Страница:
Не сработало. Человек может принять и оценить подарок, только когда он находится на определенной стадии развития. Я ничего не дарю тем, кто ниже Шестого круга. В Шестом они уже могут принимать. Ты знаешь, что дарить легче, чем принимать.
– Хм… сынок, тебе стоит написать книгу по психологии.
– Я написал, только по-марсиански. У Вонючки есть записи, – Майк сибаритски медленно тянул из стакана. – Иногда мы выпиваем: Саул, Свен, я и еще кое-кто. Если не пить много, получается очень приятно, – он отхлебнул еще. – Ради твоего приезда я позволил себе чуть-чуть расслабиться.
Джабл пристально посмотрел на него.
– Сынок, ты что-то задумал?
– Да.
– Хочешь обсудить?
– Да. Ты единственный, кто меня полностью понимает. Кто во все вникает и ничему не удивляется. Джилл… Она тоже во все вникает, но когда мне больно, ей еще больнее. То же самое – Дон. Пэтти… она всегда меня утешит, но принимает мою боль на себя. Я не вправе высказывать им то, что меня мучит: это причиняет им страдание. Человеку, тем не менее, нужна исповедь. Католики это хорошо понимали и организовали целую армию сильных мужчин для выслушивания исповедей. Фостериты практиковали групповые исповеди, там чувства смешиваются, растворяются друг в друге и ослабевают. Мне тоже стоит ввести исповедь в нижних кругах. В Гнезде мы все рассказываем друг другу, но нам это не так нужно. Для того, чтобы слушать исповеди, необходимы сильные мужчины. Грех – это чаще всего не абсолютное зло; это то, что сам «грешник» ощущает как зло. Когда ты вместе с ним вникаешь в его грех, может стать больно. Я знаю.
Одного добра недостаточно, к нему нужна мудрость. На Марсе добро и мудрость едины. На Земле – нет. Я не сразу это понял – вот моя первая ошибка. Возьмем Джилл. Когда мы встретились, в ее душе было добро… и беспорядок. Потом мы выровнялись, нас спасло ее бесконечное терпение – редкое качество на этой планете.
Так вот, одного добра недостаточно. Чтобы добро творило добро, им должна руководить хладнокровная твердая мудрость. Добро без мудрости всегда творит зло. Поэтому и потому, что я тебя люблю – ты нужен мне, отец. Мне нужна твоя мудрость и твоя сила. Я хочу тебе исповедоваться. Джабл поморщился.
– Ради Бога, Майк, не устраивай спектакль. Выкладывай, в чем дело. Вместе что-нибудь придумаем.
– Да-да, сейчас, – сказал Майк и надолго замолчал.
Харшоу, не выдержав, спросил:
– Ты расстроен тем, что сожгли Храм? Но вам ничего не стоит отстроить его заново.
– Дело не в этом. Храм был законченным произведением. Нельзя дважды заполнить страницы одного и того же дневника – мы собирались оставить этот Храм и построить новый. Огонь уничтожил стены, но он не в силах уничтожить жизнь, которая проходила в этих стенах. Кроме того, преследования и мученичество на руку любой церкви: это лучшая реклама. И, честно признаться, мы устали от службы и проповедей, так что последние события внесли в жизнь разнообразие. Дело в другом, – выражение его лица переменилось. – Я шпион.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Старшие Братья послали меня лазутчиком к моему народу.
Джабл задумался.
– Майк, ты очень умный человек, – сказал он наконец, – ты обладаешь способностями, которых я не видел ни у кого. Но даже гении ошибаются.
– Знаю. Я сейчас выскажу тебе свои доводы и увидишь, что я не ошибаюсь. Ты представляешь, как работают разведывательные спутники службы безопасности?
– Нет.
– Я не имею в виду знакомство с техническим устройством, я понимаю, что ты не Дюк. Я имею в виду сам ход работы. Они вращаются вокруг Земли, постепенно накапливая информацию. Через определенные промежутки времени их опрашивает наземная служба, и они выдают все, что записали. Я был таким спутником. Ты знаешь, что в Гнезде практикуется телепатия?
– Мне пришлось в это поверить.
– Наш разговор сугубо конфиденциален. Никто не посмеет читать твои мысли, и вряд ли у кого-то это получится. Ночью мы держали связь через Дон.
– Слава Богу!
– В искусстве телепатии я всего лишь яйцо, Старшие Братья – мастера.
Они забросили меня сюда, на некоторое время предоставили самому себе, позволив набраться опыта, а потом вступили со мной в телепатический контакт и выкачали из меня все, что я видел, слышал, чувствовал. Они не лишили меня приобретенных знаний, а просто скопировали, и сразу же отключились. Я даже не успел возразить.
– Ты считаешь, тебя попросту использовали?
– Да. Самое ужасное то, что два с половиной года назад я бы не возражал. Я даже был бы рад пошпионить, но меня не предупредили: не хотели, чтобы я вникал предвзято.
– Ты сможешь в будущем оградить себя от их вторжения?
– Поздно. Вот послушай, – и Майк рассказал Харшоу об уничтожении Пятой планеты. – Ну, что скажешь?
– Похоже на миф о Всемирном потопе.
– Никем не доказано, что потоп не случился на самом деле. Скажи, известно ли, что Помпея и Геркуланум погибли именно при извержении Везувия?
– Да, это исторический факт.
– В таком случае уничтожение Пятой планеты – такой же исторический факт, как извержение Везувия.
– Докажи. Мне кажется, ты боишься, что Старшие Братья подобным образом обойдутся и с нашей планетой? Прости, но мне трудно это представить.
– Джабл, Старшим Братьям уничтожить планету так же легко, как мне остановить свое сердце. Нужно просто вникнуть в предмет, понять его строение и представить, что ты от него хочешь. Давай, к примеру, вырежем кусочек земной мантии миль эдак сто в диаметре. Для этого нужно всего лишь определить его местонахождение, размер, вникнуть в строение… – лицо Майка утратило выражение, глаза стали закатываться.
– Стой, стой, не надо! – запротестовал Харшоу. – Я не знаю, что там у тебя получится, но лучше не надо.
– Что ты, Джабл, я никогда этого не сделаю, Я – Чужак. По моим понятиям это зло.
– А по понятиям марсиан?
– Нормальное явление, даже, пожалуй, положительное. Не знаю. Я могу разрушить планету, но не испытываю такой потребности. Джилл способна разрушить планету – она знает, как это делается – но у нее никогда не возникнет такого желания. Она тоже человек, и это ее планета. Основа нашей дисциплины – самосознание и самоконтроль. К тому времени, как человек развивает в себе способность разрушить планету – не грубой кобальтовой бомбой, а силой знания, – дисциплина уничтожает в нем потребность разрушать. Он дематериализуется, и угроза исчезает. Наши Старшие Братья… – Да, что такое ваши Старшие Братья? Как они выглядят?
– Как и все остальные марсиане.
– Как же вы отличаете их от остальных? Они умеют проходить сквозь стены или что-нибудь в этом же роде?
– Все марсиане умеют проходить сквозь стены. Я вчера проходил.
– Может, от них исходит сияние?
– Нет. Их можно слышать, видеть, ощущать. Их как будто бы показывают по стереовидению, но только у тебя в мозгу. На Марсе это все само собой разумеется и не нуждается в комментариях. Здесь, я вижу, другое дело. Представь, что ты присутствовал при дематериализации своего друга – при его смерти, – потом вместе с другими съел его тело, а потом увидел бы его, мог с ним поговорить, потрогать его.
– Я бы решил, что спятил.
– Правильно, потому что человеческие души не разгуливают по земле после смерти. Если кто-то видит образ умершего – считается, что он галлюцинирует. На Марсе либо все галлюцинируют, либо души умерших живут рядом с живыми. В детстве меня учили придерживаться второй версии, и весь мой марсианский опыт доказывает, что она верна, потому что эти самые души составляют самую многочисленную и привилегированную часть марсианского населения. Живые, материальные марсиане – это дровосеки, водоносы и другая прислуга.
Джабл кивнул.
– Понятно. И ты боишься, что они разрушат Землю?
– Не обязательно, – покачал головой Майк. – Они могут попытаться переделать нас по своему образу и подобию.
– А ты как, не возражаешь, чтобы нас взорвали?
– Я понимаю, что это зло. Но, по марсианским понятиям, мы сами зло.
Мы не способны понять друг друга, мы причиняем друг другу несчастья, мы воюем, болеем, голодаем. Мы – безумцы. И Старшие Братья милостиво убьют нас, чтобы мы не мучились. Я не знаю наверняка, примут ли они такое решение; я не Старший Брат. Если и примут, то пройдет, – он задумался, – минимум пятьсот лет, прежде чем они начнут действовать.
– Да-а, наши судьи не думают над приговорами так долго.
– В том-то и состоит разница между марсианами и людьми, что люди всегда спешат, а марсиане – никогда. Если Старшие Братья в чем-то усомнятся, они отложат вынесение приговора на сто, двести, пятьсот лет.
– В таком случае, сынок, тебе не о чем беспокоиться. Думаю, в ближайшие пятьсот-тысячу лет люди научатся договариваться с соседями.
– Возможно. Хуже будет, если Старшие Братья решат не убить нас, а перевоспитать. Тогда они тоже убьют нас, но отнюдь не безболезненно. В этом я вижу еще большее зло.
Джабл ответил не сразу.
– Не этим ли ты сам занимаешься, сынок?
– Я с этого начинал, – с огорченным видом признал Майк, – а теперь хочу исправить. Я знаю, отец, что ты разочаровался во мне, когда я вступил на этот путь.
– Всякий волен жить по своему усмотрению.
– Да, каждый должен приходить к пониманию самостоятельно. Ты есть Бог. – Я не могу принять этой должности.
– Ты не можешь от нее отказаться. Ты есть Бог, я есть Бог, все живое есть Бог. Поэтому я есть все, что я видел, слышал, пережил. Я все, во что я вник. Отец, я видел, как ужасна жизнь на этой планете, и думал, что в силах ее изменить. Людей не учат в школе тому, чему я хотел научить, и я решил преподнести им это в форме религии, сыграв на любопытстве. Кое-что мне удалось. Марсианская дисциплина оказалась не слишком трудной для усвоения. Видишь, сколько нас, как мы едины? Это уже большая победа. Нам даровано величайшее счастье: мы делимся на мужчин и женщин. Вполне возможно, что романтика физической любви присутствует лишь на нашей планете. Если так, то я сочувствую остальной Вселенной. И хочу, чтобы мы, Боги, сохранили и распространили это драгоценное свойство по всей Вселенной. Что может сравниться с единением тел и душ, с радостью дарения себя и получения ответного дара? На Марсе ни я, ни кто-либо другой не испытывал ничего подобного. Мне кажется, именно любовь делает нашу планету такой богатой и прекрасной. Если человек соединяется с другим человеком лишь телом, но не душой, он остается по-прежнему девственным и одиноким, как будто не соединялся вовсе. С тобой такое бывало, я это понял по тому, как ты боишься рисковать. Ты вник в это раньше меня и без помощи марсианского языка. Дон сказала, что не только ваши тела, а и души были вместе.
– Эта леди несколько преувеличивает.
– Дон никогда не ошибается, если речь идет о любви, а кроме того, прости, мы были с нею – в ее душе, – и сливались с твоей.
Джабл почему-то воздержался от признания, что у него иногда, а именно в моменты единения тел и душ, просыпались телепатические способности. Правда, он читал не мысли, а эмоции. Он пожалел, что ему так много лет. Будь он хотя бы на пятьдесят лет моложе, Дон не пришлось бы ставить слово «мисс» перед фамилией: он решился бы на новый брак, несмотря на прежние неудачи. А прошедшую ночь он не променял бы еще на сто лет жизни. В сущности, Майк прав. – Я слушаю вас, сэр.
– Соединение мужчины и женщины не должно происходить без любви, но тем не менее очень часто происходит. Происходит насилие или совращение – игра, подобная рулетке, только еще более бесчестная. А потом проституция, одиночество – добровольное и вынужденное, – страх, вина, ненависть; дети, вырастающие в убеждении, что секс – это что-то плохое, постыдное, животное. Величайшая ценность, которой обладает человечество, искажена, извращена и представлена как величайшее зло. Всему причиной – ревность. Я долго не мог этому поверить. Джабл, я до сих пор до конца не понимаю ревности, она кажется мне безумием. Когда я впервые испытал любовный экстаз, моим первым порывом было желание разделить его сразу со всеми братьями: с женщинами непосредственно, а с мужчинами – через женщин. Я пришел бы в ужас, если бы мне предложили забрать все счастье себе. Вместе с тем мне не приходило в голову испытать эту радость с тем, с кем я еще не сроднился. Я физически неспособен любить женщину, с которой не разделил воду. Не один я: никто в Гнезде не испытывает физической любви, если не испытывает духовной.
Джабл мрачно подумал, что по такой идеальной схеме могут жить разве что ангелы. Краем глаза он заметил машину, садящуюся на площадку. Не успев приземлиться, машина исчезла.
– Что случилось?
– Они начинают подозревать, что мы здесь. Вернее, я: остальные считаются погибшими.
– Не пора ли перебраться в более безопасное место?
– Не волнуйся, Джабл. Те, кто сидел в машине, не успели ничего никому сообщить. А Джилл уже преодолела предрассудок против дематериализации нехороших людей. Раньше мне приходилось выдумывать всякие ухищрения, чтобы защищаться, теперь я действую проще. Джилл доверяет мне, она знает, что дисциплина не позволяет мне убивать людей без крайней необходимости, – Человек с Марса усмехнулся. – Вчера даже помогала, и не в первый раз.
– Что вы делали?
– Заканчивали то, что я начал в тюрьме. Когда я уничтожил тюрьму, пришлось уничтожить и некоторых заключенных. Их нельзя было освободить: они злые люди. Но я целый год вникал в этот город. Я знал, что еще десятки таких же злодеев ходят на свободе. Я ждал, вникал в каждый отдельный случай и, наконец, принял решение. Они дематериализованы, а их души получили возможность начать новую жизнь. Джилл поняла, что человека невозможно убить, что я всего лишь удаляю с поля грубых игроков. – Тебе не страшно играть в Бога, дружок?
– А я и есть Бог, – открыто улыбнулся Майк. – И ты есть Бог. И те, которых я убрал, тоже Боги. Сказано, что Бог видит всякую тварь. Так оно и есть: всякая тварь есть Бог. И если кошка съедает мышку, то и та, и другая выполняют свое божественное предназначение.
Приземлилась и исчезла еще одна машина.
– Сколько игроков вы вчера удалили за грубую игру?
– Четыреста или пятьсот, не помню точно: город-то большой. И некоторое время будет очень спокойным. Правда, с течением времени преступность возобновится: на Земле так не хватает дисциплины! Именно об этом я и хотел поговорить с тобой, отец. Я боюсь, что ввел братьев в заблуждение.
– Почему?
– Они слишком оптимистичны. Они смотрят друг на друга и видят любовь, здоровье, согласие и счастье. И думают, что переход всего человечества к нашему образу жизни – лишь вопрос времени. Они, конечно, понимают, что это случится не завтра, но две тысячи лет – лишь мгновение. Однако они уверены, что когда-нибудь это случится. Поначалу я сам был в этом уверен и передал свою уверенность братьям. Я упустил главное: люди – не марсиане. Я не раз ловил себя на этой ошибке, поправлял и снова ошибался. Что верно для марсиан, не всегда годится для людей. Логика инвариантна, но на Земле и на Марсе оперирует различными данными. Поэтому и результаты оказываются другими. Я не понимал, почему никто из людей добровольно не отдает себя на съедение голодным собратьям. На Марсе это считается честью. Я не понимал, почему здесь так берегут детей. На Марсе таких девочек, как наши, выбрасывают на улицу – в зубы естественному отбору, и девять из десяти погибают в первое же лето. Логика одна, а объекты разные: здесь состязаются взрослые, а на Марсе – дети. Но так или иначе, состязание имеет место, иначе начинается вырождение. Не знаю, был ли я прав в попытке исключить состязание, но понял, что человечество не позволит мне этого.
В комнату заглянул Дюк.
– Майк! Ты видел, вокруг отеля собирается толпа?
– Видел, – ответил Майк, – скажи всем, что еще не окончилось ожидание.
Дюк вышел, а Майк обратился к Джаблу:
– Ты есть Бог! Мои слова – не позывные счастья, а напоминание об ответственности. Это вызов, брошенный миру. – Он был печален. – Я редко об этом говорю. Очень немногие понимают глубинный смысл этих слов и готовы разделить со мной не только радость, но и горечь. А остальные – сотни и тысячи – воспринимают их как трофей, доставшийся без боя или не понимают вовсе. Что бы я ни говорил, они продолжают считать, что Бог – это кто-то другой, добренький, который прижмет обманутого дурачка к груди и погладит по головке. Они не хотят признать, что во всех своих бедах виноваты сами, и что счастье не дается им без труда.
Человек с Марса покачал головой.
– У меня накопилось гораздо больше неудач, чем побед, и боюсь, что ожидание исполнится, и я пойму, что был неправ. Что этот народ не может жить иначе, что он должен быть разобщенным, несчастным, должен ненавидеть, драться… только для того, чтобы не выродиться. Скажи, отец, это так?
– Почему, черт возьми, ты решил, что я могу ответить на этот вопрос?
– Может быть, и не можешь. Но до сих пор, когда мне нужно было что-нибудь выяснить, ты всегда помогал. И когда кончалось ожидание, я убеждался, что ты говорил правильно.
– Ты меня переоцениваешь. Все, что я могу тебе сказать: ты спешишь.
Хотя всю дорогу толковал, что спешить нельзя. Два с половиной года – не время даже по земным меркам. Ты еще не начал ждать, а уже сдался. Ты провел эксперимент на малой группе людей. Эксперимент удался. Я никогда не видел таких здоровых, бодрых и счастливых людей. Тебе этого мало? Воспитай еще десять тысяч таких же работящих, счастливых, неревнивых, потом и поговорим. Идет?
– Ты говоришь правильно, отец.
– Я еще не все сказал. Из того факта, что тебе не удалось перевоспитать девяносто девять из ста, ты делаешь вывод, что человечество не проживет без своих грехов, которые нужны ему для «прополки». Как ты не понимаешь, что сам проводишь прополку, вернее, твои неудачи делают ее за тебя! Ты планировал уничтожение собственности и денег?
– Нет, что ты? В Гнезде они не нужны, но…
– Правильно, в любой здоровой семье они не нужны, но необходимы для сношений с внешним миром. Сэм сказал мне, что братья, постигшие дисциплину, стали умнее в обращении с деньгами, хотя можно было бы ожидать обратного.
– О, делать деньги очень просто, если знаешь как.
– Ты только что сформулировал новую заповедь: блаженны богатые духом, потому что они знают, как делать деньги. А каковы успехи братьев в других областях? Ниже или выше среднего?
– Конечно, выше. Наша дисциплина – не вера, а метод эффективной работы во всех областях.
– Ты сам ответил на свой вопрос, сынок. Если все сказанное верно (я не сужу, а только спрашиваю, ты же отвечаешь), то ты не исключаешь, а ужесточаешь соревнование. Если одна десятая процента населения способна воспринимать твою дисциплину – преподавай ее, и через десяток поколений дураки вымрут, а твои ученики унаследуют Землю. Тогда нужно будет думать, как подстегнуть их к дальнейшему развитию. Не стоит отчаиваться из-за того, что за два с половиной года не все превратились в ангелов. Я ни от одного человека этого не ожидал. Думал – ну и дурак же ты, что полез в проповедники!…
Майк вздохнул и улыбнулся.
– Я и сам начал так думать. Ну и дурак же я, как подвел братьев!
– Назовем эту болезнь космической отрыжкой и будем считать, что вылечили. Если у тебя есть, что сказать людям – говори.
Майк не отвечал. Он лежал без движения, с закрытыми глазами и безжизненным лицом. Джабл уже пожалел, что говорил так резко и довел парня до транса. Тут Майк открыл глаза и весело улыбнулся.
– Ты все объяснил, отец! Мне есть, что сказать и показать людям. – Человек с Марса встал. – Ожидание исполнилось!
Глава 37
– Хм… сынок, тебе стоит написать книгу по психологии.
– Я написал, только по-марсиански. У Вонючки есть записи, – Майк сибаритски медленно тянул из стакана. – Иногда мы выпиваем: Саул, Свен, я и еще кое-кто. Если не пить много, получается очень приятно, – он отхлебнул еще. – Ради твоего приезда я позволил себе чуть-чуть расслабиться.
Джабл пристально посмотрел на него.
– Сынок, ты что-то задумал?
– Да.
– Хочешь обсудить?
– Да. Ты единственный, кто меня полностью понимает. Кто во все вникает и ничему не удивляется. Джилл… Она тоже во все вникает, но когда мне больно, ей еще больнее. То же самое – Дон. Пэтти… она всегда меня утешит, но принимает мою боль на себя. Я не вправе высказывать им то, что меня мучит: это причиняет им страдание. Человеку, тем не менее, нужна исповедь. Католики это хорошо понимали и организовали целую армию сильных мужчин для выслушивания исповедей. Фостериты практиковали групповые исповеди, там чувства смешиваются, растворяются друг в друге и ослабевают. Мне тоже стоит ввести исповедь в нижних кругах. В Гнезде мы все рассказываем друг другу, но нам это не так нужно. Для того, чтобы слушать исповеди, необходимы сильные мужчины. Грех – это чаще всего не абсолютное зло; это то, что сам «грешник» ощущает как зло. Когда ты вместе с ним вникаешь в его грех, может стать больно. Я знаю.
Одного добра недостаточно, к нему нужна мудрость. На Марсе добро и мудрость едины. На Земле – нет. Я не сразу это понял – вот моя первая ошибка. Возьмем Джилл. Когда мы встретились, в ее душе было добро… и беспорядок. Потом мы выровнялись, нас спасло ее бесконечное терпение – редкое качество на этой планете.
Так вот, одного добра недостаточно. Чтобы добро творило добро, им должна руководить хладнокровная твердая мудрость. Добро без мудрости всегда творит зло. Поэтому и потому, что я тебя люблю – ты нужен мне, отец. Мне нужна твоя мудрость и твоя сила. Я хочу тебе исповедоваться. Джабл поморщился.
– Ради Бога, Майк, не устраивай спектакль. Выкладывай, в чем дело. Вместе что-нибудь придумаем.
– Да-да, сейчас, – сказал Майк и надолго замолчал.
Харшоу, не выдержав, спросил:
– Ты расстроен тем, что сожгли Храм? Но вам ничего не стоит отстроить его заново.
– Дело не в этом. Храм был законченным произведением. Нельзя дважды заполнить страницы одного и того же дневника – мы собирались оставить этот Храм и построить новый. Огонь уничтожил стены, но он не в силах уничтожить жизнь, которая проходила в этих стенах. Кроме того, преследования и мученичество на руку любой церкви: это лучшая реклама. И, честно признаться, мы устали от службы и проповедей, так что последние события внесли в жизнь разнообразие. Дело в другом, – выражение его лица переменилось. – Я шпион.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Старшие Братья послали меня лазутчиком к моему народу.
Джабл задумался.
– Майк, ты очень умный человек, – сказал он наконец, – ты обладаешь способностями, которых я не видел ни у кого. Но даже гении ошибаются.
– Знаю. Я сейчас выскажу тебе свои доводы и увидишь, что я не ошибаюсь. Ты представляешь, как работают разведывательные спутники службы безопасности?
– Нет.
– Я не имею в виду знакомство с техническим устройством, я понимаю, что ты не Дюк. Я имею в виду сам ход работы. Они вращаются вокруг Земли, постепенно накапливая информацию. Через определенные промежутки времени их опрашивает наземная служба, и они выдают все, что записали. Я был таким спутником. Ты знаешь, что в Гнезде практикуется телепатия?
– Мне пришлось в это поверить.
– Наш разговор сугубо конфиденциален. Никто не посмеет читать твои мысли, и вряд ли у кого-то это получится. Ночью мы держали связь через Дон.
– Слава Богу!
– В искусстве телепатии я всего лишь яйцо, Старшие Братья – мастера.
Они забросили меня сюда, на некоторое время предоставили самому себе, позволив набраться опыта, а потом вступили со мной в телепатический контакт и выкачали из меня все, что я видел, слышал, чувствовал. Они не лишили меня приобретенных знаний, а просто скопировали, и сразу же отключились. Я даже не успел возразить.
– Ты считаешь, тебя попросту использовали?
– Да. Самое ужасное то, что два с половиной года назад я бы не возражал. Я даже был бы рад пошпионить, но меня не предупредили: не хотели, чтобы я вникал предвзято.
– Ты сможешь в будущем оградить себя от их вторжения?
– Поздно. Вот послушай, – и Майк рассказал Харшоу об уничтожении Пятой планеты. – Ну, что скажешь?
– Похоже на миф о Всемирном потопе.
– Никем не доказано, что потоп не случился на самом деле. Скажи, известно ли, что Помпея и Геркуланум погибли именно при извержении Везувия?
– Да, это исторический факт.
– В таком случае уничтожение Пятой планеты – такой же исторический факт, как извержение Везувия.
– Докажи. Мне кажется, ты боишься, что Старшие Братья подобным образом обойдутся и с нашей планетой? Прости, но мне трудно это представить.
– Джабл, Старшим Братьям уничтожить планету так же легко, как мне остановить свое сердце. Нужно просто вникнуть в предмет, понять его строение и представить, что ты от него хочешь. Давай, к примеру, вырежем кусочек земной мантии миль эдак сто в диаметре. Для этого нужно всего лишь определить его местонахождение, размер, вникнуть в строение… – лицо Майка утратило выражение, глаза стали закатываться.
– Стой, стой, не надо! – запротестовал Харшоу. – Я не знаю, что там у тебя получится, но лучше не надо.
– Что ты, Джабл, я никогда этого не сделаю, Я – Чужак. По моим понятиям это зло.
– А по понятиям марсиан?
– Нормальное явление, даже, пожалуй, положительное. Не знаю. Я могу разрушить планету, но не испытываю такой потребности. Джилл способна разрушить планету – она знает, как это делается – но у нее никогда не возникнет такого желания. Она тоже человек, и это ее планета. Основа нашей дисциплины – самосознание и самоконтроль. К тому времени, как человек развивает в себе способность разрушить планету – не грубой кобальтовой бомбой, а силой знания, – дисциплина уничтожает в нем потребность разрушать. Он дематериализуется, и угроза исчезает. Наши Старшие Братья… – Да, что такое ваши Старшие Братья? Как они выглядят?
– Как и все остальные марсиане.
– Как же вы отличаете их от остальных? Они умеют проходить сквозь стены или что-нибудь в этом же роде?
– Все марсиане умеют проходить сквозь стены. Я вчера проходил.
– Может, от них исходит сияние?
– Нет. Их можно слышать, видеть, ощущать. Их как будто бы показывают по стереовидению, но только у тебя в мозгу. На Марсе это все само собой разумеется и не нуждается в комментариях. Здесь, я вижу, другое дело. Представь, что ты присутствовал при дематериализации своего друга – при его смерти, – потом вместе с другими съел его тело, а потом увидел бы его, мог с ним поговорить, потрогать его.
– Я бы решил, что спятил.
– Правильно, потому что человеческие души не разгуливают по земле после смерти. Если кто-то видит образ умершего – считается, что он галлюцинирует. На Марсе либо все галлюцинируют, либо души умерших живут рядом с живыми. В детстве меня учили придерживаться второй версии, и весь мой марсианский опыт доказывает, что она верна, потому что эти самые души составляют самую многочисленную и привилегированную часть марсианского населения. Живые, материальные марсиане – это дровосеки, водоносы и другая прислуга.
Джабл кивнул.
– Понятно. И ты боишься, что они разрушат Землю?
– Не обязательно, – покачал головой Майк. – Они могут попытаться переделать нас по своему образу и подобию.
– А ты как, не возражаешь, чтобы нас взорвали?
– Я понимаю, что это зло. Но, по марсианским понятиям, мы сами зло.
Мы не способны понять друг друга, мы причиняем друг другу несчастья, мы воюем, болеем, голодаем. Мы – безумцы. И Старшие Братья милостиво убьют нас, чтобы мы не мучились. Я не знаю наверняка, примут ли они такое решение; я не Старший Брат. Если и примут, то пройдет, – он задумался, – минимум пятьсот лет, прежде чем они начнут действовать.
– Да-а, наши судьи не думают над приговорами так долго.
– В том-то и состоит разница между марсианами и людьми, что люди всегда спешат, а марсиане – никогда. Если Старшие Братья в чем-то усомнятся, они отложат вынесение приговора на сто, двести, пятьсот лет.
– В таком случае, сынок, тебе не о чем беспокоиться. Думаю, в ближайшие пятьсот-тысячу лет люди научатся договариваться с соседями.
– Возможно. Хуже будет, если Старшие Братья решат не убить нас, а перевоспитать. Тогда они тоже убьют нас, но отнюдь не безболезненно. В этом я вижу еще большее зло.
Джабл ответил не сразу.
– Не этим ли ты сам занимаешься, сынок?
– Я с этого начинал, – с огорченным видом признал Майк, – а теперь хочу исправить. Я знаю, отец, что ты разочаровался во мне, когда я вступил на этот путь.
– Всякий волен жить по своему усмотрению.
– Да, каждый должен приходить к пониманию самостоятельно. Ты есть Бог. – Я не могу принять этой должности.
– Ты не можешь от нее отказаться. Ты есть Бог, я есть Бог, все живое есть Бог. Поэтому я есть все, что я видел, слышал, пережил. Я все, во что я вник. Отец, я видел, как ужасна жизнь на этой планете, и думал, что в силах ее изменить. Людей не учат в школе тому, чему я хотел научить, и я решил преподнести им это в форме религии, сыграв на любопытстве. Кое-что мне удалось. Марсианская дисциплина оказалась не слишком трудной для усвоения. Видишь, сколько нас, как мы едины? Это уже большая победа. Нам даровано величайшее счастье: мы делимся на мужчин и женщин. Вполне возможно, что романтика физической любви присутствует лишь на нашей планете. Если так, то я сочувствую остальной Вселенной. И хочу, чтобы мы, Боги, сохранили и распространили это драгоценное свойство по всей Вселенной. Что может сравниться с единением тел и душ, с радостью дарения себя и получения ответного дара? На Марсе ни я, ни кто-либо другой не испытывал ничего подобного. Мне кажется, именно любовь делает нашу планету такой богатой и прекрасной. Если человек соединяется с другим человеком лишь телом, но не душой, он остается по-прежнему девственным и одиноким, как будто не соединялся вовсе. С тобой такое бывало, я это понял по тому, как ты боишься рисковать. Ты вник в это раньше меня и без помощи марсианского языка. Дон сказала, что не только ваши тела, а и души были вместе.
– Эта леди несколько преувеличивает.
– Дон никогда не ошибается, если речь идет о любви, а кроме того, прости, мы были с нею – в ее душе, – и сливались с твоей.
Джабл почему-то воздержался от признания, что у него иногда, а именно в моменты единения тел и душ, просыпались телепатические способности. Правда, он читал не мысли, а эмоции. Он пожалел, что ему так много лет. Будь он хотя бы на пятьдесят лет моложе, Дон не пришлось бы ставить слово «мисс» перед фамилией: он решился бы на новый брак, несмотря на прежние неудачи. А прошедшую ночь он не променял бы еще на сто лет жизни. В сущности, Майк прав. – Я слушаю вас, сэр.
– Соединение мужчины и женщины не должно происходить без любви, но тем не менее очень часто происходит. Происходит насилие или совращение – игра, подобная рулетке, только еще более бесчестная. А потом проституция, одиночество – добровольное и вынужденное, – страх, вина, ненависть; дети, вырастающие в убеждении, что секс – это что-то плохое, постыдное, животное. Величайшая ценность, которой обладает человечество, искажена, извращена и представлена как величайшее зло. Всему причиной – ревность. Я долго не мог этому поверить. Джабл, я до сих пор до конца не понимаю ревности, она кажется мне безумием. Когда я впервые испытал любовный экстаз, моим первым порывом было желание разделить его сразу со всеми братьями: с женщинами непосредственно, а с мужчинами – через женщин. Я пришел бы в ужас, если бы мне предложили забрать все счастье себе. Вместе с тем мне не приходило в голову испытать эту радость с тем, с кем я еще не сроднился. Я физически неспособен любить женщину, с которой не разделил воду. Не один я: никто в Гнезде не испытывает физической любви, если не испытывает духовной.
Джабл мрачно подумал, что по такой идеальной схеме могут жить разве что ангелы. Краем глаза он заметил машину, садящуюся на площадку. Не успев приземлиться, машина исчезла.
– Что случилось?
– Они начинают подозревать, что мы здесь. Вернее, я: остальные считаются погибшими.
– Не пора ли перебраться в более безопасное место?
– Не волнуйся, Джабл. Те, кто сидел в машине, не успели ничего никому сообщить. А Джилл уже преодолела предрассудок против дематериализации нехороших людей. Раньше мне приходилось выдумывать всякие ухищрения, чтобы защищаться, теперь я действую проще. Джилл доверяет мне, она знает, что дисциплина не позволяет мне убивать людей без крайней необходимости, – Человек с Марса усмехнулся. – Вчера даже помогала, и не в первый раз.
– Что вы делали?
– Заканчивали то, что я начал в тюрьме. Когда я уничтожил тюрьму, пришлось уничтожить и некоторых заключенных. Их нельзя было освободить: они злые люди. Но я целый год вникал в этот город. Я знал, что еще десятки таких же злодеев ходят на свободе. Я ждал, вникал в каждый отдельный случай и, наконец, принял решение. Они дематериализованы, а их души получили возможность начать новую жизнь. Джилл поняла, что человека невозможно убить, что я всего лишь удаляю с поля грубых игроков. – Тебе не страшно играть в Бога, дружок?
– А я и есть Бог, – открыто улыбнулся Майк. – И ты есть Бог. И те, которых я убрал, тоже Боги. Сказано, что Бог видит всякую тварь. Так оно и есть: всякая тварь есть Бог. И если кошка съедает мышку, то и та, и другая выполняют свое божественное предназначение.
Приземлилась и исчезла еще одна машина.
– Сколько игроков вы вчера удалили за грубую игру?
– Четыреста или пятьсот, не помню точно: город-то большой. И некоторое время будет очень спокойным. Правда, с течением времени преступность возобновится: на Земле так не хватает дисциплины! Именно об этом я и хотел поговорить с тобой, отец. Я боюсь, что ввел братьев в заблуждение.
– Почему?
– Они слишком оптимистичны. Они смотрят друг на друга и видят любовь, здоровье, согласие и счастье. И думают, что переход всего человечества к нашему образу жизни – лишь вопрос времени. Они, конечно, понимают, что это случится не завтра, но две тысячи лет – лишь мгновение. Однако они уверены, что когда-нибудь это случится. Поначалу я сам был в этом уверен и передал свою уверенность братьям. Я упустил главное: люди – не марсиане. Я не раз ловил себя на этой ошибке, поправлял и снова ошибался. Что верно для марсиан, не всегда годится для людей. Логика инвариантна, но на Земле и на Марсе оперирует различными данными. Поэтому и результаты оказываются другими. Я не понимал, почему никто из людей добровольно не отдает себя на съедение голодным собратьям. На Марсе это считается честью. Я не понимал, почему здесь так берегут детей. На Марсе таких девочек, как наши, выбрасывают на улицу – в зубы естественному отбору, и девять из десяти погибают в первое же лето. Логика одна, а объекты разные: здесь состязаются взрослые, а на Марсе – дети. Но так или иначе, состязание имеет место, иначе начинается вырождение. Не знаю, был ли я прав в попытке исключить состязание, но понял, что человечество не позволит мне этого.
В комнату заглянул Дюк.
– Майк! Ты видел, вокруг отеля собирается толпа?
– Видел, – ответил Майк, – скажи всем, что еще не окончилось ожидание.
Дюк вышел, а Майк обратился к Джаблу:
– Ты есть Бог! Мои слова – не позывные счастья, а напоминание об ответственности. Это вызов, брошенный миру. – Он был печален. – Я редко об этом говорю. Очень немногие понимают глубинный смысл этих слов и готовы разделить со мной не только радость, но и горечь. А остальные – сотни и тысячи – воспринимают их как трофей, доставшийся без боя или не понимают вовсе. Что бы я ни говорил, они продолжают считать, что Бог – это кто-то другой, добренький, который прижмет обманутого дурачка к груди и погладит по головке. Они не хотят признать, что во всех своих бедах виноваты сами, и что счастье не дается им без труда.
Человек с Марса покачал головой.
– У меня накопилось гораздо больше неудач, чем побед, и боюсь, что ожидание исполнится, и я пойму, что был неправ. Что этот народ не может жить иначе, что он должен быть разобщенным, несчастным, должен ненавидеть, драться… только для того, чтобы не выродиться. Скажи, отец, это так?
– Почему, черт возьми, ты решил, что я могу ответить на этот вопрос?
– Может быть, и не можешь. Но до сих пор, когда мне нужно было что-нибудь выяснить, ты всегда помогал. И когда кончалось ожидание, я убеждался, что ты говорил правильно.
– Ты меня переоцениваешь. Все, что я могу тебе сказать: ты спешишь.
Хотя всю дорогу толковал, что спешить нельзя. Два с половиной года – не время даже по земным меркам. Ты еще не начал ждать, а уже сдался. Ты провел эксперимент на малой группе людей. Эксперимент удался. Я никогда не видел таких здоровых, бодрых и счастливых людей. Тебе этого мало? Воспитай еще десять тысяч таких же работящих, счастливых, неревнивых, потом и поговорим. Идет?
– Ты говоришь правильно, отец.
– Я еще не все сказал. Из того факта, что тебе не удалось перевоспитать девяносто девять из ста, ты делаешь вывод, что человечество не проживет без своих грехов, которые нужны ему для «прополки». Как ты не понимаешь, что сам проводишь прополку, вернее, твои неудачи делают ее за тебя! Ты планировал уничтожение собственности и денег?
– Нет, что ты? В Гнезде они не нужны, но…
– Правильно, в любой здоровой семье они не нужны, но необходимы для сношений с внешним миром. Сэм сказал мне, что братья, постигшие дисциплину, стали умнее в обращении с деньгами, хотя можно было бы ожидать обратного.
– О, делать деньги очень просто, если знаешь как.
– Ты только что сформулировал новую заповедь: блаженны богатые духом, потому что они знают, как делать деньги. А каковы успехи братьев в других областях? Ниже или выше среднего?
– Конечно, выше. Наша дисциплина – не вера, а метод эффективной работы во всех областях.
– Ты сам ответил на свой вопрос, сынок. Если все сказанное верно (я не сужу, а только спрашиваю, ты же отвечаешь), то ты не исключаешь, а ужесточаешь соревнование. Если одна десятая процента населения способна воспринимать твою дисциплину – преподавай ее, и через десяток поколений дураки вымрут, а твои ученики унаследуют Землю. Тогда нужно будет думать, как подстегнуть их к дальнейшему развитию. Не стоит отчаиваться из-за того, что за два с половиной года не все превратились в ангелов. Я ни от одного человека этого не ожидал. Думал – ну и дурак же ты, что полез в проповедники!…
Майк вздохнул и улыбнулся.
– Я и сам начал так думать. Ну и дурак же я, как подвел братьев!
– Назовем эту болезнь космической отрыжкой и будем считать, что вылечили. Если у тебя есть, что сказать людям – говори.
Майк не отвечал. Он лежал без движения, с закрытыми глазами и безжизненным лицом. Джабл уже пожалел, что говорил так резко и довел парня до транса. Тут Майк открыл глаза и весело улыбнулся.
– Ты все объяснил, отец! Мне есть, что сказать и показать людям. – Человек с Марса встал. – Ожидание исполнилось!
Глава 37
Джабл и Человек с Марса вышли к стереовизору. Около него уже собралось все Гнездо. На экране волновалась толпа, которую с трудом сдерживала полиция. Майк взглянул на экран, и на лице его появилась счастливая уверенность.
– Пришли? Отлично. Начинаем.
Чувство радостного ожидания, все время преследовавшее Харшоу, распирало стены.
– Давно у нас не было столько зрителей, – сказала Джилл.
– Пожалуй, стоит одеться ради такого случая. Пэтти! Найди мне что-нибудь, – попросил Майк.
– Сию минуту, Майкл.
– Сынок, – забеспокоился Джабл, – не нравится мне эта толпа. Может, не стоит тебе выходить?
– Стоит: они пришли ко мне, и я должен их встретить, – он замолчал, так как лицо на несколько секунд оказалось закрыто одеждой. Женщины наперебой помогали ему одеваться – каждая вещь словно знала, куда и как лечь.
– Положение обязывает. Если публика ждет, звезда должна явиться.
– Майк знает, что делает, босс, – успокоил Дюк.
– Н-не знаю… Я не доверяю толпе.
– Тут собрались в основном зеваки. Есть парочка фостеритов и других злопыхателей, но Майк справится с любой толпой. Правда, Майк?
– Точно, Каннибал. Где моя шляпа? Солнце уже высоко.
Откуда ни возьмись появилась дорогая панама с яркой лентой и уселась ему на голову. Майк кокетливо сдвинул ее набекрень.
– Ну как? – спросил он.
На нем был, как всегда на проповедях, белый деловой костюм, крахмальная рубашка и дорогой яркий галстук.
Бен сказал:
– Атташе-кейса не хватает.
– Правда? Ты считаешь, не хватает? Пэтти, у нас есть атташе-кейс?
Джилл подошла к Майку.
– Бен шутит, милый. Ты отлично выглядишь. Иди, – она поправила Майклу галстук и поцеловала. Харшоу показалось, что она поцеловала и его.
– Да, пора. Энн, Дюк, готовы?
– Готовы, – Энн надела свидетельский плащ, а Дюк вооружился всевозможной съемочной аппаратурой и карточкой «Пресса».
Они пошли к выходу, Джабл двинулся за ними, а все остальное Гнездо – тридцать с лишним человек – осталось у стереовизора. У двери Майк задержался. Там стоял столик, а на нем – графин с водой, ваза с фруктами, стакан и ножи.
– Дальше не ходи, – предупредил Джабла Майк, – иначе Пэтти придется отбивать тебя у кобр.
Майк налил в стакан воды, отпил.
– От проповедей пересыхает в горле, – и передал стакан Энн. Потом взял нож для фруктов и отрезал кусок яблока. Харшоу показалось, что Майк отрезал себе палец, но тут Дюк протянул ему стакан. Крови не было, а к фокусам Харшоу уже начал привыкать. Он взял стакан и с удовольствием сделал глоток: во рту почему-то было сухо.
Майк сжал его руку и улыбнулся.
– Не волнуйся, отец. Мы скоро вернемся. Не позже, чем через полчаса.
Они вышли к кобрам и закрыли за собой дверь. Джабл со стаканом в руках вернулся ко всем. Кто-то забрал у него стакан, он не заметил этого, полностью уйдя в экран.
Толпа стала гуще и агрессивнее, полицейские работали дубинками.
– Где они, Пэтти? – спросил кто-то.
– Спускаются в лифте, входят в вестибюль. Их заметили, начали фотографировать.
На экране появилось лицо корреспондента «Нью Уорлд Нетворкс». Он затараторил:
– Передвижная съемочная группа компании «Нью Уорлд Нетворкс» ведет репортаж из горячей точки. Мы только что узнали, что самозваный мессия, известный как Человек с Марса, наконец выполз из своего укрытия. Очевидно, Смит хочет сдаться властям. Вчера он бежал из тюрьмы, воспользовавшись взрывчатыми веществами, которые, по всей видимости, передали ему сообщники. Но у него не хватило сил пройти через кордоны, выставленные вокруг города. Трудно предсказать, что сейчас случится. Не отходите от экранов! Следите за нашими новостями и рекламой! – Джек Моррис принялся расхваливать свой аттракцион «Елисейские поля».
– Они вышли на улицу, – сказала Пэтти, – толпа еще не видит их.
– Мы находимся у парадного подъезда отеля «Сан-Суси», жемчужины побережья. Не будем обвинять служащих отеля в пособничестве преступнику: они сообщили о нем властям, поэтому мы здесь. Пока не начались события, посмотрите, как Смит превратился в чудовище!
Показали запуск «Посланца», отлет «Чемпиона», Марс, марсиан, первое сфабрикованное интервью с Человеком с Марса: «Тебе нравятся наши девушки?» – «Еще как!», переговоры во Дворце Министров, защиту диссертации.
– Что там, Пэтти?
– Майкл стоит на ступенях, толпа на расстоянии ста ярдов. Дюк кое-что заснял и меняет линзы. Все в порядке.
Стереовизор дал крупным планом толпу.
– Надеюсь, вы понимаете, друзья, что эти люди не намерены шутить. Сейчас можно ожидать чего угодно, – диктор чуть не захлебнулся… – Он выходит, он идет к людям!
Камера повернулась к Человеку с Марса, он шел прямо на нее. Энн и Дюк шли на некотором расстоянии позади. Вот уже стереовизор показал Майка в натуральную величину, как будто он вернулся в комнату к братьям. Он остановился на газоне в нескольких шагах от толпы.
– Вы звали меня?
Ответом был рев. В разрыве туч показалось солнце, и на Майка упал столб света.
Одежда его исчезла, он предстал перед толпой нагой и прекрасный – модель для самого Микеланджело. У Харшоу сжалось сердце.
– Посмотрите на меня! Я сын человеческий!
Включили рекламу. Стайка девушек, задирая ноги выше головы, воспевала какое-то особое туалетное мыло. Экран заполнился мыльными пузырями. Возобновился репортаж. Кусок кирпича ударил Майка по ребрам.
– Будь ты проклят!
Майк обернулся к обидчику.
– Ты проклял сам себя! До конца жизни тебе не смыть этого проклятия.
– Богохульник! – Камень попал Майку в левый глаз, брызнула кровь.
– Ты ударил себя, – спокойно сказал Майк, – потому что Ты есть Бог, и Я есть Бог, и все живое есть Бог. В него полетели камни.
– Слушайте Истину: вам не нужно ненавидеть, бояться, убивать! Я принес вам воду жизни! – в руке Майка появился стакан с водой. – Выпейте ее, и вы познаете любовь и счастье!
– Пришли? Отлично. Начинаем.
Чувство радостного ожидания, все время преследовавшее Харшоу, распирало стены.
– Давно у нас не было столько зрителей, – сказала Джилл.
– Пожалуй, стоит одеться ради такого случая. Пэтти! Найди мне что-нибудь, – попросил Майк.
– Сию минуту, Майкл.
– Сынок, – забеспокоился Джабл, – не нравится мне эта толпа. Может, не стоит тебе выходить?
– Стоит: они пришли ко мне, и я должен их встретить, – он замолчал, так как лицо на несколько секунд оказалось закрыто одеждой. Женщины наперебой помогали ему одеваться – каждая вещь словно знала, куда и как лечь.
– Положение обязывает. Если публика ждет, звезда должна явиться.
– Майк знает, что делает, босс, – успокоил Дюк.
– Н-не знаю… Я не доверяю толпе.
– Тут собрались в основном зеваки. Есть парочка фостеритов и других злопыхателей, но Майк справится с любой толпой. Правда, Майк?
– Точно, Каннибал. Где моя шляпа? Солнце уже высоко.
Откуда ни возьмись появилась дорогая панама с яркой лентой и уселась ему на голову. Майк кокетливо сдвинул ее набекрень.
– Ну как? – спросил он.
На нем был, как всегда на проповедях, белый деловой костюм, крахмальная рубашка и дорогой яркий галстук.
Бен сказал:
– Атташе-кейса не хватает.
– Правда? Ты считаешь, не хватает? Пэтти, у нас есть атташе-кейс?
Джилл подошла к Майку.
– Бен шутит, милый. Ты отлично выглядишь. Иди, – она поправила Майклу галстук и поцеловала. Харшоу показалось, что она поцеловала и его.
– Да, пора. Энн, Дюк, готовы?
– Готовы, – Энн надела свидетельский плащ, а Дюк вооружился всевозможной съемочной аппаратурой и карточкой «Пресса».
Они пошли к выходу, Джабл двинулся за ними, а все остальное Гнездо – тридцать с лишним человек – осталось у стереовизора. У двери Майк задержался. Там стоял столик, а на нем – графин с водой, ваза с фруктами, стакан и ножи.
– Дальше не ходи, – предупредил Джабла Майк, – иначе Пэтти придется отбивать тебя у кобр.
Майк налил в стакан воды, отпил.
– От проповедей пересыхает в горле, – и передал стакан Энн. Потом взял нож для фруктов и отрезал кусок яблока. Харшоу показалось, что Майк отрезал себе палец, но тут Дюк протянул ему стакан. Крови не было, а к фокусам Харшоу уже начал привыкать. Он взял стакан и с удовольствием сделал глоток: во рту почему-то было сухо.
Майк сжал его руку и улыбнулся.
– Не волнуйся, отец. Мы скоро вернемся. Не позже, чем через полчаса.
Они вышли к кобрам и закрыли за собой дверь. Джабл со стаканом в руках вернулся ко всем. Кто-то забрал у него стакан, он не заметил этого, полностью уйдя в экран.
Толпа стала гуще и агрессивнее, полицейские работали дубинками.
– Где они, Пэтти? – спросил кто-то.
– Спускаются в лифте, входят в вестибюль. Их заметили, начали фотографировать.
На экране появилось лицо корреспондента «Нью Уорлд Нетворкс». Он затараторил:
– Передвижная съемочная группа компании «Нью Уорлд Нетворкс» ведет репортаж из горячей точки. Мы только что узнали, что самозваный мессия, известный как Человек с Марса, наконец выполз из своего укрытия. Очевидно, Смит хочет сдаться властям. Вчера он бежал из тюрьмы, воспользовавшись взрывчатыми веществами, которые, по всей видимости, передали ему сообщники. Но у него не хватило сил пройти через кордоны, выставленные вокруг города. Трудно предсказать, что сейчас случится. Не отходите от экранов! Следите за нашими новостями и рекламой! – Джек Моррис принялся расхваливать свой аттракцион «Елисейские поля».
– Они вышли на улицу, – сказала Пэтти, – толпа еще не видит их.
– Мы находимся у парадного подъезда отеля «Сан-Суси», жемчужины побережья. Не будем обвинять служащих отеля в пособничестве преступнику: они сообщили о нем властям, поэтому мы здесь. Пока не начались события, посмотрите, как Смит превратился в чудовище!
Показали запуск «Посланца», отлет «Чемпиона», Марс, марсиан, первое сфабрикованное интервью с Человеком с Марса: «Тебе нравятся наши девушки?» – «Еще как!», переговоры во Дворце Министров, защиту диссертации.
– Что там, Пэтти?
– Майкл стоит на ступенях, толпа на расстоянии ста ярдов. Дюк кое-что заснял и меняет линзы. Все в порядке.
Стереовизор дал крупным планом толпу.
– Надеюсь, вы понимаете, друзья, что эти люди не намерены шутить. Сейчас можно ожидать чего угодно, – диктор чуть не захлебнулся… – Он выходит, он идет к людям!
Камера повернулась к Человеку с Марса, он шел прямо на нее. Энн и Дюк шли на некотором расстоянии позади. Вот уже стереовизор показал Майка в натуральную величину, как будто он вернулся в комнату к братьям. Он остановился на газоне в нескольких шагах от толпы.
– Вы звали меня?
Ответом был рев. В разрыве туч показалось солнце, и на Майка упал столб света.
Одежда его исчезла, он предстал перед толпой нагой и прекрасный – модель для самого Микеланджело. У Харшоу сжалось сердце.
– Посмотрите на меня! Я сын человеческий!
Включили рекламу. Стайка девушек, задирая ноги выше головы, воспевала какое-то особое туалетное мыло. Экран заполнился мыльными пузырями. Возобновился репортаж. Кусок кирпича ударил Майка по ребрам.
– Будь ты проклят!
Майк обернулся к обидчику.
– Ты проклял сам себя! До конца жизни тебе не смыть этого проклятия.
– Богохульник! – Камень попал Майку в левый глаз, брызнула кровь.
– Ты ударил себя, – спокойно сказал Майк, – потому что Ты есть Бог, и Я есть Бог, и все живое есть Бог. В него полетели камни.
– Слушайте Истину: вам не нужно ненавидеть, бояться, убивать! Я принес вам воду жизни! – в руке Майка появился стакан с водой. – Выпейте ее, и вы познаете любовь и счастье!