Грипе Мария. Тайник теней

   Остановимся на фотографии дедушки. Той самой любительской карточке, которую она вчера отыскала в маминой квартире. Которую Каролине хочется увеличить.
   И она ставит ее рядом с папиной фотографией.
   Потом долго стоит, переводя взгляд с одной фотографии на другую. Они, дедушка и папа, принадлежат разным поколениям, но на этих снимках они примерно одного возраста. У обоих есть по дочери: у одного – Лидия, у другого – Каролина. Ни на одной из фотографий девочки нет, но чувствуется ее присутствие.
   Как интересно все это сопоставлять!
   Дедушка улыбается и протягивает руки. Через мгновение в его объятиях окажется дочка. Это заметно по его глазам, которые преисполнены нежностью. Руки сто излучают неописуемое спокойствие и надежность. Замечательная фотография.
   Когда Каролина берет другую карточку, ту, которую она всегда считала самым дорогим и ценным из всего, что у нее имеется, – ту, где изображен папа, – то она предстает перед ней совсем по-другому. Если присмотреться, то можно заметить, что папа на ней держится несколько неестественно. Никогда прежде она об этом не задумывалась.
   На дедушкиной фотографии между отцом и ребенком нет и тени сомнения, которая, к сожалению, присутствует на папиной фотографии. Папа не раскрыл своих объятий малышке, что стоит перед ним. Он, может, и хотел бы, но сомневается, что имеет на это право. Поэтому он пытается перевести все в шутку. Его поведение наигранно. Жест со шляпой – приглашающий, но в то же время сдержанный. Натянутый. Папа хочет, но не осмеливается. Вместо этого он шутит. Как это всегда делают взрослые, когда чувствуют себя неуверенно.
   Так они – папа и дочка – приближаются друг к другу. Оба настороже. Ребенок, безусловно, тоже напряжен и взвинчен. Все овеяно атмосферой игры в кошки-мышки. Эта игра продолжалась некоторое время, и фотография снята как раз в то мгновение, когда ребенок уже не в силах сдерживать себя.
   Сейчас девочка подбежит, схватит сверток и под восхищенные возгласы родителей раскроет его. Зайчик окажется в центре всеобщего внимания. «Ах, какой миленький! Ты когда-нибудь видела такого замечательного зайчика? Разве ты не хочешь поблагодарить дядю?» – говорит мама.
   Хотя ее-то и нет на снимке – это ведь она держит фотоаппарат, – Каролина слышит ее голос где-то на заднем плане. Тогда ей был всего лишь годик, но кто знает, может, она каким-то мистическим, подсознательным образом все равно помнит это событие? Так ей, во всяком случае, кажется. Где-то в глубине ее души что-то шевелится, голоса превращаются в слова, картинки связываются в полузабытые воспоминания. И вот она вспоминает, как…
   Кто-то стучит в дверь!
   Каролина очнулась. Кто бы это мог быть?
   Ах да, Ингеборг! Они ведь должны вернуть друг другу подарки.
   Каролина поспешно хватает фотографию папы и бросает в верхний ящик комода. Вместе с Надей и Роландом. Их тоже нужно спрятать. Но Берта пусть останется. И дедушка. Этого достаточно.
   Каролина на минуту задерживается перед зеркалом, поправляет прическу и «надевает» соответствующее выражение лица. Боже мой, как быстро промчалось время!
   Она открывает дверь – на пороге стоит Ингеборг, протягивая ей голубой гиацинт.
   – Счастливого тебе Рождества, Каролина!
   – Спасибо. А ты не зайдешь?
   – Ну разве что ненадолго.
   Ингеборг кладет свою сумку, расшнуровывает и снимает ботинки, заходит в комнату.
   – А почему ты не снимешь пальто?
   – У меня мало времени. Мне так много нужно успеть… Ведь сегодня сочельник.
   – Да, сочельник…
   Но все же она снимает пальто и остается в красном шерстяном платье, которое словно озаряет комнату и сразу же создает праздничное, рождественское настроение.
   Каролина приходит в восторг и просит ее подержать гиацинт. Ингеборг с удивлением смотрит на нее.
   – Но это же тебе!
   – Да-да, спасибо. Я просто хочу полюбоваться гиацинтом на фоне твоего платья. Голубое на красном.
   Она берет Ингеборг за руку и подводит ее к зеркалу.
   – Видишь? Правда, красиво?
   Ингеборг кивает и оглядывается по сторонам.
   – Как здесь много зеркал!
   – Да. Они ведь нужны в нашей профессии. Чтобы видеть себя со стороны. Как тебя видят другие.
   – Ах, вот как…
   Ингеборг отдает гиацинт. Взгляд у нее задумчивый.
   Ей кажется, что человек не может увидеть себя чужими глазами. Когда она сама разучивает роли, то никогда не пользуется зеркалами. Она работает совсем по-другому. Никогда не пытается наблюдать за собой со стороны. Доверяется собственному чутью, работает непосредственно с собой, изнутри, и тогда зеркало становится помехой. Она, наоборот, старается избегать зеркал. Чтобы они не мешали. Ей легко отвлечься. И она не терпит, когда за ней кто-то наблюдает.
   Надо же! Какой разный подход!
   Работая над ролью, Ингеборг ни капельки не волнуется о том, что в результате увидят зрители, в это время она совсем не думает о них. Впрочем, Каролина, не думая о зрителях нарочно, все же принимает их в расчет. И прежде всего ей кажется, что когда она играет по-настоящему, то становится напрямую зависимой от зрителей. Однако управлять собой не позволяет.
   – Но ведь все это делается в первую очередь ради зрителей, не так ли?
   – Не только ради них, – возражает Ингеборг, – для тебя самой это не менее важно.
   Они усаживаются, между ними завязывается интересная и увлекательная беседа, и они не замечают, как проходит время – внезапно Ингеборг спохватывается:
   – Боже мой! Уже темнеет! А мне нужно было так много успеть.
   – Да, и мне тоже…
   С серьезными лицами они смотрят друг на друга. Но тут Каролина не удерживается и прыскает со смеху.
   – А что на самом деле нам нужно успеть? – говорит она. – Ты не знаешь?
   Ингеборг неуверенно смотрит на нее.
   – У меня так много… – начинает она. Но вдруг осекается и тоже начинает смеяться. – А что?
   – Да ничего… Может, хочешь чаю?
   Ингеборг подбирает юбку и делает книксен.
   – Спасибо, с удовольствием.
   Она берет свою сумку. Небольшую, но, как оказалось, очень вместительную, и начинает доставать из нее один кулек за другим.
   – У меня есть гостинцы, – поясняет она. – Я только что от старенькой тетушки… Вот, смотри, не могу же я одна все это съесть.
   На столе появляются печенье, фрукты, конфеты. Но Каролина хочет ее остановить.
   – Да нет же, оставь это себе. Съешь потом сама. Ведь я испекла кекс.
   Они зажигают свечи.
   Пока Каролина достает чашки и блюдца и накрывает на стол, Ингеборг обходит комнату, с интересом ее разглядывая.
   – А ты живешь одна?
   – Да.
   – А я думала, ты живешь с мамой.
   – Вначале мы жили вместе. В другой квартире. Потом она вернулась в свое загородное поместье, а я переехала сюда.
   – Я тоже живу одна. Я всегда жила одна с тех пор, как стала взрослой. Иначе, как мне кажется, человеку трудно развиваться. Особенно в нашей профессии. А тебе мешает, когда вокруг тебя люди?
   – Да вроде нет… Ты хочешь сахар или мед к чаю?
   – Нет, спасибо, ни то ни другое. А тебе трудно быть одной?
   – Нет. А тебе?
   – Конечно, нет. Думаешь, я стала бы справлять Рождество в одиночестве?
   Ингеборг подходит к комоду. Каролина нарезает кекс.
   – В нашей профессии нам никогда не удастся обрести настоящее одиночество, – с усмешкой говорит она.
   – Что ты имеешь в виду?
   – Мы ведь постоянно окружены персонажами, которых играем. Иногда мне кажется, что весь дом заполнен людьми, которые толпятся вокруг меня.
   И без умолку болтают! Голова от них просто кругом идет.
   Ингеборг смеется. Она собирается что-то сказать, но замолкает, и Каролина продолжает:
   – В такие дни я убегаю на кладбище, оно здесь неподалеку. Там тоже полно людей. Но они мертвы и потому молчат.
   Ингеборг не отвечает. Взгляд ее устремлен на фотографии на комоде.
   – Они уже прожили жизнь, – продолжает рассуждать Каролина. – Наверно, знать, что ты прожил жизнь, – это приятно.
   – Что? Кто прожил жизнь?
   Взгляд Ингеборг вдруг становится рассеянным.
   – Те, кто уже умер, – поясняет Каролина. Ингеборг вдруг вскрикивает:
   – Разве ты знаешь?..
   Но поспешно обрывает себя – Каролина оборачивается.
   Ингеборг держит в руке фотографию Берты.
   – Знаю кого?.. – спрашивает Каролина. Ингеборг равнодушно ставит на место фотографию Берты и берет вместо нее фотографию дедушки.
   – Это твой папа?
   – Нет, дедушка. Так кого, ты сказала, я должна была знать?
   – Да так, неважно. Я просто вспомнила об одном человеке, которого когда-то знала. Но ты вряд ли с ней знакома. Просто кое-что пришло в голову.
   Она ставит на место фотографию дедушки и отходит от комода.
   Каролина заканчивает сервировку стола. Гиацинт тоже должен там уместиться, но не слишком близко к свечам, поэтому она отодвигает его в сторону и переставляет чашки. Чай уже заварился. Каролина разливает его.
   – Прошу к столу!
   Ингеборг придвигает стулья, а Каролина тем временем подкладывает дров в печь, пламя снова занимается, поленья начинают уютно потрескивать. Девушки садятся за стол и продолжают разговор о театре.
   За окном снегопад. Смеркается.
   Внезапно Каролина вспоминает, что хотела зажечь свечи на кладбище. На тех одиноких могилках, которые никто не посещает.
   – Мне нужно ненадолго выйти на улицу, – говорит она Ингеборг.
   – Ты хочешь, чтобы я пошла домой?
   – Нет, но если хочешь, пойдем.
   На улице ни души. Но почти в каждом окне горят свечи. Неожиданно раздастся звон колокольчиков, и на улицу выкатывают сани, битком набитые празднично одетыми людьми, с орущим во всю глотку рождественским гномом на козлах.
   – Не верится, что в мире идет война, – говорит Ингеборг.
   Да, действительно, не верится.
   Над могильными плитами сгущается вечер. На кладбище горит не так уж много свечей – Каролина так и думала.
   – Ты хотела пойти к какой-то определенной могиле? – спрашивает Ингеборг.
   Каролина рассказывает все как есть: она хочет зажечь свечи на тех могилах, которые уже давно никто не посещал. Их можно отличить по снегу – возле них нет следов. Прекрасная идея, считает Ингеборг. У нее дома полно свечей. Можно прийти сюда еще. Каролина радуется, услышав такие слова. Ведь это означает, что Ингеборг хочет с ней дружить.
   Они обходят кладбище и читают надписи на плитах.
   – Здесь похоронен маленький ребенок, – говорит Ингеборг.
   Они ставят свечку. И у них возникает идея слепить для малыша снеговика. Сначала они хотят вылепить обыкновенного снеговика, но Ингеборг придумывает, как слепить красивую юбку, и получается снежная баба. Снег мокрый, податливый и лепится легко. Можно даже сделать волосы на голове у снежной бабы. В конце концов у нее даже появляются крылья, и она становится похожей на ангела. Затем они берут с могилы свечку – пусть лучше ангел держит ее в руках.
   Когда Каролина и Ингеборг зажигают свечу, позади ангела появляется тень, которая начинает трепетать над могильной плитой как живая. Довольные своим творением, девушки продолжают обход кладбища и лепят новых снежных ангелов на других детских могилках.
   – Мы с тобой, верно, не наигрались в детстве, – смеется Каролина.
   – Это уж точно, ведь у меня были такие старые родители…
   – А у меня их все равно что не было. Если уж на то пошло.
   Обе единодушно считают, что дети, у которых нет настоящих родителей, не могут играть в детстве. Или, во всяком случае, не могут наиграться вдоволь. Поэтому сейчас им придется наверстать упущенное!
   – Ну и пусть, нас все равно никто не видит! – говорит Ингеборг и кружится в танце. – Станем же снова детьми, Каролина!
   На одном краю кладбища снег лежит ровный, белый, нетронутый. Могил здесь нет. Девушки осторожно ложатся на спину, раскидывают в стороны руки и ноги, и на снегу остается отпечаток двух летящих ангелов в широких юбках.
   Выглядит красиво и необыкновенно.
   Неподалеку горит уличный фонарь, его пламя мягко освещает ангелов.
   Прежде чем покинуть кладбище, девушки идут к могиле Стагнелиуса^[7]. Здесь темно, и они зажигают свечку и для него. Вообще-то могила Стагнелиуса не запущена, но сегодня, в сочельник, здесь, судя по всему, никого не было.
   Когда они заканчивали свой обход и собирались уходить, Ингеборг вдруг предложила:
   – Пойдем теперь ко мне?
   Каролина медлит с ответом. Она раздумывает, и Ингеборг поспешно добавляет:
   – Или тебе хочется побыть одной?
   Но Каролина сама не знает, чего ей хочется. Она полагала, что после кладбища они вернутся к ней. Дома много еды, хватит им обеим. Из Замка Роз пришла большая продуктовая посылка.
   – Ты можешь остаться у меня ночевать, – говорит Ингеборг. – У меня много места. А завтра мы могли бы сходить к рождественской заутрене…

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

   «Сага!
   Ответь мне сразу! Я была неправа?
   Мне нужно было пойти домой к Ингеборг?
   Я ужасно раскаиваюсь. Почему я вдруг развернулась и ушла? Сама не понимаю. Но это случилось непроизвольно. Я просто ушла и все, и этим сама себя огорошила не меньше, чем Ингеборг.
   Что она теперь подумает?! Ведь нам было так хорошо!
   Но знаешь, мне кажется, я поступила так вот почему.
   Я обнаружила в себе новый страх. Я стала ужасно бояться все испортить… Когда в моей жизни случаются какие-нибудь прекрасные и удивительные мгновения, то мне, разумеется, больше всего на свете хочется удержать их навечно, но ведь это невозможно.
   Всему в жизни рано или поздно приходит конец.
   А я не хочу дожидаться конца. Боюсь, что он наступит в неподходящий момент. Слишком поздно – или слишком рано. И тебя начнет снедать гнетущее чувство – то ли тоски, то ли неудовлетворенности. И тогда все прекрасное отходит в тень. Начинаешь испытывать чувство собственного поражения, вот я и не захотела подвергать этим мукам себя и Ингеборг.
   Поэтому я все обрываю сама! Чтобы защитить нас обеих.
   Понимаешь?
   Раньше я выжимала из жизни все до последней капли. Меня не заботило, почувствую ли я позже горький привкус. Я жила настоящим. Возможно, и не всегда в настоящем, одно не обязательно обусловливает другое, я искоса заглядывала как в будущее, так и в прошедшее, но жила исключительно настоящим моментом.
   Сейчас я больше не осмеливаюсь так жить.
   Когда все обстоит как нельзя лучше, я вдруг начинаю бояться, что это может повернуться не в ту сторону. Тогда я все обрываю и убегаю прочь.
   Если бы я только могла понять, почему ни в чем не могу найти золотую середину.
   Наверное, я обидела Ингеборг! А как раз этого я хотела меньше всего на свете.
   Когда она так любезно предложила мне переночевать у нее, я вдруг отрезала, что хочу провести Рождество в одиночестве.
   – Как, впрочем, и ты тоже, насколько я понимаю! – сказала я. – Счастливого тебе Рождества! – И убежала.
   И теперь я сижу одна!
   С рождественским сыром! И рождественской колбасой! И рождественской выпечкой! И мне кусок в рот не лезет.
   С «Императором португальским», «Пер Гюнтом» и последним номером «Сценического искусства». И ни строчки не понимаю из того, что читаю.
   И как только можно все так испортить! Когда, казалось, все шло так хорошо! Разве это не ужасно?
   Что же мне теперь делать?
   Я не хочу испортить себе весь сочельник, это я знаю точно. Ведь я навела у себя такой порядок и собиралась весело провести Рождество! А вместо этого сижу здесь и распускаю нюни от жалости!
   Сага! Не можешь ли ты взять теперь все командование на себя? Придумай что-нибудь хорошее, что мы могли бы сделать вместе!
   Как ты думаешь, Ингеборг сильно расстроилась? Неужели мы с ней не станем друзьями?
   Нет! Глупости!
   Не может этого быть! Ведь так легко друзей не теряют?! Особенно если это стоящие люди! Мы ведь обе решили отмечать Рождество в одиночестве. Так что, по сути дела, тут не о чем горевать.
   Но подарки, которыми мы должны были обменяться! О них-то я почти совсем забыла! Ведь до этого дело так и не дошло! Какая досада! Что же мы теперь так и будем сидеть, каждая в своей норе, с неудачно выбранным друг для друга подарком? Есть ли в этом какой-нибудь смысл?
   Нет, это нужно исправить!
   Ингеборг живет в Старом городе. Туда всего десять минут ходьбы! И на улице так красиво. Побегу к ней, она хотя бы не останется без подарка. И увидит, что я думаю о ней.
   Прекрасная идея! Спасибо тебе, Сага!
   С рождественским приветом!
   Твоя К.»
 
   Ах! Какое ясное, звездное небо!
   По гребням крыш катится молодая луна! А в окне стоит Ингеборг. Каролина сразу же ее видит, как только сворачивает в Немецкий переулок. Настроение у нее приподнятое. Вот Ингеборг открывает окно, волосы ее блестят в лунном свете. Она приветливо машет рукой Каролине.
   На пригорке у церкви ужасно скользко. Можно скатиться, как с горки. Каролина так и делает. Тем временем на колокольне вызванивают колокола: «Господь народ благословляет…»
   Душа Каролины ликует. Каким замечательным может оказаться сочельник!
   Ингеборг – вот чудеса – уже накрыла рождественский стол. На две персоны! Каролина делает вид, что не замечает этого. Может, Ингеборг ждет в гости кого-то другого.
   – Я только хотела обменяться подарками, – говорит она.
   – Да, конечно. Но мы это сделаем, когда поедим.
   Ингеборг протягивает ей распялку, и Каролина молча снимает пальто. Затем проходит в комнаты и останавливается, чтобы осмотреть рождественское убранство. Здесь и впрямь навели красоту. Квартира Ингеборг состоит из трех небольших комнат и маленькой кухни. Повсюду расставлены подсвечники самых разных форм. Есть даже маленькая елка. С флажками и гномиками, колокольчиками и блестящей мишурой.
   – Как ты думаешь, зажжем свечи на елке сейчас или позже?
   – Решай сама.
   – Тогда зажжем потом, когда будем обмениваться подарками.
   Каролина засмеялась.
   – Я просто сгораю от нетерпения и жду не дождусь, когда получу свой подарок обратно!
   – Я тоже, – говорит Ингеборг. – А то, что ты сейчас пришла ко мне, делает его для меня вдвойне дорогим.
   Ингеборг зажигает на столе свечи. И прежде чем сесть, складывает руки в тихой молитве. Каролина чувствует неловкость, но ей тут же становится стыдно. Разве удивительно, что Ингеборг верующая? Почему Каролина всегда думала, что никто в театральной школе не верит в Бога? Может, там есть и другие верующие, но они об этом не говорят. Не трезвонят о своих религиозных чувствах как раз потому, что хотят избежать подобной неловкости.
   А вдруг Ингеборг что-то заметила? Лучше уж быть откровенной.
   – А ты, оказывается, веришь в Бога? – спрашивает Каролина как можно более равнодушным тоном.
   – Да. А ты, стало быть, нет?
   Каролина качает головой.
   – Я не знаю, честно говоря. Иногда, когда меня вдруг неожиданно охватывает радость… как совсем недавно, когда я шла сюда, мимо светящихся окон, под усыпанным звездами небом, мной вдруг овладело какое-то почти космическое чувство счастья… и переполнила благодарность. В такие минуты хочется, чтобы было кого благодарить. Тогда может возникнуть ощущение, что Бог существует. А в остальном… не знаю.
   Они меняют тему разговора.
   Ингеборг вдруг спрашивает, в Стокгольме ли Каролина родилась, а если нет, то откуда она родом. Сама Ингеборг родилась в провинции Норрланд.
   Но Каролина так много раз в своей жизни переезжала, что даже не знает, где ее родина, и затрудняется ответить на этот вопрос.
   – Видимо, как раз поэтому я не была привязана к какому-то определенному городу и чувствую себя дома в любом месте. Сейчас – в моем маленьком закутке.
   – А ты давно там живешь?
   – В закутке всего лишь несколько месяцев. А в Стокгольме уже больше года. Собственно говоря, что такое дом? Ты можешь ответить?
   – Для каждого по-разному. Для меня это место, по которому я тоскую.
   – То есть Норрланд?
   Ингеборг кивает. А Каролина с улыбкой вздыхает.
   – А у меня такого места нет. Я не знаю, что такое тоска по дому.
   Лицо Ингеборг на мгновение становится грустным, и она добавляет, что теперь уже не так сильно скучает по Норрланду, как раньше. И очень сожалеет об этом.
   – Почему?
   – Не знаю…
   – Может, ощущаешь в себе отсутствие веры?
   – Нет. – Ингеборг качает головой. – Я сама не знаю, что это.
   – Может, тебе не хватает самой себя?
   – Вполне возможно.
   – Наверняка твоя тоска по дому никуда не пропадала, – смеется Каролина. – А даже если и пропала, это не страшно. Она обязательно вернется, я это знаю.
   – Но ты ведь говорила, что у тебя никогда не было настоящего дома?
   – Был как-то раз. То есть я думала, что он у меня был. Но это оказалось игрой воображения. Ошибкой.
   – А твои родители? Каролина пожимает плечами.
   – Не будем о них. Лучше поговорим о твоих.
   – Мои уже умерли.
   – И мать, и отец?
   – Да. Они были очень старыми. Даже не по возрасту, а по отношению к жизни. Я знаю многих, кто намного старше, но по ним этого не скажешь. Мои родители уже как будто родились старыми. Они понимали это и сами мне об этом говорили, но ничего не могли поделать. Они так тяжело и серьезно относились ко всему в жизни. И все же я не думаю, что они были такими уж несчастными. Просто у них был такой склад характера. Они целиком и полностью зависели друг от друга и умерли с разницей в несколько часов. Я была к ним сильно привязана. Но все же, когда их не стало, я почувствовала некоторое облегчение. Ты меня понимаешь?
   – Думаю, да.
   В комнате водворяется тишина. Они снова меняют тему разговора, и Каролина спрашивает:
   – Ты видела «Ингеборг Хольм»?
   – Ты имеешь в виду пьесу?
   – Нет, фильм, который прошлой осенью шел в «Регине».
   Ингеборг качает головой. Она не любит кино. Кино в сравнении с театром кажется ей совершенно неинтересным. Бледная копия действительности, только и всего.
   – У кино нет будущего, – считает Ингеборг.
   – Не скажи. Думаешь, такой режиссер, как Виктор Шёстрём, стал бы заниматься кинематографом, если бы это было каким-то ерундовым занятием?
   – А я и не понимаю, почему он это делает. Оставить театр ради кино! Кстати, ты читала, что сказала на днях в интервью Хильда Боргстрём?
   – Нет.
   – Она сказала, что кинематограф обречен, так как ему некуда развиваться. Он постепенно отомрет сам собой из-за недостатка творческого материала. Мне кажется, она права.
   – Неужели? Но ведь Хильда Боргстрём исполняет в фильме главную роль?! Зачем же тогда она все это говорит?
   – Может, как раз поэтому. Она знает всю эту кухню. Настоящую актрису кино опустошает. Ведь там снимают сцены не по порядку, а перескакивают от одной к другой, как попало, по желанию режиссера. Из этого ничего стоящего выйти не может! Да к тому же кино не передает цвета и звук!
   – Ну это-то как раз дело времени. Я уверена. Сейчас только начало. Над этим вовсю работают во Франции, в Америке. Наоборот, кинематограф обладает колоссальными возможностями дальнейшего развития. Зритель сможет увидеть актера крупным планом. Представляешь, как здорово! Видеть лицо героя, наблюдать, как на нем отражаются его чувства!
   – А что хорошего в том, что на тебя вдруг кто-то станет пялиться с экрана? Просто лицо и ничего больше?! Это же гротеск! Ведь зритель хочет видеть картину целиком! Всего человека. Всю сцену.
   – Это мы тоже увидим. Кадры же меняются… В этом как раз вся соль. Можно увидеть человека – как в целом, так и фрагментарно: его руки, глаза, мельчайшие движения. И в то же время всю обстановку. О чем еще можно мечтать?
   – А как же вхождение в роль? Какой смысл видеть лицо крупным планом, если оно ничего не выражает? И как оно может что-либо выражать, если актеру приходится бросаться от одной сцены к другой? Драма выстраивается шаг за шагом, в ней есть единая линия, которой нужно придерживаться, внутреннее развитие. Что, по-твоему, может из этого выйти? Какое уж тут чувство…
   – Пока не знаю. Но в отличие от тебя я настроена оптимистично.
   – Я не хотела бы сниматься в кино. Это ужасно для актера, который хочет чего-то добиться в своей профессии. И серьезно к ней относится.
   – Ну-ну, не кипятись, по-видимому, для кино требуется совершенно другой тип актера. Просто ты пока не можешь себе этого представить. Ведь ты работаешь со своими чувствами. И я тебя понимаю, но то, что касается тебя, не обязательно относится ко всем другим. Взять, к примеру, меня, я более экстравертна в сравнении с тобой. Я должна все время изучать и контролировать себя, свои выразительные возможности, чтобы правильно использовать свой талант. Я должна все время осознавать, что я делаю. Знать, как меня воспринимают другие. Со стороны. Именно для этого, как я уже говорила, я держу все эти зеркала.
   А преимущество кино как раз в том, что актер имеет возможность еще и еще раз сам просмотреть весь отснятый материал, чтобы как следует его изучить. И даже если я не собираюсь бросать театр, я ничего не имею против того, чтобы попробовать себя в кино.
   – Ты это серьезно? Ничего не имеешь против того, чтобы бросаться из одного в другое?
   – Да. Если настроиться на это с самого начала! Нужно просто быть абсолютно собранной. Уметь мгновенно войти в роль. Нужно уметь собраться в считанные минуты. Разве не здорово?
   – Ты думаешь?
   – Да, и тебе тоже понравится кино. Я читала в газете, что принц Юджин и Вернер фон Хейденстам^[8] побывали в кинотеатре, а это не самая дурная компания.