будешь хихикать дальше...
- Так ведь сами же приказ МВД зачитывали, что кровати и постельные
принадлежности будут на месте выдавать!
- А что вам командир после зачтения приказа говорил? Что умные мальчики
все свое носят с собой! Не веришь командиру - будешь спать на приказе. Вот
не дадут завтра кровати в ГУОШе, как обещали, попросишь у них лишний
экземплярчик для подстилки...

Неистребима в русском человеке тяга к рационализаторству!
Ну что бы сделали в такой ситуации те же американцы? Или немцы, к
примеру? Правильно: исправно таскали бы мусор в единственное отхожее место
на улице, через два этажа по лестницам, да еще метров за сто в придачу. Если
бы вообще не отказались воевать в таких антисанитарных условиях и выполнять
обязанности, не предусмотренные контрактом.
А здесь... Инициативная группа во главе со старшиной выбила
забаррикадированную дверь в торце коридора, прямо рядом с освобождаемыми
помещениями. И обнаружила то, что искала: узкий коридорчик с лестницей,
ведущей на первый этаж, к запасному выходу. 'Рационализаторы' тут же
покрепче заколотили этот выход и стали сваливать мусор вниз, постепенно
засыпая пролет за пролетом. Когда Змей, работавший вместе со всеми в одной
из комнат, удивился, как быстро успевают бойцы разгружать импровизированные
носилки, и вышел, чтобы глянуть, как им это удается, он чуть дар речи не
потерял.
- В-вы что делаете? Как мы тут жить будем? Это же все гнить и вонять
начнет!
- Никак нет! - радостно отозвался Мамочка. Я тут у замкомтыла хлорочки
раздобыл. Будем засыпать помаленьку. А потом плотно верхнюю дверь заделаем,
пленочкой затянем - и все нормально! Если и будет вонять, то на улицу,
чеченцам. Зато теперь к нам уже точно никто через черный ход не проникнет.
- И на танках не прорвется, потому что по говну траки скользят! - в тон
ему добавил чей-то нарочито гнусавый голос с нижних пролетов уничтожаемой
лестницы.
Кто-то устало хихикнул в ответ, кто-то от души выругался.
- Вы еще воевать не начали, а юмор уже, как у дегенератов, -
укоризненно покачал головой Змей. - Что же с вами к концу командировки
будет?
- К концу командировки план по наполнению лестницы выполним на двести
процентов! - отрапортовал Мамочка. - Представляете, когда духи стрелять
начнут, сколько штанов добавится к этим шинелям и халатам?
- Да ну вас, - не выдержал Змей и, засмеявшись, вернулся к работающим в
'кубриках', как бойцы уже успели окрестить освобождаемые комнаты.

В третьем часу ночи, наскоро ополоснув руки в ведре с водой и перекусив
всухомятку - те, конечно, у кого оставались силы и аппетит, - офицеры и
бойцы попадали на свежевымытый, слегка припахивающий дерьмом и явственно
хлоркой пол.
Змей снял испачканную, всю в заскорузлых пятнах синюю рабочую
'подменку' и переоделся в камуфляж. Надув свой прорезиненный, переживший не
один десяток таежных походов матрац и разложив подаренный друзьями пуховый
австрийский спальник, прилег сверху. Придвинул поближе к боку автомат и,
закинув руки за голову, вытянул гудящее, наломанное за трудный день тело.
Завтра с утра принимать блокпост и начинать настоящую боевую работу. Первую
ночь на блоке он, конечно же, проведет вместе с бойцами. Не для того, чтобы
подменять своих офицеров. А чтобы самому попробовать на вкус воздух ночной
войны и всей шкурой ощутить, в какой обстановке предстоит работать его
парням.
Какой она будет, первая военная ночь? Хотя, первая-то - вот она! Так,
может быть, витающие в кубрике запахи - это и есть истинный букет войны?
- Это тебе, командир, не марш-броски бегать! - устало улыбнулся он сам
себе в неверном свете прилепленной к подоконнику свечи и упал в черную яму.

x x x

Что со мной? Где я?
Дэн открыл глаза.
Над ним не было ни потолка, ни неба. Лишь обступивший со всех сторон
мрак сходился куполом над запрокинутой вверх лицом головой и лежащим, словно
отдельная самостоятельная часть, остальным телом. Тусклый рассеянный свет
накрывал его серовато-желтым колпаком, возникая, словно ниоткуда. Дэн
понимал, что находится в горизонтальном положении. Но ни твердой, ни мягкой
поверхности под собой не ощущал. Он словно висел в окружающем его
пространстве, запеленутый в этот призрачный свет, растворенный в нем.
И тогда нахлынул жуткий, первобытный, панический страх.
Где я?
Что это? Чистилище? Преисподняя? Тот самый тоннель, в который, по
рассказам вернувшихся к жизни, уходят души умерших?
Я ведь некрещеный. Неужели тому, кто не принял крещение, действительно
нет места ТАМ? Ни среди грешников, ни среди праведников? И неужели теперь
мне предстоит находиться так вечность: живой разум в неживом и неосязаемом
мире.
Единственными реальными ощущениями оставались тупая ломота в затылке и
горячая пульсирующая боль в шее.