Ханин Александр. Рота, подъем!

В стойле

   Будничная жизнь сержанта мотострелкового полка кардинально отличалась от жизни писаря-печатника штаба батальона. Солдаты, не видя во мне знающего свое дело командира отделения, слушались с большим трудом, иногда откровенно не подчиняясь. Я понимал, что что-либо изменить очень сложно и потому, что я никогда не командовал солдатами, и потому, что срок их учебки приближался к концу, и наводчики-операторы ждали со дня на день отправки в линейные части.
   Старшина роты, смекнув, что к нему в подчинение вернулся не просто воин, а вчерашний студент, уже разбирающийся в тонкостях армейской документации, постарался использовать это с максимальной выгодой для себя.
   – Значит так, Санек, – выгнав предварительно каптерщика и заговорщицки приблизив свою голову к моей, как бы посвящая в секреты, начал старшина. – Роту надо будет отправлять в другие части. Знаешь это?
   – Знаю.
   – Приедут "покупатели".
   – Угу…
   – А каждому солдату что требуется с собой? Правильно – обмундирование, "строевка" и прочее. Вот этим-то мы с тобой и займемся.
   – А чего тут заниматься? Выписал, что есть и вперед…
   – Не все так просто, Санек. В роте недостача. Большая недостача.
   – Как же так, товарищ прапорщик?
   Я знал о точности и грамотности старшины, и его откровенность меня поразила.
   – Ну, так получилось. Во-первых, ты сам знаешь – на складе вещевой службы всего два размера: самый большой и самый маленький.
   Во-вторых, старшина, которого я менял, уезжал в Афган, и мне было "в падлу" все перепроверять, я и подмахнул, что все тип-топ. В-третьих, не задавай глупых вопросов, а вникай. Смотри сюда. Мы заполняем все, как положено. Что солдат с собой везет – то пишем в строевую записку. А когда уезжает, ты дописываешь через копирку то, что я тебе скажу. И тут у нас все ладненько, и солдата не подставим. Вот, чтобы почерк был единый и лишних разговоров не было, ты мне и нужен.
   Ты же в штабе служил, значит умеешь держать язык за зубами. А пока… построй роту и прими у всех нательное белье, наволочки, простыни… Все, как положено после бани. А если кто-нибудь что-либо не сдаст, объяснительную возьми. Ты парень грамотный, знаешь, как правильно написать.
   Через час у меня была целая папка объяснительных, переписанных провинившимся солдатами со сделанного мной образца. Старшина посмотрел количество, достал с полки несколько комплектов, бросил их в общую кучу и… вытащил из кармана три рубля.
   – Держи.
   – А это еще зачем?
   – Они, раздолбаи, вещи бросают где попало. С них за это все равно удержат. Каптерщик собрал все, что было в бане побросано. Через приказ все это в роту вернется, значит мне прибыль. Вот я и решил с тобой поделиться.
   "Или все прапорщику достанется или что-то мне перепадет. Дают – бери. Бьют – беги. В этот раз дают, значит надо брать", – с этой мыслью я сгреб трешку в карман, в душе радуясь возможности лишний раз сходить в "чепок".
   "Чепок" – солдатская чайная – был один на дивизию. Солдат туда отпускали не часто и не всех. Очередь, как правило, была длинная, но сержанты в очереди не стояли.
   – Куда лезешь? – старался оттолкнуть влезающего солдат-первогодка.
   – Ты кому сказал, воин? Старшему по званию? – был ответ, и испуганный солдат предпочитал не связываться с сержантом даже не своего полка.
   Исключения составляли солдаты спецподразделений. Там, как было принято в советской армии, существовала, в отличие от учебных рот, настоящая дедовщина с переводом через шесть или двенадцать месяцев, с мордобоем молодых по ночам и дополнительными пайками масла и сахара дедов. Спецы, несмотря на свои часто минимальные звания, могли и сержанта учебки отодвинуть в сторону, демонстрируя своими замасленными робами тяжелый ратный труд, с их точки зрения дающий право приоритетов. Так как держались они вместе, то редко кто рисковал перечить грубым спецам.
   Выбор в "чепке" был небольшой: лимонад "Буратино", напиток
   "Байкал", непонятного происхождения пряники и коржики по двенадцать копеек. Но и это радовало солдат, которые ненавидели утреннюю "дробь шестнадцать" – перловку и вечернюю "красную рыбу" – скумбрию в томатном соусе, которую давали к плохо чищеной картошке.
   Особой популярностью пользовалась чайная поздним летом, когда полк кормили исключительно белокочанной капустой.
   "На первое: капуста с водой, на второе: капуста без воды, на третье: вода без капусты" – так звучала армейская поговорка.
   Капусту, которую солдаты сами собирали на соседних колхозных полях, варили, бросив в котел большой кусок жира, готовили в виде щей, тушили полив сверху порции непонятного вида подливой цвета детской неожиданности. Красочное разнообразное меню на входе в столовую могло заменить одно слово: Капуста. И это было истиной правдой.
   Для старшины роты я стал незаменимым человеком. За несколько дней он настолько стал мне доверять, что начал брать меня в наряд по столовой своим помощником, регулярно его подменяющим во время отсутствия. Столовая – двухэтажное здание, где кормился полуторотысячный мотострелковый полк, имела два входа, огромные залы, со столами на шесть человек, кухню с большими котлами и плитами, а также различные подсобные помещения.
   Стены столовой были расписаны разными картинами, повествующими о славных армейских традициях и полноценном армейском питании.
   Среди писарей части было несколько профессиональных художников.
   Замполит полка не давал им скучать и решил обновить первый этаж столовой каким-нибудь новым, свежим пейзажем. Была выбрана идея картины, где скачущий на переднем плане конь вставал на дыбы. Фоном должно было служить поле, река и птицы, летящие над лесом. Замполит утвердил двух художников на выполнение ответственного задания и предоставил им кисти и краски. Одно вызывало неудовольствие майора – солдаты слишком много времени тратили на написание картины. Замполит возмущался и переживал, что картина не будет готова к очередной важной дате. Солдаты объясняли, как происходит процесс и сколько времени еще займет написание картины. Но майор был непреклонен.
   – Вы обязаны ускорить. Обязаны. В первую очередь нарисуйте лошадь. Ты рисуешь с хвоста, а ты с гривы и сходитесь на середине.
   Понятно?
   Возражать глупости замполита было бессмысленно и даже немного опасно для хрупкого солдатского организма. Художники ждали окончания монолога офицера и продолжали писать так, как умели.
   Состав наряда по столовой был большим. Надо было навести порядок на обоих этажах, помыть столы и пол, расставить стулья. Требовалось перемыть всю посуду и помочь поварам. Нет, варить солдат никто не заставлял, но принести ящики с продуктами, почистить картошку на полк – входило в обязанности наряда.
   Так как учебная рота составляла почти сто пятьдесят человек, то солдат распределяли и в караул, и в дежурство по штабу полка, и в наряд по кухне, куда, конечно, отправляли самых неумелых или плохо говорящих по-русски.
   – Эй, ты, чурка, – слышался голос старшины. – Ты чего не понял, что перед тем, как моешь пол, надо лавку на стол поставить? Ох, ты чурбан безмозглый.
   – Я уже столь мыль, – с узбекским акцентом отвечал боец.
   – А ты не ножками поставь, урод… Теперь снова столы перемывать будете.
   – Не буду, – пытался противостоять солдат.
   – Наряяяяяяяяяд! – мой зычный голос, разносясь под сводами зала, перекрывал их спор. – Строиться на улице. Тридцать секунд, время пошло, осталось двадцать. Быстрее, солдатики, осталось десять секунд.
   – Давай, давай, погоняй их, – веселился старшина. – Они конец учебки чуют, вот и "буреют". Надо с них спесь согнать, тогда поторопятся. Ты тут сам справишься, а я пойду в роту, гляну как там дела.
   Дел в роте не было, так как не было и самой роты, распределенной по наряду, но я не возражал, да и не мог возражать.
   Во время наряда регулярно возникали споры, стычки, мордобития.
   Особенно солдаты не любили идти на "дискотеку", как величали мойку алюминиевой посуды. Приплясывая в постоянно текущей из кранов на пол воде, несколько солдат должны были вручную перемыть металлические миски и пластиковые стаканы, уже входившие в обиход солдатского общепита. Мне приходилось вмешиваться в разборки, все-таки власть сержантского звания и громкий голос давали то, что называется "иметь силу за спиной".
   – Воин, стоять! Стоять, я сказал!! Равняйсь, смирно. Отставить.
   Смирно. Оставить. Равняйсь, смирно. Что, ручки чешутся? Я тебе оформлю дисбат, тогда сразу перестанут чесаться. Обоим оформлю, вашу мать!! Один ушел на "дискотеку", второй протирать столы.
   Бегоооооооооооом!!!
   При резком окрике солдаты, уже привыкшие именно к такому обращению, реагировали быстро и скоро.
   "Кто же их приучил выполнять команды, как бараны? – думал я. -
   Ведь все живые, мыслящие, на гражданке ведь послали бы, а тут…
   Муштра на плацу делает свое дело. Идущий в ногу не может выпасть из строя. Но уже в нем. Но каждый индивидуальность. Все разные. Из разных республик, разных городов. У солдат разное образование, разные семьи, но они одинаково подчиняются как стадо. Это не врожденное. Появляются в части они все разные, но через несколько недель они превращаются в материал. В то, из чего позже лепят малодумающих, исполняющих любой приказ солдат. Может быть, солдат и должен не думать, а только выполнять, но он же все равно должен оставаться человеком со своими мыслями, желаниями, индивидуальными потребностями. Не может быть, чтобы сержантские полоски наводили на них страх и ужас. Но ведь это имеет место быть, значит что-то не то в психике и душе солдат. Хотя кого тут волнует их психика и тем более душа?"
   Конечно, моя жизнь не обходилось без нарядов по штабу полка, куда меня любили ставить дежурным. В один из таких прекрасных, солнечных дней, я стоял внутри помещения штаба полка и наблюдал через решетчатое окошко в двери за разводом офицеров полка.
   – Товарищи офицеры, – обращался к командирам майор Егорин. – Мне приятно перед лицом всего офицерского состава поздравить майора
   Катушкина с присвоением ему очередного воинского звания майора и пожелать дальнейшей доблестной службы… куда бы его ни послала
   Родина. Товарищ майор, Вам уже дали дальнейшее распределение?
   – Решают, – нехотя, как бы боясь сглазить, ответил новоиспеченный майор.
   – Зайди ко мне потом, Николаич, поговорим, – по-свойски сказал начштаба. – Товарищи офицеры! Вольно. Разойдись.
   Офицерский строй мгновенно развалился. Кто-то пошел в направлении казарм, кто-то поднимался по ступенькам в здание штаба полка. Я широко открыл дверь и вышел наружу, приложил в преддверии доклада руку к фуражке:
   – Товарищ гвардии майор, – обратился я к начштаба. Он остановился, поднимая руку к козырьку. Следом за ним замерли все офицеры части. "Как дети малые", – подумал я. – За время моего дежурства происшествий не произошло, дежурный по штабу полка гвардии сержант Ханин.
   – Вольно, – опустил руку майор.
   – Э, дневальный, – крикнул я внутрь помещения, опережая начштаба.
   – Почему окурки около штаба?
   Окурки только что накидали сами офицеры, до их прихода все было чисто. Егоркин усмехнулся и двинулся мимо меня. За его спиной все сразу пришло в движение. На полшага за начштаба шел майор Катушкин.
   – Поздравляю, товарищ майор, – я был откровенно рад за начальника связи.
   – Спасибо, спасибо, – заулыбался он. – А скажи-ка мне, Ханин, полковник Ханин, начальник отдела кадров Московского военного округа, он тебе случаем не родственник?
   Такой вопрос мне задавали всю мою жизнь. Сначала интересовались родственными связями с врачом в районной поликлиники, потом с профессором института, после с каким-то партработником, и вот очередной однофамилец. Не заметив, что все офицеры перестали разговаривать, и даже начштаба притормозил в коридоре, чтобы услышать ответ, я не сильно задумываясь о возможных последствиях ляпнул:
   – Товарищ майор, какая разница? Родственник – не родственник, дядя – не дядя. Я солдат, службу тащу, все, как полагается, – и повернувшись внутрь вновь крикнул. – Дневальный, я долго буду наблюдать мусор на улице?
   – Ааа… – протянул майор, проходя в штаб. – Ну-ну.
   Я четко отдал честь и повернулся к уже выскакивающему солдату:
   – Живо давай, чтобы порядочек был.
 
   В караулы я ходить не любил. Целые сутки: отбой-подъем, подъем отбой. Каждый раз после караула внутри имелось ощущение, что наелся тухлых яиц, и проходило оно только к утру следующего дня. Моего желания никто не спрашивал, и роспись в получении боеприпасов против графы "Разводящий" я ставил регулярно. Проведя личный инструктаж со сменами своих постов, я не занимался ерундой типа:
   – Стой, кто идет?
   – Разводящий со сменой.
   – Пост сдал.
   – Пост принял, – и всем прочим, чего неукоснительно требует устав караульной службы. Еще на подходе к посту я, завидев стоящего солдата, махал ему рукой. Часовой уходил с поста, догоняя нас, уже поворачивающих более короткой дорогой к следующему посту, а на его место бежал сменный часовой. При возвращении к караульному помещению следовало положить автомат на специальный стол, показать часовым, как разряжается автомат, и по команде дать им возможность разрядить автомат. Солдаты были сонные, сержанты на них орали и регулярно происходил случайный выстрел. Начальник караула старался избегать огласки, и кого-то из замкомвзводов посылали в роту искать патрон с идентичным номером. Мне все это ужасно не нравилось, и я упрощал процедуру, командуя на подходе к караулке:
   – Магазины снять, в подсумок положить.
   – Сняты.
   – Никто пулю от страха не загонял?
   – Нет.
   – Штык-нож снять, в ножны.
   – Ага.
   – Автоматы в шкаф, и спаааать. А меня не будить, не кантовать, при пожаре выносить первым.
   В один из таких караулов, когда ночь легла темной простыней на городок, и мы дружно видели очередной сон, нас разбудил грохот вытаскиваемого из шкафа оружия и пищащий сигнал от часового из охраняемого парка машин. Часовой задержал кого-то в парке. Это было событие. Находясь в карауле, мы неоднократно рассказывали друг другу услышанные байки о том, как кто-то когда-то задержал нарушителей.
   Самой популярным был рассказ о том, как солдат Кантемировской дивизии, охраняя парк, попросил молодых людей, решивших снять на фоне караульной вышки, не делать это. Любой армейский объект в СССР считался секретным, и действия солдата были верные. Любители острых ощущений послали служивого куда подальше, и тогда солдат расстрелял из калаша их машину. Молодых людей препроводили в первый отдел дивизии, а караульный получил самое большое, что мог заработать солдат – отпуск. Услышав сигнал из парка, разводящий собирался было уже побежать туда со сменой, когда выяснились новые обстоятельства – часовой задержал командира второго полка подполковника
   Шахдрахманова. Начальник караула вскочил, поправил кобуру и крикнул:
   – Помначкара за меня. Смена за мной, – убежал в темноту.
   Не было их минут двадцать. Так как до конца смены часового оставалось не так много времени, то начкар решил отличившегося вернуть в караулку от греха подальше. Спать мы ему, конечно, не дали, требуя рассказа. Происшедшее нас порадовало.
   Третий батальон проводил заключительные учения, делая многокилометровый марш-бросок на боевой технике. Что-то у них не складывалось, и Шахмадрахманов решил приехать и проверить лично.
   Командирских УАЗиков на месте не было, но за комполка значился БТР.
   За ним-то он и побежал, имея ключи от бокса, где стоял готовый выдвинуться в любую секунду бронетранспортер. Дежурный по парку, как положено, дремал в будке, и подполковник пробежал мимо него к боксу.
   Но тут на посту оказался часовой:
   – Стой, кто идет? – крикнул он по уставу.
   – Подполковник Шахдрахманов.
   – Стой, стрелять буду!! – продолжил часовой.
   – Сейчас как дам тебе по башке! – взревел комполка вставляя ключ в пазы замка. – Не видишь, что ли кто перед тобой?
   Солдат точно видел, кто перед ним, но устав позволял ему пропустить на пост только своего разводящего, помощника начальника караула или начальника караула. Это он помнил точно и передернул затвор, загнав патрон в патронник:
   – Руки вверх, стрелять буду!!! – тонким голосом закричал солдат, наставив заряженный автомат Калашникова на Шахдрахманова.
   – Ты идиот? – тихо выдохнул подполковник, понимая, что по всем статьям солдат прав.
   На крики уже выскочил дежурный по парку и его помощник.
   – Стой, кто идет? – снова крикнул солдат.
   – Да не идем мы, стоим за чертой, – ответил старлей. – Чего творишь-то?
   В этот момент, Шахдрахманов, решив, что все обошлось, двинулся снова к боксу:
   – Стой, стрелять буду, – завизжал солдат. – Руки на стену, ноги в стороны!!!
   Шахдрахманов, послушно выполняя приказ, встал в указанную позу:
   – Ну? Делай что-то дальше, дурак! – злясь, приказал он часовому.
   – Насмотрятся голливудских фильмов, а потом играют в ковбоев, блин.
   – А чего надо дальше делать, товарищ подполковник? – вдруг сник часовой.
   – В караулку позвони, твою мать!!
   – А мне до телефона не дойти, он на заборе. А вдруг Вы убежите?
   – Дежурный по парку! – крикнул Шахдрахманов смеющемуся старлею. -
   Хватит ржать, позвони в караулку через дежурного по полку, а то этот дурак меня так будет до утра держать.
   Через десять минут начкар со сменой влетел в ворота парка.
   – Стой, кто идет? – радостно приветствовал их часовой.
   – Начальник караула со сменой, – твердо ответил начкар.
   – Освети лицо, – приказал часовой, счастливый оттого, что все заканчивается. – Начальник караула ко мне, остальные на месте.
   Когда начкара подошел к нему, солдат повесил автомат на плечо и радостно доложил:
   – Товарищ гвардии старший лейтенант, а я подполковника
   Шахдрахманова поймал.
   Старлей не разделил его радости:
   – Ну и дурак. Вот в роту вернемся… там ты у меня…
   – Ладно, начкар, оставь. Действовал парень по уставу, все, как положено, – прокомментировал действия часового Шахдрахманов и повернулся к солдату, приложив руку к фуражке. – За бдительное несение службы, объявляю Вам благодарность!
   – Служу Советскому Союзу! – улыбаясь, отчеканил часовой.
   – А теперь откройте мне ворота, я свой БТР выкачу. Закроете ворота, ключ дежурному по парку, и пусть не спит.
   Мы посмеялись над часовым, дежурным по парку и подполковником.
   Обсудили, что сам Шахдрахманов человек порядочный и жаль только, что он является командиром второго полка, а это значило, что он является командиром полка только в случае объявления военного положения, и пошли спать.
   Солдат, рискнувший задержать кэпа был абсолютно прав в своих действиях. Во-первых, сержанты роты регулярно устраивали проверки молодым солдатам по проверке их бдительности на посту, то пробегая через пост, а то пытаясь выловить прикорнувшего часового, вырвать у него автомат и придумать ему страшное наказание за нарушение устава караульной службы. Я в таких аферах не участвовал, отказываясь, как только мог. Мне очень не хотелось получить случайную пулю по глупости проверяющих или дури часового. Сержантские проверки молодых закончились, как только кто-то из молодых часовых дал короткую очередь убегающим дедам, но, слава Богу, ни в кого не попал.
   Замполиты провели беседы, два сержанта просидели по десять суток на гауптвахте, и бессмысленный риск превратился.
   Во-вторых, действуя таким образом, солдат имел явный шанс получить десять суток заслуженного краткосрочного отпуска, но поймал он именно того, кто имел право предоставить данное поощрение, и только это было причиной не получения оного.
   После очередного караула, когда вся рота поднималась в казарму, а сержанты, куря, еще стояли на улице, к нам подошел начальник караула, командир одного из взводов роты, старший лейтенант Крылов.
   – Ребята, вы роту "отобьете" сами? Без меня справитесь?
   – А куда же нам деться?
   – Ну и ладненько, а я тогда по бабам.
   – Куда? – переспросил я.
   – По бабам, – спокойно повторил старлей.
   – Зачем? – опять я влез с вопросом, зная, что у Крылова миниатюрная, симпатичная, любящая его жена. – У вас же жена есть, и весьма симпатичная.
   – Да она у меня лучше всех! – твердо сказал взводный. – Но как я это смогу знать, если не буду постоянно иметь подтверждение? А как еще подтверждать, если не через сравнение?
   И он ушел от казармы. Я повернулся к Сашке, сержанту из роты, где мы служили.
   – Сань, это правильно?
   – А я знаю? – пожал он. – Мне-то какое дело. Меня никто не ждет.
   – Но его же жена из Афгана дождалась…
   – Главное, что тебя твоя ждет, а за чужих пусть чужая голова болит. Пошли, сейчас поверка начнется.
   Ждет ли меня кто-то, я уже не был уверен. Я, веря обещаниям
   Катерины, данным мне в постели, отгонял от себя дурные мысли и надеялся, что она продолжает ждать, но переставшие приходить письма свидетельствовали об обратном. С этими мыслями я поднялся на этаж, где строилась рота.
   Ежедневная поверка проводилась перед отбоем. Личный состав роты выстраивался вдоль всего расположения в две шеренги, и старшина роты или исполняющий обязанности старшины зачитывал поименный список личного состава, на который каждый, чье имя называли, должен был громко и внятно ответить "Я!" Если военнослужащий отсутствовал, то замкомвзвода или командир отделения называл место отсутствия.
   – Иванов.
   – Я!
   – Кузымов.
   – В санчасти.
   – Хаченков.
   – Я!
   – Заместитель командира второго взвода, гвардии старший сержант
   Басюк…
   В этот момент взвод, заранее выдрессированный "дедушкой советской армии" Басюком, громко выкрикивал:
   – Двенадцать!!
   И заходился громким смехом. Молодых было много, но Басюк все равно выделил конкретного солдата, который каждое утро отрезал от портняжного метра сантиметр, а взвод вечером называл оставшееся до приказа о демобилизации количество дней.
   – Хватит ржать, кони! – рычал через усмешку старшина. – Смирно!
   Смотрим на стенку. Хари на стене напротив своих рож видим?! Вот, чтобы смотрели на эти хари влюбленным взглядом. Подбородочек тянем и смотрим.
   На стене видели в рамках портреты глав партии и правительства.
   – Повторяю: заместитель командира второго взвода, гвардии старший сержант Басюк.
   – Я!
   Во время поверки сержанты ходили между строем, пинали "потерявших нюх" солдат, равняли ряды кулаком на вытянутой руке, хлопали по карманам, проверяя, что в них нет хлеба или писем недельной давности. Причины почему нельзя хранить письма не говорились, но разрешалось носить с собой не больше одного, последнего письма из дома.
   – Рота!! – командовал старшина. – Равняйсь, смирно!! Вольно.
   Командирам отделений, замкомвзводам проверить наличие мусора в карманах. Завтра баня, чтобы все лишнее было на помойке.
   – Смотри, как это делается, – позвал меня замкомвзвода Швыдко, здоровенный хохол из-под Минска. Именно в его взводе я значился, а теперь реально должен был исполнять обязанности командира третьего отделения. – Взвод!!
   Взвод замер в ожидании следующей команды.
   – Всем поставить перед собой табуретки, время пошло.
   Тридцать человек сорвались с места, выполняя приказ. Еще несколько секунд, и грохот ставящихся табуреток заставил старшину обернуться.
   – Швыдко, будет грязная "взлетка" – уберешь лично.
   – Не беспокойтесь, товарищ прапорщик, все будет чистэнько. Взвод, положить пилотки, и все из карманов вывалить туда же. Я хочу наблюдать через минуту пустые карманы.
   Нехотя солдаты вытаскивали блокноты, письма, значки, бумажники, военные и комсомольские билеты. Чем только не набиваются внутренние и внешние карманы солдаткой гимнастерки?..
   – Это шо у тебя? А? Шо это у тебя, урод? – рука старшего сержанта указывала на черствый кусок черного хлеба. – Тебя, шо плохо кормят, зачем ты хлеб воруешь?
   Солдат молчал.
   – Ты, урод, решил отравиться? – кричал ему прямо в лицо Швыдко. -
   Ты хочешь, чтобы твоего командира на дембель не пустили? Ты командиру яму копаешь, падло?!
   – Никак нет, это не… – мямлил солдат.
   – Съесть хлеб!! Тридцать секунд. Время пошло!!
   Солдат, давясь, начал кусать уже сухой кусок хлеба.
   – Быстрее, быстрее. Тебя подгонять надо? Взвоооод!
   Взвод напрягся, понимая, что сейчас последует.
   – Взвод, упор лежа принять! Отставить!! Упор лежа принимается в падении. Принять! Отжимаемся. Раз, два. Раз, два. Солдатик, они будут отжиматься, пока ты не доешь. Ты понял? Раз, два.
   – Давай быстрее, урод. Все из-за тебя. Ночью ты свое получишь, – сыпались угрозы с пола.
   – Рты позакрывали. Раз, два.
   Солдат пихал в себя куски хлеба. Вот последний кусок впихивается за щеку, и еще жующий солдат поворачивается к замкомвзвода, демонстрируя, что приказ выполнен.
   – Взвод, встать! Посмотрите на этого урода с набитыми щеками.
   Из-за него вы отжимались. Из-за его обжорства вам… Взвод, смирно!
   – вдруг остановился Швыдко. – Построение взвода на улице через тридцать секунд, время пошло, осталось двадцать.