Страница:
– Я готова выслушать оскорбление.
– Хорошо, возьмем Ветхий Завет. Критика в его адрес обычно легче воспринимается верующими. Ты помнишь случай с Содомом и Гоморрой? Какой ценой оттуда спасся Лот?
– Конечно, знаю. Его жена превратилась в соляной столб.
– Мне это всегда казалось чересчур суровым наказанием. Но мы говорили о Лоте. Петр характеризует его как человека богопослушного, справедливого и добронравого, которого даже упоминание о грехе возмущало. Святой Петр, наверное, имеет право судить, что есть добродетель, а что – грех, если ему вручены ключи от Царства Небесного… Тем не менее трудно понять, почему он счел Лота образцом добродетели. Лот сбежал из города, спасая свою шкуру. Он приютил и накормил двоих странников, зная, что они влиятельные люди. А между тем, его гостеприимство (согласно, например, Корану и моим понятиям) стоило бы больше, если бы он думал, что они нищие. Есть в Библии еще одно доказательство добродетели Лота. Прочитай главу 19, стих 8 в Книге Бытия.
– Что там сказано?
– Ты прочитай, я ведь могу и соврать.
– Джабл! Вреднее вас я никого не встречала.
– Ты очень хорошенькая девушка, поэтому я прощаю твое невежество. Я скажу, но ты все равно прочитай. Соседи Лота пришли к его дому и стали просить выдать этих двоих странников. Что они хотели с ними сделать, сама прочитаешь. Лот не спорил, а предложил сделку. Он предложил толпе для той же цели своих дочерей-девственниц, умоляя удовлетвориться девушками, но не ломать дверь.
– Джабл… в Библии действительно так написано?
– Не совсем, я модернизировал стиль, но смысл таков. Лот предложил толпе мужчин («молодых и старых», – говорит Библия) познать двух девственниц, а взамен – не ломать ему дверь. Я дурак, – Джабл просиял. – Надо было мне предложить то же, когда ко мне в дом ломились ребята из Особой Службы. Может, и меня пустили бы за это в рай? – Тут он нахмурился. – Нет, я не знаю, кто из вас девственницы и кого предлагать.
– Я не скажу.
– Впрочем, Лот мог и заблуждаться насчет дочерей… Но он пообещал, что они окажутся девственницами, и уговаривал толпу их попробовать. И этого подонка Библия называет праведником!
– В воскресной школе нам такого не рассказывали, – медленно проговорила Джилл.
– Поверь, это не единственная неожиданность для человека, который начинает читать Библию. Возьми Елисея. Он был такой святой, что прикосновение к его мощам воскрешало мертвых. А сам – лысый старый осел, как я. Однажды дети стали смеяться над его лысиной, как вы иногда смеетесь над моей. Бог наслал медведей, которые разорвали детей на куски. Вторая глава второй Книги Царств. – Босс, я никогда не смеялась над вашей лысиной.
– А кто заказал средство для восстановления волос? Не ты? Кто бы она не была, пусть остерегается медведей. В Библии много таких мест. И самые отвратительные преступления, оказывается, совершаются с разрешения Бога. Более того, в ней начисто отсутствует здравый смысл и правила хорошего тона. Я не против Библии. И не против индусов, даже за то, что они освятили порнографию. Я допускаю, что подобная мифология может быть словом божьим, что Бог – параноик, и потому приказал разорвать на куски детей, оскорблявших его пророка… Фостериты ничем не хуже других. Просто их хозяин – Наш добрый приятель Джо, он и заказывает музыку. Ему хочется, чтобы люди были счастливы не только на небесах, но и на земле. Ему не нужно, чтобы ты умерщвлял плоть. Зачем? Это неделовой подход. Хочешь пить, играть, развратничать – пожалуйста, но только вместе со всеми, под присмотром! Приходи в церковь и веселись. Бог не против. Пусть твоя совесть успокоится! Будь счастлив!
Джилл не обнаружила счастья на лице Джабла.
– Конечно, у тебя есть и обязанности, – продолжал он. – Фостеритский Бог тоже хочет, чтобы его почитали и благодарили. А каждый, кто глуп настолько, что отказывается быть счастливым под его эгидой, достоин всяческих неприятностей. Но это правило, общее для всех богов. Не будем же осуждать Фостера и Дигби! У них действительно праведная вера.
– Босс, да вас уже обратили!
– Это невозможно. Не люблю хороводов, презираю толпу и терпеть не могу, когда дураки мне указывают, куда пойти в воскресенье. Я добиваюсь, чтобы ты не критиковала то, что не подлежит критике. Литературные достоинства фостеритского Писания выше среднего, потому, что их тексты – плагиат. Что же до внутренней логики, то светские правила неприменимы к священным писаниям. Но и здесь Новое Откровение стоит выше других: оно достаточно последовательно. Попробуй увязать Ветхий Завет с Новым или буддистскую доктрину с буддистскими апокрифами. С точки зрения морали, фостеризм есть фрейдизм, подслащенный для людей, неспособных воспринимать психологию в натуральном виде; хотя я сомневаюсь, что старый развратник, сочинивший Новое Откровение, то есть передавший его от Бога людям, знал это. Он просто шел в ногу со временем. Все устали от страха и чувства вины. Как можно было это пропустить?… Все, молчи, я устал…
– Я и так молчу.
– «Женщина ввела меня во искушение…» – Джабл закрыл глаза.
Дома они застали Кэкстона и Махмуда. Бен огорчился, не найдя Джилл, и решил развеять тоску в обществе Энн, Мириам и Доркас. Махмуд, наведываясь, всегда говорил, что приезжает к Майку и доктору Харшоу, но получал видимое удовольствие не только от общения с ними, а и от обедов и выпивок за столом Харшоу, от прогулок в его саду и компании его одалисок. Вот и сейчас Мириам делала ему массаж, а Доркас расчесывала его волосы.
– Можешь не вставать, – обратился Джабл к Махмуду.
– Я не могу встать: на мне сидят. Привет, Майк!
– Привет, брат мой Вонючка, доктор Махмуд!
Майк торжественно приветствовал Бена и, извинившись, сказал, что пойдет к себе.
– Иди, сынок, – отпустил его Харшоу.
– Майк, ты не хочешь есть? – удивилась Энн.
– Нет, я не голоден. Спасибо.
И ушел в дом.
Махмуд повернулся к Харшоу, едва не свалив Мириам:
– Джабл, что тревожит нашего брата?
– Его, кажется, тошнит, – сказал Бен.
– Пусть отдохнет. Он сегодня объелся религией.
И Джабл вкратце описал утренние события.
Махмуд нахмурился:
– Стоило ли оставлять его наедине с Дигби? Прости меня, брат, но это слишком необдуманный поступок.
– Вонючка, ему рано или поздно пришлось бы с этим столкнуться. Майк говорил, что ты ему что-то проповедовал. Почему Дигби не имеет права проповедовать свое? Ответь, как ученый, а не как мусульманин.
– Я на все вопросы отвечаю, как мусульманин.
– Извини. Я тебя понимаю, но не согласен с тобой.
– Джабл, я употребил слово «мусульманин» в его точном смысле, а не в том, который подразумевает Марьям под термином «магометанин».
– И будешь магометанином, пока не научишься правильно произносить мое имя! Не вертись!
– Хорошо, Марьям. Ой! У женщин не должно быть мускулов! Джабл, как ученый, я считаю Майка венцом моей карьеры. Как мусульманин, вижу в нем желание подчиниться воле Бога и рад за него, хотя здесь нас ожидают трудности, потому что он еще не вник в смысл английского слова «Бог». Или арабского «Аллах». А как человек и раб Божий, я люблю парня и не хочу, чтобы он попал под дурное влияние. Помимо религиозных соображений существуют еще и моральные. Например, я считаю, что Дигби может оказать на Майка дурное влияние. Вы согласны?
– Браво! – зааплодировал Бен. – Вонючка, ты мне нравишься! Скоро я куплю ковер и начну учить арабский.
– Я польщен. Ковер разрешаю не покупать.
Джабл вздохнул:
– Согласен. Пусть лучше Майк начнет курить марихуану, чем его совратит Дигби. Но, с другой стороны, его не так просто совратить: тут мало получасовой беседы. И твоему хорошему влиянию Майк тоже не уступит. Убеждения и интеллект у него одинаковой силы. Пророк Мухаммед не выдержал бы конкуренции с Майком.
– На все воля Аллаха.
– Что исключает дальнейший спор.
– Пока вас не было, мы говорили о религии, – вступила в беседу Доркас. – Босс, вам известно, что у женщин есть души?
– Неужели? Первый раз слышу.
– Вонючка сказал, что есть.
– Марьям хотела знать, почему магометане считают, что душа есть только у мужчин, – объяснил Махмуд.
– Мириам, это вульгарное заблуждение, подобное тому, что евреи замешивают мацу на крови христианских младенцев. В Коране говорится, что в рай попадают целыми семьями: и мужчины и женщины. Возьмем стих 70, «Украшения из золота». Правда, Вонючка?
– «Войдите в сад, вы и ваши жены, и радуйтесь» – таков приблизительный перевод, – подтвердил Махмуд.
– Я слышала, что в раю магометане развлекаются с гуриями. Куда же они девают жен? – спросила Мириам.
– Гурии, – принялся объяснять Джабл, – это особые существа. Кстати, есть гурии мужского пола. Им не нужны души, они сами духи – бессмертные, неизменные и прекрасные. Им не нужно зарабатывать право на вход в рай, они предусмотрены штатным расписанием. Они разносят еду, напитки, от которых не бывает похмелья, поют и танцуют по заказу гостей. А души жен бездельничают: едят, пьют и развлекаются. Я правильно говорю, Вонючка?
– Близко к истине, но достаточно оригинально в смысле стиля. – Махмуд неожиданно сел, сбросив на пол Мириам. – У ваших женщин, наверное, все-таки нет душ.
– Возьми свои слова назад, неблагодарный! Иноверец!
– Успокойся, Марьям. Если у тебя нет души, значит, ты бессмертна. Джабл, может ли случиться, что человек умрет и не заметит этого?
– Не знаю, не пробовал.
– А вдруг я умер на Марсе и сейчас мне только кажется, что я вернулся домой? Посмотрите вокруг! Сад, которому позавидовал бы сам Пророк, четыре прекрасные гурии в любое время подают яства и вина. Разве это не рай?
– Нет. Налоги я плачу далеко не райские.
– Меня это как-то не трогает.
– Теперь гурии. Даже если допустить, что наши одинаково красивы, достаточно ли они красивы для гурий?
– Мне хватает.
– Остается еще одно качество, присущее гуриям.
– Не будем углубляться. Допустим, это не физическое качество, а вечное состояние души.
– В таком случае я утверждаю, что перед нами – не гурии.
– Ну, что ж, – вздохнул Махмуд, – придется кого-нибудь из них превратить.
– Почему кого-нибудь? Давай уж сразу всех четырех.
– Нет, брат мой. Хотя шариат и позволяет иметь четырех жен, счастливым можно быть только с одной.
– Тем лучше для меня. Кого берешь?
– Сейчас увидим. Марьям, воспитать из тебя гурию?
– Иди к черту!
– Джилл, как ты?
– Джилл оставь для меня, – запротестовал Бен.
– Ладно. Энн?
– Не могу. У меня свидание.
– Доркас, ты моя последняя надежда!
– Я постараюсь ею остаться.
У себя в комнате Майк лег на кровать, принял позу зародыша, закатил глаза, зафиксировал язык и замедлил сердцебиение. Джилл сердилась, если он делал это днем, но смирялась, если не при всех. (Есть масса вещей, которые нельзя делать при всех, и Джилл сердилась только из-за них). А ему так хотелось сосредоточиться и подумать: он совершил поступок, который Джилл не одобрила бы.
У Майка возникло человеческое желание сказать самому себе, что его вынудили так поступить, но марсианское воспитание не позволило воспользоваться этой лазейкой. Он достиг критической точки, требовалось правильное действие, и он выбрал. Он вникал, что этот выбор правильный. Тем не менее брат Джилл запрещает так поступать. Значит, возможности выбора нет. Противоречие: в критической точке должна быть возможность выбора. Лишь совершая выбор, дух может расти.
Может быть, не стоило выбрасывать пищу? Хотя нет, компромиссного варианта Джилл тоже не приемлет.
В эту минуту существо, несущее в себе человеческие гены и марсианское сознание, существо, до сих пор не отдавшее предпочтение ни тому, ни другому, завершило одну из стадий роста: оно перестало быть птенцом. Майк по-человечески остро ощутил всю глубину пучины одиночества, в которую ввергает человека возможность и необходимость совершать свободный выбор, и по-марсиански спокойно и даже радостно стал впитывать печаль открытия, соглашаться с его последствиями. С горьким наслаждением он понял, что последний выбор он совершил сам, без помощи Джилл. Брат по воде может учить, предупреждать, направлять, но он не может разделить твой выбор. Выбор – это твоя собственность, которой владеешь без права продажи, передачи или залога. Собственность и собственник составляют единое целое. Ты есть действие, которое предпринимаешь в критический момент.
Осознав свою самостоятельность, Майк мог глубже вникнуть в братьев, погрузиться в них, не растворяясь. Он стал перебирать в памяти многочисленных марсианских братьев, и немногочисленных земных, чтобы полюбить их по-новому, отыскать в каждом ту неповторимую самостоятельность, которую открыл в себе.
Майк еще долго оставался в трансе: во многое нужно было вникнуть, многое обдумать с точки зрения взрослого человека (марсианина?)… Все, что он видел, слышал, пережил в Молельне Архангела Фостера (до момента, когда он остался один на один с Дигби), было непонятно. Почему епископ Бун вызвал у него неприязнь, почему мисс Ардент, не будучи братом, ощущалась как брат, почему от танцующей и кричащей толпы исходило добро… и что такое говорил Джабл? Слова Джабла тревожили сильнее всего. Майк вслушивался в них снова и снова, сравнивал их с тем, чему его учили в родном гнезде… Очень трудным было слово «церковь», которое Джабл повторял без конца. В марсианском языке не было соответствующего понятия (было понятие широкое, всеобъемлющее, включающее в себя странные человеческие слова «конгрегация», «служба», «Бог». Оно выливалось в формулировку, которую никто не воспринимал: ни Джабл, ни Махмуд, ни Дигби – «Ты есть Бог»).
Теперь Майк глубже вникал в смысл этой английской фразы и видел, что в ней нет той неизбежности, категоричности, наконец, безысходности, которая присуща соответствующему марсианскому слову. Он произносил английскую фразу, а продумывал марсианское слово, и вникал все глубже… Около полуночи Майк ускорил сердце и дыхание, развернул тело и сел на постели. От усталости не осталось и следа, голова была ясная, душа жаждала действия.
Его вдруг потянуло к людям так же неудержимо, как несколько часов назад захотелось от всех скрыться. Он вышел в гостиную и ужасно обрадовался, встретив брата.
– Привет!
– Привет, Майк! О, да у тебя уже бодрый вид!
– Я себя отлично чувствую. А где все?
– Спят. Бен с Вонючкой уехали, и остальные пошли спать.
– Жаль. – Майку очень хотелось сообщить Махмуду о своем открытии.
– И я уже собралась ложиться, но захотелось перекусить. Ты хочешь есть?
– Конечно, хочу.
– Пойдем на кухню, там есть холодная курица.
Они спустились в кухню и нагрузили полный поднос.
– Выйдем на улицу, здесь жарко.
– Отличная мысль, – согласился Майк.
– Еще совсем тепло, можно купаться. Настоящее бабье лето. Стой, надо включить свет.
– Не надо. Я сам понесу поднос.
Майк мог видеть в почти полной темноте. Джабл объяснял это тем, что он вырос в полумраке, но сам Майк считал, что он своей способностью в большей степени обязан урокам приемных родителей. Что же до погоды, то Смит мог бы спокойно сидеть нагишом на Эвересте, и сейчас ему было все равно, тепло на улице или нет. Он уже ждал зимы, чтобы выпал снег и можно было бы походить по нему босиком.
Тем не менее теплая погода была ему приятна, а еще приятнее – общество брата.
– Держи. Я все-таки включу подводный свет, чтобы не пронести мимо рта.
– Отлично, – Майку нравилось смотреть на подсвеченную воду.
Они поели у бассейна, потом легли на траву и стали смотреть на звезды.
– Майк, смотри, вот Марс. Или это Антарес?
– Марс.
– А что там происходит?
Майк помолчал. Даже для английского языка это был слишком общий вопрос.
– В южном полушарии сейчас весна, братья учат растения расти.
– Учат растения расти?
– Ларри тоже учит растения расти. Я помогал ему. Но мой народ, то есть марсиане (теперь вы мой народ), учат растения по-другому. В северном полушарии холодает, и куколки, оставшиеся в живых, переходят жить в гнезда. Люди, оставшиеся жить на экваторе, грустят: один из них дематериализовался.
– Да, по стереовидению передавали…
Майк пропустил эту передачу. Он ничего не знал о смерти колониста, пока его не спросили, что делается на Марсе.
– Они зря грустят. Мистеру Букеру Т.В.Джонсу, технологу первого класса по приготовлению пищи, теперь хорошо. Старшие Братья вылечили его душу.
– Ты его знал?
– Да. У него было собственное лицо, черное и красивое. Но он тосковал по дому.
– Бедняжка… Майк, а ты тосковал по дому? По Марсу?
– Сначала да, – ответил Майк. – Мне все время было одиноко, а теперь нет. – Он перекатился по траве и обнял ее. – И больше никогда не будет одиноко.
– Майк, мой милый…
Они поцеловались.
Потом брат сказал:
– Сегодня, как в первый раз…
– Тебе хорошо, брат?
– Да. Очень. Поцелуй меня еще.
Прошла вечность.
– Майк, ты понимаешь, что делаешь?
– Понимаю. Это сближение. Мы сейчас сблизимся.
– Я… мы… давно этого ждем… Повернись, я помогу.
Когда они слились, познавая друг друга, Майк сказал нежно и торжествующе:
– Ты есть Бог!
Она ответила молча. А потом, когда они совсем сблизились, и Майку показалось, что он сейчас дематериализуется, она отозвалась:
– Да… Ты есть Бог. Мы вникаем в Бога.
Глава 25
Глава 26
– Хорошо, возьмем Ветхий Завет. Критика в его адрес обычно легче воспринимается верующими. Ты помнишь случай с Содомом и Гоморрой? Какой ценой оттуда спасся Лот?
– Конечно, знаю. Его жена превратилась в соляной столб.
– Мне это всегда казалось чересчур суровым наказанием. Но мы говорили о Лоте. Петр характеризует его как человека богопослушного, справедливого и добронравого, которого даже упоминание о грехе возмущало. Святой Петр, наверное, имеет право судить, что есть добродетель, а что – грех, если ему вручены ключи от Царства Небесного… Тем не менее трудно понять, почему он счел Лота образцом добродетели. Лот сбежал из города, спасая свою шкуру. Он приютил и накормил двоих странников, зная, что они влиятельные люди. А между тем, его гостеприимство (согласно, например, Корану и моим понятиям) стоило бы больше, если бы он думал, что они нищие. Есть в Библии еще одно доказательство добродетели Лота. Прочитай главу 19, стих 8 в Книге Бытия.
– Что там сказано?
– Ты прочитай, я ведь могу и соврать.
– Джабл! Вреднее вас я никого не встречала.
– Ты очень хорошенькая девушка, поэтому я прощаю твое невежество. Я скажу, но ты все равно прочитай. Соседи Лота пришли к его дому и стали просить выдать этих двоих странников. Что они хотели с ними сделать, сама прочитаешь. Лот не спорил, а предложил сделку. Он предложил толпе для той же цели своих дочерей-девственниц, умоляя удовлетвориться девушками, но не ломать дверь.
– Джабл… в Библии действительно так написано?
– Не совсем, я модернизировал стиль, но смысл таков. Лот предложил толпе мужчин («молодых и старых», – говорит Библия) познать двух девственниц, а взамен – не ломать ему дверь. Я дурак, – Джабл просиял. – Надо было мне предложить то же, когда ко мне в дом ломились ребята из Особой Службы. Может, и меня пустили бы за это в рай? – Тут он нахмурился. – Нет, я не знаю, кто из вас девственницы и кого предлагать.
– Я не скажу.
– Впрочем, Лот мог и заблуждаться насчет дочерей… Но он пообещал, что они окажутся девственницами, и уговаривал толпу их попробовать. И этого подонка Библия называет праведником!
– В воскресной школе нам такого не рассказывали, – медленно проговорила Джилл.
– Поверь, это не единственная неожиданность для человека, который начинает читать Библию. Возьми Елисея. Он был такой святой, что прикосновение к его мощам воскрешало мертвых. А сам – лысый старый осел, как я. Однажды дети стали смеяться над его лысиной, как вы иногда смеетесь над моей. Бог наслал медведей, которые разорвали детей на куски. Вторая глава второй Книги Царств. – Босс, я никогда не смеялась над вашей лысиной.
– А кто заказал средство для восстановления волос? Не ты? Кто бы она не была, пусть остерегается медведей. В Библии много таких мест. И самые отвратительные преступления, оказывается, совершаются с разрешения Бога. Более того, в ней начисто отсутствует здравый смысл и правила хорошего тона. Я не против Библии. И не против индусов, даже за то, что они освятили порнографию. Я допускаю, что подобная мифология может быть словом божьим, что Бог – параноик, и потому приказал разорвать на куски детей, оскорблявших его пророка… Фостериты ничем не хуже других. Просто их хозяин – Наш добрый приятель Джо, он и заказывает музыку. Ему хочется, чтобы люди были счастливы не только на небесах, но и на земле. Ему не нужно, чтобы ты умерщвлял плоть. Зачем? Это неделовой подход. Хочешь пить, играть, развратничать – пожалуйста, но только вместе со всеми, под присмотром! Приходи в церковь и веселись. Бог не против. Пусть твоя совесть успокоится! Будь счастлив!
Джилл не обнаружила счастья на лице Джабла.
– Конечно, у тебя есть и обязанности, – продолжал он. – Фостеритский Бог тоже хочет, чтобы его почитали и благодарили. А каждый, кто глуп настолько, что отказывается быть счастливым под его эгидой, достоин всяческих неприятностей. Но это правило, общее для всех богов. Не будем же осуждать Фостера и Дигби! У них действительно праведная вера.
– Босс, да вас уже обратили!
– Это невозможно. Не люблю хороводов, презираю толпу и терпеть не могу, когда дураки мне указывают, куда пойти в воскресенье. Я добиваюсь, чтобы ты не критиковала то, что не подлежит критике. Литературные достоинства фостеритского Писания выше среднего, потому, что их тексты – плагиат. Что же до внутренней логики, то светские правила неприменимы к священным писаниям. Но и здесь Новое Откровение стоит выше других: оно достаточно последовательно. Попробуй увязать Ветхий Завет с Новым или буддистскую доктрину с буддистскими апокрифами. С точки зрения морали, фостеризм есть фрейдизм, подслащенный для людей, неспособных воспринимать психологию в натуральном виде; хотя я сомневаюсь, что старый развратник, сочинивший Новое Откровение, то есть передавший его от Бога людям, знал это. Он просто шел в ногу со временем. Все устали от страха и чувства вины. Как можно было это пропустить?… Все, молчи, я устал…
– Я и так молчу.
– «Женщина ввела меня во искушение…» – Джабл закрыл глаза.
Дома они застали Кэкстона и Махмуда. Бен огорчился, не найдя Джилл, и решил развеять тоску в обществе Энн, Мириам и Доркас. Махмуд, наведываясь, всегда говорил, что приезжает к Майку и доктору Харшоу, но получал видимое удовольствие не только от общения с ними, а и от обедов и выпивок за столом Харшоу, от прогулок в его саду и компании его одалисок. Вот и сейчас Мириам делала ему массаж, а Доркас расчесывала его волосы.
– Можешь не вставать, – обратился Джабл к Махмуду.
– Я не могу встать: на мне сидят. Привет, Майк!
– Привет, брат мой Вонючка, доктор Махмуд!
Майк торжественно приветствовал Бена и, извинившись, сказал, что пойдет к себе.
– Иди, сынок, – отпустил его Харшоу.
– Майк, ты не хочешь есть? – удивилась Энн.
– Нет, я не голоден. Спасибо.
И ушел в дом.
Махмуд повернулся к Харшоу, едва не свалив Мириам:
– Джабл, что тревожит нашего брата?
– Его, кажется, тошнит, – сказал Бен.
– Пусть отдохнет. Он сегодня объелся религией.
И Джабл вкратце описал утренние события.
Махмуд нахмурился:
– Стоило ли оставлять его наедине с Дигби? Прости меня, брат, но это слишком необдуманный поступок.
– Вонючка, ему рано или поздно пришлось бы с этим столкнуться. Майк говорил, что ты ему что-то проповедовал. Почему Дигби не имеет права проповедовать свое? Ответь, как ученый, а не как мусульманин.
– Я на все вопросы отвечаю, как мусульманин.
– Извини. Я тебя понимаю, но не согласен с тобой.
– Джабл, я употребил слово «мусульманин» в его точном смысле, а не в том, который подразумевает Марьям под термином «магометанин».
– И будешь магометанином, пока не научишься правильно произносить мое имя! Не вертись!
– Хорошо, Марьям. Ой! У женщин не должно быть мускулов! Джабл, как ученый, я считаю Майка венцом моей карьеры. Как мусульманин, вижу в нем желание подчиниться воле Бога и рад за него, хотя здесь нас ожидают трудности, потому что он еще не вник в смысл английского слова «Бог». Или арабского «Аллах». А как человек и раб Божий, я люблю парня и не хочу, чтобы он попал под дурное влияние. Помимо религиозных соображений существуют еще и моральные. Например, я считаю, что Дигби может оказать на Майка дурное влияние. Вы согласны?
– Браво! – зааплодировал Бен. – Вонючка, ты мне нравишься! Скоро я куплю ковер и начну учить арабский.
– Я польщен. Ковер разрешаю не покупать.
Джабл вздохнул:
– Согласен. Пусть лучше Майк начнет курить марихуану, чем его совратит Дигби. Но, с другой стороны, его не так просто совратить: тут мало получасовой беседы. И твоему хорошему влиянию Майк тоже не уступит. Убеждения и интеллект у него одинаковой силы. Пророк Мухаммед не выдержал бы конкуренции с Майком.
– На все воля Аллаха.
– Что исключает дальнейший спор.
– Пока вас не было, мы говорили о религии, – вступила в беседу Доркас. – Босс, вам известно, что у женщин есть души?
– Неужели? Первый раз слышу.
– Вонючка сказал, что есть.
– Марьям хотела знать, почему магометане считают, что душа есть только у мужчин, – объяснил Махмуд.
– Мириам, это вульгарное заблуждение, подобное тому, что евреи замешивают мацу на крови христианских младенцев. В Коране говорится, что в рай попадают целыми семьями: и мужчины и женщины. Возьмем стих 70, «Украшения из золота». Правда, Вонючка?
– «Войдите в сад, вы и ваши жены, и радуйтесь» – таков приблизительный перевод, – подтвердил Махмуд.
– Я слышала, что в раю магометане развлекаются с гуриями. Куда же они девают жен? – спросила Мириам.
– Гурии, – принялся объяснять Джабл, – это особые существа. Кстати, есть гурии мужского пола. Им не нужны души, они сами духи – бессмертные, неизменные и прекрасные. Им не нужно зарабатывать право на вход в рай, они предусмотрены штатным расписанием. Они разносят еду, напитки, от которых не бывает похмелья, поют и танцуют по заказу гостей. А души жен бездельничают: едят, пьют и развлекаются. Я правильно говорю, Вонючка?
– Близко к истине, но достаточно оригинально в смысле стиля. – Махмуд неожиданно сел, сбросив на пол Мириам. – У ваших женщин, наверное, все-таки нет душ.
– Возьми свои слова назад, неблагодарный! Иноверец!
– Успокойся, Марьям. Если у тебя нет души, значит, ты бессмертна. Джабл, может ли случиться, что человек умрет и не заметит этого?
– Не знаю, не пробовал.
– А вдруг я умер на Марсе и сейчас мне только кажется, что я вернулся домой? Посмотрите вокруг! Сад, которому позавидовал бы сам Пророк, четыре прекрасные гурии в любое время подают яства и вина. Разве это не рай?
– Нет. Налоги я плачу далеко не райские.
– Меня это как-то не трогает.
– Теперь гурии. Даже если допустить, что наши одинаково красивы, достаточно ли они красивы для гурий?
– Мне хватает.
– Остается еще одно качество, присущее гуриям.
– Не будем углубляться. Допустим, это не физическое качество, а вечное состояние души.
– В таком случае я утверждаю, что перед нами – не гурии.
– Ну, что ж, – вздохнул Махмуд, – придется кого-нибудь из них превратить.
– Почему кого-нибудь? Давай уж сразу всех четырех.
– Нет, брат мой. Хотя шариат и позволяет иметь четырех жен, счастливым можно быть только с одной.
– Тем лучше для меня. Кого берешь?
– Сейчас увидим. Марьям, воспитать из тебя гурию?
– Иди к черту!
– Джилл, как ты?
– Джилл оставь для меня, – запротестовал Бен.
– Ладно. Энн?
– Не могу. У меня свидание.
– Доркас, ты моя последняя надежда!
– Я постараюсь ею остаться.
***
У себя в комнате Майк лег на кровать, принял позу зародыша, закатил глаза, зафиксировал язык и замедлил сердцебиение. Джилл сердилась, если он делал это днем, но смирялась, если не при всех. (Есть масса вещей, которые нельзя делать при всех, и Джилл сердилась только из-за них). А ему так хотелось сосредоточиться и подумать: он совершил поступок, который Джилл не одобрила бы.
У Майка возникло человеческое желание сказать самому себе, что его вынудили так поступить, но марсианское воспитание не позволило воспользоваться этой лазейкой. Он достиг критической точки, требовалось правильное действие, и он выбрал. Он вникал, что этот выбор правильный. Тем не менее брат Джилл запрещает так поступать. Значит, возможности выбора нет. Противоречие: в критической точке должна быть возможность выбора. Лишь совершая выбор, дух может расти.
Может быть, не стоило выбрасывать пищу? Хотя нет, компромиссного варианта Джилл тоже не приемлет.
В эту минуту существо, несущее в себе человеческие гены и марсианское сознание, существо, до сих пор не отдавшее предпочтение ни тому, ни другому, завершило одну из стадий роста: оно перестало быть птенцом. Майк по-человечески остро ощутил всю глубину пучины одиночества, в которую ввергает человека возможность и необходимость совершать свободный выбор, и по-марсиански спокойно и даже радостно стал впитывать печаль открытия, соглашаться с его последствиями. С горьким наслаждением он понял, что последний выбор он совершил сам, без помощи Джилл. Брат по воде может учить, предупреждать, направлять, но он не может разделить твой выбор. Выбор – это твоя собственность, которой владеешь без права продажи, передачи или залога. Собственность и собственник составляют единое целое. Ты есть действие, которое предпринимаешь в критический момент.
Осознав свою самостоятельность, Майк мог глубже вникнуть в братьев, погрузиться в них, не растворяясь. Он стал перебирать в памяти многочисленных марсианских братьев, и немногочисленных земных, чтобы полюбить их по-новому, отыскать в каждом ту неповторимую самостоятельность, которую открыл в себе.
Майк еще долго оставался в трансе: во многое нужно было вникнуть, многое обдумать с точки зрения взрослого человека (марсианина?)… Все, что он видел, слышал, пережил в Молельне Архангела Фостера (до момента, когда он остался один на один с Дигби), было непонятно. Почему епископ Бун вызвал у него неприязнь, почему мисс Ардент, не будучи братом, ощущалась как брат, почему от танцующей и кричащей толпы исходило добро… и что такое говорил Джабл? Слова Джабла тревожили сильнее всего. Майк вслушивался в них снова и снова, сравнивал их с тем, чему его учили в родном гнезде… Очень трудным было слово «церковь», которое Джабл повторял без конца. В марсианском языке не было соответствующего понятия (было понятие широкое, всеобъемлющее, включающее в себя странные человеческие слова «конгрегация», «служба», «Бог». Оно выливалось в формулировку, которую никто не воспринимал: ни Джабл, ни Махмуд, ни Дигби – «Ты есть Бог»).
Теперь Майк глубже вникал в смысл этой английской фразы и видел, что в ней нет той неизбежности, категоричности, наконец, безысходности, которая присуща соответствующему марсианскому слову. Он произносил английскую фразу, а продумывал марсианское слово, и вникал все глубже… Около полуночи Майк ускорил сердце и дыхание, развернул тело и сел на постели. От усталости не осталось и следа, голова была ясная, душа жаждала действия.
Его вдруг потянуло к людям так же неудержимо, как несколько часов назад захотелось от всех скрыться. Он вышел в гостиную и ужасно обрадовался, встретив брата.
– Привет!
– Привет, Майк! О, да у тебя уже бодрый вид!
– Я себя отлично чувствую. А где все?
– Спят. Бен с Вонючкой уехали, и остальные пошли спать.
– Жаль. – Майку очень хотелось сообщить Махмуду о своем открытии.
– И я уже собралась ложиться, но захотелось перекусить. Ты хочешь есть?
– Конечно, хочу.
– Пойдем на кухню, там есть холодная курица.
Они спустились в кухню и нагрузили полный поднос.
– Выйдем на улицу, здесь жарко.
– Отличная мысль, – согласился Майк.
– Еще совсем тепло, можно купаться. Настоящее бабье лето. Стой, надо включить свет.
– Не надо. Я сам понесу поднос.
Майк мог видеть в почти полной темноте. Джабл объяснял это тем, что он вырос в полумраке, но сам Майк считал, что он своей способностью в большей степени обязан урокам приемных родителей. Что же до погоды, то Смит мог бы спокойно сидеть нагишом на Эвересте, и сейчас ему было все равно, тепло на улице или нет. Он уже ждал зимы, чтобы выпал снег и можно было бы походить по нему босиком.
Тем не менее теплая погода была ему приятна, а еще приятнее – общество брата.
– Держи. Я все-таки включу подводный свет, чтобы не пронести мимо рта.
– Отлично, – Майку нравилось смотреть на подсвеченную воду.
Они поели у бассейна, потом легли на траву и стали смотреть на звезды.
– Майк, смотри, вот Марс. Или это Антарес?
– Марс.
– А что там происходит?
Майк помолчал. Даже для английского языка это был слишком общий вопрос.
– В южном полушарии сейчас весна, братья учат растения расти.
– Учат растения расти?
– Ларри тоже учит растения расти. Я помогал ему. Но мой народ, то есть марсиане (теперь вы мой народ), учат растения по-другому. В северном полушарии холодает, и куколки, оставшиеся в живых, переходят жить в гнезда. Люди, оставшиеся жить на экваторе, грустят: один из них дематериализовался.
– Да, по стереовидению передавали…
Майк пропустил эту передачу. Он ничего не знал о смерти колониста, пока его не спросили, что делается на Марсе.
– Они зря грустят. Мистеру Букеру Т.В.Джонсу, технологу первого класса по приготовлению пищи, теперь хорошо. Старшие Братья вылечили его душу.
– Ты его знал?
– Да. У него было собственное лицо, черное и красивое. Но он тосковал по дому.
– Бедняжка… Майк, а ты тосковал по дому? По Марсу?
– Сначала да, – ответил Майк. – Мне все время было одиноко, а теперь нет. – Он перекатился по траве и обнял ее. – И больше никогда не будет одиноко.
– Майк, мой милый…
Они поцеловались.
Потом брат сказал:
– Сегодня, как в первый раз…
– Тебе хорошо, брат?
– Да. Очень. Поцелуй меня еще.
Прошла вечность.
– Майк, ты понимаешь, что делаешь?
– Понимаю. Это сближение. Мы сейчас сблизимся.
– Я… мы… давно этого ждем… Повернись, я помогу.
Когда они слились, познавая друг друга, Майк сказал нежно и торжествующе:
– Ты есть Бог!
Она ответила молча. А потом, когда они совсем сблизились, и Майку показалось, что он сейчас дематериализуется, она отозвалась:
– Да… Ты есть Бог. Мы вникаем в Бога.
Глава 25
На Марсе люди возводили дома для новых колонистов. Строительство шло быстрее, чем намечалось: помогали марсиане. Сэкономленное время пустили на разработку плана по высвобождению кислорода из песка.
Старшие Братья в это не вмешивались: еще не пришло время действовать.
Они обдумывали решение, от которого зависела дальнейшая судьбы марсианского искусства. На Земле тем временем проходили выборы; какой-то поэт-авангардист опубликовал сборник стихотворений, состоящих исключительно из знаков препинания и пробелов. Журнал «Тайм» в критической статье заметил, что язык сборника скорее подходит для правительственных известий.
Открылась колоссальная кампания по продаже органов размножения растений. Газеты цитировали миссис Джозеф Дуглас: «Я скорее сяду обедать без салфетки, чем без цветов». Тибетский лекарь из Палермо (Сицилия) рекламировал вновь открытый метод дыхания, который, привлекая энергию космоса, способствует взаимному притяжению полов. Гуру потребовал от учеников надеть домотканые одежды, принять позу матсиендра и слушать, как он будет читать Веды. В это время ассистент гуру проверял кошельки учеников. Ничего украдено не было: йоги имели далеко идущие планы. Президент Соединенных Штатов Америки объявил первое воскресенье ноября Национальным Днем Бабушек и призвал Америку встретить праздник цветами.
Фостеритские епископы собрали тайный конклав, после которого объявили о чуде: Верховный епископ Дигби был во плоти призван на небеса и произведен в чин Архангела. Оставалось дождаться только божественного подтверждения назначению нового Верховного епископа. Кандидатом на этот пост после двукратной жеребьевки стал Хью Шорт, соперник Буна.
«Унита» выступила с разоблачительной статьей, «Оссерваторе Романо» и «Крисчен Сайенс Монитор» проигнорировали событие, а «Манчестер Гардиан» – промолчала: в Англии фостеритов насчитывалось немного, но они были очень воинственно настроены.
Сам Дигби не обрадовался повышению. Человек с Марса не дал довести ему дело до конца, а этот идиот Шорт все испортит.
– Успокойся, – сказал ему Фостер. – Ты теперь ангел, тебя не должна волновать мышиная возня. Ты тоже не был очень умным, пока не отравил меня. А потом стал прямо-таки мудрецом. Шорт станет Верховным, и у него все получится как надо. Немало понтификов вышло из привратников…
Дигби успокоился, но попросил Фостера об одолжении.
– Нет, – покачал нимбом Фостер, – не трогай его, не нужно. Ты, конечно, можешь подать наверх требование на еще одно чудо, если хочешь выставить себя дураком, но его все равно не удовлетворят. Я давно здесь живу и знаю систему. У марсиан свои законы, этот парень им еще нужен, и они не позволят его трогать. В каждом монастыре свой устав. Вселенная бесконечно разнообразна, а вы, линейные работники, забываете об этом.
– Вы хотите сказать, что я должен терпеть с его стороны такое непочтение?
– Должен. Я же от тебя стерпел, а сейчас вот помогаю. Хватит капризничать, у нас работы невпроворот. Хочешь отдохнуть – возьми выходной, слетай в мусульманский рай. А нет – расправь нимб и крылья, и за работу! Хочешь быть ангелом – будь им. Будь счастлив, юниор!
Дигби вдохнул небесный эфир:
– О'кей, Архангел, я счастлив. Каковы мои обязанности?
Джабл не сразу узнал об исчезновении Дигби, а когда узнал, не слишком переживал. Если Майк и приложил к этому руку, то с поличным его не поймали, а что было – быльем поросло. Судьбы Верховных епископов Харшоу не волновали.
Гораздо больше его беспокоил разлад в собственном доме. Джабл понял, что произошло, но не понял, кто виновница. Спрашивать он не хотел: и Майк, и все девушки были совершеннолетними. По поведению девушек ничего понять было нельзя: то А, В и С ссорились с Д, то В, С и Д ссорились с А, то А и В с С и Д, то А и Д с С и В. Почти всю неделю Майк пролежал в таком глубоком трансе, что можно было подумать, будто он умер. Джабл не возражал – пусть себе лежит. Если бы только девчонки каждые пятнадцать минут не срывались поглядеть, как он там! Им было не до кухни и не до стенографии. Даже Энн, непоколебимая Энн!… Она вела себя хуже всех. То задумается, то заплачет. А ведь Джабл готов был дать руку на отсечение, что, доведись ей присутствовать при втором пришествии, она, глазом не моргнув, запомнит дату, время, ход событий, всех участников и атмосферное давление.
В четверг вечером Майк вернулся к жизни, и девушки тотчас же переключили внимание на свои прямые обязанности. Джабл с облегчением вздохнул. Обед снова поспевал вовремя и был отменного качества; девушка, являвшаяся на зов «Ближняя!», была бодрой и расторопной. Раз так – зачем задаваться вопросом, кто с кем спит?
Любопытная перемена произошла с Майком. До посещения церкви он был таким покладистым, что Джабл считал это ненормальным. Теперь он преисполнился уверенности в себе, которую, если бы не его вежливость и рассудительность, можно было бы назвать нахальством. Майк стал казаться старше своих лет, голос его огрубел, женское внимание он принимал как должное. «Майк стал человеком, – решил Джабл, – можно вычеркнуть его из списка пациентов. Впрочем, нет: он еще не смеется». Майк улыбался шуткам и не каждый раз просил разъяснений. Он был постоянно весел, но ни разу не засмеялся.
В конце концов, это неважно. Майк в добром здравии, ясном рассудке и ведет себя, как человек.
С самого начала Джабл втолковывал Майку, что он желанный гость, но со временем должен выйти в мир и жить самостоятельно. Когда же Смит в один прекрасный день объявил, что уходит, Джабл удивился и огорчился. Они завтракали; Джабл попытался скрыть замешательство, принявшись вертеть салфетку.
– Да? Когда же?
– Мы едем сегодня.
– Мы? Ты хочешь сказать, что мы с Ларри и Дюком будем сами готовить себе обед?
– Я об этом подумал, – ответил Майк. – Мне нужен товарищ. Я еще не все знаю и часто делаю ошибки. Лучше всего отпусти со мной Джилл: она хочет дальше изучать марсианский язык. Если ты не можешь обойтись без женщин, отпусти Ларри или Дюка.
– Я еще имею право выбирать? – Конечно. Решение за тобой. («Вот ты и лгать выучился, сынок. Ведь для себя ты уже все решил, и мое слово ничего не изменит»).
– Пусть с тобой едет Джилл. И помните: мой дом – ваш дом.
– Мы знаем это и вернемся. И вновь разделим воду.
– Возвращайся, сынок.
– Хорошо, отец.
– Как ты сказал?
– Джабл, у марсиан нет слова «отец». Но я недавно понял, что ты – мой отец. И отец Джилл.
Джабл покосился на Джилл:
– М-м-м… Берегите себя, дети.
– Обязательно. Пойдем, Джилл.
Старшие Братья в это не вмешивались: еще не пришло время действовать.
Они обдумывали решение, от которого зависела дальнейшая судьбы марсианского искусства. На Земле тем временем проходили выборы; какой-то поэт-авангардист опубликовал сборник стихотворений, состоящих исключительно из знаков препинания и пробелов. Журнал «Тайм» в критической статье заметил, что язык сборника скорее подходит для правительственных известий.
Открылась колоссальная кампания по продаже органов размножения растений. Газеты цитировали миссис Джозеф Дуглас: «Я скорее сяду обедать без салфетки, чем без цветов». Тибетский лекарь из Палермо (Сицилия) рекламировал вновь открытый метод дыхания, который, привлекая энергию космоса, способствует взаимному притяжению полов. Гуру потребовал от учеников надеть домотканые одежды, принять позу матсиендра и слушать, как он будет читать Веды. В это время ассистент гуру проверял кошельки учеников. Ничего украдено не было: йоги имели далеко идущие планы. Президент Соединенных Штатов Америки объявил первое воскресенье ноября Национальным Днем Бабушек и призвал Америку встретить праздник цветами.
Фостеритские епископы собрали тайный конклав, после которого объявили о чуде: Верховный епископ Дигби был во плоти призван на небеса и произведен в чин Архангела. Оставалось дождаться только божественного подтверждения назначению нового Верховного епископа. Кандидатом на этот пост после двукратной жеребьевки стал Хью Шорт, соперник Буна.
«Унита» выступила с разоблачительной статьей, «Оссерваторе Романо» и «Крисчен Сайенс Монитор» проигнорировали событие, а «Манчестер Гардиан» – промолчала: в Англии фостеритов насчитывалось немного, но они были очень воинственно настроены.
***
Сам Дигби не обрадовался повышению. Человек с Марса не дал довести ему дело до конца, а этот идиот Шорт все испортит.
– Успокойся, – сказал ему Фостер. – Ты теперь ангел, тебя не должна волновать мышиная возня. Ты тоже не был очень умным, пока не отравил меня. А потом стал прямо-таки мудрецом. Шорт станет Верховным, и у него все получится как надо. Немало понтификов вышло из привратников…
Дигби успокоился, но попросил Фостера об одолжении.
– Нет, – покачал нимбом Фостер, – не трогай его, не нужно. Ты, конечно, можешь подать наверх требование на еще одно чудо, если хочешь выставить себя дураком, но его все равно не удовлетворят. Я давно здесь живу и знаю систему. У марсиан свои законы, этот парень им еще нужен, и они не позволят его трогать. В каждом монастыре свой устав. Вселенная бесконечно разнообразна, а вы, линейные работники, забываете об этом.
– Вы хотите сказать, что я должен терпеть с его стороны такое непочтение?
– Должен. Я же от тебя стерпел, а сейчас вот помогаю. Хватит капризничать, у нас работы невпроворот. Хочешь отдохнуть – возьми выходной, слетай в мусульманский рай. А нет – расправь нимб и крылья, и за работу! Хочешь быть ангелом – будь им. Будь счастлив, юниор!
Дигби вдохнул небесный эфир:
– О'кей, Архангел, я счастлив. Каковы мои обязанности?
***
Джабл не сразу узнал об исчезновении Дигби, а когда узнал, не слишком переживал. Если Майк и приложил к этому руку, то с поличным его не поймали, а что было – быльем поросло. Судьбы Верховных епископов Харшоу не волновали.
Гораздо больше его беспокоил разлад в собственном доме. Джабл понял, что произошло, но не понял, кто виновница. Спрашивать он не хотел: и Майк, и все девушки были совершеннолетними. По поведению девушек ничего понять было нельзя: то А, В и С ссорились с Д, то В, С и Д ссорились с А, то А и В с С и Д, то А и Д с С и В. Почти всю неделю Майк пролежал в таком глубоком трансе, что можно было подумать, будто он умер. Джабл не возражал – пусть себе лежит. Если бы только девчонки каждые пятнадцать минут не срывались поглядеть, как он там! Им было не до кухни и не до стенографии. Даже Энн, непоколебимая Энн!… Она вела себя хуже всех. То задумается, то заплачет. А ведь Джабл готов был дать руку на отсечение, что, доведись ей присутствовать при втором пришествии, она, глазом не моргнув, запомнит дату, время, ход событий, всех участников и атмосферное давление.
В четверг вечером Майк вернулся к жизни, и девушки тотчас же переключили внимание на свои прямые обязанности. Джабл с облегчением вздохнул. Обед снова поспевал вовремя и был отменного качества; девушка, являвшаяся на зов «Ближняя!», была бодрой и расторопной. Раз так – зачем задаваться вопросом, кто с кем спит?
Любопытная перемена произошла с Майком. До посещения церкви он был таким покладистым, что Джабл считал это ненормальным. Теперь он преисполнился уверенности в себе, которую, если бы не его вежливость и рассудительность, можно было бы назвать нахальством. Майк стал казаться старше своих лет, голос его огрубел, женское внимание он принимал как должное. «Майк стал человеком, – решил Джабл, – можно вычеркнуть его из списка пациентов. Впрочем, нет: он еще не смеется». Майк улыбался шуткам и не каждый раз просил разъяснений. Он был постоянно весел, но ни разу не засмеялся.
В конце концов, это неважно. Майк в добром здравии, ясном рассудке и ведет себя, как человек.
С самого начала Джабл втолковывал Майку, что он желанный гость, но со временем должен выйти в мир и жить самостоятельно. Когда же Смит в один прекрасный день объявил, что уходит, Джабл удивился и огорчился. Они завтракали; Джабл попытался скрыть замешательство, принявшись вертеть салфетку.
– Да? Когда же?
– Мы едем сегодня.
– Мы? Ты хочешь сказать, что мы с Ларри и Дюком будем сами готовить себе обед?
– Я об этом подумал, – ответил Майк. – Мне нужен товарищ. Я еще не все знаю и часто делаю ошибки. Лучше всего отпусти со мной Джилл: она хочет дальше изучать марсианский язык. Если ты не можешь обойтись без женщин, отпусти Ларри или Дюка.
– Я еще имею право выбирать? – Конечно. Решение за тобой. («Вот ты и лгать выучился, сынок. Ведь для себя ты уже все решил, и мое слово ничего не изменит»).
– Пусть с тобой едет Джилл. И помните: мой дом – ваш дом.
– Мы знаем это и вернемся. И вновь разделим воду.
– Возвращайся, сынок.
– Хорошо, отец.
– Как ты сказал?
– Джабл, у марсиан нет слова «отец». Но я недавно понял, что ты – мой отец. И отец Джилл.
Джабл покосился на Джилл:
– М-м-м… Берегите себя, дети.
– Обязательно. Пойдем, Джилл.
Глава 26
Лекция по половому вопросу свелась к критике дарвинизма. Потом прошел парад красавиц, одетых в угоду цензуре, потом Бесстрашный Фентом прыгал с вышки, затем выступали маг, бородатая дама, глотатель огня и татуированная заклинательница змей. Она вышла под конец программы «совершенно голая, одетая лишь в экзотические рисунки. Кто найдет на ее теле ниже шеи хоть один квадратный дюйм свободного места, получит двадцать долларов».
Приз не достался никому. Миссис Пайвонски стояла совершенно голая на табурете, вокруг ножек которого ползало полтора десятка кобр. То, на что смотреть считалось непристойным, закрывал своим телом боа констриктор. Освещение было слабое.
Однако миссис Пайвонски вела честную игру. Ее покойный муж, большой мастер татуировки, держал в Сан-Педро ателье. Когда не было клиентов, супруги упражнялись друг на друге. В конце концов на теле Патриции Пайвонски не осталось ни кусочка белой кожи (исключение составляли только шея и лицо). Она гордилась тем, что была самой разукрашенной женщиной в мире, и считала мужа великим мастером своего дела.
Патриции Пайвонски удавалось общаться с жуликами и другими грешниками, и при этом хранить душевную чистоту. Ее и мужа принимал в лоно церкви сам Фостер; где бы она ни оказалась, везде считала своим долгом посетить местную церковь Нового Откровения. Сейчас она с большим удовольствие выступила бы без боа и при ярком освещении, потому что ее кожа была выдающимся произведением религиозного искусства. Когда они с Джорджем увидели свет веры, на теле Патриции оставалось около трех квадратных футов свободного места. На этой площади Джордж запечатлел славную жизнь отца Фостера. К сожалению, цензура требовала прикрывать места, на которых размещались священные картины. Она демонстрировала их в церквях на службах Счастья. Патриция не умела проповедовать или петь, но делала для утверждения веры все, что могла.
Приз не достался никому. Миссис Пайвонски стояла совершенно голая на табурете, вокруг ножек которого ползало полтора десятка кобр. То, на что смотреть считалось непристойным, закрывал своим телом боа констриктор. Освещение было слабое.
Однако миссис Пайвонски вела честную игру. Ее покойный муж, большой мастер татуировки, держал в Сан-Педро ателье. Когда не было клиентов, супруги упражнялись друг на друге. В конце концов на теле Патриции Пайвонски не осталось ни кусочка белой кожи (исключение составляли только шея и лицо). Она гордилась тем, что была самой разукрашенной женщиной в мире, и считала мужа великим мастером своего дела.
Патриции Пайвонски удавалось общаться с жуликами и другими грешниками, и при этом хранить душевную чистоту. Ее и мужа принимал в лоно церкви сам Фостер; где бы она ни оказалась, везде считала своим долгом посетить местную церковь Нового Откровения. Сейчас она с большим удовольствие выступила бы без боа и при ярком освещении, потому что ее кожа была выдающимся произведением религиозного искусства. Когда они с Джорджем увидели свет веры, на теле Патриции оставалось около трех квадратных футов свободного места. На этой площади Джордж запечатлел славную жизнь отца Фостера. К сожалению, цензура требовала прикрывать места, на которых размещались священные картины. Она демонстрировала их в церквях на службах Счастья. Патриция не умела проповедовать или петь, но делала для утверждения веры все, что могла.