Страница:
Харшоу посмотрел на Джилл. Ее лицо было безмятежно, и Харшоу подумал, что это профессиональное. Он торжественно произнес:
– Я разделю тебя с Джилл, – и добавил: – Однако, мне кажется, никому из нас не стоит в ближайшее время идти на мясо. Сейчас я покажу тебе оружие. Ты должен ждать моего сигнала, а потом будь осторожен, потому что я еще не готов дематериализоваться. Мне еще очень много нужно сделать.
– Я буду осторожен, брат.
– Отлично. – Харшоу открыл ящик стола. – Смотри, Майк. Видишь пистолет? Я беру его в руку. Ничего не делай, пока я не скажу.
Харшоу вынул из ящика пистолет. Такие носили полицейские полвека назад.
– Приготовься, Майк! Давай! – Харшоу прицелился в Смита.
Рука Харшоу оказалась пустой. Джабл почувствовал, что его трясет, и решил прекратить опыты.
– Великолепно! – сказал он. – Я и прицелиться не успел, а у тебя уже готово!
– Я счастлив. – Я тоже. Дюк, это попало на пленку?
– Да.
– Отлично. – Харшоу вздохнул. – Все, ребята, разбежались.
Энн попросила:
– Босс, расскажете мне потом, что засняли камеры?
– А ты сама не хочешь посмотреть?
– Что вы! Я не имею права смотреть фильм о том, чему была Свидетелем. Мне просто интересно, насколько верно я передала происходящее.
– О'кей!
Глава 13
Глава 14
– Я разделю тебя с Джилл, – и добавил: – Однако, мне кажется, никому из нас не стоит в ближайшее время идти на мясо. Сейчас я покажу тебе оружие. Ты должен ждать моего сигнала, а потом будь осторожен, потому что я еще не готов дематериализоваться. Мне еще очень много нужно сделать.
– Я буду осторожен, брат.
– Отлично. – Харшоу открыл ящик стола. – Смотри, Майк. Видишь пистолет? Я беру его в руку. Ничего не делай, пока я не скажу.
Харшоу вынул из ящика пистолет. Такие носили полицейские полвека назад.
– Приготовься, Майк! Давай! – Харшоу прицелился в Смита.
Рука Харшоу оказалась пустой. Джабл почувствовал, что его трясет, и решил прекратить опыты.
– Великолепно! – сказал он. – Я и прицелиться не успел, а у тебя уже готово!
– Я счастлив. – Я тоже. Дюк, это попало на пленку?
– Да.
– Отлично. – Харшоу вздохнул. – Все, ребята, разбежались.
Энн попросила:
– Босс, расскажете мне потом, что засняли камеры?
– А ты сама не хочешь посмотреть?
– Что вы! Я не имею права смотреть фильм о том, чему была Свидетелем. Мне просто интересно, насколько верно я передала происходящее.
– О'кей!
Глава 13
Все ушли. Харшоу стал давать распоряжения Дюку.
– Что ты такой кислый?
– Босс, когда этот вурдалак свалит отсюда?
– Вурдалак? Ах ты, деревенщина!
– Пусть деревенщина. Зато у нас в Канзасе людоедство не в чести. Пока он отсюда не свалит, я буду есть на кухне.
Харшоу произнес ледяным голосом:
– Что ж, Энн хватит пяти минут, чтобы выписать тебе расчет. На сборы тебе должно хватить десяти.
Дюк устанавливал проектор. Он отложил взятую было в руки кассету с пленкой и сказал:
– То, что я говорю, не значит, что я собираюсь уходить.
– Для меня значит.
– Почему, черт возьми? Я не первый раз ем на кухне!
– Дело в принципе. В моем доме никто не может отказываться есть за общим столом потому, что он не хочет сидеть рядом с кем-то из моих гостей. Я – представитель вымирающего племени джентльменов, а джентльмен, когда ему нужно, может быть тверже стали. Сейчас мне это нужно, и я заявляю, что не позволю невежественному и суеверному мужлану указывать мне, с кем мне сидеть за одним столом. Я делю свой хлеб с мытарями и грешниками, но не с фарисеями!
Дюк медленно произнес:
– Если бы вы были младше или я – старше, я бы вам этого не спустил.
– Пусть это тебя не останавливает. Я крепче, чем тебе кажется… На шум сбежится весь дом. Ты уверен, что справишься с Человеком с Марса?
– Да я его одной рукой в бараний рог согну!
– Возможно, если тебе удастся достать его рукой.
– Что?
– Ты видел: я целился в него из пистолета. Где этот пистолет? Найди его, а потом будешь говорить, кого ты собираешься гнуть в бараний рог. Только сначала разыщи мой пистолет.
Дюк отвернулся и стал налаживать проектор:
– Это ловкость рук. Прокрутим фильмы – сами увидите.
– Дюк, отойди от проектора, – сказал Харшоу. – Я лично его налажу, когда ты получишь расчет и уйдешь.
– Джабл, лучше не трогайте проектор. Вы всегда его ломаете.
– Отойди, я сказал!
– Но…
– Я его разобью к чертям, если захочу. Я не могу принимать услуги от человека, который уже не работает у меня!
– Я не увольнялся! Это вы меня выгнали – без всякой на то причины!
– Дюк, – Харшоу старался говорить спокойно, – сядь и выслушай меня. Позволь мне предостеречь тебя – или убирайся немедленно. Не задерживайся даже для того, чтобы собрать вещи. Ты можешь прекратить свое существование раньше, чем успеешь закончить сборы.
– Что это значит, черт возьми?
– Буквально то, что я сказал. Дюк, пойми, неважно, сам ли ты уволился или я тебя выгнал. Твоя работа здесь закончилась в ту самую секунду, когда ты объявил, что не станешь есть за моим столом. Думаю, что тебе будет также неприятно оказаться убитым в моем доме. Поэтому сядь, и мы подумаем, как этого избежать.
Дюк испуганно моргнул и сел. Харшоу продолжал:
– Ты приходишься Майку братом по воде?
– Что? Разумеется, нет. Как я понимаю, это ерунда.
– Ты не так много понимаешь, а это – не ерунда. – Харшоу сдвинул брови. – Дюк, я не хочу тебя выгонять. Ты держишь технику в порядке и избавляешь меня от возни с нею. Но я должен удалить тебя и других, кто не приходится Майку братом по воде, чтобы с вами ничего не случилось. Можно, конечно, взять с Майка обещание никого не трогать без моего разрешения. Но во всем этом мало определенности, а Майк имеет обыкновение истолковывать все не так. Представь, что ты или Ларри – тебя ведь не будет – толкнет Джилл в воду. Тогда он окажется там же, где сейчас мой пистолет, и я не успею сказать Майку, что Ларри не хотел Джилл ничего плохого. А жизнь Ларри не должна оборваться из-за моей неосторожности. Я согласен, что каждый виноват в своей смерти сам, но нельзя же давать ребенку в руки динамитную шашку.
– Босс, – медленно проговорил Дюк – вы преувеличиваете. Майк никого не обидит. А я против него ничего не имею, я просто не могу за едой слушать людоедские рассуждения. Он, конечно, дикий, но кроток, как ягненок. Он не способен никого обидеть.
– Ты уверен?
– Уверен.
– Хорошо. У тебя есть оружие. Я повторяю: Майк опасен. Охота на марсиан позволена в любой сезон. Бери пушку и выходи на него. За убийство тебя не посадят – могу гарантировать. Ну, давай! – Джабл… на самом деле вы ведь не хотите этого. – Не хочу. Потому что ты не можешь. Если бы попробовал, твой пистолет отправился бы вслед за моим. А если бы при этом ты напугал Майка и не дал ему сосредоточиться, то и сам бы туда отправился. Дюк, ты не понимаешь, с чем шутишь. Майк не кроток, как ягненок, но он и не дикарь. Это мы с тобой дикари… Ты держал дома змей?
– Гм… нет.
– А я в детстве держал. Однажды зимой во Флориде я поймал молодую змею. Я думал, что это кардинал. Ты их видел?
– Я не люблю змей.
– Еще один предрассудок. Большинство змей безопасны, очень полезны и красивы. За ними интересно наблюдать. Кардиналы – просто красавцы, красно-черно-желтые, гибкие. У них спокойный характер, с ними можно дружить. Мой новый друг меня, по-видимому, тоже любил. Я умел обращаться со змеями, знал, как их не пугать и не провоцировать на укус: укус даже неядовитой змеи удовольствия не доставляет. Детеныш кардинала был моим сокровищем. Я всюду с ним носился, всем показывал, держа его сзади за голову и позволяя ему обвиваться вокруг моего запястья. Как-то я показал свою коллекцию змей герпетологу зоопарка Тампа. Тот чуть не хлопнулся в обморок. Мой любимец не был кардиналом. Это была молодая коралловая змея – самая опасная в Северной Америке. Ты понимаешь, что я хочу сказать?
– Что опасно держать змею дома? Я это и сам кому угодно скажу.
– Ради святого Петра! У меня были анаконды и гремучие змеи, а я до сих пор жив. Ядовитая змея не более опасна, чем заряженное ружье; но и с тем, и с другим нужно уметь обращаться. Та змея была опасной, потому что я не знал, чего от нее ждать. И если бы по своему невежеству я повел бы себя с ней неосторожно, она бы убила меня с той же легкостью, с какой бы кот на ее месте оцарапал. Поэтому я и хочу объяснить тебе, как следует вести себя с Майком. На вид Майк – обычный молодой человек, физически несколько недоразвитый, неловкий, исключительно невежественный, но сообразительный и готовый учиться. Но если он почувствует к тебе недоверие, то станет гораздо опаснее коралловой змеи, особенно, если ему покажется, что ты угрожаешь кому-либо из его братьев. Например, Джилл или мне.
Харшоу покачал головой:
– Дюк, если бы ты не удержался от желания дать мне по морде и тебя в этот момент увидел бы Майк – ты умер бы раньше, чем осознал свою смерть, а я не успел бы остановить Майка. Потом Майк стал бы извиняться, что уничтожил пищу, то есть, твое мясо. Но он не чувствовал бы вины в том, что убил: ты сам навязал ему необходимость тебя убить. А кроме того, Майк считает, что тебе все равно, жив ты или нет. Он верит, что душа бессмертна.
– Я тоже в это верю. Но…
– Неужели? – устало сказал Джабл. – Никогда бы не подумал.
– Я действительно верю. Да, я не часто хожу в церковь, но меня воспитали в твердой вере.
– Ладно. Хотя мне всегда было непонятно, как Господь позволил своим созданиям разбить единую Веру на праведные и неправедные, и почему он так дилетантски управляет миром. Если ты действительно веришь в бессмертие души, я больше не волнуюсь по поводу того, что твои предрассудки доведут твое же тело до смерти. Что прикажешь с ним делать: похоронить или кремировать?
– Джабл, прошу, прекратите меня дразнить.
– Я тебя не дразню. Если ты утверждаешь, что коралловая змея – это безобидный кардинал, я не могу гарантировать тебе долгую жизнь. Любая твоя ошибка может стать последней. Я могу лишь обещать, что не позволю Майку съесть твое тело.
Дюк даже рот открыл. Потом заговорил – гневно, сбивчиво, путано.
Харшоу слушал, затем прервал:
– Ладно, остынь. Делай, что хочешь. Я хочу посмотреть фильм. А-а, чертова машина!
Джабл склонился к проектору:
– Не нужно так сильно. Вот так… – Дюк поправил то, что напутал Харшоу, и вставил кассету.
Вопрос о том, работает ли Дюк на Харшоу или нет, больше не поднимался. Проектор был настольный, рассчитанный на твердую видеозвуковую четырехмиллиметровую пленку. На экране происходили события, предшествовавшие исчезновению бутылки. Джабл увидел, как она летит ему в голову и исчезает в мгновение ока.
– Энн будет рада, когда узнает, что фильм подтвердил ее слова. Дюк, повтори в замедленном темпе.
– О'кей! – Дюк отмотал кассету назад и объявил: – Пускаю в десять раз медленнее.
Кадры были те же самые, а так как замедленный звук ничего не давал, то Дюк отключил его. Бутылка выпорхнула из рук Джилл, поплыла по направлению к голове Харшоу и пропала, но не сразу, а постепенно, становясь все меньше и меньше, пока не исчезла совсем.
– Дюк, можно еще медленнее?
– Секундочку. Что-то случилось со стереоэффектом.
– Что именно?
– Черт его знает. При просмотре с нормальной скоростью все было в порядке. А при замедлении получилось искажение стереоэффекта: бутылка летела от нас, а казалось, что она летит вбок. Это могло произойти из-за внезапного смещения оптических осей камеры. Но камеру я не трогал. Может быть, испорчена кассета?
– Бог с ним, Дюк. Поставь другую кассету.
– Точно. Угол зрения будет другим и мы все увидим, даже если эта кассета испорчена. – Дюк сменил кассету. – Первую часть пустим быстро, а конец замедлим?
– Годится.
Когда Джилл взяла бутылку в руки, Дюк замедлил просмотр. Бутылка двинулась по направлению к Харшоу. Дюк выругался.
– Со второй камерой тоже что-то не в порядке.
– Да?
– Камера была установлена под таким углом, что бутылка должна была вылететь из кадра вбок, а она полетела вглубь. Вы видели?
– Да.
– Но этого не может быть! Одна и та же неисправность сразу в обеих камерах?
– Что значит «не может быть», если это есть?! Интересно, если бы вместо камер стояли радары, что бы они показали?
– Откуда я знаю? Нужно перебрать камеры.
– Не нужно.
– То есть как?
– Дюк, камеры исправны. Скажи, что перпендикулярно всему остальному?
– Я плохо разгадываю шарады.
– Это не шарада. Я мог бы отослать тебя к мистеру Квадратусу из Планиметрик-Сити, но я тебя пожалею. Так что же перпендикулярно всему на свете? Ответ: два тела – бутылка и пистолет.
– Что-то вы темните, босс…
– Я никогда еще не выражался яснее. Вместо того, чтобы искать неисправности в камерах, которые не показали тебе ожидаемого, постарайся поверить увиденному. Давай посмотрим остальные фильмы.
Ничего нового для себя Харшоу из этих фильмов не почерпнул. Пепельница, висящая под потолком, не попала в кадр, было заснято лишь ее неторопливое возвращение. Изображение пистолета было очень маленьким, но, насколько Харшоу разобрал, пистолет исчез, не перемещаясь в пространстве. Наводя пистолет на Смита, Харшоу крепко держал оружие, поэтому результатом он остался доволен, если здесь уместно слово «доволен».
– Дюк, мне нужны копии.
Дюк поколебался:
– Я еще не уволен?
– Черт возьми! Нет, но с условием, что ты будешь есть за общим столом. Постарайся отложить свои предрассудки и слушай.
– Слушаю.
– Когда Майк просил позволения съесть мое старое жилистое мясо, он оказывал мне величайшую из известных ему почестей. Да, по единственному ЕГО закону, это – честь! Майк всосал это, если можно так выразиться, с молоком матери. Он оказывал мне величайшее доверие и просил о величайшем одолжении. Ему все равно, что думают об этом в Канзасе; он мерит жизнь теми мерками, которые ему преподали на Марсе.
– По мне лучше канзасские.
– По мне тоже. Но ни ты, ни я, ни Майк не вольны в выборе. Нельзя перечеркнуть то, чему тебя учили в детстве. Пойми, наконец, что ты, если бы тебя воспитывали марсиане, относился бы к съедению себе подобных так же, как Майк.
– Не думаю, Джабл. Конечно, Майку не повезло, он воспитывался не в цивилизованном обществе. Но здесь другое, здесь – проявление инстинкта.
– Сам ты инстинкт! Дерьмо!
– Но это же инстинкт! Я не всосал с молоком матери, что нельзя быть людоедом. Я сам знал, что это – грех, страшный грех. Меня от одной мысли об этом тошнит. Это – чистый инстинкт.
– Дюк, – простонал Джабл, – так не бывает: ты разбираешься в сложнейших механизмах и не имеешь ни малейшего представления о том, как работает твое сердце или желудок. Твоей матери не было нужды говорить: «Не ешь своих друзей, сынок, это нехорошо». Ты впитал это убеждение из нашей культуры, как, впрочем, и я. Все эти анекдоты о каннибалах и миссионерах, сказки, мультики, фильмы ужасов – разве это инстинкт? В древности каннибализм присутствовал во всех ветвях человеческой расы. И твои, и мои предки были каннибалами.
– Ваши, наверняка, были.
– Дюк, ты, кажется, говорил мне, что в твоих жилах есть доля индейской крови.
– Ну да, одна восьмая. А что?
– Это значит, что и среди твоих предков были каннибалы, и тебя от твоих предков-каннибалов отделяет более короткий промежуток, чем меня от моих, потому что…
– Ты старый, лысый…
– Тихо! Ритуальный каннибализм был широко распространен в племенах коренного населения Америки – читай историю. Кроме того, будучи североамериканцами, мы можем иметь прадеда-конголезца – вот вам, пожалуйста, еще людоед. Если даже мы чистейшие англосаксы (что маловероятно: смешанные браки были, есть и будут), то это значит, что мы произошли от европейских, а не африканских или индейских людоедов. Все цивилизации проходили ступень людоедства. Дюк, глупо противопоставлять практику десятка поколений извечному инстинкту, по которому тысячи людей жили тысячи лет.
– Я не могу с вами спорить, Джабл, вы выворачиваете все мои слова наизнанку. Я останусь при своем мнении. Пусть мы произошли от дикарей, но сами-то мы – цивилизованные люди. По крайней мере – я.
Джабл улыбнулся.
– Из чего следует, что я – нет. Что ж, сынок, несмотря на то, что мои условные рефлексы не дадут мне жевать твое филе, несмотря на укоренившийся во мне предрассудок против такой возможности, я считаю табу на каннибализм величайшим изобретением человечества… именно потому, что мы нецивилизованные люди.
– Что?
– Если бы у нас не было этого табу, настолько сильного, что ты считаешь его инстинктом, я бы насчитал не один десяток человек, которым нельзя доверять даже при нынешних ценах на мясо.
Дюк не сдержал улыбки.
– Я бы, к примеру, не рискнул бы пойти в гости к теще.
– А взять нашего южного соседа! Ты можешь поручиться, что мы не попали бы к нему в холодильник? А Майку я доверяю, потому что он – цивилизованный человек.
– Что?
– Ну, не цивилизованный человек, а цивилизованный марсианин, если тебе так понятнее. Я много говорил с Майком и знаю, что марсиане не жрут друг друга, как пауки. Они съедают тела своих умерших, которые мы обычно сжигаем или закапываем в землю. Это формализованный и глубоко религиозный обычай. Марсианина никогда не рубят на мясо против его воли. У марсиан нет понятия «убить». Житель Марса умирает тогда, когда он сам этого хочет, и когда его друзья и души умерших предков позволяют ему это сделать. Решив умереть, марсианин умирает так же легко, как мы с тобой закрываем глаза. Ему не нужны ни насилие, ни болезнь, ни лишнее снотворное. Вот он жив и здоров, а через секунду превращается в дух. Тогда его друзья съедают то, в чем он более не испытывает потребности, познавая его и воздавая честь его достоинствам. Дух присутствует при этом. Это своего рода обряд конфирмации, после которого дух приобретает статус Старшего Брата; как я это понимаю, – старейшины.
Дюк скорчил гримасу:
– Боже, какой пещерный обычай!
– Для Майка – это торжественная и даже радостная религиозная церемония.
Дюк фыркнул:
– Джабл, неужели вы верите в эти сказки? Это же людоедство плюс дичайшее суеверие.
– Я бы не рубил сплеча. Конечно, идею о Старших Братьях трудновато переварить, но Майк говорит об этом так, как мы говорим о дожде, прошедшем в последнюю среду. Кстати, к какой церкви ты принадлежишь?
Дюк ответил.
Джабл продолжал:
– Я так и думал. В Канзасе – это самое распространенное религиозное течение. Скажи, что ты чувствуешь, когда участвуешь в акте каннибализма, допущенном и освященном христианской церковью?
– Что вы имеете в виду? – Дюк вытаращил глаза.
Джабл торжествующе выпрямился:
– Ты был членом общины или только посещал воскресную школу?
– Я был членом общины. Я и сейчас им остался, хотя редко хожу в церковь.
– Я подумал, что, возможно, тебя к причастию не допускали… Но ты понял, что я имею в виду, если сразу перестал соображать. – Джабл поднялся. – Дюк, я не стану обсуждать разницу между ритуалами. Не буду тратить время и на то, чтобы тебя перевоспитывать. Говори: уходишь? Если да, то я тебя провожу. Если нет – будь любезен сидеть с нами, каннибалами, за одним столом.
Дюк, нахмурившись, подумал.
– Пожалуй, остаюсь.
– Помни: я ни за что не отвечаю. Ты просмотрел фильмы. Если у тебя не совсем пустая голова, ты должен понимать, насколько опасным может быть наш человек-марсианин.
– Я не так глуп, как вам кажется, Джабл. И не позволю Майку выжить меня отсюда.
Помолчав, Дюк добавил:
– Вы говорите, он опасен. Хорошо, я не буду его заводить. Он мне даже нравится.
– Все же ты недооцениваешь его, Дюк. Если ты испытываешь к нему дружеские чувства, лучшее, что ты можешь сделать, – это предложить ему стакан воды. Понимаешь? Стать его братом по воде.
– М-м-м… я подумаю.
– Помни, Дюк, все должно быть честно. Если Майк примет от тебя воду, значит он доверяет тебе и будет полностью доверять всегда. Поэтому, если ты не готов верить ему и защищать его во всех ситуациях, лучше не пей с ним воду. Здесь – или все, или ничего.
– Я понимаю. Потому и сказал, что подумаю.
– О'кей. Только не тяни: может быть поздно. Мне кажется, что очень скоро дела примут серьезный оборот.
– Что ты такой кислый?
– Босс, когда этот вурдалак свалит отсюда?
– Вурдалак? Ах ты, деревенщина!
– Пусть деревенщина. Зато у нас в Канзасе людоедство не в чести. Пока он отсюда не свалит, я буду есть на кухне.
Харшоу произнес ледяным голосом:
– Что ж, Энн хватит пяти минут, чтобы выписать тебе расчет. На сборы тебе должно хватить десяти.
Дюк устанавливал проектор. Он отложил взятую было в руки кассету с пленкой и сказал:
– То, что я говорю, не значит, что я собираюсь уходить.
– Для меня значит.
– Почему, черт возьми? Я не первый раз ем на кухне!
– Дело в принципе. В моем доме никто не может отказываться есть за общим столом потому, что он не хочет сидеть рядом с кем-то из моих гостей. Я – представитель вымирающего племени джентльменов, а джентльмен, когда ему нужно, может быть тверже стали. Сейчас мне это нужно, и я заявляю, что не позволю невежественному и суеверному мужлану указывать мне, с кем мне сидеть за одним столом. Я делю свой хлеб с мытарями и грешниками, но не с фарисеями!
Дюк медленно произнес:
– Если бы вы были младше или я – старше, я бы вам этого не спустил.
– Пусть это тебя не останавливает. Я крепче, чем тебе кажется… На шум сбежится весь дом. Ты уверен, что справишься с Человеком с Марса?
– Да я его одной рукой в бараний рог согну!
– Возможно, если тебе удастся достать его рукой.
– Что?
– Ты видел: я целился в него из пистолета. Где этот пистолет? Найди его, а потом будешь говорить, кого ты собираешься гнуть в бараний рог. Только сначала разыщи мой пистолет.
Дюк отвернулся и стал налаживать проектор:
– Это ловкость рук. Прокрутим фильмы – сами увидите.
– Дюк, отойди от проектора, – сказал Харшоу. – Я лично его налажу, когда ты получишь расчет и уйдешь.
– Джабл, лучше не трогайте проектор. Вы всегда его ломаете.
– Отойди, я сказал!
– Но…
– Я его разобью к чертям, если захочу. Я не могу принимать услуги от человека, который уже не работает у меня!
– Я не увольнялся! Это вы меня выгнали – без всякой на то причины!
– Дюк, – Харшоу старался говорить спокойно, – сядь и выслушай меня. Позволь мне предостеречь тебя – или убирайся немедленно. Не задерживайся даже для того, чтобы собрать вещи. Ты можешь прекратить свое существование раньше, чем успеешь закончить сборы.
– Что это значит, черт возьми?
– Буквально то, что я сказал. Дюк, пойми, неважно, сам ли ты уволился или я тебя выгнал. Твоя работа здесь закончилась в ту самую секунду, когда ты объявил, что не станешь есть за моим столом. Думаю, что тебе будет также неприятно оказаться убитым в моем доме. Поэтому сядь, и мы подумаем, как этого избежать.
Дюк испуганно моргнул и сел. Харшоу продолжал:
– Ты приходишься Майку братом по воде?
– Что? Разумеется, нет. Как я понимаю, это ерунда.
– Ты не так много понимаешь, а это – не ерунда. – Харшоу сдвинул брови. – Дюк, я не хочу тебя выгонять. Ты держишь технику в порядке и избавляешь меня от возни с нею. Но я должен удалить тебя и других, кто не приходится Майку братом по воде, чтобы с вами ничего не случилось. Можно, конечно, взять с Майка обещание никого не трогать без моего разрешения. Но во всем этом мало определенности, а Майк имеет обыкновение истолковывать все не так. Представь, что ты или Ларри – тебя ведь не будет – толкнет Джилл в воду. Тогда он окажется там же, где сейчас мой пистолет, и я не успею сказать Майку, что Ларри не хотел Джилл ничего плохого. А жизнь Ларри не должна оборваться из-за моей неосторожности. Я согласен, что каждый виноват в своей смерти сам, но нельзя же давать ребенку в руки динамитную шашку.
– Босс, – медленно проговорил Дюк – вы преувеличиваете. Майк никого не обидит. А я против него ничего не имею, я просто не могу за едой слушать людоедские рассуждения. Он, конечно, дикий, но кроток, как ягненок. Он не способен никого обидеть.
– Ты уверен?
– Уверен.
– Хорошо. У тебя есть оружие. Я повторяю: Майк опасен. Охота на марсиан позволена в любой сезон. Бери пушку и выходи на него. За убийство тебя не посадят – могу гарантировать. Ну, давай! – Джабл… на самом деле вы ведь не хотите этого. – Не хочу. Потому что ты не можешь. Если бы попробовал, твой пистолет отправился бы вслед за моим. А если бы при этом ты напугал Майка и не дал ему сосредоточиться, то и сам бы туда отправился. Дюк, ты не понимаешь, с чем шутишь. Майк не кроток, как ягненок, но он и не дикарь. Это мы с тобой дикари… Ты держал дома змей?
– Гм… нет.
– А я в детстве держал. Однажды зимой во Флориде я поймал молодую змею. Я думал, что это кардинал. Ты их видел?
– Я не люблю змей.
– Еще один предрассудок. Большинство змей безопасны, очень полезны и красивы. За ними интересно наблюдать. Кардиналы – просто красавцы, красно-черно-желтые, гибкие. У них спокойный характер, с ними можно дружить. Мой новый друг меня, по-видимому, тоже любил. Я умел обращаться со змеями, знал, как их не пугать и не провоцировать на укус: укус даже неядовитой змеи удовольствия не доставляет. Детеныш кардинала был моим сокровищем. Я всюду с ним носился, всем показывал, держа его сзади за голову и позволяя ему обвиваться вокруг моего запястья. Как-то я показал свою коллекцию змей герпетологу зоопарка Тампа. Тот чуть не хлопнулся в обморок. Мой любимец не был кардиналом. Это была молодая коралловая змея – самая опасная в Северной Америке. Ты понимаешь, что я хочу сказать?
– Что опасно держать змею дома? Я это и сам кому угодно скажу.
– Ради святого Петра! У меня были анаконды и гремучие змеи, а я до сих пор жив. Ядовитая змея не более опасна, чем заряженное ружье; но и с тем, и с другим нужно уметь обращаться. Та змея была опасной, потому что я не знал, чего от нее ждать. И если бы по своему невежеству я повел бы себя с ней неосторожно, она бы убила меня с той же легкостью, с какой бы кот на ее месте оцарапал. Поэтому я и хочу объяснить тебе, как следует вести себя с Майком. На вид Майк – обычный молодой человек, физически несколько недоразвитый, неловкий, исключительно невежественный, но сообразительный и готовый учиться. Но если он почувствует к тебе недоверие, то станет гораздо опаснее коралловой змеи, особенно, если ему покажется, что ты угрожаешь кому-либо из его братьев. Например, Джилл или мне.
Харшоу покачал головой:
– Дюк, если бы ты не удержался от желания дать мне по морде и тебя в этот момент увидел бы Майк – ты умер бы раньше, чем осознал свою смерть, а я не успел бы остановить Майка. Потом Майк стал бы извиняться, что уничтожил пищу, то есть, твое мясо. Но он не чувствовал бы вины в том, что убил: ты сам навязал ему необходимость тебя убить. А кроме того, Майк считает, что тебе все равно, жив ты или нет. Он верит, что душа бессмертна.
– Я тоже в это верю. Но…
– Неужели? – устало сказал Джабл. – Никогда бы не подумал.
– Я действительно верю. Да, я не часто хожу в церковь, но меня воспитали в твердой вере.
– Ладно. Хотя мне всегда было непонятно, как Господь позволил своим созданиям разбить единую Веру на праведные и неправедные, и почему он так дилетантски управляет миром. Если ты действительно веришь в бессмертие души, я больше не волнуюсь по поводу того, что твои предрассудки доведут твое же тело до смерти. Что прикажешь с ним делать: похоронить или кремировать?
– Джабл, прошу, прекратите меня дразнить.
– Я тебя не дразню. Если ты утверждаешь, что коралловая змея – это безобидный кардинал, я не могу гарантировать тебе долгую жизнь. Любая твоя ошибка может стать последней. Я могу лишь обещать, что не позволю Майку съесть твое тело.
Дюк даже рот открыл. Потом заговорил – гневно, сбивчиво, путано.
Харшоу слушал, затем прервал:
– Ладно, остынь. Делай, что хочешь. Я хочу посмотреть фильм. А-а, чертова машина!
Джабл склонился к проектору:
– Не нужно так сильно. Вот так… – Дюк поправил то, что напутал Харшоу, и вставил кассету.
Вопрос о том, работает ли Дюк на Харшоу или нет, больше не поднимался. Проектор был настольный, рассчитанный на твердую видеозвуковую четырехмиллиметровую пленку. На экране происходили события, предшествовавшие исчезновению бутылки. Джабл увидел, как она летит ему в голову и исчезает в мгновение ока.
– Энн будет рада, когда узнает, что фильм подтвердил ее слова. Дюк, повтори в замедленном темпе.
– О'кей! – Дюк отмотал кассету назад и объявил: – Пускаю в десять раз медленнее.
Кадры были те же самые, а так как замедленный звук ничего не давал, то Дюк отключил его. Бутылка выпорхнула из рук Джилл, поплыла по направлению к голове Харшоу и пропала, но не сразу, а постепенно, становясь все меньше и меньше, пока не исчезла совсем.
– Дюк, можно еще медленнее?
– Секундочку. Что-то случилось со стереоэффектом.
– Что именно?
– Черт его знает. При просмотре с нормальной скоростью все было в порядке. А при замедлении получилось искажение стереоэффекта: бутылка летела от нас, а казалось, что она летит вбок. Это могло произойти из-за внезапного смещения оптических осей камеры. Но камеру я не трогал. Может быть, испорчена кассета?
– Бог с ним, Дюк. Поставь другую кассету.
– Точно. Угол зрения будет другим и мы все увидим, даже если эта кассета испорчена. – Дюк сменил кассету. – Первую часть пустим быстро, а конец замедлим?
– Годится.
Когда Джилл взяла бутылку в руки, Дюк замедлил просмотр. Бутылка двинулась по направлению к Харшоу. Дюк выругался.
– Со второй камерой тоже что-то не в порядке.
– Да?
– Камера была установлена под таким углом, что бутылка должна была вылететь из кадра вбок, а она полетела вглубь. Вы видели?
– Да.
– Но этого не может быть! Одна и та же неисправность сразу в обеих камерах?
– Что значит «не может быть», если это есть?! Интересно, если бы вместо камер стояли радары, что бы они показали?
– Откуда я знаю? Нужно перебрать камеры.
– Не нужно.
– То есть как?
– Дюк, камеры исправны. Скажи, что перпендикулярно всему остальному?
– Я плохо разгадываю шарады.
– Это не шарада. Я мог бы отослать тебя к мистеру Квадратусу из Планиметрик-Сити, но я тебя пожалею. Так что же перпендикулярно всему на свете? Ответ: два тела – бутылка и пистолет.
– Что-то вы темните, босс…
– Я никогда еще не выражался яснее. Вместо того, чтобы искать неисправности в камерах, которые не показали тебе ожидаемого, постарайся поверить увиденному. Давай посмотрим остальные фильмы.
Ничего нового для себя Харшоу из этих фильмов не почерпнул. Пепельница, висящая под потолком, не попала в кадр, было заснято лишь ее неторопливое возвращение. Изображение пистолета было очень маленьким, но, насколько Харшоу разобрал, пистолет исчез, не перемещаясь в пространстве. Наводя пистолет на Смита, Харшоу крепко держал оружие, поэтому результатом он остался доволен, если здесь уместно слово «доволен».
– Дюк, мне нужны копии.
Дюк поколебался:
– Я еще не уволен?
– Черт возьми! Нет, но с условием, что ты будешь есть за общим столом. Постарайся отложить свои предрассудки и слушай.
– Слушаю.
– Когда Майк просил позволения съесть мое старое жилистое мясо, он оказывал мне величайшую из известных ему почестей. Да, по единственному ЕГО закону, это – честь! Майк всосал это, если можно так выразиться, с молоком матери. Он оказывал мне величайшее доверие и просил о величайшем одолжении. Ему все равно, что думают об этом в Канзасе; он мерит жизнь теми мерками, которые ему преподали на Марсе.
– По мне лучше канзасские.
– По мне тоже. Но ни ты, ни я, ни Майк не вольны в выборе. Нельзя перечеркнуть то, чему тебя учили в детстве. Пойми, наконец, что ты, если бы тебя воспитывали марсиане, относился бы к съедению себе подобных так же, как Майк.
– Не думаю, Джабл. Конечно, Майку не повезло, он воспитывался не в цивилизованном обществе. Но здесь другое, здесь – проявление инстинкта.
– Сам ты инстинкт! Дерьмо!
– Но это же инстинкт! Я не всосал с молоком матери, что нельзя быть людоедом. Я сам знал, что это – грех, страшный грех. Меня от одной мысли об этом тошнит. Это – чистый инстинкт.
– Дюк, – простонал Джабл, – так не бывает: ты разбираешься в сложнейших механизмах и не имеешь ни малейшего представления о том, как работает твое сердце или желудок. Твоей матери не было нужды говорить: «Не ешь своих друзей, сынок, это нехорошо». Ты впитал это убеждение из нашей культуры, как, впрочем, и я. Все эти анекдоты о каннибалах и миссионерах, сказки, мультики, фильмы ужасов – разве это инстинкт? В древности каннибализм присутствовал во всех ветвях человеческой расы. И твои, и мои предки были каннибалами.
– Ваши, наверняка, были.
– Дюк, ты, кажется, говорил мне, что в твоих жилах есть доля индейской крови.
– Ну да, одна восьмая. А что?
– Это значит, что и среди твоих предков были каннибалы, и тебя от твоих предков-каннибалов отделяет более короткий промежуток, чем меня от моих, потому что…
– Ты старый, лысый…
– Тихо! Ритуальный каннибализм был широко распространен в племенах коренного населения Америки – читай историю. Кроме того, будучи североамериканцами, мы можем иметь прадеда-конголезца – вот вам, пожалуйста, еще людоед. Если даже мы чистейшие англосаксы (что маловероятно: смешанные браки были, есть и будут), то это значит, что мы произошли от европейских, а не африканских или индейских людоедов. Все цивилизации проходили ступень людоедства. Дюк, глупо противопоставлять практику десятка поколений извечному инстинкту, по которому тысячи людей жили тысячи лет.
– Я не могу с вами спорить, Джабл, вы выворачиваете все мои слова наизнанку. Я останусь при своем мнении. Пусть мы произошли от дикарей, но сами-то мы – цивилизованные люди. По крайней мере – я.
Джабл улыбнулся.
– Из чего следует, что я – нет. Что ж, сынок, несмотря на то, что мои условные рефлексы не дадут мне жевать твое филе, несмотря на укоренившийся во мне предрассудок против такой возможности, я считаю табу на каннибализм величайшим изобретением человечества… именно потому, что мы нецивилизованные люди.
– Что?
– Если бы у нас не было этого табу, настолько сильного, что ты считаешь его инстинктом, я бы насчитал не один десяток человек, которым нельзя доверять даже при нынешних ценах на мясо.
Дюк не сдержал улыбки.
– Я бы, к примеру, не рискнул бы пойти в гости к теще.
– А взять нашего южного соседа! Ты можешь поручиться, что мы не попали бы к нему в холодильник? А Майку я доверяю, потому что он – цивилизованный человек.
– Что?
– Ну, не цивилизованный человек, а цивилизованный марсианин, если тебе так понятнее. Я много говорил с Майком и знаю, что марсиане не жрут друг друга, как пауки. Они съедают тела своих умерших, которые мы обычно сжигаем или закапываем в землю. Это формализованный и глубоко религиозный обычай. Марсианина никогда не рубят на мясо против его воли. У марсиан нет понятия «убить». Житель Марса умирает тогда, когда он сам этого хочет, и когда его друзья и души умерших предков позволяют ему это сделать. Решив умереть, марсианин умирает так же легко, как мы с тобой закрываем глаза. Ему не нужны ни насилие, ни болезнь, ни лишнее снотворное. Вот он жив и здоров, а через секунду превращается в дух. Тогда его друзья съедают то, в чем он более не испытывает потребности, познавая его и воздавая честь его достоинствам. Дух присутствует при этом. Это своего рода обряд конфирмации, после которого дух приобретает статус Старшего Брата; как я это понимаю, – старейшины.
Дюк скорчил гримасу:
– Боже, какой пещерный обычай!
– Для Майка – это торжественная и даже радостная религиозная церемония.
Дюк фыркнул:
– Джабл, неужели вы верите в эти сказки? Это же людоедство плюс дичайшее суеверие.
– Я бы не рубил сплеча. Конечно, идею о Старших Братьях трудновато переварить, но Майк говорит об этом так, как мы говорим о дожде, прошедшем в последнюю среду. Кстати, к какой церкви ты принадлежишь?
Дюк ответил.
Джабл продолжал:
– Я так и думал. В Канзасе – это самое распространенное религиозное течение. Скажи, что ты чувствуешь, когда участвуешь в акте каннибализма, допущенном и освященном христианской церковью?
– Что вы имеете в виду? – Дюк вытаращил глаза.
Джабл торжествующе выпрямился:
– Ты был членом общины или только посещал воскресную школу?
– Я был членом общины. Я и сейчас им остался, хотя редко хожу в церковь.
– Я подумал, что, возможно, тебя к причастию не допускали… Но ты понял, что я имею в виду, если сразу перестал соображать. – Джабл поднялся. – Дюк, я не стану обсуждать разницу между ритуалами. Не буду тратить время и на то, чтобы тебя перевоспитывать. Говори: уходишь? Если да, то я тебя провожу. Если нет – будь любезен сидеть с нами, каннибалами, за одним столом.
Дюк, нахмурившись, подумал.
– Пожалуй, остаюсь.
– Помни: я ни за что не отвечаю. Ты просмотрел фильмы. Если у тебя не совсем пустая голова, ты должен понимать, насколько опасным может быть наш человек-марсианин.
– Я не так глуп, как вам кажется, Джабл. И не позволю Майку выжить меня отсюда.
Помолчав, Дюк добавил:
– Вы говорите, он опасен. Хорошо, я не буду его заводить. Он мне даже нравится.
– Все же ты недооцениваешь его, Дюк. Если ты испытываешь к нему дружеские чувства, лучшее, что ты можешь сделать, – это предложить ему стакан воды. Понимаешь? Стать его братом по воде.
– М-м-м… я подумаю.
– Помни, Дюк, все должно быть честно. Если Майк примет от тебя воду, значит он доверяет тебе и будет полностью доверять всегда. Поэтому, если ты не готов верить ему и защищать его во всех ситуациях, лучше не пей с ним воду. Здесь – или все, или ничего.
– Я понимаю. Потому и сказал, что подумаю.
– О'кей. Только не тяни: может быть поздно. Мне кажется, что очень скоро дела примут серьезный оборот.
Глава 14
Если верить Лемюэлю Гулливеру, то в Лапуте ни одна сколько-нибудь важная персона не могла ни с кем беседовать без помощи клименола (по-английски – хлопуши), задача которого состояла в том, чтобы хлопать по ушам или губам хозяина всякий раз, когда, по мнению слуги, хозяин хотел что-то сказать или услышать. С лапутянином-аристократом нельзя было поговорить без согласия его слуги-клименола.
Жители Марса не были знакомы с такой системой. Марсианские Старшие Братья испытывали в хлопушах такую же необходимость, как рыбы в зонтиках. Материальные марсиане могли бы держать хлопуш, но это противоречило стилю их жизни. Если марсианину требовалось несколько минут или лет на созерцание, он тратил именно столько, сколько ему было необходимо. Если в это время с ним хотел поговорить друг, то другу приходилось ждать. Впереди вечность – куда торопиться? У марсиан не существовало понятия «торопиться». Скорость, одновременность, ускорение и другие абстракции использовались в марсианской философии, но не в повседневной жизни.
И наоборот, поспешность человеческого существования не диктовалась рассчитанной по формуле потребностью во времени, а вытекала из сексуальной биполярности человеческого рода. На планете Земля постепенно развивалась система хлопушества. Было время, когда правители устраивали открытые приемы, во время которых подданные могли войти к королю без посредников. Остатки этого обычая сохранялись вплоть до двадцатого столетия. Умные градоначальники держали двери открытыми для последней ресторанной певички. Что-то подобное было зафиксировано в Первой и Одиннадцатой поправках к Конституции Соединенных Штатов, впоследствии поглощенных законами Всемирной Федерации.
Ко времени полета «Чемпиона» на Марс возможность прямого контакта с правителем (независимо от формы правления) окончательно отмерла. О ранге правителя можно было судить по количеству клименолов, ограждающих его от подданных. Клименолы назывались адъютантами, референтами, личными секретарями, пресс-секретарями, агентами по связям с общественностью – но все они были клименолами, потому что каждый из них по своему усмотрению устанавливал или обрывал контакт хозяина с внешним миром. Кроме официально назначенных хлопуш, существовали неофициальные, самозваные, использующие для хлопания личные отношения с Большим Человеком. Они назывались компаньонами по гольфу, лоббистами, важными государственными деятелями, родственниками. Эти неофициальные хлопуши, в свою очередь, окружали себя сетью официальных (уже вторичных) хлопуш и становились такими же недоступными, как сам Большой Человек. Вслед за вторичными официальными хлопушами вокруг первичных неофициальных хлопуш собирались вторичные неофициальные. Пробиться сквозь сложные, переплетающиеся сети хлопуш к более или менее значительному человеку было практически невозможно.
Доктор Джабл Харшоу, шутник-профессионал, диверсант-любитель и, наконец, сознательный бездельник, подобно марсианам, никогда не спешил. Сознавая, что жизнь коротка, и – в отличие от марсиан и канзасцев, – не веря в бессмертие души, он стремился каждое бесценное мгновение жизни прожить как вечность, без страха, без надежды, со смаком истинного сибарита. Для этого ему требовалось жилище, более вместительное, чем бочка Диогена, но менее просторное, чем дворец Кубла-хана. В собственности Харшоу было несколько акров земли, охраняемых электрическим забором, и дом из полутора десятков комнат со всеми удобствами и секретарями-домоправительницами. Харшоу прилагал необходимый минимум усилий, чтобы поддерживать в порядке дом и платить работникам (легче быть богатым, чем бедным), а в остальном жил в ленивой роскоши, делая только то, что ему было приятно.
Он чрезвычайно огорчался, когда обстоятельства вынуждали его спешить; в такие моменты он всегда бывал недоволен собой.
В тот день ему нужно было поговорить с Первым Министром планеты. Он знал, что система хлопуш не даст ему такой возможности. Сам Харшоу считал ниже своего достоинства окружать себя приличествующими его положению клименолами. Он лично отвечал на телефонные звонки, почти каждый из которых давал ему возможность кому-нибудь нагрубить за то, что звонящий без видимой причины (причины в понимании Харшоу) нарушал его уединение. Харшоу знал, что во Дворце Министров так не заведено и Генеральный Секретарь сам не отвечает на звонки. Но у Харшоу был многолетний опыт использования человеческих привычек в своих интересах, и после завтрака он бодро приступил к делу.
Его имя позволило ему пробиться сквозь первые ряды хлопуш. Он был достаточно важной персоной, чтобы его не отключали. Харшоу перебрасывали от одного секретаря к другому и, наконец, соединили с вежливым молодым человеком, который, казалось, готов был выслушать все, что скажет ему Харшоу, но никак не хотел соединять с Генеральным Секретарем.
Харшоу понимал, что легко может спровоцировать эту компанию на действия, стоит лишь сказать, что Человек с Марса живет у него. Но он не был уверен в том, что конечный результат в этом случае будет удовлетворительным. Харшоу предвидел также, что упоминание о Смите лишит его всяких шансов добраться до Дугласа, а действовать начнут подчиненные Генерального Секретаря. Это было нежелательно. Ставкой в начатой Джаблом игре являлась жизнь Бена Кэкстона, поэтому рисковать было нельзя.
В конце концов терпение Харшоу иссякло.
– Молодой человек, если мое дело не в вашей компетенции, позовите к телефону кого-нибудь более компетентного! Соедините меня с мистером Берквистом!
Улыбка мгновенно испарилась с лица чиновника, и Харшоу злорадно подумал, что, наконец, сумел уколоть эту лису. Он продолжал напирать:
– Не сидите, как пришитый! Вызовите по внутреннему телефону Джила Берквиста и скажите ему, что на связи его ждет Джабл Харшоу.
Чиновник произнес деревянным голосом:
– Мистера Берквиста здесь нет.
– Значит найдите его. Если вы лично не знаете Джилберта Берквиста, спросите вашего начальника, кто это такой и где его найти! Он личный помощник Генерального Секретаря. Если вы работаете во Дворце, вы должны были его видеть. Тридцать пять лет, шесть футов ростом, сто восемьдесят фунтов весом, волосы светлые, на макушке редкие, все время улыбается, зубы отличные. Если вы боитесь к нему обратиться, попросите вашего шефа. Довольно грызть ногти, действуйте!
Жители Марса не были знакомы с такой системой. Марсианские Старшие Братья испытывали в хлопушах такую же необходимость, как рыбы в зонтиках. Материальные марсиане могли бы держать хлопуш, но это противоречило стилю их жизни. Если марсианину требовалось несколько минут или лет на созерцание, он тратил именно столько, сколько ему было необходимо. Если в это время с ним хотел поговорить друг, то другу приходилось ждать. Впереди вечность – куда торопиться? У марсиан не существовало понятия «торопиться». Скорость, одновременность, ускорение и другие абстракции использовались в марсианской философии, но не в повседневной жизни.
И наоборот, поспешность человеческого существования не диктовалась рассчитанной по формуле потребностью во времени, а вытекала из сексуальной биполярности человеческого рода. На планете Земля постепенно развивалась система хлопушества. Было время, когда правители устраивали открытые приемы, во время которых подданные могли войти к королю без посредников. Остатки этого обычая сохранялись вплоть до двадцатого столетия. Умные градоначальники держали двери открытыми для последней ресторанной певички. Что-то подобное было зафиксировано в Первой и Одиннадцатой поправках к Конституции Соединенных Штатов, впоследствии поглощенных законами Всемирной Федерации.
Ко времени полета «Чемпиона» на Марс возможность прямого контакта с правителем (независимо от формы правления) окончательно отмерла. О ранге правителя можно было судить по количеству клименолов, ограждающих его от подданных. Клименолы назывались адъютантами, референтами, личными секретарями, пресс-секретарями, агентами по связям с общественностью – но все они были клименолами, потому что каждый из них по своему усмотрению устанавливал или обрывал контакт хозяина с внешним миром. Кроме официально назначенных хлопуш, существовали неофициальные, самозваные, использующие для хлопания личные отношения с Большим Человеком. Они назывались компаньонами по гольфу, лоббистами, важными государственными деятелями, родственниками. Эти неофициальные хлопуши, в свою очередь, окружали себя сетью официальных (уже вторичных) хлопуш и становились такими же недоступными, как сам Большой Человек. Вслед за вторичными официальными хлопушами вокруг первичных неофициальных хлопуш собирались вторичные неофициальные. Пробиться сквозь сложные, переплетающиеся сети хлопуш к более или менее значительному человеку было практически невозможно.
***
Доктор Джабл Харшоу, шутник-профессионал, диверсант-любитель и, наконец, сознательный бездельник, подобно марсианам, никогда не спешил. Сознавая, что жизнь коротка, и – в отличие от марсиан и канзасцев, – не веря в бессмертие души, он стремился каждое бесценное мгновение жизни прожить как вечность, без страха, без надежды, со смаком истинного сибарита. Для этого ему требовалось жилище, более вместительное, чем бочка Диогена, но менее просторное, чем дворец Кубла-хана. В собственности Харшоу было несколько акров земли, охраняемых электрическим забором, и дом из полутора десятков комнат со всеми удобствами и секретарями-домоправительницами. Харшоу прилагал необходимый минимум усилий, чтобы поддерживать в порядке дом и платить работникам (легче быть богатым, чем бедным), а в остальном жил в ленивой роскоши, делая только то, что ему было приятно.
Он чрезвычайно огорчался, когда обстоятельства вынуждали его спешить; в такие моменты он всегда бывал недоволен собой.
В тот день ему нужно было поговорить с Первым Министром планеты. Он знал, что система хлопуш не даст ему такой возможности. Сам Харшоу считал ниже своего достоинства окружать себя приличествующими его положению клименолами. Он лично отвечал на телефонные звонки, почти каждый из которых давал ему возможность кому-нибудь нагрубить за то, что звонящий без видимой причины (причины в понимании Харшоу) нарушал его уединение. Харшоу знал, что во Дворце Министров так не заведено и Генеральный Секретарь сам не отвечает на звонки. Но у Харшоу был многолетний опыт использования человеческих привычек в своих интересах, и после завтрака он бодро приступил к делу.
Его имя позволило ему пробиться сквозь первые ряды хлопуш. Он был достаточно важной персоной, чтобы его не отключали. Харшоу перебрасывали от одного секретаря к другому и, наконец, соединили с вежливым молодым человеком, который, казалось, готов был выслушать все, что скажет ему Харшоу, но никак не хотел соединять с Генеральным Секретарем.
Харшоу понимал, что легко может спровоцировать эту компанию на действия, стоит лишь сказать, что Человек с Марса живет у него. Но он не был уверен в том, что конечный результат в этом случае будет удовлетворительным. Харшоу предвидел также, что упоминание о Смите лишит его всяких шансов добраться до Дугласа, а действовать начнут подчиненные Генерального Секретаря. Это было нежелательно. Ставкой в начатой Джаблом игре являлась жизнь Бена Кэкстона, поэтому рисковать было нельзя.
В конце концов терпение Харшоу иссякло.
– Молодой человек, если мое дело не в вашей компетенции, позовите к телефону кого-нибудь более компетентного! Соедините меня с мистером Берквистом!
Улыбка мгновенно испарилась с лица чиновника, и Харшоу злорадно подумал, что, наконец, сумел уколоть эту лису. Он продолжал напирать:
– Не сидите, как пришитый! Вызовите по внутреннему телефону Джила Берквиста и скажите ему, что на связи его ждет Джабл Харшоу.
Чиновник произнес деревянным голосом:
– Мистера Берквиста здесь нет.
– Значит найдите его. Если вы лично не знаете Джилберта Берквиста, спросите вашего начальника, кто это такой и где его найти! Он личный помощник Генерального Секретаря. Если вы работаете во Дворце, вы должны были его видеть. Тридцать пять лет, шесть футов ростом, сто восемьдесят фунтов весом, волосы светлые, на макушке редкие, все время улыбается, зубы отличные. Если вы боитесь к нему обратиться, попросите вашего шефа. Довольно грызть ногти, действуйте!