Горбань Валерий. ... и будем живы

Умные люди учатся на чужих ошибках. Не пропустил Змей мимо ушей
рассказы бывалых братишек, как во время январского штурма бойцы, попавшие в
окружение или запертые на блоках, от жажды и голода таяли. Как здоровых и
крепких парней, получивших пустяковые раны, но лишенных элементарных средств
для их обработки, пожирала гангрена. Поэтому, приняв немудреное хозяйство
блока, Мамочка первым делом закупил на рынке и установил в самых надежных
местах два сорокалитровых бака, водичка в которых регулярно менялась. В
крайней ситуации дней на десять должно было хватить. Неприкосновенный запас
продуктов, ревниво оберегаемый и регулярно проверяемый старшиной, тоже
позволял продержаться не один день. С боеприпасами поначалу напряг был. Но
все что можно, на блок стянули. Что не удавалось в ГУОШе выцыганить,
выпрашивали у военных, благо колонны через блокпост одна за одной шли. Не
забыл Мамочка и свои обязанности санинструктора. Дома еще, после тщательных
консультаций с докторами, собрал для отряда капитальную аптечку. В ящике
из-под гранат лежал набор перевязочных материалов и медикаментов, с
подробной рукописной инструкцией, что делать при тех или иных ранениях. Что
же касается проблем попроще, то и способы их решения оформлены были
незатейливо. Сверху на всей груде лекарств лежал пакетик фталазола с
надписью: 'Для дристунов'. Дело житейское: водичка непривычная, из щелочных
источников, и пища - не домашние разносолы. (Но, кстати, так и пролежал
пакетик нетронутым до конца командировки. То ли профилактические меры
сработали. То ли умели бойцы проявить стойкость и терпение, чтобы не трогать
НЗ и лишь потом, на базе, в интимной беседе с работниками медпункта
разрешить все проблемы...)
Пока командир на блоке с офицерами стратегические вопросы обсуждал,
Мамочка проверил все хозяйство, поругался слегка с Пионером по поводу
каких-то разбросанных банок и, довольный результатами инспекции, пошел на
дорогу потрепаться с досмотровой группой. Но те уже были заняты другим
разговором. Таким, что старшина, быстро сориентировавшись в происходящем,
немедленно схватился за рацию:
- Командир, тут на досмотре, по-моему, митинг начинается...
Змей, в сопровождении резерва, почти бегом выскочил к дороге.
В окружении случайных прохожих и быстро прибывающих с каждой новой
машиной местных водителей и пассажиров стояли бойцы досмотровой группы и
женщина-чеченка, на вид лет тридцати. Одетая во все черное, с ожесточенным
лицом и безумно блестящими глазами, она остервенело кричала в лицо Кенту -
старшему группы:
- Вы - убийцы! Что вам здесь нужно? Еще не всех убили? Так убей меня!
Обстановка накалялась. Истеричные слова, разлетаясь, как искры,
попадали прямо в сердца обступивших омоновцев людей.
Может быть, кто-то из них раньше руководствовался популярным в
дудаевской Чечне лозунгом: 'Не покупай у Саши и Маши - все равно будет
наше'. Кто-то, опьяненный живущим во многих чеченцах и в последние годы
просто взбесившимся чувством собственного превосходства, орал в обреченно
согнутые спины своих бывших соседей: 'Убирайтесь отсюда, оккупанты!' Кто-то
насильничал над беззащитными женщинами. А кое-кто и обагрил свои руки чужой
кровью, упиваясь безнаказанностью и торопясь награбить как можно больше,
пока не пришла расплата.
Были и другие. Те, кто удерживал родственников и земляков от подлых
поступков словами простой человеческой укоризны. Кто прятал у себя своих
знакомых, друзей и соседей во время антирусских погромов. Кто в начале войны
вместе со своими семьями целыми подъездами вывозил из города в более
безопасные родовые села семьи русских, армян, евреев.
Но было у этих разных людей и нечто общее, что объединяло их, что
сделало одинаково восприимчивыми к яростному крику женщины в черном,
заставляя каменеть их лица и распаляться сердца. Им было глубоко наплевать
на те соображения, что заставили одних политиков превратить их родину в
бандитский притон, а других - двинуть на землю Чечни слепую и беспощадную
военную махину. Но почти все они пережили ужас бомбежек и артобстрелов,
видели, как горит и превращается в прах родной город. Многие потеряли в этой
бессмысленной бойне родных и близких. Под неистовые причитания черной
чеченки оживали в их душах образы тех, кого унесла эта проклятая война,
снова вспыхивала боль утрат, и вновь ядовитым дурманом кружила головы
мучительная жажда мести.
С каждой секундой ситуация накалялась все больше. Медлить было нельзя,
но и применять силу, ломать установившиеся нормальные отношения с местными
не хотелось. Помощь пришла с неожиданной стороны. В последнее время на посту
вместе с омоновцами стояли чеченские гаишники. Нормальные мужики. На дружбу
не напрашивались, но держались вполне доброжелательно, внимательно
присматриваясь к тому, как ведут себя омоновцы. Бойцы платили им тем же:
брататься не лезли, но и в дела их гаишные не вмешивались. И местных
старались без особой нужды не напрягать. Змей в первый же день после
серьезного и очень полезного разговора с Турчаниновым конкретно предупредил:
- За хамство и оскорбительные выходки буду наказывать. Кто не поймет -
буду отстранять от службы. Новых врагов плодить ни к чему. Их тут и так
хватает.
Вот и созрели плоды человечности, посеянной на пропитанной ожесточением
земле. Старший из гаишников, пожилой старшина, подошел к Змею:
- Он неправильно делает, командир. Он машину досматривал. Мадина ему
что-то сказала, а он спорить стал. Зачем на женщину внимание обращать?... Да
и что с ней спорить? У нее на глазах снаряд в ее дом попал.
- Кого потеряла?
- Своих стариков и детей. Четверо у нее было. А муж перед самой войной
умер. Что ей теперь объяснишь... Вы бойцов своих уберите. Мы с ней сами
поговорим.
Змей молча прошел сквозь расступившееся кольцо людей. Кент, увидев
командира, развернулся к нему:
- Змей, тут...
- А ну-ка отойдем в сторонку... Ты мне скажи: как твоя должность
называется?
- Змей, да я...
- Ты у нас не замполит, часом? Политбеседы проводишь? Ну и как успехи?
Еще не весь город собрал?
- А что мне - молчать, когда?...
- Я тебе потом все объясню. И чем ты на досмотре заниматься должен, и
как на замечания командира реагировать. А пока иди и займись своим прямым
делом. Досмотровая группа - приступить к работе! Резерв, вернуться на блок!
Водители, пройдите к машинам, сейчас вас пропустят.
Несколько чеченцев, одобрительно покивав головами, пошли к своим
'жигулям' и 'москвичам'. Кое-кто потоптался в нерешительности, но последовал
за наиболее благоразумными. Человек пять продолжали стоять на обочине
дороги, ожигая взглядами спины направившихся к автомобилям бойцов.
Командирская тройка прикрытия, будто невзначай, подвинулась так, чтобы,
рискни кто-нибудь напасть на их товарищей, не зацепить своих и рассевшихся
по машинам гражданских.
Двое из гаишников направились к оставшимся чеченцам. Обнялись с
одним-другим: родичи нашлись, или знакомые. Заговорили, посекундно
поглядывая в сторону омоновцев. А пожилой старшина к Мадине подошел. Сказал
ей что-то негромко, сочувствующе. Та отозвалась резко, не в силах сразу
остановиться. Старшина укоризненно головой покачал. Из машины, возле которой
загорелся весь этот сыр-бор, с водительского места выбрался старик, все это
время молча сидевший за рулем и безучастно глядевший перед собой. Посмотрел
на женщину, и та замерла на полуслове. Захлестнула лицо краем черного
вдовьего платка, полезла в машину. Старшина почтительно перед стариком
дверцу старенькой 'копейки' придержал. Тот кивнул строго, проговорил что-то.
'Иншалла', - ответил старшина.
Через несколько минут дорога опустела.
- Кто старик этот? - спросил Змей у старшины.
- Свекор ее. Она у него в доме живет. Раньше у них большая семья была.
Брат ее мужа тоже погиб... Теперь только старик остался, она да старшая
невестка с детьми.
- Да, воспитает она с невесткой племянников, а старик внуков...
Получается: подрастут пацаны, и начнем по новой воевать?
- На все воля Аллаха!.. Может быть, старики не захотят, чтобы война
продолжалась. Правда, сейчас их одни женщины да родные дети слушаются. А те,
кто воюют, только командирам подчиняются, а то и вообще каждый сам себе
эмир. Много еще будет крови. Не надо это было начинать. Моя бы воля, я бы
нашего Дудаева и вашего Ельцина на двух концах одной веревки повесил.
- Хорошая идея, - мрачно усмехнулся Змей, - жаль, исполнить трудно.
Особенно вторую часть. Одно греет: перед Богом всем ответ держать придется.
И надеюсь, что им - в первую очередь. А пока спасибо. Давай и дальше так
работать будем.
- Хорошо, командир.

Мадина

Опять я сорвалась. Нельзя так. Не нужно к себе внимание привлекать,
пока время не пришло.
И ведь ничего особенного этот кафир не спросил.
Глупость спросил:
- Больше никого в машине нет?
Будто так не видно.
Но не могу я их голоса слышать. Их глаза видеть. Не могу! И удержаться
не смогла.
- Некого больше возить, вы всех убили!
Что же он ответил? В голове до сих пор туман. В ушах звенит, перед
глазами стеклянные червячки плавают. Старики говорят, это от крови - в
глазах.
А... вот что... На черный платок поглядел и сказал:
- Значит, не всех, раз воевать продолжаете.
Герой. Победитель. Пес кровавый. Думал, я о муже своем сказала.
Нет. Муж не воевал с вами. Потому что не успел увидеть то, что мне
выпало. Пощадил его Аллах. Забрал раньше. Я бы с ним судьбой поменялась.
Свою память, что огнем горит днем и ночью, на его рак с великим счастьем
обменяла. Я бы тогда до последней минуты Аллаха благодарила. Всем, кто со
мной прощаться пришел, улыбалась бы, добрые слова напоследок говорила.
А теперь не помню я таких слов. Забыла их все. Потому что другое помню.
Вот оно, снова наплывает черной волной, душит, сердце давит.

- Почему так? За что так?
- На все воля Аллаха, - ответил отец . - Есть мудрая книга. Там все
давно сказано:

'Что постигло тебя из хорошего, то - от Аллаха,
а что постигло из дурного, то - от самого себя' .

Будь я проклята! Почему?! Почему я оставила их?! Почему не была с
ними?! Я бы все сразу поняла. Я бы бежала из дома, как безумная лань, бросив
все и только прижимая их к себе. Их, моих кровиночек, кусочки сердца моего,
плод жизни моей! А если бы не успела, то осталась бы вместе с ними. И мы
были бы сейчас вместе.
'Во имя Аллаха милостивого, милосердного!
И вот тот, у кого тяжелы весы, он в жизни блаженной' .
Тяжелы весы мои... Но есть ли ты, дарующий мне надежду на избавление от
этой боли?!
'Аллах хочет облегчить вам; ведь создан человек слабым' .
Прости меня, Всевышний! Я - всего лишь слабая, обезумевшая от горя
женщина.
И все же теперь я знаю свой путь.

Во время того разговора в доме Ахмеда Ризван все же сумел ее убедить,
что от нее будет гораздо больше пользы, если она останется на легальном
положении и станет оказывать помощь тем, кто вынужден будет скрываться.
Все получилось так, как он и говорил. Ни элитные подразделения, ни
национальная гвардия, ни ополчение, ни тем более многочисленные группы
самодеятельных мстителей не смогли устоять перед натиском ожесточившихся
после страшных потерь, освоившихся в уличных сражениях, сорганизовавшихся
федеральных сил.
Немалую роль сыграла и жестокость многих из чеченских командиров и их
бойцов, не гнушавшихся расправой над пленными, дикарскими, изуверскими
пытками живых и надругательством над мертвыми. Может быть, они,
действительно, хотели сделать войну для русского народа 'выпуклой и зримой',
как дописался в своих заказных опусах один моральный урод. Но первобытные
методы ведения этой войны приводили в смятение только слабых духом. А
сильных заставили собраться и воспылать настоящей ненавистью. В первые дни
войны в душах большинства федералов доминирующими чувствами были недоумение
и растерянность, одолевали вопросы: зачем нужна эта война, и почему попытка
навести порядок и защитить русскоязычное население вылилась в такую тупую
бойню, в которой досталось всем без разбора. Но с каждой боевой потерей, с
каждым новым обнаружением жертв дудаевского террора против русских, с каждым
проявлением палаческой фантазии боевиков нарастало и озлобление среди
офицеров и бойцов федеральных сил. Все популярней становилась мысль, что это
осиное гнездо нужно выжечь дотла, что все чеченцы поголовно - бандиты либо
пособники бандитов. Все чаще и чаще командиры среднего и низового звеньев
при постановке боевых задач произносили:
- Вали всех нохчей подряд, потом разберемся.
И 'валили'.
А многие из их высокопоставленных начальников открыто либо негласно
поощряли такую постановку вопроса. Тем более что их больше чем кого бы то ни
было устраивала формула: 'Война все спишет!' Все: и их бледную
организационную немочь, и тотальное тыловое воровство, и мародерство -
вынужденное для голодных, ничем толком не обеспеченных солдат, но выгодное и
хорошо организованное для нечистых на руку командиров.
Тем же, чья совесть устояла под натиском страшной действительности,
приходилось все тяжелей и тяжелей. И с той и с другой стороны в начале войны
нередки были проявления простой человечности, когда еще не одуревшие вконец
от крови, не имеющие личных счетов с противником люди проявляли благородство
и милосердие, пытались снизить накал бойни хотя бы там, где находились сами.
Но все чаще они нарывались на жесткие вопросы своих товарищей:
- Чистеньким хочешь остаться? Ты за кого вообще воюешь?
И во всю ширь небосклона над горящей Чечней раскинулось незримое
полотнище с написанной огнем и кровью древнейшей формулой:
- УБЕЙ ИЛИ БУДЕШЬ УБИТ!
Уже с середины января федералы все более умело и организованно
уничтожали тех, кто так самоуверенно и жестоко расправился с их
сослуживцами, товарищами и друзьями в святые и добрые дни Нового года.
Но и с той и с другой стороны каждый выигранный бой, в котором убил ты,
становился проигранным, потому что на смену убитому приходил новый боец,
горящий мстительным желанием уничтожить тебя.
Война есть процесс взаимного истребления людей.
Все остальное - изыски политиков, философов, гуманистов и романтиков.
Но эти изыски далеки от тех, кто находится на передовой. И не важно,
существует ли она физически - эта передовая, и где пролегла линия фронта: по
улицам города, по склонам высот или по обочинам разбитых дорог. Главная
кровавая межа - в душах людей.
В душе каждого, кто сделал свой выбор.

Вчера на рынке, куда Мадина стала ходить, якобы помогая в торговле
одной из знакомых, к ней подошел пожилой мужчина. Поковырявшись немного в
разложенных на прилавке вещах, он произнес одну короткую фразу:
- Ризван просил вечером зайти к Насият.
Вечер - это задолго до наступления темноты. Уже с ранними сумерками
выходить из дома смертельно опасно. Если не свалит заполошной очередью с
поста какой-нибудь донельзя взвинченный боец, то можно просто поймать
шальную пулю. По всему городу начинается стрельба, громыхают разрывы.
Мадина не боялась смерти. Что для нее смерть, по сравнению с той болью,
что день и ночь гложет душу. Но она не хотела рисковать доверившимися ей
людьми, привлекать к дому Насият излишнее внимание. И поэтому пришла
заранее. Ризвана еще не было. Пришлось немного подождать, коротая время в
тягостной, не согревающей сердце беседе с хозяйкой.
Наконец Ризван пришел. Сегодня он, и без того всегда хмурый, не знающий
улыбки, был особенно строг.
- Федералы нашли наш тайник. Группа осталась практически без оружия.
Ждать, пока братья передадут его с гор, нет времени. Мы добудем его сами. Но
нужна твоя помощь.
Мадина кивнула. Наконец-то и она сможет сделать что-нибудь. Может быть,
это хоть немного отвлечет ее от пожирающих мозг и сердце мыслей и образов.
Хоть как-то заполнит ее дни.
Да, она сделала свой выбор.

x x x

- Змей - Удаву!
- На связи.
- У нас в 'зеленке' - гости!
Оба-на! Средь бела дня! Кто же это там?
Змей неторопливо, гуляющей походкой пересек ту часть двора комендатуры,
что хорошо просматривалась из 'зеленки'. Но как только его прикрыли строения
и брустверы периметра, рванул бегом, мигом взлетел по стальной решетке,
служившей лестницей на верхнюю позицию АГСа. Позиция эта располагалась на
длинном кирпичном сарае, и с нее прекрасно просматривалась большая часть
самого опасного сектора: там, где к комендатуре подползали торфяные бугры и
густая полоса кудрявых кустарников.
В блиндаже, сложенном из мешков с песком, возбужденно перешептываясь,
что-то разглядывали в оптические прицелы двое: старшина из соседского отряда
с бесшумным 'Винторезом' в руках и командир 'родного' отделения Удав с
обычной, но отнюдь не менее опасной СВД.
- А где Монгол? - удивился Змей.
Вообще-то сейчас на посту должен был дежурить настоящий снайпер -
подтянутый, ловкий парень вполне европейской внешности, но с чуть раскосыми
глазами и сухими скулами на строгом умном лице. Именно за эту особенность и
за хладнокровную, беспощадную точность прирожденного воина он и получил свою
кличку.
- Пошел перекусить. Мы его пока подменили. Соседи как раз хотели
'Винторез' по кочкам проверить, - Удав довольно улыбнулся: удачный он выбрал
момент! Похоже, наклевывается возможность отличиться, пока Монгол мирно
хлебает борщ в отрядной столовой.
В другой обстановке Змей обязательно бы дал втык за такие 'проверки':
черт его знает, куда может улететь пуля от глупого рикошета. Но сейчас было
не до этого.
- Ну и кто тут у нас гуляет?
- А вон: за второй опорой ЛЭП, чуть правее, где овражек.
Змей поднял бинокль. Метрах в трехстах, за Сунжей, у самого основания
раскидистого, покрытого буйной молодой зеленью куста, приподнялась и исчезла
голова в армейской кепке песочного цвета. А через пару секунд обладатель
этой военизированной головы вылез уже по пояс. В этом месте дно оврага
приподнималось, и он шел, пригнувшись, надеясь на защиту высокой желтой
прошлогодней травы. Но не учел, что солнце светило под углом, пробивая
своими лучами редковатые стебли. И Змей в свой двадцатикратник сумел четко
увидеть его безбородое молодое лицо, хэбэшку-'афганку' на крепких плечах и
автомат с подствольником в руках.
Вот это да!
Только вчера на инструктаже в ГУОШе довели информацию о новых проделках
боевиков. Группа молодых парней славянской внешности, чисто выбритых и
одетых в полевую форму-'афганку', совершила ряд дерзких акций. На их счету
уже было несколько нападений на мирных чеченцев в селах, пытавшихся
соблюдать нейтралитет. Переговариваясь и отдавая команды на русском языке,
ряженые мародерничали, избивали и расстреливали людей, а затем скрывались,
предоставляя федералам расхлебывать заваренную ими кашу. А поскольку и
настоящие братья-россияне иногда чудили не по мелочи, накаляя обстановку,
давая пищу рассказам очевидцев и пересудам сплетников, то действия этой
группы срабатывали, как факел, брошенный в бочку с бензином. Судя по
рассказам уцелевших свидетелей, в группу входили и наемники из России и
Украины: уж больно чиста была русская речь одних и неподдельно характерен
хохляцкий говор других. Войдя в роль, бандиты обнаглели вконец и сумели
совершить несколько удачных нападений на блокпосты и комендатуры.
Действовали они открыто, разъезжая днем на обычных армейских автомашинах,
заговаривая зубы постовым и досмотровым группам. А затем за несколько секунд
расстреливали ротозеев, в прах разносили все вокруг и снова стремительно
исчезали.
Змей оглянулся. В узкий просвет лаза был виден только маленький кусочек
двора. Но взгляд командира был скорее механическим сопровождением
внутреннего движения. Он прекрасно представлял себе, что сейчас делается на
территории комендатуры. Десятки людей, отдыхающих на солнышке, шагающих по
служебным делам, занимающихся постирушкой и прочими разными хозяйственными
делишками. Один залп подствольников, несколько очередей - и земля умоется
кровью. Кровью друзей.
Надо что-то делать. Но если поднять тревогу, не откроют ли неизвестные
огонь немедленно? Духи могут и эфир контролировать, рации-то у отряда самые
примитивные, без защиты... Вот что: надо спуститься вниз, послать людей,
чтобы без лишнего шума, как бы невзначай удалили народ с наиболее открытых
мест, а потом просто позагоняли в расположение. Но точно ли это боевики?
- Удав, на прицел его! При попытке стрелять - бей сразу! Ты, -
старшине, - смотри в оба: кто еще есть. Может, пока это только разведка.
- Командир, что тут ждать, валить его надо!
- Да, может, кто-то из нашей комендатуры шляется. Мы же не всех в лицо
знаем.
- У наших такой формы ни у кого нету.
Это было правдой. У полковых и у омоновцев - либо милицейская
патрульная форма, либо дешевый камуфляж-'стекляшка'. Собрята щеголяли в
своих голубовато-серых пятнистых 'амебах'. А комендантские вообще поголовно
нарядились в раздобытое где-то трофейное турецкое спецобмундирование.
- Соседи могли залезть, из первой комендатуры. Или еще кто-нибудь...
Сейчас у дежурного уточню.
После грандиозного разброда января-февраля, когда федералы, не имеющие
единой системы связи, единого планирования и еще не наученные горьким
опытом, то и дело вступали в бои друг с другом, руководство группировки
предприняло титанические усилия по прекращению партизанщины. Далеко не все
удалось изменить, но в последние недели народ привык разузнавать, в чьей
зоне ответственности предстоит совершать подвиги и заранее предупреждать о
своем появлении. А возле комендатур без разрешения комендантов или дежурной
службы вообще была запрещена всякая самодеятельность.
Змей еще быстрей, чем забирался, скатился по решетке. Небрежно с виду,
но весь сжавшись внутри, прошлепал через опасный коридор и ворвался в
дежурку комендатуры, как пурга в ярангу.
- Кто-нибудь запрашивал работу в нашей зоне?
- Не-ет! - дежурный удивлено посмотрел на побледневшее жесткое лицо
Змея. - А что такое?
- В 'зеленке' человек с оружием, не наш.
- Ох, блин! - дежурный схватился за журнал. - Мы тут все записываем...
Нет, никто, ничего!
- Быстро, подними своих, пусть тихонько пройдут по двору, сметут народ,
но без беготни и без шума. Комендант где? Или Турчанинов?
- Виктор Федорович в ГУОШе, а комендант... как обычно.
- Понятно! ... ... ... ! Сволочь пьяная! А случись что?!
Последний вопрос, брошенный на ходу, был уже явно риторическим.
Случись что... Уже случилось! Принимать решение надо самому, и очень
быстро. И отвечать потом, если что пойдет не так, придется самому. И тоже
быстро. Никто не будет чикаться с каким-то майором, превысившим свои
полномочия, в такой накаленной, насквозь пропитанной политикой ситуации. Вот
если все будет нормально, то желающие поделить лавры найдутся. Как там
мудрые древние говорили? У победы много отцов, а поражение - всегда сирота?
Да уж, только ошибись! Назначат папашей всех неприятностей в Чечне...
Все это в голове на ходу мелькало, обрывками. Как-то само собой, на
втором или третьем уровне сознания. А первый, главный, пока Змей на пост
АГСа возвращался, так извилинами шуршал, что под черепной коробкой только
искры летели.
Так, все! Теперь сосредоточиться надо.
Что дежурный успеет - сделает. По постам на периметре Змей лично
проскочил. Ребята готовы. При первом выстреле с той стороны (С ТОЙ стороны!
Хорошо поняли? С ТОЙ!) причешут 'зеленку' всей своей мощью.
- Ну, какие новости?
- Ползает...
Змей снова взялся за бинокль.
Незваный гость возился за кустами, почти невидимый, только более
светлая, чем зелень, форма иногда мелькала коричневато-желтыми пятнами. Но
вот он снова высунул голову.
Что он там делает? Автомат направлен в нашу сторону...
Ствол чужого гранатомета со вставленным выстрелом в какую-то долю
секунды заглянул прямо в змеевы окуляры.
- Огонь! - севшим от напряжения голосом выдохнул Змей.
- Хлесь! - резко ударила винтовка в руках Удава.
- Пс-с-с... - на долю секунды запоздал 'Винторез'.
Неизвестный взмахнул руками и исчез.
Секунда гробовой тишины. Никто больше не стрелял.
Над краем оврага трепыхнулась песочная кепка. Живой, смыться пытается!
- Хлесь!
- Пс-с-с...
Теперь было видно, что пуля Удава срубила ветку чуть выше цели. А
старшина взбил мягкую макушку торфяного бугорка справа.
Неизвестный был один. Или группа была очень малочисленной и не рискнула
засветиться, прикрывая своего. На той стороне уже было ясно: комендатура
готова к бою. И без того прореженный усилиями дежурного двор вообще
мгновенно опустел. Боевикам стрелять было не в кого. А вот посты комендатуры
просто чудом удерживались от того, чтобы не размочалить свое напряжение
бешеным огнем по всему, что мелькнет в прицелах.
И тут Змея осенило.
- Мы его прижали в овраге! Ему деваться некуда! Держите его, мужики,
держите! Не валите. Держите! Мы его живьем возьмем, на предмет погутарить!
И снова командир через двор летит. Сумасшедшим рывком сквозь опасное
пространство и просто бегом - к комендатуре.
- БТР! БТР сюда! Резерв - на броню!
Омоновцы, возбужденные, азартные - до горячего дела дорвались - на
машину взлетели, как белки. Одеты - по полной. Оружием увешаны - как елки
игрушками!
Взревел БТР, за центральный КПП вылетел.
Улица пуста. Но не заранее местные готовились: до начала стрельбы еще