Грипе Мария. Тайник теней

   Неужели Арильд?
   Ну да! Конечно, это он!
   Арильд не успел заметить Каролину, и она старается как можно незаметнее скрыться. Сейчас нужно скорее выбраться из магазина. В таком наряде ей совсем не хочется встречаться с Арильдом.
   Каролина прячется позади вешалок с сюртуками и костюмами. Она старается проделать это как можно незаметнее, но снова привлекает внимание продавца.
   – Простите, господин ищет что-то особенное?
   Нужно что-то ответить, и Каролина произносит все те же слова:
   – Нет, спасибо. Я просто хочу осмотреться.
   Но на этот раз номер не проходит, продавец подозрительно смотрит на нее, и деваться ей некуда. Ей нужно срочно что-то придумать, чтобы он не подумал, что у нее нехорошее на уме, и Каролина говорит как можно тише:
   – Я ищу трость.
   – В подарок?
   – Да.
   – Вам подойдет прогулочная трость?
   – Да, но только без ручки.
   Каролина не смеет поднять глаз. В магазине множество зеркал, и она мельком замечает в одном из них свою сжавшуюся фигурку, которая крадется по залу, словно воришка, – это, пожалуй, самое комичное зрелище за последнее время, не хватает только рукоплесканий. Она пытается стать как можно незаметнее, быстро изменяет осанку, скрючивая спину, чтобы ее было труднее узнать.
   Но все это совершенно напрасно: вдруг она ощущает чью-то руку на своем плече.
   – Неужели это Карл?
   И перед ней вырастает Арильд. Всегда такой серьезный, на этот раз он удивленно смеется.
   – Что это ты тут делаешь?
   Каролина поспешно выпрямляется и пытается вести себя как ни в чем не бывало.
   – Как видишь, ищу подходящую трость.
   Тем временем продавец, неизменно любезный, целиком поглощен подбором трости. Он вообще не слышит и не видит ничего, что не касается его служебных обязанностей.
   Набалдашник и наконечник из чистого серебра, говорит он, поднеся трость Каролине чуть ли не под нос, как будто она собирается ее понюхать. Это чтобы она могла убедиться в наличии ювелирной пробы. Но вместо Каролины трость берет Арильд. Сама она не может удержаться от смеха. Все выглядит донельзя смешно.
   Но лицо продавца невозмутимо. Арильд берет у него трость, вертит ее в воздухе, стучит ею об пол, легко опирается на нее и произносит:
   – Эта трость довольно упругая и производит впечатление хорошей и крепкой, не так ли, Карл?
   Арильд протягивает ее Каролине, которая поступает с ней точно так же: крутит в руке и проверяет на прочность.
   Прогулочная трость. Очень хорошего качества, говорит продавец, поворачиваясь к Арильду, который, в свою очередь, оборачивается к Каролине.
   – Ну так что скажешь, Карл?
   – Да, спасибо. Годится.
   Каролина достает кошелек и расплачивается. Ей бы следовало обзавестись бумажником. Кошелек-то у нее дамский. Она старается его спрятать. Но продавец, который ничего не видит и не слышит, конечно же, замечает кошелек. Тем временем Арильд получает свой уже оплаченный сверток. Они вместе покидают магазин; Каролина на ходу изящно помахивает тростью.
   Оказавшись на улице, они останавливаются и дают себе вволю посмеяться.
   Затем они смотрят друг другу в глаза. Совершенно серьезно.
   – Карл Якобссон? Это действительно ты?
   – Да. К сожалению, это я.
   – К сожалению?..
   – Да. Мне действительно не повезло. Ты мне не поверишь. Но честное слово, я не ношу эту одежду все время. Сегодня я надела ее впервые. И почему-то из всех знакомых встретила именно тебя. Разве не обидно?
   Каролина готова расплакаться.
   – А зачем ты надела костюм?
   – Понимаешь, это касается моей работы.
   Каролина подняла на Арильда умоляющий взгляд. Он снова улыбается.
   – Понимаю, это твое дело.
   Он меняет тему разговора. Легко и непринужденно он рассказывает, что приехал в город, чтобы выполнить несколько поручений Максимилиама. Именно поэтому он зашел в магазин мужской одежды. Максимилиам заказал сорочки, которые было необходимо получить.
   – И еще я хотел встретиться с тобой, – добавляет он и теплым взглядом смотрит на нее. – После спектакля ты исчезла из театра, словно призрак, а я так и не успел сказать тебе, как мне понравилась твоя игра.
   – Спасибо, Арильд.
   – Я был просто в восторге.
   – Еще раз спасибо.
   Он пытается выразить свои чувства, но не находит подходящих слов, запинается, краснеет и в отчаянии смотрит на Каролину.
   – В общем-то, я совсем не знаток театра.
   – Почему ты так говоришь?
   – Ты и сама знаешь. Я не умею выразить свои чувства. Но все было так прекрасно, и сама пьеса, и особенно ты, что у меня просто нет слов.
   – Они и не нужны, Арильд. Многое можно понять и без слов. А ты сказал как раз достаточно, чтобы сделать мне приятно. Спасибо тебе!
   Потом Каролина спрашивает, как дела у Лидии.
   – Думаю, хорошо. Они с папой совершают долгие прогулки, много беседуют. Мама по большей части молчит, она всегда боится кого-то обидеть.
   Это, конечно, осложняет дело… Хорошо еще, что у папы есть чувство юмора. Оно помогает нам всем, и я думаю, что и маме тоже поможет. Папа не сдается. Он удивительный человек. Он был так серьезно ранен, но не придает этому никакого значения. И, несмотря на свою хромоту, ходит легче и быстрее любого из нас.
   – Мне кажется, ты повеселел?
   – Да, я тоже изменился. Мы с папой собираемся всерьез взяться за замок. Будем следить, чтобы с землей все было в порядке. У нас так много прекрасной земли. Грех оставлять ее в запустении.
   Арильд стал уверенным и раскрепощенным. Это совсем не тот мечтательный юноша, которого Каролина когда-то знала. Она ожидала, что их встреча будет больше похожа на сведение счетов. Она ждала упреков и терзаний. Готовилась защищаться и просить прощения. А вместо этого встретила на редкость гармоничного человека. Она с трудом узнает его. Она думала увидеть его все таким же застенчивым и ранимым, как раньше. По уши погрязшим в философских фолиантах. Так отзывалась о нем Розильда, когда они недавно встречались. Видно, с Арильдом многое произошло. Максимилиам сотворил чудо.
   Ни слова осуждения. Ни косого взгляда или смутного намека. Только преданность и любовь.
   – Я рад за тебя, Каролина.
   – А я за тебя, Арильд.
   Они с улыбкой смотрят друг на друга.
   – Ты больше не сердишься на Карла Якобссона?
   Арильд, улыбаясь, качает головой.
   – Разве на него можно сердиться?
   Он немного отходит от Каролины, останавливается, чтобы окинуть ее взглядом, и снова отрицательно качает головой.
   – Нет. Ты же видишь, что не сержусь… Честно говоря, твой Карл теперь предстал передо мной совсем в ином свете. Теперь уж я вряд ли дал бы себя одурачить. Не понимаю, как тогда я мог принять тебя за…
   Каролина виновато опускает глаза, и Арильд это замечает.
   – Но ты ведь не обиделась? – спрашивает он. – Дело не в тебе, Каролина. Ты выглядишь, как всегда, прекрасно. Это я увидел тебя другой. Словно пелена спала с глаз… Понимаешь, о чем я?
   – Ты, наверно, больше не хочешь знаться с Карлом Якобссоном? Не так ли?
   Арильд с улыбкой пожимает плечами.
   – Не совсем так. Но я по нему совсем не скучаю. Я бы не был против, если бы он исчез навсегда. Главное, чтобы осталась ты.
   Он смотрит на Каролину с таким дружелюбием, что на мгновение ей больше всего на свете захотелось тут же расстаться с этим Карлом Якобссоном, который когда-то принес Арильду так много огорчений. Расстаться ради Арильда. Но одновременно она понимает, что это было бы безумием. Во-первых, Арильду теперь уже нет дела до Карла Якобссона.
   А во-вторых, теперь Карл Якобссон играет совсем другую роль. Он исключительно важен для ее работы. И никому не приносит вреда. Она должна объяснить это Арильду.
   Поэтому, набравшись мужества, она рассказывает ему о киностудии, об Ингеборг, об их дружбе, о театре и обо всем, что случилось. Арильд слушает, не произнося ни слова. Тогда Каролина показывает ему свои контракты, но он все равно молчит.
   – Почему ты ничего мне не скажешь?
   Он задумчиво качает головой.
   – А ты, Каролина, все та же. О чем ты, собственно, думаешь? Твоя бедная подруга… она оказалась в трудном положении. Ты действительно подписала оба контракта?
   – Конечно, подписала.
   – Но ведь тебе нужно было прежде поговорить с ней!
   – Я знаю. Но я сделала так, как сделала.
   Каролина раздраженно пожала плечами.
   Но, увы, Арильд прав. И он продолжает укорять ее:
   – Разве ты не понимаешь, что Ингеборг почувствует себя обманутой? Ведь у вас все было согласовано, вы собирались устроиться в театр Вилландера. И как же ты теперь можешь… Нет. Ты должна быть готова порвать один контракт ради нее. Если ваша дружба чего-нибудь стоит.
   Тут Каролина выходит из себя.
   – И чего ты так разошелся! Ты ведь совсем не знаешь Ингеборг! А может, она решит, что я была права? Она очень умная и понимающая девушка.
   Арильд улыбается:
   – Ах, так?! Тогда тебе не стоит волноваться.
   – Да я и не волнуюсь вовсе, просто…
   – Что просто?
   – Не знаю… Разумеется, она может и рассердиться.
   Арильд усмехнулся коротким смешком.
   – И в любом случае будет права.
   Они стоят возле дверей дома Каролины. Арильд пойдет дальше до улицы Сведенборга. А сама Каролина ждет, что к ней через некоторое время придет Ингеборг, и должна успеть переодеться. В таком виде лучше не открывать дверь подруге.
   Арильд не торопится. Вдруг он делается очень серьезным и похожим на того, каким был раньше.
   – Как ты верно заметила, я совсем не знаю твою подругу, но ты должна бережно относиться к людям, Каролина, ты понимаешь это?
   Он говорит с ней, как с ребенком, но Каролина не сердится на него, ей становится как-то грустно. Откуда Арильду было знать, что она изменилась, раскаялась и почти ничего не имеет общего с той Каролиной, какой была раньше – и как раз для того, чтобы научиться бережно относиться к людям?
   – Теперь я это понимаю, Арильд. Я не всегда была такой, знаю, но я научилась быть бережной к другим. Я больше никого не обижу. И обещаю, что поговорю с Ингеборг.
   Арильд кланяется и уходит, но снова оборачивается.
   – Можно мне заглянуть к тебе чуть позже вечером? Или, наверное, лучше будет, если ты сама придешь на улицу Сведенборга, когда твоя подруга уйдет.
   – Да нет, ты вполне можешь зайти. Не страшно, если Ингеборг еще будет здесь. Так даже будет лучше, вдруг мы поссоримся…
   Но они не поссорились. Ингеборг выслушала все очень спокойно. К неслыханному облегчению Каролины она молчит. Восхищенно смеется, когда Каролина расписывает свое появление в киностудии. Что, конечно, подзадорило Каролину, и она начала сильно приукрашивать. Все закончилось тем, что на ней снова появился белый костюм, и она разыграла для Ингеборг всю сцену по ролям, а та в конце концов спокойно заключила:
   – Стало быть, в Норрланд этим летом я не поеду…
   -Нет, если только ты не захочешь… Этот контракт для меня – не святыня, ты мне поверь. Я готова разорвать его на мелкие кусочки когда угодно. Все зависит только от тебя.
   Ингеборг улыбается.
   – Вот как?
   В ее голосе звучит легкая ирония, и Каролина торопится подтвердить:
   – Да! Именно так!
   – Хватит притворяться, Каролина! Это лишнее, ведь то, что случилось, все равно к лучшему. Хотя решала все ты сама.
   Ингеборг смеется, но через минуту снова становится серьезной.
   – Итак, мы остаемся в Стокгольме, – задумчиво говорит она.
   – Видимо, так…
   Каролина выдерживает небольшую паузу, а затем спрашивает:
   – Ты не сердишься на меня, что я так поступила?
   На красивом лице Ингеборг появилась игривая улыбка.
   – Нет! Ведь я тебя хорошо знаю. Для меня эта история вовсе не сюрприз. Я бы даже была несколько разочарована, если бы ты не сделала этого.
   – Так значит, мы с тобой хотим одного и того же?
   – Конечно да, но… Роль, которую я буду играть, какая она?
   Каролина вынимает рукопись и дает Ингеборг. Она листает ее в полной тишине. Вдруг у нее между бровей появляется морщинка. Она откладывает рукопись.
   – Но ведь это же ты?! Как я могу сыграть тебя? Неужели ты это имела в виду?
   Ингеборг с удивлением и испугом смотрит на Каролину.
   В этот момент раздается стук в дверь, и разговор прерывается. Приходит Арильд.
 
   «Сага, я вдруг поняла, как чувствует себя человек, который был вынужден в течение тысячи лет делать вид, что ничего не понимает в том, что понимает безусловно. Наверно, именно так ты иногда себя чувствуешь по отношению ко мне. Видимо, именно поэтому ты всегда так упрямо молчишь.
   Когда вчера вечером в комнату вошел Арильд, что-то произошло. Ты ведь тоже это заметила, не правда ли? Я привыкла к тому, что атмосфера вокруг меня может стремительно меняться, и не чувствую себя застигнутой врасплох, потому что тоже участвую в происходящем.
   Все случилось некоторым образом без моего участия.
   Началось с того, что я случайно увидела Арильда и Ингеборг в большом зеркале с белой позолоченной рамой, которое висит у меня на стене, – том самом зеркале из Замка Роз, перед которым я обычно репетирую роли и устраиваю сама для себя спектакли. Я не знала, что Арильд и Ингеборг уже видели друг друга раньше. На премьере в театре.
   Арильд придержал для Ингеборг дверь, и, по-видимому, они произвели друг на друга неизгладимое впечатление. Но сейчас они и виду не показали. Во всяком случае, передо мной.
   Поэтому я была буквально поражена тем, что увидела в зеркале.
   Моего отражения там не было. Были только эти двое, Арильд и Ингеборг. Они не замечали меня. На этот раз я оказалась совершенно вне игры, как будто и не существовала вовсе. Такая роль, как известно, мне не подходит. Я стараюсь из нее как можно быстрее выйти. Но в тот момент мне это даже в голову не пришло.
   Настолько сильное впечатление произвели на меня эти двое.
   Возможно, если бы я не видела их в зеркале, а просто рядом присутствовала в комнате, то никогда бы не поняла того, что между ними произошло. Ведь они вели себя совершенно обычно.
   Но зеркало способно сделать такие пугающие разоблачения. Там, внутри большой белой рамы, все выглядит совсем иначе. Там я отчетливо видела, как Арильд посмотрел на Ингеборг с точно таким же странным блеском в глазах, как когда-то смотрел на меня. А она встретила его глаза таким взглядом, которого я никогда раньше у нее не замечала, полагая, что она на такое не способна.
   Но это длилось лишь мгновение, после чего они отвели взгляды друг от друга, перевели их на меня и начали беседу. Спокойными и твердыми голосами. Сначала они обсуждали скрипки. Они оба играют на этом инструменте. И забавно, что они оба называют скрипку «виола». Я отметила это, но поскольку ничего не знаю о «виолах», то я по большей части сидела молча.
   Затем они заговорили о чем-то другом.
   Но каждый раз, когда я смотрела в зеркало, я замечала, как их взгляды снова и снова встречаются и как время на миг замирает.
   Собственно, то, что я видела, и было чудом. Большим чудом.
   Такое случается не каждый день. Я должна была быть счастлива за Арильда и Ингеборг.
   Но как мне быть счастливой? Ведь я же думаю о Берте…
   Конечно, я думаю и об Ингеборг. Ведь снова получается так, что Ингеборг причиняет Берте боль. Берта уже переживала тогда, когда Ингеборг уехала. И вот теперь опять… Конечно, Берта пока ничего не знает. Даже если бы она что-то почувствовала, что тут поделаешь?
   Почему на земле не существует чистого и незапятнанного счастья?
   Берта – моя сестра, Арильд – мой брат, Ингеборг – моя лучшая подруга… эти трое не должны ранить друг друга…
   Сердце мое трепещет. И я ничего не могу сделать, чтобы помочь им.
   Но клянусь тебе, что сама никогда не разрешу себе кого-нибудь полюбить. Влюбиться – возможно, но полюбить по-настоящему – ни за что! И ты, Сага, должна мне в этом помочь. Во-первых, у меня нет времени – ведь жизнь у меня всего одна, а во-вторых, мужчины, которого я могла бы полюбить, просто не существует. В этом мое счастье, и хотя радость по этому поводу может показаться лицемерной, от этого она не становится менее искренней.
   То же самое, кстати, касается и тебя. Ты все больше и больше оказываешься втянутой в то, что я заварила. Ты замечаешь?
   Твоя К.
   Р.S. На следующий день. Вечером.
 
   Позавчерашний разговор зашел, как водится, об избирательном праве.
   «Как водится» – потому что разговор был всего лишь предлогом.
   Напряжение между этой молодой парочкой постепенно все росло и должно было найти какой-то выход.
   Вопрос об избирательном праве, разумеется, затронула Ингеборг. У Арильда вряд ли было какое-то целостное мнение об этом. В Замке Роз на такие темы не разговаривают. Да, кстати, и не только там. Для многих в высших кругах человек, который имеет отношение к борьбе за женское избирательное право, словно отмечен неким клеймом. Не всегда, но зачастую.
   Участвовать в борьбе за мир, конечно, допустимо, но только не в женском движении. Поэтому Арильд удивил меня. Он не нашел в этом ничего предосудительного.
   Во всяком случае, пока Ингеборг излагала свои взгляды.
   Я не знаю, насколько искрение они в действительности говорили. Возможно, оба смотрели на эту дискуссию как на состязание в их захватывающей игре, в которой они все время пытались сблизиться друг с другом. И вопреки этому – а может, и благодаря – Ингеборг смогла сказать много по-настоящему важного.
   Речь шла не только об избирательном праве. Если бы все было так просто! Это лишь пароль – тот самый ключик к тому, что называется «полноценной жизнью женщины». Но если заглянуть поглубже, этот вопрос касается и многого другого.
   На самом деле речь идет о «праве на самих себя», как метко выразилась Ингеборг. О том, как важно для нас обладать этим правом, ведь оно является естественным для всех людей, но не все им наделены.
   Говорят, что нужно «выпустить женщину из дома». Или, иными словами, «впустить» женщин в сферы деятельности мужчин. О «разрушении домашнего очага» как следствия того, что мужчины наконец-то согласятся предоставить женщинам избирательное право. И ужас в том, что многие женщины настолько порабощены, что не в состоянии даже услышать, что с ними разговаривают с позиции силы. Они так привыкли к этому, что согласны и дальше позволять обращаться с собой, как с пленницами, согласны, чтобы их и дальше впускали и выпускали – на условиях, выгодных мужчинам. И чтобы когда-нибудь в будущем им, как великую милость, может быть, предоставили бы право голосовать. Они готовы принять это как некий дар, вместо того чтобы завоевать его. Однако избирательное право, как уже было сказано, – это всего лишь символ. А если же мы наконец получим это право, вполне вероятно, что не почувствуем никакой разницы, как мы воображаем себе сейчас, когда его не имеем.
   Мы должны научиться пользоваться своим правом. В противном случае оно может стать лишь новым орудием для мужчин. Кто знает?
   Конечно, многие женщины будут вынуждены просить у своих мужей дозволения пойти к избирательным урнам. И, разумеется, не осмелятся решить самостоятельно, за кого отдать свой голос. Поскольку для этого требуются «знания и зрелость», которыми, как принято считать, обладают одни мужчины, поэтому пройдет долгое время, прежде чем женщины решатся иметь собственные политические взгляды. Увы! По всей видимости, мужчины всегда найдут новый способ, чтобы осадить женщин.
   Я пишу «по всей видимости», потому что у меня пока что недостаточно собственного опыта. В основном все это я прочла или услышала от других.
   Давид – мужчина, которого я знаю, наверное, лучше других, совсем не такой. Но он, конечно, совершенно особенный человек.
   Как и Арильд.
   Кстати, мы также говорили и о нашей матери. Лидия – это яркий пример женщины, все попытки которой жить достойной жизнью и выполнить все возложенные на нее обязанности потерпели неудачу.
   В этом виноват, конечно, не Максимилиам и не мой отец, обвинять их в этом я нисколько не хочу, но я никогда не поверю, что маме – будь она Лидией или Идой – вдруг захотелось бы исчезнуть и допустить, чтобы ее сочли умершей, если бы она вовремя поняла, что обладает правом на саму себя. В мамином случае слишком многое сыграло против нее – среди всего прочего и Клара де Лето – но главным было, конечно, неверие в собственные силы. Даже сегодня она не знает, кому принадлежит. Ей и в голову не приходит, что у нее есть хоть какое бы то ни было право на саму себя.
   На это Арильд ничего не ответил.
   Но заметил, что если я буду продолжать свои игры с перевоплощением в мужчину для киностудии, то изменю собственным же идеалам. По его мнению, это только дает лишний повод недооценивать женщину – и в этом его поддержала Ингеборг.
   Они правы. В следующий раз, когда я пойду на киностудию, я буду Каролиной Якобссон. И буду требовать к себе точно такого же отношения, как к Карлу Якобссону. Это не означает, что я откажусь от роли Неизвестного. Раз раньше мужчины могли играть женские роли, как было во времена Шекспира, то почему бы и женщинам не играть мужские? Думаю, это лишь придаст роли дополнительную глубину, и хочу доказать это зрителю.
   Я не дам себя сломить.
   Свободной, сильной и одинокой – вот какой я хочу прожить свою жизнь. И я знаю, что ты, моя тайная душа, моя Сага, тоже хочешь, чтобы мы были такими.
   Кстати, на днях я услышала, что женская душа «похожа на цветок». От мужчины, конечно! Вначале это мне даже польстило. Но, поразмыслив, я поняла, что это просто банальность.
   Но что-то, видимо, в этом есть. Цветы молчат. Они лишь склоняют свои красивые головки. Они ждут, что их сорвут. У них нет права на самих себя. И к тому же они не требуют себе избирательного права. Ах-ах… Не знаю, какова моя душа, но она совсем не похожа на цветок!
   Как и у Ингеборг, у Розильды, у Берты.
   А вот у Лидии…
   Ах, мама…
   Бедная, бедная мама…
   И Берта тоже… у нее впереди еще одно горе, но она сильная, она переживет это – ведь она львица. Конечно же львица, не так ли?
   Твоя К.»

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

   Снова осень. Лето кончилось, оно пришло и ушло, промелькнув так же быстро и незаметно, как облачко по небосводу.
   Все вокруг немного тоскливо.
   Каролина снялась в фильме, совершила тур с театром Вилландера, погостила в Замке Роз, правда только в выходные, но все же… Да, она многое сделала за это лето, но заметить его так и не успела. – Директор театра Вилландера не узнал ее или узнал, но не сразу. Однако она сама все ему рассказала как можно скорее, чтобы не дать ему узнать обо всем от других. Директор сразу стал утверждать, что он всегда замечал в Карле Якобссоне нечто странное, но Каролина подумала, что он сочиняет. Если бы все было так, то почему же он молчал? Этот милый и доброжелательный болтун никогда не смог бы держать язык за зубами. Ну и что из того? Он услужливый и щедрый. А также довольно веселый.
   А вот директор фильма оказался совсем другим. Из-за него возникли серьезные трудности. Ему совсем не понравилось, что его обвели вокруг пальца. Он был «просто взбешен» и грозил приостановить съемки. Он, несомненно, так бы и поступил, и никто не знает, чем бы все это закончилось, если бы на него не разозлился режиссер. Ведь он вложил в этот фильм уйму денег и сил. И он не может позволить выбросить все это на ветер! Это нанесет ощутимый ущерб киностудии. И в таком случае отвечать должен будет не кто иной, как директор. Вся эта каша заварилась исключительно по вине директора, и тот после некоторого обдумывания сдался.
   К тому же режиссер нашел актера, который, по его мнению, прекрасно подошел бы на роль Неизвестного. А Каролине вместо этого прочил роль главной героини. Все шло как по маслу. Режиссер уверял, что Каролина просто создана для этой роли.
   Ну спасибо! Ничего удивительного в этом предложении нет, но она решительно отказалась.
   Напротив, Каролина изо всех сил боролась за то, чтобы самой играть Неизвестного, потому что ей не нравился выбор режиссера и она считала, что будет в этой роли гораздо более убедительна. Хотя она и не мужчина. Но все было бесполезно. В конце концов она всех восстановила против себя. Потом она подумала, что, может, это было и к лучшему. Иначе все еще более осложнилось бы для бедной Ингеборг, которая все-таки получила главную женскую роль, когда стало совершенно ясно, что Каролина от нее отказывается.
   Играть саму себя на сцене для Каролины так же немыслимо, как и в жизни.
   Однако режиссеру, который не догадывался, что в сценарии Каролина описала саму себя, и так об этом и не узнал, никак не мог понять, почему она так противится этой роли. Он думал, что здесь дело в каком-то капризе или желании отомстить: он не позволил Каролине сыграть Неизвестного, и она теперь упрямится. В конце концов он все-таки был вынужден сдаться.
   К тому времени директор тоже успокоился, и Каролина получила роль в другом фильме, который тогда снимался на киностудии. Роль оказалась так себе, но довольно веселая, и Каролина еще больше убедилась в том, что, хотя кинематограф и рассматривают как самостоятельный вид искусства, который совсем не так уж много заимствовал у театра, как принято думать, все же будущее, несомненно, принадлежит именно ему. В кинематографе действительно есть уникальные и неожиданные возможности для самовыражения.
   Съемки прошли гораздо быстрее, чем все предполагали. За две недели все было отснято. Хотя роль Ингеборг была больше, они с Каролиной освободились примерно одновременно и успели в театр Вилландера как раз к тому времени, когда начиналось турне по Норрланду. Оставались незанятыми лишь две второстепенные роли, но это их не смутило. Ингеборг сказала, что тем лучше: чем меньше она будет появляться на сцене, тем меньше о ней будет судачить родия.