Хайнлайн Роберт Энсон. Чужак в чужой стране (Stranger in a Strange Land)

   – Что-о?!
   – О Дюке и Ларри я уже не говорю. Ходят сплетни, что ты держишь гарем, лучший со времен турецких султанов. Люди думают, что ты старый развратник, и завидуют тебе.
   Джабл побарабанил пальцами по ручке кресла.
   – Бен, не в моих правилах кичиться возрастом, но в данном случае я требую почтения к детям.
   – Прошу прощения, – сухо сказал Бен, – я думал, мы равноправны и твоя личная жизнь может обсуждаться так же свободно, как моя.
   – Бен, ты не понял! Я требую почтения к женщинам.
   – А-а-а…
   – Ты верно подметил, что я немолод. Более того, я стар. Но я до сих пор развратник, и мне это приятно. Однако я не позволю похоти возобладать надо мной и предпочитаю свое достоинство удовольствиям, которыми уже успел пресытиться. Кроме того, человек моего возраста, лысый и жирный, может уложить женщину в постель только за деньги или завещание. Ты можешь себе представить, чтобы мои девочки легли с кем-нибудь в постель за деньги?
   – Нет.
   – Спасибо, сэр. Я общаюсь исключительно с порядочными женщинами и рад, что вы это понимаете. Правда, иногда случается так, что молодая хорошенькая женщина ложится со стариком потому, что она его уважает, жалеет и хочет сделать ему приятное. Как ты думаешь, мои девочки на такое способны?
   – Думаю, да.
   – Я тоже так думаю. Но сам на это не способен. У меня есть гордость. Поэтому, сэр, вычеркните меня из списка подозреваемых.
   Кэкстон усмехнулся.
   – А ты мужчина с характером. Я в твоем возрасте вряд ли буду таким стойким.
   – Лучше сопротивляться соблазну, – улыбнулся Харшоу, – чем поддаться ему, а потом разочаровываться. Теперь о Дюке и Ларри: я не знаю, кто из них виноват, если виноват вообще, а доискиваться не хочу. Когда в мой дом приходит новый человек, я ему объясняю, что у меня не тюрьма и не дом терпимости, а семья. И, как во всякой нормальной семье, в моей сочетаются тирания и анархия при полном отсутствии демократии. То есть если я ничего не поручаю, каждый делает, что хочет; если же я отдаю приказ, он не обсуждается. На личную жизнь моя власть не распространяется. Ребята всегда держали свою личную жизнь про себя… по крайней мере, до тех пор, пока не расширилось марсианское влияние. Я не видел, чтобы Ларри и Дюк таскали девушек в кусты. И визга не слышал.
   – И ты решил, что это Майк.
   Джабл нахмурился.
   – Да… Девчонки счастливы, и я за них не волнуюсь. Майк меня беспокоит больше.
   – Мне тоже за него неспокойно.
   – И с Джилл что-то еще будет?
   – С Джилл ничего страшного не случится. А вот Майк…
   – Черт, дались ему эти проповеди! Чем дома плохо?
   – Джабл, он не только проповедует. Я как раз оттуда.
   – Что же ты сразу не сказал?!
   – Сначала мы говорили об искусстве, – вздохнул Бен, – потом занялись сплетнями.
   – Предоставляю тебе слово.
   – Я заехал к ним в гости по дороге из Кейптауна. Мне очень не понравилось, то, что я увидел. Джабл, ты не можешь переговорить с Дугласом, чтобы он прекратил это дело?
   – Майк вправе решать сам, как ему жить, – покачал головой Харшоу.
   – Если бы ты видел это своими глазами, ты бы так не говорил.
   – Я ничего не могу сделать, и Дуглас тоже.
   – Джабл, Майк согласится с любым твоим распоряжением насчет его денег. Он ничего в этом не понимает!
   – Очень даже понимает. Он недавно написал завещание и прислал его мне для замечаний. Это хитрейший документ. Майк знает, что у него больше денег, чем могут потратить его наследники. Поэтому одну часть наследства он использовал на то, чтобы оградить от посягательств другую. Он сделал так, что до денег не доберутся ни родственники его матери, ни родственники законного и фактического отцов – он, оказывается, узнал, что он незаконнорожденный, – ни родственники астронавтов с «Посланца». Чтобы отсудить себе наследство, им придется чуть ли не свергать правительство. Я не нашел, к чему придраться. Поэтому, поверь, его деньгами не так просто завладеть.
   – Жаль.
   – Это не помогло бы. Вот уже год, как Майк не снимает со своего счета ни цента. Дуглас звонил мне и сказал, что Майк не отвечает на его письма. – Вот как! Но он много тратит.
   – Значит, хорошо получает от своих теологов. – От них много не получишь!…
   – Тогда откуда?
   – В основном от курсов марсианского языка.
   – Что ты сказал?
   – Он открыл курсы марсианского языка.
   – Зачем же называть это церковью?
   – Почему нет? По определению это подходит.
   – Ну, знаешь! И каток можно назвать церковью, если какая-нибудь секта объявит катание на коньках священным ритуалом. Если в честь Бога можно петь, почему нельзя в его же честь кататься на коньках? В Малайе есть храмы, в которых живут змеи. Наш Верховный Суд решил считать их церквями. – Кстати, Майк дрессирует змей. Так что все в порядке.
   – Он не делает ничего такого, за что его можно посадить?
   – Кажется, нет.
   – У фостеритов он научился выходить сухим из воды.
   – Майк уже во многом опередил фостеритов. Это меня и тревожит.
   – Ну-ка, ну-ка…
   – Я говорил тебе, что Майк разводит змей. Это можно понимать и буквально, и фигурально. У Майка в храме очень нездоровая атмосфера. Храм – это огромное здание, в котором есть большой зал для публичных собраний, комнаты поменьше для собраний частного характера и жилые помещения. Джилл объяснила мне, куда ехать, поэтому я с черного хода прошел прямо в жилые помещения. Они приспособлены для жизни так же, как перекресток в большом городе.
   – Согласен: шумные соседи – это нехорошо, даже если ты живешь вполне законно.
   – Мне показалось, что в дверях был установлен аппарат для обыска, как на таможне. Я прошел три двери и вошел в лифт. Лифт управляется не служащим, и даже не пассажиром, а кем-то невидимым.
   – Я современными лифтами вообще не езжу.
   – Этот был очень удобный. Тебе бы понравилось.
   – Терпеть не могу техники… А у Майка мать была гениальным инженером, а отец (настоящий) – просто хорошим инженером. Вполне возможно, что Майк усовершенствовал конструкцию современного лифта, так что этой машиной можно пользоваться без ущерба здоровью.
   – Может быть. Так вот, я доехал до верха и приземлился без происшествий. Потом прошел еще несколько автоматических дверей и попал в большую комнату, обставленную необычно и даже аскетически. Джабл, люди говорят, что ты ведешь хозяйство весьма странно.
   – Чепуха! Я стремлюсь к простоте и удобству.
   – Так вот, твои странности по сравнению с Майковыми – детский лепет. Вхожу я в комнату и глазам своим не верю. Навстречу мне выходит девица, совершенно голая и с головы до ног в татуировках. Фантастика!
   – Бен, ты городской сноб. Когда-то я был знаком с дамой в татуировках. Очень милая была девочка.
   – Эта девочка тоже милая, – согласился Бен, – если привыкнуть к ее раскраске и к тому, что она постоянно таскает с собой змею.
   – Любопытно, не об одной и той же женщине мы говорим? Дамы, с головы до ног прикрытые татуировками, не так уж часто встречаются. Та дама, с которой я был знаком, испытывала от вида змеи пошлейший страх. А я люблю змей… Познакомишь меня с ней?
   – Поедешь к Майку – сам познакомишься. Она у него вроде домоправительницы. Патриция, или тетушка Пэтти.
   – Джилл о ней много рассказывала и очень хорошо отзывалась. Хотя промолчала о татуировках.
   – И по возрасту она тебе подойдет. Когда я сказал «девица», я передавал первое впечатление. На вид ей под тридцать, а на самом деле ее детям скоро тридцать. Так вот, она улыбается, подбегает ко мне, обнимает, целует и кричит: «Ты Бен! Здравствуй, брат! Выпьем воды!» Джабл, уж на моей-то работе я повидал всякого! Но ни разу меня не целовали девицы, одетые в татуировки. Я смутился.
   – Бедняжка…
   – На моем месте ты бы тоже не чувствовал себя героем!
   – Я бы принял все как должное. Мне приходилось общаться с дамой в татуировках вместо одежды. Правда, она была японка, а японцы более равнодушны к телу, чем мы.
   – Пэтти к своему телу не равнодушна. Она хочет, чтобы после ее смерти из нее сделали чучело и поставили на пьедестал, как памятник Джорджу.
   – Джорджу?
   – Это ее муж. Давно уже на небесах, но она говорит о нем так, как будто он полчаса назад выскочил в пивную. В остальном Патриция настоящая леди. Она не позволила мне долго смущаться…

Глава 31

   Патриция Пайвонски по-братски поцеловала Бена, не подозревая, что его что-то может смущать. Потом почувствовала его смятение и удивилась. Ведь Бен – брат Майкла, из самых близких, а Джилл близка с Беном почти так же, как с Майклом. Странно.
   Главным в характере Патриции было бесконечное желание сделать всех людей счастливыми; она ослабила натиск. Для начала Пэт предложила Бену просто разуться: в Гнезде мягко и чисто, сам Майкл следит за чистотой. Потом показала, куда можно повесить одежду и пошла за выпивкой. От Джилл Патриция знала, что любит Бен, и решила сделать двойной мартини. Вернувшись, она увидела, что Бен разулся и снял пиджак.
   – Брат, пусть тебе никогда не придется испытать жажду!
   – Разделим же воду, – согласился Бен, – то небольшое количество, которое здесь есть.
   – Этого хватит, – улыбнулась она. – Майк говорит, что пить можно даже мысленно, главное – согласие пить. Я вникаю, что это правильно.
   – Верно. Это как раз то, что мне нужно. Спасибо, Пэтти.
   – Все наше – твое, и ты – наш. Мы рады, что ты дома. Все остальные сейчас на службе или на уроках. Придут, когда исполнится ожидание. Хочешь осмотреть Гнездо?
   Бен согласился. Патриция повела его в кухню, огромную, с баром в углу; в библиотеку, в которой было больше книг, даже чем у Харшоу; показала ванные комнаты и спальни (Патриция называла их Гнездышками, а Бен сам решил, что это спальни, потому что пол был в них мягче, чем везде).
   – А вот мое Гнездышко.
   Часть комнаты занимали змеи. Бен терпел, пока Патриция не подвела его к кобрам.
   – Не бойся, – заверила Пэт, – они не тронут. Сначала мы держали их за стеклом, а потом Майк научил их сидеть за чертой.
   – Я бы предпочел держать их за стеклом.
   – О'кей, Бен. – Она опустила стеклянную загородку.
   Бену стало легче, и он даже погладил боа-констриктора, когда Патриция ему это предложила. Потом они прошли в другую комнату, большую, круглую, с очень мягким полом и бассейном посередине.
   – Это Внутренний Храм, – пояснила Пэт. – Здесь мы принимаем в Гнездо новых братьев. Она поболтала в воде ногой и спросила:
   – Хочешь разделить воду и сблизиться? Или просто поплавать?
   – Нет, не сейчас.
   – Пусть исполнится ожидание, – согласилась она.
   Они вернулись в огромную гостиную, и Патриция налила Бену еще мартини. Бен устроился на кушетке, но вскоре поднялся. В комнате было жарко, от выпивки он вспотел, а кушетка приспосабливалась к форме тела и тоже пригревала. Бен решил, что глупо сидеть здесь в костюме, когда на Пэтти надета только змея.
   Он остался в плавках, а все остальное повесил в прихожей. На входной двери красовалась табличка «Ты не забыл одеться?» Бен подумал, что в этом доме подобное напоминание совсем не лишнее. Внимание его привлекла еще одна деталь, которую он пропустил вначале: по обе стороны стояли урны с деньгами. Урны были переполнены, и деньги валялись на полу.
   Пришла Патриция.
   – Вот твой стакан, брат Бен. Сблизимся и пребудем счастливы!
   – Спасибо. – Бен не мог оторвать глаз от денег. Патриция проследила его взгляд.
   – Я неряшливая хозяйка, Бен. Майк одним взглядом наводит порядок, поэтому я совсем распустилась и каждый раз что-нибудь забываю.
   Она подобрала рассыпавшиеся деньги и затолкала в урну.
   – Почему вы держите их здесь?
   – А где же? Эта дверь ведет на улицу. Каждый из нас, выходя за покупками или еще куда-нибудь, берет себе, сколько нужно. Держим на виду, чтобы не забывать.
   – Просто так, схватил горсть и пошел?
   – Ну да. Ах, я понимаю! Здесь не бывает чужих. Если к нам приходят знакомые, мы принимаем их в других помещениях и не держим денег там, где они могут соблазнить слабого человека.
   – А я слабый человек.
   Пэтти хихикнула.
   – Для тебя не может быть соблазна: они твои.
   – А грабители? – Бен пытался прикинуть, сколько в этих урнах денег. Банкнот с однозначными числами почти не было. На полу осталась пропущенная Пэтти бумажка с тремя нулями.
   – На прошлой неделе один залез.
   – Сколько он забрал?
   – Он не успел: Майк отослал его прочь.
   – Вызвал полицию?
   – Зачем? Майк никого не выдает полиции. – Патриция пожала плечами. Он просто сделал так, что грабитель исчез. И разрешил Дюку открыть потолок в садовой комнате. Я тебе ее не показала? Там на полу растет трава. Джилл говорила мне, что у тебя дома тоже растет трава.
   – Да, в гостиной.
   – Если я буду в Вашингтоне, ты позволишь мне походить по твоей траве?
   И полежать на ней?
   – Конечно, Пэтти. Мой дом – твой дом.
   – Я знаю, дорогой, но мне приятно услышать это от тебя. Я лягу на траву в твоем Гнездышке и буду счастлива.
   – Буду рад принять тебя, Пэтти. – Бен надеялся, что она приедет без змей. – Когда ты будешь в Вашингтоне?
   – Не знаю. Ожидание еще не окончилось. Майк должен знать.
   – Ладно, соберешься приехать, предупреди, чтобы я не уехал. А впрочем, это не обязательно: Джилл знает код моей двери. Пэтти, вы считаете свои деньги?
   – Зачем?
   – Обычно люди считают.
   – Мы не считаем. Берем, сколько возьмется, потом, если осталось, кладем обратно. Когда в урне становится мало денег, я беру у Майкла еще. Как, оказывается, все просто! Бен знал, что на Марсе общество устроено по модели, близкой к безнадежному коммунизму. Майк перенес это общественное устройство в свой храм, внешне приспособив к местным условиям. Интересно, знает ли Пэтти, что деньги фальшивые?
   – Пэтти, сколько вас здесь, в Гнезде? – Бен сначала встревожился, но потом отогнал тревожные мысли: за его счет у них жить не получится, потому что у него дома не пещера Али-Бабы.
   – Сейчас скажу… около двадцати, включая новых братьев, которые еще не умеют думать по-марсиански и не посвящены.
   – А ты посвящена, Пэтти?
   – О, уже давно! Я преподаю марсианский начинающим и помогаю новым братьям. Мы с Дон (Дон и Джилл – верховные жрицы) – известные фостеритки и показываем другим фостеритам, что Вселенская Церковь не вступает в конфликт с Верой точно так же, как членство в баптистской секте не мешает стать масоном. – Пэт показала поцелуй Фостера, рассказала его историю, а также историю симметричного поцелуя Майкла.
   – Я рассказываю ученикам, как трудно заслужить поцелуй Фостера, и говорю, что так же трудно добиться права вступить в наше братство, в наш Внутренний Храм. Многие готовы посвятить этому всю жизнь.
   – Это так трудно?
   – Конечно. Нам с тобой, Джилл и некоторым другим повезло: Майк сразу назвал нас братьями, а остальных он сначала обучает. Он учит их не слепо верить, а сначала понимать, во что они верят. Для этого нужно научить людей думать по-марсиански. Это нелегко, я сама еще не научилась как следует. Но ты знаешь, учиться и работать – такое счастье! Ты спрашивал, кто у нас в Гнезде. Дюк, Майк, Джилл, два фостерита – Дон и я, один обрезанный еврей, его жена и четверо детей…
   – Даже дети?
   – О, у нас много детей. Мы устроили для них отдельное детское Гнездо. Иначе было бы невозможно работать. Хочешь посмотреть?
   – Как-нибудь потом.
   – Католическая семья – три человека, мормонская семья – еще трое, остальные протестанты. Да, еще один атеист – он считал себя атеистом до тех пор, пока Майк не открыл ему глаза. Он пришел, чтобы посмеяться над нами, но остался учиться и скоро сам станет пастором. Нас девятнадцать человек, но мы редко сходимся все вместе – только на особые службы во Внутреннем Храме. Гнездо рассчитано на восемьсот одно место – три в дважды второй степени (так считают на Марсе). Майкл говорит, что нам еще не скоро понадобится большее. Бен, хочешь посмотреть, как Майкл проповедует?
   – Мы не помешаем службе?
   – Нет. Подожди, я оденусь.
   Она вышла в одеянии, похожем на свидетельскую форму Энн, только рукава были в виде ангельских крыльев, а на сердце – символ Вселенской Церкви – девять концентрических окружностей со стилизованным Солнцем в центре. Это оказалось ритуальным облачением: на Джилл и других были такие же одежды, только у Пэтти был высокий ворот, под которым она скрывала татуировку. На ноги она одела носки и сандалии.
 

***

 
   – Джабл, она сразу стала величественной и показалась старше. Правда, пятидесяти я бы ей все равно не дал. А какая у нее кожа, разве можно такую кожу портить татуировкой!
   Я тоже оделся; она просила пока не надевать туфли. Мы вышли в коридор, там я обулся, мы сели в лифт и спустились на несколько этажей. Потом очутились в галерее, над залом для общих собраний. Там был Майк с какой-то жрицей. Издали я принял ее за Джилл, но затем разглядел, что это другая жрица – Дон Ардент.
   – Как ты сказал?
   – Дон Ардент, урожденная Хиггинс.
   – Мы с ней встречались.
   – Я знаю. Она без ума от тебя, а ты тут скромничал.
   Джабл покачал головой.
   – Я говорю о той Дон Ардент, с которой я встретился мельком два года назад. Она меня, наверное, забыла.
   – Она тебя отлично помнит. Собирает все твои сочинения, выслеживает их под любым псевдонимом, записывает на пленку и слушает на сон грядущий. Говорит, что ночью ей снятся сказочные сны. Тебя там все знают. Повесили в гостиной портрет – цветную голографию в натуральную величину. Впечатление такое, что тебе отрубили голову и прибили к стене. Это тебя Дюк заснял.
   – Вот негодяй!
   – Его Джилл попросила.
   – Вдвойне негодяйка!
   – Ее подбил Майк. Джабл, ты должен гордиться: ты – святой Великой Церкви.
   – Как они посмели! – не переставал ужасаться Джабл.
   – Очень просто. Майк говорит, что все началось тогда, когда ты объяснил ему природу человеческой веры в Бога и он понял, как научить людей марсианской вере.
   Харшоу застонал. Бен продолжал:
   – Кроме всего прочего, Дон считает тебя красавцем-мужчиной. Если не принимать во внимание этого ее заблуждения, она умница и очаровательная женщина… Я отвлекаюсь… Майк увидел нас, крикнул: «Привет, Бен! Я скоро!» и вернулся к службе. Джабл, эту службу надо видеть! Майк совсем не похож на проповедника: светский костюм (правда, белый), приятные простые манеры. Прямо-таки торговый агент. Рассказывал побасенки и шуточки с пантеистическим смыслом. Одна притча была про червя, который рыл-рыл землю и встретил другого червя. И говорит ему: «Какой ты красивый! Давай поженимся!» А тот отвечает: «Ты что, дурак? Я твой второй конец!» Ты такое слышал когда-нибудь?
   – Нет, я это написал.
   – Вот не думал, что у этого анекдота такая борода! Майк его здорово использовал. Он имел в виду, что если ты встретишь разумное существо: мужчину, женщину, бродячую кошку, – значит, встречаешь свою вторую половину. Мы запутались во Вселенной, как в сети, давайте с этим согласимся и будем из этого исходить.
   – Солипсизм плюс пантеизм, – грустно сказал Харшоу, – равняется нулю.
   Они отметают неудобные факты, примиряют самые противоречивые теории и ничего не объясняют. Как рассказ, который кончается словами: «Мальчик упал с кровати и проснулся».
   – Зачем нападать на меня? Ты это Майку скажи! Поверь мне, он убеждает людей. Один раз он прервался и спросил: «Вы, наверное, устали от моей болтовни?». Но все завопили: «Не-ет!». Тогда он сказал, что сам устал, что пора уже переходить к чудесам, и стал демонстрировать фокусы. Ты ведь знаешь, он работал в цирке иллюзионистом.
   – Знаю. У него что-то произошло, он бросил цирк и не объяснил, почему.
   – Странно. Чудеса были первосортные. Мог бы так не стараться, они и без чудес выбросили белый флаг. В конце Майк провозгласил: «От Человека с Марса ожидают чудес, поэтому я показываю парочку чудес на каждом собрании. Я уже перестаю быть Человеком с Марса. Я показал вам только цветочки. Хотите ягодок – вступайте в наши ряды. Кто хочет быть с нами, приходите учиться. Вам раздадут приглашения».
   Пэтти объяснила: «Эти люди – просто зрители. Они пришли из любопытства или по совету друзей, уже вступивших в какой-либо из внутренних кругов». Кругов у них, оказывается, девять, и человеку, допущенному в круг, не говорят, что есть еще более тайные круги, пока он не «созреет». А как они собирают пожертвования! Майк «прощупывает» публику, выясняет, кто даст, а кто нет. И сообщает Дюку, который сидит за сценой. Тот составляет схему и передает ее Дон, а та выходит в зал… Майк безошибочно чует, кто даст. Пэтти говорит, что он ясновидящий. Майк же утверждает, что церковь может обойтись без задушевной музыки и благообразных привратников, но если не собирать пожертвований, то никто не поверит, что это церковь… В зал выносят корзины, полные денег, и Майк объявляет, что это сбор с предыдущей службы, и если кому надо, пусть возьмет, сколько хочет, а если кто хочет дать, мы с благодарностью примем. Неплохой способ избавляться от лишних денег. – Великолепный способ заработать еще больше. Мне кажется, что после такого жеста люди больше дадут, чем возьмут.
   – Не знаю, не видел. Пэтти увела меня в аудиторию, где проводятся службы для седьмого круга посвященных, то есть для людей, проучившихся несколько месяцев и сделавших успехи, если это можно назвать успехами. Перемена была разительной. Если служба в общей аудитории напоминала выступление юмориста, то здесь я увидел чистой воды шаманство. Майк надел облачение, был напряжен, глаза блестели, он даже казался выше. Было темно, звучала странная музыка, под которую хотелось танцевать. Мы с Пэтти присели на что-то, похожее на кровать. Я ничего не понял: Майк пел по-марсиански. Иногда они говорили: «Ты есть Бог» и потом опять по-марсиански. Слушай, Джабл, такое я и не выговорю.
   Джабл издал какие-то каркающие звуки.
   – Так?
   – Да, похоже… Ты что, тоже? И водишь меня за нос?
   – Нет, этому меня научил Вонючка. Сказал, что это жуткая ересь. На английский переводится как «Это есть Бог». Махмуд говорит, что сделал весьма приблизительный перевод. Это слово означает заявление Вселенной о том, что она осознает себя. Это «грешен» без тени раскаяния. Вонючка говорит, что он сам до конца не понимает смысла этого слова, но знает, что это плохое слово, скорее проклятие, чем благословение… Что ты еще видел, кроме кучки фанатиков, визжавших по-марсиански?
   – Они не визжали и не были похожи на фанатиков, а в основном шептали; потом говорили в обычном тоне, размеренно, ритмично, как пели. Они производили впечатление не хора, а одного существа, которое напевает то, что чувствует и видит. Ты видел, как возбуждаются фостериты на своих службах?
   – Лучше бы не видел.
   – Эти тоже были в трансе, но в каком-то мягком и спокойном, как сон. Напряжение все нарастало, но непонятно от чего. Тебе доводилось бывать на спиритических сеансах?
   – Конечно. Легче сказать, где мне не доводилось бывать.
   – Значит, ты знаешь, что все могут молчать и сидеть неподвижно, а напряжение будет расти. Там была такая же атмосфера: внешне спокойная, но чреватая бурей.
   – Образованные люди говорят «аполлоновская».
   – Как?
   – В противоположность дионисийской. В быту это упрощают и говорят «спокойный» и «буйный», что абсолютно неверно. Аполлоновские настроения и дионисийские – две стороны одной медали. Монашка, стоящая в келье на коленях, может испытывать гораздо более сильный экстаз, чем скачущие жрецы Пана. Экстаз – это состояния психики, а не мускулов. Еще одна ошибка – ассоциировать слова «аполлоновский» и «хороший». Респектабельность еще не означает доброты. Продолжай.
   – Служба проходила не так спокойно, как молитва монашки. Участники ходили, менялись местами, целовались и, кажется, все. Точно не скажу: было темно. Одна девушка подошла к нам, Пэтти что-то сказала ей, та поцеловала нас и ушла. – Бен ухмыльнулся. – По-настоящему поцеловала. Я был одет не так, как другие, она должна была бы это заметить, но не заметила.
   Действие было вроде бы импровизированным, но в тоже время хорошо скоординированным, как танец балерины. Майк то руководил, то сливался с общей массой. Он подошел к нам, взял меня за плечо и поцеловал Пэтти – спокойно, но быстро, – ничего при этом не сказав. В углу стояла какая-то штуковина, похожая на аппарат стереовидения, которую Майк использовал для демонстрации чудес. Само слово «чудеса» он не произносил, по крайней мере, по-английски. Все церкви обещают чудеса, но ни одна их не дает.
   – Неправда. Очень многие совершают чудеса. Возьми католиков или «христианскую науку».
   – Католиков?
   – Я имею в виду Чудо Пресуществования.
   – Это слабенькое чудо. А что до «христианской науки», то если я сломаю ногу – предпочту медицинскую науку.
   – Значит, смотри под ноги и отстань от меня!
   – Но Майк не сращивал переломы, а показывал фокусы. Он либо классный иллюзионист, либо гипнотизер.
   – Либо и то, и другое.
   – Или у него классный аппарат стереовидения, в котором изображение почти не отличимо от действительности.
   – Бен, как ты отличаешь настоящие чудеса от поддельных?
   – Не знаю. К тому, что показывал Майк, придраться было нельзя, но этого не могло быть на самом деле. Например, зажегся свет и в ящике оказался лев, а вокруг него – ягнята. Лев заморгал и зевнул. Голливуду ничего не стоит нашлепать тысячу таких картинок, но… пахло львом. Хотя и запаху можно напустить.
   – Почему ты считаешь, что это обязательно подделка?