Страница:
Отец откладывает кисти в сторону, не отрываясь, смотрит на меня. Я люблю тебя, папа. Спасибо тебе за то, что ты был.
Пейзаж меняется, комната в городской квартире взрывается огненными струями, я трясу призрачной головой, вспоминаю, что не в детстве я. Совсем не в детстве. Один шаг вперед. Огненный лабиринт рождает местность сельского типа, характерную для средней русской полосы. Мы с отцом и матерью первого мая 1988 года идем по бескрайнему распаханному полю. Я выбираю борозду, и решаю, что буду идти по ней. Что это? Никак, деньги? Свернутая двадцати пяти рублевая купюра. Тогда я, глупо улыбаясь, радостно протянула родителям свою находку. Как сейчас помню, там было еще двадцать пять, два раза по три и одна желтенькая – всего пятьдесят семь рублей. Какой-то бедолага, получив зарплату, пропил трешку, а остальное потерял. Мне потом купили босоножки. За девять. Я это запомнила надолго. И были моменты, когда мне казалось, что подобный обмен был не равноценен. Особенно, когда на почве демографического кризиса все вокруг вдруг заговорили о том, что родители должны вкладываться в своих детей самозабвенно и без остатка. Сейчас всех денег мира не хватило бы для того, чтобы вернуть ту прогулку по полю с папой и мамой. Я смотрю на родителей. У меня есть только пятьдесят семь рублей советскими деньгами. Этого мало. Очень мало. Но в то же время и очень много. И у меня сейчас безграничные возможности. Возьмите, пожалуйста, мое Сокровище.
Хибины, Кольский полуостров, лето. Я подвернула ногу, лодыжка опухает на глазах. Мой бой-френд недовольно кривится, но потом берет себя в руки.
– Тут недалеко КСС, – разворачивает он карту. – Я схожу за помощью. Жди меня, через три часа вернусь.
Я спокойно смотрю на него. Откуда-то я знаю, что он не вернется. Ах да, у меня же безграничные возможности! Но это – его галактика, это его выбор.
– Иди. Удачи тебе.
Волосово. Аэродром. Маленький, с грунтованной взлетно-посадочной полосой. И мы, «перворазники», с двадцатью килограммами десантного парашюта за спиной, уложенного накануне пьяным в стельку инструктором. Заплатившие деньги в размере пяти стипендий за право шагнуть в небо. Ждем своей очереди в компании пары групп таких же нервных новичков, что и мы. В голове то и дело возникают сведения, вложенные туда за два часа инструктажа. Только бы не забыть, как управлять куполом, за какую стропу тянуть! И не дай бог, откажет основной парашют – придется выкидывать запаску. Инструктор так нетвердо стоял на ногах, когда показывал то, как именно надо спасать свою жизнь путем выбрасывая купола под определенным углом… Нет уж! Пусть откроется основной.
Вот еще одна группа забирается в кукурузник. Тот, подпрыгивая, разгоняется, отрывается от земли. А это еще что такое?
Народ кругом орет, ахает, тычет пальцем в небо. Черная точка растет, приближается, вот уже кувыркается. Маленькая фигурка парашютиста.
– Затяжной прыжок, – информирует меня стоящий рядом трезвеющий инструктор. – Что ты телишься,…! Твою мать! Раскрывай!!!!! Запасной, твою дивизию! Раскрывай!!!!!!!
Четыреста метров. Триста. Двести. Не успеет.
У меня безграничные возможности. Парень тормозит у самой земли. Встает на ноги. Аэродром испускает дружный вздох.
– Чудо! Чудо!…
Наша группа тяжело взбирается в самолет, усаживается на лавки вдоль маленьких окон. Я, легковес, одна из последних. Низкий гудок, загорается лампочка. Еще раз. Наша скамейка подымается.
– Пошел! Пошел! Пошел!… Пошла!
В проеме обшивки переливается зелено-синими красками глубина. Шаг в небо. Свободный полет.
«Сто двадцать один, сто двадцать два, сто двадцать три-и-и!!!»
Рывок. Над головой расцветает парашют.
Полет, собственно, заканчивается. Дальше – только висение в широких серых стропах, да медленное опускание на кочковатую поверхность аэродрома.
У меня безграничные возможности. Я могу полетать и с обузой парашюта. Но так, чтобы никто не понял, в чем дело – мне не нужен ажиотаж вокруг меня. Совсем не нужен.
Физический факультет МГУ, третий курс, экзамен. Последний, по экономике – легкая заминка после тяжелого сессионного труда. Я, среди студентов астрономического отделения, сижу, готовлюсь, меня еще не вызвали. Отвечает моя одногруппница, Анька, умница, круглая отличница, ей хотят вкатить тройку, и отметка пойдет в диплом. Она сидит ко мне спиной, я вижу, как вздрагивают ее плечи. Не знаю, какой озверин в тот день я съела на завтрак.
– Посмотрите ее зачетку, – кричу. – У нее же одни пятерки!!
Тетка-экзаменатор пролистывает синюю книжицу.
– И впрямь, пятерки. Что же… Мой предмет не профилирующий… Поставлю вам четыре балла, это не сильно повлияет на цвет диплома. А вы, – смотрит она меня в упор, – идите отвечать.
У меня безграничные возможности. Но я все оставлю, как есть – мне и тогда поставили пять баллов.
В тот раз я сияла от гордости за свою невиданную смелость, пила на морозе пиво с одногруппниками. Заслуженным героем, как иначе? Мне и сейчас удивительно и очень приятно за себя. А еще я просто тихо радуюсь встрече с прошлым, и это чувство длится, и длится, и длится…
Третий курс окончен, разговор с научным руководителем.
– Отправляешься в Крым, будешь две недели отдыхать. Потом, когда вернешься, построишь мне кривые изменения блеска для известной тебе переменной из созвездия Лиры, это эталон, и…
Я его не слушаю. И тогда не слушала – решала, в какой именно момент объявлю о том, что я ухожу в академический отпуск. О том, что у меня появилась удивительная возможность поехать в Пекин, изучать ушу. А вот когда я вернусь… Руководитель, наконец, замечает, что что-то со мной «не то». Вопрошает. Я отвечаю. Он срывается на крик – оказывается, из-за моей прихоти у него докторская под угрозой. А у меня – зрение. И не только. Я уже давно поняла, что кабинетная наука с двухнедельными выездами на телескоп – это не мое. Я смотрю в упор на человека, которому по большому счету наплевать на меня и мои переживания. Пока я работаю на него, он – якобы сама доброта. «Поедешь отдыхать…» Я после любой обсерватории приезжаю не загоревшая, но зеленая – такому абсолютному и бесповоротному «жаворонку», как я, нечего делать на ночной работе.
Но это не первый кадр из моего прошлого, я помню, где нахожусь, я знаю, что смогу помочь жаждущему помощи в написании докторской человеку, и освободиться.
– Я ухожу в отпуск. Я еду в Китай. Уже сегодня у вас будет отличный помощник. И не надо будет ждать две недели с кривыми блеска.
А заодно и фанат от астрономии, что прозябает в московском планетарии, примерзает длинными зимними ночами ресницами к окуляру хилого увеличительного прибора, и негодует на засвеченное московское небо, реализует свои мечты.
Огненные струи слева и справа. Я вижу, что предо мной – смерть отца. Черная полоса моей жизни, перевод посреди четвертого курса на кафедру математики, такую не романтичную, такую скучную. Он всегда говорил – займись математикой, ручка с бумагой могут уместиться в авоське, и тебе не нужно тащить за собой телескоп. Ты прав, отец. По-своему прав. Я ничего не хочу менять. Да, я могу отсрочить дату смерти, но срок твоего пребывания на Земле уже истек, я это сейчас вижу. Жаль, что я так и не успела поговорить с тобой – то маленькая была, чтобы понять тебя, то грызла гранит науки в надежде постичь чужую премудрость. Я хотела дорасти до тебя. Всегда казалось – успеем наговориться. Твое время на Земле уже закончилось. Кто поручится, что тебе доведется уйти из жизни через какой-то месяц так же быстро и относительно безболезненно? Пусть все будет, как есть. Только в том месте, где ты упадешь, когда у тебя разорвется сосуд, я подстелю ворох желтой соломы, еще пахнущей летом – все же мягче будет падать на землю…
Огонь ревет, бьет в небеса, в нем сгорает возможность. Не важно, какая.
…Глубоко задумавшийся человек на пенечке, птичка-синичка, честные глаза. Я выбираю Заповедник, Борис Иванович, могущественный волхв с подрезанными ссылкой крыльями. Я – маг от рождения, хоть и не самый сильный – так, середка на половинку. И я хочу быть магом.
…Заповедник. Избушка, огонь в камине. Я не хочу управлять пламенем – мне так нравится слушать его песни. Особенно хмурым осенним вечером, когда струи дождя хлещут по стеклу, а в комнате – темно, и никого…
Огонь почти успокоился – струи уже не взлетают до небес, они лишь на метр выше моей головы.
…Урал. Ангар. Черный Дракон свистит заклинание. У меня океан возможностей, но пусть шаман себе поет – он сам плетет свою судьбу.
… Дождливая планета, золотой утес, Великий Алхимик, он же дед архетипический. И болванчик, превращающий в золото все, к чему ни прикоснется. И растущая груда драгоценного металла, что подымается от подножия утеса, уже обступает шамана.
Я не хочу мощи, власти и золота. Это все так обременительно. Я хочу творчества и жизни.
Огненные струи справа и слева от меня бьют вровень с моей макушкой. Быть может, чуть выше. Я делаю шаг вперед.
– Посмотри, что за тело ты себе сотворила, – с укоризной произносит кажущийся знакомым голос. – У тебя была такая возможность! А ты?!
Я открываю уже не призрачные глаза. Передо мной шеренга Старейших. Драконы явно возмущены моим видом, лишь Рассвет едва сдерживает довольную ухмылку: он слишком долго прожил со мной бок о бок – целую жизнь, чтобы возмущаться моей человеческой глупостью, он просто рад за меня.
– Позволь сказать, Глубинный Свет, – произносит он. – Это ее выбор, и мы не вправе ничего менять.
– Но как она пройдет обратно? – озабоченно квохчет наиболее плотный дракон. – Она же сгорит! Ее человеческой магии и огня не хватит на то, чтобы противостоять Источнику.
До меня начинает медленно доходить смысл происходящего. Я отваживаюсь взглянуть на свои конечности. Только бы не увидеть лапы с когтями!
Я вижу нормальные человеческие руки. В жизни не видала ничего прекраснее! Может, и ноги тоже не подкачали? По крайней мере я на это надеялась – сверху не очень-то и оценишь. Вот если бы зеркало… Можно те, что были прежде, они были вполне себе стройными.
Старейшие шумят, словно азиаты на базаре. Но вот от них отделяется Рассвет, и драконы замолкают.
– Ты точно решил? – спрашивает его Глубинный. – У тебя есть еще пять тысяч лет, в течение которых ты можешь наслаждать покоем и мудростью. Зачем тебе досрочно нырять в водоворот жизни?
Рассвет склоняет голову перед Старейшим.
А когда поднимает, то я вижу, что он снова стал материальным. И я никак не могу решить, нравился ли он мне больше серебристо-зеленым, как раньше, или таким как сейчас, серебристо-фиолетовым.
– Счастливого пути! – трубят драконы. – Удачной жизни!
Я подымаюсь ввысь, лечу на металлической спине навстречу пышущему жаром океану.
«Ничего не бойся», – слышу я голос Рассвета в своей голове. – «Моей магии с лихвой хватит на то, чтобы оградить тебя от огня».
Он что-то кричит и вслух, но я уже не могу разобрать ни единого переливчатого звука в его драконьей речи. Приближается бескрайнее море жидкой лавы, я зажмуриваю глаза. А потом открываю. Если я сгорю, то так тому и быть. Я попробую поверить Рассвету.
В небе кружили драконы, огромное разноцветное облако. Вокруг Источника цепью стояли грозовые облака с искрами пламени.
Рассвет издал модемо-подобный звук, драконы законнектились в ответ, и, выстроившись в длиннющую очередь, по одному устремились навстречу огню. Это было очень торжественное зрелище. И таковым бы и осталось в моей памяти, если бы не пакость со стороны подсознания – оно так не вовремя подсунуло мне финальную сцену с посадкой самолетов из фильма «Крепкий орешек -2», что я не смогла не улыбнуться. И все-таки, хорошо то, что хорошо кончается.
От оцепления отделилось облако, и Рассвет пошел на снижение. Я знала, что это Штирлиц, я по-прежнему видела зов дальних стран в танце его огня, но чуть не умерла от страха, когда раздался его инфразвуковой голос. А может, и умерла бы, если бы не защита могучего дракона.
– Здравствуй, разведчик.
– Привет, Штирлиц! Потише нельзя?
«Ты снова стала хлипким человеком».
– Ты необычайно догадлив, – не смогла удержаться от легкого сарказма я.
«Я такой», – гордо распухло облако. – «Ты, случаем, не в курсе, что это приключилось с драконами? То пусто, то густо».
Мы с Рассветом переглянулись, он едва заметно покачал головой.
– Не могу сказать, – ответила я. – У вас все нормально? С… идеями?
– Пока все успокоилось.
– Если что – обращайся в Заповедник.
– Да. Мне кажется, наша планета и ваши накопители как-то связаны друг с другом. До свидания.
– Пока!
Открылся пространственный тоннель, на выходе которого разноцветными огнями блестела вечерняя Москва.
– Каж-ж-жетс-с-ся, твой город? – повернул голову Рассвет.
– О! Ты с-с-снова говориш-ш-ь на рус-с-ском.
– А ты вс-с-се такая ж-ж-же яз-зва.
– Я хоть магом-то осталась?
– Не з-знаю, ш-ш-што ты понимаеш-ш-ь под этим термином, – хитро прищурился ящер. – Ты ос-сталас-сь поч-ч-чти преж-жжней.
Я торопливо вызвала огонь. Тот немедленно возник над ладошкой – веселый, дружелюбный. Так. Кажется, я теперь понимаю настроение огненной стихии. Но… Я же физик, хоть и с математически-астрономическим налетом. И я твердо усвоила законы сохранения – ничто никуда не исчезает бесследно, и не появляется из неоткуда. Что-то я должна была забыть. Намертво. Ладно, жизнь покажет. Дракон смотрел на меня добрыми – настолько, насколько исполину было свойственно это чувство – глазами.
– Мы в Заповедник?
– Нет, – потупил глаза ящер. Потом снова посмотрел на меня. – Ты с-с-ама с-с-смож-ж-еш-ш-шь туда добратьс-с-я. Хоть отс-сюда. Мне надо кое-кого навес-с-стить.
– То есть, я теперь могу телепортироваться, куда захочу? – восхитилась я.
– Только в пределах-х с-с-своего мира. Но ты мож-ж-жеш-ш-шь и полететь.
– Тогда я пойду, пожалуй. Спасибо… – замялась я, не в силах выразить свою благодарность словами.
– Тебе с-с-спас-с-сибо, Лис-с-са. Ты не предс-с-тавляеш-ш-шь, нас-с-сколько там было с-с-скуш-ш-шно. До с-с-свидания.
– До свидания, Рассвет. И… прилетай к нам почаще…
Ящер кивнул головой, я шагнула в пустоту, поймала поток. Немедленно стало очень холодно и очень мокро, чего я никак не могла заметить, сидючи на спине дракона, под защитой его магии. Одежды на мне, естественно, не было. Надо было срочно что-то предпринять. Я была не уверена в том, что смогу удачно телепортироваться прямо с воздуха. Все-таки раньше мне это умение и с земли-то давалось с трудом. То есть, с ПТ. Я глянула вниз. Подо мной, чуть левее, высился знакомый шпиль. Там была общага, там, возможно, все еще жили мои однокурсники, что из аспирантов, там наверняка можно будет одеться.
От холода у меня уже сводило мышцы. Вниз! В тепло!
Наташка не только жила. Она еще и справляла свой день рождения в компании хорошо знакомых мне астрономов. Сновала туда-сюда, между кухней и блоком, носила еду.
Я дождалась момента, чтобы у нее в руках ничего не было.
– Наташка, – дернула ее за рукав.
– Кто здесь? – обернулась она. Синие глазищи тревожно всмотрелись в пустоту. – Глюки… Лиска мерещится…
– Наташка, это я. Ты меня не видишь. Принеси сюда халат. Только быстро и молча, прошу тебя.
Подруга потрясла головой, задумалась. Как жаль, что я не могу больше проникать в мысли! И как холодно…
Наташка все же рискнула послушаться невидимку, ушла, появилась с розовым махровым халатом.
Я торопливо схватила его, напялила на себя. Наташкины глаза округлились и выросли до размеров кофейного блюдца, когда халат исчез в пустоте.
– Ой!
– Тише! – сняла я полог невидимости. – Это действительно я.
– Лиса! Ты где пропадала так долго? И Танька твоя подевалась вместе с тобой… Заходи, у меня все наши собрались.
Эх! Хорошее все же существо Наташка. Стойкое. Ни тебе фальшивых вздохов, ни лишних вопросов.
– Я не надолго… Классный у тебя халат. Теплый. Я тебе его верну, только не знаю, когда.
– Да забирай себе, я его все равно не носила, мне его Валька на прошлый день рождения подарила. Знаешь, как бывает? И не идет тебе вещь, и выбрасывать жалко…
– А Валька тут? – тормознула я.
Наташка налетела на меня, пошатнулась, схватилась рукой о стенку. Вспученная краска цвета нереального салата потрескалась, раскололась, посыпалась вниз.
– Да не дрейфь ты, – схватила она меня за руку. – Валька и не заметит. Она обрадуется, и все наши, кто тебя сто лет не видел.
– Ладно, зайду, – неуверенно ответила я. – Только учти, не надолго.
– Халат запахни получше, – покачала головой Наташка. – Эх ты! Деловая колбаса!
Так я снова очутилась в своей прежней группе. Ребята ничуть не изменились, кроме располневшего старосты группы и еще одной давно замужней дамы. Да и те были вполне узнаваемы, если приглядеться повнимательнее. Так же, как в прежние времена, преспокойно ютились в восьми квадратных метрах, и прекрасно при этом себя чувствовали.
– А вот и наша Лиса! – поднялся заводила Юрка. – Вовремя ты. Мы тут как раз слушаем рассказы о том, что каждый из нас испытал, пока был в свободном плаванье. Твоя очередь. Отчитывайся за четыре года! Или тебя больше с нами не было?
Это было не совсем верно: кое-кого из ребят я все же иногда видела, но в целом Юрик был прав.
Знакомые лица. Знакомые глаза. Радостная Валька, сияющий Петька (и не заметишь, что дико умный!), добрая, вся такая забавная в своих рюшечках Олька. Может, это штучки драконьего Лабиринта? Я потихоньку ущипнула себя за руку. Нет, все ощущения на месте. В том числе и болевые. И у меня нет всемогущества, я не могу изменить ничью судьбу. Да и не хочу. У каждого своя жизнь, каждый старается, пыхтит что есть мочи, преодолевает неурядицы в меру сил и способностей. Кто я такая, чтобы кого-то критиковать?
– Ребята, – говорю я, и мой голос дрожит. – Ну их в пень, мои достижения! Я так рада вас видеть!
И это правда. Нет ничего дороже дружбы, простого человеческого тепла. Это круто – смотреть вот так на людей, без страха и защиты. Не гнать, не оправдываться, не хвалиться. Быть собой. И улыбаться. И это, пожалуй, мое самое главное на сегодняшний день достижение.
– За это надо выпить, – устремив на меня долгий взгляд, произносит Юра. – И за тот сумасшедший цвет волос, что у тебя на голове.
Понял ли? Он всегда отличался недетской проницательностью. И что у меня там с волосами?
А! Какая разница!
– Мне бы соку… И я, ребят, ненадолго. У меня еще трудовой день не закончился…
Глава 17.
Пейзаж меняется, комната в городской квартире взрывается огненными струями, я трясу призрачной головой, вспоминаю, что не в детстве я. Совсем не в детстве. Один шаг вперед. Огненный лабиринт рождает местность сельского типа, характерную для средней русской полосы. Мы с отцом и матерью первого мая 1988 года идем по бескрайнему распаханному полю. Я выбираю борозду, и решаю, что буду идти по ней. Что это? Никак, деньги? Свернутая двадцати пяти рублевая купюра. Тогда я, глупо улыбаясь, радостно протянула родителям свою находку. Как сейчас помню, там было еще двадцать пять, два раза по три и одна желтенькая – всего пятьдесят семь рублей. Какой-то бедолага, получив зарплату, пропил трешку, а остальное потерял. Мне потом купили босоножки. За девять. Я это запомнила надолго. И были моменты, когда мне казалось, что подобный обмен был не равноценен. Особенно, когда на почве демографического кризиса все вокруг вдруг заговорили о том, что родители должны вкладываться в своих детей самозабвенно и без остатка. Сейчас всех денег мира не хватило бы для того, чтобы вернуть ту прогулку по полю с папой и мамой. Я смотрю на родителей. У меня есть только пятьдесят семь рублей советскими деньгами. Этого мало. Очень мало. Но в то же время и очень много. И у меня сейчас безграничные возможности. Возьмите, пожалуйста, мое Сокровище.
Хибины, Кольский полуостров, лето. Я подвернула ногу, лодыжка опухает на глазах. Мой бой-френд недовольно кривится, но потом берет себя в руки.
– Тут недалеко КСС, – разворачивает он карту. – Я схожу за помощью. Жди меня, через три часа вернусь.
Я спокойно смотрю на него. Откуда-то я знаю, что он не вернется. Ах да, у меня же безграничные возможности! Но это – его галактика, это его выбор.
– Иди. Удачи тебе.
Волосово. Аэродром. Маленький, с грунтованной взлетно-посадочной полосой. И мы, «перворазники», с двадцатью килограммами десантного парашюта за спиной, уложенного накануне пьяным в стельку инструктором. Заплатившие деньги в размере пяти стипендий за право шагнуть в небо. Ждем своей очереди в компании пары групп таких же нервных новичков, что и мы. В голове то и дело возникают сведения, вложенные туда за два часа инструктажа. Только бы не забыть, как управлять куполом, за какую стропу тянуть! И не дай бог, откажет основной парашют – придется выкидывать запаску. Инструктор так нетвердо стоял на ногах, когда показывал то, как именно надо спасать свою жизнь путем выбрасывая купола под определенным углом… Нет уж! Пусть откроется основной.
Вот еще одна группа забирается в кукурузник. Тот, подпрыгивая, разгоняется, отрывается от земли. А это еще что такое?
Народ кругом орет, ахает, тычет пальцем в небо. Черная точка растет, приближается, вот уже кувыркается. Маленькая фигурка парашютиста.
– Затяжной прыжок, – информирует меня стоящий рядом трезвеющий инструктор. – Что ты телишься,…! Твою мать! Раскрывай!!!!! Запасной, твою дивизию! Раскрывай!!!!!!!
Четыреста метров. Триста. Двести. Не успеет.
У меня безграничные возможности. Парень тормозит у самой земли. Встает на ноги. Аэродром испускает дружный вздох.
– Чудо! Чудо!…
Наша группа тяжело взбирается в самолет, усаживается на лавки вдоль маленьких окон. Я, легковес, одна из последних. Низкий гудок, загорается лампочка. Еще раз. Наша скамейка подымается.
– Пошел! Пошел! Пошел!… Пошла!
В проеме обшивки переливается зелено-синими красками глубина. Шаг в небо. Свободный полет.
«Сто двадцать один, сто двадцать два, сто двадцать три-и-и!!!»
Рывок. Над головой расцветает парашют.
Полет, собственно, заканчивается. Дальше – только висение в широких серых стропах, да медленное опускание на кочковатую поверхность аэродрома.
У меня безграничные возможности. Я могу полетать и с обузой парашюта. Но так, чтобы никто не понял, в чем дело – мне не нужен ажиотаж вокруг меня. Совсем не нужен.
Физический факультет МГУ, третий курс, экзамен. Последний, по экономике – легкая заминка после тяжелого сессионного труда. Я, среди студентов астрономического отделения, сижу, готовлюсь, меня еще не вызвали. Отвечает моя одногруппница, Анька, умница, круглая отличница, ей хотят вкатить тройку, и отметка пойдет в диплом. Она сидит ко мне спиной, я вижу, как вздрагивают ее плечи. Не знаю, какой озверин в тот день я съела на завтрак.
– Посмотрите ее зачетку, – кричу. – У нее же одни пятерки!!
Тетка-экзаменатор пролистывает синюю книжицу.
– И впрямь, пятерки. Что же… Мой предмет не профилирующий… Поставлю вам четыре балла, это не сильно повлияет на цвет диплома. А вы, – смотрит она меня в упор, – идите отвечать.
У меня безграничные возможности. Но я все оставлю, как есть – мне и тогда поставили пять баллов.
В тот раз я сияла от гордости за свою невиданную смелость, пила на морозе пиво с одногруппниками. Заслуженным героем, как иначе? Мне и сейчас удивительно и очень приятно за себя. А еще я просто тихо радуюсь встрече с прошлым, и это чувство длится, и длится, и длится…
Третий курс окончен, разговор с научным руководителем.
– Отправляешься в Крым, будешь две недели отдыхать. Потом, когда вернешься, построишь мне кривые изменения блеска для известной тебе переменной из созвездия Лиры, это эталон, и…
Я его не слушаю. И тогда не слушала – решала, в какой именно момент объявлю о том, что я ухожу в академический отпуск. О том, что у меня появилась удивительная возможность поехать в Пекин, изучать ушу. А вот когда я вернусь… Руководитель, наконец, замечает, что что-то со мной «не то». Вопрошает. Я отвечаю. Он срывается на крик – оказывается, из-за моей прихоти у него докторская под угрозой. А у меня – зрение. И не только. Я уже давно поняла, что кабинетная наука с двухнедельными выездами на телескоп – это не мое. Я смотрю в упор на человека, которому по большому счету наплевать на меня и мои переживания. Пока я работаю на него, он – якобы сама доброта. «Поедешь отдыхать…» Я после любой обсерватории приезжаю не загоревшая, но зеленая – такому абсолютному и бесповоротному «жаворонку», как я, нечего делать на ночной работе.
Но это не первый кадр из моего прошлого, я помню, где нахожусь, я знаю, что смогу помочь жаждущему помощи в написании докторской человеку, и освободиться.
– Я ухожу в отпуск. Я еду в Китай. Уже сегодня у вас будет отличный помощник. И не надо будет ждать две недели с кривыми блеска.
А заодно и фанат от астрономии, что прозябает в московском планетарии, примерзает длинными зимними ночами ресницами к окуляру хилого увеличительного прибора, и негодует на засвеченное московское небо, реализует свои мечты.
Огненные струи слева и справа. Я вижу, что предо мной – смерть отца. Черная полоса моей жизни, перевод посреди четвертого курса на кафедру математики, такую не романтичную, такую скучную. Он всегда говорил – займись математикой, ручка с бумагой могут уместиться в авоське, и тебе не нужно тащить за собой телескоп. Ты прав, отец. По-своему прав. Я ничего не хочу менять. Да, я могу отсрочить дату смерти, но срок твоего пребывания на Земле уже истек, я это сейчас вижу. Жаль, что я так и не успела поговорить с тобой – то маленькая была, чтобы понять тебя, то грызла гранит науки в надежде постичь чужую премудрость. Я хотела дорасти до тебя. Всегда казалось – успеем наговориться. Твое время на Земле уже закончилось. Кто поручится, что тебе доведется уйти из жизни через какой-то месяц так же быстро и относительно безболезненно? Пусть все будет, как есть. Только в том месте, где ты упадешь, когда у тебя разорвется сосуд, я подстелю ворох желтой соломы, еще пахнущей летом – все же мягче будет падать на землю…
Огонь ревет, бьет в небеса, в нем сгорает возможность. Не важно, какая.
…Глубоко задумавшийся человек на пенечке, птичка-синичка, честные глаза. Я выбираю Заповедник, Борис Иванович, могущественный волхв с подрезанными ссылкой крыльями. Я – маг от рождения, хоть и не самый сильный – так, середка на половинку. И я хочу быть магом.
…Заповедник. Избушка, огонь в камине. Я не хочу управлять пламенем – мне так нравится слушать его песни. Особенно хмурым осенним вечером, когда струи дождя хлещут по стеклу, а в комнате – темно, и никого…
Огонь почти успокоился – струи уже не взлетают до небес, они лишь на метр выше моей головы.
…Урал. Ангар. Черный Дракон свистит заклинание. У меня океан возможностей, но пусть шаман себе поет – он сам плетет свою судьбу.
… Дождливая планета, золотой утес, Великий Алхимик, он же дед архетипический. И болванчик, превращающий в золото все, к чему ни прикоснется. И растущая груда драгоценного металла, что подымается от подножия утеса, уже обступает шамана.
Я не хочу мощи, власти и золота. Это все так обременительно. Я хочу творчества и жизни.
Огненные струи справа и слева от меня бьют вровень с моей макушкой. Быть может, чуть выше. Я делаю шаг вперед.
– Посмотри, что за тело ты себе сотворила, – с укоризной произносит кажущийся знакомым голос. – У тебя была такая возможность! А ты?!
Я открываю уже не призрачные глаза. Передо мной шеренга Старейших. Драконы явно возмущены моим видом, лишь Рассвет едва сдерживает довольную ухмылку: он слишком долго прожил со мной бок о бок – целую жизнь, чтобы возмущаться моей человеческой глупостью, он просто рад за меня.
– Позволь сказать, Глубинный Свет, – произносит он. – Это ее выбор, и мы не вправе ничего менять.
– Но как она пройдет обратно? – озабоченно квохчет наиболее плотный дракон. – Она же сгорит! Ее человеческой магии и огня не хватит на то, чтобы противостоять Источнику.
До меня начинает медленно доходить смысл происходящего. Я отваживаюсь взглянуть на свои конечности. Только бы не увидеть лапы с когтями!
Я вижу нормальные человеческие руки. В жизни не видала ничего прекраснее! Может, и ноги тоже не подкачали? По крайней мере я на это надеялась – сверху не очень-то и оценишь. Вот если бы зеркало… Можно те, что были прежде, они были вполне себе стройными.
Старейшие шумят, словно азиаты на базаре. Но вот от них отделяется Рассвет, и драконы замолкают.
– Ты точно решил? – спрашивает его Глубинный. – У тебя есть еще пять тысяч лет, в течение которых ты можешь наслаждать покоем и мудростью. Зачем тебе досрочно нырять в водоворот жизни?
Рассвет склоняет голову перед Старейшим.
А когда поднимает, то я вижу, что он снова стал материальным. И я никак не могу решить, нравился ли он мне больше серебристо-зеленым, как раньше, или таким как сейчас, серебристо-фиолетовым.
– Счастливого пути! – трубят драконы. – Удачной жизни!
Я подымаюсь ввысь, лечу на металлической спине навстречу пышущему жаром океану.
«Ничего не бойся», – слышу я голос Рассвета в своей голове. – «Моей магии с лихвой хватит на то, чтобы оградить тебя от огня».
Он что-то кричит и вслух, но я уже не могу разобрать ни единого переливчатого звука в его драконьей речи. Приближается бескрайнее море жидкой лавы, я зажмуриваю глаза. А потом открываю. Если я сгорю, то так тому и быть. Я попробую поверить Рассвету.
* * *
И вот она, Огненная. Я все-таки выжила.В небе кружили драконы, огромное разноцветное облако. Вокруг Источника цепью стояли грозовые облака с искрами пламени.
Рассвет издал модемо-подобный звук, драконы законнектились в ответ, и, выстроившись в длиннющую очередь, по одному устремились навстречу огню. Это было очень торжественное зрелище. И таковым бы и осталось в моей памяти, если бы не пакость со стороны подсознания – оно так не вовремя подсунуло мне финальную сцену с посадкой самолетов из фильма «Крепкий орешек -2», что я не смогла не улыбнуться. И все-таки, хорошо то, что хорошо кончается.
От оцепления отделилось облако, и Рассвет пошел на снижение. Я знала, что это Штирлиц, я по-прежнему видела зов дальних стран в танце его огня, но чуть не умерла от страха, когда раздался его инфразвуковой голос. А может, и умерла бы, если бы не защита могучего дракона.
– Здравствуй, разведчик.
– Привет, Штирлиц! Потише нельзя?
«Ты снова стала хлипким человеком».
– Ты необычайно догадлив, – не смогла удержаться от легкого сарказма я.
«Я такой», – гордо распухло облако. – «Ты, случаем, не в курсе, что это приключилось с драконами? То пусто, то густо».
Мы с Рассветом переглянулись, он едва заметно покачал головой.
– Не могу сказать, – ответила я. – У вас все нормально? С… идеями?
– Пока все успокоилось.
– Если что – обращайся в Заповедник.
– Да. Мне кажется, наша планета и ваши накопители как-то связаны друг с другом. До свидания.
– Пока!
Открылся пространственный тоннель, на выходе которого разноцветными огнями блестела вечерняя Москва.
– Каж-ж-жетс-с-ся, твой город? – повернул голову Рассвет.
– О! Ты с-с-снова говориш-ш-ь на рус-с-ском.
– А ты вс-с-се такая ж-ж-же яз-зва.
– Я хоть магом-то осталась?
– Не з-знаю, ш-ш-што ты понимаеш-ш-ь под этим термином, – хитро прищурился ящер. – Ты ос-сталас-сь поч-ч-чти преж-жжней.
Я торопливо вызвала огонь. Тот немедленно возник над ладошкой – веселый, дружелюбный. Так. Кажется, я теперь понимаю настроение огненной стихии. Но… Я же физик, хоть и с математически-астрономическим налетом. И я твердо усвоила законы сохранения – ничто никуда не исчезает бесследно, и не появляется из неоткуда. Что-то я должна была забыть. Намертво. Ладно, жизнь покажет. Дракон смотрел на меня добрыми – настолько, насколько исполину было свойственно это чувство – глазами.
– Мы в Заповедник?
– Нет, – потупил глаза ящер. Потом снова посмотрел на меня. – Ты с-с-ама с-с-смож-ж-еш-ш-шь туда добратьс-с-я. Хоть отс-сюда. Мне надо кое-кого навес-с-стить.
– То есть, я теперь могу телепортироваться, куда захочу? – восхитилась я.
– Только в пределах-х с-с-своего мира. Но ты мож-ж-жеш-ш-шь и полететь.
– Тогда я пойду, пожалуй. Спасибо… – замялась я, не в силах выразить свою благодарность словами.
– Тебе с-с-спас-с-сибо, Лис-с-са. Ты не предс-с-тавляеш-ш-шь, нас-с-сколько там было с-с-скуш-ш-шно. До с-с-свидания.
– До свидания, Рассвет. И… прилетай к нам почаще…
Ящер кивнул головой, я шагнула в пустоту, поймала поток. Немедленно стало очень холодно и очень мокро, чего я никак не могла заметить, сидючи на спине дракона, под защитой его магии. Одежды на мне, естественно, не было. Надо было срочно что-то предпринять. Я была не уверена в том, что смогу удачно телепортироваться прямо с воздуха. Все-таки раньше мне это умение и с земли-то давалось с трудом. То есть, с ПТ. Я глянула вниз. Подо мной, чуть левее, высился знакомый шпиль. Там была общага, там, возможно, все еще жили мои однокурсники, что из аспирантов, там наверняка можно будет одеться.
От холода у меня уже сводило мышцы. Вниз! В тепло!
* * *
Вот за что я очень была благодарна судьбе, так это за то, что я помнила трюк домового. Хороша бы я была посреди студенческой общаги в стиле «ню»! Оставалось только надеяться на то, что Наташка, добрая душа, до сих пор жила на прежнем месте. Спрошу у нее какой ни наесть халат, али спортивный костюм. Верну как-нибудь.Наташка не только жила. Она еще и справляла свой день рождения в компании хорошо знакомых мне астрономов. Сновала туда-сюда, между кухней и блоком, носила еду.
Я дождалась момента, чтобы у нее в руках ничего не было.
– Наташка, – дернула ее за рукав.
– Кто здесь? – обернулась она. Синие глазищи тревожно всмотрелись в пустоту. – Глюки… Лиска мерещится…
– Наташка, это я. Ты меня не видишь. Принеси сюда халат. Только быстро и молча, прошу тебя.
Подруга потрясла головой, задумалась. Как жаль, что я не могу больше проникать в мысли! И как холодно…
Наташка все же рискнула послушаться невидимку, ушла, появилась с розовым махровым халатом.
Я торопливо схватила его, напялила на себя. Наташкины глаза округлились и выросли до размеров кофейного блюдца, когда халат исчез в пустоте.
– Ой!
– Тише! – сняла я полог невидимости. – Это действительно я.
– Лиса! Ты где пропадала так долго? И Танька твоя подевалась вместе с тобой… Заходи, у меня все наши собрались.
Эх! Хорошее все же существо Наташка. Стойкое. Ни тебе фальшивых вздохов, ни лишних вопросов.
– Я не надолго… Классный у тебя халат. Теплый. Я тебе его верну, только не знаю, когда.
– Да забирай себе, я его все равно не носила, мне его Валька на прошлый день рождения подарила. Знаешь, как бывает? И не идет тебе вещь, и выбрасывать жалко…
– А Валька тут? – тормознула я.
Наташка налетела на меня, пошатнулась, схватилась рукой о стенку. Вспученная краска цвета нереального салата потрескалась, раскололась, посыпалась вниз.
– Да не дрейфь ты, – схватила она меня за руку. – Валька и не заметит. Она обрадуется, и все наши, кто тебя сто лет не видел.
– Ладно, зайду, – неуверенно ответила я. – Только учти, не надолго.
– Халат запахни получше, – покачала головой Наташка. – Эх ты! Деловая колбаса!
Так я снова очутилась в своей прежней группе. Ребята ничуть не изменились, кроме располневшего старосты группы и еще одной давно замужней дамы. Да и те были вполне узнаваемы, если приглядеться повнимательнее. Так же, как в прежние времена, преспокойно ютились в восьми квадратных метрах, и прекрасно при этом себя чувствовали.
– А вот и наша Лиса! – поднялся заводила Юрка. – Вовремя ты. Мы тут как раз слушаем рассказы о том, что каждый из нас испытал, пока был в свободном плаванье. Твоя очередь. Отчитывайся за четыре года! Или тебя больше с нами не было?
Это было не совсем верно: кое-кого из ребят я все же иногда видела, но в целом Юрик был прав.
Знакомые лица. Знакомые глаза. Радостная Валька, сияющий Петька (и не заметишь, что дико умный!), добрая, вся такая забавная в своих рюшечках Олька. Может, это штучки драконьего Лабиринта? Я потихоньку ущипнула себя за руку. Нет, все ощущения на месте. В том числе и болевые. И у меня нет всемогущества, я не могу изменить ничью судьбу. Да и не хочу. У каждого своя жизнь, каждый старается, пыхтит что есть мочи, преодолевает неурядицы в меру сил и способностей. Кто я такая, чтобы кого-то критиковать?
– Ребята, – говорю я, и мой голос дрожит. – Ну их в пень, мои достижения! Я так рада вас видеть!
И это правда. Нет ничего дороже дружбы, простого человеческого тепла. Это круто – смотреть вот так на людей, без страха и защиты. Не гнать, не оправдываться, не хвалиться. Быть собой. И улыбаться. И это, пожалуй, мое самое главное на сегодняшний день достижение.
– За это надо выпить, – устремив на меня долгий взгляд, произносит Юра. – И за тот сумасшедший цвет волос, что у тебя на голове.
Понял ли? Он всегда отличался недетской проницательностью. И что у меня там с волосами?
А! Какая разница!
– Мне бы соку… И я, ребят, ненадолго. У меня еще трудовой день не закончился…
Глава 17.
Ну вот я и дома.
Розовый халатик, свернувшись, отправился на верхнюю полку шкафа – может, и ко мне как-нибудь нагрянет тот, кто будет нуждаться в одежде.
Теперь глубокий вздох, и можно посмотреть на себя в зеркало. Вроде бы, я не изменилась, по крайней мере, внешне. Все такая же тощ… то бишь, стройная и атлетически сложенная. Цвет глаз тоже похож на тот, что были прежде. Да и ребята меня сразу узнали в лицо-то…
Ой! Волосы… Они стали не рыжими, но огненными – казалось, что на голове у меня пламя. Живет отдельной жизнью.
– Оденься, Лиса, – раздался от двери хорошо знакомый голос. – Или я за себя не ручаюсь.
Илья!
– Как я рада тебя видеть! – бросилась я металлисту на шею, прижалась телом к мокрой от дождя косухе.
Обняла, поцеловала куда-то в нос. Хрустнули мои косточки в медвежьих объятиях.
– Ты все-таки вернулась.
– Не говори, – покачала я головой. – Вот несчастье-то, а?
– Да, это и впрямь ты. Язва. И волосы новые под стать. Иди, одевайся! – шлепнул меня боевой друг и товарищ пониже спины.
– Отвернись!
Пока я облачалась в привычную мне одежду, металлист начал было рассказывать то, что имело место быть за время моего отсутствия.
– А сколько меня не было? – внезапно вспомнила я.
День? Два? Месяц? Как соответствует время в нашем измерении времени моего последнего приключения?
– Часов пять, не знаю точно. Я не смотрел на измерительные приборы, старался расколдовать оставшихся драконов до вечера.
– Успел?
– Да, можешь полюбоваться, – указал товарищ на окно.
Поляна была забита муляжами. Преимущественно ящеровидными, змеев среди них не было. Сбоку притулился тот, что мы собирали из кусочков, подобно гигантскому паззлу.
Было тихо-тихо. Как пред бурей. И как-то очень необычно.
– Как ты узнал, что я вернулась?
– Это не я узнал, – усмехнулся металлист. – Это начальство. Поди, говорит, проведай избушку подруги. У меня чуть было сердце не разорвалось… Ты как, кстати?
– Чуть изменилась, но не знаю, в чем именно. Цвет волос не в счет.
Быстрый поворот головы, тревожный взгляд практически черных глаз.
– О чем ты? – лукаво улыбнулась я.
Тяжко испущенный вздох, воздух, со свистом втянутый сквозь зубы, пальцы, сжатые в кулаки.
– Еще чуть-чуть, и… Пошли к начальству, короче.
Я кивнула, мы вышли навстречу муляжам исполинов. Конечно, было бы неплохо узнать о своих способностях – не хотелось бы сюрприза в самый неподходящий момент. Но где их проверишь-то? И почему мне кажется все таким странным и непонятным вокруг?
Тихо скрипнула дверь, и избушки начальства рыжей молнией вылетела Маня. Вылетела, закружилась вокруг меня, привычно подсекла коленки, заглянула в глаза. Я чуть было не расплакалась от восторга – она! Многоножка, полено сосновое на лапках! Мягкого света, льющегося из окон избушки, было вполне достаточно, чтобы увидеть и себя, отраженную в ее глазах. Что же, по крайней мере, дерева во мне снова было изрядно. И это было хорошо.
– Пойдем же, начальство велело поторапливаться, – смущенно подошел к нам металлист.
Маня обиженно повернула голову в его сторону, нехотя расплелась, кивнула себе на спину. Залезай, мол, въедем все вместе триумфально.
– Постой! А как же сосняк?
Многоножка уже преодолела порог, извиваясь, вползла в комнату.
– Нет его больше. Сгорел, – глядя на меня глазами яркого бирюзового оттенка, произнес Борис Иванович. – А ты все-таки вернулась.
Он помедлил мгновение, и, махнув рукой, заключил меня в объятия. Илья фыркнул, но ничего не сказал.
– Ну, рассказывай, – отстранившись от меня, сказал он. – Ну и цвет! Как там?
– По-разному, – отмахнулась я от начальства. – Вы мне скажите, на нас напал кто? Как это – сосняк сгорел? И где все?
– Смотрите-ка, драконы во дворе зашевелились, – указал пальцем на окно металлист. – Никак, оживают?
И в тот же момент прозвучал сигнал тревоги. Глаза волхва полыхнули багрянцем, он быстрыми шагами вышел вон из избушки, мы поспешили за ним. И тут я поняла, что мне казалось таким странным.
– А где все? – поразилась всеобщему я затишью.
И впрямь, Заповедник как будто вымер. Ни тебе друида, мантией подметающего осеннюю траву, ни темного эмпата, тщащегося с тобой поделиться своей, подпорченной злобой, картиной мира. Зато всей кожей ощущалось некое поле, такое, что, казалось, пальцем ткни в любое место, и разряд неведомой мне энергии обеспечен.
– Мы с твоим наставником ушу перевели органы Заповедника в боевой режим, – ответил Борис Иванович. – Потом объясню. Хотя тебе, изучающей внутренние стили, этот аспект работы организма должен быть как раз понятен.
Заповедник живой? Ни за что бы не подумала…
Волхв стоял посреди поляны, вокруг него там и сям подымали голову крылатые ящеры. Это было очень внушительное и жутковатое зрелище. Даже для меня, повидавшей в последнее время изрядное количество драконов. Даже призрачных. Те-то были мудрыми, а от этих чего ожидать прикажете? Пока я переводила взгляд с одного исполина на другого, открылся портал, и на поляне появилось еще одно действующее лицо.
– Здравствуй, Василий, – негромко произнес Борис Иванович. – Рад тебя видеть.
Внешне волхв был абсолютно спокоен. Только глаза его горели даже не багрянцем, но полыхали стальным пламенем.
– Не прикидывайся, – прошипел бодрый дедушка.
– Это ты не прикидывайся, – спокойно ответил волхв. – Давай же, яви миру свое истинное «я».
Старичок из Щедринки отрицательно покачал головой. Послышался стрекот, в небе появился вертолет. За ним еще, и еще, и… Заповедник, и так напряженный до предела, стянуло еще сильнее, до ощутимого гула. От корпусов, расположенных на окраине поляны по пентаграмме, одна за другой взмыли вверх огромные шаровые молнии, вспыхнуло пламя в вышине. Новая стяжка, и еще одна серия молний. Снова стяжка…
Я смотрела на расцветающие комья огня, и видела, что они немного различны – то тяжеловесны, как булыжник, то легки, как пламя. Вот один из вражеских вертолетов вспыхнул прямо у нас над головой, и я приготовилась драпать телепортом. Волхв усмехнулся, удержал меня за руку. Горящий вертолет упал на невидимый купол, скатился вниз, куда-то там к ограде. Я подумала о том, что это хорошо, что там уже нет сосняка и Мани.
Розовый халатик, свернувшись, отправился на верхнюю полку шкафа – может, и ко мне как-нибудь нагрянет тот, кто будет нуждаться в одежде.
Теперь глубокий вздох, и можно посмотреть на себя в зеркало. Вроде бы, я не изменилась, по крайней мере, внешне. Все такая же тощ… то бишь, стройная и атлетически сложенная. Цвет глаз тоже похож на тот, что были прежде. Да и ребята меня сразу узнали в лицо-то…
Ой! Волосы… Они стали не рыжими, но огненными – казалось, что на голове у меня пламя. Живет отдельной жизнью.
– Оденься, Лиса, – раздался от двери хорошо знакомый голос. – Или я за себя не ручаюсь.
Илья!
– Как я рада тебя видеть! – бросилась я металлисту на шею, прижалась телом к мокрой от дождя косухе.
Обняла, поцеловала куда-то в нос. Хрустнули мои косточки в медвежьих объятиях.
– Ты все-таки вернулась.
– Не говори, – покачала я головой. – Вот несчастье-то, а?
– Да, это и впрямь ты. Язва. И волосы новые под стать. Иди, одевайся! – шлепнул меня боевой друг и товарищ пониже спины.
– Отвернись!
Пока я облачалась в привычную мне одежду, металлист начал было рассказывать то, что имело место быть за время моего отсутствия.
– А сколько меня не было? – внезапно вспомнила я.
День? Два? Месяц? Как соответствует время в нашем измерении времени моего последнего приключения?
– Часов пять, не знаю точно. Я не смотрел на измерительные приборы, старался расколдовать оставшихся драконов до вечера.
– Успел?
– Да, можешь полюбоваться, – указал товарищ на окно.
Поляна была забита муляжами. Преимущественно ящеровидными, змеев среди них не было. Сбоку притулился тот, что мы собирали из кусочков, подобно гигантскому паззлу.
Было тихо-тихо. Как пред бурей. И как-то очень необычно.
– Как ты узнал, что я вернулась?
– Это не я узнал, – усмехнулся металлист. – Это начальство. Поди, говорит, проведай избушку подруги. У меня чуть было сердце не разорвалось… Ты как, кстати?
– Чуть изменилась, но не знаю, в чем именно. Цвет волос не в счет.
Быстрый поворот головы, тревожный взгляд практически черных глаз.
– О чем ты? – лукаво улыбнулась я.
Тяжко испущенный вздох, воздух, со свистом втянутый сквозь зубы, пальцы, сжатые в кулаки.
– Еще чуть-чуть, и… Пошли к начальству, короче.
Я кивнула, мы вышли навстречу муляжам исполинов. Конечно, было бы неплохо узнать о своих способностях – не хотелось бы сюрприза в самый неподходящий момент. Но где их проверишь-то? И почему мне кажется все таким странным и непонятным вокруг?
Тихо скрипнула дверь, и избушки начальства рыжей молнией вылетела Маня. Вылетела, закружилась вокруг меня, привычно подсекла коленки, заглянула в глаза. Я чуть было не расплакалась от восторга – она! Многоножка, полено сосновое на лапках! Мягкого света, льющегося из окон избушки, было вполне достаточно, чтобы увидеть и себя, отраженную в ее глазах. Что же, по крайней мере, дерева во мне снова было изрядно. И это было хорошо.
– Пойдем же, начальство велело поторапливаться, – смущенно подошел к нам металлист.
Маня обиженно повернула голову в его сторону, нехотя расплелась, кивнула себе на спину. Залезай, мол, въедем все вместе триумфально.
– Постой! А как же сосняк?
Многоножка уже преодолела порог, извиваясь, вползла в комнату.
– Нет его больше. Сгорел, – глядя на меня глазами яркого бирюзового оттенка, произнес Борис Иванович. – А ты все-таки вернулась.
Он помедлил мгновение, и, махнув рукой, заключил меня в объятия. Илья фыркнул, но ничего не сказал.
– Ну, рассказывай, – отстранившись от меня, сказал он. – Ну и цвет! Как там?
– По-разному, – отмахнулась я от начальства. – Вы мне скажите, на нас напал кто? Как это – сосняк сгорел? И где все?
– Смотрите-ка, драконы во дворе зашевелились, – указал пальцем на окно металлист. – Никак, оживают?
И в тот же момент прозвучал сигнал тревоги. Глаза волхва полыхнули багрянцем, он быстрыми шагами вышел вон из избушки, мы поспешили за ним. И тут я поняла, что мне казалось таким странным.
– А где все? – поразилась всеобщему я затишью.
И впрямь, Заповедник как будто вымер. Ни тебе друида, мантией подметающего осеннюю траву, ни темного эмпата, тщащегося с тобой поделиться своей, подпорченной злобой, картиной мира. Зато всей кожей ощущалось некое поле, такое, что, казалось, пальцем ткни в любое место, и разряд неведомой мне энергии обеспечен.
– Мы с твоим наставником ушу перевели органы Заповедника в боевой режим, – ответил Борис Иванович. – Потом объясню. Хотя тебе, изучающей внутренние стили, этот аспект работы организма должен быть как раз понятен.
Заповедник живой? Ни за что бы не подумала…
Волхв стоял посреди поляны, вокруг него там и сям подымали голову крылатые ящеры. Это было очень внушительное и жутковатое зрелище. Даже для меня, повидавшей в последнее время изрядное количество драконов. Даже призрачных. Те-то были мудрыми, а от этих чего ожидать прикажете? Пока я переводила взгляд с одного исполина на другого, открылся портал, и на поляне появилось еще одно действующее лицо.
– Здравствуй, Василий, – негромко произнес Борис Иванович. – Рад тебя видеть.
Внешне волхв был абсолютно спокоен. Только глаза его горели даже не багрянцем, но полыхали стальным пламенем.
– Не прикидывайся, – прошипел бодрый дедушка.
– Это ты не прикидывайся, – спокойно ответил волхв. – Давай же, яви миру свое истинное «я».
Старичок из Щедринки отрицательно покачал головой. Послышался стрекот, в небе появился вертолет. За ним еще, и еще, и… Заповедник, и так напряженный до предела, стянуло еще сильнее, до ощутимого гула. От корпусов, расположенных на окраине поляны по пентаграмме, одна за другой взмыли вверх огромные шаровые молнии, вспыхнуло пламя в вышине. Новая стяжка, и еще одна серия молний. Снова стяжка…
Я смотрела на расцветающие комья огня, и видела, что они немного различны – то тяжеловесны, как булыжник, то легки, как пламя. Вот один из вражеских вертолетов вспыхнул прямо у нас над головой, и я приготовилась драпать телепортом. Волхв усмехнулся, удержал меня за руку. Горящий вертолет упал на невидимый купол, скатился вниз, куда-то там к ограде. Я подумала о том, что это хорошо, что там уже нет сосняка и Мани.