Страница:
Не споря, я протянул ему сумку, подаренную мне уходящим на пенсию зампотехом батальона майором Тарасовым. В тот день Тарасов радостный вошел в штаб батальона.
– Все, мужики. Дембель. "Черную медаль" получил и приказ.
– Покажите медаль, товарищ майор, – полез я к нему.
– Держи.
– А почему ее "черной" называют?
– Так она темного цвета, да и двадцать пять "черных" лет… Ну, все мужики, сейчас соберусь и покеда.
С этими словами майор начал складывать небольшие пожитки в картонный ящик, который стоял в канцелярии и, сняв с себя полевую сумку, протянул ее мне.
– От дембеля Советской Армии. Ведь так положено делать?
– Положено срок службы написать, товарищ майор.
– Доцейко, ручку!
Олег подскочил к зампотеху и протянул хорошую шариковую ручку.
Майор взял ее крепкой рукой, повертел и вывел на внутренней стороне полевой сумки "69-87 г.г. ДМБ" и залихватски расписался под ней, не забыв поставить звание. Я с этой сумкой не расставался и, сильно опустив ее ремень, носил ниже установленного уставом, чуть выше колен.
Вот эту сумку и потребовал особист, зная, что в ней много чего могло уместиться. Взрывпакетов в ней не было.
– Ты в этой тумбочке живешь? – показал Васильев на предмет около моей кровати.
– Тумбочка моя, товарищ капитан, но я в ней не живу, я в ней вещи свои держу.
– Открывай, умник.
В тумбочке ничего интересного для представителя отдела, где все с холодной головой, горячими сердцами и чистыми руками, не нашлось.
– Ключ от ящика взвода, – вновь приказал осведомленный особист.
Я, тяжело вздохнув, молча протянул ключ. Капитан присел перед моей кроватью и вытащил из-под нее огромный, запертый на замок, ящик из-под выстрелов. Каждый взвод имел такой ящик для хранения взводных или личных тетрадей, ручек, конвертов, запасных погон и прочей ерунды, так необходимой в повседневной армейской жизни и постоянно ворующейся друг у друга. Старый совсем развалился, и я притащил с
"директрисы" новенький, выкрашенный в зеленый цвет ящик, на который таджик-столяр из моего взвода очень красиво и качественно приделал ушки. В ушки был повешен новый, свежемасленный замок, ключ от которого лежал у меня в кармане.
Ключ щелкнул в замке, открывая возможность добраться до внутренностей ящика. Взрывпакетов и в ящике не было. Там были и тетради, и значки, и ручки, и пять пар красных погон, и черный крем для обуви, но взрывпакетов в ящике не было.
– Ну, колись, куда подевал взрывпакеты, – устало посмотрел на меня Васильев. – Ведь остались же, я знаю.
– Да, – почти сознался я. – Осталось два взрывпакета.
– Ну?
– Я их прямо там, на поле и взорвал, чтобы не сдавать. Лень идти было.
– Врешь ты все, Ханин. Врешь. Я вашу… хм… натуру знаю.
Запомни, поймаю, посажу. Понял?
– Угу, – посмотрел я, тяжело напрягшись от намеков, в глаза капитану. – Конечно, понял. Чего же тут не понять?
Особист встал и пошел к ротному в канцелярию.
– Чего особист хотел? – подсел ко мне Денискин.
– Про взрывпакеты и "городские приколы" спрашивал.
– Допытался?
– Да пошел он. Я ничего крупного и не сделал. Шли тихо, мирно по краю города. Навстречу взвод артиллеристов. Я перемигнулся с их замком и кинул им под ноги взрывпакет. Он закричал "Воздух", а они как попадали в песок. Ну, мы поржали. А тут за забором собака залаяла. Я ей туда за забор второй взрывпакет. Она от страху в будку забилась. А бабка за забором заверещала…
Сашка хохотал, держась за живот.
– Главное, Сань: как он пронюхал? Это три часа тому назад было.
Из роты почти никто не выходил.
– Это тебе так кажется. Я двух "официальных" стукачей знаю. Один даже у меня разрешения спрашивает. Так и говорит: "Товарищ сержант, разрешите на доклад в особый отдел?".
– Вот падла.
– И ничего ему не сделаешь. Ты остальные взрывпакеты убрал?
– Убрал. Как жопой почувствовал,- вспомнил я место в шкафу канцелярии батальона, куда спрятал оставшиеся восемь взрывпакетов.
Дверь канцелярии открылась. Мы замолчали. Ротный и Васильев прошли мимо нас, поглядывая в нашу сторону, но ничего не сказали, и я успокоился.
Показательные учения прошли, как положено, без задоринки.
Слушателям показали и красивые выходы из траншеи, и проход через колючую проволоку, и атаку на траншеи "противника", и передвижение вместе с боевыми машинами, и бой в "городе". Я громко кричал
"постановку задачи" в микрофон под каской, а динамики разносили мои слова по всему полю. Генеральские погоны и линзы видеокамер отсвечивали в лучах солнца. Начальство было довольно. Лично мне очень понравился показ передвижения отделения вместе с БТРами.
Новые, восьмидесятые машины отличались от своих предшественниц тем, что имели возможность открывания боковой двери по частям вниз и в сторону. Нижняя часть, опускаясь, напоминала мне выходы из космических летающих тарелок, а боковая дверь дополняла это впечатление. Солдат же, выходя между парными колесами, оказывался прикрытым в случае стрельбы этими же колесами, и мог на небольшом ходу практически выйти, не прыгая на безопасное расстояние от машины, чтобы не угодить под нее во время движения. Со стороны это выглядело просто великолепно.
За участие в показательном учебном процессе мы получили общую благодарность командования, что было приятно, но совсем не грело.
Ответственные за показ обещали похлопотать и насчет других поощрений не только для офицерского, но и для солдатско-сержантского состава.
Обещание было обнадеживающим, хотя в его выполнение слабо верилось.
В армии вообще было принято наобещать солдатам с три короба и после не выполнить не одно. Возвращаясь с места показа, я отметил для себя, что солдаты знают практически все, чему их можно было бы научить за курс молодого бойца. Бойцы взвода сплотились куда лучше за эти три недели, чем это происходит за время четырехмесячного курса подготовки наводчиков-операторов БМП…
На следующий день приехал Харитонов и привез огромную банку меда.
– Это Вам, товарищ сержант. Мама прислала.
– Так съешь это со всем.
– Нет, это лично Вам. У меня еще одна такая же есть.
– На похороны успел?
– Нет. На полдня опоздал. Но все равно…
– Понимаю…
– Харитонов, – увидел его замполит. – Вернулся? Молодец. Булочки, пирожки из дома привез?
– Так точно, товарищ старший лейтенант. Угощайтесь.
– Спасибо, спасибо, – замполит запихнул один пирожок в рот целиком, другой взял в руку. – Чтобы к утру пирожков в роте не было.
Все съесть. Можешь поделиться с товарищами.
– Так уже отбой…
– Вот именно. Поторопись,- и замполит удалился.
– Не дергайся, – остановил я Харитонова. – Что может храниться, я в штаб батальона положу. Там не тронут. А, вот курицу и колбасу, действительно до утра надо съесть. Холодильников нет, жарко. Ты ее и так сутки вез. Не дай Бог все отравятся.
– Берите, товарищ сержант, берите.
– Давай тогда в каптерку отнесем. Лучше сам отнеси.
Харитонов вернулся через минуту, оставив в каптерке часть продуктов, где после отбоя мы с сержантами роты устроили небольшой пир.
– Часть солдат заберут в командирские роты, – отламывая здоровенный кусок курятины, поведал Бугаев.
– Вот учи, учи. Делай из людей солдат. А придет какой-нибудь жлоб и…
– Никуда не деться, они самыми грамотными в батальоне стали. У тебя полный взвод славян. Да и у Денискина не слабо у пацанов с мозгами. Твоих думали в музроту, в художники, в писаря разогнать, а получился самый грамотный взвод. Им как раз в командиры перейти…
– А мне чурок дадут?
– Кого дадут – те и будут. У нас в конце недели присяга. Снова папы, мамы наприезжают.
– Значит, снова гуляем, – заключил я.
– Угу, гуляем. Надеюсь, что будет побольше, чем сегодня. И может кто умный горячительное притащит. Все, мужики, отбой. Я пошел спать.
И мы, поглаживая полные животы, отправились по койкам, обсуждая по дороге, как бы спрятать самых грамотных солдат от перевода в другие роты.
Санбат
– Все, мужики. Дембель. "Черную медаль" получил и приказ.
– Покажите медаль, товарищ майор, – полез я к нему.
– Держи.
– А почему ее "черной" называют?
– Так она темного цвета, да и двадцать пять "черных" лет… Ну, все мужики, сейчас соберусь и покеда.
С этими словами майор начал складывать небольшие пожитки в картонный ящик, который стоял в канцелярии и, сняв с себя полевую сумку, протянул ее мне.
– От дембеля Советской Армии. Ведь так положено делать?
– Положено срок службы написать, товарищ майор.
– Доцейко, ручку!
Олег подскочил к зампотеху и протянул хорошую шариковую ручку.
Майор взял ее крепкой рукой, повертел и вывел на внутренней стороне полевой сумки "69-87 г.г. ДМБ" и залихватски расписался под ней, не забыв поставить звание. Я с этой сумкой не расставался и, сильно опустив ее ремень, носил ниже установленного уставом, чуть выше колен.
Вот эту сумку и потребовал особист, зная, что в ней много чего могло уместиться. Взрывпакетов в ней не было.
– Ты в этой тумбочке живешь? – показал Васильев на предмет около моей кровати.
– Тумбочка моя, товарищ капитан, но я в ней не живу, я в ней вещи свои держу.
– Открывай, умник.
В тумбочке ничего интересного для представителя отдела, где все с холодной головой, горячими сердцами и чистыми руками, не нашлось.
– Ключ от ящика взвода, – вновь приказал осведомленный особист.
Я, тяжело вздохнув, молча протянул ключ. Капитан присел перед моей кроватью и вытащил из-под нее огромный, запертый на замок, ящик из-под выстрелов. Каждый взвод имел такой ящик для хранения взводных или личных тетрадей, ручек, конвертов, запасных погон и прочей ерунды, так необходимой в повседневной армейской жизни и постоянно ворующейся друг у друга. Старый совсем развалился, и я притащил с
"директрисы" новенький, выкрашенный в зеленый цвет ящик, на который таджик-столяр из моего взвода очень красиво и качественно приделал ушки. В ушки был повешен новый, свежемасленный замок, ключ от которого лежал у меня в кармане.
Ключ щелкнул в замке, открывая возможность добраться до внутренностей ящика. Взрывпакетов и в ящике не было. Там были и тетради, и значки, и ручки, и пять пар красных погон, и черный крем для обуви, но взрывпакетов в ящике не было.
– Ну, колись, куда подевал взрывпакеты, – устало посмотрел на меня Васильев. – Ведь остались же, я знаю.
– Да, – почти сознался я. – Осталось два взрывпакета.
– Ну?
– Я их прямо там, на поле и взорвал, чтобы не сдавать. Лень идти было.
– Врешь ты все, Ханин. Врешь. Я вашу… хм… натуру знаю.
Запомни, поймаю, посажу. Понял?
– Угу, – посмотрел я, тяжело напрягшись от намеков, в глаза капитану. – Конечно, понял. Чего же тут не понять?
Особист встал и пошел к ротному в канцелярию.
– Чего особист хотел? – подсел ко мне Денискин.
– Про взрывпакеты и "городские приколы" спрашивал.
– Допытался?
– Да пошел он. Я ничего крупного и не сделал. Шли тихо, мирно по краю города. Навстречу взвод артиллеристов. Я перемигнулся с их замком и кинул им под ноги взрывпакет. Он закричал "Воздух", а они как попадали в песок. Ну, мы поржали. А тут за забором собака залаяла. Я ей туда за забор второй взрывпакет. Она от страху в будку забилась. А бабка за забором заверещала…
Сашка хохотал, держась за живот.
– Главное, Сань: как он пронюхал? Это три часа тому назад было.
Из роты почти никто не выходил.
– Это тебе так кажется. Я двух "официальных" стукачей знаю. Один даже у меня разрешения спрашивает. Так и говорит: "Товарищ сержант, разрешите на доклад в особый отдел?".
– Вот падла.
– И ничего ему не сделаешь. Ты остальные взрывпакеты убрал?
– Убрал. Как жопой почувствовал,- вспомнил я место в шкафу канцелярии батальона, куда спрятал оставшиеся восемь взрывпакетов.
Дверь канцелярии открылась. Мы замолчали. Ротный и Васильев прошли мимо нас, поглядывая в нашу сторону, но ничего не сказали, и я успокоился.
Показательные учения прошли, как положено, без задоринки.
Слушателям показали и красивые выходы из траншеи, и проход через колючую проволоку, и атаку на траншеи "противника", и передвижение вместе с боевыми машинами, и бой в "городе". Я громко кричал
"постановку задачи" в микрофон под каской, а динамики разносили мои слова по всему полю. Генеральские погоны и линзы видеокамер отсвечивали в лучах солнца. Начальство было довольно. Лично мне очень понравился показ передвижения отделения вместе с БТРами.
Новые, восьмидесятые машины отличались от своих предшественниц тем, что имели возможность открывания боковой двери по частям вниз и в сторону. Нижняя часть, опускаясь, напоминала мне выходы из космических летающих тарелок, а боковая дверь дополняла это впечатление. Солдат же, выходя между парными колесами, оказывался прикрытым в случае стрельбы этими же колесами, и мог на небольшом ходу практически выйти, не прыгая на безопасное расстояние от машины, чтобы не угодить под нее во время движения. Со стороны это выглядело просто великолепно.
За участие в показательном учебном процессе мы получили общую благодарность командования, что было приятно, но совсем не грело.
Ответственные за показ обещали похлопотать и насчет других поощрений не только для офицерского, но и для солдатско-сержантского состава.
Обещание было обнадеживающим, хотя в его выполнение слабо верилось.
В армии вообще было принято наобещать солдатам с три короба и после не выполнить не одно. Возвращаясь с места показа, я отметил для себя, что солдаты знают практически все, чему их можно было бы научить за курс молодого бойца. Бойцы взвода сплотились куда лучше за эти три недели, чем это происходит за время четырехмесячного курса подготовки наводчиков-операторов БМП…
На следующий день приехал Харитонов и привез огромную банку меда.
– Это Вам, товарищ сержант. Мама прислала.
– Так съешь это со всем.
– Нет, это лично Вам. У меня еще одна такая же есть.
– На похороны успел?
– Нет. На полдня опоздал. Но все равно…
– Понимаю…
– Харитонов, – увидел его замполит. – Вернулся? Молодец. Булочки, пирожки из дома привез?
– Так точно, товарищ старший лейтенант. Угощайтесь.
– Спасибо, спасибо, – замполит запихнул один пирожок в рот целиком, другой взял в руку. – Чтобы к утру пирожков в роте не было.
Все съесть. Можешь поделиться с товарищами.
– Так уже отбой…
– Вот именно. Поторопись,- и замполит удалился.
– Не дергайся, – остановил я Харитонова. – Что может храниться, я в штаб батальона положу. Там не тронут. А, вот курицу и колбасу, действительно до утра надо съесть. Холодильников нет, жарко. Ты ее и так сутки вез. Не дай Бог все отравятся.
– Берите, товарищ сержант, берите.
– Давай тогда в каптерку отнесем. Лучше сам отнеси.
Харитонов вернулся через минуту, оставив в каптерке часть продуктов, где после отбоя мы с сержантами роты устроили небольшой пир.
– Часть солдат заберут в командирские роты, – отламывая здоровенный кусок курятины, поведал Бугаев.
– Вот учи, учи. Делай из людей солдат. А придет какой-нибудь жлоб и…
– Никуда не деться, они самыми грамотными в батальоне стали. У тебя полный взвод славян. Да и у Денискина не слабо у пацанов с мозгами. Твоих думали в музроту, в художники, в писаря разогнать, а получился самый грамотный взвод. Им как раз в командиры перейти…
– А мне чурок дадут?
– Кого дадут – те и будут. У нас в конце недели присяга. Снова папы, мамы наприезжают.
– Значит, снова гуляем, – заключил я.
– Угу, гуляем. Надеюсь, что будет побольше, чем сегодня. И может кто умный горячительное притащит. Все, мужики, отбой. Я пошел спать.
И мы, поглаживая полные животы, отправились по койкам, обсуждая по дороге, как бы спрятать самых грамотных солдат от перевода в другие роты.
Санбат
На присягу солдат взвода я не попал. Во время показательных учений я умудрился посадить занозу глубоко под ноготь и, несмотря на то, что она была тут же мной удалена, и кровь я выдавил насколько смог, что-то засело под ногтем и ужасно болело.
– Тебе надо к хирургу, – сказала фельдшер Тамарка, осмотрев палец.
– Том, а когда он будет?
– Завтра должен прийти. Я тебя запишу. Не опаздывай.
На следующий день я сидел в кресле перед капитаном, облаченным в белый халат.
– На что жалуемся, сержант?
– На жизнь, товарищ капитан. Но болит палец. Была заноза, вроде прочистил, как мог…
– Посмотрим, посмотрим, – спокойно и уверенно произнес хирург. Давай сюда руку.
Не долго думая, он достал хирургические ножницы с тупыми, закругленными концами и хватил здоровый кусок ногтя. Кровь пошла из пальца. Я дернулся от боли.
– Терпи, казак, атаманом будешь, – пошутил врач по-детски.
– Так палец-то живой…
– Ну, будет мертвым. Шучу я. Панариций у тебя под ногтем.
– И чего будем делать?
– Я его попробую выдавить, чтобы ноготь не рвать. А можно отрезать… вместе с пальцем… по самые уши. Но начнем с первого.
Потерпишь?
– Постараюсь…
Капитан резанул ноготь еще раз и сильно надавил на палец. Правой рукой я резко перехватил левую и прижал ее к ноге, чтобы не дернуть лишний раз. Кровь текла ровной струйкой.
– Ну? Как? – спросил я, скорчив гримасу, капитана.
– Надеюсь, что выдавил. Если "головка" осталась, то придется резать.
Через день разбуженная точка болела еще сильнее. И я снова сидел перед очами хирурга.
– Придется резать. Держи направление. Завтра утром к девяти ты у меня в санбате. Понял? Знаешь где?
– Знаю.
– Ну, не опаздывай, а то у меня еще две плановые операции.
– У нас присяга, а ты в санбат? – кричал ротный, узнав, что я ухожу утром.
– Так во взводе два сержанта еще…
– Это сержанты? Один сам еще дух. Его солдаты посылают, а второго комполка приказал на стрельбище отправить. Он у тебя только значиться будет.
– Ну, чего я могу поделать, товарищ старший лейтенант? К обеду, наверное, вернусь…
– Как же, вернешься ты!!
Ротный распылялся, я решил молча выслушать его тираду. Спорить с новым ротным было бессмысленно, а остановить меня он не мог. Минут через десять, дослушав его пламенную речь, я вышел из канцелярии и постарался не появляться на глазах у недовольного командира до конца дня.
Утром, к девяти, я пришел в санбат. Санитарный батальон представлял собой огороженное высоким забором с огромными, украшенными красными звездами зелеными воротами, двухэтажное здание из белого кирпича. По всей территории санбата были разбиты клумбы с цветами, и прекрасные кусты создавали тень вокруг скамеек в разных уголках этого живописного сада. Дорожки были посыпаны мелким гравием. Вид территории наглядно демонстрировал, что армия делает все возможное, чтобы солдат скорее поправился и вернулся в строй. На проходной, около будки дежурного стоял солдат и размешивал зеленую краску в железном ведре.
– Лучше мешать, твою мать! Лучше, я говорю, – голос, идущий из-за забора, показался мне до боли знакомым. – Ты растворитель взял? Нет?
А чего ты тогда мешаешь, урод?!
– Вы сами приказали, товарищ майор.
– Ты совсем дебил? Умом не вышел? Краску, блин, мешать не умеет.
Стой тут, а то я тебя там… Я сам принесу растворитель.
Я вошел в будку и увидел сквозь стекло второй двери удаляющегося майора Шандыбина. Я понятия не имел, что бывшего командира первого мотострелкового батальона, который не без моей помощи потерял эту должность, получив строгий выговор по партийной линии и не получив очередного звания подполковника, был переведен в санитарный батальон. Чем он тут мог заниматься, я представить себе не мог, но сталкиваться с майором у меня не было ни малейшего желания, и я быстро проскользнул в приемный кабинет хирурга.
– Ну, как у нас дела? – приветствовал меня капитан Белов.
– Болит.
– Болит – будем резать, – заключил врач. – Сними куртку. Давай руку.
Я положил руку на удобный подлокотник хирургического кресла.
Белов взял какую-то колбочку, надломил верхушку и начал опрыскивать мой палец жидкостью.
– Я руки помыл, товарищ капитан…
– Это заморозка. Чувствовать не будешь.
Заморозка не действовала. Как только капитан дотрагивался до пальца я отдергивал его обратно. После третьей попытки врач, выкинув практически пустую колбочку в мусорное ведро и взялся за шприц.
Через пять минут двойной укол подействовал. Кисть была как чужая.
Палец совсем не чувствовался. Его можно было отпились, я бы только смеялся. Хирург быстро и четко сорвал ноготь.
– Вон. Вон "головка", товарищ капитан, – показал я пальцем другой руки на открывшееся место изгиба.
Хирург удивленно поднял голову:
– Ты отвернись, а то рухнешь тут у меня от вида крови.
– Не рухну. Я думал на хирургическое отделение поступать в первый мед, да испугался.
– А чего испугался?
– Английский у меня – ноль. Вот и испугался, что латынь не выучу,
– грустно сказал я.
– Все равно отвернись, нечего плевать на открытую рану.
– Так Вы же ее все равно промоете, – заулыбался я.
– Вот народ пошел. Меня, старого капитана, учат, что делать.
Студент.
– Ага. Студенческий набор.
– Долго еще?
– Почти год. Надеюсь, что меньше.
Между делом, Белов вытащил гнойную головку, промыл раствором палец и начал бинтовать. Палец приобретал размер в три раза больше настоящего и выглядел смешно.
– Руку вверх держи.
– Нормально, не болит.
– Это пока наркоз действует – не болит. А вот наркоз пройдет и…
Ты командир отделения?
– Замок.
– Вечно с солдатами "в поле"?
– А куда мне от них деться?
– Есть куда. Я тебя положу на несколько дней.
– А это так необходимо, товарищ капитан?
– Ты хочешь домой без руки приехать?
– Неа, не хочу.
– Неа, – передразнил меня хирург. – Замок, а научиться не можешь?
В общем, иди, оформляйся. Что я прав, часа через два поймешь. Будет болеть – возьмешь таблетку анальгина. Иди.
Через десять минут, переодевшись в больничную пижаму, я тихо радовался тому, что врач меня оставил в санбате. Было очень приятно понежиться на чистой больничной койке, где я сразу развалился, сославшись на то, что только что "после операции" и у меня от наркоза кружится голова. Спорить со мной никто не стал, и я сладко заснул.
Проснулся я часа через полтора. Палец болел нестерпимой болью.
Правой рукой я поддержал кисть левой руки, укачивая ее, как качают маленького ребенка. За остаток дня и утро следующего я съел не меньше четырех таблеток анальгина. Анальгин немного притуплял боль, но, как только прекращалось его действие, я был готов бегать не только по длинным коридорам санбата, но и по потолку.
За время хождения я успел перезнакомиться со всеми лежащими солдатами и сержантами, медперсоналом и обслуживающим отделением в составе шести человек, включая водителя амбуланса. Обслуживающее отделение подчинялось непосредственно майору Шандыбину, который от нечего делать заставлял их все время подметать дорожки, красить ворота, чинить ступеньки, лишь бы солдаты не отдыхали. При всех действиях он присутствовал лично и награждал солдат грубой бранью и ругательствами.
– А кто он тут? – спросил я рябого солдата из подчиненных Шандыбина.
– Начальник штаба без штаба.
– Серьезно?
– Ну да. Штаба-то у нас нету, а начальник штаба по штатному расписанию положен. Вот он и изгаляется, гоняет нас все время… урод.
Я вернулся в корпус, стараясь не попасться на глаза Шандыбина.
Проходя мимо кабинетов врачей, я столкнулся с лейтенантом-медиком, которого видел в полковой санчасти. Лейтенант был родом из Питера.
– Привет, земляк, – протянул он мне руку. – Болит?
– Не то слово. Анальгин уже не дают…
– Много анальгина вредно. На сердце влияет. Хочешь, помогу?
– Отрежете руку… по самое "не хочу"?
– Нет. Не бойся. Заходи.
Мы вошли в кабинет, где стоял стол, стул и большой длинный шкаф, неоднократно выкрашенный белой масляной краской. Дверцы шкафа были закрыты на замки.
Лейтенант выдвинул ящик старого стола, украшенного не менее старой настольной лампой и перекидным календарем, и вытащил небольшую круглую коробочку.
Внутри коробочки, указывая свернутыми спиральками вверх, колыхались тончайшие серебряные иглы, воткнутые в поролон.
– Не боишься? – посмотрел на меня военврач.
– Удивляюсь. Вы где серебряные иглы достали, товарищ лейтенант?
– Ты знаешь, что это? – пришла очередь удивляться медику.
– Настоящие китайские иглы для иглотерапии. Разве в военно-медицинской академии есть курс акупунктуры?
– Нет. Был отдельный курс для особо желающих. Я его прошел.
Специально для этого отпрашивался. Садись на стул.
Я сел на стул и оказался левой стороной корпуса к двери.
Лейтенант воткнул несколько игл мне в руку и с десяток в левое ухо.
Неплотно закрытая дверь отворилась, и в ней появилась узкоглазая физиономия. Глаза узбека расширялись по мере понимания того, что торчало у меня из уха. Физиономия пропала, и через секунду из коридора послышался дикий крик:
– Сержанта игольками колят. Хотят игольками убить. Сержанта убивают.
Дверь тут же распахнулась, и в ней появилось с десяток удивленных рож.
– Брысь, – стараясь сдержать улыбку, тихо крикнул врач.
– А чего с ним делают?
– Нормально, мужики. Все нормально. Это китайский метод лечения.
Потом расскажу. Идите, – заверил я солдат, и рожи начали потихоньку исчезать.
– Брысь, я сказал. Закройте дверь с той стороны, – уже громче повторил лейтенант, и дверь закрылась. – Посиди минут двадцать, тебе все равно спешить некуда, – засек время врач. – Я скоро вернусь.
Я сидел и вспоминал то, что я знал о поразившем солдат действии.
За несколько лет до моего призыва, отец прошел курс массажа в военно-медицинской академии. Туда его смог впихнуть близкий друг, работавший в научной лаборатории академии. Это место было единственным на тот момент в СССР, где врачи могли официально изучать древнюю китайскую методику врачевания. Почему такой курс был именно при единственной в Союзе академии, где обучали будущих врачей для армии, никто не знал. Может быть, чтобы контроль за умельцами был более сильным, а может быть, из-за того, что армейские разработки всегда считались передовыми. Отец значился тридцать первым, дополнительным учеником, который не проходил ни по каким списками. Массаж он выучил на пять баллов и заинтересовался восточными методами лечения. Его хобби развивалось, и у нас дома появился прибор для прижигания по точкам, аппарат живой и мертвой воды, который делил непонятным для меня методом воду на щелочную и кислотную составные. Я видел дома не только иглы, но и пряные свечи.
Хотя больше всего меня поразили прижигающие сигары. Они выглядели как настоящие, но немного тонкие. Сигары и должны были, тлея, лечить воздействием через точки органы тела. Я знал особенности идеи
Шаталовой и диетологическую теорию Брега, видел у нас дома несколько специалистов по восточной медицине и людей, называющих себя экстрасенсами или ведущих группы здоровья. Отец демонстрировал им свое умение определять больные зоны рукой и показывал мне, как вправлять диски позвоночника. Иногда я делал это сам, вправляя позвонки своим друзьям или снимая легкую головную боль подруге.
Однажды, в качестве доказательства, я принес бутылочку "живой воды" в школу. На перерыве на глазах у ребят я сделал несколько надрезов тыльной стороны ладони. Когда показалась кровь, я обильно облил кисть "живой водой", объясняя, что через десять минут раны затянутся. К концу следующего урока раны подзатянулись. Что послужило причиной этого, я не отдавал себе отчет. Знания были очень поверхностными. Я так же не вдавался в подробности, почему надо на ксерокопировальной машине "Эра" перепечатывать переводные книги по акупунктуре и массажу, но долго пытался запомнить названия точек на ухе и в области стоп по большой карте-схеме. Названия забывались на второй день, и я бросил это бесполезное занятие.
Лейтенант зашел в тот момент, когда я ухмылялся, вспоминая, как в пионерском лагере после седьмого класса снимал рукой боль в коленке понравившейся девочке. Рассмешила меня картинка, на которой я представлял себе девочку, сидящую на пеньке в коротенькой юбочке, с выглядывающими голыми коленками, и усеянную серебряными, покачивающимися иголками не только на лице, но и по всему прекрасному молодому телу.
– Уже улыбаешься? Значит действует.
– Болит поменьше. Это точно.
– Надо бы еще два-три сеанса сделать, да я должен уехать.
– Спасибо. Выживу.
– А куда ты денешься? – стал вынимать иглы из уха военврач. -
Отдыхай. Пойди, поспи.
Проснулся я от воя сирены во дворе. Вскочив, я выбежал на улицу.
Из машины скорой помощи вытаскивали носилки, рядом с которыми шел лейтенант в испачканной кровью гимнастерке и уговаривал лежащего лицом вниз солдата:
– Потерпи, Сидоркин. Потерпи, родной. Все будет хорошо. Пришьют твою задницу.
– Что случилось? – выскочил на улицу начмед.
– У нас был курс по метанию гранат. Со мной в окопе этот солдат сидел в ожидании броска да чурка один. Так тот урюк вместо того, чтобы отвести руку и швырнуть гранату вперед, бросил ее вверх. Как баба замахнулся. Не зря баб в армию не берут.
– А сам почему в крови?
– Я на них упал, да разве обоих прикроешь. Граната взорвалась в воздухе. Мне, похоже, осколком спину зацепило, ерунда. А Сидоркину полжопы оторвало. И, главное, чурке этому тупому – ничего.
Представляешь?
– Солдата в операционную. Ты в перевязочную. Посмотрим, что с вами делать, – отдал распоряжения капитан, и все скрылись в корпусе санбата.
Следующий день выдался солнечным и ясным. На синем небе не было ни единого облачка. Пчелы жужжали, перелетая с цветка на цветок.
Тишина и покой были как в лучшем ялтинском пансионате. Я сидел на скамейке в тени дерева и трепался с больными солдатами и сержантами, когда на дорожке появился майор Шандыбин.
– Чего сидим? Чего сидим, больные? Отдыхать сюда приехали? Всем встать и пропалывать! Живо.
– Я не могу, товарищ майор, – солдат указал ногу, на которой красовался гипс, весь расписанный шариковой ручкой. – Мне не присесть.
– Отдыхай. А ты? – повернулся он ко мне.
– У меня палец болит.
Шандыбин узнал меня не сразу. Сначала вытянул свою бычью шею вперед, потом протер глаза, глубоко вдохнул и замер, чего-то вспоминая.
– Ты?! Что ТЫ тут делаешь? – рявкнул майор.
– Лечусь, товарищ майор, – выставил я палец перед собой.
– Чего ты лечишь? Вон!! Вон отсюда!!! Это приказ!!! – сорвался на крик мгновенно раскрасневшийся начштаба санбата. – Кто тебя тут оставил?
– Капитан Белов, – спокойно ответил я.
Майор сорвался с места и кинулся к корпусу, забыл о клумбах и больных.
Белов вышел из корпуса и, щурясь, смотрел на солнце, когда на всю территорию санитарного батальона раздался крик Шандыбина:
– Белов. Капитан Белов, ко мне!
Хирург даже не шелохнулся, давая возможность майору подбежать к нему самому. Солдаты вылезали в окна, тянулись к входу, передвигались, перешептываясь в ожидании зрелища.
– Белов, Вы меня слышите? – рявкнул, брызгая слюной, майор.
– Слышу, слышу. Смотрите, какое небо.
– Кто? Что? Небо? При чем тут небо?
– У Вас что-то болит, товарищ майор? – голосом доктора Айболита спросил врач.- Может, таблеточку дать?
– У меня? Нет! Не надо. Почему этот сержант тут лежит? – указывая пальцем на меня, наклонив бычью шею, впился глазами в Белова начштаба.
– Больной сержант, вот и лежит. У него подногтевой панариций.
– Выпиши его! Немедленно! Ты понял меня, капитан?
Белов невозмутимо полез в нагрудный кармана своего белого, накрахмаленного халата и вытащил оттуда скальпель, которым он подтачивал карандаши. Продолжая смотреть мягким участливым взглядом на майора, он протянул скальпель начштабу.
– На, держи.
– Зачем мне скальпель?
– Иди, режь.
– Чего резать?
– Там, наверху, в операционной солдат лежит. С острым аппендицитом. Резать надо. Иди, режь!!
– Я не умею резать. Чего ты мне скальпель суешь. Это ты хирург, а не я.
– А раз я хирург – то я буду решать, кого выписывать и когда выписывать. А ты иди ворота свои крась.
– Что? – рожа Шандыбина стала похожа на спелый помидор.
– А не хочешь, так иди нах, – убирая скальпель обратно в карман, закончил Белов и повернулся. – Ну, я пойду, товарищ майор, делом заниматься надо.
Шандыбин оглянулся, ища поддержки, и увидел прячущих глаза, но не могущих сдержать улыбки, находящихся на излечении солдат. Он резко повернулся и ушел за корпус.
Утром следующего дня меня позвал к себе Белов.
– Чего там у тебя с майором случилось, что он так на тебя
"наехал"? – спросил он, разматывая бинт. – Он вчера вечером так орал…
– Он в нашем батальоне комбатом был, руками сильно махал…
– Это он и тут любит, но я стараюсь не позволять…
– Замполита батальона достало. Он собрал со всех, кто был свидетелем или получал от комбата между глаз, объяснительные и пустил в дело. А тут статья в "Красной Звезде", что офицеры не только поощряют дедовщину, но и сами не прочь кулак приложить. Вот он и попал, как первый в очереди. В Москву ездил, правды искал. Так его дело пересмотрели, и из партии выгнать собрались. В общем, я понимаю, чего он так злится. Он же в звании остановился.
– Тебе надо к хирургу, – сказала фельдшер Тамарка, осмотрев палец.
– Том, а когда он будет?
– Завтра должен прийти. Я тебя запишу. Не опаздывай.
На следующий день я сидел в кресле перед капитаном, облаченным в белый халат.
– На что жалуемся, сержант?
– На жизнь, товарищ капитан. Но болит палец. Была заноза, вроде прочистил, как мог…
– Посмотрим, посмотрим, – спокойно и уверенно произнес хирург. Давай сюда руку.
Не долго думая, он достал хирургические ножницы с тупыми, закругленными концами и хватил здоровый кусок ногтя. Кровь пошла из пальца. Я дернулся от боли.
– Терпи, казак, атаманом будешь, – пошутил врач по-детски.
– Так палец-то живой…
– Ну, будет мертвым. Шучу я. Панариций у тебя под ногтем.
– И чего будем делать?
– Я его попробую выдавить, чтобы ноготь не рвать. А можно отрезать… вместе с пальцем… по самые уши. Но начнем с первого.
Потерпишь?
– Постараюсь…
Капитан резанул ноготь еще раз и сильно надавил на палец. Правой рукой я резко перехватил левую и прижал ее к ноге, чтобы не дернуть лишний раз. Кровь текла ровной струйкой.
– Ну? Как? – спросил я, скорчив гримасу, капитана.
– Надеюсь, что выдавил. Если "головка" осталась, то придется резать.
Через день разбуженная точка болела еще сильнее. И я снова сидел перед очами хирурга.
– Придется резать. Держи направление. Завтра утром к девяти ты у меня в санбате. Понял? Знаешь где?
– Знаю.
– Ну, не опаздывай, а то у меня еще две плановые операции.
– У нас присяга, а ты в санбат? – кричал ротный, узнав, что я ухожу утром.
– Так во взводе два сержанта еще…
– Это сержанты? Один сам еще дух. Его солдаты посылают, а второго комполка приказал на стрельбище отправить. Он у тебя только значиться будет.
– Ну, чего я могу поделать, товарищ старший лейтенант? К обеду, наверное, вернусь…
– Как же, вернешься ты!!
Ротный распылялся, я решил молча выслушать его тираду. Спорить с новым ротным было бессмысленно, а остановить меня он не мог. Минут через десять, дослушав его пламенную речь, я вышел из канцелярии и постарался не появляться на глазах у недовольного командира до конца дня.
Утром, к девяти, я пришел в санбат. Санитарный батальон представлял собой огороженное высоким забором с огромными, украшенными красными звездами зелеными воротами, двухэтажное здание из белого кирпича. По всей территории санбата были разбиты клумбы с цветами, и прекрасные кусты создавали тень вокруг скамеек в разных уголках этого живописного сада. Дорожки были посыпаны мелким гравием. Вид территории наглядно демонстрировал, что армия делает все возможное, чтобы солдат скорее поправился и вернулся в строй. На проходной, около будки дежурного стоял солдат и размешивал зеленую краску в железном ведре.
– Лучше мешать, твою мать! Лучше, я говорю, – голос, идущий из-за забора, показался мне до боли знакомым. – Ты растворитель взял? Нет?
А чего ты тогда мешаешь, урод?!
– Вы сами приказали, товарищ майор.
– Ты совсем дебил? Умом не вышел? Краску, блин, мешать не умеет.
Стой тут, а то я тебя там… Я сам принесу растворитель.
Я вошел в будку и увидел сквозь стекло второй двери удаляющегося майора Шандыбина. Я понятия не имел, что бывшего командира первого мотострелкового батальона, который не без моей помощи потерял эту должность, получив строгий выговор по партийной линии и не получив очередного звания подполковника, был переведен в санитарный батальон. Чем он тут мог заниматься, я представить себе не мог, но сталкиваться с майором у меня не было ни малейшего желания, и я быстро проскользнул в приемный кабинет хирурга.
– Ну, как у нас дела? – приветствовал меня капитан Белов.
– Болит.
– Болит – будем резать, – заключил врач. – Сними куртку. Давай руку.
Я положил руку на удобный подлокотник хирургического кресла.
Белов взял какую-то колбочку, надломил верхушку и начал опрыскивать мой палец жидкостью.
– Я руки помыл, товарищ капитан…
– Это заморозка. Чувствовать не будешь.
Заморозка не действовала. Как только капитан дотрагивался до пальца я отдергивал его обратно. После третьей попытки врач, выкинув практически пустую колбочку в мусорное ведро и взялся за шприц.
Через пять минут двойной укол подействовал. Кисть была как чужая.
Палец совсем не чувствовался. Его можно было отпились, я бы только смеялся. Хирург быстро и четко сорвал ноготь.
– Вон. Вон "головка", товарищ капитан, – показал я пальцем другой руки на открывшееся место изгиба.
Хирург удивленно поднял голову:
– Ты отвернись, а то рухнешь тут у меня от вида крови.
– Не рухну. Я думал на хирургическое отделение поступать в первый мед, да испугался.
– А чего испугался?
– Английский у меня – ноль. Вот и испугался, что латынь не выучу,
– грустно сказал я.
– Все равно отвернись, нечего плевать на открытую рану.
– Так Вы же ее все равно промоете, – заулыбался я.
– Вот народ пошел. Меня, старого капитана, учат, что делать.
Студент.
– Ага. Студенческий набор.
– Долго еще?
– Почти год. Надеюсь, что меньше.
Между делом, Белов вытащил гнойную головку, промыл раствором палец и начал бинтовать. Палец приобретал размер в три раза больше настоящего и выглядел смешно.
– Руку вверх держи.
– Нормально, не болит.
– Это пока наркоз действует – не болит. А вот наркоз пройдет и…
Ты командир отделения?
– Замок.
– Вечно с солдатами "в поле"?
– А куда мне от них деться?
– Есть куда. Я тебя положу на несколько дней.
– А это так необходимо, товарищ капитан?
– Ты хочешь домой без руки приехать?
– Неа, не хочу.
– Неа, – передразнил меня хирург. – Замок, а научиться не можешь?
В общем, иди, оформляйся. Что я прав, часа через два поймешь. Будет болеть – возьмешь таблетку анальгина. Иди.
Через десять минут, переодевшись в больничную пижаму, я тихо радовался тому, что врач меня оставил в санбате. Было очень приятно понежиться на чистой больничной койке, где я сразу развалился, сославшись на то, что только что "после операции" и у меня от наркоза кружится голова. Спорить со мной никто не стал, и я сладко заснул.
Проснулся я часа через полтора. Палец болел нестерпимой болью.
Правой рукой я поддержал кисть левой руки, укачивая ее, как качают маленького ребенка. За остаток дня и утро следующего я съел не меньше четырех таблеток анальгина. Анальгин немного притуплял боль, но, как только прекращалось его действие, я был готов бегать не только по длинным коридорам санбата, но и по потолку.
За время хождения я успел перезнакомиться со всеми лежащими солдатами и сержантами, медперсоналом и обслуживающим отделением в составе шести человек, включая водителя амбуланса. Обслуживающее отделение подчинялось непосредственно майору Шандыбину, который от нечего делать заставлял их все время подметать дорожки, красить ворота, чинить ступеньки, лишь бы солдаты не отдыхали. При всех действиях он присутствовал лично и награждал солдат грубой бранью и ругательствами.
– А кто он тут? – спросил я рябого солдата из подчиненных Шандыбина.
– Начальник штаба без штаба.
– Серьезно?
– Ну да. Штаба-то у нас нету, а начальник штаба по штатному расписанию положен. Вот он и изгаляется, гоняет нас все время… урод.
Я вернулся в корпус, стараясь не попасться на глаза Шандыбина.
Проходя мимо кабинетов врачей, я столкнулся с лейтенантом-медиком, которого видел в полковой санчасти. Лейтенант был родом из Питера.
– Привет, земляк, – протянул он мне руку. – Болит?
– Не то слово. Анальгин уже не дают…
– Много анальгина вредно. На сердце влияет. Хочешь, помогу?
– Отрежете руку… по самое "не хочу"?
– Нет. Не бойся. Заходи.
Мы вошли в кабинет, где стоял стол, стул и большой длинный шкаф, неоднократно выкрашенный белой масляной краской. Дверцы шкафа были закрыты на замки.
Лейтенант выдвинул ящик старого стола, украшенного не менее старой настольной лампой и перекидным календарем, и вытащил небольшую круглую коробочку.
Внутри коробочки, указывая свернутыми спиральками вверх, колыхались тончайшие серебряные иглы, воткнутые в поролон.
– Не боишься? – посмотрел на меня военврач.
– Удивляюсь. Вы где серебряные иглы достали, товарищ лейтенант?
– Ты знаешь, что это? – пришла очередь удивляться медику.
– Настоящие китайские иглы для иглотерапии. Разве в военно-медицинской академии есть курс акупунктуры?
– Нет. Был отдельный курс для особо желающих. Я его прошел.
Специально для этого отпрашивался. Садись на стул.
Я сел на стул и оказался левой стороной корпуса к двери.
Лейтенант воткнул несколько игл мне в руку и с десяток в левое ухо.
Неплотно закрытая дверь отворилась, и в ней появилась узкоглазая физиономия. Глаза узбека расширялись по мере понимания того, что торчало у меня из уха. Физиономия пропала, и через секунду из коридора послышался дикий крик:
– Сержанта игольками колят. Хотят игольками убить. Сержанта убивают.
Дверь тут же распахнулась, и в ней появилось с десяток удивленных рож.
– Брысь, – стараясь сдержать улыбку, тихо крикнул врач.
– А чего с ним делают?
– Нормально, мужики. Все нормально. Это китайский метод лечения.
Потом расскажу. Идите, – заверил я солдат, и рожи начали потихоньку исчезать.
– Брысь, я сказал. Закройте дверь с той стороны, – уже громче повторил лейтенант, и дверь закрылась. – Посиди минут двадцать, тебе все равно спешить некуда, – засек время врач. – Я скоро вернусь.
Я сидел и вспоминал то, что я знал о поразившем солдат действии.
За несколько лет до моего призыва, отец прошел курс массажа в военно-медицинской академии. Туда его смог впихнуть близкий друг, работавший в научной лаборатории академии. Это место было единственным на тот момент в СССР, где врачи могли официально изучать древнюю китайскую методику врачевания. Почему такой курс был именно при единственной в Союзе академии, где обучали будущих врачей для армии, никто не знал. Может быть, чтобы контроль за умельцами был более сильным, а может быть, из-за того, что армейские разработки всегда считались передовыми. Отец значился тридцать первым, дополнительным учеником, который не проходил ни по каким списками. Массаж он выучил на пять баллов и заинтересовался восточными методами лечения. Его хобби развивалось, и у нас дома появился прибор для прижигания по точкам, аппарат живой и мертвой воды, который делил непонятным для меня методом воду на щелочную и кислотную составные. Я видел дома не только иглы, но и пряные свечи.
Хотя больше всего меня поразили прижигающие сигары. Они выглядели как настоящие, но немного тонкие. Сигары и должны были, тлея, лечить воздействием через точки органы тела. Я знал особенности идеи
Шаталовой и диетологическую теорию Брега, видел у нас дома несколько специалистов по восточной медицине и людей, называющих себя экстрасенсами или ведущих группы здоровья. Отец демонстрировал им свое умение определять больные зоны рукой и показывал мне, как вправлять диски позвоночника. Иногда я делал это сам, вправляя позвонки своим друзьям или снимая легкую головную боль подруге.
Однажды, в качестве доказательства, я принес бутылочку "живой воды" в школу. На перерыве на глазах у ребят я сделал несколько надрезов тыльной стороны ладони. Когда показалась кровь, я обильно облил кисть "живой водой", объясняя, что через десять минут раны затянутся. К концу следующего урока раны подзатянулись. Что послужило причиной этого, я не отдавал себе отчет. Знания были очень поверхностными. Я так же не вдавался в подробности, почему надо на ксерокопировальной машине "Эра" перепечатывать переводные книги по акупунктуре и массажу, но долго пытался запомнить названия точек на ухе и в области стоп по большой карте-схеме. Названия забывались на второй день, и я бросил это бесполезное занятие.
Лейтенант зашел в тот момент, когда я ухмылялся, вспоминая, как в пионерском лагере после седьмого класса снимал рукой боль в коленке понравившейся девочке. Рассмешила меня картинка, на которой я представлял себе девочку, сидящую на пеньке в коротенькой юбочке, с выглядывающими голыми коленками, и усеянную серебряными, покачивающимися иголками не только на лице, но и по всему прекрасному молодому телу.
– Уже улыбаешься? Значит действует.
– Болит поменьше. Это точно.
– Надо бы еще два-три сеанса сделать, да я должен уехать.
– Спасибо. Выживу.
– А куда ты денешься? – стал вынимать иглы из уха военврач. -
Отдыхай. Пойди, поспи.
Проснулся я от воя сирены во дворе. Вскочив, я выбежал на улицу.
Из машины скорой помощи вытаскивали носилки, рядом с которыми шел лейтенант в испачканной кровью гимнастерке и уговаривал лежащего лицом вниз солдата:
– Потерпи, Сидоркин. Потерпи, родной. Все будет хорошо. Пришьют твою задницу.
– Что случилось? – выскочил на улицу начмед.
– У нас был курс по метанию гранат. Со мной в окопе этот солдат сидел в ожидании броска да чурка один. Так тот урюк вместо того, чтобы отвести руку и швырнуть гранату вперед, бросил ее вверх. Как баба замахнулся. Не зря баб в армию не берут.
– А сам почему в крови?
– Я на них упал, да разве обоих прикроешь. Граната взорвалась в воздухе. Мне, похоже, осколком спину зацепило, ерунда. А Сидоркину полжопы оторвало. И, главное, чурке этому тупому – ничего.
Представляешь?
– Солдата в операционную. Ты в перевязочную. Посмотрим, что с вами делать, – отдал распоряжения капитан, и все скрылись в корпусе санбата.
Следующий день выдался солнечным и ясным. На синем небе не было ни единого облачка. Пчелы жужжали, перелетая с цветка на цветок.
Тишина и покой были как в лучшем ялтинском пансионате. Я сидел на скамейке в тени дерева и трепался с больными солдатами и сержантами, когда на дорожке появился майор Шандыбин.
– Чего сидим? Чего сидим, больные? Отдыхать сюда приехали? Всем встать и пропалывать! Живо.
– Я не могу, товарищ майор, – солдат указал ногу, на которой красовался гипс, весь расписанный шариковой ручкой. – Мне не присесть.
– Отдыхай. А ты? – повернулся он ко мне.
– У меня палец болит.
Шандыбин узнал меня не сразу. Сначала вытянул свою бычью шею вперед, потом протер глаза, глубоко вдохнул и замер, чего-то вспоминая.
– Ты?! Что ТЫ тут делаешь? – рявкнул майор.
– Лечусь, товарищ майор, – выставил я палец перед собой.
– Чего ты лечишь? Вон!! Вон отсюда!!! Это приказ!!! – сорвался на крик мгновенно раскрасневшийся начштаба санбата. – Кто тебя тут оставил?
– Капитан Белов, – спокойно ответил я.
Майор сорвался с места и кинулся к корпусу, забыл о клумбах и больных.
Белов вышел из корпуса и, щурясь, смотрел на солнце, когда на всю территорию санитарного батальона раздался крик Шандыбина:
– Белов. Капитан Белов, ко мне!
Хирург даже не шелохнулся, давая возможность майору подбежать к нему самому. Солдаты вылезали в окна, тянулись к входу, передвигались, перешептываясь в ожидании зрелища.
– Белов, Вы меня слышите? – рявкнул, брызгая слюной, майор.
– Слышу, слышу. Смотрите, какое небо.
– Кто? Что? Небо? При чем тут небо?
– У Вас что-то болит, товарищ майор? – голосом доктора Айболита спросил врач.- Может, таблеточку дать?
– У меня? Нет! Не надо. Почему этот сержант тут лежит? – указывая пальцем на меня, наклонив бычью шею, впился глазами в Белова начштаба.
– Больной сержант, вот и лежит. У него подногтевой панариций.
– Выпиши его! Немедленно! Ты понял меня, капитан?
Белов невозмутимо полез в нагрудный кармана своего белого, накрахмаленного халата и вытащил оттуда скальпель, которым он подтачивал карандаши. Продолжая смотреть мягким участливым взглядом на майора, он протянул скальпель начштабу.
– На, держи.
– Зачем мне скальпель?
– Иди, режь.
– Чего резать?
– Там, наверху, в операционной солдат лежит. С острым аппендицитом. Резать надо. Иди, режь!!
– Я не умею резать. Чего ты мне скальпель суешь. Это ты хирург, а не я.
– А раз я хирург – то я буду решать, кого выписывать и когда выписывать. А ты иди ворота свои крась.
– Что? – рожа Шандыбина стала похожа на спелый помидор.
– А не хочешь, так иди нах, – убирая скальпель обратно в карман, закончил Белов и повернулся. – Ну, я пойду, товарищ майор, делом заниматься надо.
Шандыбин оглянулся, ища поддержки, и увидел прячущих глаза, но не могущих сдержать улыбки, находящихся на излечении солдат. Он резко повернулся и ушел за корпус.
Утром следующего дня меня позвал к себе Белов.
– Чего там у тебя с майором случилось, что он так на тебя
"наехал"? – спросил он, разматывая бинт. – Он вчера вечером так орал…
– Он в нашем батальоне комбатом был, руками сильно махал…
– Это он и тут любит, но я стараюсь не позволять…
– Замполита батальона достало. Он собрал со всех, кто был свидетелем или получал от комбата между глаз, объяснительные и пустил в дело. А тут статья в "Красной Звезде", что офицеры не только поощряют дедовщину, но и сами не прочь кулак приложить. Вот он и попал, как первый в очереди. В Москву ездил, правды искал. Так его дело пересмотрели, и из партии выгнать собрались. В общем, я понимаю, чего он так злится. Он же в звании остановился.