Ханин Александр. Рота, подъем!

   – Шандыбин вчера говорил, что его повысили. Из командиров батальона полка сделали начальником штаба отдельного батальона.
   – В "учебке" комбат – должность до подполковника тянет. А тут он пожизненно майором будет. Он это и сам понимает.
   – Все, я закончил, – завязывая бинт бантиком, закрыл разговор
   Белов. – Да и ты тоже. Сегодня еще поваляйся. Только Шандыбину на глаза не попадайся. А завтра утром дуй в часть. Я напишу, чтобы тебя еще дня на три в казарме оставили.
   На следующий день я вернулся в часть. Палец уже заживал и почти не болел.
   – Какие новости, мужики? – спросил я сидящих в каптерке сержантов.
   – Бугаев в отпуск уехал. Салюткин теперь ходит гоголем, говорит, что это он обещал и выполнил. Тебе "старшего" присвоили. Только в магазине широких лычек нету, можешь три твоих сдвинуть, еще шире будет.
   – И буду как дух-отличник? Я и так похожу. Меньше доставать будут.
   – Назирова в штаб батальона писарем забрали. Жалко. Хороший парень. Самим бы сгодился. Да еще твои художники дембельские альбомы малевать начали. Мы у тебя их берем время от времени. Ты не против?
   – А чего мне быть против? Меньше народа во взводе, меньше хлопот.
   – А сам-то чего альбом делать не начал? Художники-то твои…
   – И что мне с тем альбомом делать? Два раза показать, один раз посмотреть и выкинуть?
   – А память?
   – Думаешь, что я про армию когда забуду?
   – Ну, как знаешь.
   Я подошел к взводу, где часть дремала, сидя на табуретках, часть читала уставы.
   – Воин, – позвал я младшего сержанта Меньшова, только что закончившего учебку и совсем недавно получившего первые лычки. – Что у нас нового?
   – Часть солдат у нас забрали в командирские роты. Кто успел, попрятался. Ты бы видел: в бытовке, в курилке. Командир первой и второй рот сами вылавливали. И забрали же самых грамотных.
   – Гады! Взвод не укомплектован?
   – Получили в обмен новых. Чурки-чурками. В первом и втором взводах по чечену из Грозного. Крепкие ребята, но на рожон не лезут, и мы их на туалеты не ставим. Да еще дали двух вэвэшников, из дивизии Дзержинского в наш взвод прислали.
   – А эти зачем?
   – Ротный сказал, что будем учить.
   – А куда ж мы денемся? Грамотные хоть?
   – Русские ребята.
   – И то ладно… Взвоооооод, строится! Взвод, равняйсь! Смирно!
   Вольно. Товарищи курсанты, с этого дня мы начинаем усиленные занятия по боевой и политической подготовке. Будем делать из вас настоящих бойцов родины родной. Кто будет нормально служить – будет получать увольнительные в город и, может быть, даже сможет заработать отпуск.
   А кто будет служить, как чмо, – получит в рыло и будет объявлен
   "врагом народа". Понятно?
   – Так точно…
   – Не слышу!
   – Так точно!
   – Не слышу!!! Громче!!
   – Так точно!!!
   – Вольно, разойдись. Рядовой Магомедов ко мне.
   Имран Магомедов, солдат невысокого роста, призванный из Баку, умевший не только работать руками, но и головой, подошел ко мне, приложив руку к пилотке:
   – Товарищ гвардии старший сержант, курсант Магомедов по Вашему приказанию прибыл!
   – Вольно.
   – Товарищ старший сержант, поздравляю!
   – С чем? – удивился я.
   – С присвоением звания старший сержант.
   – А… Фиг с ним. Мне нужен и.о. командира третьего отделения.
   Сам знаешь, что младшего сержанта Мранова на "директрису" помощником оператора забрали. Взводный появляется раз в неделю. Справишься?
   – Попробую.
   – А будут сложности, мне скажешь. Лады?
   – Так точно.
   – Давай, Имранчик, построй взвод, у нас по плану "гора Пологая".
   Пойдем тактику изучать.
   – Есть! Взвод, строиться!!

Наводчики-операторы

   Знакомиться с новыми солдатами было не просто.
   – Как фамилия?
   – А?
   – Фамилия твоя как?
   – Мммм?
   – Чего ты мычишь, как корова? Чурка, блин, ушастая. Зовут тебя как?
   – А?
   – На русском говоришь, чурбан в армейской форме?
   – Эээээ?
   Такое слышалось почти каждый раз, когда я обращался к очередному новобранцу взвода. Вместо хорошо подготовленных, уже обученных, слаженно служащих солдат, мы получали отбросы, которые нам переводили из других рот и полков. Большинство среди новичков были представители Средней Азии. И, судя по их грамотности и пониманию русского языка, это были далеко не лучшие представители этой части большого и многонационального Советского Союза.
   – Взвод, равняйсь! Смирно!! Я не понял, почему солдат лежит?
   Команды не слышит?
   – Ему плохо…
   – Кто решил, что ему плохо? Почему он не записан к врачу??
   – Ему совсэм плохо…
   – Что с ним? – я подошел к койке, на которой лежал солдат поверх покрывала, являющегося одновременно и солдатским одеялом. Солдатская подушка была в крови. – Кто его избил?!
   – Никто…
   – Взвод!! Если я узнаю, что кто-то его избил – зачморю до смерти!! Понятно?
   – Никто его не трогал, его два дня назад к нам из автобата перевели. Он все время кровью харкает, – ответил Тарасенко.
   – Второй раз сталкиваюсь с мордобоем в автополку. Тарасенко, а чего он в санчасть не пошел?
   – А я откуда знаю? Может, боится.
   Я потрогал солдата за плечо.
   – Э, воин. Живой?
   Ответом мне был тихий стон через сжатые зубы.
   – Тарасенко, твою дивизию. Бегом за фельдшером!! Бегом!!
   Тамара прибежала вместе с посланным за ней солдатом через несколько минут.
   – Что случилось? Кто его?
   – Никто. Таким получили. Что нам с ним делать?
   – Встать и идти может?
   Солдат попытался встать и тут же рухнул обратно на кровать с тяжелым стоном.
   – Том, похоже у него сильное сотрясение головного мозга, – сказал я.
   – Ты врач, что ли? – непонятно почему огрызнулась фельдшер. -
   Хотя, скорее всего так и есть. У вас носилки есть?
   – Откуда у нас носилки, Том? Сейчас. Так, сынки, – позвал я солдат. – Аккуратненько встали вокруг. Плотнее, плотнее. Теперь берем ручками за края одеяла. Все взяли? Все. И дружно, одновременно скручиваем. Обеими руками. Скручиваем, скручиваем до него. Вот так.
   Готовы? На три-четыре без рывков поднимаем и несем в санчасть.
   Три-четыре.
   Восемь человек подняли тело и понесли по расположению мимо сидящих и стоящих солдат, молча смотрящих на происходящее.
   – Головой вперед, головой, – крикнул кто-то из солдат.
   – Ногами, чтобы к голове прилива крови не было, – отрезала прапорщик медслужбы. – Несите, как я сказала.
   Поминутно отвечая на вопросы встречающихся по пути, солдата донесли до медчасти. И через пару часов скорая увезла его в госпиталь. На опустевшее место я тут же получил таджика с черными погонами. На русском парень с трудом понимал только мат.
   – Вот урод. Полный дебил, – ругался я. – Ни черта не понимает.
   Ну, кто его в пехоту определил? Ему и в стройбате тяжело будет.
   Чурка…
   – Товарищ сержант, – остановил мои причитания проходящий у меня за спиной ротный. – Вам дан не чурка, а гражданин Советского Союза, солдат Советской Армии, и Вы, как старший товарищ и специалист второго класса, обязаны научить его всему, что умеете сами. Тебе понятно?
   – Так точно, понятно. – И когда ротный отошел, добавил сквозь зубы. – А куда мне деться с подводной лодки? Рядовой Тарманжанов, равнясь! Смирно!! Мы с тобой будем учить русский язык. Ты меня понял? Я спрашиваю: ты меня понял?!
   Таджик смотрел на меня, не моргая, своими смоляными глазами. В моей голове мелькнула мысль, что собака Павлова понимала больше, а передо мной стоит живая тумбочка. Ну, не ругаться же на тумбочку, что она сама дверцу не закрывает и пыль не вытирает. И с этой мыслью я продолжил:
   – Ни черта ты не понимаешь. Ладно, солдат, свободен.
   Наводчики-операторы боевых машин пехоты обязаны были не только застилать кровати, отбивать их края и ходить в наряды, караулы и дежурства по кухне, но также учиться маршировать, петь песни, пришивать солдатскую подшиву к подворотничку, знать наизусть определенную часть уставов, слушать политинформации, заниматься тактикой боя и, конечно, немного стрелять из тех самых боевых машин, специалистами которых они и должны были стать в дальнейшем. После трехдневного обучения в казарме, рота вышла из расположения части и направилась в направлении директрисы – места, где проводились учебные стрельбы. Офицеры посчитали ненужным для себя идти вместе с ротой и перепоручили это дело сержантам. Я бежал вдоль роты, не сильно отрывая почти прямые ноги от земли. Через плечо у меня висела полевая сумка с блокнотами, ложкой, ножом и совершенно ненужным компасом, а в руке болтался АКМ. Носить так автомат было запрещено, но мне казалось, что только так, удерживая автомат за магазин, направляя его стволом в землю, я похож на супергероя из "боевика".
   – Рота, подтянись, подтянись! – кричал я так, что голос разносился по всему растянувшемуся строю. – Шире шаг!!
   Солдаты шли, неся на себе оружие, противогазы, ящики с учебными пособиями и много еще нужных и совершенно бессмысленных вещей.
   – Поменяться несущим выстрелы.
   Рота растягивалась на сотню метров, несмотря на то, что я специально поставил солдат маленького роста впереди, чтобы уменьшить ширину шага.
   – Рота, стой!! Десять минут привал! Всем перемотать портянки.
   Увижу, что кто-то не перематывает – получит два наряда вне очереди.
   Первое, что происходило с молодыми солдатами – они стирали ноги в кровь, и, чтобы этого не происходило, требовалось как можно чаще заставлять их перематывать портянки, пока солдатские ноги не доходили до состояния полного одубения. Правда, тут следовало другое. Ноги начинали гнить. Сначала по ногам, а потом уже и по всему телу появлялись жуткого вида гнойники. Они чесались, кровоточили, зудели, и не было спасения от этого. В санчасти девчонки-медсестры заливали гнойники фурацилиновым раствором, заматывали бинтом, но ничего не помогало.
   – Галка, – спросил я сержанта медслужбы, мотавшей бинт солдату, – это ведь не заразное? Почему все болеют? Откуда "цепляем"?
   – Ниоткуда, – потупила глаза сержант – Это авитаминоз. Хочешь, я тебе витамина "си" отсыплю?
   – Хочу. И пройдет?
   – Нет, но задержит. Ты домой напиши, чтобы прислали хорошие витамины, а то за два года сгнить можно.
   – А разве "наверху" об этом не знают?
   – Знают, но кто будет слать витамины на всех? На, держи то, что есть.
   И она протянула мне горсть желтых горошин.
   – Спасибо, родная.
   – Не за что. Ты своим все же скажи, чтобы ноги мыли холодной водой и витамины ели.
   На "директрисе" роту распределили по точкам. Один взвод учил матчасть, второй пытался понять "что у БМП в животике", а наш отправился в бокс, где стояли на подставке две боевые машины.
   – Товарищи курсанты. Нам предстоит научиться стрелять из орудия и пулемета боевой машины пехоты. Как вы помните, для стрельбы действует правило сильной руки: правая кнопка – выстрел, левая – пулемет. Действия следующие: падаем в люк, пристегиваем шлемофон, включаем первый, второй и пятый тумблеры. Устанавливаем ленту в пулемет. Докладываем: "Вышка, я первый или второй, к бою готов!" Я на броне даю команду, и сидящий бодро и радостно отстреливает свои десять патронов в направлении мишеней. Кто попадет… будет отличником боевой и политической. Получит орден Сутулова третьей степень с закруткой на спине… во всю задницу. Понятно? Первый две двойки – вперед.
   Если со славянами было просто, он понимали и запоминали максимум со второго раза, то с азиатами было куда сложнее. Сколько раз я не пытался объяснить им, какие тумблеры включать и как зарядить ленту в пулемет – ничего не помогало.
   – Смотри, воин. Последний раз показываю! – и я прыгал вновь в люк башни, демонстрируя солдату навыки стрельбы из БМП. Личный пример не помогал. Солдаты ошибались, путались, делали не в том порядке, и тогда я снова вспомнил методы профессора Павлова.
   – Ладно, воины. Будем вырабатывать условный рефлекс. Касымов!
   Упал, бля, в башню. Вниз, твою мать! Давай!!
   Солдат залез в кресло наводчика оператора и, дернув первый тумблер вверх, тут же получил сапогом по голове. Удар был не сильным, да и шлемофон сдерживал силу армейского сапога. Черные глаза сразу поднялись вверх и посмотрели на меня преданным и удивленным взглядом.
   – Зацем удариль, товарыш сержант?
   – Сначала шлемофон подсоедини, урюк. Быстрее!
   Будущий защитник социалистической родины воткнул соединители кабеля шлемофона и рации один в другой и дернул первый тумблер вверх.
   – Молодец, – сказал я в микрофон шлемофона, прижав его к горлу.
   Солдат дернул второй и третий тумблеры и получил тут же второй раз сапогом. Он выключил третий тумблер и включил четвертый.
   Следующий удар снова показал ему о неверном действии. Через полчаса все солдаты знали, какой порядок действий должен быть, чтобы не получить по голове, спасибо профессору Павлову, показавшему единственно правильный способ будущего обучения солдат Советской
   Армии на бедных собачках.
   Выстрелы гулко отдавались в закрытом помещении громким эхом.
   Сидеть было непросто даже в шлемофоне. Попаданий было мало, солдаты палили в белый свет, как в копеечку, но проверить, что солдат видит и как целится в прицел, который назывался "сеткой", я не мог и сам полез в башню для наглядного показа, взяв с собой две укомплектованные пулеметные ленты. Операторы не успевали поднимать мишени, падающие под моими короткими очередями или одиночными выстрелами. Стрелять мне нравилось, и я, лихача, повернул башню за флажок определяющий направления зоны стрельбы… Угол был не сильным, но я мог "дотянуться" до мишеней соседней, танковой директрисы, и, в момент когда операторы танкистов подняли мишени, я нажал на пуск правой рукой. Выстрел вылетел из ствола и мишень упала, чему я обрадовался, как ребенок, не обратив внимания, что уже на моем направлении стоят поднятые мишени. Танкисты не стали ждать, пока я отверну башню, и ударили в ответ по более легким мишеням пехоты. Поворачивая башню я увидел, что мои мишени не успевают падать, они разлетаются в щепки.
   – Придурок!! – послышалось у меня в наушника. – Ты нафига их спровоцировал?!
   Голос оператора был таким, что казалось, будто он сидит у меня за спиной и сейчас повторит все те действия, с помощью которых час назад я сам обучал азиатов. Я остановил стрельбу и вылез. Оператор бежал ко мне через весь зал учебного корпуса под пристальным взглядом прапорщика из окна комнаты наблюдения.
   – И что я теперь должен делать? Где я щиты еще возьму?
   – А у тебя больше нет?
   – Щиты есть, но кто их ставить будет?
   – А мои все равно бездельничают, пусть потаскают.
   Это сразу обрадовало оператора, но комбат прознал про мои творчества и решил по-другому исправить положение, дав распоряжение ротному.
   – Ротный! Дрянькин! Оставишь тут третий взвод во главе с Ханиным, пусть идут в соседний лесок, тонких берез нарубят для щитов… все равно я солдат обещал. Нечего им отдыхать, раздолбаям.
   Лесок находился в километре от директрисы, через небольшое болотце. Добираясь и вырубая невысокие березки на стояки для щитов, мы изрядно вымокли. Но не это было страшно. Куда хуже было то, что это был "помывочный день", и вся остальная рота уехала в баню. Я был уверен, что вечером нас вернут в часть, но машина не пришла, и мы сидели в ожидании дальнейших команд уехавшего начальства… Радости от этого было мало. Тело чесалось от грязи, а бочонка еды, который нам привезли, могло хватить только на отделение, но никак не на полный взвод в количестве тридцати четырех человек.
   – Тарасенко, возьми Судакова и кому еще доверяешь, и дуй в деревню. Попробуйте найти что-нибудь пожрать.
   Деревня находилась за недалекопроходящей железнодорожной веткой, по которой бегали электрички.
   Мы ждали, рассевшись на полянке перед зданием вышки директрисы.
   Свет с прожекторов в направлении стрельбища давал небольшой свет и на поляну, вот только мелкий дождик был нам некстати.
   – Капает, товарищ старший сержант, – подошел ко мне Магомедов
   – Разведите огонь, погреемся.
   Солдаты быстро собрали хворост, кто-то притащил палено, достали бумагу, спички, но костер никак не разгорался.
   – Все мокрое, – сетовал солдат, чиркая сырыми спичками.
   – Хасанов, два выстрела мне сюда, бегом! – отдал я приказ. -
   Учитесь сынки, пока дедушка жив.
   С этими словами я отсоединил жестяные коробки запалов от выстрелов, вытащил нож, воткнул его в жестяную основу коробки, и через минуту мы имели несколько десятков полос сухого спрессованного пороха.
   – Уложите вниз, сверху бумагу и хворост, потом нормальным деревом. Ход для руки и вперед.
   Через две минуты мы грелись у костра и трепались.
   – Кушать хочется, товарищ сержант. Почему нам ужин не привезли?
   – Заботятся о личном составе.
   – Какая же это забота?
   – А ты не слышал, что у бэтэрщиков произошло? Там сержанты взяли с собой "мелкашки" и от скуки в ожидании обеда начали палить в дверь. Пока Житков перезаряжал, к двери подошел солдат с таким же, как у тебя, глупым вопросом. Пуля угодила ему в живот. Был бы сыт – умер бы, а из-за того, что живот был пуст – вырезали два метра кишок и домой отправили.
   – А чего Житкову?
   – Судить будут. Но солдат остался жив, потому что голоден был.
   Понял? Вот Бабаев пальнет тебе сейчас с дури в пузо – будешь жить долго, счастливо, ну, может быть, не регулярно. Так, что радуйся.
   Бабаев посмотрел на меня исподлобья, тяжело вздохнул и, продолжая шебуршить веткой в углях, ничего не ответил на мою глупую шутку, вызвавшую солдатские эмоции в виде смеха. В таком положении, наверное, самый глупый анекдот вызвал бы смех. Смех – это то чувство, которое дано только человеку, спасало солдат в самых тяжелых ситуациях. Казалось, уже нет просвета в этой тяжелой, непроглядной жизни, но кто-то рассказывал смешную историю или байку, и дружный смех приводил всех в радостное, положительное настроение.
   Дождь уже прекратил тарабанить по нашим головам и плащ-палаткам, когда посланные в деревню солдаты вернулись с полными пакетами.
   – Откуда столько? Вы чего, магазин ограбили?
   – Нет. Магазин был закрыт. Мы пошли в деревню. Смотрим, бабка в окне. Судак полез туда, а собака на него как выскочит. Бабка на двор. Судака увидела, он тощий, грязный, штаны мокрые, пилотка на ушах висит. Бабка: "Ой, сынок. Ты откуда сбежал?". А Судак ей: "Я не сбежал, бабушка, я солдат. Родину защищаю. А кушать в армии нечего.
   Меня в армию знаете каким взяли, а теперь…" Бабка запричитала, в дом нас зазвала. В общем, посадила нас бабка за стол, накормила картошкой, луком, хлебом. Молока парного дала попить. А потом мы говорим: "Там еще друзья наши, человек тридцать". Бабка за голову схватилась: "Да во время войны такого не было. Сейчас, внучата". Еще нам с собой хлеба надавала и лука. А пока назад шли, на морковное поле набрели и вот – набрали…
   Майка Судакова была полна грязной, но свежей, только что надерганной из земли, морковки. Мы были настолько голодны, что даже мыть морковь не стали и, рассевшись на поляне, хрустели сочной, красной, колхозной морковью. За поеданием моркови нас и застал замполит роты, подкативший туда на своих "Жигулях".
   – Мы туда все не поместимся, – тихо сказал Тарасенко.
   – Не выпендривайся. Туда не каждого офицера сажают. Взвод строится! Равнясь! Смирно! Товарищ старший лейтенант, личный состав третьего взвода отдыхает в ожидании выдвижения в баню.
   – Куда?!
   – В баню, товарищ старший лейтенант. Баня сегодня. Баня. Слышали о таком? Солдаты раз в неделю имеют счастье мыться. Баня для солдата
   – святое. Вот сегодня с этим счастьем, мы, похоже, пролетели.
   – Ну, а раз пролетели, то и отправляйтесь спать в полевую казарму.
   – Куда?
   Перспектива ночевать в полевой казарме мне совершенно не нравилась. Продуваемое здание с выщербленными кирпичами времен войны пугало меньше, чем вши и блохи, прыгающие по кроватям, на которых практически отсутствовали подушки.
   – У вас, сержант, со слухом плохо? Прочистить? Вы же все равно грязные? А в роте смена чистого белья. Первый взвод меняется со вторым, четвертый с пятым. А вам не с кем меняться. Все. Выполнять приказ. Приеду – проверю.
   – Есть! – я махнул рукой к пилотке, понимая бессмысленность спора.
   – Где взводный?
   – В партию поехал вступать…
   Командир взвода лейтенант Алиев редко бывал в расположении роты.
   Мужик он был неплохой, но его желание стать членом коммунистической партии выражалась в постоянном отсутствии на месте. Из его рассказов о прошлых двух годах службы выходило, что армия, имея такого бравого офицера, могла больше никого не призывать. Все, что помешало Алиеву стать командиром роты на втором году службы в армии – это самовлюбленный комбат, поставивший вместо исполняющего обязанности командира роты молодого лейтенанта, вернувшегося из Афганистана капитана. Алиев возмутился, нахамил комбату, и только высокое звание и заслуги его отца позволили молодому азербайджанцу попасть в учебную часть на должность командира взвода.
   – Санек, если что, я пошел готовиться к вступлению в партию.
   Лады? – была его фраза перед тем, как он сбегал на очередное свидание с прекрасной половиной человечества, усиленно готовящей его к вступлению в партию Ленина исключительно в лежачем положении. Надо признаться, что прикрывал я его честно, как родного отца-командира, и Алиев неоднократно возвращал мне долг, опуская в город на телефонный пункт для звонков домой. В этот раз он исчез еще утром, оставив мне куртку своего танкового комбинезона с лейтенантскими погонами, которую я, забрав на директрису, напялил на себя во время дождя.
   – Куртку сними, сержант, – подумав, сказал замполит.
   – Холодно, товарищ старший лейтенант.
   – Мне какая разница? Сними и веди взвод в казарму.
   – Есть! – я козырнул еще раз, даже не собираясь снимать теплый, танковый комбез. – Взвод, налево! Шагоооооом арш!
   Сапоги зашаркали по дорожке. Замполит забрался в свою машину и покатил по дорожке в направлении казармы.
   – Воины, это взвод идет или детский сад? Стой! Кругом! Бегом марш!!
   Нехотя, чуть-чуть перебирая ногами, солдаты отбежали несколько метров в обратном направлении.
   – Стоять! Кругом! Становись! Равняйсь! Смирно! Шагом арш! Песню запевай!!
   Тот звук, который издался из небольшого количества открытых ртов, нельзя было назвать песней.
   – Этот стон у них песней зовется? Взвод! Стой! Кругом! Бегом марш! Кругом! Равнясь! Смирно! Шагом арш! Песню запе-вай!
   Через пять-шесть попыток запевалы начинали первую песню, которая приходила в их стриженые головы, а взвод подхватывал. Так, распевая подходящие и не подходящие для марширования тексты, взвод дошел до казармы.
   – Дошли? – встретил нас замполит, выйдя из своих теплых Жигулей.
   – Дошли.
   – Взводу отбой. К ночи, когда сменится с наряда, приедет Меньшов тебе в помощь. Завтра у вас стрельбы на директрисе, а не в боксе.
   Завтра утром вам завтрак подвезут.
   – А нам не надо, – влез Судаков. – У нас есть. Хотите морковочку, товарищ старший лейтенант?
   Замполит мгновенно оценил обстановку.
   – Откуда морковка? С колхозного поля?! Они ее ели, Ханин.
   – Ну…
   – Она же не мытая, не чищенная, они отравиться все могут. Ты это понимаешь?
   – Хуже уже не будет.
   – Чего? Ты солдат советской армии убить хочешь?
   – Взвод все равно баню пропустил, а от грязи, которая на них можно и заражение крови получить через гимнастерки, так что грязь снаружи, грязь внутри – почти гармоничный баланс.
   – Если хоть один дристать пойдет, ты у меня на "губу" сядешь. Понял?
   – Ага, понял, товарищ старший лейтенант. Без проблем. Перед
   "губой" обязаны помыться дать. Меня на губе не тронут, Салюткин проверял, а Вы зато взводом покомандуете.
   – Достал ты со своей баней. Вот заладил… Отбой! Всем отбой!! Я уехал.
   В казарме мы оказались не одни. Вместе с нами ночевали два взвода роты будущих водил бронетранспортеров, за которыми оставили присматривать старшину роты старшего прапорщика Важина. Он безостановочно стучал по черной пластиковой клавише находящегося в казарме и вечно не работающего телефона, и кричал "Карбазол, полк.
   Карбазол, полк". Полк не отвечал.
   – Дозвониться не могу, – сетовал старшина. – Тамарка съест.
   Прапорщик медслужбы Тамара была его женой. Семейных отношений я не знал и не мог ничего сказать прапорщику, зная Тамарку только как женщину добрейшую и регулярно меня спасающую от армейских залетов с начальством методом приписывания мне температуры, в результате чего меня клали на два-три дня в санчасть.
   – Духи, подъем! – я стоял, уперев руки в бока, посредине казармы злой от грязи, которую я чувствовал своим нутром, и чувства голода, от которого я и проснулся за полчаса до подъема. – Первому, второму батальонам не понятна команда? Вскочили духи! Я наблюдаю весь личный состав в мойке через тридцать секунд. Время пошло!! Осталось двадцать!!!
   Солдаты, толкая друг друга, бежали к умывальникам, где текла холодная, сводящая зубы вода. Зубных щеток с собой почти ни у кого не было, как и пасты, поэтому солдаты терли зубы пальцами, полоскали рот, сплевывая воду.
   – Ты чего брызгаешься, урод? Щас как дам в рыло.