Горбань Валерий. ... и будем живы

Дэн попробовал шевельнуть губами. Тонкая зеленовато-серая корка с
похрустыванием разошлась над бездонным обезвоженным колодцем рта.
Непослушный, словно набитый сухим мхом язык невнятно выдавил:
- Вде я? Пить...
- Очухался, брат? - среди желтого потустороннего сияния появилось
смазанное, но вполне земное человеческое лицо.
Дэн напряг глаза, тяжким тупым усилием сводя фокус безвольно
разъезжающихся зрачков. И в ставшей более четкой картинке увидел покрытый
конопушками нос, сострадательно сморщенные пунцовые губы с редким рыжеватым
пушком над ними, сочувственно-понимающие зеленовато-коричневые глаза. Чуть
ниже, под клином не очень чистой, покрытой пупырышками шеи - серый край
солдатской нательной рубахи и линяло-бежевый воротник синей казенной пижамы.
Ни в раю, ни в аду таких лиц быть не может. Такие лица в таком
оформлении есть только на земле и только в одной стране.
Я жив.
Постепенно проявился над головой мрачноватый бетонный потолок
полуподвального помещения. Над сливающейся с серой стеной дверью обнаружился
и источник еле мерцающего желтого освещения - самая обычная, наверное,
двадцативаттная лампочка.
Это госпиталь. Да. Это - госпиталь. Мне давали наркоз. Делали операцию.
Да. Делали операцию. Потому что у меня ранена шея.
Нет. Не просто ранена. У меня перебит позвоночник. Перебит там, где
шея. Поэтому я чувствую все, что происходит с головой, но не чувствую
остального тела.
И невыносимый, запредельный ужас швырнул его черными лохматыми лапами в
пропасть беспросветного и бездонного отчаяния.
- У-у-у!
Завыть! Так хотелось завыть! Но даже этого не смогли сделать ни
заскорузлые губы, ни одеревеневшая глотка.
- Попить? Сейчас дам попить! - хлопотливо пробормотал солдатик. - Я
только доктора спрошу: можно тебе пить?

- Ну, как дела, герой? - Над Дэном появилось другое лицо. Он его не
помнил. Понимал только почему-то, что это - врач, тот самый хирург, который
его оперировал.
- Очухался. Говорить уже пробует, - радостно сообщил добровольный
медбрат, - пить просил.
- Дай ему глотнуть. Чуть-чуть, смочи только, чтоб не захлебнулся. Ему
сейчас глотать трудно.
Шершавые руки с грязноватыми, обгрызенными ногтями поднесли к губам
Дэна эмалированную кружку, влили несколько капель в жадную трещину рта.
- Молодец. Выжил. С таким ранением редко кто выживает. Но здесь мы
больше ничего сделать не можем. Тебе нужно в толковую реанимацию, чтобы
закрепить результат операции. Полетишь на самолете в Ростов. Так что, пока
не долетишь, держись, брат, за жизнь зубами.
- Зачем? - хрипло, но ясно и четко.
- Не дури. Раз выжил, значит, есть зачем. Поживешь - узнаешь...

Потом появился следователь прокуратуры. Он задавал какие-то вопросы.
Дэн не понимал, для чего это. Что такого необычного в человеке, раненом
на войне? Но вдруг вспомнил, что войны-то нет. Никто ее не объявлял. Кто
кому объявлять-то будет: Москва - Грозному, одна часть России - другой? Даже
чрезвычайное положение не ввели. Поэтому, как и в любом другом городе, и
здесь по каждому факту стрельбы должна проводиться проверка. А раз ранен
милиционер, значит, расследовать дело должна прокуратура: это ее
подследственность. Все правильно. Дэн даже удивился, что еще в состоянии так
логично мыслить. Он стал вслушиваться в вопросы. И даже что-то отвечал, пока
раненая шея снова не напомнила о себе новым приступом острой боли, и
очередной ответ не перешел в мучительный стон.
Пришедшая на зов солдатика медсестра по-армейски просто пояснила
следователю, куда ему следует уйти, и сделала Дэну укол. Прояснившееся было
сознание вновь расплылось. Голова наполнилась приятным розоватым туманом, и
лишь в основании затылка что-то раздражающе настойчиво пульсировало и
потюкивало, напоминая о притаившейся на время ядовитой гадине боли.
- Так, герой, скоро борт уйдет. И друзья уже заждались. Попрощайся - и
удачи тебе! - хирург ободряюще похлопал Дэна по руке.
Его слова раненый услышал. А вот дружескую руку не почувствовал. Он
ведь не чувствовал и своей...
На улице его ждали ребята. Весь отдел, точнее, та его часть, что
приехала в эту смену.
Они уже знали, что тупая пээмовская пуля превратила несколько
сантиметров дэнова позвоночника в кашу из костей и тканей спинного мозга.
Что разрыв этот невосстановим и невосполним. И что Дэн никогда больше не
встанет на ноги и, скорее всего, всю оставшуюся жизнь проведет лежа в
постели. А еще они знали, что, несмотря на уклончивые ответы хирурга, Дэн
сам все прекрасно понимает. Он - профессионал.
Не попрощаться с Дэном ребята не могли. Но и как себя держать с ним, не
знали. Все что угодно, любое другое ранение, пусть самое тяжелое... Тогда бы
и про свадьбу, до которой все заживет, обязательно вспомнили, и выжить во
что бы то ни стало потребовали. И пообещали бы, что если помрет, то даже на
порог отряда больше не пустят. И действовали бы эти незатейливые шуточки,
как всегда. Хорошо бы действовали. Ведь в них не слова важны. А то, что
скрыто за словами: надежда друзей на лучший исход и искреннее желание вновь
увидеть своего братишку в строю, рядом, живого и надежно
подремонтированного.
А тут... Каждый боялся лишнее слово сказать. Каждый понимал, что может
услышать в ответ то страшное, что уже услышал хирург.
Дэн избавил их от необходимости что-то неуклюже придумывать и делать
самим:
- Курить хочу...
Мужики с суетливой готовностью раскурили сигарету, осторожно вставили
ему в губы. Сами задымили, перебрасываясь короткими нейтральными репликами.
Столбик пушистого горячего пепла упал с сигареты Дэна на уголок рта,
обжигая кожу. Но никто этого не заметил. А сам Дэн не мог ни стряхнуть его
рукой, ни сдуть, ни даже сказать об этом друзьям, боясь, что и сама сигарета
провалится сквозь разжатые губы прямо в глотку. И в этом пустяке, как в
огромном страшном кривом зеркале отразилась вся его будущая жизнь. Жизнь
абсолютно беспомощного калеки.
Он пытался удержать слезы. Но не мог. Прозрачные, ядовито-горькие капли
взбухли в уголках глаз, скатились на сухие горячие виски. Одна из них,
противно щекоча, затекла в ухо. И нельзя было встряхнуть головой, чтобы
выпроводить наглую непрошеную гостью.
Жорка заметил, что происходит что-то не то. Заботливо сдул пепел с лица
Дэна, незаметно, вроде невзначай, стер следы влаги с висков, стал
присматривать, время от времени снимая прогоревший табак намозоленными на
тренировках крепкими пальцами.
- Так, все! Ему как можно скорей надо попасть в Ростов, - прервал
прощание врач.
Жорка забрал из губ друга окурок. Собровцы по очереди неловко,
осторожно обняли товарища, попрыгали на броню окончательно осиротевшего
'Домового' и в угрюмом молчании дожидались, когда носилки загрузят в
санитарный уазик. Ждали, чтобы напоследок еще раз хотя бы помахать вслед
рукой. Ведь никто не знал, какой будет новая встреча... и будет ли она
вообще.
А Дэн закрыл глаза, желая как можно скорей остаться в одиночестве или,
еще лучше, снова впасть в забытье.

x x x

Та-ак! Вон, он значит, какой - НАШ блокпост! Крепость наша. Бастионы -
равелины - башни - подземные ходы...
На перекрестке двух улиц, бетонными блоками-фээсками выгорожен
прямоугольник: метров тридцать на двадцать. Точнее, из блоков сложены три
его стороны. Четвертую образует стена пятиэтажного дома, к которой прижался
строительный вагончик для отдыха свободной смены. В стенах прямоугольника -
бойницы. По центру стоит главная ударная сила этой крепости - БТР с экипажем
из солдатиков ВВ. Под одной из стен из тех же фээсок закуточек выложен.
'Туалет типа сортир', как говаривал бессмертный Папанов. Только нет под этим
туалетом выгребной ямы. Всё на одном уровне с постами, на асфальте.
Зимой-то, наверное, терпимо было. А сейчас солнышко пригревает. Аромат...
сказочный.
На крыше пятиэтажки - тоже позиции блокпоста. С них бойцы прикрывают
тех, кто внизу. И контролируют окрестности. Далеко-о-о с крыши видать.
Частный сектор с двух сторон как на ладони. Плохо только, что через улицу -
такие же пятиэтажки, совсем рядом. Окна в этих домах нежилые, мертвые. А
значит: приходи кто хочешь и делай что вздумается.
- Вот отсюда и надо главных поганок ждать? - то ли спросил, то ли
прокомментировал Змей.
Жизнерадостный, улыбчивый старлей-вэвэшник, сдававший блок, радостно
покивал головой:
- Ага! А еще с тылу. Вон - стройка незаконченная. И подъемный кран.
Видишь, какой интересный: не на ажурной конструкции закреплен, а на цельной
стальной трубе. Так один клоун придумал: в эту трубу днем забирается, а как
стемнеет, из бесшумки - шлеп, шлеп! Мы уже поняли, что 'винторез' работает.
Стали слушать, на звук из автоматов отвечать. А он все стреляет, сука!
Каждую ночь. Вспышек не видно, звук - еле шипит. Что ему наш огонь по
площадям? Труба-то толстая. Троих нам выбил, пока мы поняли, где он сидит.
Днем проверили - точно: уютное гнездышко. И винтовка там. Он утром вылезет
незаметно, за стройкой-то не видно, и отдыхать идет. Мирный гражданин, без
оружия... Ну мы его снова дождались, да как из бэтээровских пулеметов дали
по трубе! Видишь решето! Утром подошли. А он застрял там, висит, стонет. Ну,
мы ему снизу из подствольника и добавили. Что осталось, легко вниз
ссыпалось... А сейчас на эту стройку тоже какая-то бригада лазит, с
автоматами. Ну, с ними уже сами разбирайтесь. Имей в виду: сегодня они сюда
наползут. Знают уже, что новенькие на блоке. Будут щупать.
- Спасибо за предупреждение.
- Кушай, не обляпайся! Ну, все. Мне пора.
Старлей быстро нырнул в чердачный люк, и дробь его ботинок гулким
барабанным эхом проскакала по лестничным пролетам пустого, выжженного
подъезда. Ему было куда спешить. На улице у блокпоста уже в третий раз
нетерпеливо сигналил 'жигуленок', в котором, кроме второго такого же
разбитного и молодого лейтёха, сидели две симпатичные девчонки. Похоже,
братья-вэвэшники сумели наладить контакт с местным населением. Ну что ж, они
этот квартал отбивали, они в нем зацепились, блокпосты понастроили. Их право
и попользоваться плодами своего героизма...
Внизу уже вовсю бурлила новая жизнь. Мамочка переругивался со взводным.
Любители техники облепили БТР и терзали вопросами обалдевших от такого
внимания солдатиков. Один из бойцов, разложившись прямо на асфальте, рисовал
таблички для ограждения.
Еще утром Змей стал дотошно выяснять, на каком основании его бойцы
могут открыть огонь, если какой-нибудь чужак, даже без оружия, попытается
приблизиться к посту или, тем паче, проникнуть на его территорию. Мало ли
что: достанет из кармана гранату или вообще рванет спрятанный под одеждой
'пояс смертника'...
Мнения были разные. Но все начальники сходились в одном: охраняемая
зона должна быть обозначена ограждением и предупреждающими надписями, в том
числе обязательно на чеченском языке.
Сказано - сделано. Мамочка, взявшийся за исполнение этого поручения,
позаимствовал одну табличку с периметра комендатуры. На большом куске фанеры
русскими буквами было написано: 'Саца! Чекх вала мегар дац!'
- Это как переводится? - спросил Мамочка у сержанта-вэвэшника,
скучающего на КПП.
- Саца - по-ихнему 'стой'. А дальше... 'Проход запрещен. Будут
стрелять!' - не очень уверенно ответил тот. - Я что тебе, на чеха похож?
Спрашивай у них!
Реплику эту Мамочка проигнорировал. А вот надпись на образце его вполне
удовлетворила. Правда, уже на блоке выяснилась неприятная деталь. Его
помощники из экономии нарезали слишком маленькие фанерки под таблички. Все
слова не помещались. И сейчас Мамочка и его самодеятельный художник стояли,
задумчиво почесывая затылки.
- Да, ладно, пиши первые две фразы: 'Саца! Чекх вала'. И так понятно,
что если проход запрещен, то не фиг лазить, - принял мудрое решение
старшина.
Змей не стал вмешиваться. Так - значит так...
Оставалось осмотреть еще один объект. Прямо над блоком нависал
строящийся двухэтажный частный особняк, да еще и с мансардой. Домина этот
был уже практически закончен. Судя по всему, оставались только отделочные
работы. Дорогущий кирпич в обернутых полиэтиленом блоках, ящики с мраморной
плиткой и коробки великолепного кафеля говорили о том, что внутреннее
убранство этого сооружения должно будет соответствовать его помпезному
внешнему виду.
- Как тебе избушка? - кивнул на особняк Змей подошедшему Пушному.
- Плохо живут бедные чеченцы. Совсем ограбили их русские империалисты,
- печально вздохнул в ответ сапер, ютившийся со своей стремительно
разраставшейся семьей в однокомнатной квартире.
- Ну, пойдем, посмотрим, что там у этих бедняков внутри делается. Вояки
говорили, что дом жилой, оттуда стрелять никто не будет. Но свой глаз -
алмаз. Да и не очень-то похоже, что там уже кто-то поселился.
Вот и верь после этого людям! Недостроенный особняк принадлежал большой
семье, которая жила здесь же, рядом, через забор, в домике поскромнее. Но,
пока шли боевые действия, работы в пустующем здании они прекратили. Никто в
нем не жил, и никто его не охранял. Залазь на чердак и бей любого бойца на
блокпосту через круглые отдушины - на выбор.
Правда, по словам хозяев, ни они, ни чужие люди пока в этот дом
соваться не рисковали. Похоже было, что там кто-то понаставил мины.
Пушной загорелся немедленно:
- Змей, надо чужое все поснимать, свое поставить. Мы ж не знаем, кто
минировал! А вдруг духи? Придут, обойдут свои ловушки и перестреляют нас,
как кур на насесте!
- Погоди...
- Ну, хоть посмотреть!
- Ладно... Только осторожно там. Мы тебя прикроем снизу.

Змей, сидя на крылечке особняка вместе с двумя бойцами, терпеливо
дожидался результатов инспекции. Пушной был прав. Людей на то, чтобы
перекрыть постами и этот дом, не хватит. Значит, надо так его нашпиговать
всякими подарочками, чтобы никто чужой, особенно ночью, не смог туда
забраться безнаказанно.

Взрыв Змей не столько услышал, сколько почувствовал. Крыльцо
вздрогнуло, поддав их снизу крепким толчком. И тут же из круглых отдушин
мансарды вылетели длинные струи пыли. Будто огромный пылесос прорвало.
Змей подлетел, как подброшенный катапультой.
Сердце екнуло и бешено запрыгало в грудной клетке.
Подрыв! Ах, Пушной-Пушной! Не дай Бог! Что я твоей Татьяне скажу, когда
она придет своего мужа встречать: пятилетняя дочка у подола и двойняшки на
руках...
Бойцы рванулись было вовнутрь дома, откуда повалила пахнущая смертью
смесь все той же пыли и тротиловых газов.
- Стоять! Еще и вы нарветесь!... Я пойду. Смотрите по сторонам.
Змей, до боли сжав зубы и до рези в глазах всматриваясь под ноги,
осторожно вошел в прихожую. Свежая пыль припорошила следы Пушного, но
рубчатые следы его ботинок были все же видны на толстой подушке старых
наслоений. Вот по ним и ступал осторожно командир, готовясь увидеть в конце
этой цепочки, ведущей на верхние этажи, тело своего сапера.
Но это тело, азартно скаля зубы и на ходу сматывая фал саперной кошки,
уже само спускалось по деревянной лестнице навстречу Змею.
- Хитрые, твари! Но нас тоже не лохи учили! Я их заморочку убрал. Надо
в отряд смотаться, взять кое-что, будет им сюрпризик!
- Ты сначала скажи, что за сюрпризики ТЫ нам устраиваешь? А?!
- Да они там под обычной растяжкой противопехотную мину на
неизвлекаемость поставили. А я ее - кошечкой...
- Ты!... Кошечка! - Змею так захотелось треснуть брату-омоновцу по
радостно сверкающим зубам, что он аж отступил на шаг, от соблазна подальше.
- Ты нас предупредить не мог?! Мы тебя уже хоронить собрались!
- Да... что-то не подумал...
- Уф-ф-ф! - Змей вытер мокрый лоб, вышел на крыльцо и тяжело опустился
на грязные, но теплые, а главное, твердые, в отличие от его собственных ног,
доски. - Сигарету дайте!
Бойцы удивленно посмотрели на командира. Всем было известно, что он не
только сам не курил, но и курильщиков отрядных гонял за дым в кабинетах и за
бычки на заснеженных дорожках возле здания ОМОНа. Откуда им было знать, что
именно потому и воевал командир с курцами так беспощадно, что сам когда-то
смолил не по мелочи. И, бросив это пагубное занятие, стал очень тяжко
переносить 'вторяковый' дым, извергаемый другими.
Змей, отмахнувшись от зажигалки, сидел, вертел у себя под носом
пальцами с размятой сигаретой и потихоньку оттаивал, наслаждаясь запахом
хорошего табака, теплом, исходящим от крылечка, и покоем, возвращающимся в
перебулгаченную душу.
По улице мимо блокпоста тек почти непрерывный поток транспорта. Шли
люди. Досмотровая группа, закрыв лица от пыли матерчатыми косынками, уже
вовсю работала, выборочно проверяя машины и документы у водителей. Иногда
останавливали и пешеходов. Народ вел себя по-разному. Кто-то злился, кто-то
был равнодушен, кто-то улыбался и шутил.
А две девчонки-чеченки, лет по восемнадцати, построив глазки омоновцам,
оживившимся при их виде и решившим непременно проверить у них документы,
вдруг прыснули, а затем и вообще расхохотались в голос.
- Что у вас там написано? - одна из них показала пальцем за спину
бойцам.
Те оглянулись.
У въезда на территорию блокпоста на протянутой проволоке Мамочка гордо
развешивал непросохшие еще таблички.
Старшина услышал вопрос.
- Тут написано: 'Стой! Проход запрещен'. Не понятно, что ли?
Девчонки снова закатились смехом.
- Да что такое?
- Совсем не так!
- Ну, да?! Вот же, мне говорили... - Мамочка достал 'полнометражную'
табличку и помахал ею перед хохотуньями.
Те развеселились еще больше:
- Это вы сократили так?
- Ну...
- Это вы по-русски сократили... Тут про стрелять совсем ничего нету.
'Саца' - это 'стой'. А 'Чекх вала мегар дац'... Совсем по-русски тут не
скажешь. Но приблизительно, если все вместе читать по словам, то будет:
'Проходить быстро запрещено'. Наверное, ваши хотели, чтобы люди
останавливались для проверки. А без последних двух слов получается: 'Стой!
Проходи быстро'...

- Ну что, изобретатели? - после занятий по чеченскому языку Змей
окончательно отошел от последствий саперной 'тренировки'.
- А ну их! Ни разу не русские... - отмахнулся старшина.
- Вот то-то, брат. Это нам - первый урок. Помнишь: 'В чужой монастырь
со своим уставом'? А ведь нам, хочешь не хочешь, надо искать с этими людьми
общий язык. И не только в таких табличках...

x x x

Змей

Вот и закончилась наша первая боевая ночь в Грозном.
Закончилась без суеты, без страха. И если поцокали мои орлы зубами, то
не из-за пулявшей всю ночь по блоку 'биатлонки' и не из-за автоматчиков,
точно исполнивших прогноз старлея, а только от неожиданного после вчерашней
дневной жары ночного заморозка.
Так что, командир, через левое плечо поплюй, но, похоже, можешь себя
поздравить.
Пусть командировка только начинается. Пусть это всего лишь одна из
предназначенных твоему отряду сорока пяти ночей. Пусть война в любой момент
может подкинуть любой страшный сюрприз. Вон как с Дэном судьба обошлась. Не
удалось нам встретиться...
А все-таки ты готов. И орлы твои готовы.

А солнышко снова шпарит.
Воспоминания о ночном заморозке вместе с потом из-под 'Сферы' солеными
ручейками утекли. Даже странно подумать, что дома еще сугробы лежат и метели
вовсю буянят. Сейчас бы окрошечки холодненькой... Кстати, давеча, когда шли
на базу из ГУОШа, проезжали мимо рынка. Похоже, в Грозном народ действует по
правилу: война войной, а торговля по расписанию. На рынке народу полно, и
издалека видно, что прилавки зеленью забиты. А хочется зеленочки-то,
травки-силосу, витаминчиков! Правда, мужики в комендатуре говорили, что цены
еще высоковаты, надо чуть подождать. Да только дорога ложка к обеду. Когда
всего полно будет, то и охотка отойдет. А вот сейчас лучком зеленым в
солонку ткнуть да с черным хлебушком его! Или редисочкой свежей, ядреной
похрустеть... Все, сил нет, слюна аж фонтаном брызжет. И вообще: аль мы не
крутые, аль не заслужили?!
- Мамочка!
- Здесь, командир!
- Давай готовь машину и группу прикрытия. Смотаемся на рынок,
посмотрим, как тут народ живет. Да надо к обеду зелени набрать. А то мы, как
бригада вурдалаков, выглядим. Морды бледные, губы синие. В медицинские
учебники можно фотографироваться, в раздел про авитаминоз. Сколько тебе
времени нужно?
- Пять минут.
- Время пошло...
Пять - не пять, но через десять минут уже и 'Урал' у коменданта
выпросили, и сопровождение в полном боевом из-под брезента радостными
физиономиями сияет. Ну, понятное дело - весь цвет отряда здесь. Первый выход
в город, на оперативный простор. Это тебе не на блоке торчать, марсианские
пейзажи на грозненском асфальте рассматривать.

Рынок как рынок. Все та же туретчина, китайчатина, польский ширпотреб.
Все те же сникерсы-марсы-пепси-колы. Торгашки, в основном чеченки, галдят,
как положено. Зазывают, подначивают. По-русски почти все нормально говорят.
Только гласные потягивают, нараспев как-то. Шипящие очень любят. И букву 'в'
смешно выговаривают: губы в трубочку, как англичане свое 'дабл-ю', из-за
которого до сих пор Шерлок Холмс в разных изданиях бегает за злодеями то с
Уотсоном, то с Ватсоном.
Мужиков мало. Только мясо продают двое или трое. Да водку - один.
Несколько человек у стенок киосков на корточках сидят. Надо повнимательней
быть. А то в толпе и стрелять не надо. Сунут заточку под броник - ты еще по
инерции идти будешь, а твой 'приятель' уже испариться три раза успеет.
- Не разбегаться. Группой идем. Повнимательней.
Вот она, зелень кучерявая. Вот она, родимая. Тут надо Мамочку вперед
запускать. Ох, и мастер торговаться. Рожа уже в улыбке расплылась, глазенки
заблестели. В своей стихии человек.
Что-то с первой хозяйкой не сладились. Ну, понятно, кто же на Кавказе
товар с первого захода берет? Тут торговаться не уметь - себя не уважать.
Только делать это надо красиво. Не жлобства для, а искусства ради. Красивый
торг - это состязание поэтов!
Ну вот, тетка-покупательница весь кайф обломила! По виду своя, русачка.
Только странная какая-то, бледная, лицо, как испитое. Дерганая, похоже, с
легкой шизой. Мамочка со второй продавщицей уже целую сагу о молодой редиске
сложили, уже партию на два голоса без фортепьяно дружненько так стали
выводить... А эта подошла, теребит пучки: то ей не так, это - не эдак. Есть
такая категория рыночных посетителей. Им в удовольствие пройти,
поприценяться, ничего не купить, зато каждому продавцу его товар охаять.
Желчь слить. Обычно торгаши таких мгновенно вычисляют и либо игнорируют,
либо сразу отсылают подальше. Но наша чеченка вежливая оказалась. Хоть и
видно, что ничего эта тетка покупать не будет, хоть и сбила она нам торг
красивый, но не злится торговка, отвечает ей на все вопросы, разговаривает
вежливо. Наверное, боится русской при нас дерзить. То-то! Это вам не
дудаевские времена, когда о русских здесь любая мразь ноги вытирала, как
хотела. Теперь у них защитники есть
- Ну, вы будете брать что-нибудь? - Мамочка ухмыляется галантно.
- Нет, дорого. Что это за цена? С ума совсем сошли.
Женщина бережно кладет пучок редиски на место (что ж не швырнула для
полноты возмущения?) и, отвернувшись, уходит, наконец.
Ну ладно, и нам пора. Мамочка затаривается в два пакета, сбив цену чуть
не вполовину. Хозяйка торжественно, в знак признания его несомненного
таланта, еще три пучка укропа бесплатно вручает. Комплименты, обещания
теперь покупать зелень только у этой красавицы (благо ее джигита рядом нет),
аплодисменты, занавес...
А на базе уже борщ с тушеночкой доваривают. Сейчас мы туда укропчику,
чесноку меленько рубленного, да под лучок... Есть счастье на свете, люди
добрые!

Вон как наряд в столовой при виде роскоши такой развеселился. Так: пока
они борщ доводят до абсолютного совершенства, а столы - до уровня
фламандских натюрмортов, надо быстренько в комендатуру мотнуться. Турчанинов
обещал подготовить график патрулирования, да, если честно, и желание
поделиться первыми впечатлениями аж распирает...
Что-то нет Федорыча. Ни в штабной комнате, ни в спальне. Может, на
улице? В комендатуре аж три входа-выхода. Два со двора, для своих, третий
снаружи - к шлагбауму и пункту выдачи гуманитарки.
Точно, вот он. Возле шлагбаума с народом стоит. Откуда их столько?
Старики, женщины, некоторые с детьми. Есть и чеченцы, но в основном свои,
славяне. И тоже лица странные: мимика дерганая и блеск в глазах, как у той
женщины на рынке. Виктор Федорович им что-то объясняет. Мягко так, как
доктор тяжелобольным:
- Чуть-чуть подождите. Сейчас подойдет помощник по тылу. Обязательно
поможем. Хоть немножко, но поможем.
Ко мне направился. Надо расспросить, что тут за народное собрание.
- Здравствуй, дорогой. Как первая ночь на блоке? Без проблем? Ну и
молодцы. А у нас - вон видишь... Вот беда, беда! Посмотришь на людей, самому
три дня кусок в горло не лезет. А как всем помочь? Красный Крест только
рекламу себе создает, а реальная помощь - мизерная. Гуманитарку привозят -
ее всю сильненькие, да блатные растаскивают. Люди сутками в очередях стоят,
дождаться не могут, в обмороки падают. Чеченцам легче. У них родня в селах.
Кому совсем невмоготу - уезжают к своим. В городе все равно ни работы, ни
условий для нормальной жизни. А эти... пока бои шли, по подвалам сотнями от
голода и жажды умирали. Вышли из подвалов, а кто их накормит? Где квартиры
уцелели - мародеры прошлись. Рады последние вещи за банку тушенки отдать, а