Горбань Валерий. ... и будем живы

остальных. По-русски он изъяснялся грамотно и чисто.
- Там ваши ребята ставят между школой и улицей мины. Мы ходили к
коменданту (тут в лице старика промелькнула легкая тень отвращения и
брезгливости), он сказал, что ничего не знает, нужно обращаться к командиру
ОМОН. Мы понимаем, чего вы опасаетесь. Но там мины ставить нельзя. Рядом
живут мирные люди, играют дети. Если мина взорвется - они могут пострадать.
- У меня нет другого выхода. Обстрелы идут каждую ночь. Возможны
нападения на наше расположение. Рисковать своими людьми я не могу. Значит,
пока мы все не закроем, вам придется проявлять осторожность и не ходить со
стороны этой улицы. А за детьми пусть женщины присматривают. Все равно им
делать нечего, раз они на митинги целыми толпами ходят.
- Никакого риска нет. Ведь с этой стороны в вас никто не стреляет. Мы
не разрешаем здесь с оружием ходить.
- Это пока ваши местные только из 'зеленки' в нас стреляют. - Старик
протестующе поднял руку, но Змей уверенно продолжал: - А если придет чужой
отряд, кто вас спрашивать будет? Для вас же безопаснее, чтобы ни у кого даже
не возникла дурная идея атаковать нас. Вот тогда точно беда будет. И дома
сгорят, и люди пострадают. В бою ведь никто пожарную безопасность соблюдать
не станет.
Старик помолчал, обдумывая сказанное. Понимая, что от своих слов Змей
вряд ли отступит, все же с остатками надежды в голосе проговорил:
- Но ведь можно все снова мешками заложить, как раньше.
- Нет у меня мешков. И взять негде. Если бы у меня было хотя бы триста
мешков, я бы ни своими людьми, ни вашими рисковать не стал. Когда найду,
мины снимем. Даю слово.
Старик разумным оказался. Не стал пугать, что пожалуется начальству,
или призывать гнев Аллаха на омоновские головы. Просто повернулся молча и
пошел к воротам одного из ближайших домов, в тенек под большими, окрашенными
зеленой краской воротами. Сидевшие на скамеечке у этих ворот молодые парни
вскочили, с готовностью уступая место старшим, и вежливо отошли в сторонку.
Старики расселись и повели разговор, то и дело бросая взгляды в сторону
комендатуры. Похоже, спорили. Но только по-своему: достойно, не торопясь,
взвешивая каждое слово, а не размахивая руками и рассыпая брань, как это
принято в мужских дискуссиях в средней полосе России.
Но долго любоваться этой поучительной картиной было некогда.
К комендатуре подъехал покрытый толстым слоем пыли, явно с дальнего
марша, ГАЗ-66 в сопровождении новенького, окрашенного с серый цвет уазика с
синей надписью 'Милиция' на борту.
Постовые заметно напряглись: машины были незнакомые. Поэтому их даже к
шлагбауму близко подпускать не стали. Навстречу гостям вышел,
предостерегающе подняв руку, один из омоновцев. Остальные прильнули к
амбразурам постов, разглядывая прибывших через прицелы своих автоматов и
пулеметов. А над одним из кирпичных брустверов даже приподнялась колоритная
фигура гранатометчика: на голове - 'спецовская' косынка цвета хаки, на
крепких плечах - только лямки легкой летней тельняшки да труба РПГ-7 с
болванкой готовой к выстрелу гранаты.
Подъехавшие затягивать ожидание хозяев не стали. Порядок знают -
опытные ребята, либо хорошо проинструктированы. Из уазика, не торопясь и не
делая резких движений, вышли двое без оружия. Коротко переговорив с
постовыми, они прошли на территорию комендатуры, где их встретили Змей и уже
предупрежденный своими бойцами Артур.
- Майор Кирпичников. Назначен комендантом Ленинского района города
Грозный, прибыл на замену с новым составом комендатуры, - среднего роста,
стройный, подтянутый офицер лет тридцати-тридцати пяти протянул свои
документы.
Умные строгие глаза на сухощавом лице, сдержанная, но не высокомерная
манера поведения этого человека внушали доверие и уважение. Переглянувшись,
Артур и Змей синхронно улыбнулись. Похоже, их посетила одна и та же мысль:
есть надежда, что в этот раз с комендантом повезло.
Артур все же, как ответственный за пропускной режим, тщательно
рассмотрел и удостоверение майора, и выписку из приказа, и пропуск для
проезда по городу.
Кирпичников не торопил, спокойно и внимательно разглядывая двор
комендатуры, стоящую во дворе технику, оборудованные на крышах кирпичных
сараев посты.
- С нами, на ГАЗ-66, новая смена СОБРа. Дайте команду запустить машины,
чтобы водители ждали здесь. Старая смена убывает на этом же транспорте. А
где комендант?
- Комендант, наверное, отдыхает...
Уловив иронию в ответе Артура, майор вскинул глаза, посмотрел на него
внимательно, но ничего ни спрашивать, ни уточнять не стал.

Возле здания комендатуры у летнего умывальника стоял Виктор Фёдорович.
Он только что закончил бриться и теперь, покряхтывая, растирался мокрым
полотенцем.
- Доброе утро! - немного удивившись, поприветствовал его Змей, - обычно
Турчанинов вставал ни свет ни заря, как бы поздно ни ложился.
- Еле удалось утром часок вздремнуть, - отвечая на его немой вопрос,
сердито проговорил тот. - Эти ..., - Турчанинов не смог подобрать
культурного слова и ограничился местоимением, - сегодня так куролесили,
уснуть было просто невозможно. Притащили какую-то проститутку. Чеченка,
крашенная в блондинку, грязная, как с помойки. Ужас! Выгнал ее. Под утро
прилег, наконец, и вдруг слышу: что-то льется! Открываю глаза, а эта свинья
стоит и мочится прямо на угол кровати. Нет, вы представляете! Не соображает
уже, где находится!
- Кто-о-о?
- Комендант! Собственной персоной! Я ка-ак встал! И ка-ак дал ему
пинка!
Воинственный вид этого добрейшего, чудесного человека и его
победительно-торжествующий тон до того восхитили и умилили Змея и Артура,
что они, не выдержав, расхохотались.
- Да-да! Я дал ему пинка! - гордо повторил Виктор Фёдорович. - И всех
остальных разогнал. И послушались, как миленькие!
- Виктор Фёдорович, вам замена пришла. Познакомьтесь: новый комендант.
- Да вы что?! - обрадовано пожал протянутую ему руку Турчанинов. - Ну,
милости прошу, милости прошу.
Кирпичников, помрачневший от услышанного, взглянул на омоновцев и
попросил:
- Помогите, пожалуйста, пока нашим товарищам устроиться и разобраться,
где тут что. А мы с Виктором Фёдоровичем займемся приемом-передачей.
Те согласно кивнули и отправились на КПП. Самим было интересно. С
комендантом уже более-менее ясно. А кого на этот раз прислало собровское
начальство?

Вскоре побратимы-омоновцы, вдруг почувствовавшие себя аборигенами
комендатуры, снова встретились у КПП, но уже в гораздо более приподнятом
настроении.
Во-первых, собрята были из одного отряда, а не сбродная команда.
Во-вторых, и сами они, и командир их впечатление оставили неплохое. Видно
птицу по полету, а бойцов по размещению. Выпроводив, а точнее, перегрузив
предшественников из кубриков в кузов 'газона', они сразу принялись за уборку
и наведение порядка. Пальцы веером не растопыривали, о своих особых задачах
не рассказывали. Присев наскоро перекусить с дороги перед трудами
праведными, обошлись без выпивки. Но на вечер старожилов в гости пригласили.
И прибывшие с Кирпичниковым мужики выглядели достойно. Особенно
впечатлил новый дознаватель - громадный казачище с Кубани, простой, как
правда, и уверенный в себе, как танк.
Собровец из старой смены, один из немногих устоявших на ногах, решил
отметить завершение своих подвигов салютом. Выпрыгнув из уже готового к
отправке грузовика, он вскинул свой автомат и стал поливать очередями синее
небо над головой. Точнее, пытался стрелять вверх. Но оружие прыгало в пьяных
руках, разбрызгивая пули в самых немыслимых направлениях. Чеченцев с
близлежащих улиц как ветром сдуло. Сновавшие по двору комендатуры бойцы тоже
разлетелись в разные стороны, от греха подальше.
Дознаватель молча подошел к стрелку и выдернул у него из рук оружие. А
затем, разрядив его, так потянул вольного стрелка автоматом поперек спины,
что тот со сдавленным воплем упал на четвереньки. 'Калаш' полетел в кузов
'газона', хозяин, поеживаясь, залез следом. И, наконец, колонна, под
облегченные вздохи остающихся, покинула территорию комендатуры.
У Змея и Артура забот было предостаточно. И торчать на КПП, провожая
эту пьяную свору, никакой необходимости не было. Но они все же подошли сюда.
Подошли ради одного человека. Выезжавший уазик на минутку остановился перед
шлагбаумом. С заднего сиденья, неловко держа в руках свой автомат, выбрался
Турчанинов и, не пряча навернувшиеся на глаза слезы, обнялся со своими
младшими товарищами.
- Вы берегите себя! И ребят берегите! Помните, что я вам говорил. Как
на подвиги потянет, как злоба вспыхнет, так сразу меня вспоминайте. Не нужно
здесь этого. Лишнего зла не нужно. Не марайтесь в этом, - и, снова порывисто
обняв каждого, Виктор Фёдорович вернулся в машину. В последний раз прощально
сверкнула за стеклом золотистая дужка учительских очков. Уазик фыркнул и
выкатился за линию постов.
Змей уже собрался уходить. Но тут к посту подъехали старенькие зеленые
'жигули'. Омоновцы-постовые их хорошо знали. Хозяин машины жил в доме
недалеко от КПП и постоянно мотался на своей 'жиге' у них перед глазами. Но
на сей раз автомобиль немного не доехал до родных ворот, остановившись прямо
перед шлагбаумом. И омоновцы с недоумением уставились на него. Было чему
удивляться. Старая 'шестерка' была навьючена, как верблюд. Кипы новеньких
крапивных мешков, перевязанных шпагатом, высились горкой над крышей, скрывая
алюминиевую рамку верхнего багажника. Задний багажник тоже был забит так,
что его крышку просто невозможно было захлопнуть.
С переднего пассажирского сиденья, не торопясь, с достоинством поднялся
давешний старик, тот, что уговаривал омоновцев прекратить минирование вдоль
улицы. Змей кое-как совладал со рвущейся на лицо улыбкой и пошел ему
навстречу.
- Вот. Триста штук, - не глядя в лицо офицеру, сказал старик.
- Спасибо. Завтра днем все уложим. Вечером снимем мины.
- Хорошо.
- А где взяли мешки-то? Такой дефицит! - не удержался от вопроса Змей.
- На рынке. Ваши торгуют. Когда есть деньги, дефицита нет, - спокойно
ответил старик и, не дожидаясь, пока бойцы разгрузят машину, пошел домой.

Три часа спустя, недалеко от границы Чечни и Дагестана, на подходе к
бывшей казачьей станице Шелковской, нынче заселенной в основном чеченцами,
одна из разведывательно-диверсионных групп боевиков обстреляет колонну
федералов.
Несколькими точными очередями из тяжелых пулеметов бронетранспортеры
сопровождения заставят стрелявших прекратить огонь и уйти с места засады.
Собровцы из прежнего состава Ленинской комендатуры, вконец одуревшие от
водки и пыльной жары под тентом своего 'газона', тоже примут участие в
отражении нападения. Вывалившись на обочины, они, пока не кончатся патроны,
будут расстреливать и опасную 'зеленку', и подозрительные кусты на
противоположной стороне, и, к особому удовольствию командира диверсионной
группы, окраину станицы, не горевшей особым желанием поддерживать Дудаева.
Потерь в колонне будет немного.
Из-за большого расстояния автоматные очереди нападавших лягут неточно.
Пули либо пропоют высоко в воздухе, либо взобьют пыльные султанчики на
заскорузлой земле давно не паханного поля у дороги.
Но опытный пулеметчик боевиков правильно определит дистанцию и выберет
своей главной мишенью идущий среди грузовиков уазик: ведь в нем почти
наверняка едут офицеры.
Ровная строчка тяжелых пуль прошьет боковые стекла и стойки машины,
сантиметров на тридцать выше синей надписи 'Милиция'. Одна из них пронижет
горло сидящего за рулем водителя, забрызгав солдатской кровью пьяно
храпящего рядом бывшего коменданта. А еще одна, разрубив тонкую золоченую
дужку строгих и элегантных очков, разнесет в мелкое крошево висок человека,
так не желавшего зла этой земле.

x x x

Да-а-а! Тяжелая штука - дипломатическая работа! - наконец-то Змей смог
расслабиться и даже позволил себе улыбнуться.
Сегодня утром собрались, наконец, съездить в гости к морским
пехотинцам. Артур, правда, так и не смог выбраться. Но принцип 'язык до
Киева доведет' неплохо действует и в Чечне. Немного поблукав по полевым
дорогам, Змей все же сумел разыскать гвардейцев-дальневосточников. И
вовремя: те готовились к выходу из Чечни и уже начали свертывать свой
палаточный городок.
Командира полка омоновцы не застали. Гостей встретил один из его
заместителей. Узнав, что Змей не только привез приветы от земляков, но и сам
родом с Дальнего Востока, молодой, не по чину, подполковник принял его
настолько радушно, насколько позволяли обстоятельства. На скорую руку на
столике под навесом из маскировочных сетей была расставлена простая полевая
закуска. Кто-то из тыловиков смотался в прицепленный к тягачу 'трофейный'
вагончик на полозьях и притащил бутылку водки. Выпили по маленькой из
армейских алюминиевых кружек. Змей коротко рассказал о том, что заставило
его разъезжать с визитами в такое неспокойное время и в таком неспокойном
месте. Подполковник досадливо крякнул:
- Ел-пал! Начальник склада арттехвооружения вот только с полчаса уехал.
Будет в лучшем случае часам к пятнадцати.
- Если надо, дождемся. Главное, в принципе решить: поможете или нет.
- 'В принципе' - уже решили. Команду я дам...
- Значит, будем ждать.
- О-о-о, - весело улыбнулся гостеприимный хозяин, - не все так просто!
Со мной-то вы решили, а вот с товарищем прапорщиком... Это - отдельный
разговор. Формально он ни одного патрона, - ни своего, ни трофейного -
передавать не имеет права. Но если договоритесь...
- Да есть у нас с собой кое-что. Если надо, еще привезем.
- Нет, ты, братишка, меня неправильно понял. 'Кое-что' у него самого на
складе ящиками стоит. И если ты ему что-то совать начнешь просто так,
обидится. Он у нас мужчина авторитетный, серьезный. Уважение надо проявить,
подход. Пообщаться по-товарищески... со здоровьем-то как?
- Вообще-то неплохо, но по этой части я не большой специалист.
- Тогда мой тебе совет: езжай пока к себе, а после обеда пришли
кого-нибудь. Желательно, офицера, для уважения. И очень крепкого, для
беседы. Ну, все, братишка, извини, ты же видишь... Да не затягивай. Завтра к
вечеру нас здесь уже не будет.
Обнялись на прощание. Тепло обнялись, действительно по-братски. А ведь
даже имен друг друга не запомнили. Вроде бы и незачем.
На 'дипломатическую работу' Змей решил направить Носорога. Крепкий
парень, боксер, энтузиаст физподготовки. И характер простецкий,
незатейливый, прямой, как бег носорога. За что он и кличку свою еще во время
учебы в мореходном училище получил. Этот - с любым общий язык найдет. А в
помощь и для прикрытия дал ему еще пятерых бойцов во главе с Пушным,
строго-настрого предупредив, что дипломатическим иммунитетом наделяет только
чрезвычайного и полномочного посла. Остальные - охрана, задача которой: в
целости и сохранности доставить его самого и результаты его деятельности в
отряд.
Уехал Носорог с парнями в четырнадцать часов. И пропал. Дело уже к
сумеркам шло. Время такое поганое. А их все нет и нет. Змей извелся весь,
уже десять раз пожалел, что затеялся с этим делом.
Но вот зарычал на въезде долгожданный 'Урал'. А минут через пять
раздался в коридоре какой-то непонятный шум: возня, вопли невнятные. И
предстала очам командира картинка незабываемая.
Растерзанный, расхристанный Носорог, брыкаясь в крепких руках товарищей
и используя словарный запас коллектива большой сапожной мастерской, требовал
немедленно его отпустить. Но, судя по ссадинам на лицах бойцов и опухшей
скуле Мамочки, который вышел встречать экспедицию, делать этого было ни в
коем случае нельзя. Похоже, случилась довольно обычная в боевой обстановке
вещь: водка сработала как детонатор, высвободив подспудно скопившиеся в
условиях постоянной опасности напряжение и агрессию. Иногда для этого даже
самому здоровенному мужику достаточно дозы, которая дома, в мирной
обстановке, его только рассмешила бы.
- Ох, блин! - озабоченно сказал Змей. - Много он выпил-то? Вот тебе и
спортсмен, вот тебе и боксер.
- Да там и штангист не устоял бы, - вступился за товарища один из его
'телохранителей'. Этот прапор... это.... - боец просто слов не нашел. Но,
судя по выражению восторга и непреходящего удивления на его лице,
прапорщик-морпех был, действительно, личностью выдающейся.
- Ну, давайте, укладывайте его... А я пойду, гляну, что вы привезли.
Разочарованию Змея не было предела. В кузове 'Урала' сиротливо стояли
два ящика из-под гранатометных выстрелов, заполненные штучной россыпью
разнокалиберных, грязных патронов.
- И это все?
- Нет. Они с прапором пока пообщались, пока поговорили... А дело к
вечеру. Прапор сказал, что не нужно торопиться с таким важным делом. Велел
завтра утром, часикам к девяти снова приехать, он все заранее приготовит.
Змей с сомнением и иронией пожал плечами:
- Велел... Ну-ну...
Носорог продолжал буянить. Пару раз ему каким-то немыслимым образом
удавалось вывернуться из рук едва удерживающих его на кровати бойцов. Дикая,
забористая брань лилась непрерывным потоком, а в глазах сверкала
сумасшедшая, неподдельная злоба. Надо было что-то делать..
- Наручники! Обмотайте ему руки полотенцами, чтобы не повредил, и
пристегните к кровати наручниками.
Бойцы, не веря своим ушам, смотрели на командира. Ни один из них даже
не шевельнулся, чтобы выполнить его распоряжение. Одеть 'браслеты' на
товарища! Уравнять его с теми негодяями, подонками, бандитами, на запястьях
которых омоновцы сотни раз захлопывали эти крепкие стальные обручи...
- Наденьте, я сказал! Он ведь за себя не отвечает. Натворит беды.
Один из омоновцев молча взял с ближних кроватей два вафельных армейских
полотенца и обмотал вокруг запястий Носорога, удерживаемых другими бойцами.
Тот притих на минуту, злобно наблюдая за этими действиями.
- Паша! Ты включился? - наклонясь к нему, с надеждой спросил Змей. - Ты
понимаешь, что происходит?
- Да я убью тебя, с-сука! - снова рванулся Носорог.
- Надевайте!
Кто-то за спиной Змея достал звякнувшие 'браслеты' из кармана
разгрузки. Но сам застегивать их не стал, молча протянув через плечо
командиру.
Тот недрогнувшей рукой защелкнул их поверх полотенец, предварительно
продев цепочку через толстую стальную поперечину кроватной спинки. Теперь
Носорог мог встать только вместе с двухъярусной кроватью, на нижнем этаже
которой он лежал.
Олень, приятель Носорога, высокий, красивый старший лейтенант с
действительно оленьими грустными черными глазами, обняв друга, шептал ему
что-то успокаивающее. В конце концов, тот после бесплодных попыток разорвать
свои узы стал потихоньку затихать.
Змей, присев на свою койку, устало откинулся к стене, завешенной синим
незатейливым армейским покрывалом.
Олень, продолжая шептать другу слова утешения, метнул в командира
ненавидящий, оскорбленный взгляд.
Тот грустно улыбнулся. Встать, что ли, да сказать этому, в общем-то,
неглупому, хорошему, доброму парню:
- Ну и чего ты на меня уставился? Ты лучше вправо от себя посмотри, где
на спинке кровати твоя же разгрузка висит. А из ее кармашка граната с
ввинченным запалом выглядывает. Один рывок твоего обезумевшего друга - и
никто из кубрика выскочить не успеет. Или голову подними, на свисающий со
второго яруса автомат с пристегнутым магазином глянь. Долго ли затвор
передернуть, да на спуск нажать? За твою долгую добросовестную службу, за
твою порядочность, за твои знания получил ты офицерские погоны. Но до
высокого звания Командир - не важно чего: взвода, отряда, батальона,
дивизии, похоже, ты еще не дорос. Потому что не понял ты еще главный закон
командирской жизни: 'Жалеть - значит не жалеть'. И если дать тебе настоящую,
полную власть над коллективом отважных, обученных, но, увы, несовершенных,
наделенных обычными человеческими слабостями бойцов, то доведешь ты их до
беды. Добротой своей. Неумением перешагнуть через обычную человеческую
жалость. Ты не заставишь их в сумасшедшей духоте грозненского лета таскать
на себе бронежилеты и шлемы. И когда-нибудь шальная пуля или случайный
осколок вырвет жизнь из сердца твоего товарища, который мог бы остаться в
живых. Ты не накажешь бойца, тайком взявшего в ночную засаду сигареты. И он,
обычный парень, выросший на российском принципе: 'Если нельзя, но очень
хочется - то можно', рано или поздно закурит. Аккуратно, в кулак, как в
книжках читал. И убьет себя и всю группу, выдав засаду запахом сигаретного
дымка. А если перед тобой встанет необходимость отправить на верную смерть
одного из твоих товарищей, чтобы спасти остальных, то ты либо не примешь это
решение, либо 'героически' пойдешь сам. И погубишь все дело и всех своих
подчиненных. Потому что нельзя тебе так поступать. Ты - командир. Ты знаешь,
умеешь и можешь больше других. Ты - символ, ядро, спасительный якорь, живой
флаг своего подразделения, объединяющий людей и заставляющий их побеждать
даже там, где победить невозможно... Но ни оправдываться, ни объясняться я с
тобой не буду. Может быть, позже. Может быть, со временем, сам поймешь. А
пока я сделаю то, что должен: снова, через ваше недовольство, через ваше
непонимание, заставлю делать то, что считаю нужным. Еще одно решение из
тысяч, отведенных на мою командирскую биографию. Для вашего же блага, во имя
ваших жизней. Потому что, в отличие от тебя, братишка ты мой дорогой, мне
этот, вроде бы единичный, случай раскрыл глаза на новую проблему. На вполне
реальную угрозу вашим бесценным для меня жизням.
Змей встал и молча прошел к выходу из кубрика. Зайдя в штаб-столовую,
он приказал дневальному пригласить всех офицеров. Собравшимся объявил
безапелляционно:
- Завтра к четырнадцати часам оборудовать на входе в расположение
устройство для разряжания оружия. С этого момента вход в кубрики с
заряженным оружием и снаряженными гранатами запрещен. Дневальные обязаны
проверять каждого. Вывинченные запалы осматривать, проверять состояние чеки.
Глянул на 'замполита'.
- Исполнение приказа организуете вы лично. Контроль - тоже за вами...
Вопросы?
- А если внезапное нападение? - немедленно отозвался Чебан.
- Сколько лично тебе нужно времени, чтобы ночью, спросонок, зарядить
оружие?
- Три сек!
- На периметре - посты. На входе в здание - посты. На входе в
расположение - дневальные. Как ты думаешь, все эти заслоны три секунды
продержатся?
- Если не проспят...
- Если все они проспят, то тебе твои гранаты нужны не будут. Духи тебе
в кубрик свои накидают. Все свободны... Пушной!
- Я!
- Завтра поедешь к морпехам завершать миссию.
- Командир, я столько не выпью!
- То, что нужно было выпить, уже выпито. Твое дело - забрать, что
дадут. Зря, что ли, Носорог такие мучения принял?
И впервые за этот долгий вечер Змей улыбнулся.
На улыбку его никто не ответил.
Но ему это и не нужно было. Командиром может быть только один. И
поэтому одиночество для командира - состояние нормальное.

x x x

Тяжело нагруженный 'Урал', подвывая, полз по расхлябанным, полным
мерзкой жижи ухабам среди заброшенных, заросших сорняками, незасеянных
полей.
А затем пошел лес.
Эти деревья были еще совсем молодыми, когда-то специально посаженными
людьми для защиты лежавших за ними полей пригородного совхоза. Они не видели
того, о чем могли бы рассказать вековечные дубы, помнившие резню у Валерика,
дерзкие набеги горцев на припограничные земли, свист и гайканье преследующих
их казаков, пушки Ермолова и гордые речи Шамиля. Они не знали и того, что
выпало на долю старых дуплистых каштанов, зарастивших узловатой древесиной
застрявшие в них осколки немецких бомб и снарядов.
Раньше под ними очень любили отдыхать люди. В жаркий каленый полдень
под защиту их пока еще жиденькой тени подгоняли свои трактора и комбайны
черные, как черти, механизаторы. Наскоро перекусив пахнущими солнцем
помидорами с зеленью, сыром и домашней выпечки лепешками, они, прислонясь к
прохладным стволам и подремывая, ждали когда спадет зной. А затем вновь
усаживались в пышущие жаром кабины, и до поздней ночи плясали по стволам и
листьям деревьев желтоватые отсветы фар.
В выходные дни сюда приезжали веселые жизнерадостные компании, зачастую
на несколько машинах сразу. Смеялись женщины, носились смуглые стремительные
дети, звенели и сплетались в прозрачном хрустальном воздухе их живые голоса.
Были, конечно, в этих визитах и неприятные моменты: костры, прокаливавшие
почву до самых корней, да треск обламываемых проворными верхолазами ветвей.
Но деревья молчаливо терпели, благо древесная зола - любимая пища всех
растений, а на месте обломанных веток кустились и вытягивались новые.
Но в последние годы все изменилось. Сосредоточенные и хмурые люди, с
опаской косясь на своих бывших зеленых друзей, быстро проскакивали на
нарочито грязных, неухоженных машинах через их тенистые коридоры. Иногда
машины все же заезжали в лес, но почему-то все больше по ночам. И
раздавались в мертвенно-зловещей тишине совсем другие звуки: глухие стоны и
крики насилуемых женщин, удары, короткие щелчки выстрелов, предсмертные
хрипы, бульканье крови в перерезанных глотках.
Острые лопаты взрезали дерн, выворачивали пласты чернозема. И
обнаженные было, но вновь засыпанные корни деревьев настороженно ощущали