Страница:
Нортхэм прочистил горло.
— Нет. Нет, мадам.
— У вас пересохло в горле. Можно подать нам сюда что-нибудь выпить? — Она величественно махнула лорду Баттенберну. — Персикового бренди, если не возражаете.
Нортхэм удивленно моргнул.
— Персикового?
Выражение лица гадалки нисколько не изменилось.
— Конечно. Вам же нравится вкус персиков, не правда ли, милорд? — Она помолчала, пока лакей ставил на стол поднос с графином и двумя рюмками. Отложив карты, она небрежным жестом отослала слугу и налила им обоим бренди. — Посмотрим, — пояснила она, протягивая ему одну из рюмок, — сработает ли фокус.
Нортхэм взял бренди и ощутил покалывание в пальцах. Сначала он решил, что она коснулась его рукой, но затем сообразил, что они держали рюмку за разные части: она за стенки, а он за ножку.
— Вот так, — тихо проговорила она. — Что и требовалось доказать. — Глядя в ее темные глаза, Нортхэм ясно видел, что не он один помнит об их предыдущей встрече. Все эти годы Бесс Боулс жила в ожидании повторной встречи, хотя и не знала, где и когда это случится. — К счастью, вы единственный, кто вызывает у меня подобные ощущения.
Нортхэм нахмурился.
— Что-то я не понимаю.
Гадалка весело закудахтала и лихо проглотила свой бренди.
— Я тоже.
В течение нескольких недель после той ярмарки она жила в тревоге, что ее снова посетят пророческие видения. Когда этого не произошло, она почти убедила себя, что все это не более чем плод ее воображения. Почти. Иногда она ощущала покалывание в кончиках пальцев или мурашки, пробегавшие по спине. Расспрашивая людей, которые вызывали в ней подобные ощущения, Бесс неизменно обнаруживала связь между ними и мужчиной, сидевшим сейчас перед ней. Она не знала, как это объяснить. И даже не была уверена, что такое вообще возможно. Однако отрицать тот факт, что она испытывает нечто необычное, мадам Фортуна тоже не могла.
— Пейте, — велела она и принялась раскладывать карты.
Положив первую, она задумчиво кивнула, ничуть не удивившись, что та символизирует могущественные силы Главного Аркана. — Жертва…
Глядя на изображение виселицы с петлей, Нортхэм ощутил потребность расслабить воротник и галстук, ставшие вдруг слишком тесными. Зрители притихли, перестав перешептываться.
— Это смерть?
— Господь с вами, нет! Можете не переживать по этому поводу. «Повешенный» обычно означает финал или поворот событий. В данном случае, думаю, кому-то требуется жертва. — Она выдержала паузу и зловеще добавила: — Осуждение.
Нортхэм поднес рюмку к губам и залпом выпил, проявив не больше уважения к прекрасному бренди, чем мадам Фортуна. Отставив бокал, он оглянулся через плечо на Саута.
— Я всего лишь осужден, — произнес он с усмешкой. — А не приговорен. — Саутертон, однако, даже не улыбнулся, а стоявшая рядом Элизабет вздрогнула. Норт повернулся к гадалке: — И кто же меня осудит?
Мадам Фортуна сняла первую карту с колоды и положила ее поверх «повешенного».
Нортхэм уставился на «императрицу», карту, символизирующую материнство, плодородие и природу. Пышная фигура женщины напомнила ему баронессу, и он бросил на гадалку вопросительный взгляд.
— Женщина, которая рядом с вами.
Саутертон почувствовал, как пальцы Элизабет снова вцепились в его рукав. Он накрыл их ладонью, надеясь, что этот жест поможет ей сохранять спокойствие.
Нортхэм поинтересовался с показной беззаботностью:
— В прямом или переносном смысле? — Эта реплика произвела нужный эффект, ослабив повисшее в гостиной напряжение.
Вместо ответа мадам Фортуна перевернула третью карту. На сей раз это была рогатая фигура.
— Полагаю, это дьявол.
Нортхэм был сыт по горло. Он начал подниматься со стула.
— Сядьте, милорд.
Это было сказано так резко и с такой властностью, что Нортхэм рухнул на стул. Среди зрителей раздались смешки, да и сам он не мог не улыбнуться.
— Ладно. Что еще скажете, мадам?
Она подняла следующую карту, так чтобы ее могли видеть все. Это была семерка треф.
— Эта карта может означать награду, — пояснила она, — или богатство. Например, сокровище, которое вам не при надлежит.
Нортхэму показалось, что по его спине прошлись ледяные пальцы. Однако выражение его лица осталось невозмутимым, а голос ровным.
— Объяснитесь, мадам.
— У вас есть нечто, не принадлежащее вам.
Лоб Нортхэма прорезала вертикальная морщинка.
— Это вам тоже придется объяснить.
Мадам Фортуна отложила колоду и разложила веером лежавшие на столе карты. Повешенный. Императрица. Дьявол.»Семерка треф. Знаки были столь очевидными, что ошибиться в их значении было невозможно. Она заметила, что ее рука, касавшаяся карт, слегка дрожит. Причина этой дрожи также не была секретом для старой гадалки. Больше всего ей хоте лось, чтобы все сложилось иначе.
Она вспомнила, каким юным и невинным он был, когда задал ей свой возмутительный вопрос. Он стал старше, и его темно-кобальтовый взгляд давно потерял свое невинное очарование, однако Бесс Боулс не сомневалась в его порядочности. Сущность его характера не изменилась. Она чувствовала это двадцать лет назад, чувствовала и сейчас. Если бы карты легли по-другому, Бесс постаралась бы его защитить. Но при таком раскладе она не могла лгать.
Вопреки всему, что говорил ей здравый смысл, Брендан Дэвид Хэмптон, шестой граф Нортхэм, оказался тем самым человеком, которого высший свет называл вором Джентльменом.
— Это ожерелье леди Баттенберн, — объявила она. — Оно находится в вашем чемодане. В кармашке, предназначенном для ценностей.
Нортхэм резко вскинул голову. В ушах у него зашумело, и не только из-за лихорадочного перешептывания за его спиной.
— Вы ошибаетесь, — с вкрадчивой угрозой произнес он.
— Но даже раньше, чем она покачала головой в знак отрицания, он почувствовал, что ошибается не кто иной, как он сам.
— Не может быть! — воскликнула леди Баттенберн, сложив руки под своим округлым подбородком в молитвенном жесте. — Вы еще не со всеми поговорили, мадам. Лорд Нортхэм даже не входил в число подозреваемых. Он богат, как Крез. Это все знают.
Хотя гостям едва ли понравилось, что они находились под подозрением, они пропустили мимо ушей это шокирующее заявление, испытывая вполне понятное облегчение, смешанное с сочувствием к незавидному положению графа Нортхэма.
Лорд Баттенберн приблизился к столу.
— Я вынужден согласиться со своей женой, мадам. Это просто невозможно.
Гадалка пожала плечами:
— Все возможно.
Нортхэм перевел на барона бесстрастный взгляд. Тот, похоже, не испытывал особого желания обыскивать его чемоданы. Поступить так — значило бы проявить откровенное недоверие к одному из приглашенных, что поставило бы как гостей, так и хозяев в неловкое положение. Молчание Баттенберна вынудило Нортхэма проявить инициативу:
— Я не стану возражать, если вы поищете ожерелье среди моих вещей.
Барон покачал головой:
— Нет. Я не собираюсь делать ничего подобного.
Норту показалось, что веревка на его шее затягивается туже. Ощущение было настолько реальным, что он взглянул на разложенные перед ним карты, чтобы убедиться, что окружность петли не стала меньше.
— О, подумайте о своей репутации милорд, — взмолилась леди Пауэлл, тоже сложив руки в молитвенном жесте.
Столь благочестивое выражение Нортхэм до сих пор видел лишь на полотнах с изображениями Мадонны.
— Думаю, это только придаст ей блеска. — Он поднялся на ноги. — Разве вас не приводит в восторг тот факт, что я могу оказаться тем самым Джентльменом?
Румянец, заливший щеки леди Пауэлл, выдал ее с головой.
— Как вы можете так говорить? — возмутилась она и повернулась к Саутертону за поддержкой. — Что же вы молчите, милорд? Его ведь могут арестовать.
Саутертон предпочел бы, чтобы она не приставала к нему, пока он не разберется, что происходит. Он попытался найти ответ на лице Нортхэма, но оно оставалось непроницаемым. Не представляя, что предпринять, чтобы избавить приятеля от конфуза, он решил внести ясность.
— Только в том случае, если ожерелье найдут, — заявил он. — А этого, уверяю вас, не произойдет.
Норт вздохнул. Хотел бы он быть в этом уверен! Но все равно спасибо Сауту за вдохновенную, хотя и бесполезную защиту.
Барон задумчиво теребил накрахмаленные складки галстука.
— Думаю, — наконец пробурчал он, — нам не остается ничего другого, кроме как проверить, есть там что-нибудь или нет.
Он окинул взглядом гостей и предложил:
— Пожалуй, стоит принести чемодан сюда.
Ответил один только Нортхэм:
— Как пожелаете. Но чтобы исключить недоразумения, пошлете за ним двух человек.
— Конечно. Как насчет Саутертона и Аллена? Согласны?
— Да, — кивнул Норт, все более уверяясь, что никакие меры предосторожности не изменят конечного результата. Он сделал приглашающий жест в сторону двери. — Джентльмены?
Саут уже настолько привык к тому, что Элизабет сжимает его локоть, что не сразу понял, что теперь она пытается его задержать. На секунду остановившись, он незаметно освободил свою руку.
— Все будет в порядке, — шепнул он, почти не разжимая губ.
Элизабет не сводила с него немигающего взгляда, в котором сквозило отчаяние.
— Нет, не будет.
Это был не самый подходящий, момент, чтобы препираться. Да и времени не было. Саут нежно сжал ее пальцы и отошел.
Ожидание казалось бесконечным. Проводив Аллена и Са-утертона, гости, замерев, уставились на дверь, через которую те вышли. Лакеи, стоявшие по обе стороны двери, чувствовали себя неловко под устремленными на них взглядами, но, подобно преторианской гвардии в Древнем Риме, скорее рухнули бы замертво, чем покинули свои посты.
Нортхэм был единственным, кто не наблюдал за входом. Пристроившись на краешке стола мадам Фортуны, он с небрежным видом поглядывал в окно. Ему вдруг пришло в голову, что он, пожалуй, самый спокойный из всех присутствующих. Даже Джентльмен, если он еще не совсем очерствел, должен был испытывать хотя бы угрызения совести. Впрочем, едва ли можно ожидать, что настоящий вор шагнет вперед и признает свою вину, особенно если учесть, на какие хлопоты он пустился, чтобы подбросить ожерелье леди Баттенберн в его чемодан. Нет, этот вор хотел, чтобы виноват оказался Нортхэм.
Вздохнув, он сложил руки на груди. Похоже, эта история пошлет к черту все планы его матери, касающиеся его женитьбы.
Послышались шаги, и толпа разом вздохнула. Лакеи отворили дверь, и Саут с Алленом вошли в комнату, неся кожаный чемодан Нортхэма. Подойдя к столу мадам Фортуны, они поставили его на пол.
— Мы его не открывали, — сообщил всем лорд Аллен.
Леди Баттенберн присоединилась к ним.
— Надеюсь, что нет, иначе какой смысл во всем этом?
Барон положил руку на плечо жены, призывая ее к молчанию. Она прикусила губу, решив не усугублять своей нервозностью и без того напряженную обстановку.
Нортхэм коротко кивнул, давая понять Саутертону, что он может открыть чемодан. Виконт расстегнул защелки, поднял крышку и отступил в сторону, предоставив Аллену возможность исследовать его содержимое. Тот с явной неохотой склонился над чемоданом и пошарил ладонью по внутренней стороне крышки. Не прошло и нескольких секунд, как его рука замедлила движение, нащупав кармашек в полотняной подкладке.
— Нашли что-нибудь? — лениво поинтересовался Норт. Аллен кивнул. — Ну так вытаскивайте. Пусть все посмотрят.
Сунув пальцы в кармашек, Аллен схватил загадочный предмет и потянул к себе. Тот легко выскользнул, и россыпь сверкающих бриллиантов повисла на его руке.
Все дружно ахнули и обратили потрясенные взгляды на Нортхэма. Он сказал, не обращаясь ни к кому конкретно:
— Не думаю, что это кого-нибудь интересует, но я впервые вижу это ожерелье.
Баттенберн откашлялся и стряхнул с рукава воображаемую пылинку, прежде чем задать вопрос:
— Вы можете это доказать?
Ответ поступил от самого неожиданного источника из всех возможных, так, во всяком случае, утверждали впоследствии все гости.
Леди Элизабет Пенроуз решительно шагнула вперед.
— Лорд Нортхэм не может быть вором, — спокойно объявила она. — То утро, когда пропало ожерелье, он провел со мной. — И на тот случай, если кто-то не понял, что она имеет в виду, добавила: — И всю предшествующую ночь тоже.
Глава 9
— Нет. Нет, мадам.
— У вас пересохло в горле. Можно подать нам сюда что-нибудь выпить? — Она величественно махнула лорду Баттенберну. — Персикового бренди, если не возражаете.
Нортхэм удивленно моргнул.
— Персикового?
Выражение лица гадалки нисколько не изменилось.
— Конечно. Вам же нравится вкус персиков, не правда ли, милорд? — Она помолчала, пока лакей ставил на стол поднос с графином и двумя рюмками. Отложив карты, она небрежным жестом отослала слугу и налила им обоим бренди. — Посмотрим, — пояснила она, протягивая ему одну из рюмок, — сработает ли фокус.
Нортхэм взял бренди и ощутил покалывание в пальцах. Сначала он решил, что она коснулась его рукой, но затем сообразил, что они держали рюмку за разные части: она за стенки, а он за ножку.
— Вот так, — тихо проговорила она. — Что и требовалось доказать. — Глядя в ее темные глаза, Нортхэм ясно видел, что не он один помнит об их предыдущей встрече. Все эти годы Бесс Боулс жила в ожидании повторной встречи, хотя и не знала, где и когда это случится. — К счастью, вы единственный, кто вызывает у меня подобные ощущения.
Нортхэм нахмурился.
— Что-то я не понимаю.
Гадалка весело закудахтала и лихо проглотила свой бренди.
— Я тоже.
В течение нескольких недель после той ярмарки она жила в тревоге, что ее снова посетят пророческие видения. Когда этого не произошло, она почти убедила себя, что все это не более чем плод ее воображения. Почти. Иногда она ощущала покалывание в кончиках пальцев или мурашки, пробегавшие по спине. Расспрашивая людей, которые вызывали в ней подобные ощущения, Бесс неизменно обнаруживала связь между ними и мужчиной, сидевшим сейчас перед ней. Она не знала, как это объяснить. И даже не была уверена, что такое вообще возможно. Однако отрицать тот факт, что она испытывает нечто необычное, мадам Фортуна тоже не могла.
— Пейте, — велела она и принялась раскладывать карты.
Положив первую, она задумчиво кивнула, ничуть не удивившись, что та символизирует могущественные силы Главного Аркана. — Жертва…
Глядя на изображение виселицы с петлей, Нортхэм ощутил потребность расслабить воротник и галстук, ставшие вдруг слишком тесными. Зрители притихли, перестав перешептываться.
— Это смерть?
— Господь с вами, нет! Можете не переживать по этому поводу. «Повешенный» обычно означает финал или поворот событий. В данном случае, думаю, кому-то требуется жертва. — Она выдержала паузу и зловеще добавила: — Осуждение.
Нортхэм поднес рюмку к губам и залпом выпил, проявив не больше уважения к прекрасному бренди, чем мадам Фортуна. Отставив бокал, он оглянулся через плечо на Саута.
— Я всего лишь осужден, — произнес он с усмешкой. — А не приговорен. — Саутертон, однако, даже не улыбнулся, а стоявшая рядом Элизабет вздрогнула. Норт повернулся к гадалке: — И кто же меня осудит?
Мадам Фортуна сняла первую карту с колоды и положила ее поверх «повешенного».
Нортхэм уставился на «императрицу», карту, символизирующую материнство, плодородие и природу. Пышная фигура женщины напомнила ему баронессу, и он бросил на гадалку вопросительный взгляд.
— Женщина, которая рядом с вами.
Саутертон почувствовал, как пальцы Элизабет снова вцепились в его рукав. Он накрыл их ладонью, надеясь, что этот жест поможет ей сохранять спокойствие.
Нортхэм поинтересовался с показной беззаботностью:
— В прямом или переносном смысле? — Эта реплика произвела нужный эффект, ослабив повисшее в гостиной напряжение.
Вместо ответа мадам Фортуна перевернула третью карту. На сей раз это была рогатая фигура.
— Полагаю, это дьявол.
Нортхэм был сыт по горло. Он начал подниматься со стула.
— Сядьте, милорд.
Это было сказано так резко и с такой властностью, что Нортхэм рухнул на стул. Среди зрителей раздались смешки, да и сам он не мог не улыбнуться.
— Ладно. Что еще скажете, мадам?
Она подняла следующую карту, так чтобы ее могли видеть все. Это была семерка треф.
— Эта карта может означать награду, — пояснила она, — или богатство. Например, сокровище, которое вам не при надлежит.
Нортхэму показалось, что по его спине прошлись ледяные пальцы. Однако выражение его лица осталось невозмутимым, а голос ровным.
— Объяснитесь, мадам.
— У вас есть нечто, не принадлежащее вам.
Лоб Нортхэма прорезала вертикальная морщинка.
— Это вам тоже придется объяснить.
Мадам Фортуна отложила колоду и разложила веером лежавшие на столе карты. Повешенный. Императрица. Дьявол.»Семерка треф. Знаки были столь очевидными, что ошибиться в их значении было невозможно. Она заметила, что ее рука, касавшаяся карт, слегка дрожит. Причина этой дрожи также не была секретом для старой гадалки. Больше всего ей хоте лось, чтобы все сложилось иначе.
Она вспомнила, каким юным и невинным он был, когда задал ей свой возмутительный вопрос. Он стал старше, и его темно-кобальтовый взгляд давно потерял свое невинное очарование, однако Бесс Боулс не сомневалась в его порядочности. Сущность его характера не изменилась. Она чувствовала это двадцать лет назад, чувствовала и сейчас. Если бы карты легли по-другому, Бесс постаралась бы его защитить. Но при таком раскладе она не могла лгать.
Вопреки всему, что говорил ей здравый смысл, Брендан Дэвид Хэмптон, шестой граф Нортхэм, оказался тем самым человеком, которого высший свет называл вором Джентльменом.
— Это ожерелье леди Баттенберн, — объявила она. — Оно находится в вашем чемодане. В кармашке, предназначенном для ценностей.
Нортхэм резко вскинул голову. В ушах у него зашумело, и не только из-за лихорадочного перешептывания за его спиной.
— Вы ошибаетесь, — с вкрадчивой угрозой произнес он.
— Но даже раньше, чем она покачала головой в знак отрицания, он почувствовал, что ошибается не кто иной, как он сам.
— Не может быть! — воскликнула леди Баттенберн, сложив руки под своим округлым подбородком в молитвенном жесте. — Вы еще не со всеми поговорили, мадам. Лорд Нортхэм даже не входил в число подозреваемых. Он богат, как Крез. Это все знают.
Хотя гостям едва ли понравилось, что они находились под подозрением, они пропустили мимо ушей это шокирующее заявление, испытывая вполне понятное облегчение, смешанное с сочувствием к незавидному положению графа Нортхэма.
Лорд Баттенберн приблизился к столу.
— Я вынужден согласиться со своей женой, мадам. Это просто невозможно.
Гадалка пожала плечами:
— Все возможно.
Нортхэм перевел на барона бесстрастный взгляд. Тот, похоже, не испытывал особого желания обыскивать его чемоданы. Поступить так — значило бы проявить откровенное недоверие к одному из приглашенных, что поставило бы как гостей, так и хозяев в неловкое положение. Молчание Баттенберна вынудило Нортхэма проявить инициативу:
— Я не стану возражать, если вы поищете ожерелье среди моих вещей.
Барон покачал головой:
— Нет. Я не собираюсь делать ничего подобного.
Норту показалось, что веревка на его шее затягивается туже. Ощущение было настолько реальным, что он взглянул на разложенные перед ним карты, чтобы убедиться, что окружность петли не стала меньше.
— О, подумайте о своей репутации милорд, — взмолилась леди Пауэлл, тоже сложив руки в молитвенном жесте.
Столь благочестивое выражение Нортхэм до сих пор видел лишь на полотнах с изображениями Мадонны.
— Думаю, это только придаст ей блеска. — Он поднялся на ноги. — Разве вас не приводит в восторг тот факт, что я могу оказаться тем самым Джентльменом?
Румянец, заливший щеки леди Пауэлл, выдал ее с головой.
— Как вы можете так говорить? — возмутилась она и повернулась к Саутертону за поддержкой. — Что же вы молчите, милорд? Его ведь могут арестовать.
Саутертон предпочел бы, чтобы она не приставала к нему, пока он не разберется, что происходит. Он попытался найти ответ на лице Нортхэма, но оно оставалось непроницаемым. Не представляя, что предпринять, чтобы избавить приятеля от конфуза, он решил внести ясность.
— Только в том случае, если ожерелье найдут, — заявил он. — А этого, уверяю вас, не произойдет.
Норт вздохнул. Хотел бы он быть в этом уверен! Но все равно спасибо Сауту за вдохновенную, хотя и бесполезную защиту.
Барон задумчиво теребил накрахмаленные складки галстука.
— Думаю, — наконец пробурчал он, — нам не остается ничего другого, кроме как проверить, есть там что-нибудь или нет.
Он окинул взглядом гостей и предложил:
— Пожалуй, стоит принести чемодан сюда.
Ответил один только Нортхэм:
— Как пожелаете. Но чтобы исключить недоразумения, пошлете за ним двух человек.
— Конечно. Как насчет Саутертона и Аллена? Согласны?
— Да, — кивнул Норт, все более уверяясь, что никакие меры предосторожности не изменят конечного результата. Он сделал приглашающий жест в сторону двери. — Джентльмены?
Саут уже настолько привык к тому, что Элизабет сжимает его локоть, что не сразу понял, что теперь она пытается его задержать. На секунду остановившись, он незаметно освободил свою руку.
— Все будет в порядке, — шепнул он, почти не разжимая губ.
Элизабет не сводила с него немигающего взгляда, в котором сквозило отчаяние.
— Нет, не будет.
Это был не самый подходящий, момент, чтобы препираться. Да и времени не было. Саут нежно сжал ее пальцы и отошел.
Ожидание казалось бесконечным. Проводив Аллена и Са-утертона, гости, замерев, уставились на дверь, через которую те вышли. Лакеи, стоявшие по обе стороны двери, чувствовали себя неловко под устремленными на них взглядами, но, подобно преторианской гвардии в Древнем Риме, скорее рухнули бы замертво, чем покинули свои посты.
Нортхэм был единственным, кто не наблюдал за входом. Пристроившись на краешке стола мадам Фортуны, он с небрежным видом поглядывал в окно. Ему вдруг пришло в голову, что он, пожалуй, самый спокойный из всех присутствующих. Даже Джентльмен, если он еще не совсем очерствел, должен был испытывать хотя бы угрызения совести. Впрочем, едва ли можно ожидать, что настоящий вор шагнет вперед и признает свою вину, особенно если учесть, на какие хлопоты он пустился, чтобы подбросить ожерелье леди Баттенберн в его чемодан. Нет, этот вор хотел, чтобы виноват оказался Нортхэм.
Вздохнув, он сложил руки на груди. Похоже, эта история пошлет к черту все планы его матери, касающиеся его женитьбы.
Послышались шаги, и толпа разом вздохнула. Лакеи отворили дверь, и Саут с Алленом вошли в комнату, неся кожаный чемодан Нортхэма. Подойдя к столу мадам Фортуны, они поставили его на пол.
— Мы его не открывали, — сообщил всем лорд Аллен.
Леди Баттенберн присоединилась к ним.
— Надеюсь, что нет, иначе какой смысл во всем этом?
Барон положил руку на плечо жены, призывая ее к молчанию. Она прикусила губу, решив не усугублять своей нервозностью и без того напряженную обстановку.
Нортхэм коротко кивнул, давая понять Саутертону, что он может открыть чемодан. Виконт расстегнул защелки, поднял крышку и отступил в сторону, предоставив Аллену возможность исследовать его содержимое. Тот с явной неохотой склонился над чемоданом и пошарил ладонью по внутренней стороне крышки. Не прошло и нескольких секунд, как его рука замедлила движение, нащупав кармашек в полотняной подкладке.
— Нашли что-нибудь? — лениво поинтересовался Норт. Аллен кивнул. — Ну так вытаскивайте. Пусть все посмотрят.
Сунув пальцы в кармашек, Аллен схватил загадочный предмет и потянул к себе. Тот легко выскользнул, и россыпь сверкающих бриллиантов повисла на его руке.
Все дружно ахнули и обратили потрясенные взгляды на Нортхэма. Он сказал, не обращаясь ни к кому конкретно:
— Не думаю, что это кого-нибудь интересует, но я впервые вижу это ожерелье.
Баттенберн откашлялся и стряхнул с рукава воображаемую пылинку, прежде чем задать вопрос:
— Вы можете это доказать?
Ответ поступил от самого неожиданного источника из всех возможных, так, во всяком случае, утверждали впоследствии все гости.
Леди Элизабет Пенроуз решительно шагнула вперед.
— Лорд Нортхэм не может быть вором, — спокойно объявила она. — То утро, когда пропало ожерелье, он провел со мной. — И на тот случай, если кто-то не понял, что она имеет в виду, добавила: — И всю предшествующую ночь тоже.
Глава 9
Теперь им ничего не оставалось, кроме как пожениться. Все организационные вопросы взяли на себя друзья и знакомые.. Саутертон выхлопотал специальную лицензию на имя Нортхэма. Барон договорился с викарием, что церемония состоится в деревенской церкви. Леди Баттенберн поручила кухарке приготовить роскошный свадебный завтрак, вызвала из Лондона свою модистку, чтобы сшить Элизабет платье и приданое, и лично выбрала цветы для букетов и гирлянд. Норту и Элизабет оставалось только оповестить свои семьи. Ввиду срочности события сообщения были посланы с курьерской почтой.
Гости Баттенбернов неохотно покидали поместье, утешаясь тем, что оказались свидетелями самого интригующего события года. Все сошлись на том, что барон и баронесса устроили поистине незабываемый прием с множеством захватывающих развлечений, особенно в последним вечер.
За всей этой суетой жениху и невесте нечасто удавалось оставаться наедине. Однако ни один из них не возражал против этого обстоятельства, обнаружив, что не стремится обсуждать свое нынешнее положение.
Вечером накануне свадьбы они отправились на прогулку по парку. За ними на некотором расстоянии следовал Саутертон. Он пытался протестовать против навязанной ему роли дуэньи, но его аргументы вроде «что толку запирать конюшню, после того как лошадь украли» не встретили понимания.
Уже сгустились сумерки, и в лунном свете покрытые гравием дорожки казались белыми. Расставленные здесь и там фонари освещали полуразрушенные стены старинного аббатства, замыкавшего парк с запада. Было безветренно, но не душно. Вечерний воздух благоухал нежным ароматом роз, Время от времени в кустах раздавался шорох, когда испуганный фазан или кролик срывался с места в поисках укрытия.
— Пожалуй, я присяду на скамью, — громко объявил Саутертон. Его голос отразился эхом от руин. — Если, конечно, это вас интересует.
Элизабет выдавила слабую улыбку.
— Бедный лорд Саутертон, — произнесла она, глядя строго перед собой. — Для него это слишком обременительная задача.
— Найдется немало других, кто в большей степени заслуживает твоего сочувствия, чем Саутертон. — Нортхэм надеялся, что его слова прозвучат шутливо, но в них слышались обида и упрек.
— Ты имеешь в виду себя?
— Ты прекрасно знаешь, что нет.
— Уверяю тебя, я этого не знаю. Да и откуда? Позволь напомнить, что мы не настолько хорошо знакомы. — Элизабет почувствовала, что один из камешков, хрустевших под ногами, попал ей в туфлю. — В любом случае я не склонна тебе сочувствовать.
Нортхэм пробормотал себе под нос что-то вовсе не разборчивое.
— Полностью с тобой согласна, — сказала она.
Он рассмеялся.
Его смех, как всегда, обезоружил Элизабет. Похоже, этот звук всегда будет слабым звеном в ее доспехах. Напряжение ослабло, и она полной грудью вдохнула вечерний воздух.
— Вы получили ответ от вдовствующей графини, милорд?
— Ты не могла бы называть меня Портом? — недовольно спросил он. — Или Бренданом? — Не получив ответа, он вздохнул. — Нет, моя мать слишком занята — она готовится к визиту к Баттенбернам и не может тратить время на переписку.
Элизабет бросил на него изумленный взгляд.
— Ты шутишь? — Но он вовсе не шутил. В лунном свете она явно видела его чеканный профиль и иронически приподнятый уголок рта. — Ты не возражаешь против ее приезда?
— Что толку возражать? Она все равно поступит по-своему. — Он повернулся к Элизабет и перехватил паническое выражение, мелькнувшее на ее лице. — Я мог бы успокоить твои страхи, — сказал он, — но, пожалуй, не буду этого делать. Саут неплохо ладит с моей матерью. Думаю, ты поймешь, что тревожишься напрасно, если с ним поговоришь.
— Лорд Саутертон не вынуждал тебя жениться, так что у нее нет причин думать о нем плохо.
Годы, проведенные под командованием полковника Блэквуда, научили Нортхэма выбирать время и место сражения. Он не желал ввязываться в этот спор, по крайней мере сейчас.
— А как твоя семья? — спросил он. — Ты получила какие-нибудь известия?
Камешек, попавший ей в туфлю, продвинулся дальше. Это мелкое неудобство пришлось весьма кстати, поскольку отвлекло Элизабет от более серьезных проблем.
— Отец сообщил барону, что он не приедет, — отозвалась она с напускным равнодушием.
— Понимаю.
— Не думаю, но с твоей стороны очень мило не задавать мне вопросов. — Она с преувеличенным усердием занялась своей шалью, поправляя узел на груди. — Харрисон согласился взять на себя роль посаженого отца. Ему пришлось напрячь слух, чтобы расслышать ее.
— Тебя это устраивает? Твой отец не против?
Элизабет пожала плечами.
Нортхэм помедлил на гравийной дорожке. Элизабет тоже остановилась, оказавшись на полшага впереди него, но не обернулась.
— Независимо от обстоятельств нашей свадьбы, — проговорил он, — мне бы не хотелось, чтобы ты соглашалась на то, что тебя не устраивает.
— Будьте осторожны, милорд. Вы не знаете и половины того, что меня не устраивает.
Норт ласково коснулся ее локтя:
— Посмотри на меня, Элизабет. — Он ждал, глядя на блики света, игравшие в ее волосах, вдыхая аромат роз и слыша гулкие удары своего сердца. И гадая, что он будет делать, если она не послушается? К счастью, ему не пришлось отвечать на этот вопрос. Элизабет медленно повернулась. — Если ты имеешь в виду постель, то позволь заверить тебя здесь и сейчас, что я никогда не потребую того, что не будет дано мне по доброй воле. Я хочу, чтобы ты знала, что все будет зависеть от твоих желаний.
Элизабет не сводила с него глаз. Его искренность разрывала ей сердце, а от его наивности хотелось плакать. Вместо этого она тихо ответила:
— Ты ничего не знаешь о моих желаниях.
— Так расскажи мне.
— Я не могу этого сделать. Скажу только, что готова удовлетворить любой твой каприз в спальне. Можешь не беспокоиться по этому поводу.
Нортхэм вдруг обнаружил, что у него чешутся руки. Он даже представил себе, как размахивается и бьет ее по щеке. Она отшатнется и, возможно, упадет, но не опустит свой упрямо вздернутый подбородок и не выставит руку для защиты. Так и будет смотреть на него — не уступая, но и не защищаясь.
В такие минуты, как эта, Элизабет заставляла его бояться. За нее. За себя.
Элизабет перестала теребить концы шали и опустила руки.
— Похоже, у меня вошло в привычку испытывать твое терпение.
— Я пришел к тому же выводу.
— Она кивнула.
— Ты мог бы меня ударить?
Поставленный перед прямым вопросом, Нортхэм ощутил стыд, что позволил себе допустить такое, пусть даже в мыслях. Не менее обескураживающим было то, что он не сумел скрыть от нее эти мысли.
— Я никогда не подниму на тебя руку.
Он был так серьезен, что Элизабет не усомнилась в его искренности. Как и в том, что он не представляет, каким испытаниям могут подвергнуться его гордость и честь.
— Я могу дать тебе повод, — предложила она.
Нортхэм даже не улыбнулся.
— В чем, в чем, а в этом я не сомневаюсь. — Он подставил ей локоть. — Прошу.
Элизабет решила, что тема закрыта, и не стала настаивать, поскольку высказала все, что считала важным. Она взяла его под руку.
— Скажи, Хэмптон-Кросс — это твое фамильное поместье?
— Одно из них. Но я предпочитаю его всем остальным.
— Твоя мать живет там?
— Нет. Она обожает Лондон. Теперь, когда все мои сестры замужем, дом слишком велик для нее одной, так по край ней мере она говорит. А когда она выбирается за город, то гостит в Стоунвикэме, где живет мой дед. Так что можешь не беспокоиться — она не будет вмешиваться в управление Хэмптон-Кроссом.
Элизабет не слишком поверила его словам.
— Чтобы мать добровольно отдала своего сына, да еще и ключи от замка? В таком случае она должна быть лучшей из свекровей.
— Думаю, она такая и есть, — беспечно отозвался Норт.
— Элизабет подозрительно прищурилась.
— Ты меня дразнишь?
— Он хмыкнул.
— Немного.
Элизабет обнаружила, что улыбается. И как ему это удается? Наверняка мать и сестры прощали ему все шалости и безбожно избаловали. Неудивительно, что он так уверен, что вдовствующая графиня ее примет.
Нортхэм поднял глаза и перехватил мелькнувшую на ее лице улыбку.
— О чем ты думаешь?
— У тебя удивительная способность превращать самые сложные проблемы в пустяки.
— Правда? Я очень много работал над этим.
— Я серьезно.
— Я тоже. — Он задумчиво посмотрел на нее. — Кстати, нам, кажется, удалось избежать скандала.
Элизабет нахмурила лоб.
— У тебя было много скандалов?
— Этот был бы первым.
— У меня тоже. Но не может быть, чтобы все обошлось совсем без последствий.
Нортхэм усмехнулся, уловив в ее голосе разочарование.
— Последствия, конечно, будут, — согласился он. — Особенно для нас. Высший свет перемоет нам все косточки, но, думаю, через неделю они найдут себе другую тему для сплетен. — Он тяжело вздохнул. — А я тем временем попробую уточнить некоторые детали.
Элизабет пришлось запрокинуть голову, чтобы заглянуть ему в лицо. Он стоял спиной к фонарю, нависая над ней темным силуэтом. Казалось бы, ей следовало испытывать тревогу, но вопреки здравому смыслу она чувствовала себя на удивление спокойно в тени его высокой фигуры.
— Интересно, — сказала она. — Что за детали?
— Ну, — пожал плечами Норт, — несмотря на репутацию мадам Фортуны как талантливой предсказательницы и тот бесспорный факт, что ожерелье было найдено в моем чемодане, не думаю, что кто-нибудь и в самом деле поверил, будто Джентльмен — это я. Как справедливо отметила баронесса, я богат, как Крез, и хотя это не исключает меня из числа подозреваемых, но все же указывает на отсутствие мотива преступления. А что касается табакерки Саутертона, то, во-первых, едва ли бы я позарился на такую вещицу, а во-вторых, учитывая, что мы с Саутом друзья, у меня была масса возможностей завладеть ею раньше. Возникает закономерный вопрос: зачем мне понадобилось делать это сейчас?
— И правда, — заметила она с иронией. — Я задаю себе тот же самый вопрос.
Нортхэм в ответ только хмыкнул.
— Продолжай, — попросила она. — Ты меня просто заворожил ходом своих рассуждений.
Жаль, подумал Нортхэм, что она не видит сейчас его улыбки. Это сбило бы с нее спесь. Из авторитетных источников — а точнее, от знаменитой французской балерины — он знал, что эта улыбка способна вызвать в женской груди восторженный трепет. Достаточно вспомнить реакцию жены директора Хэмбрик-Холла — правда, это случилось раньше, чем Нортхэм узнал о воздействии своей улыбки на слабый пол и научился использовать ее только в крайних случаях. Тогда ему было всего двенадцать лет, и он был по-детски беспечен. Элизабет крупно повезло, что с тех пор он многое понял.
Прежде чем она заподозрила, что у него на уме, он заговорил:
— Золотые карманные часы с рубиновым брелоком, которые должны были служить призом победителю охоты за сокровищем, так и не были найдены. В моем чемодане их тоже не оказалось. По признанию леди Баттенберн, они не представляли особой ценности, но, безусловно, чего-то стоили. Не столько, разумеется, сколько табакерка Саутертона. Вряд ли гости Баттенберна считают меня настолько безумным, что бы вернуть табакерку и взять себе менее ценную вещь.
Элизабет внимательно слушала, не сводя с него пристального взгляда. Норт помолчал, собираясь с мыслями.
— Следует также отметить, что я, хоть и не являюсь Джентльменом, не могу доказать, что не брал ожерелья Луизы…
— Замечательно, — сухо проговорила Элизабет. — Я начинаю опасаться, что мое признание было не только несвоевременным, но и вообще неуместным.
Нортхэм издал низкий смешок.
— Что касается твоего признания, будто мы провели то утро — и ночь — вместе, то, боюсь, в это никто всерьез не поверил.
— Что? — Заявление Нортхэма повергло Элизабет в шок. — Не может быть! С какой стати я стала бы наговаривать на себя, не будь это правдой?
— Но ведь это неправда, — напомнил он.
— Конечно, неправда. Тем не менее мне не нравится, когда кто-то сомневается в моих словах.
Нортхэм вдруг подумал, что даже если он потратит всю оставшуюся жизнь на то, чтобы постигнуть ее логику, едва ли у него что-нибудь получится.
— Ты должна пообещать мне, что никогда не будешь требовать, чтобы я вникал в твои умозаключения. Потому что мой бедный мозг просто не вынесет такой нагрузки.
— Какая заманчивая мысль! — улыбнулась Элизабет. — Ладно, давай я попробую вникнуть в твои умозаключения. Если ты, конечно, соизволишь мне их объяснить.
— Я бы не назвал это умозаключениями, — возразил Норт.
До чего же он может быть нудным в своем желании разложить все по полочкам! Элизабет нетерпеливо топнула ногой.
Нортхэм усмехнулся:
— Большинство гостей сочли твое заявление чрезвычайно романтичным. Видимо, они решили, что тебя подвигла на это любовь, а отнюдь не нарушение приличий, якобы имевшее место. — Даже в темноте он видел, как Элизабет открыла рот, а затем закрыла его, так ничего и не сказав. — Надо заметить, что тому в немалой степени способствовала твоя незапятнанная репутация. В общем, гости оказались в сложном положении. С одной стороны, они не могли не принять твоего чистосердечного признания, и это освобождает меня от обвинений в краже ожерелья. С другой — они склонны думать, что ты пожертвовала собой, чтобы меня выгородить.
Гости Баттенбернов неохотно покидали поместье, утешаясь тем, что оказались свидетелями самого интригующего события года. Все сошлись на том, что барон и баронесса устроили поистине незабываемый прием с множеством захватывающих развлечений, особенно в последним вечер.
За всей этой суетой жениху и невесте нечасто удавалось оставаться наедине. Однако ни один из них не возражал против этого обстоятельства, обнаружив, что не стремится обсуждать свое нынешнее положение.
Вечером накануне свадьбы они отправились на прогулку по парку. За ними на некотором расстоянии следовал Саутертон. Он пытался протестовать против навязанной ему роли дуэньи, но его аргументы вроде «что толку запирать конюшню, после того как лошадь украли» не встретили понимания.
Уже сгустились сумерки, и в лунном свете покрытые гравием дорожки казались белыми. Расставленные здесь и там фонари освещали полуразрушенные стены старинного аббатства, замыкавшего парк с запада. Было безветренно, но не душно. Вечерний воздух благоухал нежным ароматом роз, Время от времени в кустах раздавался шорох, когда испуганный фазан или кролик срывался с места в поисках укрытия.
— Пожалуй, я присяду на скамью, — громко объявил Саутертон. Его голос отразился эхом от руин. — Если, конечно, это вас интересует.
Элизабет выдавила слабую улыбку.
— Бедный лорд Саутертон, — произнесла она, глядя строго перед собой. — Для него это слишком обременительная задача.
— Найдется немало других, кто в большей степени заслуживает твоего сочувствия, чем Саутертон. — Нортхэм надеялся, что его слова прозвучат шутливо, но в них слышались обида и упрек.
— Ты имеешь в виду себя?
— Ты прекрасно знаешь, что нет.
— Уверяю тебя, я этого не знаю. Да и откуда? Позволь напомнить, что мы не настолько хорошо знакомы. — Элизабет почувствовала, что один из камешков, хрустевших под ногами, попал ей в туфлю. — В любом случае я не склонна тебе сочувствовать.
Нортхэм пробормотал себе под нос что-то вовсе не разборчивое.
— Полностью с тобой согласна, — сказала она.
Он рассмеялся.
Его смех, как всегда, обезоружил Элизабет. Похоже, этот звук всегда будет слабым звеном в ее доспехах. Напряжение ослабло, и она полной грудью вдохнула вечерний воздух.
— Вы получили ответ от вдовствующей графини, милорд?
— Ты не могла бы называть меня Портом? — недовольно спросил он. — Или Бренданом? — Не получив ответа, он вздохнул. — Нет, моя мать слишком занята — она готовится к визиту к Баттенбернам и не может тратить время на переписку.
Элизабет бросил на него изумленный взгляд.
— Ты шутишь? — Но он вовсе не шутил. В лунном свете она явно видела его чеканный профиль и иронически приподнятый уголок рта. — Ты не возражаешь против ее приезда?
— Что толку возражать? Она все равно поступит по-своему. — Он повернулся к Элизабет и перехватил паническое выражение, мелькнувшее на ее лице. — Я мог бы успокоить твои страхи, — сказал он, — но, пожалуй, не буду этого делать. Саут неплохо ладит с моей матерью. Думаю, ты поймешь, что тревожишься напрасно, если с ним поговоришь.
— Лорд Саутертон не вынуждал тебя жениться, так что у нее нет причин думать о нем плохо.
Годы, проведенные под командованием полковника Блэквуда, научили Нортхэма выбирать время и место сражения. Он не желал ввязываться в этот спор, по крайней мере сейчас.
— А как твоя семья? — спросил он. — Ты получила какие-нибудь известия?
Камешек, попавший ей в туфлю, продвинулся дальше. Это мелкое неудобство пришлось весьма кстати, поскольку отвлекло Элизабет от более серьезных проблем.
— Отец сообщил барону, что он не приедет, — отозвалась она с напускным равнодушием.
— Понимаю.
— Не думаю, но с твоей стороны очень мило не задавать мне вопросов. — Она с преувеличенным усердием занялась своей шалью, поправляя узел на груди. — Харрисон согласился взять на себя роль посаженого отца. Ему пришлось напрячь слух, чтобы расслышать ее.
— Тебя это устраивает? Твой отец не против?
Элизабет пожала плечами.
Нортхэм помедлил на гравийной дорожке. Элизабет тоже остановилась, оказавшись на полшага впереди него, но не обернулась.
— Независимо от обстоятельств нашей свадьбы, — проговорил он, — мне бы не хотелось, чтобы ты соглашалась на то, что тебя не устраивает.
— Будьте осторожны, милорд. Вы не знаете и половины того, что меня не устраивает.
Норт ласково коснулся ее локтя:
— Посмотри на меня, Элизабет. — Он ждал, глядя на блики света, игравшие в ее волосах, вдыхая аромат роз и слыша гулкие удары своего сердца. И гадая, что он будет делать, если она не послушается? К счастью, ему не пришлось отвечать на этот вопрос. Элизабет медленно повернулась. — Если ты имеешь в виду постель, то позволь заверить тебя здесь и сейчас, что я никогда не потребую того, что не будет дано мне по доброй воле. Я хочу, чтобы ты знала, что все будет зависеть от твоих желаний.
Элизабет не сводила с него глаз. Его искренность разрывала ей сердце, а от его наивности хотелось плакать. Вместо этого она тихо ответила:
— Ты ничего не знаешь о моих желаниях.
— Так расскажи мне.
— Я не могу этого сделать. Скажу только, что готова удовлетворить любой твой каприз в спальне. Можешь не беспокоиться по этому поводу.
Нортхэм вдруг обнаружил, что у него чешутся руки. Он даже представил себе, как размахивается и бьет ее по щеке. Она отшатнется и, возможно, упадет, но не опустит свой упрямо вздернутый подбородок и не выставит руку для защиты. Так и будет смотреть на него — не уступая, но и не защищаясь.
В такие минуты, как эта, Элизабет заставляла его бояться. За нее. За себя.
Элизабет перестала теребить концы шали и опустила руки.
— Похоже, у меня вошло в привычку испытывать твое терпение.
— Я пришел к тому же выводу.
— Она кивнула.
— Ты мог бы меня ударить?
Поставленный перед прямым вопросом, Нортхэм ощутил стыд, что позволил себе допустить такое, пусть даже в мыслях. Не менее обескураживающим было то, что он не сумел скрыть от нее эти мысли.
— Я никогда не подниму на тебя руку.
Он был так серьезен, что Элизабет не усомнилась в его искренности. Как и в том, что он не представляет, каким испытаниям могут подвергнуться его гордость и честь.
— Я могу дать тебе повод, — предложила она.
Нортхэм даже не улыбнулся.
— В чем, в чем, а в этом я не сомневаюсь. — Он подставил ей локоть. — Прошу.
Элизабет решила, что тема закрыта, и не стала настаивать, поскольку высказала все, что считала важным. Она взяла его под руку.
— Скажи, Хэмптон-Кросс — это твое фамильное поместье?
— Одно из них. Но я предпочитаю его всем остальным.
— Твоя мать живет там?
— Нет. Она обожает Лондон. Теперь, когда все мои сестры замужем, дом слишком велик для нее одной, так по край ней мере она говорит. А когда она выбирается за город, то гостит в Стоунвикэме, где живет мой дед. Так что можешь не беспокоиться — она не будет вмешиваться в управление Хэмптон-Кроссом.
Элизабет не слишком поверила его словам.
— Чтобы мать добровольно отдала своего сына, да еще и ключи от замка? В таком случае она должна быть лучшей из свекровей.
— Думаю, она такая и есть, — беспечно отозвался Норт.
— Элизабет подозрительно прищурилась.
— Ты меня дразнишь?
— Он хмыкнул.
— Немного.
Элизабет обнаружила, что улыбается. И как ему это удается? Наверняка мать и сестры прощали ему все шалости и безбожно избаловали. Неудивительно, что он так уверен, что вдовствующая графиня ее примет.
Нортхэм поднял глаза и перехватил мелькнувшую на ее лице улыбку.
— О чем ты думаешь?
— У тебя удивительная способность превращать самые сложные проблемы в пустяки.
— Правда? Я очень много работал над этим.
— Я серьезно.
— Я тоже. — Он задумчиво посмотрел на нее. — Кстати, нам, кажется, удалось избежать скандала.
Элизабет нахмурила лоб.
— У тебя было много скандалов?
— Этот был бы первым.
— У меня тоже. Но не может быть, чтобы все обошлось совсем без последствий.
Нортхэм усмехнулся, уловив в ее голосе разочарование.
— Последствия, конечно, будут, — согласился он. — Особенно для нас. Высший свет перемоет нам все косточки, но, думаю, через неделю они найдут себе другую тему для сплетен. — Он тяжело вздохнул. — А я тем временем попробую уточнить некоторые детали.
Элизабет пришлось запрокинуть голову, чтобы заглянуть ему в лицо. Он стоял спиной к фонарю, нависая над ней темным силуэтом. Казалось бы, ей следовало испытывать тревогу, но вопреки здравому смыслу она чувствовала себя на удивление спокойно в тени его высокой фигуры.
— Интересно, — сказала она. — Что за детали?
— Ну, — пожал плечами Норт, — несмотря на репутацию мадам Фортуны как талантливой предсказательницы и тот бесспорный факт, что ожерелье было найдено в моем чемодане, не думаю, что кто-нибудь и в самом деле поверил, будто Джентльмен — это я. Как справедливо отметила баронесса, я богат, как Крез, и хотя это не исключает меня из числа подозреваемых, но все же указывает на отсутствие мотива преступления. А что касается табакерки Саутертона, то, во-первых, едва ли бы я позарился на такую вещицу, а во-вторых, учитывая, что мы с Саутом друзья, у меня была масса возможностей завладеть ею раньше. Возникает закономерный вопрос: зачем мне понадобилось делать это сейчас?
— И правда, — заметила она с иронией. — Я задаю себе тот же самый вопрос.
Нортхэм в ответ только хмыкнул.
— Продолжай, — попросила она. — Ты меня просто заворожил ходом своих рассуждений.
Жаль, подумал Нортхэм, что она не видит сейчас его улыбки. Это сбило бы с нее спесь. Из авторитетных источников — а точнее, от знаменитой французской балерины — он знал, что эта улыбка способна вызвать в женской груди восторженный трепет. Достаточно вспомнить реакцию жены директора Хэмбрик-Холла — правда, это случилось раньше, чем Нортхэм узнал о воздействии своей улыбки на слабый пол и научился использовать ее только в крайних случаях. Тогда ему было всего двенадцать лет, и он был по-детски беспечен. Элизабет крупно повезло, что с тех пор он многое понял.
Прежде чем она заподозрила, что у него на уме, он заговорил:
— Золотые карманные часы с рубиновым брелоком, которые должны были служить призом победителю охоты за сокровищем, так и не были найдены. В моем чемодане их тоже не оказалось. По признанию леди Баттенберн, они не представляли особой ценности, но, безусловно, чего-то стоили. Не столько, разумеется, сколько табакерка Саутертона. Вряд ли гости Баттенберна считают меня настолько безумным, что бы вернуть табакерку и взять себе менее ценную вещь.
Элизабет внимательно слушала, не сводя с него пристального взгляда. Норт помолчал, собираясь с мыслями.
— Следует также отметить, что я, хоть и не являюсь Джентльменом, не могу доказать, что не брал ожерелья Луизы…
— Замечательно, — сухо проговорила Элизабет. — Я начинаю опасаться, что мое признание было не только несвоевременным, но и вообще неуместным.
Нортхэм издал низкий смешок.
— Что касается твоего признания, будто мы провели то утро — и ночь — вместе, то, боюсь, в это никто всерьез не поверил.
— Что? — Заявление Нортхэма повергло Элизабет в шок. — Не может быть! С какой стати я стала бы наговаривать на себя, не будь это правдой?
— Но ведь это неправда, — напомнил он.
— Конечно, неправда. Тем не менее мне не нравится, когда кто-то сомневается в моих словах.
Нортхэм вдруг подумал, что даже если он потратит всю оставшуюся жизнь на то, чтобы постигнуть ее логику, едва ли у него что-нибудь получится.
— Ты должна пообещать мне, что никогда не будешь требовать, чтобы я вникал в твои умозаключения. Потому что мой бедный мозг просто не вынесет такой нагрузки.
— Какая заманчивая мысль! — улыбнулась Элизабет. — Ладно, давай я попробую вникнуть в твои умозаключения. Если ты, конечно, соизволишь мне их объяснить.
— Я бы не назвал это умозаключениями, — возразил Норт.
До чего же он может быть нудным в своем желании разложить все по полочкам! Элизабет нетерпеливо топнула ногой.
Нортхэм усмехнулся:
— Большинство гостей сочли твое заявление чрезвычайно романтичным. Видимо, они решили, что тебя подвигла на это любовь, а отнюдь не нарушение приличий, якобы имевшее место. — Даже в темноте он видел, как Элизабет открыла рот, а затем закрыла его, так ничего и не сказав. — Надо заметить, что тому в немалой степени способствовала твоя незапятнанная репутация. В общем, гости оказались в сложном положении. С одной стороны, они не могли не принять твоего чистосердечного признания, и это освобождает меня от обвинений в краже ожерелья. С другой — они склонны думать, что ты пожертвовала собой, чтобы меня выгородить.