Грипе Мария. Тайник теней

   Но он не улыбается ей в ответ.
   Каролина идет дальше и садится на скамейку в парке Хюмлегорден. Солнце клонится к закату, на холме Флоры расцвела голубая сцилла. Это удивительно красивое зрелище, но одиноким девушкам здесь нет отбоя от галантных кавалеров. Каролина бежит из парка прочь. И постепенно возвращается в родной квартал.
   В кинотеатре на улице Святого Павла вот-вот начнется вечерний показ, Каролина покупает билет и проскальзывает в зал в последнюю минуту. Уже потушили свет. В спешке Каролина забыла посмотреть, какой фильм будут сегодня показывать. Пусть это станет сюрпризом.
   Однако, хотя она почти во всем умеет найти что-нибудь интересное, на этот раз остается полностью равнодушной к фильму. Это так называемая «кинодрама» в восьми актах, или, как они называются, «в восьми сериях».
   Это убожество носит название «Изнуряющий огонь» и повествует о любви, если так можно выразиться, в крайне запутанных обстоятельствах. На сей раз даже хорошо, что не слышно, что они там говорят. Обычно Каролина любит сама выдумывать реплики для разных персонажей, но для этой белиберды и трудиться не стоит.
   Прежде с ней такого не случалось, и виновата ли в том Иоанна Лотарингская, которая до сих пор переполняет ее душу, или нет, но Каролина вдруг понимает, что просто-напросто не в состоянии досмотреть этот вздор до конца. И уходит из кинотеатра. Постаравшись пробраться между рядами как можно более незаметно.
   Зал не полон, но, поскольку у кресел откидные сиденья, все в ее ряду вынуждены подняться, чтобы пропустить ее. Поворачиваться спиной к людям невежливо, поэтому Каролина, беспрестанно извиняясь, встречает то один, то другой недовольный взгляд. Сиденья с грохотом хлопают по спинке кресел. Ужасно неприятно.
   И тут она снова сталкивается лицом к лицу с Соглядатаем. Второй раз за вечер! После того, как не видела его несколько недель! Должно быть, он вошел в зал еще позже, чем Каролина, ведь когда она проходила по ряду на свое место, она его не видела. А уж его бы она заметила.
   – Прошу прощения, – шепчет она ему.
   Он с серьезным видом кивает головой и на мгновение устремляет на нее взгляд. Каролина вновь пытается улыбнуться, но безответно. Соглядатай смотрит на нее так, как будто они не знакомы. Впрочем, они ведь и вправду не знакомы.
   На улице пустынно. Воздух прохладный и мягкий. Она решает немного подняться по улице и посмотреть на открывающийся оттуда вид. Светит луна, стоит чарующая тишина. Все вокруг – само совершенство.
   Но Иоанна ждет, Каролина должна скоро вернуться к ней. Но вначале она хочет чуть-чуть прогуляться по кладбищу. Она не была там уже так давно. Кажется, целую вечность.
   На этот раз она пойдет на могилу Никандера.
   По какой-то причине он похоронен вместе со Стагнелиусом, но никогда раньше Каролина не ходила туда из уважения к Никандеру, только из уважения к Стагнелиусу. Никандера Каролина не жалует. Она даже была несколько зла на него. Ведь это он перевел с немецкого «Орлеанскую деву». И Каролине совершенно не нравилось, как он с этим справился. Шиллер никогда не одобрил бы такой банальщины.
   Но, быть может, она несправедлива? Теперь, когда своей игрой Каролина может вдохнуть жизнь в слова Иоанны, ей перестало казаться, будто перевод так уж плох. И это надо каким-то образом показать Никандеру. Ведь ему, бедняжке, довелось прожить тяжелую жизнь.
   Впрочем, и у Стагнслиуса она была не легче.
   Но Стагнелиус был великим поэтом, и это должно было как-то помогать ему в жизни. Несмотря ни на что. Если только, конечно, он сам понимал, каким хорошим поэтом он был – возможно, что и не понимал, но все же собственное величие должно было хоть немножко скрашивать его существование. Ведь он должен был ощущать хотя бы радость творчества, не говоря уже о всем прочем.
   А ощущал ли когда-нибудь Никандер радость творчества? Принадлежал ли он к тем людям, которые довольны собой, восхищаясь и гордясь тем, что из них получилось хотя бы что-то? Некоторые люди вполне этим удовлетворяются. Но вряд ли Никандера постигло такое несчастье. Все же он был достаточно одаренным человеком, чтобы знать, где у него промахи.
   И в таком случае он должен был от этого страдать. Особенно когда его то и дело сравнивали со Стагнелиусом. И все же,
 
   Любовь – единственное спасение, Когда мы видим достоинства, превосходящие наши, У ближнего нашего.
 
   Каролина немного постояла возле надгробия, освещаемого лунным светом.
   На кладбище, кроме нее, ни одной живой души.
   Вокруг светло и немного тревожно. Необычайно романтично и совсем не страшно. А только восхитительно красиво.
   Ей так хочется простоять здесь до тех пор, пока не взойдет солнце и не займет место луны на небосводе. Но долг зовет.
 
   «Узнай меня, восстань; иди от стада; Господь тебя к иному призывает…»
 
   Иоанна ждет.
   Прежде чем покинуть кладбище, Каролина в последний раз обходит его. Небо светлое, и тени от деревьев в тихом танце сплетаются на посыпанной гравием дорожке.
   Как только Каролина подходит к калитке, из темноты прямо перед ней вырастает темная фигура. Луна освещает лицо. На мгновение их взгляды встречаются, затем Каролина и Соглядатай, пытаясь разойтись, делают шаг в одну и ту же сторону, преграждая друг другу путь. Это повторяется несколько раз.
   – Извините, – шепчет Каролина.
   В третий раз слегка улыбается, и в третий раз безответно. Он отступает назад и снова теряется в темноте, окружающей кладбище. А она спешит к себе домой.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

   «Дорогая К., поскольку ты, как я поняла, не запоминаешь своих снов, я подумала, что тебе будет интересно узнать, что тебе приснилось этой ночью.
   Как ты помнишь, вчера был уже поздний вечер, а ты все никак не хотела прервать работу и, когда наконец легла в постель, то никак не могла уснуть.
   Тогда ты встала и примерила одно из своих летних платьев. Ты довольно долго просидела у зеркала. О чем ты думала, я забыла, да и ты сама, наверно, вряд ли вспомнишь.
   Я полагаю, ты примерила то платье не просто так, правда?
   Потому что, как ты, возможно, помнишь, именно в этом платье ты обошла всех тогда в Замке Роз и призналась, что ты вовсе не Карл Якобссон, а Каролина. В таком случае то, что ты посреди ночи вынула именно это платье и примерила его, что-то означает.
   Или же это всего лишь твоя вечная тоска по лету?
   Как бы то ни было, через некоторое время ты снова разделась и легла в постель. И тогда ты наконец-то уснула и тебе начал сниться сон.
   Тебе снилось, будто ты опять сидишь на стуле перед зеркалом, одетая в то самое белое платье. В руке у тебя фотография Клары де Лето, ее портрет крупным планом, тот самый, который ты украла из квартиры на улице Сведенборга. Но ты не смотришь на него. Ты сидишь с фотографией на коленях, но взгляд твой устремлен на другое.
   Ты смотришь в зеркало. Но не на свое лицо, а на некую точку на темной стене за твоей спиной.
   Ты сидишь совершенно неподвижно, и через какое-то время тебя охватывает ощущение, будто ты и твое отражение, проникая сквозь зеркальную грань, меняетесь местами, и вот уже ты сидишь на стуле там, внутри зеркала, и смотришь сквозь него на свое отражение, которое тоже есть ты.
   И тогда время исчезает, и начинается вечность.
   В этом безвременье ты с трудом осознаешь саму себя, но, очнувшись от оцепенения, ты видишь открытую дверь в стене за твоей спиной, как раз на том самом месте, куда ты неотрывно смотрела все это время. Ты не заметила, как и когда открылась эта дверь. В действительности никакой двери нет. Твоя квартира ограничивается этой стеной. А за ней – задний двор.
   Сквозь проем двери льется белый свет. Куда более яркий, чем тот, который исходит от керосиновой лампы на столике рядом с тобой. Ты не можешь отвести глаз от этой двери. От двери, которая находится в зеркале. Свет становится ярче и едва не слепит глаза, но ты все равно не можешь отвести взгляда. Ты ждешь – что-то должно произойти.
   И вдруг в проеме двери появляется темная женская фигура. Но в комнату она не проходит. Она остается за порогом, в ослепительном свете. На должном расстоянии. Возможно, она тебя не замечает. Но ты видишь ее четко, ты узнаешь ее. Она же не может ничего знать о тебе. Ведь она умерла прежде, чем ты родилась.
   Тебе не страшно, но все-таки ты не можешь удержаться, чтобы не оглянуться. И дверь тут же исчезает. Ты видишь только стену.
   Ты вновь поворачиваешься к зеркалу. Дверь снова оказывается на месте. Белый свет становится еще ярче, и женщина делает шаг в комнату.
   Ты опять мгновенно поворачиваешься на стуле назад, но все повторяется.
   Дверь существует только в зеркале. Как и женщина.
   Когда ты это понимаешь, ты просыпаешься. Ты хочешь снова заснуть, но я бужу тебя, чтобы ты записала все это. Ты об этом не знаешь. Ты думаешь, что спишь, ты и понятия не имеешь о том, что сидишь за столом и записываешь сон. И это тоже своего рода сон.
   Закончив писать, ты опять ложишься в постель и видишь другой сон.
   На этот раз тебе снится, что ты выходишь из дома, на улице весна и яркий свет, ты идешь, чтобы восполнить нечто, что ты упустила. Или от чего была вынуждена отказаться. Я имею в виду духовный рост, посещение выставок и прочего в том же роде.
   Но прежде ты должна посетить некую могилу. Это необходимо, ты так чувствуешь, но не очень знаешь, о чьей могиле идет речь. А также где она находится. Так что ты идешь, можно сказать, вслепую. И вдруг посреди улицы перед тобой разверзается огромная яма. Это могила, она открыта и глубока, как бездна. Ты едва не падаешь в нее, но в последний момент спохватываешься и с долю секунды балансируешь на ее краю.
   Могила эта, как я уже упоминала, находится прямо посреди улицы, но видишь ее только ты; мимо тебя туда-сюда снуют люди, и никто не замечает ничего странного. Кажется, они не замечают и тебя тоже, они идут себе прямо над могилой, словно по мостовой, и никто туда не падает. Это не могила, а настоящая пропасть, огромная, прямоугольная, выложенная внутри камнями. Вниз ведет отвесная лестница без перил. По склеп этот пуст. На дне нет гроба. На дне просто ничего нет.
   И вот ты спускаешься по лестнице вниз, чтобы узнать, кто же здесь похоронен.
   К тому же тебе непременно нужно посетить эту могилу.
   Чтобы ты могла сказать, что была там, если кто-нибудь спросит.
   И вдруг сердце у тебя словно уходит в пятки.
   На каменном полу склепа лежит мертвая птица.
   Тебе делается не по себе, как это всегда с тобой бывает, когда ты видишь мертвых птиц. Это щегол, который, вероятно, залетел сюда вниз случайно и не смог выбраться наверх. Тельце его уже окаменело, и помочь ему уже невозможно. Но ты тем не менее поднимаешь мертвую птицу, чтобы похоронить ее в мягкой земле.
   Но щегол оказывается невероятно тяжелым.
   Потому что он вообще никогда не летал.
   Это не мертвая птица. Это фигурка, выточенная из камня, красивая и искусная вещица, сделанная неким мастером, наверно, очень давно. Цвета, в которые она выкрашена, очень живые и естественные. Вместо глаз вставлены маленькие блестящие черные агаты, которые смотрят на тебя так мудро, словно повидали все на свете. И все же это всего лишь кусочек камня, которому никогда не суждено было летать.
   Как же здесь оказалась эта птица? И зачем?
   Может, это дар умершему? Принесенный тысячу лет назад тому, чьи останки давно истлели?
   Но что бы ни случилось с этой птицей, была ли она когда-либо живой или нет, здесь ей не место! Ты поспешно засовываешь ее в карман и вихрем несешься по лестнице назад, к весеннему солнцу.
   В следующее мгновение ты оказываешься на какой-то выставке.
   Она находится в длинном, похожем на коридор, помещении со стеклянной крышей, сквозь которую проникает свет. В начале и в конце коридора по входу. Картины висят в один ряд по обеим стенам на одной и той же высоте, параллельно друг другу. На всех картинах изображены только цветы. Очень красивые и старательно выписанные. Они чем-то напоминают цветы на черной кожаной шкатулке, той самой, с цитатами из Библии, которую Розильда получила от Амалии. Переступая через порог, ты чувствуешь легкий аромат ладана.
   Ты останавливаешься и стоишь несколько секунд, чтобы окинуть взглядом зал. Солнечный свет струится сквозь крышу, но вместе с ним в воздухе висит нечто, похожее на моросящий дождик. Это для цветов, понимаешь ты, какая-то система орошения.
   Зрелище это настолько ошеломляющее, что от красоты у тебя захватывает дух, и ты делаешь глубокий вдох, прежде чем двинуться вперед рассматривать картины.
   Ты не торопишься. Идешь зигзагом от картины к картине, чтобы вблизи рассмотреть все детали. И чем ближе ты подходишь к картинам, тем прекраснее они тебе кажутся. На каждой изображено несметное количество различных цветов, и каждый цветок настолько живой, что ты не можешь удержаться, чтобы не вдохнуть его запах, но каждый раз ощущаешь лишь аромат ладана. Тебя это огорчает.
   Но ты все равно заворожена этим зрелищем. Оно так сильно потрясает тебя, что ты и не замечаешь, что бродишь по этой выставке уже не в одиночестве, как думала раньше.
   Прямо за твоей спиной ходит молодой человек, он пришел сюда вскоре после тебя. Можно подумать, что вы с ним знакомы, потому что он следует за тобой по пятам, внимательнее рассматривая те цветы, которые тебе понравились больше других. Когда ты отходишь от одной картины, чтобы перейти к другой, происходит нечто примечательное.
   Молодой человек подходит к картине и слегка дотрагивается до тех цветов, которые ты рассматривала. В ту же минуту цветы словно прорастают сквозь холст, и юноша срывает их. И хотя с каждой картины исчезает по нескольку цветков, это совершенно не заметно. Картины настолько густо усыпаны цветами, что, сколько ни собирай, их меньше не станет.
   А тебе все это невдомек, ты ничего не слышишь и не видишь, ты просто наслаждаешься всей этой красотой и вдыхаешь ее. Ты идешь, ничего не подозревая. И посмотрев последнюю картину, исчезаешь за дверью на противоположной стороне коридора.
   Оказавшись на улице, ты видишь, что молодой человек уже ждет тебя неподалеку с букетом живых, источающих аромат цветов. Вначале ты, заметив его, хочешь пройти мимо, но он окликает тебя.
   – Прошу вас, – произносит он, протягивая тебе цветы.
   Они такие свежие и кажутся даже еще красивее, чем те, которые ты видела на выставке.
   Ты берешь букет, слегка киваешь головой в знак благодарности и идешь дальше гордо, как королева.
   Пройдя несколько шагов, ты вспоминаешь про птицу. Все это время ты ощущала, как она оттягивает тебе карман. Но теперь карман вдруг словно опустел: ты вздрагиваешь в испуге, что потеряла птицу, и поспешно засовываешь руку в карман юбки.
   Слава богу! Она там.
   Но какой легкой она стала! Когда ты берешь ее в руки, она уже больше не каменная. Это уже не искусная поделка.
   Это маленькая мертвая птичка, которая когда-то была живой. От горя холодеет твое сердце. И руки. Холод источает птица, и ты решаешь, что должна немедленно похоронить ее, пока цветы, которые тебе подарили, не успели завять. Но не в этой огромной каменной могиле посреди улицы, нет, пусть эта птичка найдет последнее пристанище на кладбище, рядом со Стагнелиусом и Никандером.
   И вот ты бежишь на кладбище, держа в руках мертвого щегла.
   Придя на могилу поэтов, ты откладываешь его в сторону и падаешь на колени, чтобы выкопать ямку. У тебя нет лопаты, и тебе приходится копать руками. Пальцы твои коченеют, но тебе удается вырыть маленькую могилку рядом с высоким надгробным камнем.
   Когда же ты вновь берешь птичку, чтобы опустить ее в землю, она уже оказывается вовсе не холодной, она источает тепло, и руки твои в один миг согреваются. Птица снова преобразилась и ожила.
   Она сидит в ямке между твоих рук и смотрит на тебя мудрыми глазками. Она дарит тебе свое тепло, а ты даришь ей свое.
   Но через мгновение птичка вздрагивает и раскрывает крылышки.
   Восторженно чирикнув, она взмывает прямо в воздух, летит прочь и вскоре навсегда исчезает в весеннем небе.
   Пораженная, ты смотришь ей вслед, пока она маленькой точкой не исчезает в синеве.
   Тогда ты поднимаешься с земли. Не можешь же ты все время здесь сидеть. Надо торопиться домой. Ведь у тебя так много дел.
   На прощание ты берешь букет и зарываешься лицом в цветы.
   Как же чудесно они пахнут!
   Они должны остаться здесь. Здесь им место.
   У Карла Августа Никандера и Эрика Юхана Стагнелиуса.
   В этот миг, как раз, когда ты отнимаешь цветы от лица, ты видишь перед собой пару глаз, и тот, кто стоит перед тобой, тихо говорит:
   – Фрекен Каролина! Вы не помните меня. Но я из вашего прошлого, от меня вам не уйти.
   Это Соглядатай.
   Ты должна была догадаться об этом еще тогда, когда брала у него букет, но тебе это и в голову не пришло. А сейчас у тебя нет на него времени.
   – Прошу прощения, – произносишь ты и оставляешь цветы на могиле. А затем поспешно убегаешь прочь.
   Да, вот такими были твои сны этой ночью, Каролина.
   Я постаралась передать их так точно, как смогла. Если я что-то позабыла, ты наверняка вспомнишь сама.
   Больше мне нечего добавить, кроме того, что ты должна вскоре вспомнить, кто же он, твой Соглядатай.
   С приветом,
   Сага».
 
   «Дорогая Сага!
   Я только что проснулась и прочла твое письмо. Ты действительно молодец, что записала сон. Ведь я сама помню его смутно.
   И вот он лежит передо мной, записанный твоим весьма аккуратным почерком, который куда более ровный и красивый, чем мой.
   Забавно, что мы пишем такими разными почерками, ты и я.
   Ты словно наслаждаешься, выводя каждую буковку. Это чем-то сродни вышивке.
   Я же, напротив, всегда спешу и вовсе не думаю о том, как это будет выглядеть на бумаге.
   К тому же ты, похоже, любишь оставаться неузнанной и потому, когда пишешь письма, стараешься держаться в тени. А я не стараюсь скрываться. Я не боюсь дневного света, и ты, видно, тоже. Хотя сейчас ты и интересуешься больше нашим ночным «я».
   Может, ты посчитала своим долгом разобраться в моих снах? Но разве они в таком случае не твои тоже? Не наши общие? Или же ты каким-то образом не признаешь их своими?
   Когда-нибудь я все же разгадаю тебя, Сага. А ты, надеюсь, разгадаешь меня. Во всяком случае, мне кажется, что мы больше не движемся в разные стороны. И однажды мы встретимся и станем друзьями.
   Как тебе известно, последние несколько дней я провела в полном одиночестве. Ходила в четырех стенах одна-одинешенька. С тех пор как мама и Розильда приехали в Стокгольм, так много всего случилось и с ними, и с Гердой, и с детьми.
   Все это было важно. И как водится, я позволила себе настолько погрузиться в их жизнь и заботы, что позабыла о своих собственных. Со мной так часто бывает, общаясь с другими людьми, я отдаляюсь от самой себя.
   Хотя что в этом необычного? Стоит ли раздувать из мухи слона? Всякий может иногда забыть о самом себе.
   Это чистая правда. Со мной это иной раз происходило. Потому что я знаю, в чем разница между тем и другим. Между тем, чтобы забыть, и тем, чтобы отказаться.
   Взгляни, например, на Берту! Она действительно мастерски умеет держаться незаметно и забывать о себе ради других – но она делает это правильно.
   Потому что в ее случае речь идет совсем о других вещах, чем в моем.
   Когда она забывает о себе, это не означает, что она на мгновение отказывается от своей личности. Скорее наоборот.
   Она поступает так совершенно осознанно, и для нее это естественно. Хотя со стороны и кажется, что она полностью забывает о себе, на самом деле это лишь поверхностное впечатление, потому что для Берты ее «я» постоянно вместе с ней: во всем, за что бы она ни бралась и что бы ни делала, всегда есть частичка ее самой.
   Я же, напротив, – чтобы суметь перевоплотиться в другого человека – должна для самой себя почти что перестать существовать. Это ужасно, это сродни какому-то изъяну характера. Не знаю, быть может, это как-то связано с моей профессией? Наверно, именно поэтому я решила стать актрисой. Чтобы преодолеть в себе это злосчастное качество. Не знаю. В любом случае это малоприятная черта. Полная противоречий и непостижимая разумом.
   Истина, к сожалению, состоит в том, что я никогда не могу забыть о себе.
   Даже в минуты, когда я до такой степени погружаюсь в образы других людей, что сама перестаю существовать, я все равно мучительно осознаю все, что со мной происходит. Мне кажется, что я должна и в самом деле отказаться от самой себя, когда нахожусь с другими людьми. Это причиняет мне страдание.
   Звучит слишком претенциозно, знаю, но я не могу подобрать других слов.
   Если я к тому же скажу, что не могу бороться с самой собой, что у меня не хватает сил, то ведь никто этому не поверит, потому что всегда сражаюсь за свою свободу когтями и зубами. Но все же именно так оно и есть. Никто не знает, что происходит внутри меня потом – после того, как я посражалась вволю. Когда сила оставляет меня и я чувствую, что должна ответить за свои метания, расплатиться за них дважды двойной ценой.
   Вместо того, чтобы просто-напросто сделать так, как Берта, которая тоже постоянно предъявляет к себе высокие требования – как и я к ней.
   Берта гораздо умнее меня. Она соответствует всем требованиям и ожиданиям и таким образом может избавиться от них. Хоп! И она уже не должна расплачиваться по бесконечным счетам. А я должна.
   Поэтому проходит так много времени прежде, чем я смогу опять вернуться к самой себе.
   Именно поэтому теперь я сперва хорошенько подумаю, прежде чем броситься в пучину сложных людских взаимоотношений. И неважно, каковы эти отношения, я сторонюсь даже простого общения с другими людьми. Потому что даже если не все люди важны для меня так, как мои родственники, общение с любым другим человеком действует на меня угнетающе.
   Единственным лекарством тогда становится полнейшее одиночество. Во всяком случае тогда, когда я работаю над какой-нибудь важной ролью, и сейчас меня по-настоящему интересует только работа.
   Одним словом – чтобы не отказаться от самой себя, я должна отказаться от других людей.
   В настоящее время из этого правила существует только одно исключение – Ингеборг.
   По ней я иногда даже скучаю, однако наши отношения – это прежде всего совместная работа.
   Хотя нет, не совсем так… Ингеборг значит для меня больше.
   А вот товарищи по театральной школе напротив, они – часть моей работы и потому не могут помешать мне. Даже Давид со своей влюбленностью. Она тоже принадлежит театру, и к тому же сейчас его любовь уже не такая навязчивая, как прежде.
   Но наша дружба, моя и Ингеборг, продолжает крепнуть. Мы необходимы друг другу, и самое прекрасное в нашем единении то, что оно затрагивает и работу.
   Мы уже давно не работали вместе, и вот сегодня мы снова встретимся!
   Только мы вдвоем, и никого больше. Наконец-то!
   Я пишу эти строки в ожидании Ингеборг, она может в любую минуту прийти.
   Мы пойдем гулять, дышать весенним воздухом и разговаривать. Или же молчать, если нам так захочется. Когда люди не виделись так долго, им иногда бывает нужно вначале немного помолчать.
   Так обычно бывало у нас с Бертой. Когда мы расставались на долгое время, должны были помолчать по крайней мере несколько часов, прежде чем могли снова свободно заговорить. Иначе нам было легко повздорить. Раньше я ужасно расстраивалась из-за этого и считала, что мы стали безнадежно далеки друг от друга. Но дело было не в этом. Теперь я это знаю и не переживаю больше.
   Когда придет Ингеборг, нужно вести себя сдержанно. Я настолько теряю голову от радости, что мне хочется броситься к ней в объятия и закружиться с ней в диком танце. Таково было мое поведение раньше, тогда мне все время казалось, что другие должны чувствовать то же, что и я. Но так редко бывает, и я уже не повторю этой ошибки.
   Тише!
   Я слышу чьи-то шаги на лестнице.
   Да! Это она!
   В дверь стучат. «Тук». И еще раз «тук-тук».
   – Минутку! – кричу я, стараясь сделать вид, что занята. И немного рассеянна.
   Я не бросаю перо и не кидаюсь к двери, как мне больше всего хотелось бы.
   Но я спокойно заканчиваю писать эти строки…
   Я поистине владею собой!
   А сейчас я положу перо в чернильницу, тихо и аккуратно, и пойду открывать дверь…
   Вот так!
   (В тот же день. Много часов спустя.)
   Как говорится, человек на земле предполагает, а бог в небесах располагает!
   Как ты думаешь, Сага, что произошло?
   Да-да, я сделала все точно так, как намеревалась. Спокойно подошла к двери, повернула в замке ключ и открыла.
   На пороге стояла Ингеборг!
   Мы молча смотрели друг на друга. Я сделала шаг назад. Вежливо пригласила ее войти.
   И тут Ингеборг сделала как раз то, что мне самой хотелось, но я не осмеливалась, потому что думала, что знаю, как будет лучше. Ингеборг раскрыла руки, чтобы обнять меня.
   – Дорогая, как я скучала по тебе!
   И мы бросились друг другу в объятия и закружились, как юла.
   Позже, немного успокоившись, мы сели поболтать.
   Все было совершенно как обычно.
   Ингеборг многому научилась как актриса. И я, как оказалось, тоже, хотя не имела об этом никакого представления. Я думала, что все это время занималась другими, безусловно важными, но не имеющими отношения к театру делами. Но видно, актер почти из всего способен извлечь пользу для своего ремесла.
   Слова из наших уст лились рекой. Казалось, будто мы просто возобновили разговор, прерванный минуту – или, может, две минуты назад.