Горбань Валерий. ... и будем живы

участие те же самые дэгэбэшники.
Собственно говоря, никакой загадки в том, что произошло, не было. Такое
творилось в городе сплошь и рядом. Но обычно подобные 'зачистки' квартир все
же маскировались под их легальную покупку в связи со срочным отъездом
русских хозяев в неизвестном направлении. Но эта ситуация отличалась
неприкрытой наглостью и безбоязненностью тех, кто, по всей видимости, и был
виновником трагедии. И еще тем, что убийцы не побоялись поднять руку на
известного всему городу человека, благодаря которому сотни чеченских
девчонок и мальчишек при поступлении в вузы сумели легко перешагнуть самый
трудный для них барьер - сочинение по русскому языку и литературе. Ее
ученики теперь работали буквально везде - на предприятиях, в больницах, в
школах, в администрации, в МВД... Многие занимали солидные посты. Неужели и
этот случай не всколыхнет людей, не заставит задуматься, куда катится Чечня?
Неужели практически все вот так, до полного сумасшествия опьянели от
националистической пропаганды и этих непрерывных воплей о непонятно кому
нужной независимости?
Для Дауда не было секретом, что происходящее в республике как минимум
негласно поощрялось ее новым руководством. Не прошло и полугода с момента
прихода к власти Дудаева, как он с удивлением и возмущением стал встречать
на улицах родного города одетых в форму новых силовых структур вооруженных
типов, которых он лично когда-то отправлял за решетку. Те весело скалились
при встречах: 'Привет, начальник!' Или угрюмо спрашивали: 'Тебя еще не
пристрелили, легавый?' А затем всевластие вооруженных подонков стало таким,
что, например, заявления от русскоязычных потерпевших в полиции попросту
перестали принимать. Да, собственно, с такими заявлениями никто и не
рисковал обращаться. Молча стерпев нападение, грабеж или насилие, человек
еще имел шанс уцелеть и вырваться из этого ада. Но любая попытка добиться
справедливости и наказания негодяев оборачивалась только повторной встречей
с ними, и отнюдь не в зале суда. А как же иначе?! Ведь сам Президент Дудаев
на весь мир заявил: 'Слухи о насилии против русских являются
безосновательными и кощунственными. Вся пропагандистская кампания на этот
счет развязана российским руководством и не имеет под собой никакой основы.
В республике не зарегистрировано преступлений против русских на
межнациональной основе'.
Не лучшей была судьба и трезвомыслящих чеченцев, особенно,
интеллигенции. Кого могла удивить или ужаснуть судьба двух русских женщин
после открытых, наглых, демонстративных расправ над ректором университета и
руководителями других грозненских вузов, чеченцами по национальности, не
признававшими власти распоясавшегося быдла.
И все же... Дауд, на свой страх и риск ознакомил с материалом районного
прокурора, надеясь, что его вмешательство хотя бы предотвратит новые насилия
и убийства со стороны отморозков в форме. Асланбек вообще-то неплохой мужик:
грамотный, независимый, за его спиной стоит мощный тейп, не потерявший своих
позиций и при новой власти.
Но вот как все обернулось...
Погруженный в невеселые мысли, Дауд сел в свой старенький зеленый
'москвич' и покатил домой. На службе, собственно говоря, в такой ситуации и
делать-то было нечего.
Его дом был угловым, в самом начале их улицы. Начинал его строить еще
отец Дауда. А достраивал повзрослевший и ставший самостоятельным сын. Пусть
его дом был не таким роскошным, как некоторые особняки в городе, и даже не
таким основательным, как многие другие дома на их улице, но зато, каждый
кирпич аккуратной кладки, каждая досочка чердачной обшивки, каждый оконный
наличник помнили тепло его рук, и казалось, улыбались хозяину, когда он
появлялся возле своих владений. И в доме его тоже встретят улыбками. Его
Элиза - невысокая, с виду хрупкая и изящная, но гибкая и выносливая, умеющая
легко, весело и без видимого напряжения выполнять всю нелегкую работу по
разраставшемуся хозяйству. Девятилетняя Аида - мамина помощница и вечная
досада для веселого, предприимчивого и бесстрашного шестилетнего Лемы. И сам
Лема - его гордость, надежда и старший наследник. Дауд очень надеялся, что у
него будет еще не один сын. Но и не забывал каждый день благодарить Аллаха
за то, что на свете уже существовал этот отчаянный и беззаветно преданный
отцу мальчуган.
В доме были гости - их бывшая соседка Мадина со своим старшим сыном
Алхазуром, ровесником Лемы. Когда хозяин появился на пороге, они собрались
уже уходить. Алхазур, сосредоточенно пыхтя, пытался заправить в штаны
вылезшую рубаху. Его щеки алели, как маков цвет, бисеринки пота выступили
над рыжеватыми бровями. Судя по его внешнему виду, только что закончилась
очередная борцовская схватка двух приятелей на полу детской комнаты,
застеленном основательным, толстым ковром. А судя по лучащейся мордахе Лемы,
сегодня поединок закончился явно не в пользу гостя. Ну, ничего. В другой раз
поквитаются. Тем более что Алхазур использует любой повод, лишь бы вырваться
к баловавшим его старикам Мадины и вдоволь погарцевать по этой окраинной,
напоминающей деревенскую, улице со своим дружком. Неизвестно, ведут ли они
какие-то счеты между собой, но горе тому, даже из старших пацанов, кто
попытается тронуть хотя бы одного из этой парочки!...
Дауд наклонившись, серьезно обнял-поприветствовал гостя-мужчину.
Улыбнулся Мадине.
- Привет, соседка!
Та тепло улыбнулась в ответ:
- Здравствуй, сосед!
Это обращение, давно ставшее для них дружеским паролем, впервые слетело
с легкого языка Дауда, заводилы всех детских развлечений на их улице, еще
тогда, когда Мадина была совсем ребенком. Казалось бы, простые, незатейливые
слова, но они неизменно вызывали у них встречную улыбку. Когда Мадина под
руководством матери впервые самостоятельно испекла лепешки, она гордо
понесла гостинец на пробу соседям. И Дауд был первым, кто вкусил ее хлеб,
солидно, но от души похвалив стряпню маленькой хозяйки. А потом они
повзрослели. Мадина была очень красива. Но их взаимная симпатия так и не
переросла в нечто большее, чем обычная дружеская приязнь двух молодых людей,
знающих друг друга с детства. Дауд, отслужив в армии, вернулся на родную
улицу и, достроив новый дом, начатый отцом, женился. Мадина тоже вышла замуж
и перешла в семью мужа. Она родила своего первенца в тот же месяц, когда у
Дауда с Элизой появился на свет маленький Лема. И когда Мадина навещала
своих стариков, она непременно заглядывала и к соседям. Две молодые матери с
удовольствием общались друг с другом, обсуждая достижения своих малышей,
делясь женскими секретами, присматривая сразу за двумя колясками, если одной
из них нужно было ненадолго отлучиться. Когда мужа Мадины внезапно убила
скоротечная страшная болезнь, молодая женщина, вырываясь из обстановки того
дома, в котором все напоминало о ее беде, часто отводила душу в общении с
доброжелательной, тактичной, неназойливой Элизой.
- Что так быстро засобирались?
- Да мы давно у вас. Мальчишки сегодня уже, наверное, дырку в ковре
протерли.
- Ничего, их дело мужское. Нечего джигитам с женщинами сидеть,
разговоры слушать. А? Пошли, покажу новый приемчик! - и Дауд подмигнул сразу
обоим польщенным его вниманием 'джигитам'.
- В другой раз. Спасибо.
Алхазур было нахмурился, но его мать только подняла красивую тонкую
бровь, и пацан, подавив недовольство, послушно пошел к двери, напоследок
махнув приятелю и вежливо попрощавшись со старшими хозяевами.
Дауд, дождавшись, пока жена с сыном проводят гостей, устало сел за
стол.
- Что-то случилось? - Элиза, отправив сына смотреть видик, чтобы не
мешал отцу отдохнуть и спокойно пообедать, вернулась к мужу.
- Да ничего особенного... Ты не подумывала о том, чтобы пока
перебраться в село, к старикам?
- Зачем?
- В городе все тревожней. Всякая шпана творит что хочет. А у меня среди
них много 'приятелей'.
- Это так серьезно? Кто-то конкретно угрожал?
- Пока нет. Но они могут не угрожать и не предупреждать. Помнишь, что
стало с семьями оппозиции?
Элиза хмуро кивнула.
Об этом не трубили 'независимые' СМИ, ни слова не говорили официальные
лица. И никто во всей остальной России не знал того, что знал каждый житель
Чечни.
Когда представители оппозиции, недовольные разгоном законно избранного
парламента республики и безумной политикой Дудаева, потребовали проведения
настоящих легитимных выборов, генерал-диктатор согласился. Трон под ним
шатался, и сила ему противостояла серьезная: бывшие депутаты парламента -
люди с авторитетом; многие муфтии, озабоченные тем, что религию превращают в
орудие межнациональной розни; члены Верховного и Конституционного судов
республики, недовольные укреплением дудаевского единовластия; крупные
бизнесмены, для предприятий которых антирусский геноцид стал катастрофой;
сплоченные и организованные сподвижники Гантамирова. Но в одну из ночей,
когда лидеры оппозиции и их наиболее активные сторонники собрались в
городской мэрии, их атаковали отряды дудаевских головорезов. Да только
противостояли бандитам не продувные мелкотравчатые политики, а настоящие
мужчины. Большинство из них сумело вырваться из горящей мэрии и пробиться
через заслоны боевиков. Но и дома их ждали засады и облавы. А еще - черная
весть о том, что дудаевцы во многих семьях захватили в заложники детей.
Кто-то пошел сдаваться, в надежде хотя бы такой ценой спасти своего ребенка.
Но ни их, и ни одного из похищенных детей больше никто и никогда не видел.
- Хорошо. Если нужно... - Не договорив, Элиза отправилась на кухню, где
уже вовсю гремела сковородками и кастрюлями Аида.
Что бы ни происходило в этом мире, но главу семьи все равно надо
кормить.
На улице у их ворот просигналила какая-то машина и веселый голос
крикнул:
- Эй, хозяин! Дома?
Дауд выглянул в открытое окно. В проеме ворот, приоткрыв вваренную
прямо в одно из полотнищ металлическую калитку, стоял незнакомый парень в
камуфляжной форме, с коротким автоматом, небрежно свисающим с плеча. У него
за спиной виднелся кусочек борта обычного патрульного 'жигуленка'.
Наверное, со службы, с поручением, кто-нибудь из новичков. Меняются,
как перчатки, не уследишь.
- Проходи, сейчас выйду, - отозвался Дауд.
И тут что-то словно кольнуло его в сердце. Уж слишком напряженная была
у гостя улыбка, нехорошая. Увидел Дауд и другое: какой-то странный силуэт
над невысоким кирпичным забором, чуть сбоку от ворот. И уже уходя за стену
от длинной очереди, ударившей по окну, он понял, что это было лицо человека,
прильнувшего к прицелу стоящего на сошках ручного пулемета.
Пуля успела вспороть ему кожу на голове. Липкая кровь потекла в глаза,
и клок мокрых, срубленных ударом волос упал на кончик носа. Дауд смахнул их
рукой, размазав кровь по всему лицу. Отпрыгнув в сторону, на корточках
рванулся к кобуре, висящей на спинке стула. 'Макаров' выскользнул из своей
кожаной спальни, рука привычно легла на рифленую рукоять... И тут за его
спиной раздался страшный, безумный крик Элизы.
Дауд оглянулся.
На пороге комнаты, свернувшись калачиком и прижав руки к груди, лежал
Лема. Его лицо сморщилось, сжалось от страха и боли. А по спине, по
выпирающей из-под футболки мальчишеской лопатке, из развороченного пулей
выходного отверстия одна за одной наплывали багровые густеющие волны.
Элиза стояла перед сыном на коленях и, боясь дотронуться до ребенка, то
снова начинала кричать, то в безумии впивалась зубами в свои кулаки. За
спиной матери появилась Аида. Остановившимися, округлившимися от ужаса
глазами она глядела на перемазанное кровью лицо отца, на лежащего брата, на
кричащую мать.
Во дворе послышался дробный топот обутых в тяжелые ботинки ног. Убийцы
не боялись и бежали открыто. Они услышали крик Элизы. Но неверно истолковали
его. Они были уверены, что убили мужчину, и теперь спешили убрать ненужных
свидетелей - его жену и детей.
Дауд встряхнул Элизу за плечи:
- Зажми раны полотенцами!
Выпрыгнул в прихожую, по пути отшвырнув Аиду в угол, за валики большого
мягкого кресла. Встал сбоку от двери и, когда она распахнулась, ударил
шагнувшего на порог стволом пистолета в лицо. Синхронно его палец нажал на
спуск. Отталкивая падающее грузное тело, Дауд увидел, как брызги крови и
куски черепа летят на чисто выметенный бетон двора. Второй убийца отстал от
первого на несколько шагов. Но он тоже не успел понять свою ошибку. Дауд
выстрелил трижды.
Он помнил, что там, в доме, лежит и умирает его малыш. Но еще он
помнил, что возле Лемы находятся его жена и дочь. Пока еще живые жена и
дочь. И он не бросился назад. А наоборот, подхватив автомат первого из
убитых выродков, слегка оттянул затвор. Он увидел, как из патронника
потянулась за выбрасывателем зеленая гильза. Такое же зеленое пятнышко
поблескивало и в маленьком отверстии внизу пластмассового рожка. Магазин был
полон. Дауд отпустил затвор и шагнул к воротам, готовый встретить и
уничтожить всех, кто еще попытается ворваться к нему во двор.
В стоящих у ворот 'жигулях' никого не было. Но на углу, задом к дому,
притаился зеленый уазик без номеров. В боковом зеркале виднелись напряженные
глаза водителя. Как только перед воротами вместо нападавших появился Дауд с
автоматом в руках, уазик взвыл, нырнул за угол и рванул по направлению к
городу.
Дауд бегом вернулся домой.
Элиза услышала и поняла его слова. Лема уже лежал на тахте. У него под
спиной и на груди лежали чистые, сложенные в несколько слоев полотенца. Аида
прижимала их к ранам, едва стоя на дрожащих, подкашивающихся ногах. А ее
мать рвала на повязки простынь, судорожно вцепившись в белое полотно зубами.
Дауд глянул своему малышу в лицо.
Он работал в уголовном розыске десять лет.
Он знал, как выглядит смерть.
Поцеловав сына в остывающие губы, он остановил жену и вынул простынь из
ее замерших рук.
Завернул Лему в чистую белоснежную ткань с головой.
Оторванной полосой перетянул себе рассеченный лоб. Снятым с груди
ребенка полотенцем стер со своих век и ресниц черные сгустки крови, смешав
ее с кровью сына. И сунул полотенце за пазуху, под рубашку, к сердцу.

Через несколько минут от дома Дауда отъехали патрульные милицейские
'жигули'.
За рулем сидел молодой мужчина с мрачными потухшими глазами и
перевязанной головой. У него на коленях лежал тупорылый укороченный автомат
Калашникова. Под рукой в оперативной кобуре торчал пистолет с наполовину
пустой обоймой. Справа - прикладом на полик, длинным тонким стволом на
спинку пассажирского сиденья - лежал ручной пулемет, оттопырив тяжелый
магазин на сорок пять патронов.
А на заднем сиденье находились бледная, дрожащая девочка и женщина с
мертвым лицом. У них на коленях лежал большой белый сверток, который женщина
прижимала к груди в оцепенелом, судорожном объятии.
Из включенной автомобильной рации доносился торопливый, сбивчивый
голос.
Он сообщал всем патрулям, блокпостам, всем сотрудникам силовых
структур, что агент ФСК России и предатель интересов чеченского народа Дауд
Магомадов при попытке его задержания расстрелял двух сотрудников ДГБ и,
завладев патрульной автомашиной, пытается прорваться из города.
- ...Преступник вооружен автоматическим оружием. При обнаружении
открывать огонь на поражение. Его приметы...

Магадан

Удивительное явление - время. Одни и те же двадцать четыре часа могут
бесконечно ползти, выматывая, высасывая силы, доводя до зудящего
томительного раздражения. А иногда - просвистят, как табун чирков над ушами,
и глазами вслед хлопнуть не успеваешь.
Сегодня вполне мог образоваться очень нудный вечерок. Еще вчера все,
кто имел хоть какое-то отношение к оперативной работе, были подняты в помощь
следственно-оперативной группе прокуратуры и УБОП. Наконец-то удалось выйти
на след негодяев, убивших год назад молодую женщину. Она пропала без вести
еще прошлой осенью. А весной труп несчастной вытаял у обочины дороги на
перевале. Страшной была ее смерть. Даже видавший виды пожилой судебный
медик, передавая следователям акт экспертизы, не удержался от эмоционального
комментария.
- Редкие ублюдки! У потерпевшей распорот живот, голова пробита твердым
предметом, - возможно, молотком или чем-то подобным. Не исключаю, что они
насиловали ее после причинения этих телесных повреждений. Умирающую. Или уже
мертвую...
Целый год просеивали, процеживали город опера. И, по мистическому
совпадению, именно в день исчезновения потерпевшей удалось, наконец,
получить интересную информацию об одном ничем не приметном молодом человеке,
родившемся и выросшем в этом городе, работающем водителем уазика. Но
наблюдение за подозреваемым и изучение круга его общения привело к
однозначному выводу: его рук дело. Его и его дружка, такого же презираемого,
отвергаемого даже самыми невзыскательными девчонками. Как сказала одна из их
несостоявшихся подружек, до этого лет с пятнадцати ни разу не отказавшая ни
одному возжелавшему ее мужчине:
- Вроде и не уроды. На морду - ничего. И в штанах что-то есть. Но что
один, что другой: только лапать начинают, а меня уже блевать тянет.
Но оказалась эта девица не только 'слабой на передок', как говорят
водители-трассовики. Но и невоздержанной на язычок. Десять раз
предупрежденная о том, чтобы никому не говорила ни слова о встрече с
операми, она все же разболтала об этом приятельнице. А та не нашла ничего
умней, как брякнуть приглашавшим ее прокатиться-повеселиться дружкам:
- Ага, я с вами поеду, а потом меня тоже на перевале найдут!...
Повезло дурехе, что разговор не с глазу на глаз был. Подружки не
позволили затащить ее в машину и увезти для 'более обстоятельной беседы' на
лоне природы.
Но кровавым насильникам и этого хватило, чтобы сообразить, откуда ветер
дует и, исчезнув из снятой ими на двоих квартиры, где-то залечь на дно.
'Адрес', на котором в засаде коротал время за неспешной беседой Игорь с
тремя коллегами, был не из самых перспективных. И если бы не хорошая
компания, можно было бы вообще со скуки сдохнуть.
В данный момент все слушали рассказ приданного операм для физического
усиления собровца Дениса, которого весь УБОП с легкой руки кого-то из
сослуживцев называл просто Дэн.
Был этот Дэн личностью замечательной. Игорь хорошо запомнил тот день,
когда по поручению руководства он занимался комплектованием только что
созданного СОБРа, и к нему на прием пришел этот темноволосый серьезный
парень. В рекомендации руководства медвытрезвителя, где Дэн до этого служил,
было написано, что он является хорошим спортсменом-рукопашником. Но все же
впечатления очень мощного бойца этот сержант не производил. Рост, правда,
хороший - под метр восемьдесят. А фигура обыкновенная: не худой, не толстый,
и уж вовсе не Шварценеггер. Приходили в СОБР ребятки и покруче. А когда в
четырех строчках рапорта на имя начальника УВД будущий офицер
спецподразделения залепил три смешные грамматические ошибки, Игорь и вовсе
мысленно присвистнул: куда ж тебе, братец, лейтенантские погоны? И со
скрытой усмешкой спросил:
- А что вам в медвытрезвителе не служится? Нормальная работа: сутки
через трое. Да и на офицерскую должность там вас тоже могут выдвинуть,
руководство ваше вас ценит.
Посмотрел парень на него внимательно:
- Разве это работа для мужчины? Там хорошо до пенсии дослуживать.
Трудно сразу сказать, что именно понравилось Игорю в его словах.
Сущность этого ответа или то, что сумел Денис на не очень-то корректный
вопрос ответить без вызова, без демонстрации, с дружелюбным спокойным
достоинством.
Но взамен заготовленной уже вежливо-казенной фразы, что, мол, поставим
вас в резерв, и в будущем, возможно...Игорь произнес:
- Я буду вас рекомендовать в СОБР. Но только... Денис, подтяните
русский язык. На курсы какие-нибудь походите... Вы же идете на должность
оперативного уполномоченного. Вам придется в следственных действиях
участвовать, рапорты писать, процессуальные документы составлять...
Парень густо покраснел. Но справился с собой. Ответил твердо:
- Да, я постараюсь.
И вот уже год, как они служат рядом. Игорь в оперативном отделении, а
Денис - в боевом. Как продвинулись у Дэна дела с русским языком, Игорь,
честно говоря, не знал. А вот какого бойца и товарища мог бы не получить
СОБР, прими он другое решение - и подумать было неприятно.
На поверку оказалось, что был Дэн не просто хорошим бойцом, а
уникальным. Не такой уж могучий с виду, весил он за девяносто килограммов. И
когда, разогревшись в спортзале, он скидывал тренировочную куртку, даже
друзья-собровцы (сплошь натуралы) откровенно любовались его атлетически
сложенным, бронзовым от природы телом. Казалось, что его рельефные, без
дутых габаритов, мышцы сплетены из медной проволоки. Усиливалось это
впечатление еще и тем фактом, что Денис просто не знал устали. Не понимал,
что это такое. Он мог, проскакав вместе со всеми полдня на штурмовой
подготовке, уже через пару часов заявиться в спортзал и весело таскать
железо, молотить по грушам, отрабатывая удары, в то время как его друзья,
покряхтывая, валились на маты или на кровати в комнате отдыха. В рукопашных
поединках у него поначалу немного прихрамывала техника. Но наставники в
СОБРе были хорошие. И вскоре бойцы один за другим стали отказываться от
спарринга с Дэном:
- Он же на ринге дурной! Специально пропустит пару ударов, чтобы в раж
войти, а потом убивает, как партизан фашиста.
Впрочем, обиды на него никто не держал. Потому что очень скоро
проявились и другие качества Дэна. Вне борцовских ковров и татами был он
добродушен, открыт и дружелюбен. Саму сущность его составляла глубокая,
природная, непоказная порядочность и в словах и в поступках. И поэтому в
любом деле было с ним спокойно и надежно. А еще он искренне любил свою
работу и был уверен в ее важности и полезности:
- Если мы, мужчины, не будем защищать людей от ублюдков, кто их
защитит?
Говорилось это спокойно, без тени рисовки. В других устах звучали бы
эти слова, как митинговый лозунг. А в его - как обстоятельно продуманное,
выношенное убеждение. Дэн вообще не любил зря языком болтать.
Потому никто даже не ожидал, что он вдруг, против обыкновения,
разговорится в ответ на вопрос Игоря:
'Слушай, Денис: а как тебя вообще в милицию занесло?' - Но, видно, даже
у молчунов бывает иногда потребность поговорить по душам. И оказалось, что и
мысли свои этот парень умеет выражать связно, и мягкой, ненавязчивой
самоиронии не чужд.
Дэн
- Что пойду служить в милицию, я еще в армии решил. Я в ноябре
восемьдесят девятого призвался, на флот. Служил во Владивостоке. Служба была
не так чтобы очень сложная, если не считать неуставных взаимоотношений. Я,
например, умудрился в первый же день своего пребывания в части получить по
голове за свою наглость. Не захотел постирать штаны дембелю. Вот и получил.
Мне это как-то не понравилось, и... в общем... я этого дембеля немного
удивил. Ну, он пару раз упал на пол, полежал. А его товарищи посмотрели на
это дело, посмотрели, помогли ему встать... А потом положили меня на то же
место, где до этого лежал удивленный дембель. Правда, больше он с тех пор
никогда ко мне с просьбами разными не обращался и даже не подходил. И другие
дембеля тоже как-то особенно не лезли. Но кое-какие уроки я из этого дела
извлек. И старался особо на рожон не лезть. Первый год делал то же, что и
все. Спортом много занимался. Благо спортзал у нас был более или менее
оснащен, в основном железом. А после года, когда все дембеля сошли, я вообще
из спортзала не вылезал. А еще много спал и ел. Даже была мечта набрать
центнер, но не за счет сала, конечно, а исключительно за счет мышц. И если
бы прослужил полный срок в три года, то точно набрал бы. Я уже девяносто
пять кило весил. Но тут пришел указ о сокращении срока службы на полгода.
Пришлось уволиться в запас. Хотя, если честно, я из-за этого ни капли не
расстроился...
А за полгода до своего дембеля, был я дома в отпуске. Смотрю, у нас
новая порода шпаны появилась. Ходят бритые, в кожаных куртках, в
адидасовских костюмах, с понтом - спортсмены. С друзьями разговариваю, с
одноклассниками: того эти носороги избили, того платить 'за крышу'
заставили, там девчонку обидели. И, главное, все их боятся. Разговоров о них
столько: 'мафия', 'хозяева жизни'! Ладно, думаю, вернусь домой, разберемся,
кто в этом городе хозяин: уроды разные или нормальные люди. Но дембеля в
армии мне уже показали, что такое - стая и как против нее в одиночку
долбиться. Думаю, как-то надо и мне с толковыми мужиками объединяться.
Домой приехал. Отдохнул с недельку. Пошел в горотдел милиции, в отдел
кадров. Сказали мне, что есть места в патрульно-постовой службе. Нормально,
думаю. Серьезная работа, как говорится - на передовой. Направили меня на
стажировку в роту ППС, на три месяца. А через месяц уже снова вызывают в
кадры и говорят, что все мои документы готовы и стажировку я прошел успешно.
Но мест в роте ППС сейчас нет. Всегда были, а сейчас нет! Правда, есть место
в городском вытрезвителе... Я теперь понимаю, что им надо было вытрезвитель
укомплектовать. Да и тогда сомнения были. Но как спорить?
Подумал я немного, минут этак пять, и решил: а почему нет? Что время-то