Джеймс Гриппандо
Легкие деньги
Тиффани, тебе одной посвящается
Никогда не говорите, что знаете человека, если вы не разделили с ним наследство.
Иоганн Каспар Лаватер, «Афоризмы о человеке», 1778, № 157.
Благодарности
Cпасибо вам…
Тиффани, я люблю твою честность и все в тебе. Каролин Марино и Робин Стамм действительно подняли книгу на новый уровень не без помощи, любезно оказанной Джессикой Лихтенштейн. У автора не могло и не может быть лучших друзей, чем Ричард и Арти Пайн: вы заботились обо мне так, как не заботился я сам. Джоан Санджер, как всегда, оставила свои долгожданные комментарии. И критики, все без исключения, становятся лучше и лучше с каждой книгой: Элеанор Райнер, Карлос Сире, Дженнифер Стерне, доктор Глория М. Гриппандо, Джуди Расселл.
Несколько друзей поделились своим бесценным опытом: Джеймс У. Холл, помощник шерифа округа Йекима; Ф. Клэй Крейг, опытнейший адвокат по наследственным делам и любитель бейсбола; Джеральд Д. Хоулиэн и Рон Хайнс, два талантливейших адвоката.
Часть описаний Колорадо в книге правдива, остальное же – чистый вымысел (прошу вас, не пытайтесь найти кафе «Зеленый попугай» или кафе «Напополам»). Выражаю благодарность управлению жилищного хозяйства города Боулдер, школьному округу Боулдера, торговой палате города Ламар, Джейн Ил, менеджеру по связям с общественностью, службе водоснабжения города Денвер (так называемой Богине воды), публичной библиотеке Денвера, в особенности Гвендолин Креншо, старшему библиотекарю, и Дону Дилли, профессору кафедры истории Запада и генеалогии. Благодарю кафедру астрофизических и планетарных наук, планетарий Фиске и обсерваторию Соммерса-Боша, а также Университет Колорадо в Боулдере. Кит Глисон заслуживает особой благодарности за увлекательные и познавательные рассказы об умирающих звездах и жизни астронома. (Надеюсь, я вас не обидел.)
Тиффани, я люблю твою честность и все в тебе. Каролин Марино и Робин Стамм действительно подняли книгу на новый уровень не без помощи, любезно оказанной Джессикой Лихтенштейн. У автора не могло и не может быть лучших друзей, чем Ричард и Арти Пайн: вы заботились обо мне так, как не заботился я сам. Джоан Санджер, как всегда, оставила свои долгожданные комментарии. И критики, все без исключения, становятся лучше и лучше с каждой книгой: Элеанор Райнер, Карлос Сире, Дженнифер Стерне, доктор Глория М. Гриппандо, Джуди Расселл.
Несколько друзей поделились своим бесценным опытом: Джеймс У. Холл, помощник шерифа округа Йекима; Ф. Клэй Крейг, опытнейший адвокат по наследственным делам и любитель бейсбола; Джеральд Д. Хоулиэн и Рон Хайнс, два талантливейших адвоката.
Часть описаний Колорадо в книге правдива, остальное же – чистый вымысел (прошу вас, не пытайтесь найти кафе «Зеленый попугай» или кафе «Напополам»). Выражаю благодарность управлению жилищного хозяйства города Боулдер, школьному округу Боулдера, торговой палате города Ламар, Джейн Ил, менеджеру по связям с общественностью, службе водоснабжения города Денвер (так называемой Богине воды), публичной библиотеке Денвера, в особенности Гвендолин Креншо, старшему библиотекарю, и Дону Дилли, профессору кафедры истории Запада и генеалогии. Благодарю кафедру астрофизических и планетарных наук, планетарий Фиске и обсерваторию Соммерса-Боша, а также Университет Колорадо в Боулдере. Кит Глисон заслуживает особой благодарности за увлекательные и познавательные рассказы об умирающих звездах и жизни астронома. (Надеюсь, я вас не обидел.)
ПРОЛОГ
Июль, 1979 год
Она умирала. Уже ничто не могло ее спасти. А Эми Паркенс, по-детски зачарованная приближением смерти, сидела и наблюдала.
Ночь выдалась замечательная – ни городских огней, ни луны, которая озаряла бы ясное ночное небо за окном спальни. Миллиарды звезд усыпали бесконечное черное пространство, именуемое космосом. Объектив шестидюймового зеркального телескопа Эми был нацелен на Кольцевую туманность, умирающую звезду в созвездии Лиры. Эми любила ее больше всего. Туманность напоминала девочке о кольцах дыма, которые любил пускать дедушка, попыхивая сигарой, – бледное зеленовато-серое кольцо, выпущенное кем-то в Открытый космос. Смерть медлила: туманности предстояло жить еще тысячи и тысячи лет. Но гибель была неизбежна. Астрономы говорили, что звезде не помог бы никакой геритол.[1]
Эми была высокой худой девочкой восьми лет, с волосами цвета соломы, которые то и дело лезли ей в глаза. Она частенько слышала, как взрослые предсказывают ей судьбу Твигги[2] восьмидесятых, но это ее не заботило. Интересы девочки сильно отличались от увлечений большинства третьеклассников. Телевидение и видеоигры давно набили оскомину, поэтому она проводила время в обществе книг, карт звездного неба и телескопа – то есть всего того, что ее сверстники называли уроками. Эми никогда не видела своего отца. Его убили во Вьетнаме еще до того, как она научилась ходить. Мать (вечно занятая – профессор физики Колорадского университета) и дочь жили в Боулдере. Так что любовь к астрономии досталась девочке по наследству. До того как у нее появился первый телескоп, Эми могла часами любоваться звездным небом и видеть там нечто гораздо большее, чем просто сверкающие огоньки. К семи годам она знала наизусть все созвездия и даже придумала несколько собственных – находившихся за пределами возможностей сильнейших телескопов, но доступных ее фантазии. Остальные дети могли хоть целую ночь таращиться в телескоп и так и не найти Орион или Сириус, ведь звезды не выстраивались для них в идеально ровные ряды. Эми же видела во всем этом глубокий смысл и понимала, что к чему.
Она включила фонарик – в каком-либо другом свете не было необходимости. Потом взяла цветные карандаши и зарисовала туманность в самодельном блокноте. Из всего класса она одна не боялась темноты – правда, до тех пор, пока рядом был телескоп.
– Солнышко уже зашло, дорогая! – из коридора голос мамы.
– Но светить не перестало, мам.
– Ты знаешь, о чем я!
Дверь открылась, и мама зашла в комнату. Включила лампу рядом с кроватью Эми. Девочка жмурилась, пока глаза не привыкли к слабому желтому свету лампы. Улыбка матери была ласковой, но какой-то меланхоличной. Глаза выдавали усталость. В последнее время она постоянно выглядела утомленной. И… как будто взволнованной. Эми это замечала и даже спрашивала, что случилось. Но мама неизменно отвечала: «Ничего».
Эми приготовилась ко сну несколько часов назад, задолго до того, как были прерваны ее астрономические наблюдения. Она надела желтую летнюю пижаму, умылась и почистила зубы.
Девочка забралась в кресло и обняла маму.
– Ну, можно я еще немножко посижу? Пожалуйста!
– Нет, милая. Ты уже давно должна быть в постели. На лице малышки отразилось разочарование, но она слишком устала, чтобы спорить. Вместо этого Эми скользнула в кровать. Мать подоткнула одеяло и пожелала спокойной ночи.
– Расскажи мне сказку!
– Дорогая, мамочка очень устала сегодня. Я расскажу тебе сказку завтра.
Эми нахмурилась, но ненадолго.
– Хорошую? – спросила она.
– Обещаю, я расскажу самую лучшую сказку из всех, какие ты когда-нибудь слышала!
– Тогда ладно.
Мама поцеловала Эми в лоб и выключила лампу.
– Сладких снов, малыш!
– Спокойной ночи, мам.
Эми смотрела, как мама прошла к выходу из комнаты, немного постояла там, будто тихо прощаясь, и закрыла за собой дверь.
Эми перевернулась на бок и уставилась в окно. На сегодня больше никаких телескопов, подумала она. Но эта ночь была из тех невероятно ясных ночей, когда небо изумляет и манит даже без телескопа. Эми смотрела в окно еще несколько минут, пока взор не затуманился, а звезды не закружились в сияющем водовороте. Девочка начинала дремать. Прошло двадцать минут. Может, чуть больше. Ее глаза закрылись, потом открылись снова. Полоска света внизу двери исчезла – мама, наверное, легла спать. Это окончательно успокоило девочку, ведь последние ночи та совсем не спала.
Эми снова посмотрела в окно. Из-за деревьев было видно, как в соседнем доме выключили свет. Закрыв глаза, девочка представила, как дом за домом весь город, а потом вся страна погружаются в сон, и вот уже по всему миру выключили свет. Эми засыпала.
Громкий треск, подобный глухому раскату грома, пронзил ночь. Только это был не гром.
Эми подскочила в кровати, будто ее со всего размаху пнули в живот.
Треск раздался внутри дома.
Ее сердце бешено забилось. Эми прислушалась, но никаких звуков больше не было. Она была слишком напугана, чтобы кричать. Хотелось позвать маму, но слова будто застряли в горле. Грохот был просто ужасен, настолько ужасен, что мог вселить в нее страх темноты на всю дальнейшую жизнь. В считанные секунды Эми разгадала его источник. Она вспомнила этот звук. Ошибки быть не могло. Девочка слышала такой треск однажды, когда мама взяла ее с собой в лес, чтобы показать, как она тренируется.
Это был выстрел из пистолета матери.
Она умирала. Уже ничто не могло ее спасти. А Эми Паркенс, по-детски зачарованная приближением смерти, сидела и наблюдала.
Ночь выдалась замечательная – ни городских огней, ни луны, которая озаряла бы ясное ночное небо за окном спальни. Миллиарды звезд усыпали бесконечное черное пространство, именуемое космосом. Объектив шестидюймового зеркального телескопа Эми был нацелен на Кольцевую туманность, умирающую звезду в созвездии Лиры. Эми любила ее больше всего. Туманность напоминала девочке о кольцах дыма, которые любил пускать дедушка, попыхивая сигарой, – бледное зеленовато-серое кольцо, выпущенное кем-то в Открытый космос. Смерть медлила: туманности предстояло жить еще тысячи и тысячи лет. Но гибель была неизбежна. Астрономы говорили, что звезде не помог бы никакой геритол.[1]
Эми была высокой худой девочкой восьми лет, с волосами цвета соломы, которые то и дело лезли ей в глаза. Она частенько слышала, как взрослые предсказывают ей судьбу Твигги[2] восьмидесятых, но это ее не заботило. Интересы девочки сильно отличались от увлечений большинства третьеклассников. Телевидение и видеоигры давно набили оскомину, поэтому она проводила время в обществе книг, карт звездного неба и телескопа – то есть всего того, что ее сверстники называли уроками. Эми никогда не видела своего отца. Его убили во Вьетнаме еще до того, как она научилась ходить. Мать (вечно занятая – профессор физики Колорадского университета) и дочь жили в Боулдере. Так что любовь к астрономии досталась девочке по наследству. До того как у нее появился первый телескоп, Эми могла часами любоваться звездным небом и видеть там нечто гораздо большее, чем просто сверкающие огоньки. К семи годам она знала наизусть все созвездия и даже придумала несколько собственных – находившихся за пределами возможностей сильнейших телескопов, но доступных ее фантазии. Остальные дети могли хоть целую ночь таращиться в телескоп и так и не найти Орион или Сириус, ведь звезды не выстраивались для них в идеально ровные ряды. Эми же видела во всем этом глубокий смысл и понимала, что к чему.
Она включила фонарик – в каком-либо другом свете не было необходимости. Потом взяла цветные карандаши и зарисовала туманность в самодельном блокноте. Из всего класса она одна не боялась темноты – правда, до тех пор, пока рядом был телескоп.
– Солнышко уже зашло, дорогая! – из коридора голос мамы.
– Но светить не перестало, мам.
– Ты знаешь, о чем я!
Дверь открылась, и мама зашла в комнату. Включила лампу рядом с кроватью Эми. Девочка жмурилась, пока глаза не привыкли к слабому желтому свету лампы. Улыбка матери была ласковой, но какой-то меланхоличной. Глаза выдавали усталость. В последнее время она постоянно выглядела утомленной. И… как будто взволнованной. Эми это замечала и даже спрашивала, что случилось. Но мама неизменно отвечала: «Ничего».
Эми приготовилась ко сну несколько часов назад, задолго до того, как были прерваны ее астрономические наблюдения. Она надела желтую летнюю пижаму, умылась и почистила зубы.
Девочка забралась в кресло и обняла маму.
– Ну, можно я еще немножко посижу? Пожалуйста!
– Нет, милая. Ты уже давно должна быть в постели. На лице малышки отразилось разочарование, но она слишком устала, чтобы спорить. Вместо этого Эми скользнула в кровать. Мать подоткнула одеяло и пожелала спокойной ночи.
– Расскажи мне сказку!
– Дорогая, мамочка очень устала сегодня. Я расскажу тебе сказку завтра.
Эми нахмурилась, но ненадолго.
– Хорошую? – спросила она.
– Обещаю, я расскажу самую лучшую сказку из всех, какие ты когда-нибудь слышала!
– Тогда ладно.
Мама поцеловала Эми в лоб и выключила лампу.
– Сладких снов, малыш!
– Спокойной ночи, мам.
Эми смотрела, как мама прошла к выходу из комнаты, немного постояла там, будто тихо прощаясь, и закрыла за собой дверь.
Эми перевернулась на бок и уставилась в окно. На сегодня больше никаких телескопов, подумала она. Но эта ночь была из тех невероятно ясных ночей, когда небо изумляет и манит даже без телескопа. Эми смотрела в окно еще несколько минут, пока взор не затуманился, а звезды не закружились в сияющем водовороте. Девочка начинала дремать. Прошло двадцать минут. Может, чуть больше. Ее глаза закрылись, потом открылись снова. Полоска света внизу двери исчезла – мама, наверное, легла спать. Это окончательно успокоило девочку, ведь последние ночи та совсем не спала.
Эми снова посмотрела в окно. Из-за деревьев было видно, как в соседнем доме выключили свет. Закрыв глаза, девочка представила, как дом за домом весь город, а потом вся страна погружаются в сон, и вот уже по всему миру выключили свет. Эми засыпала.
Громкий треск, подобный глухому раскату грома, пронзил ночь. Только это был не гром.
Эми подскочила в кровати, будто ее со всего размаху пнули в живот.
Треск раздался внутри дома.
Ее сердце бешено забилось. Эми прислушалась, но никаких звуков больше не было. Она была слишком напугана, чтобы кричать. Хотелось позвать маму, но слова будто застряли в горле. Грохот был просто ужасен, настолько ужасен, что мог вселить в нее страх темноты на всю дальнейшую жизнь. В считанные секунды Эми разгадала его источник. Она вспомнила этот звук. Ошибки быть не могло. Девочка слышала такой треск однажды, когда мама взяла ее с собой в лес, чтобы показать, как она тренируется.
Это был выстрел из пистолета матери.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА 1
Лето, 1999 год
Эми сокрушалась, что не может повернуть время вспять. Ну не совсем вспять – не так, чтобы попивать коктейли с Аристотелем или купаться в море с Линкольном. Хватило бы и пары недель, лишь бы только избежать того компьютерного кошмара, в котором ей приходилось сейчас жить.
Эми была начальником отдела компьютерных и информационных систем в «Бейли, Гаслоу и Хайнц» – самой крупной юридической фирме в районе Скалистых гор. Ее работа заключалась в том, чтобы конфиденциальная информация могла свободно и надежно курсировать между офисами фирмы в Боулдере, Денвере, Солт-Лейк-Сити, Вашингтоне, Лондоне и Москве. Изо дня в день ей предоставлялась замечательная возможность наблюдать, как две сотни адвокатов в ужасе рвут на себе волосы. Пользовалась она и другой своей привилегией – регулярно оценивать их вокальные данные. Свои способности они демонстрировали при помощи крика. Кричали одновременно. На нее.
«Будто я вам вирус подкинула, честное слово», – она, сочиняя ответ очередному разъяренному юристу. И хотя тот был уже далеко, Эми все еще не могла успокоиться после встречи с ним. Машина, скорость, дорога – лучшие условия для того, чтобы расставить все точки над i.
Для очистки системы потребовалась почти целая неделя. Эми вкалывала по восемнадцать часов в сутки, объездила шесть офисов фирмы. Везде, где бы она ни появилась в эти дни, сотрудники вдруг начинали бегать и суетиться с необыкновенным усердием сутки напролет. Зато удалось спасти девяносто пять процентов данных. И все же мало приятного в том, чтобы сообщать нескольким многострадальным адвокатам о кончине их компьютеров и всей информации «по дороге в реанимацию».
Эми стала свидетелем того, о чем почти никто из простых смертных не догадывается, – иногда адвокаты тоже плачут.
В этот момент внимание Эми привлек щелчок под приборной доской машины. Ее старый «форд»-пикап частенько дребезжал или свистел. Каждый звук имел свою индивидуальность, и Эми знала их все. Так мать всегда понимает, что означает плач младенца: «Покорми меня!», или «Смени подгузник!», или «Сделай одолжение, запри бабушку в другой комнате». Источник этого щелчка было легко установить еще и потому, что из кондиционера неожиданно стал идти кошмарно горячий воздух. Эми выключила его и попыталась открыть окно. Стеклоподъемник заело. Отлично! – что тут скажешь. На улице девяносто два градуса жары[3], машина чуть ли не изрыгает пламя, подобно огнедышащему дракону, а чертово окно не хочет открываться!!! В Америке есть такая поговорка: если зимой ты провел отпуск в Колорадо, то летом переедешь сюда насовсем. Очевидно, человек, придумавший эту поговорку, ни разу не попадал в такую ситуацию.
«Я таю», – подумала Эми, вспомнив «Волшебника из страны Оз».
Она схватила старый номер «Роки маунтинс ньюс» и стала обмахиваться им, как веером. Номер вышел неделю назад – как раз тогда, когда она отправила дочку к ее отцу, чтобы самой с головой уйти в проблемы компьютерной реанимации. Это было шесть дней назад. И теперь Эми очень хотела видеть дочь, даже несмотря на то что смертельно устала.
Машина превратилась в печку на колесах к тому времени, когда Эми добралась до жилого комплекса «Лист клевера» (который представлял собой скопление скучных двухэтажных коробок из красного кирпича). Квартирам в этом комплексе было далеко до тех элитных боулдерских апартаментов, средняя цена которых достигала четверти с лишним миллиона долларов. «Лист клевера» финансировался государством и был словно бельмо на глазу для всех горожан. Исключение составляли голодные студенты и пенсионеры с ограниченными доходами. Вид из окон открывался крайне унылый: всюду асфальт. Эми знала кварталы товарных складов с более изысканной архитектурой. Очевидно, тот, кто проектировал этот комплекс, решил, что человек не способен создать творение более прекрасное, чем, например, зазубренные вершины гор на далеком горизонте, а потому не стал и пытаться. Да и зачем – ведь множество людей ждут по нескольку лет квартиру в Боулдере.
«Лежачий полицейский» заставил Эми больно удариться головой о крышу пикапа. Она припарковалась на автостоянке и выпрыгнула из машины. Пара минут – и ее лицо из красного сделалось розовым. Она снова стала похожа на себя. Эми никогда не кичилась этим, но всякий видел – она из тех, кому вслед оборачиваются мужчины. Ее бывший муж считал, что причина в длинных ногах и пухлых губах. Но это не совсем так. Эми излучала какое-то необыкновенное жизнелюбие, когда двигалась, улыбалась, разговаривала – в общем, каждое утро, открывая большие серо-голубые глаза и начиная новый день. Бабушка говорила, что она унаследовала неистощимую энергию матери, – и это было правдой.
Мать Эми трагически погибла двадцать лет назад, когда девочке было всего восемь. Отец умер еще раньше. Бабушка Грэм взяла крошку к себе. Она видела Эми насквозь. Она же заметила в отношениях внучки с ее мужем первые тревожные признаки – еще до того, как начала беспокоиться сама Эми. Четыре года назад молодая мать разрывалась между мужем, ребенком и защитой дипломной работы по астрономии. Большую часть времени отнимали дочка и диплом, на Теда же его почти не оставалось. Он нашел другую женщину. После развода Эми переехала к Грэм, чтобы бабушка хоть как-то помогала ей с Тейлор. Нелегко было найти хорошую работу в Боулдере – тихой гавани, совсем не подходящей для молодых талантливых профессионалов, жаждущих карьерного роста. Эми с удовольствием занялась бы астрономией, но денег едва хватало, а ученая степень никак не отразилась бы на благосостоянии семьи. Не отразилась на их материальном положении и работа с компьютерами. Зарплата Эми с трудом покрывала расходы на первостепенные нужды трех человек. Те крохи, что оставались, она откладывала на второе образование – юридическое. Учеба начиналась в сентябре.
Эми решила стать юристом из экономических соображений. При этом была уверена, что среди однокурсников найдется множество таких, как она, – искусствоведов, специалистов по литературе, в общем, тех, кто распростился с надеждой заниматься любимым делом.
Как бы ей хотелось, чтобы нашелся другой выход из ситуации!
– Мамочка приехала! Мама!
Эми повернулась на голос дочери. Тейлор была одета в ее любимое розовое платье и красные ботиночки. Светлые волосы частью держались в косичке, частью торчали из-под берета. Тейлор бросилась с тротуара в объятия матери.
– Я так соскучилась! – сказала Эми, крепко обнимая дочку.
Тейлор рассмеялась, затем наморщила нос:
– Фууу, ты вся мокрая!
Эми стерла с щеки Тейлор свой пот.
– Просто у нашего пикапчика поднялась температура.
– Грэм говорит, что тебе пора продать эту груду металлуома.
– Ни за что! – ответила Эми. «Груда металлуома» некогда принадлежала ее матери. Пожалуй, это единственное, что осталось у нее после развода, – дочь и машина. Она поставила девочку на землю.
– Ну, как там папочка?
– Хорошо. Обещал навестить нас.
– Навестить?!
– Ага. Он сказал, что мы увидимся на вечеринке.
– Какой еще вечеринке?
– На нашей вечеринке. Когда ты окончишь юридическую школу, а я среднюю.
Эми поморгала, осмысливая издевку мужа.
– Так и сказал?
– Ты будешь долго учиться там, да, мамочка?
– Не так уж и долго. Ты и не заметишь, как все закончится.
Показалась Грэм, она почти задыхалась от быстрой ходьбы.
– Я никогда не видела, чтобы четырехлетние девочки бегали так быстро!
Тейлор хихикнула. Грэм встретила Эми улыбкой, но тут же нахмурилась:
– Бог мой, ты превратилась в скелет! Опять сидела на одном кофеине?!
– Нет, клянусь, иногда с кофеином я выпивала немного кофе!
– Идем домой, я что-нибудь приготовлю. Но Эми слишком устала, чтобы думать о еде.
– Я просто разогрею себе обед в микроволновке.
– Микроволновка! – ворчала Грэм. – Я, может, и старая, но мне ведь не нужно полчаса тереть кремень об огниво, чтобы сделать тебе нормальный обед. Выйдешь из душа, горячее будет уже на столе.
«С месячным содержанием жира и калорий», – подумала Эми. Грэм была женщиной старой закалки, и это касалось всего, в том числе и питания.
– Отлично, – ответила она и вытащила из багажника чемодан. – Пойдемте.
Они пошли вдоль стоянки, держа девочку за руки, и Тейлор раскачивалась между ними, как маленькая обезьянка.
– Снова дома, мамочка снова дома! – пропела она. Эми вставила ключ в замок и открыла дверь. Квартира была самой обыкновенной, с двумя комнатами и одной ванной. Большую часть жилой площади занимала комбинированная гостиная, столовая и детская. Грэм иногда говорила, что «девочки» превратили ее в большой чулан. Проход заграждали велосипеды и ролики. Большие ролики и велосипед принадлежали Эми, маленькие – Тейлор. В комнате стояли потрепанный диван и такое же кресло – заурядная мебель в съемных квартирах. В старой стенке из сосны стояли книги, несколько горшков с растениями и маленький телевизор. Направо располагалась крохотная кухня, совмещенная с кладовой.
Эми подошла к столу. Почта, скопившаяся за неделю, была сложена в три аккуратные стопки – личные письма, счета и неизвестно что. Счета (некоторые – повторные извещения) составляли самую высокую стопку. Письма вовсе не были личными. Большинство из них были распечатанными на принтере бумажками, изображающими весточки от старых друзей. В стопке неизвестно чего внимание Эми привлек один пакет. На нем не было ни обратного адреса, ни почтовой марки. Похоже, его доставил курьер. Выглядел пакет тяжелым.
Заинтригованная, Эми разорвала коричневую бумагу – под ней оказалась коробка с глиняным горшком на картинке.
Эми потрясла ее, но, судя по всему, горшка внутри не было. Казалось, там что-то твердое, будто застывший цемент. Кроме того, верх коробки проклеили скотчем заново, значит, кто-то вынул горшок и положил совсем другое. Эми прорезала скотч и откинула крышку. Под ней оказалась плотная водонепроницаемая пластиковая упаковка с застежкой-молнией. Никакой открытки или записки, ничего, что указывало бы на отправителя. Эми расстегнула молнию и остолбенела.
– Господи!
Из коробки на нее смотрел Бенджамин Франклин. Много Бенджаминов Франклинов. Целые пачки сотенных купюр. Она взяла одну пачку, затем другую, положила на стол. Ее руки тряслись, пока она пересчитывала купюры. Пятьдесят бумажек в пачке. Всего сорок пачек.
Она опустилась в кресло, не отрывая взгляда от денег, все еще не веря глазам. Некто – таинственный некто – прислал ей двести тысяч долларов.
И она не имела ни малейшего понятия за что.
Эми сокрушалась, что не может повернуть время вспять. Ну не совсем вспять – не так, чтобы попивать коктейли с Аристотелем или купаться в море с Линкольном. Хватило бы и пары недель, лишь бы только избежать того компьютерного кошмара, в котором ей приходилось сейчас жить.
Эми была начальником отдела компьютерных и информационных систем в «Бейли, Гаслоу и Хайнц» – самой крупной юридической фирме в районе Скалистых гор. Ее работа заключалась в том, чтобы конфиденциальная информация могла свободно и надежно курсировать между офисами фирмы в Боулдере, Денвере, Солт-Лейк-Сити, Вашингтоне, Лондоне и Москве. Изо дня в день ей предоставлялась замечательная возможность наблюдать, как две сотни адвокатов в ужасе рвут на себе волосы. Пользовалась она и другой своей привилегией – регулярно оценивать их вокальные данные. Свои способности они демонстрировали при помощи крика. Кричали одновременно. На нее.
«Будто я вам вирус подкинула, честное слово», – она, сочиняя ответ очередному разъяренному юристу. И хотя тот был уже далеко, Эми все еще не могла успокоиться после встречи с ним. Машина, скорость, дорога – лучшие условия для того, чтобы расставить все точки над i.
Для очистки системы потребовалась почти целая неделя. Эми вкалывала по восемнадцать часов в сутки, объездила шесть офисов фирмы. Везде, где бы она ни появилась в эти дни, сотрудники вдруг начинали бегать и суетиться с необыкновенным усердием сутки напролет. Зато удалось спасти девяносто пять процентов данных. И все же мало приятного в том, чтобы сообщать нескольким многострадальным адвокатам о кончине их компьютеров и всей информации «по дороге в реанимацию».
Эми стала свидетелем того, о чем почти никто из простых смертных не догадывается, – иногда адвокаты тоже плачут.
В этот момент внимание Эми привлек щелчок под приборной доской машины. Ее старый «форд»-пикап частенько дребезжал или свистел. Каждый звук имел свою индивидуальность, и Эми знала их все. Так мать всегда понимает, что означает плач младенца: «Покорми меня!», или «Смени подгузник!», или «Сделай одолжение, запри бабушку в другой комнате». Источник этого щелчка было легко установить еще и потому, что из кондиционера неожиданно стал идти кошмарно горячий воздух. Эми выключила его и попыталась открыть окно. Стеклоподъемник заело. Отлично! – что тут скажешь. На улице девяносто два градуса жары[3], машина чуть ли не изрыгает пламя, подобно огнедышащему дракону, а чертово окно не хочет открываться!!! В Америке есть такая поговорка: если зимой ты провел отпуск в Колорадо, то летом переедешь сюда насовсем. Очевидно, человек, придумавший эту поговорку, ни разу не попадал в такую ситуацию.
«Я таю», – подумала Эми, вспомнив «Волшебника из страны Оз».
Она схватила старый номер «Роки маунтинс ньюс» и стала обмахиваться им, как веером. Номер вышел неделю назад – как раз тогда, когда она отправила дочку к ее отцу, чтобы самой с головой уйти в проблемы компьютерной реанимации. Это было шесть дней назад. И теперь Эми очень хотела видеть дочь, даже несмотря на то что смертельно устала.
Машина превратилась в печку на колесах к тому времени, когда Эми добралась до жилого комплекса «Лист клевера» (который представлял собой скопление скучных двухэтажных коробок из красного кирпича). Квартирам в этом комплексе было далеко до тех элитных боулдерских апартаментов, средняя цена которых достигала четверти с лишним миллиона долларов. «Лист клевера» финансировался государством и был словно бельмо на глазу для всех горожан. Исключение составляли голодные студенты и пенсионеры с ограниченными доходами. Вид из окон открывался крайне унылый: всюду асфальт. Эми знала кварталы товарных складов с более изысканной архитектурой. Очевидно, тот, кто проектировал этот комплекс, решил, что человек не способен создать творение более прекрасное, чем, например, зазубренные вершины гор на далеком горизонте, а потому не стал и пытаться. Да и зачем – ведь множество людей ждут по нескольку лет квартиру в Боулдере.
«Лежачий полицейский» заставил Эми больно удариться головой о крышу пикапа. Она припарковалась на автостоянке и выпрыгнула из машины. Пара минут – и ее лицо из красного сделалось розовым. Она снова стала похожа на себя. Эми никогда не кичилась этим, но всякий видел – она из тех, кому вслед оборачиваются мужчины. Ее бывший муж считал, что причина в длинных ногах и пухлых губах. Но это не совсем так. Эми излучала какое-то необыкновенное жизнелюбие, когда двигалась, улыбалась, разговаривала – в общем, каждое утро, открывая большие серо-голубые глаза и начиная новый день. Бабушка говорила, что она унаследовала неистощимую энергию матери, – и это было правдой.
Мать Эми трагически погибла двадцать лет назад, когда девочке было всего восемь. Отец умер еще раньше. Бабушка Грэм взяла крошку к себе. Она видела Эми насквозь. Она же заметила в отношениях внучки с ее мужем первые тревожные признаки – еще до того, как начала беспокоиться сама Эми. Четыре года назад молодая мать разрывалась между мужем, ребенком и защитой дипломной работы по астрономии. Большую часть времени отнимали дочка и диплом, на Теда же его почти не оставалось. Он нашел другую женщину. После развода Эми переехала к Грэм, чтобы бабушка хоть как-то помогала ей с Тейлор. Нелегко было найти хорошую работу в Боулдере – тихой гавани, совсем не подходящей для молодых талантливых профессионалов, жаждущих карьерного роста. Эми с удовольствием занялась бы астрономией, но денег едва хватало, а ученая степень никак не отразилась бы на благосостоянии семьи. Не отразилась на их материальном положении и работа с компьютерами. Зарплата Эми с трудом покрывала расходы на первостепенные нужды трех человек. Те крохи, что оставались, она откладывала на второе образование – юридическое. Учеба начиналась в сентябре.
Эми решила стать юристом из экономических соображений. При этом была уверена, что среди однокурсников найдется множество таких, как она, – искусствоведов, специалистов по литературе, в общем, тех, кто распростился с надеждой заниматься любимым делом.
Как бы ей хотелось, чтобы нашелся другой выход из ситуации!
– Мамочка приехала! Мама!
Эми повернулась на голос дочери. Тейлор была одета в ее любимое розовое платье и красные ботиночки. Светлые волосы частью держались в косичке, частью торчали из-под берета. Тейлор бросилась с тротуара в объятия матери.
– Я так соскучилась! – сказала Эми, крепко обнимая дочку.
Тейлор рассмеялась, затем наморщила нос:
– Фууу, ты вся мокрая!
Эми стерла с щеки Тейлор свой пот.
– Просто у нашего пикапчика поднялась температура.
– Грэм говорит, что тебе пора продать эту груду металлуома.
– Ни за что! – ответила Эми. «Груда металлуома» некогда принадлежала ее матери. Пожалуй, это единственное, что осталось у нее после развода, – дочь и машина. Она поставила девочку на землю.
– Ну, как там папочка?
– Хорошо. Обещал навестить нас.
– Навестить?!
– Ага. Он сказал, что мы увидимся на вечеринке.
– Какой еще вечеринке?
– На нашей вечеринке. Когда ты окончишь юридическую школу, а я среднюю.
Эми поморгала, осмысливая издевку мужа.
– Так и сказал?
– Ты будешь долго учиться там, да, мамочка?
– Не так уж и долго. Ты и не заметишь, как все закончится.
Показалась Грэм, она почти задыхалась от быстрой ходьбы.
– Я никогда не видела, чтобы четырехлетние девочки бегали так быстро!
Тейлор хихикнула. Грэм встретила Эми улыбкой, но тут же нахмурилась:
– Бог мой, ты превратилась в скелет! Опять сидела на одном кофеине?!
– Нет, клянусь, иногда с кофеином я выпивала немного кофе!
– Идем домой, я что-нибудь приготовлю. Но Эми слишком устала, чтобы думать о еде.
– Я просто разогрею себе обед в микроволновке.
– Микроволновка! – ворчала Грэм. – Я, может, и старая, но мне ведь не нужно полчаса тереть кремень об огниво, чтобы сделать тебе нормальный обед. Выйдешь из душа, горячее будет уже на столе.
«С месячным содержанием жира и калорий», – подумала Эми. Грэм была женщиной старой закалки, и это касалось всего, в том числе и питания.
– Отлично, – ответила она и вытащила из багажника чемодан. – Пойдемте.
Они пошли вдоль стоянки, держа девочку за руки, и Тейлор раскачивалась между ними, как маленькая обезьянка.
– Снова дома, мамочка снова дома! – пропела она. Эми вставила ключ в замок и открыла дверь. Квартира была самой обыкновенной, с двумя комнатами и одной ванной. Большую часть жилой площади занимала комбинированная гостиная, столовая и детская. Грэм иногда говорила, что «девочки» превратили ее в большой чулан. Проход заграждали велосипеды и ролики. Большие ролики и велосипед принадлежали Эми, маленькие – Тейлор. В комнате стояли потрепанный диван и такое же кресло – заурядная мебель в съемных квартирах. В старой стенке из сосны стояли книги, несколько горшков с растениями и маленький телевизор. Направо располагалась крохотная кухня, совмещенная с кладовой.
Эми подошла к столу. Почта, скопившаяся за неделю, была сложена в три аккуратные стопки – личные письма, счета и неизвестно что. Счета (некоторые – повторные извещения) составляли самую высокую стопку. Письма вовсе не были личными. Большинство из них были распечатанными на принтере бумажками, изображающими весточки от старых друзей. В стопке неизвестно чего внимание Эми привлек один пакет. На нем не было ни обратного адреса, ни почтовой марки. Похоже, его доставил курьер. Выглядел пакет тяжелым.
Заинтригованная, Эми разорвала коричневую бумагу – под ней оказалась коробка с глиняным горшком на картинке.
Эми потрясла ее, но, судя по всему, горшка внутри не было. Казалось, там что-то твердое, будто застывший цемент. Кроме того, верх коробки проклеили скотчем заново, значит, кто-то вынул горшок и положил совсем другое. Эми прорезала скотч и откинула крышку. Под ней оказалась плотная водонепроницаемая пластиковая упаковка с застежкой-молнией. Никакой открытки или записки, ничего, что указывало бы на отправителя. Эми расстегнула молнию и остолбенела.
– Господи!
Из коробки на нее смотрел Бенджамин Франклин. Много Бенджаминов Франклинов. Целые пачки сотенных купюр. Она взяла одну пачку, затем другую, положила на стол. Ее руки тряслись, пока она пересчитывала купюры. Пятьдесят бумажек в пачке. Всего сорок пачек.
Она опустилась в кресло, не отрывая взгляда от денег, все еще не веря глазам. Некто – таинственный некто – прислал ей двести тысяч долларов.
И она не имела ни малейшего понятия за что.
ГЛАВА 2
Огромные неподвижные взвихрения оранжевого, розового и пурпурного висели над горизонтом – чудесный отблеск южного колорадского заката. Тридцатипятилетний Райан Даффи меланхолично созерцал с обитого деревом крыльца то, что казалось неким напоминанием природы: даже последние минуты жизни могут быть воистину прекрасны. Красочное зрелище постепенно таяло, пожираемое глухой синевой неба без всяких признаков луны или звезд. Этот удивительный взрыв ярких радужных оттенков ввел Райана в оцепенение. Но теперь он чувствовал вину за то, что в голову ему пришла секундная мысль о смерти отца.
Все шестьдесят два года своей жизни старик руководствовался одним-единственным правилом. Фрэнк Даффи не признавал по отношению к себе понятия «второй» – он всегда и во всем привык быть первым. «Последний» было самым оскорбительным для него словом. Религия, семья, работа – этому он отдавался без остатка и с неистощимой энергией. Трудяга-парень никогда не пропускал воскресной службы в церкви, не подводил семью, не уходил с работы, пока не слышал от кого-нибудь: «Этот Даффи, так его и этак, лучший электрик в городе!» И только в самых важных жизненных ситуациях Фрэнк избегал первенства.
Например, он был последним человеком, признавшим, что рак в конце концов доконает его.
Только тогда, когда боль стало невозможно терпеть, он наконец понял, что не справится с ней сам. Райана сердило поведение отца: старик, вместо того чтобы пить таблетки, прятал их. Райан был врачом, но это, похоже, делало его уговоры еще менее действенными, будто они исходили из уст какого-нибудь сдвинутого экспериментатора (последним Фрэнк Даффи не доверял никогда). Быстро выяснилось, что лечение лишь отсрочит неизбежное – на два месяца, максимум на три. Однако Райан довольствовался и этим, ему хотелось отыграть у болезни хотя бы пару недель. Тем не менее, он знал: на месте отца он проявил бы то же самое тупое упрямство. Райану нравилось, когда люди сравнивали его с отцом, – сходства нельзя было не заметить. Оба привлекательные, у обоих теплый взгляд карих глаз. Правда, отец уже давно ходил седой как лунь, но Райан и тут не отставал – в его густой темной шевелюре появились первые седые прядки. Оба были высокими, хотя сын не мог не заметить, как его гордый отец медленно усыхает с годами.
Солнце совсем закатилось, окунувшись в горизонт. В темноте долина юго-восточного Колорадо казалась огромным океаном. Ровная, покойная поверхность, не испорченная городскими огнями. Хорошее место, чтобы воспитывать детей вдали от городских соблазнов, так влекущих подростков. Ближайший рынок находился в сотнях миль на западе, в Пуэбло – городе голубых воротничков. Ближайший модный ресторан – в Гарден-Сити, а это очень далеко на восток. Люди говорили, что Пайдмонт-Спрингс находится посреди неизвестности. Для Райана это было то, что нужно. Сын поддержал решение отца провести последние дни дома. Фрэнк Даффи был уважаемым человеком среди двух сотен горожан, но даже его близким друзьям было бы нелегко пускаться в двухчасовое путешествие до больницы. Райан устроил отца в задней части дома, в его любимой гостиной. Простая сосновая кровать, подушки в изумрудных наволочках – вместо хромированной больничной койки с регулируемым матрацем. За большим окном зеленел огород с молодой кукурузой и пышными томатами. Дубовые полы, посеревшие от старости, и балки под потолком из кедра придавали комнате вид хижины. Да, гостиная действительно была самой приятной комнатой в доме.
– Принес? – весело осведомился отец, когда Райан вошел в комнату.
Райан притворно улыбнулся, доставая из бумажного пакета ирландское виски «Джемесон айриш» – уже пятую за последние дни бутылку. Отец просиял: – Доставай стаканы! Сын поставил на поднос бокалы и наполнил их на два пальца.
– Знаешь, что хорошего в ирландском виски, Райан? – Старик поднял бокал и криво улыбнулся. – Оно ирландское. Ваше здоровье, господа! – произнес он с преувеличенно деревенским акцентом.
Его рука тряслась, но не из-за алкоголя, а по вине болезни. Сегодня он был бледнее, чем вчера, и его ослабевшее тело под белой простыней казалось почти безжизненным. В тишине дома они опустошили свои бокалы. Лицо отца озарилось улыбкой удовлетворения.
– Я до сих пор помню, как ты впервые выпил, – произнес старик, и в его глазах читалась ностальгия. – Ты был храбрым малым, в одиннадцать-то лет! Все докучал мне, просил глоточек. Бабушка сказала, чтобы я дал тебе глотнуть, раз уж так приспичило. Думала, ты выплюнешь горькую гадость и подумаешь, что это лекарство. Куда там! Ты опрокинул в себя стакан, а потом стукнул им об стол, как эти ковбои в кино! Тебе так хотелось прокашляться, что глаза буквально выпрыгивали из орбит! Но ты только вытер рукавом рот, посмотрел на бабушку и сказал: «Даже лучше, чем секс!»
Они негромко рассмеялись. Отец внимательно посмотрел на Райана:
– Наконец-то мой сын улыбнулся. Целую вечность не видал от тебя такого!
– Знаешь, мне не слишком хочется улыбаться. Да и пить тоже.
– И что ты предлагаешь? Сделать парочку звонков, отменить встречу со смертью? Послушай, – смягчился отец, – по моему разумению, мы можем смеяться в лицо смерти, а можем просто умереть с кислой физиономией. Так что будь молодцом, налей отцу еще виски!
– По-моему, тебе хватит, пап. Болеутоляющее и алкоголь – настоящая гремучая смесь.
– Господи, да откуда ты такой ответственный взялся?
– А что?
– Ничего. Просто я восхищаюсь моим сыном, вот и все. Жаль, я не такой, как ты. Люди говорят, мы как две капли воды похожи, но это только с виду. Оно, конечно, было очень забавно, когда ты за завтраком садился рядом со мной и пытался читать спортивный обзор, хотя тебе было всего два года и читать ты не умел. Пытался быть похожим на отца! Но это все так, поверхностное. Внутри, если копнуть глубже… мы с тобой довольно сильно отличаемся друг от друга.
Он задумался и поставил бокал на поднос. Улыбка исчезла с лица, и появилось задумчивое выражение.
– Ты согласен с мнением, что иногда хорошие люди становятся плохими?
– Конечно, – ответил Райан, пожимая плечами.
– Я имею в виду совсем плохими, преступниками или вроде того. Ты ведь не думаешь, что есть такие отвратительные поступки, которые может совершить лишь человек, уже родившийся испорченным?
– Я не думаю, что люди рождаются плохими. У них всегда есть выбор. Воля, в конце концов.
– Тогда почему кто-то выбирает неверный путь, даже если он не такой уж плохой человек?
– Наверно, потому, что слабый. Слишком слабый, чтобы быть хорошим, недостаточно сильный, чтобы противиться злу.
– А может ли слабый стать сильным? – Отец оперся на локоть и приподнялся, заглянув Райану в глаза. – Или если ты обратился во зло, то это навсегда?
Райан неуклюже улыбнулся. Он мог только догадываться, к чему клонит отец.
– Почему ты спрашиваешь? Старик лег и вздохнул.
Все шестьдесят два года своей жизни старик руководствовался одним-единственным правилом. Фрэнк Даффи не признавал по отношению к себе понятия «второй» – он всегда и во всем привык быть первым. «Последний» было самым оскорбительным для него словом. Религия, семья, работа – этому он отдавался без остатка и с неистощимой энергией. Трудяга-парень никогда не пропускал воскресной службы в церкви, не подводил семью, не уходил с работы, пока не слышал от кого-нибудь: «Этот Даффи, так его и этак, лучший электрик в городе!» И только в самых важных жизненных ситуациях Фрэнк избегал первенства.
Например, он был последним человеком, признавшим, что рак в конце концов доконает его.
Только тогда, когда боль стало невозможно терпеть, он наконец понял, что не справится с ней сам. Райана сердило поведение отца: старик, вместо того чтобы пить таблетки, прятал их. Райан был врачом, но это, похоже, делало его уговоры еще менее действенными, будто они исходили из уст какого-нибудь сдвинутого экспериментатора (последним Фрэнк Даффи не доверял никогда). Быстро выяснилось, что лечение лишь отсрочит неизбежное – на два месяца, максимум на три. Однако Райан довольствовался и этим, ему хотелось отыграть у болезни хотя бы пару недель. Тем не менее, он знал: на месте отца он проявил бы то же самое тупое упрямство. Райану нравилось, когда люди сравнивали его с отцом, – сходства нельзя было не заметить. Оба привлекательные, у обоих теплый взгляд карих глаз. Правда, отец уже давно ходил седой как лунь, но Райан и тут не отставал – в его густой темной шевелюре появились первые седые прядки. Оба были высокими, хотя сын не мог не заметить, как его гордый отец медленно усыхает с годами.
Солнце совсем закатилось, окунувшись в горизонт. В темноте долина юго-восточного Колорадо казалась огромным океаном. Ровная, покойная поверхность, не испорченная городскими огнями. Хорошее место, чтобы воспитывать детей вдали от городских соблазнов, так влекущих подростков. Ближайший рынок находился в сотнях миль на западе, в Пуэбло – городе голубых воротничков. Ближайший модный ресторан – в Гарден-Сити, а это очень далеко на восток. Люди говорили, что Пайдмонт-Спрингс находится посреди неизвестности. Для Райана это было то, что нужно. Сын поддержал решение отца провести последние дни дома. Фрэнк Даффи был уважаемым человеком среди двух сотен горожан, но даже его близким друзьям было бы нелегко пускаться в двухчасовое путешествие до больницы. Райан устроил отца в задней части дома, в его любимой гостиной. Простая сосновая кровать, подушки в изумрудных наволочках – вместо хромированной больничной койки с регулируемым матрацем. За большим окном зеленел огород с молодой кукурузой и пышными томатами. Дубовые полы, посеревшие от старости, и балки под потолком из кедра придавали комнате вид хижины. Да, гостиная действительно была самой приятной комнатой в доме.
– Принес? – весело осведомился отец, когда Райан вошел в комнату.
Райан притворно улыбнулся, доставая из бумажного пакета ирландское виски «Джемесон айриш» – уже пятую за последние дни бутылку. Отец просиял: – Доставай стаканы! Сын поставил на поднос бокалы и наполнил их на два пальца.
– Знаешь, что хорошего в ирландском виски, Райан? – Старик поднял бокал и криво улыбнулся. – Оно ирландское. Ваше здоровье, господа! – произнес он с преувеличенно деревенским акцентом.
Его рука тряслась, но не из-за алкоголя, а по вине болезни. Сегодня он был бледнее, чем вчера, и его ослабевшее тело под белой простыней казалось почти безжизненным. В тишине дома они опустошили свои бокалы. Лицо отца озарилось улыбкой удовлетворения.
– Я до сих пор помню, как ты впервые выпил, – произнес старик, и в его глазах читалась ностальгия. – Ты был храбрым малым, в одиннадцать-то лет! Все докучал мне, просил глоточек. Бабушка сказала, чтобы я дал тебе глотнуть, раз уж так приспичило. Думала, ты выплюнешь горькую гадость и подумаешь, что это лекарство. Куда там! Ты опрокинул в себя стакан, а потом стукнул им об стол, как эти ковбои в кино! Тебе так хотелось прокашляться, что глаза буквально выпрыгивали из орбит! Но ты только вытер рукавом рот, посмотрел на бабушку и сказал: «Даже лучше, чем секс!»
Они негромко рассмеялись. Отец внимательно посмотрел на Райана:
– Наконец-то мой сын улыбнулся. Целую вечность не видал от тебя такого!
– Знаешь, мне не слишком хочется улыбаться. Да и пить тоже.
– И что ты предлагаешь? Сделать парочку звонков, отменить встречу со смертью? Послушай, – смягчился отец, – по моему разумению, мы можем смеяться в лицо смерти, а можем просто умереть с кислой физиономией. Так что будь молодцом, налей отцу еще виски!
– По-моему, тебе хватит, пап. Болеутоляющее и алкоголь – настоящая гремучая смесь.
– Господи, да откуда ты такой ответственный взялся?
– А что?
– Ничего. Просто я восхищаюсь моим сыном, вот и все. Жаль, я не такой, как ты. Люди говорят, мы как две капли воды похожи, но это только с виду. Оно, конечно, было очень забавно, когда ты за завтраком садился рядом со мной и пытался читать спортивный обзор, хотя тебе было всего два года и читать ты не умел. Пытался быть похожим на отца! Но это все так, поверхностное. Внутри, если копнуть глубже… мы с тобой довольно сильно отличаемся друг от друга.
Он задумался и поставил бокал на поднос. Улыбка исчезла с лица, и появилось задумчивое выражение.
– Ты согласен с мнением, что иногда хорошие люди становятся плохими?
– Конечно, – ответил Райан, пожимая плечами.
– Я имею в виду совсем плохими, преступниками или вроде того. Ты ведь не думаешь, что есть такие отвратительные поступки, которые может совершить лишь человек, уже родившийся испорченным?
– Я не думаю, что люди рождаются плохими. У них всегда есть выбор. Воля, в конце концов.
– Тогда почему кто-то выбирает неверный путь, даже если он не такой уж плохой человек?
– Наверно, потому, что слабый. Слишком слабый, чтобы быть хорошим, недостаточно сильный, чтобы противиться злу.
– А может ли слабый стать сильным? – Отец оперся на локоть и приподнялся, заглянув Райану в глаза. – Или если ты обратился во зло, то это навсегда?
Райан неуклюже улыбнулся. Он мог только догадываться, к чему клонит отец.
– Почему ты спрашиваешь? Старик лег и вздохнул.