Ханин Александр. Рота, подъем!

   – Слышь, Санек, – за выражением лица Макса скрывалась какая-то явная хитрость – Тебя, начштаба зовет.
   – Ну, вместе сидеть будем, – усмехнулся сержант.
   – Чего ему от меня нужно? – удивился я.
   – Пошли, пошли, – подгонял меня Манукевич, пряча глаза. – Откуда я знаю. Он ждать не любит.
   Мы поднялись на второй этаж и подошли к двери, на которой висела табличка с ровной надписью: Начальник штаба. Майор И.О. Егерин.
   – Разрешите, товарищ майор? – толкнул дверь Манукевич.
   – Входи, входи, – не отрываясь от бумаг разрешил начштаба. – Это ты печатал в медчасти? – глянул он на меня исподлобья.
   – Так точно, – понимая, что вопрос задан не просто так, а
   Манукевич скорее всего меня откровенно сдал, ответил я.
   – А где теперь?
   – Вернулся в роту. Хожу в наряды. Меня еще не определили…
   – Уже определили. Надо помочь Манукевичу. Вы ведь земляки. Хочешь помочь земляку?
   Я замялся. Ответить отрицательно я не имел права, а положительно отвечать мне не хотелось.
   – В общем, надо помочь. Это приказ. Макс покажет тебе, что к чему. Сделать надо к утру. Потом можешь отоспаться.
   – А у меня даже машинки нету.
   – Воспользуешься машинкой начальника штаба вашего батальона, – решил мгновенно все проблемы майор.
   – Товарищ майор, а как я ему скажу? – начал я мямлить.
   – Я сам скажу. Манукевич, дай ему бумагу, ленту, копирки, материал. Все, что понадобиться. Свободны.
   Мы вышли из комнаты.
   – Сволочь ты, Макс, – сказал я, как только дверь за нами закрылась.
   – Радуйся, – хлопнул меня по спине земляк. Макс действительно был рад от чистого сердца. На него даже нельзя было сердиться. – Сможешь спокойно всю службу прожить, без потерь. Неужели тебе хочется остаток дней провести в нарядах?
   – Да пошел ты, – огрызнулся я. – Я же специально из санчасти от этого свалил.
   – Не огорчайся, выручи разок, – пошел на примирение Макс. – Мне тут даже обратиться не к кому, одни писаря, "стучать" совсем не умеют. Выручай.
   Делать было нечего, тем более, что у меня был приказ начальника штаба полка. Макс выдал мне все, что было указано. Объяснил, что к чему, и после обеда, когда выяснилось, что и посыльный уже не нужен, я пошел в роту.
   Штаб батальона располагался как раз на третьем этаже, в расположении третьей роты, к которой я теперь относился.
   – Разрешите войти, товарищ майор, – обратился я к быстро пишущему что-то в тетради майору, которого несколько дней назад видел с командиром первой роты.
   – Входи, входи. Это тебе начштаба полка приказал выдать машинку?
   – подозрительно спросил начальник штаба батальона.
   – Так точно.
   – Вот она, – кивнул майор головой в сторону печатной машинки, стоящей на высоком железном шкафу. – Можешь прямо тут печатать.
   – Я после ужина… можно? – спросил я, не имея ни малейшего желания сидеть лишнее время рядом со старшим офицером.
   – Да, когда хочешь, – пожал плечами майор. – Родионов, – позвал он вошедшего широкощекого сержанта, выглядевшего куда старше двадцати лет. – Открой ему штаб вечером, у него приказ Егерина.
   – Есть, – спокойно, ответил Родионов. – Ты из какой роты? – посмотрел он на меня очень спокойным, добрым взглядом.
   – Из третьей.
   – Так ты с этого этажа? Разберемся. Найди меня после ужина. Я буду или здесь, или в Ленинской комнате.
   – Ты чего так рано вернулся? Наряд сдал? – поймал меня в коридоре капитан Коблень.
   – Начштаба полка дал приказ помочь им…
   – Попался-таки? – сочувственно сказал ротный. – Когда ты должен закончить?
   – К утру.
   – Чудесно. Значит завтра вечером заступишь дежурным по роте, – обрадовался ротный.
   Поздно вечером в штабе батальона сидели трое: уже известный мне
   Роман Родионов – секретарь комсомольской организации батальона, я и
   Виталий Сенеда, которого нашел начштаба батальона среди солдат второй роты моего призыва. Виталий оказался учителем черчения и рисования, и это был, конечно, прямой путь в писари.
   – Не тушуйся, – сказал мне Родионов, открывая банку с растворимым кофе. – Тебе сколько?
   – Ложку, – ответил я. – И два сахара.
   – Сахарок кончается, Виталь, – скривился "комсомолец". – Надо на кухне взять.
   – Возьмем, – уверенно и спокойно ответил чуть косящий глазом писарь.
   Мы попили горячего кофе и чая, и каждый занялся своим делом.
   Машинка была здоровая, но стучала исправно, перескакивая кареткой в начало листа, как только он заканчивался. В час ночи я поставил последнюю точку, выдернул последний лист, сложил все в аккуратную стопочку и, подождав еще полчаса, отнес бумаги Максу в штаб.
   – Давай, я тебе еще дам. Выручай, – предложил мне Манукевич, курящий прямо в строевой части.
   – Нет, – остановил его я, – хорошего понемножку. Мне еще в наряд заступать.
   – А, ну-ну, – неопределенно протянул Макс.
   Дожидаться новых заданий я не стал и быстро отправился спать в казарму.
 
   – Рота, подъем!! – горланил дежурный.- Алло! К тебе это не относиться, воин? – толкал он меня.
   – Я всю ночь печатал, у меня разрешение начштаба полка встать только к завтраку. Я могу спать, – неуверенно отталкивал я его руку.
   – Начштаба? – недоверчиво спросил дежурный.
   – Ага.
   – Есть у него, есть, – подтвердил проходивший мимо Родионов, хотя сам о приказе не слышал. – Не трогай его до завтрака.
   На завтраке Родионов сел рядом со мной за стол.
   – Ром, ты сколько уже прослужил? – спросил я.
   – Скоро домой, – нехотя ответил Родионов.
   – Тебе лет сколько? – не отставал я.
   – Двадцать шесть.
   – Как ты загремел-то?
   – Не загремел, а призвался выполнять священный долг Родине, как того требует и позволяет Конституция страны, – подковано ответил
   "комсомолец".
   – Так ты с высшим? – не унимался я, намекая на образование.
   – Да. Учитель истории, – подтвердил Роман.
   – Значит через полгода домой? – позавидовал я.
   – Да. Еще офицерские курсы весной пройти надо. Ты ешь, ешь.
   Вечером я заступил в наряд по роте. Сержантских лычек я так и не нашел, и старшина выдал мне чужую форму с тремя полосками. Форма была стирана много раз и уже успела потерять свой первоначальный цвет, но мне это не мешало. Каждый раз проходя мимо зеркала, я гордо смотрел в отражение, красуясь тремя полосками сержанта. Два узбека наводили порядок в роте, а третий дневальный стоял напротив входа.
   – Рота, смирно! – услышал я крик дневального и поспешил к входной двери.
   – Товарищ, майор, за время моего дежурства никаких происшествий не произошло, – отрапортовал я начштабу батальона.
   – Вольно. Ты уже дежурный? Хорошо, – разговаривая как бы сам с собой, не смотря на меня произнес майор.- Где "секретчик".
   "Секретчик" – сержант секретной части ночевал в нашей роте. Весь день допоздна он проводил в штабе полка и только к вечеру приходил в роту.
   – Не знаю, – пожал я плечами.
   – Найти! – приказал майор.
   – Костин, – в распахнутую дверь вошел быстрым шагом майор
   Коновалов, командир батальона.
   – Рота, смирно! – голос дневального звенел в пустой казарме.
   – Товарищ, майор! – повернулся я к комбату.
   – Вольно, вольно, – остановил меня Коновалов. – Костин, твою дивизию, где "секретчик"? Где он шляется? У кого есть право подписи?
   Кто может карты получить? Завтра учения офицерского состава, а карты не готовы! Кто из офицеров тут останется с картами?
   – Не знаю, – пожал плечами Костин. – Мне домой надо, жена себя чувствует плохо, а завтра еще эти сборы…
   – Товарищ майор, – прервал я причитания начштаба, повернувшись к
   Коновалову. – Я когда в артиллерийском полку служил, был во взводе птурсистов.
   – И что? – не понял майор
   – Я подписывал бумаги для "секретки". У меня есть допуск. Мне все равно дежурить, я буду с ребятами. Могу помочь.
   – Вот. Пожалуйста, – показал на меня рукой начштаба.
   – Тогда дуй с майором Костиным в "секретку", получите секретные карты. Одна нога тут, вторая… тоже тут.
   Это был мой первый наряд, когда я не спал всю ночь.
   Между питьем кофе в штабе батальона, трепом с Сенедой и Романом, помощью им в склеивании карт и складывании их "гармошкой", я должен был следить, чтобы все оставались в роте, бегать на доклад к дежурному по полку и смотреть за чистотой в казарме. Сенеда и
   Родионов, разложив карты на большом ящике с оргстеклом, подсвеченном снизу двумя лампами дневного света, перерисовывали схемы. На картах появлялись пути, стрелки движения, наименования и названия населенных пунктов и мест остановок.
   – А что такое "Э.Е."? – спросил я.
   – Экземпляр единственный, – ответил Роман слюнявя красный карандаш.
   – Но ведь их тут пять штук. Какой же "единственный"? – не понял я.
   – Зато у каждого только по одной, – терпеливо, как ученику школы, ответил Родионов.
   – Армейская логика, – попытался я продолжить тему.
   – Отстань. Если ошибусь, придется переделывать. А ошибаться нам не стоит.
   – Дежурный по роте на выход, – услышал я крик дневального и выскочил к дверям. На часах было 5:30 утра. Занятый реальным делом я не заметил, как из-за горы стало подниматься солнце.
   – Товарищ майор, – отдал я честь вошедшему комбату. – За время моего дежурства происшествий не случилось. Дежурный по роте младший сержант Ханин.
   Комбат выслушал доклад, держа руку у козырька полевой фуражки.
   Темно зеленая форма комбата, портупея с кобурой и полевая сумка давали понять, что он пришел не протирать штаны весь день в канцелярии штаба, а собирается учиться тактике на местности.
   – Карты готовы? – спросил меня комбат.
   – Так точно, – гордо ответил я, как будто только от меня зависел исход учений.
   – Молодцы. Все карты?
   – Ага. В канцелярии.
   – Дежурный по роте на выход, – послышалось у меня за спиной. В проеме стоял майор Костин.
   – Чего ты орешь? Рота еще спит, – остановил он пальцем, прижатым к губам, крик дневального и повернулся ко мне. – Карты готовы?
   – Готовы, готовы, – ответил за меня Коновалов.
   Втроем мы отправились к канцелярии штаба батальона. Сенеда, вставая с кровати, в трусах и майке, растирая шею, не одеваясь, пошел, зевая за нами.
   – Молодцы, – удовлетворенно хвалил комбат. – Молодцы.
   – Он нам помогал, – кивнул на меня вошедший в штаб одетый, как будто не раздевался, Родионов.
   – Помогал? Так ты и карты могЁшь? – сделав ударение на "ё" спросил комбат.
   – Немного, – уклончиво ответил я.
   – Костин, ты слышал?
   – Слышал, СерЁж, слышал, – ответил начштаба. – Давай, давай, опаздываем.
   Они вышли из казармы.
   – Не спи, замерзнешь, – потянулся, стоя перед окном, Родионов. -
   Иди роту поднимай.
   Стрелки на часах показывали шесть утра. Я вышел в расположение роты, встал, широко расставив ноги, и заложил руки за ремень, на котором болтался штык-нож, и громко, что было силы, прокричал:
   – Рота, подъем!!
   – Чего орешь? – послышалось с койки стоящей у стены.
   – Рота, подъем!! – повторил я, не снижая тона.
   – Воин, отвали к той стороне, – был настойчивый совет кого-то из
   "дембелей".
   Солдаты начинали вылезать из-под нагретых за ночь телами одеял, одеваться. Кто-то начинал застилать постель, кто-то брел в направлении туалета, сержанты начинали толкать ногами соседние кровати, поднимая крепко спящих.
   Начинался новый армейский день.

По семейным обстоятельствам.

   Вечером, сдав дежурство по роте, я зашел в канцелярию штаба батальона, где сидели Роман и Виталий занятый каждый своими делами.
   За одну ночь наши отношения стали еще более дружескими. Мне было приятно общаться с более старшими, интеллигентными ребятами уже имевшими высшее образование.
   – Как дела, служивый? – спросил отоспавшийся днем Роман. – Мне уходить через полгода, может быть займешь место комсомольца батальона?
   – Ром, ты учитель, с высшим, кандидат в партию. А я чего?
   – Да разве в этом суть? Хочешь, я с замполитом поговорю? У тебя получится.
   – Не, не хочу.
   – Но ты же был в совете факультета? Сам же мне говорил.
   – Ну, был. Но там одно, а тут другое.
   – Подумай, я пока кофе сделаю. Принеси водички, пожалуйста.
   В канцелярии штаба батальона имелись не только отличный кофе, который присылали из дома, но и сахар с кухни, а также небольшой кипятильник.
   Я вытащил из шкафа не то большую кружку, не то маленькую кастрюлю, пользоваться в канцелярии армейскими котелками – это была прерогатива советских фильмов, показывающих больше показушные моменты, чем реальные события, и пошел за водой.
   – Шестеришь? – кинул мне презрительно сидящий на тумбочке старший сержант.
   – Да вроде как себе…
   – Ну, так и угостил бы кофейком, – подмигнул сержант.
   – Своим всегда, пожалуйста. Чужим не распоряжаюсь.
   Во взгляде дембеля чувствовалась неприкрытая зависть к тем, кто сидел в теплой канцелярии штаба батальона, и даже права старшего по сроку службы не распространялись на обитателей этой комнаты. Именно это бессилие бесило старослужащего еще больше. В армии традиционно происходило деление на старших и младших, тех, кто месил сапогами песком с грязью и тех, кто тяжелее шариковой ручки за два года в руки не брал. Существовала целая когорта каптерщиков, которые отвечали в ротах за выдачу вещей, смену портянок и нижнего белья, проводя за этим занятием большую часть своей службы. В основном, эти места традиционно занимали представители Армении или Грузии. В столовой, на блатном с точки зрения армейской иерархии месте, были хлеборезы, от которых зависело, получишь ли ты лишний кусок хлеба и сахара и есть ли у тебя шанс заиметь дополнительный паек в любое время суток. Хлеборезами часто были узбеки или молдаване. Были и такие, кто попадали на продуктовые или вещевые склады. Это были люди вне категорий. От них зависело, какое обмундирование или какой паек на полевой выход получит та или иная рота. Часто не начальник склада, а его помощник решал, выдать ли стоящему перед ним сержанту или старшине новое обмундирование или показать свою пусть маленькую, но власть. Они не служили, они работали на этих складах. Прапорщики, начальники этих мест, жили не хуже генералов, имея равнозначные дачи в тихих, лесистых местах около речки или озера. Служба на складах не определялась возрастом, она определялась положением и умением заполнить склад дефицитной или просто нужной служащему или даже гражданскому человеку продукцией. Офицеры менялись, росли в должностях и званиях, переезжали в другие части, но прапорщики, начальники складов, оставались всегда. А над всем этим существовали писари – те, кто были близки к высшему управлению, те, кто носили сержантские или солдатские погоны, но сидели в одной комнате, за одним столом с теми, кто решал дальнейшую жизнь роты, батальона, полка, дивизии. С "канцелярскими крысами", как их часто называли, вынуждены были считаться. Им завидовали, их ненавидели, как ненавидят то, до чего не могут сами дотянуться, но конфликтовать с
   "оруженосцем", как иногда называли писарей, мог только круглый дурак. Хотя находились и такие. Я не был писарем, но не был и сержантом, какими являлись командиры отделений и замкомвзвода роты.
   Даже лычек у меня еще не было, хотя в военном билете красовался приказ о присвоении мне звания. Лычки элементарно отсутствовали в полковом солдатском магазине. Связей на вещевом складе у меня не было, и я пользовался поговоркой "Чистые погоны – чистая совесть", хотя желание пришить желтые полосочки на красные погоны теребило меня каждый раз, когда я видел такие лычки на плечах товарищей.
   – Принес? – Роман, сидя за столом, красивым почерком выводил в толстой тетради строчки. – Ставь, сейчас кофейку попьем. Ты рисовать умеешь?
   – Как курица лапой, – честно признался я. – И не пытайся сделать из меня художника.
   – Ну, а писаря?
   – Ром, ты же знаешь, на машинке я могу…
   – Значит и писарем сможешь, – задумчиво сказал Роман, вставая и расставляя стаканы. – Тебе сколько сахара?
   – Две. Но какой из меня писарь? Ты мой почерк видел?
   – А почерк не главное. Помнишь, как правописанием в школе занимались? Получишь образец…
   – И буду пять лет тренироваться?
   – Нет, пяти лет тебе не дадут. А вот газету, например, "Правду" на ночь получишь переписывать, и к утру уже будет более-менее приличный почерк. Писарями не рождаются – ими становятся.
   – Не умею я…
   – Не умеешь – научим. Не хочешь – заставим, – задумчиво произнес
   Родионов известный армейский афоризм.
   – Ром, кончай издеваться, – не понимая, серьезно он или нет, попросил я.
   – Ром, оставь его, – поднял глаза от какого-то журнала Виталий. -
   Ну, не хочет человек…
   Удар в дверь заставил нас обернуться. В проеме стоял майор
   Коновалов и майор Костин.
   – Кофе пьете? – недовольно спросил комбат.
   – Балуемся, – спокойно ответил Родионов. – Вам налить, товарищ майор?
   – Налей, – согласился Коновалов. – Костин, ты будешь?
   – Я домой пойду.
   – Какое домой? Ты приказ начштаба слышал? Стенгазеты должны быть!! Полковые. Ты ответственный.
   – Чего я их рисовать буду?
   – А кто?
   – Замполит в отпуске? Значит, Родионов с Сенедой…
   – А у нас ватмана нету, – мягко сказал Виталий.
   – Как нету?
   – Ну, нету. Закончился весь.
   – Ты меня подставить хочешь. В ротах смотрели?
   – Везде уже смотрели. В полку нету. Ноябрь месяц, товарищ майор.
   Весь израсходовали.
   – Вот это влипли, – загрустил начштаба батальона. – Егоркин три шкуры спустит.
   – А у него тоже нету, – уточнил Роман, наполняя еще две кружки.
   – Неужели такая проблема, ватман? – удивился я вслух.
   – А ты можешь ватман достать? – поймав мысль, резко повернулся ко мне Костин.
   – А чего его доставать-то? У отца на заводе есть конструкторский отдел, не на газетах же они проектируют. Надо только зайти и взять…
   – Отец где работает?
   – На заводе. Главный инженер. Даст команду и…
   – Можешь попросить отца, чтобы прислал? Я тебя в город отпущу позвонить.
   – Товарищ майор, – ухватился я за возможность. – Надо самому. Кто же посылать станет? Да и посылка идти сюда будет долго…
   – Ладно, подумаем.
   – Чего думать? Чего тут думать, Костин? – заговорил комбат. -
   Тащи его к начштаба.
   – Что, прямо сейчас? Утром, утром, он все равно домой ушел.
   – Ну, как знаешь. Приказ был дан тебе, – попытался отмежеваться
   Коновалов.
   – Пошли, по дороге все обсудим.
   И они вышли из канцелярии, так и не выпив кофе.
   – Ты думаешь, что у тебя получится попасть домой? – заговорщицки посмотрел на меня Роман. – Надуют ведь.
   – Шанс-то есть.
   – Да шанс есть всегда, но тут армия, и играют только в одни ворота. Пошли телевизор смотреть. Виталь, бросай это дело, все равно ночью сидеть.
   – И то верно, – согласился Сенеда, поднимаясь из-за стола. -
   Программа "Время" – святое дело.
   Утром я помогал старшине роты. Старший прапорщик Ткачук был грамотным, не очень строгим и знающим свое дело старшиной. Он точно требовал от всех сдавать и получать вещи, пододеяльники и наволочки, выдавал сапоги и пилотки и гонял роту, когда требовалось, так, что со стен штукатурка сыпалась. Его голос всегда отдавал теплотой, но мало кто обращал на это внимание.
   – Санек, сходи к начальнику вещевого склада, да возьми с собой двух-трех воинов, пусть белье отнесут.
   Солдаты тащили за мной тяжелые пакеты, связанные из простыней с грязным бельем, которое сдавалось после бани.
   – Какая рота? – спросил меня солдат, который работал на складе.
   – Третья.
   – Распишись. Сколько тут.
   – Считай.
   Правила игры, о которых меня предупредил старшина, надо было выдерживать.
   – Пусть твои пересчитают, все равно им делать нечего.
   Пока солдаты проверяли дважды подсчитанные в казарме вещи, мы разговаривали. Солдат на вещевом складе было двое. Один из них, широколицый казах, был старшим.
   – Болат, ты сколько уже отслужил? – спросил я казаха, который значился год как отслужившим, но выглядел уж очень уверенно.
   – Ну, это как посмотреть, – уклончиво ответил он.
   – От начала службы смотри, проще будет.
   – Какой службы? – подмигнул он мне.
   – Болат, ты прямо сказать можешь? Из нас двоих еврей – я.
   Среднеазиаты спокойно относились к еврейской национальности. В отличие от других мест, в Азии к евреям относились если не с уважением, то без отрицательных эмоций кухонного антисемитизма, считая таким же национальным меньшинством относительно старших славянских братьев.
   – Пошли, – глянул он на перебирающих грязное белье солдат, – чайку попьем.
   Чай Болату присылали из дома. Настоящий, крепко заваренный чай из
   Средней Азии, к которому у него всегда были сушки или пряники из солдатской чайной, именуемой в солдатской среде "Чепок".
   – Я второй раз служу, – озадачил он меня, разливая чай по пиалам.
   – Второй? Да такого не бывает.
   – Бывает.
   – Бардак с документами?
   – Нет. Я вернулся домой после службы, а у нас семья большая – пять братьев и две сестры. Старший брат только женился, жена беременная. Куда он пойдет от семьи, которую кормить надо? Вот я и пошел за брата еще раз служить. А мне что? Я одинокий. Вот вернусь, женюсь.
   – И надо было это тебе… Я бы не пошел второй раз…
   – Это потому, что ты только полгода отслужил. А когда два заканчиваются, то уже знаешь как себя поставить, что делать, как себя вести. И служить не страшно.
   – Наверное, ты прав.
   – Знаю, что прав, – прищурился Болат. – Не просто же так я на вещсклад попал. – И крикнул в глубь склада:
   – Орлы, долго вы там? Поторапливайтесь.
   "Орлы" уже закончили и валялись поверх белья. "Солдат спит – служба идет" – вечный закон солдатской службы выполнялся при первой возможности.
   Болат отсчитал мне чистые пододеяльники, простыни и прочее. Я расписался в журнале и, хлопнув по рукам, мы расстались.
   – Принес? – встретил меня старшина.
   – Угу.
   – Все в норме? – прищурился прапорщик.
   – А как же, – улыбнулся я.
   – Тогда у меня к тебе будет задание.- И прапорщик отвел меня в каптерку, выгнав из нее всех остальных.
   – Смотри сюда, Ханин. – С этими словами он достал исписанные половинки листов. – В армии существует закон о выплате штрафа за потерянные или испорченные вещи. Сам видишь – кругом бардак, солдаты теряют постоянно, а виноват кто? Старшина. А у меня нет денег расплачиваться за недостачу. Значит, чтобы этого не было, мы собираем объяснительные с тех солдат, которые теряют обмундирование и, не дай бог, вооружение.
   – И что с этим делать?
   – Я их подаю в приказ, и с них удержат, как положено. За расхлябанность. Твоя задача – собрать с раздолбаев, которые за своими трусами и портянками уследить не могут, такие объяснительные.
   Чтобы писали по образцу, а ты мне будешь отчитываться. Усек?
   – Усек.
   – Ну и славненько. А пока гуляй. Вечером в наряд по роте заступаешь.
   До наряда дело не дошло. После обеда в роту буквально влетел Костин.
   – Ты тут? Молодец. Пошли. Быстро.
   Мы вышли из казармы и быстрым шагом пошли по направлению к штабу полка. Майору все отдавали честь. Я с запозданием поднимал руку к пилотке, семеня за начштабом, отчего чувствовал себя почти командиром роты. Костин, думая о чем-то своем, почти бежал в штаб так, что я еле поспевал за ним.
   – Давай, давай, не отставай, – подгонял он меня, не поворачивая головы.
   Мы вошли в здание штаба полка, поднялись на второй этаж, и
   Костин, предварительно стукнув в уже известную мне дверь, поинтересовался:
   – Разрешите войти, товарищ майор?
   – Входи.
   Мы вошли в кабинет майора Егоркина. Перед майором стояла большая банка с карандашами, которые он правил острым выкидным ножом.
   – Значит можешь ватман достать? – перешел с места в карьер начштаба.
   – Могу, – подтвердил я.
   – А сколько можешь? – дал наводящий вопрос майор.
   – А сколько нужно? – по-одесски ответил я вопросом на вопрос.
   – Чем больше – тем лучше, – не отступал начштаба.
   – Десять листов.
   – Тридцать.
   – Больше двадцати просто не увезу.
   – А прислать не могут? – начал майор.
   – Товарищ майор. Надо приехать, с отцом поговорить, он должен в отдел спуститься, – сделал я ударение на последнем слове.
   – И сколько тебе для этого надо?
   – Пять дней.
   – Обалдел? Три.
   – Да у меня день дороги туда, день обратно. А родителей поглядеть? А невесту?
   – У тебя и невеста есть? Ладно. Даю четыре дня и, чтобы, "как штык".
   – Четыре дня и увольнительную в город на сегодня, – торговался я.
   – А увольнительная тебе зачем? – опешил Егоркин моей наглости.
   – Я тогда смогу сейчас выйти в город. Командировочное нужно с завтрашнего дня. Я сяду сегодня на поезд, а завтра, когда приеду, у меня уже будет действовать командировочное…
   – Вот все продумал, – цокнул языком начштаба. – Поезд во сколько?
   – Через полтора часа.
   – Успеешь?
   – Постараюсь.
   – Майор, – посмотрел на Костина Егоркин. – Прикажи старшине его собрать и проверить, я дам команду выписать ему срочно документы. Но отпуск я тебе дать не могу, только "по семейным обстоятельствам", – добавил он мне.
   Такие мелочи меня не интересовали. В мыслях я уже мчался домой.
   Через пятьдесят минут я стоял у окошка воинских касс, пытаясь убедить сидящего за грязным стеклом с дырочками, уставшего от просьб капитана дать мне возможность купить билет. Капитан отсылал меня в обычные кассы, показывая на часы. В беготне между кассами подошел поезд, и капитан, вышедший из своей будки, толкнул меня в сторону выхода на перрон: