Страница:
Отправить меня вместе с батальоном у майора не получилось. В самый канун Нового Года у меня начался жар. В десять вечера, не ожидая полуночи, я лежал в своей койке, и меня не интересовали ни пепси-кола на столах, ни пирожки или булочки, ничего, что могло радовать любого солдата срочной службы, уверенного, что в праздник начальство расщедрится на вкусные добавки к обычному столу.
Первый крик "Ура!" разбудил меня, спящего, а от второго крика я повернулся к телевизору, который мог видеть со своей койки.
Прыгающие цифры на московских курантах по телевизору свидетельствовали о том, что наступил Новый Год.
– Говорят, как Новый Год встретишь – так весь год и проведешь, – вспомнил я. – А я сплю, вот и просплю весь год. Что уже не так плохо. Впасть бы в спячку года на полтора.
С этой мыслью я и уснул, не слыша поздравления, уборку столов и отбой личного состава третьей мотострелковой роты, которая в честь праздника могла проспать на час больше.
Утром, первого января, не ожидая установленных часов приема, я явился в санчасть.
– Привет, Галка.
– Ой, Санек, да у тебя же жар, мне и градусник доставать не надо,
– заполошилась сверхсрочница, прикладывая тыльную сторону ладони к моему лбу.
– А кто сегодня старший?
– Тамарка. Да ты не беспокойся. Раздевайся, переодевайся, иди наверх, сейчас я тебе аспирин дам. Я уже написала в журнале, что у тебя 40 температура.
Галка имела звание старшего сержанта сверхсрочной службы. Как многие девушки, не успевшие выскочить замуж в медучилище, она надеялась встретить свою любовь в армии, но почему-то ее отношения останавливались на солдатах или сержантах срочной службы. Год-два и такой "муж" возвращался в родные пенаты, позабыв обо всех своих обещаниях, а Галка вновь искала любовь. Галке было лет двадцать семь
– двадцать восемь. Мне она казалась слишком взрослой, и никакие мысли о ней, как о женщине, меня не посещали, тем более, что вся санчасть знала о моей Катерине.
Тамарка, жена старшины 6-й роты гвардии старшего прапорщика
Фадеева, была маленькой, полной женщиной, которая специально закончила медучилище, чтобы всюду следовать за мужем. Она ожидала разрешения на подписание контракта на пять лет и занимала должность прапорщика медслужбы. "Семья кусков", – смеялись в полку, но мне было всегда приятно смотреть на идущих рядом высоченного старшину и маленькую Тамару. У моих дедушки и бабушки было подобное несоответствие роста, и от этой пары прапорщиков веяло домом и уютным теплом.
Через два дня громкий ночной стук в дверь на первом этаж поднял меня с кровати. Удары были настолько сильные, что неведомая сила выбросила меня из постели, и я спустился на первый этаж.
– Быстрее, быстрее, – кричали на улице. – Открывайте, чего спите??
Дежурный прапорщик санчасти уже шел к двери.
– Быстрее, прапорщик, быстрее, – уговаривал фельдшера майор. За его спиной в дверь протискивались солдаты, облаченные в черные робы механиков-водителей, неся на плащ-палатке своего товарища.
– Спокойно, спокойно. Аккуратнее, мальчики. Кладите сюда, – указал на твердый диван абсолютно флегматичный фельдшер.
– Чего ты телишься? – ругался майор. – Тут человек умирает…
– Спокойно, майор, чего ругаться? Никто тут не умирает…
– Нет? – обрадовался майор.
– Нет, – фельдшер положил два пальца на шею лежавшему. – Давно уже умер. Чего случилось-то?
Из сбивчивого рассказа майора и солдат стало понятно, что во время учебного выезда на боевых машинах пехоты, одна из машин, покрутившись вокруг оси, села на "брюхо". Водилы приняли решение сдернуть БМП тросом. Ситуация простая и стандартная. Одна машина цеплялась к другой, рывок, отцепить трос и порядок. Опытному водиле-спецу было лень вылезать из люка, и он позвал земляка-узбека, наблюдавшего за процессом, чтобы тот отстегнул трос. Водила раньше солдата понял, что трос слишком сильно натянут и решил чуть-чуть подать вперед. БМП – не автомобиль, она не имеет сцепления и рывок фрикциона заставляет ее "клевать" носом. В момент движения, солдат, находящийся под машиной приподнялся на полголовы над носом БМП, оказавшись головой между двумя машинами весом по тринадцать с половиной тонн каждая.
– Даааа, – протянул прапорщик. – Молодцы. Ладно, чего делать-то, надо "скорую" вызывать.
– Помогут? – посмотрел на него с надеждой майор.
– А как же? – заверил его прапорщик. – В морг отвезут обязательно. У меня же тут нет холодильника. Ну, расходитесь все, нечего тут смотреть. Документы я уже завтра оформлять буду.
– Знакомься, – сказал мне Сенеда, как только я переступил порог канцелярии штаба батальона, вернувшись из санчасти, – Олег Доцейко.
Доцейко вскочил, быстро одев пилотку на голову.
– Товарищ младший сержант, курсант Доцейко.
Высокий, очень худой, от чего сутулящийся солдат с длинным носом и испуганно-выпученными глазами напоминал мне себя самого несколько месяцев назад. Пальцы у Доцейко были длинными, с обкусанными ногтями, из-под которых не вымывалась грязь.
– Какая рота? – спросил я.
– Вторая. Командир роты старший лейтенант…
– Знаю, – прервал я его доклад. – Вольно, солдат, работайте…
– Сань, кончай ты над ним прикалываться, – миролюбиво посоветовал
Сенеда. – Ну, молодой еще, дай ему недельку-другую – оборзеет.
– А я и сейчас могу, – обрадовался Доцейко.
– И получишь по шее, – так же спокойно ответил широкоплечий Виталий.
– Чего делать-то умеешь? – спросил я солдата.
– Могу копать, могу не копать, – выпалил он солдатскую шутку.
– Вот сейчас и пойдешь копать, весь снег с плаца уберешь… шутник. ОДИН! А потом будешь гордо маршировать, как герой страны, – пригрозил я.
– Могу писать красиво, могу на машинке печатать.
– О! Будешь за меня печатать, – обрадовался я, понимая, что с таким "помощником" мне придется покинуть канцелярию.
– И не надейся, – поднял голову Виталий. – Тут три журнала надо сделать, да еще массу бумаг, так что он ко мне пока пристегнут. А у нас еще новость: комбата перевели в другую часть, вместо него новый.
Говорят зверь, он в группе западных войск в Германии служил, боксер, мастер спорта, что не по нему – сразу в морду.
– Ну, у нас же не Германия, а Московский округ…
– А у солдат морды те же, – засмеялся писарь.
– Так это же неуставные… – начал Доцейко.
– Когда в рог получишь – тогда будешь кричать, какие. Половые или не уставные. Правило знаешь? Не стой под стрелой.
Через неделю Доцейко освоился, начал хамить и ставить условия.
Его козырем оказалось не только то, что он сам был москвичом и служил всего в трехстах километрах от дома, но и то, что его мать работала в магазине с поставками продуктов, не предназначенными для широкого круга потребителей. Посылки начали приходить с регулярной периодичностью, и радовали не только наличием сгущенки или банкой кофе, но и шпротами, высококачественной тушенкой и даже красной икрой. За посылками ходили втроем, сопровождая солдата, чтобы не было попыток обобрать со стороны "спецов", которых мы уже знали и которые знали нас. Наши сержантские лычки делали свое дело, и Олега никто не трогал. Время от времени, как самый младший по званию, возрасту и сроку службы, Олег посылался в "чепок" для покупки лимонада. Чтобы ускорить процесс стояния в очереди, я выдавал ему свою форму, что приводило "духа" в полный восторг. Каждый раз, когда солдат его призыва пытался оттолкнуть нагло лезущего к прилавку писаря, Доцейко тыкал ему в нос погон, украшенный двумя желтыми полосками, отчего молодой воин сразу предпочитал ретироваться.
Виталий был родом из Тулы, и посылки с тульскими пряниками мы ждали не меньше, чем присылаемые моей мамой яблоки и апельсины бережно завернутые в газетные листы. Каждый раз, когда приходила посылка Сенеде, он начинал в ней рыться, ища кусок сала.
– Виталь, ты мне анекдот про хохла напоминаешь, – смеялся я над ним.
– Какой?
– Пишет хохол из армии отцу домой: "Папа, я так соскучился по нашему саду. По яблокам в саду. Хотя бы запах их почувствовать.
Пришли мне, пожалуйста, несколько яблочек. А если место будет, то положи туда еще кусочек сала. А если сало не влезет, то выкинь нехрен эти яблоки".
– Чего ржете? – смотрел на шмоток сала, улыбаясь, спокойный
Сенеда. – Хлеб вы обеспечиваете. А тебе сало нельзя, – посмотрел он, прищурившись, на меня. – Евреи сало не едят. Грех.
– А я не совсем еврей, – начал я выкручиваться. – Я не обрезанный. Значит, можно.
– Зато я обрезанный, – заржал Виталик.
– Ты? Ты же украинец…
– Когда маленьким был, нагноение было – фембиоз. Слышал о таком?
Ну, а врач-хирург – еврей, говорит маме: "Чего тут лечить, обрежем и будет здоров, даже лучше будет. Я на восьмой день от рождения обрезанный, и все в порядке. И даже лучше". Вот меня и "чикнули".
– Да, мужики: обрезанный хохол и необрезанный еврей… Такое только в армии можно встретить, – оторвался от журнала Доцейко.
– Хватит трендеть, хлеб несите. Сала очень хочется.
Хлеба мы в тот раз не нашли. Но отказать себе в удовольствии навернуть кусок нашпигованного чесноком сальца мы не могли.
– А что у нас есть вместо хлеба? Доцейко, ты почему не позаботился о старших товарищах? Где хлеб, зараза?
Олег понимая, что при любом раскладе он, как самый младший, окажется виноват, продолжал мямлить о новом хлеборезе, которому надо голову оторвать, о несговорчивом дежурном по кухне и страшном прапорщике, который вечно не вовремя появляется.
– Виталь, оставь его. У нас из хлебного только пряники. Пряники – есть можно? Можно, сало есть можно? Можно. Доцейко, тащи нож.
В час ночи, нарезав сало тонкими ломтиками, мы уплетали его, используя вместо хлеба тульские, сладкие пряники, и запевали горячим обжигающим растворимым кофе. Голь на выдумку хитра, а уж армейская смекалка всегда могла выучить профессиональных писарей.
Февраль украинцы не зря называют "лютый". Мороз достигал тридцати двух градусов, и трубы отопления полопались. А, может быть, и не полопались, а просто котельная топилась "через пень колоду", и нормальный уровень отопления для жизни в казарме сошел на нет.
Солдаты спали, не раздеваясь, в ушанках, укрывшись шинелями поверх одеял. Температура в расположении не поднималась выше восьми градусов. Теплую "сушилку" – комнату, где обогрев шел за счет электронагрева воды в трубах, оккупировали замкомвзвода – старослужащие сержанты, спавшие на бушлатах, брошенных прямо на пол.
Весь состав канцелярской братии старался спать там, где проводил основное время суток, надеясь, что протопить такое помещение будет легче. С подачи Романа мы купили три тарелки-электрообогревателя и, разложив собственные шинели на полу, укрывались офицерскими бушлатам, висящими в шкафу. Лежащим в центре было теплее. Крайний или мерз, или горел под стоящими со стороны розеток обогревателями.
Мы менялись местами, бурчали, толкались, и, конечно, смеялись друг над другом, подшучивая и цепляясь к мелочам. Мы были как одна семья, попавшая в сложную ситуацию. В тоже время я понял, что в советской армии офицерская одежда положительно отличается от солдатской, и регулярно в вечерние часы пользовался курткой начштаба для полевых выходов. Черная танковая куртка от комбинезона была на подстежке, внутренний кожаный карман имел форму кобуры, а внешние высоко поднятые карманы приятно принимали в себя мои сложенные в кулаки ладони.
– Товарищ капитан, младший сержант Ханин, – рапортовал я дежурному, принося документы или говоря, что нам опять срочно понадобились карты.
– Это я тебе честь должен отдавать, Ханин, – смеялся дежурный. -
У тебя же майорские звезды, а у меня капитанские.
Я давно сказал в полку, что Костин разрешает мне носить его комбез вечером, а уточнять у начштаба никто из младших по званию не решался, тем более, что в полку очень многие офицеры прошли
Афганистан и на такие мелочи не обращали внимание, требуя от солдат только выполнения своих обязанностей.
– Дежурный по роте, на выход, – кричал солдат в час ночи, увидев вошедшего в расположение майора.
Дежурный с заспанной, только что оторванной от теплой подушки рожей, бежал к двери, не видя лица стоящего. Я специально останавливался так, чтобы свет лампы был у меня за спиной, освещая погоны и не давая возможности видеть лицо.
– Спим, товарищ сержант? Два наряд вне очереди.
– Есть два наряда, – соглашался сонный сержант, не соображая, что сержантскому составу наряды вне очереди по уставу не дают. – Блин.
Ханин, это ты? Ну, шутник.
В эту минуту в расположение вваливалась хохочущая толпа писарей и сержантов всего батальона, веселящихся тому, что очередной молодой дежурный попался на удочку.
Делая карты старшему офицерскому составу батальона, мы не забывали и о младших офицерах, которые расплачивались с нами чистыми увольнительными в город, на которых уже стояли печати и подписи.
Каждый раз, когда я попадал под горячую руку начштаба, комбата или замполита батальона, я заполнял такой листок и уходил на весь день в город. Я не боялся патрулей. Вместо того, чтобы убегать от них, я подходил к старшему патруля и спрашивал о каком-нибудь адресе, как будто бы я был послан с важным поручением. Называясь посыльным начальника штаба дивизии, я ни разу, ни у одного патруля не вызвал малейшего подозрения.
Однажды к нам в канцелярию зашел коротконогий, плотный лейтенант, который выглядел старше большинства своих сверстников. Планки на его груди свидетельствовали о том, что он уже побывал в Афганистане, а мы знали, что служил он там простым солдатом и в Бакинское пехотное училище поступил, уже заканчивая срочную службу.
– Ребята, можете мне четыре листка в карту оформить? – по-дружески обратился он к нам.
– Да работы много, товарищ лейтенант, – начал тянуть разговор
Виталий.
– Выручайте, я сам просто не успеваю.
Обращался он к нам не часто, да и отказывать ему было неудобно, но игра была игрой.
– Товарищ лейтенант, – оторвался я от машинки. – Нужно… – и я потер большим пальцем указательный и средний.
– Чего нужно-то?
– Вы же знаете. Две увольнительные.
– Вы все еще с этими бумажками возитесь? Давайте я вам пропуска в город сделаю.
О пропусках мы, конечно, знали. Пропусками пользовались посыльные дивизии, водилы командиров полков и еще единичные военнослужащие.
Достать такой пропуск означало не зависеть ни от чего, ни от кого.
Увольнительная редко давала возможность оказаться в городе после отбоя, а пропуск…
– Ой ли, – покачал я головой. – Если бы все было так просто…
– Я вас хоть раз обманывал? Слово офицера. Давайте соглашение сделаем: я каждому достаю пропуска, а вы мне без споров будете клеить карты когда мне потребуется. Лады?
Предложение было более чем заманчивым, а слово лейтенанта
Ахеджамадова среди солдат части имело вес, и мы согласились.
Лейтенант слово свое держал. Через несколько дней мы все имели в кармане пропуска посыльных в самые дальние районы города, что давало нам право беспрепятственного передвижения по Коврову.
– Если офицер с погонами лейтенанта слово свое держит, – сказа я, крутя в руках закатанный в пластик кусок картона со своими данными и двумя печатями, – то может до генерала дойти. Такого человека не смогу не уважать.
– До генералов в большинстве доходят не честные и принципиальные, а те, кто прогнуть вовремя умеют и у кого дедушки в генералах ходили. Все как везде, – резонно заметил Роман.
– Вот если бы всех генералов на пенсии отправить, а новых из числа молодых набрать, – мечтательно произнес Доцейко.
– То через пару месяцев они стали бы такими же, как прошлые.
Власть, да еще такого уровня развращает. И вообще, хватит трепаться.
Слетай в чепок за "Дюшесом".
Увольнения в город я старался использовать для разговоров с близкими, с мамой и Катериной, уговаривая ее приехать ко мне повидаться, и однажды уговорил.
Катерина приехала не одна. Клим сопровождал мою подругу как верный телохранитель. Я был рад видеть друга, ни одну ночь с которым мы провели в ночных рейдах. Ребята привезли домашней еды, которую мы дружно поедали прямо в холле гостиницы.
– Выпить за присвоение очередного воинского звания "сержант" не предлагаю, – сказал Клим. – Ты же не пьешь, если еще с горя не начал, – и он хохотнул.
Я действительно не пил, выдерживая спор, заключенный в шестнадцать лет с родственником на Новый Год. Суть спора заключалась в том, что, встретившись через два года на очередной Новый Год, я смогу (или не смогу) сказать, что за все это время не выпил ни грамма спиртного. Спор был на мужское слово. Друзья-одноклассники старались меня спровоцировать, налить в стакан с "Байкалом" немного водки, но я был непреклонен. Став белой вороной, я продолжал держать принципиально свою позицию и в результате все поняли, что один трезвый в компании всегда хорошо. "Утром расскажешь, какие мы вчера были", – всегда шутил Балтика. Спор, выдержанный мной, был на два года, и уже несколько месяцев как закончился, но я без проблем продлил сам себе правило "Не пить" до конца службы. Во-первых, мне не хотелось, во-вторых, хотелось похвастаться родственнику, который уже стал режиссером театра, что я смог выдержать куда больший срок, чем изначально намеченный.
– Мне и печать "Отличника боевой и политической подготовки" в военный билет хлопнули, так что я теперь "Гвардии сержант, отличник боевой и политической", – похвастался я.
– За что и выпьем, – опрокинул в себя рюмку закадычный друг.
– Вы когда домой?
– Завтра утром, – ответил Клим, жуя куриную ножку.
– Я могу утром вернуться, меня искать не будут, – прижался я к
Катерине.
– На нас комнату не оформят, мы не женаты.
– Чего-нибудь придумаем, – подмигнул Клим.
Катерина отошла.
– А ты ее того? – показал глазами Клим на подругу.
– Чего того?
– Ну, это… у тебя с ней было? Или ты ее уломать хочешь?
Клим не знал о том, что у нас с Катей более близкие отношения, чем было принято в СССР. Это меня удивило.
– А я думал, что она недотрога… – сказал, вслух думая о чем-то своем Клим. – Ладно, пойду, выясню, что можно сделать.
В результате его выяснений мы с Катериной получили одноместный номер, и после долгих уговоров, она согласилась удовлетворить мои грубые солдатско-мужские естественные желания. Что можно ответить женщине на вопрос: "Ну, зачем тебе это надо?", когда скопленная энергия требует выхода? Кто учил девушке говорить несмыслемые фразы
"Для чего тебе? Ты просто так не можешь рядом полежать? Почему ты без этого не можешь?" Ответы о любви и желании девушек не устраивали. Им надо было подвенечное платье, штамп в паспорте и приносимую ежемесячно зарплату в самой твердой валюте всех времен и народов – советском деревянном рубле. В СССР секса не было. Его не было настолько, что, когда я учился в десятом классе, у девятиклассников начались уроки "Этики семейной жизни". На этих уроках никто не учил молодых девушек, чем надо отвечать мужчине, который соскучился по горячему, желанному телу молодой женщины, и любимая, которая уже не была девушкой, по советской традиции, привитой в школе и дома, ломалась, как в первый раз, но я уже не придавал большого значения бессмысленным словам, снова и снова наслаждаясь часами свободы от армии.
Вечером следующего дня Катерина и Клим отправились домой, в
Питер, а я вновь понуро шел в полк, где меня ждал майор Костин, печатная машинка, листы бумаги с копиркой. Чувство обреченности посещали меня каждый раз, когда короткие перерывы свободы заканчивались. Я шел по заснеженным улицам города, между серыми
"хрущевками" с магазинами на первых этажах, мимо кинотеатра, куда меня не тянуло, мимо здания почты, откуда я звонил в Ленинград, между частными старыми домами с резными ставнями и петушками на крышах. Я шел и сожалел о том, что испугался поступать в медицинский
ВУЗ, откуда меня бы не призвали на уже порядком поднадоевшую мне срочную службу.
Офицеры
Первый крик "Ура!" разбудил меня, спящего, а от второго крика я повернулся к телевизору, который мог видеть со своей койки.
Прыгающие цифры на московских курантах по телевизору свидетельствовали о том, что наступил Новый Год.
– Говорят, как Новый Год встретишь – так весь год и проведешь, – вспомнил я. – А я сплю, вот и просплю весь год. Что уже не так плохо. Впасть бы в спячку года на полтора.
С этой мыслью я и уснул, не слыша поздравления, уборку столов и отбой личного состава третьей мотострелковой роты, которая в честь праздника могла проспать на час больше.
Утром, первого января, не ожидая установленных часов приема, я явился в санчасть.
– Привет, Галка.
– Ой, Санек, да у тебя же жар, мне и градусник доставать не надо,
– заполошилась сверхсрочница, прикладывая тыльную сторону ладони к моему лбу.
– А кто сегодня старший?
– Тамарка. Да ты не беспокойся. Раздевайся, переодевайся, иди наверх, сейчас я тебе аспирин дам. Я уже написала в журнале, что у тебя 40 температура.
Галка имела звание старшего сержанта сверхсрочной службы. Как многие девушки, не успевшие выскочить замуж в медучилище, она надеялась встретить свою любовь в армии, но почему-то ее отношения останавливались на солдатах или сержантах срочной службы. Год-два и такой "муж" возвращался в родные пенаты, позабыв обо всех своих обещаниях, а Галка вновь искала любовь. Галке было лет двадцать семь
– двадцать восемь. Мне она казалась слишком взрослой, и никакие мысли о ней, как о женщине, меня не посещали, тем более, что вся санчасть знала о моей Катерине.
Тамарка, жена старшины 6-й роты гвардии старшего прапорщика
Фадеева, была маленькой, полной женщиной, которая специально закончила медучилище, чтобы всюду следовать за мужем. Она ожидала разрешения на подписание контракта на пять лет и занимала должность прапорщика медслужбы. "Семья кусков", – смеялись в полку, но мне было всегда приятно смотреть на идущих рядом высоченного старшину и маленькую Тамару. У моих дедушки и бабушки было подобное несоответствие роста, и от этой пары прапорщиков веяло домом и уютным теплом.
Через два дня громкий ночной стук в дверь на первом этаж поднял меня с кровати. Удары были настолько сильные, что неведомая сила выбросила меня из постели, и я спустился на первый этаж.
– Быстрее, быстрее, – кричали на улице. – Открывайте, чего спите??
Дежурный прапорщик санчасти уже шел к двери.
– Быстрее, прапорщик, быстрее, – уговаривал фельдшера майор. За его спиной в дверь протискивались солдаты, облаченные в черные робы механиков-водителей, неся на плащ-палатке своего товарища.
– Спокойно, спокойно. Аккуратнее, мальчики. Кладите сюда, – указал на твердый диван абсолютно флегматичный фельдшер.
– Чего ты телишься? – ругался майор. – Тут человек умирает…
– Спокойно, майор, чего ругаться? Никто тут не умирает…
– Нет? – обрадовался майор.
– Нет, – фельдшер положил два пальца на шею лежавшему. – Давно уже умер. Чего случилось-то?
Из сбивчивого рассказа майора и солдат стало понятно, что во время учебного выезда на боевых машинах пехоты, одна из машин, покрутившись вокруг оси, села на "брюхо". Водилы приняли решение сдернуть БМП тросом. Ситуация простая и стандартная. Одна машина цеплялась к другой, рывок, отцепить трос и порядок. Опытному водиле-спецу было лень вылезать из люка, и он позвал земляка-узбека, наблюдавшего за процессом, чтобы тот отстегнул трос. Водила раньше солдата понял, что трос слишком сильно натянут и решил чуть-чуть подать вперед. БМП – не автомобиль, она не имеет сцепления и рывок фрикциона заставляет ее "клевать" носом. В момент движения, солдат, находящийся под машиной приподнялся на полголовы над носом БМП, оказавшись головой между двумя машинами весом по тринадцать с половиной тонн каждая.
– Даааа, – протянул прапорщик. – Молодцы. Ладно, чего делать-то, надо "скорую" вызывать.
– Помогут? – посмотрел на него с надеждой майор.
– А как же? – заверил его прапорщик. – В морг отвезут обязательно. У меня же тут нет холодильника. Ну, расходитесь все, нечего тут смотреть. Документы я уже завтра оформлять буду.
– Знакомься, – сказал мне Сенеда, как только я переступил порог канцелярии штаба батальона, вернувшись из санчасти, – Олег Доцейко.
Доцейко вскочил, быстро одев пилотку на голову.
– Товарищ младший сержант, курсант Доцейко.
Высокий, очень худой, от чего сутулящийся солдат с длинным носом и испуганно-выпученными глазами напоминал мне себя самого несколько месяцев назад. Пальцы у Доцейко были длинными, с обкусанными ногтями, из-под которых не вымывалась грязь.
– Какая рота? – спросил я.
– Вторая. Командир роты старший лейтенант…
– Знаю, – прервал я его доклад. – Вольно, солдат, работайте…
– Сань, кончай ты над ним прикалываться, – миролюбиво посоветовал
Сенеда. – Ну, молодой еще, дай ему недельку-другую – оборзеет.
– А я и сейчас могу, – обрадовался Доцейко.
– И получишь по шее, – так же спокойно ответил широкоплечий Виталий.
– Чего делать-то умеешь? – спросил я солдата.
– Могу копать, могу не копать, – выпалил он солдатскую шутку.
– Вот сейчас и пойдешь копать, весь снег с плаца уберешь… шутник. ОДИН! А потом будешь гордо маршировать, как герой страны, – пригрозил я.
– Могу писать красиво, могу на машинке печатать.
– О! Будешь за меня печатать, – обрадовался я, понимая, что с таким "помощником" мне придется покинуть канцелярию.
– И не надейся, – поднял голову Виталий. – Тут три журнала надо сделать, да еще массу бумаг, так что он ко мне пока пристегнут. А у нас еще новость: комбата перевели в другую часть, вместо него новый.
Говорят зверь, он в группе западных войск в Германии служил, боксер, мастер спорта, что не по нему – сразу в морду.
– Ну, у нас же не Германия, а Московский округ…
– А у солдат морды те же, – засмеялся писарь.
– Так это же неуставные… – начал Доцейко.
– Когда в рог получишь – тогда будешь кричать, какие. Половые или не уставные. Правило знаешь? Не стой под стрелой.
Через неделю Доцейко освоился, начал хамить и ставить условия.
Его козырем оказалось не только то, что он сам был москвичом и служил всего в трехстах километрах от дома, но и то, что его мать работала в магазине с поставками продуктов, не предназначенными для широкого круга потребителей. Посылки начали приходить с регулярной периодичностью, и радовали не только наличием сгущенки или банкой кофе, но и шпротами, высококачественной тушенкой и даже красной икрой. За посылками ходили втроем, сопровождая солдата, чтобы не было попыток обобрать со стороны "спецов", которых мы уже знали и которые знали нас. Наши сержантские лычки делали свое дело, и Олега никто не трогал. Время от времени, как самый младший по званию, возрасту и сроку службы, Олег посылался в "чепок" для покупки лимонада. Чтобы ускорить процесс стояния в очереди, я выдавал ему свою форму, что приводило "духа" в полный восторг. Каждый раз, когда солдат его призыва пытался оттолкнуть нагло лезущего к прилавку писаря, Доцейко тыкал ему в нос погон, украшенный двумя желтыми полосками, отчего молодой воин сразу предпочитал ретироваться.
Виталий был родом из Тулы, и посылки с тульскими пряниками мы ждали не меньше, чем присылаемые моей мамой яблоки и апельсины бережно завернутые в газетные листы. Каждый раз, когда приходила посылка Сенеде, он начинал в ней рыться, ища кусок сала.
– Виталь, ты мне анекдот про хохла напоминаешь, – смеялся я над ним.
– Какой?
– Пишет хохол из армии отцу домой: "Папа, я так соскучился по нашему саду. По яблокам в саду. Хотя бы запах их почувствовать.
Пришли мне, пожалуйста, несколько яблочек. А если место будет, то положи туда еще кусочек сала. А если сало не влезет, то выкинь нехрен эти яблоки".
– Чего ржете? – смотрел на шмоток сала, улыбаясь, спокойный
Сенеда. – Хлеб вы обеспечиваете. А тебе сало нельзя, – посмотрел он, прищурившись, на меня. – Евреи сало не едят. Грех.
– А я не совсем еврей, – начал я выкручиваться. – Я не обрезанный. Значит, можно.
– Зато я обрезанный, – заржал Виталик.
– Ты? Ты же украинец…
– Когда маленьким был, нагноение было – фембиоз. Слышал о таком?
Ну, а врач-хирург – еврей, говорит маме: "Чего тут лечить, обрежем и будет здоров, даже лучше будет. Я на восьмой день от рождения обрезанный, и все в порядке. И даже лучше". Вот меня и "чикнули".
– Да, мужики: обрезанный хохол и необрезанный еврей… Такое только в армии можно встретить, – оторвался от журнала Доцейко.
– Хватит трендеть, хлеб несите. Сала очень хочется.
Хлеба мы в тот раз не нашли. Но отказать себе в удовольствии навернуть кусок нашпигованного чесноком сальца мы не могли.
– А что у нас есть вместо хлеба? Доцейко, ты почему не позаботился о старших товарищах? Где хлеб, зараза?
Олег понимая, что при любом раскладе он, как самый младший, окажется виноват, продолжал мямлить о новом хлеборезе, которому надо голову оторвать, о несговорчивом дежурном по кухне и страшном прапорщике, который вечно не вовремя появляется.
– Виталь, оставь его. У нас из хлебного только пряники. Пряники – есть можно? Можно, сало есть можно? Можно. Доцейко, тащи нож.
В час ночи, нарезав сало тонкими ломтиками, мы уплетали его, используя вместо хлеба тульские, сладкие пряники, и запевали горячим обжигающим растворимым кофе. Голь на выдумку хитра, а уж армейская смекалка всегда могла выучить профессиональных писарей.
Февраль украинцы не зря называют "лютый". Мороз достигал тридцати двух градусов, и трубы отопления полопались. А, может быть, и не полопались, а просто котельная топилась "через пень колоду", и нормальный уровень отопления для жизни в казарме сошел на нет.
Солдаты спали, не раздеваясь, в ушанках, укрывшись шинелями поверх одеял. Температура в расположении не поднималась выше восьми градусов. Теплую "сушилку" – комнату, где обогрев шел за счет электронагрева воды в трубах, оккупировали замкомвзвода – старослужащие сержанты, спавшие на бушлатах, брошенных прямо на пол.
Весь состав канцелярской братии старался спать там, где проводил основное время суток, надеясь, что протопить такое помещение будет легче. С подачи Романа мы купили три тарелки-электрообогревателя и, разложив собственные шинели на полу, укрывались офицерскими бушлатам, висящими в шкафу. Лежащим в центре было теплее. Крайний или мерз, или горел под стоящими со стороны розеток обогревателями.
Мы менялись местами, бурчали, толкались, и, конечно, смеялись друг над другом, подшучивая и цепляясь к мелочам. Мы были как одна семья, попавшая в сложную ситуацию. В тоже время я понял, что в советской армии офицерская одежда положительно отличается от солдатской, и регулярно в вечерние часы пользовался курткой начштаба для полевых выходов. Черная танковая куртка от комбинезона была на подстежке, внутренний кожаный карман имел форму кобуры, а внешние высоко поднятые карманы приятно принимали в себя мои сложенные в кулаки ладони.
– Товарищ капитан, младший сержант Ханин, – рапортовал я дежурному, принося документы или говоря, что нам опять срочно понадобились карты.
– Это я тебе честь должен отдавать, Ханин, – смеялся дежурный. -
У тебя же майорские звезды, а у меня капитанские.
Я давно сказал в полку, что Костин разрешает мне носить его комбез вечером, а уточнять у начштаба никто из младших по званию не решался, тем более, что в полку очень многие офицеры прошли
Афганистан и на такие мелочи не обращали внимание, требуя от солдат только выполнения своих обязанностей.
– Дежурный по роте, на выход, – кричал солдат в час ночи, увидев вошедшего в расположение майора.
Дежурный с заспанной, только что оторванной от теплой подушки рожей, бежал к двери, не видя лица стоящего. Я специально останавливался так, чтобы свет лампы был у меня за спиной, освещая погоны и не давая возможности видеть лицо.
– Спим, товарищ сержант? Два наряд вне очереди.
– Есть два наряда, – соглашался сонный сержант, не соображая, что сержантскому составу наряды вне очереди по уставу не дают. – Блин.
Ханин, это ты? Ну, шутник.
В эту минуту в расположение вваливалась хохочущая толпа писарей и сержантов всего батальона, веселящихся тому, что очередной молодой дежурный попался на удочку.
Делая карты старшему офицерскому составу батальона, мы не забывали и о младших офицерах, которые расплачивались с нами чистыми увольнительными в город, на которых уже стояли печати и подписи.
Каждый раз, когда я попадал под горячую руку начштаба, комбата или замполита батальона, я заполнял такой листок и уходил на весь день в город. Я не боялся патрулей. Вместо того, чтобы убегать от них, я подходил к старшему патруля и спрашивал о каком-нибудь адресе, как будто бы я был послан с важным поручением. Называясь посыльным начальника штаба дивизии, я ни разу, ни у одного патруля не вызвал малейшего подозрения.
Однажды к нам в канцелярию зашел коротконогий, плотный лейтенант, который выглядел старше большинства своих сверстников. Планки на его груди свидетельствовали о том, что он уже побывал в Афганистане, а мы знали, что служил он там простым солдатом и в Бакинское пехотное училище поступил, уже заканчивая срочную службу.
– Ребята, можете мне четыре листка в карту оформить? – по-дружески обратился он к нам.
– Да работы много, товарищ лейтенант, – начал тянуть разговор
Виталий.
– Выручайте, я сам просто не успеваю.
Обращался он к нам не часто, да и отказывать ему было неудобно, но игра была игрой.
– Товарищ лейтенант, – оторвался я от машинки. – Нужно… – и я потер большим пальцем указательный и средний.
– Чего нужно-то?
– Вы же знаете. Две увольнительные.
– Вы все еще с этими бумажками возитесь? Давайте я вам пропуска в город сделаю.
О пропусках мы, конечно, знали. Пропусками пользовались посыльные дивизии, водилы командиров полков и еще единичные военнослужащие.
Достать такой пропуск означало не зависеть ни от чего, ни от кого.
Увольнительная редко давала возможность оказаться в городе после отбоя, а пропуск…
– Ой ли, – покачал я головой. – Если бы все было так просто…
– Я вас хоть раз обманывал? Слово офицера. Давайте соглашение сделаем: я каждому достаю пропуска, а вы мне без споров будете клеить карты когда мне потребуется. Лады?
Предложение было более чем заманчивым, а слово лейтенанта
Ахеджамадова среди солдат части имело вес, и мы согласились.
Лейтенант слово свое держал. Через несколько дней мы все имели в кармане пропуска посыльных в самые дальние районы города, что давало нам право беспрепятственного передвижения по Коврову.
– Если офицер с погонами лейтенанта слово свое держит, – сказа я, крутя в руках закатанный в пластик кусок картона со своими данными и двумя печатями, – то может до генерала дойти. Такого человека не смогу не уважать.
– До генералов в большинстве доходят не честные и принципиальные, а те, кто прогнуть вовремя умеют и у кого дедушки в генералах ходили. Все как везде, – резонно заметил Роман.
– Вот если бы всех генералов на пенсии отправить, а новых из числа молодых набрать, – мечтательно произнес Доцейко.
– То через пару месяцев они стали бы такими же, как прошлые.
Власть, да еще такого уровня развращает. И вообще, хватит трепаться.
Слетай в чепок за "Дюшесом".
Увольнения в город я старался использовать для разговоров с близкими, с мамой и Катериной, уговаривая ее приехать ко мне повидаться, и однажды уговорил.
Катерина приехала не одна. Клим сопровождал мою подругу как верный телохранитель. Я был рад видеть друга, ни одну ночь с которым мы провели в ночных рейдах. Ребята привезли домашней еды, которую мы дружно поедали прямо в холле гостиницы.
– Выпить за присвоение очередного воинского звания "сержант" не предлагаю, – сказал Клим. – Ты же не пьешь, если еще с горя не начал, – и он хохотнул.
Я действительно не пил, выдерживая спор, заключенный в шестнадцать лет с родственником на Новый Год. Суть спора заключалась в том, что, встретившись через два года на очередной Новый Год, я смогу (или не смогу) сказать, что за все это время не выпил ни грамма спиртного. Спор был на мужское слово. Друзья-одноклассники старались меня спровоцировать, налить в стакан с "Байкалом" немного водки, но я был непреклонен. Став белой вороной, я продолжал держать принципиально свою позицию и в результате все поняли, что один трезвый в компании всегда хорошо. "Утром расскажешь, какие мы вчера были", – всегда шутил Балтика. Спор, выдержанный мной, был на два года, и уже несколько месяцев как закончился, но я без проблем продлил сам себе правило "Не пить" до конца службы. Во-первых, мне не хотелось, во-вторых, хотелось похвастаться родственнику, который уже стал режиссером театра, что я смог выдержать куда больший срок, чем изначально намеченный.
– Мне и печать "Отличника боевой и политической подготовки" в военный билет хлопнули, так что я теперь "Гвардии сержант, отличник боевой и политической", – похвастался я.
– За что и выпьем, – опрокинул в себя рюмку закадычный друг.
– Вы когда домой?
– Завтра утром, – ответил Клим, жуя куриную ножку.
– Я могу утром вернуться, меня искать не будут, – прижался я к
Катерине.
– На нас комнату не оформят, мы не женаты.
– Чего-нибудь придумаем, – подмигнул Клим.
Катерина отошла.
– А ты ее того? – показал глазами Клим на подругу.
– Чего того?
– Ну, это… у тебя с ней было? Или ты ее уломать хочешь?
Клим не знал о том, что у нас с Катей более близкие отношения, чем было принято в СССР. Это меня удивило.
– А я думал, что она недотрога… – сказал, вслух думая о чем-то своем Клим. – Ладно, пойду, выясню, что можно сделать.
В результате его выяснений мы с Катериной получили одноместный номер, и после долгих уговоров, она согласилась удовлетворить мои грубые солдатско-мужские естественные желания. Что можно ответить женщине на вопрос: "Ну, зачем тебе это надо?", когда скопленная энергия требует выхода? Кто учил девушке говорить несмыслемые фразы
"Для чего тебе? Ты просто так не можешь рядом полежать? Почему ты без этого не можешь?" Ответы о любви и желании девушек не устраивали. Им надо было подвенечное платье, штамп в паспорте и приносимую ежемесячно зарплату в самой твердой валюте всех времен и народов – советском деревянном рубле. В СССР секса не было. Его не было настолько, что, когда я учился в десятом классе, у девятиклассников начались уроки "Этики семейной жизни". На этих уроках никто не учил молодых девушек, чем надо отвечать мужчине, который соскучился по горячему, желанному телу молодой женщины, и любимая, которая уже не была девушкой, по советской традиции, привитой в школе и дома, ломалась, как в первый раз, но я уже не придавал большого значения бессмысленным словам, снова и снова наслаждаясь часами свободы от армии.
Вечером следующего дня Катерина и Клим отправились домой, в
Питер, а я вновь понуро шел в полк, где меня ждал майор Костин, печатная машинка, листы бумаги с копиркой. Чувство обреченности посещали меня каждый раз, когда короткие перерывы свободы заканчивались. Я шел по заснеженным улицам города, между серыми
"хрущевками" с магазинами на первых этажах, мимо кинотеатра, куда меня не тянуло, мимо здания почты, откуда я звонил в Ленинград, между частными старыми домами с резными ставнями и петушками на крышах. Я шел и сожалел о том, что испугался поступать в медицинский
ВУЗ, откуда меня бы не призвали на уже порядком поднадоевшую мне срочную службу.
Офицеры
Первый мотострелковый батальон состоял из четырех учебных рот.
Первая рота готовила будущих сержантов – командиров боевых машин пехоты, вторая и третья роты занимались обучением будущих наводчиков-операторов, а последняя, четвертая рота тренировала своих солдат водить эти самые боевые машины. Должность командира учебной роты была майорская, а не капитанская, как в линейных частях, и офицер в звании старшего лейтенанта мог на должности ротного дослужиться до майорской звезды. Но офицеры уже в звании капитана стремились перейти на более высокую должность с присвоением очередного воинского звания. Командиры рот, включая моего непосредственного официального начальника – командира третьей роты, редко обращались ко мне, зная, что я подчиняюсь старшему по званию и должности. Меня это не волновало, так как известно, что чем дальше находишься от начальства, тем меньше шанса получить дополнительное задание или нагоняй. Однажды начштаба батальона позвал меня:
– Ты выход в офицерский город имеешь?
Я, не зная возможной реакции, не стал докладывать, что у меня пропуск не только в офицерский городок, но утвердительно кивнул.
Перспектива выйти за пределы части меня радовала больше, чем целый день, проведенный в казарме.
– Тогда возьми эти тетради и отнеси командиру второй роты
Анисимову. Знаешь, где он живет?
Я снова кивнул, хотя понятия не имел, где живет Анисимов.
Офицерский городок был небольшим, а адрес наверняка знали сержанты второй роты. Костин вручил мне две увесистые тетради, и я отправился на этаж ниже.
– Мужики, кто знает, где ваш ротный живет?
– А тебе чего от него нужно?
– Документацию передать.
– Давай нам – передадим.
– Не тянет. Гриф "секретно".
Никакого грифа на тетрадях, конечно, не было, но мне хотелось придать делу более серьезную окраску.
– Документация у него. Секретно. Хрен с тобой, пиши адрес и попробуй его жену увидеть.
– Зачем?
– Ну, если получится увидеть – поймешь.
Офицерский городок представлял собой по-армейски параллельно и перпендикулярно расположенные как близнецы-братья трехэтажные дома, лишенные архитектурных излишеств, времен хрущевских построек, где размещались семейные офицеры всех частей дивизии. Мне пришлось поплутать между корпусами, то тут, то там натыкаясь на молодых офицерских жен с колясками, пока я нашел нужный мне дом. Поднявшись на второй этаж, я вдавил красную кнопку звонка. Я ожидал увидеть старшего лейтенанта в семейных трусах и армейской майке или, на худой конец, в тренировочных штанах и готовил себя к тому, чтобы не засмеяться ожидаемой картине, как вдруг в проеме распахнутой двери передо мной возникла молодая, очень красивая женщина в голубом пеньюаре, который не скрывал красоту ее высоких стройных ног.
Пеньюар был под цвет ее глаз, а белокурые волосы золотой волной спадали на ее плохо прикрытые плечи с нежной розовой кожей. Пеньюар был в рюшечках более светлого цвета и придерживался руками хозяйке в таком виде, что мог быть мгновенно упасть к ее бесконечным ногам в нужной ситуации. Солдатским чутьем я ощущал, что под пеньюаром у женщины больше ничего не одето, и мой взгляд с головой выдавал мои помыслы.
– Вам кого? – мягко и очень нежно спросила женщина, моргая длинными ресницами.
Я, буквально пожирая ее глазами, сглотнул слюну, с трудом прорвавшуюся через горло, и никак не мог оторвать глаз от этого случайного чуда жизни среди песочно-зеленой формы, серых зданий и вонючих кирзовых сапог.
– Мне… вот… старшему лейтенанту Анисимову… – мямлил я. – Он здесь живет?
– Здесь, – улыбнулась мне милой улыбкой офицерская жена. – Он спит. Я могу передать.
– Да, пожалуйста, – и я протянул ей тетради.
– Спасибо, – ответила женщина и вновь одарила меня белоснежной светящейся улыбкой.
– До свидания, – я еще стоял на пороге.
– Всего доброго, – мягко ответила она и, продолжая гипнотизировать меня глубиной своих глаз, неторопливо закрыла дверь.
Переведя дух, я начал спускаться. Если можно себе представить страшный, обгоревший лес, в самом центре которого рос аленький цветочек, то я видел это чудо минуту назад. "Наверное, Белоснежка,
Спящая Красавица и прочие прекрасные героини сказок писались с нее.
Как такая красота уживается среди этого маразма и хамства?" – думал я направляясь в полк. Навстречу мне шел Костин.
– Ты где витаешь? В облаках? Отнес? – налетел он на меня массой вопросов.
– Ага, – в полузабытье ответил я.
– Раз уж ты все равно в городке, пойдем ко мне, мне надо шкаф передвинуть, поможешь.
Использование грубой солдатской силы в мирных целях гражданской жизни офицерского корпуса являлось нормой в армии. Солдаты делали ремонт квартир офицерам, занимались с ними или их женами подготовкой к экзаменам в ВУЗы, чинили им машины и, конечно же, помогали с переездами или перестановкой мебели в квартире.
– Вот, Маша, я воина привел, – приветствовал с порога майор жену.
– Что переставлять нужно?
Переставлять было не много, и через десять минут я освободился.
– Вы кушать хотите? – по-матерински посмотрела на меня Маша.
– Да, обед ты уже пропустил, – посмотрел на командирские часы
Костин. – Садись.
Накормить солдата, который у тебя работал, считалось святым делом. Мало кто из офицеров или их жен пропускали эту традицию, после которой солдаты, конечно, не могли отказаться выполнить очередное задание, но делали тогда тяп-ляп, обязательно что-то роняя или даже разбивая. Причина была в солдатской почте – устном изложении того, как офицере-хапуге зажилил бутерброд работающему на него солдату. К такому начальнику никто ходить не любил и только требования старшего по званию могли заставить солдата выполнять свой воинский долг в виде мелкой помощи. Но, в основном, работа на старшего пользовалась популярностью среди срочников благодаря возможности усиленного домашнего питания. Мой вид худющего вояки вызывал жалость, и жена начштаба налила мне полную тарелку домашнего борща, сдобрив его хорошей ложкой сметаны. Домашние котлеты и жареная картошка были на второе.
Первая рота готовила будущих сержантов – командиров боевых машин пехоты, вторая и третья роты занимались обучением будущих наводчиков-операторов, а последняя, четвертая рота тренировала своих солдат водить эти самые боевые машины. Должность командира учебной роты была майорская, а не капитанская, как в линейных частях, и офицер в звании старшего лейтенанта мог на должности ротного дослужиться до майорской звезды. Но офицеры уже в звании капитана стремились перейти на более высокую должность с присвоением очередного воинского звания. Командиры рот, включая моего непосредственного официального начальника – командира третьей роты, редко обращались ко мне, зная, что я подчиняюсь старшему по званию и должности. Меня это не волновало, так как известно, что чем дальше находишься от начальства, тем меньше шанса получить дополнительное задание или нагоняй. Однажды начштаба батальона позвал меня:
– Ты выход в офицерский город имеешь?
Я, не зная возможной реакции, не стал докладывать, что у меня пропуск не только в офицерский городок, но утвердительно кивнул.
Перспектива выйти за пределы части меня радовала больше, чем целый день, проведенный в казарме.
– Тогда возьми эти тетради и отнеси командиру второй роты
Анисимову. Знаешь, где он живет?
Я снова кивнул, хотя понятия не имел, где живет Анисимов.
Офицерский городок был небольшим, а адрес наверняка знали сержанты второй роты. Костин вручил мне две увесистые тетради, и я отправился на этаж ниже.
– Мужики, кто знает, где ваш ротный живет?
– А тебе чего от него нужно?
– Документацию передать.
– Давай нам – передадим.
– Не тянет. Гриф "секретно".
Никакого грифа на тетрадях, конечно, не было, но мне хотелось придать делу более серьезную окраску.
– Документация у него. Секретно. Хрен с тобой, пиши адрес и попробуй его жену увидеть.
– Зачем?
– Ну, если получится увидеть – поймешь.
Офицерский городок представлял собой по-армейски параллельно и перпендикулярно расположенные как близнецы-братья трехэтажные дома, лишенные архитектурных излишеств, времен хрущевских построек, где размещались семейные офицеры всех частей дивизии. Мне пришлось поплутать между корпусами, то тут, то там натыкаясь на молодых офицерских жен с колясками, пока я нашел нужный мне дом. Поднявшись на второй этаж, я вдавил красную кнопку звонка. Я ожидал увидеть старшего лейтенанта в семейных трусах и армейской майке или, на худой конец, в тренировочных штанах и готовил себя к тому, чтобы не засмеяться ожидаемой картине, как вдруг в проеме распахнутой двери передо мной возникла молодая, очень красивая женщина в голубом пеньюаре, который не скрывал красоту ее высоких стройных ног.
Пеньюар был под цвет ее глаз, а белокурые волосы золотой волной спадали на ее плохо прикрытые плечи с нежной розовой кожей. Пеньюар был в рюшечках более светлого цвета и придерживался руками хозяйке в таком виде, что мог быть мгновенно упасть к ее бесконечным ногам в нужной ситуации. Солдатским чутьем я ощущал, что под пеньюаром у женщины больше ничего не одето, и мой взгляд с головой выдавал мои помыслы.
– Вам кого? – мягко и очень нежно спросила женщина, моргая длинными ресницами.
Я, буквально пожирая ее глазами, сглотнул слюну, с трудом прорвавшуюся через горло, и никак не мог оторвать глаз от этого случайного чуда жизни среди песочно-зеленой формы, серых зданий и вонючих кирзовых сапог.
– Мне… вот… старшему лейтенанту Анисимову… – мямлил я. – Он здесь живет?
– Здесь, – улыбнулась мне милой улыбкой офицерская жена. – Он спит. Я могу передать.
– Да, пожалуйста, – и я протянул ей тетради.
– Спасибо, – ответила женщина и вновь одарила меня белоснежной светящейся улыбкой.
– До свидания, – я еще стоял на пороге.
– Всего доброго, – мягко ответила она и, продолжая гипнотизировать меня глубиной своих глаз, неторопливо закрыла дверь.
Переведя дух, я начал спускаться. Если можно себе представить страшный, обгоревший лес, в самом центре которого рос аленький цветочек, то я видел это чудо минуту назад. "Наверное, Белоснежка,
Спящая Красавица и прочие прекрасные героини сказок писались с нее.
Как такая красота уживается среди этого маразма и хамства?" – думал я направляясь в полк. Навстречу мне шел Костин.
– Ты где витаешь? В облаках? Отнес? – налетел он на меня массой вопросов.
– Ага, – в полузабытье ответил я.
– Раз уж ты все равно в городке, пойдем ко мне, мне надо шкаф передвинуть, поможешь.
Использование грубой солдатской силы в мирных целях гражданской жизни офицерского корпуса являлось нормой в армии. Солдаты делали ремонт квартир офицерам, занимались с ними или их женами подготовкой к экзаменам в ВУЗы, чинили им машины и, конечно же, помогали с переездами или перестановкой мебели в квартире.
– Вот, Маша, я воина привел, – приветствовал с порога майор жену.
– Что переставлять нужно?
Переставлять было не много, и через десять минут я освободился.
– Вы кушать хотите? – по-матерински посмотрела на меня Маша.
– Да, обед ты уже пропустил, – посмотрел на командирские часы
Костин. – Садись.
Накормить солдата, который у тебя работал, считалось святым делом. Мало кто из офицеров или их жен пропускали эту традицию, после которой солдаты, конечно, не могли отказаться выполнить очередное задание, но делали тогда тяп-ляп, обязательно что-то роняя или даже разбивая. Причина была в солдатской почте – устном изложении того, как офицере-хапуге зажилил бутерброд работающему на него солдату. К такому начальнику никто ходить не любил и только требования старшего по званию могли заставить солдата выполнять свой воинский долг в виде мелкой помощи. Но, в основном, работа на старшего пользовалась популярностью среди срочников благодаря возможности усиленного домашнего питания. Мой вид худющего вояки вызывал жалость, и жена начштаба налила мне полную тарелку домашнего борща, сдобрив его хорошей ложкой сметаны. Домашние котлеты и жареная картошка были на второе.