Страница:
Потом они все отправились в ванну. Джилл попросила Майка намылить Патрицию способом телекинеза. Та визжала и хохотала. В первый раз Майк проделал это ради шутки, потом это стало семейной традицией, которая – Джилл знала – понравится Пэт. Джилл с любопытством наблюдала за выражением лица Пэтти, когда ту скребли неведомые руки и сушила неведомая сила.
– После всего, что было, я без выпивки не обойдусь, – сказала Патриция.
– Конечно, дорогая.
– Кроме того, вы не досмотрели мои картины.
Они вернулись в гостиную, и Пэтти стала на ковер.
– Сначала посмотрите на меня. Что вы видите?
Майк мысленно снял с Пэт татуировки и стал смотреть, каков его новый брат без украшений. Татуировки ему нравились: они выделяли Пэт из общей массы и делали ее чем-то похожей на марсианина. Она была лишена человеческой безликости. Майк подумал, что обязательно украсит и себя картинами, как только решит, что изображать. Можно изобразить его отца, Джабла. Может, и Джилл захочет сделать себе татуировку? Какие картины подойдут ей? Нужно будет подумать.
Без татуировок Пэт меньше нравилась Майку: женщина как женщина. Майк до сих пор не понял, зачем Дюку коллекция женщин. Он и без того знал, что у женщин разные формы, размеры, цвет кожи и любовные ухищрения.
Приемные родители научили Майка замечать мельчайшие детали, но они также научили его не преувеличивать их значение. Нельзя сказать, чтобы женщины не возбуждали в нем желания. Они его возбуждали, но не видом своего тела. Запах и прикосновение значили для Майкла больше: именно так возбуждался аналогичный марсианский рефлекс.
Когда на Патриции не осталось картин, Майк обратил внимание на ее лицо. Это было красивое лицо, над которым уже поработала жизнь. Это было более «личное» лицо, чем у Джилл. И чувство к Пэт, которое Майк еще не называл любовью, стало сильнее.
У нее был собственный запах и собственный голос. Майку нравилось слушать ее сипловатую речь и вдыхать мускусный аромат, которого она набиралась от змей. Майк любил змей и умел обращаться с ними. Дело было не только в том, что он успевал уклоняться от их укусов. Они вникали друг в друга. Майк упивался их невинной беспощадностью; змеи напоминали ему о доме. Боа-констриктор кроме Патриции признавал только Майка.
Майк вернул образу Патриции татуировки.
А Джилл удивлялась – зачем тетушке Пэтти татуировки? Она была бы очень милой, если бы не превратила себя в страницу комикса. Но Джилл любила Пэтти, что бы на ней ни было нарисовано, тем более, что она этим зарабатывает… пока. Как постареет, никому ее картины станут не нужны, хоть бы их создавал сам Рембрандт! Наверное, Пэтти откладывает на черный день. Впрочем, она теперь брат Майка и одна из наследниц его состояния. Джилл стало тепло от этой мысли.
– Ну? Что вы видите? – повторила миссис Пайвонски. – Майк, сколько мне лет?
– Не знаю, Пэт.
– Угадай.
– Не могу.
– Давай, давай!
– Пэтти, – вступилась за него Джилл, – Майк правда не может определять возраст. Он совсем недавно прилетел на Землю и считает по-марсиански. Если приходится иметь дело с цифрами, я ему помогаю.
– Хорошо, тогда ты угадай. Говори правду.
Джилл оглядела Патрицию: тело, руки, шею, глаза; вопреки просьбе, сбросила пять лет и сказала:
– Тридцать лет, год туда, год сюда…
Миссис Пайвонски усмехнулась.
– Вот плоды Истинной Веры, дорогие мои! Джилл, мне скоро пятьдесят.
– Не может быть!
– Вот что дает человеку Счастье, моя милая. После первых родов я располнела. Живот был, как на шестом месяце, грудь отвисла… Пластическую операцию я делать не могла: погибли бы мои картины. Тогда я увидела Свет! Нет, я не голодала и не изнуряла себя упражнениями и до сих пор ем, как лошадь. Я познала Счастье, счастье в Боге через благостного Фостера.
– Потрясающе! – сказала Джилл. Сколько она знала тетушку Пэтти, та никогда не делала упражнений и не ограничивала себя в еде. Пластические операции и их результаты Джилл всегда видела; Пэтти не лгала, утверждая, что не делала операций.
Майк решил, что Пэт внушила себе такое тело, какое ей было нужно, а Фостер тут ни при чем. Майк учил Джилл такому внушению, но пока ничего не получалось. Он, как обычно, не спешил. Всему свое время.
Пэт продолжала:
– Я хочу, чтобы вы знали, что может Вера. Но это еще не все: главная перемена внутри. Я счастлива. Я не мастер говорить, но постараюсь. Сначала вы должны понять, что все другие церкви – это вертепы дьявола. Наш дорогой Иисус проповедовал Истинную Веру, и Фостер сказал «я верую». Но во времена тьмы его слова были искажены, и Иисус не узнал их. И Фостер пошел проповедовать Новое Откровение и разъяснять его.
Патриция Пайвонски подняла палец и превратилась в проповедницу, облеченную святостью и тайной:
– Бог хочет, чтобы мы были счастливы. Он наполнил мир вещами, приносящими счастье. Разве Бог позволил бы виноградному соку превращаться в вино, если бы не хотел, чтобы мы пили и радовались? Он мог бы оставить сок соком или сделать из него уксус, и никому не досталось бы и капельки счастья. Конечно, Он против того, чтобы мы напивались, как свиньи и буянили, забывая о наших детях. Он подарил нам блага жизни, чтобы мы их употребляли, но не злоупотребляли. Если тебе хочется выпить или заняться любовью с приятелями, которые, как и ты, видят Свет, и ты танцуешь и благодаришь Бога за то, что Он это позволил – что тут плохого?! Бог создал вино, Бог создал твои ноги, которые могут танцевать, – танцуй и будь счастлив!
Пэт облизала пересохшие губы.
– Налей еще, дорогая. До чего тяжелая работа – проповедь! Так вот, если бы Бог не хотел, чтобы на женщин смотрели, Он сделала бы их уродливыми. По-моему, логично. Бог хочет, чтобы мы были счастливы, и Он указывает нам путь к счастью. Он говорит: «Любите друг друга! Возлюбите змею, если она нуждается в любви. Отказывайте в любви лишь прислужникам Сатаны, которые хотят вас столкнуть с пути к Счастью». И под любовью он имеет в виду не вздохи старой девы, которая боится оторвать глаза от молитвенника, чтобы не поддаться соблазну плоти. Если бы Бог не любил плотских радостей, зачем бы Он создал их так много? Неужели Бог, который сотворил Гранд Каньон, кометы, циклоны, землетрясения, испугается, если девчонка нагнется, а парень заглянет ей в вырез и увидит грудь? Когда Бог велел нам любить, Он не лицемерил, Он действительно хотел, чтобы мы любили. Да ты сама это знаешь! Женщина любит младенца, а потом любит мужчину, чтобы появился еще один младенец, которого можно любить. Но это не значит, что, имея бутылку, ты должна нализаться, выскочить на улицу и трахаться с кем попало. Нельзя продать любовь и купить счастье – ни то, ни другое не имеет цены. А если ты определила цену любви – перед тобой врата ада. Но если ты с чистым сердцем и помыслами берешь и даешь то, что дает тебе Бог, грех не коснется тебя. Что деньги? Ты стала бы пить с кем-нибудь воду за деньги, за миллион? За десять миллионов без налога?
– Нет, конечно. («Майк, ты вникаешь?») – («Почти полностью. Ожидание еще длится»).
– Ты понимаешь меня, дорогая? Я знала, что в вашей воде – любовь. Вы очень близки к Свету. Я стала вашей сестрой, и потому скажу вам то, что нельзя говорить тем, кто еще не увидел Свет.
Преподобный Фостер, посвященный в сан Богом или сам себя посвятивший, чувствовал пульс времени лучше, чем любой цирковой чувствует публику. В душе Америки царил полный хаос. Пуританские законы и раблезианские обычаи. Аполлоновские религии и дионисийские секты. Ни в одной стране мира в двадцатом веке (земной христианской эры) секс не подавлялся так яростно, как в Америке, и нигде им так сильно не интересовались люди.
У Фостера было два качества, необходимых для религиозного лидера: личный магнетизм и сексуальные способности выше средних. Религиозный лидер должен быть либо аскетом, либо развратником. Фостера нельзя было назвать аскетом. Его жены и последовательницы придерживались тех же правил. Обряд принятия в лоно церкви Нового Откровения весьма располагал к сближению. Такие обряды практиковались во многих культах, но в Америке до Фостера распространения не получили. Фостера неоднократно изгоняли из разных городов, пока он не усовершенствовал сей обряд настолько, что тот привился в Америке. Святой без зазрения совести воровал идеи у масонов, католиков, коммунистов точно так же, как обворовывал все священные писания, сочиняя Новое Откровение.
Фостер учредил «внешнюю» церковь, которую мог посетить каждый. Существовала еще «средняя» церковь, которая для непосвященных и была собственно «Церковью Нового Откровения». Те, кто уже спас свою душу, наслаждались бесконечным карнавалом счастья, Счастья, СЧАСТЬЯ! Им простили прошлые прегрешения, а новых они совершить не могли, если не отказывались от дарованного им Счастья и добросовестно осуждали грешников. Новое Откровение не поощряло разврат откровенно, но придерживалось оригинальных воззрений по некоторым половым вопросам. «Средняя церковь» формировала боевые отряды. Эту идею Фостер позаимствовал у профсоюза «Индустриальные рабочие мира», существовавшего в начале двадцатого столетия. Если фостеритов начинали притеснять, они громили во всей округе тюрьмы и ломали ребра полицейским. Если начинались судебные преследования, Фостер следил за тем, чтобы ни один фостерит не был осужден как фостерит.
И наконец была еще «внутренняя» церковь, к которой принадлежали немногие полностью посвященные, апостолы новой веры. Фостер отбирал их тщательно, поначалу даже лично. Он искал мужчин, таких, как он сам, и женщин, таких, как его подруги: решительных, убежденных, упорных, свободных (или способных освободиться) от чувства ревности – потенциальных сатиров и нимф, потому что «внутренняя» церковь исповедовала тот самый дионисийский культ, которого так недоставало Америке.
Супругов брали в апостолы только парами. Неженатые или незамужние кандидаты должны были быть внешне привлекательными и сексуально агрессивными. Число мужчин должно было превышать число женщин. Неизвестно, знал ли Фостер о том, что подобные культы ранее уже зарождались в Америке. Если не знал, то он инстинктивно угадал, что они были уничтожены ревностью. Фостер никогда не жалел своих женщин для других мужчин.
Кроме того, он не стремился увеличивать число апостолов. Для удовлетворения страстей толпы существовала «средняя» церковь. Если приход давал одну-две супружеских пары, годных в апостолы, Фостер был более, чем доволен. Если нет, он бросал в почву новые семена и ждал, когда они прорастут.
Испытывать кандидатов ему помогала какая-нибудь из подруг. После беседы с четой кандидатов Фостер посылал ее в атаку на супруга.
В ту пору Патриция Пайвонски была молодой, красивой и счастливой. Она жила с ребенком и любимым мужем, который был намного ее старше. Джордж Пайвонски был человек великодушный и добрый, но имел одну слабость, которая не позволяла ему часто снисходить к жене после рабочего дня. Пэтти считала себя счастливой женщиной; подумаешь, ну нравится Джорджу клиентка, ну выпьет он с ней, ну и что? Пэтти проявляла терпимость; у нее тоже были клиенты, с которыми можно было выпить и не только…
У Патриции были свои слабости. Все началось с того, что клиент подарил ей змею. Пэтти и Джордж поселили ее у себя в витрине под вывеской «Не наступай!», и очень скоро такая татуировка стала популярной. Патриция не боялась змей и развела в доме целый серпентарий.
Родители Патриции принадлежали к разным верованиям, поэтому у нее не было никакой. К тому времени, как Фостер пришел с проповедями в Сан-Педро, она уже искала спасения в церкви Нового Откровения. Она и мужа несколько раз сводила в церковь, но он не увидел свет веры. Свет принес Фостер, к которому они пришли исповедоваться. Он вернулся в Сан-Педро через полгода и, увидев их ревностное служение вере, обратил на супругов более пристальное внимание.
– С того момента, когда Джордж увидел свет, я горя не знала, – говорила Патриция Майклу и Джилл. – Он по-прежнему пил, но немного и только в церкви. Когда наш святой вождь вернулся в Сан-Педро, Джордж уже работал над своими шедеврами. Мы решили показать их Фостеру, – миссис Пайвонски запнулась. – Этого нельзя рассказывать.
– Значит, не рассказывай, – горячо сказала Джилл. – Пэтти, милая, мы не заставляем тебя делать то, что тебе в тягость. Братство по воде не должно быть обременительным.
– Но я хочу вам рассказать! Помните, это тайна целой церкви, вы никому не должна рассказывать то, что услышите. А я никому не скажу о вас. Так вот, вы знаете, что фостериты носят татуировки? Я имею в виду посвященных в тайну «внутренней» церкви. Конечно, они не сплошь ими покрыты, но видите это? На сердце? Это святой поцелуй Фостера. Джордж искусно вписал его в картину, так что никто не догадывается. Но это настоящий поцелуй Фостера, он сам запечатлел его на мне.
– У Пэт был гордый вид.
– И то правда, – сказала Джилл, разглядывая указанное место. – Будто кто-то поцеловал и осталась помада. А я думала, что это кусочек заката.
– Правильно, Джордж специально так сделал. Потому что нельзя показывать поцелуй Фостера тому, на ком его нет. И я до сих пор не показывала. Я верю, что когда-нибудь и вы удостоитесь святого поцелуя, тогда я сделаю вам татуировки.
Джилл удивилась.
– Как Фостер может нас поцеловать, Пэтти? Он же на небесах, – удивилась Джилл.
– Правильно. Поцелуем Фостера вас может наградить любой посвященный во «внутреннюю церковь». Поцелуй значит, что Бог внутри нас. Он навсегда в вашем сердце.
Майк вдруг напрягся.
– Ты есть Бог. – Как ты сказал, Майк? В такой форме я этого еще не слышала, но это верно. Бог в тебе, он с тобой, и ты недоступен дьяволу.
– Да, – согласился Майк, – ты вникаешь в Бога.
Впервые он слышал такое точное выражение марсианской формулы на английском языке.
– Смешное слово – «вникать», но точное. Бог вникает в тебя, и ты по Святой любви обручаешься с его церковью для Вечного Счастья. Тебя целует кто-нибудь из посвященных, и поцелуй запечатлевается навсегда с помощью татуировки. Татуировка не обязательно должна быть большой – у меня она сделана по размеру благословенных губ Преподобного, – и наносится она на любое скрытое от взглядов место. Показывать ее нужно, входя на Собрания Счастья, которые устраивают посвященные.
– Я слышала об этих собраниях, – заметила Джилл, – но не знаю, на что они похожи.
– Собрание собранию рознь, – наставительно продолжала миссис Пайвонски. – Собрания простых верующих – это просто вечеринки с молитвами и, может быть, намеком на любовь. Там следует быть очень осторожным и разборчивым, чтобы не посеять раздор между братьями. Церковь очень строго следит, чтобы все было к месту и вовремя. Собрание посвященных – другое дело, там можно забыть об осторожности, потому что среди посвященных невозможны грех и раздор. Если ты хочешь напиться и отрубиться – пожалуйста, все знают, что это по воле Бога, иначе бы ты не захотел. Ты хочешь помолиться или запеть, или разорвать на себе одежду – пожалуйста: это тоже воля Бога. Никто ни в чем не усмотрит ничего дурного.
– Похоже на обычную дружескую вечеринку.
– Точно. И все преисполнены божественной благодати. Если ты просыпаешься утром с одним из посвященных братьев, ты знаешь: Бог захотел, чтобы вы с ним были счастливы. Все, кого целовал Фостер, могу принадлежать тебе, и ты – им всем. – Она задумалась. – Это, как ваше разделение воды. Ты понимаешь, Майк?
– Вникаю, – согласился Майк.
– («Майк???») – («Подожди, Джилл. Подожди, и ты поймешь»).
– Одной татуировки мало, чтобы попасть на Собрание, особенно в чужую церковь, – продолжала Патриция. – Я, узнав маршрут цирка, рассылаю по церквям тех городов, где буду выступать, свои отпечатки пальцев. Их должны опознать по картотеке посвященных. Я лучше пропущу день у Тима, но обязательно пойду на Собрание Счастья или на воскресную службу. Очень часто я просто стою на собрании, а все рассматривают мои священные и непревзойденные картины. Каждая секунда такого выступления – блаженство. Иногда мы с боа разыгрываем Деву и Змия, тогда приходится маскировать татуировку. Кто-нибудь из братьев играет Адама, нас изгоняют из рая, и проповедник объясняет, что это значит на самом деле, а не врет, как это делают католики. И мы у всех на глазах вновь обретаем невинность, и все следуют нашему примеру. Всем нравится мой поцелуй Фостера, потому что меня поцеловал именно Фостер, который вот уже двадцать лет на небесах. Подлинность моего поцелуя тоже засвидетельствована. Иногда я рассказываю, как это было.
Миссис Пайвонски после недолгого колебания начала рассказывать, и весьма подробно, историю поцелуя. Джилл поймала себя на том, что разучилась краснеть. Потом она вникла, что Пэтти похожа на Майка, они оба невинны, в их деяниях просто не может быть греха. Ей вдруг захотелось, ради счастья Пэтти, чтобы Фостер на самом деле оказался святым, который навеки спас душу Пэтти от греха.
А Фостер-то! Боже правый!
Джилл вспомнила комнату со стеклянной стеной и мертвые глаза Фостера, казавшиеся живыми. Она подумала, что вряд ли захотела бы принять его поцелуй, и даже вздрогнула. Джилл поскорей прогнала воспоминание, но Майк его перехватил. Она почувствовала, что он улыбается.
Джилл поднялась.
– Пэтти, к которому часу тебе нужно быть в цирке?
– Да уж пора.
– Уже? Отправление в девять тридцать.
– Малыши скучают. Ревнуют к обществу.
– Сказала бы им, что идешь на Собрание Счастья.
Патриция рассмеялась и обняла Джилл.
– Я ложусь спать, – улыбнулась Джилл в ответ. – Когда тебя завтра будить?
– Если я приезжаю к восьми, я успеваю проверить, как погрузили малышей. Буди в семь.
– Завтракать будешь?
– Нет, а то в дороге нечего будет делать. Кофе выпью с удовольствием.
– Я сварю. Ладно, воркуйте. Майк по ночам не спит.
– Совсем?
– Совсем. Он думает.
– Вот тебе еще один знак. Я знаю, что Майк святой, и он сам это скоро узнает. Твое время еще придет, Майк.
– Может быть, – сказала Джилл. – Майк, я засыпаю на ходу. Отнеси меня, пожалуйста, в постель.
Джилл поднялась в воздух и поплыла в спальню. Постель раскрылась, Джилл опустилась на нее и сразу же заснула.
В семь часов она проснулась и заглянула в соседнюю комнату. Свет был погашен, шторы опущены, но Майк и Пэт не спали. Джилл услышала, как Майк произнес с нежной уверенностью:
– Ты есть Бог. – Ты есть Бог, – откликнулась Патриция странным голосом, как в трансе.
– Джилл есть Бог. – Да, Майк. Джилл есть Бог. – И ты есть Бог. – Ты есть Бог. Ну, Майк, ну!
Джилл тихонько прошла в ванную и принялась чистить зубы.
Умывшись, она сообщила Майку, что уже не спит. Он принял сообщение. Когда Джилл вернулась в гостиную, шторы были подняты и в окна светило солнце. Джилл расцеловала друзей.
– Ты есть Бог, – сказала Пэтти.
– Да, Пэтти. И ты есть Бог. Бог во всех нас.
Джилл посмотрела на Пэтти и даже в ярком утреннем свете не обнаружила на ее лице следов усталости. Она знала, что это такое. Если Майку ночью нужно было общество Джилл, он помогал ей бодрствовать всю ночь. У Джилл возникло подозрение, что ее вчерашняя сонливость была делом рук Майка. Майк мысленно подтвердил.
– Кофе готов, дорогие мои. Есть еще банка апельсинового сока.
Счастливые, все уселись за стол. Патриция задумалась.
– Что с тобой?
– Ребята, что вы собираетесь есть дальше? У тетушки Пэтти тугой кошелек, и я подумала…
Джилл засмеялась.
– Извини, дорогая, это невежливо с моей стороны. Разве ты не знаешь, что Человек с Марса – богатый человек?
Миссис Пайвонски смутилась.
– Я слышала по стерео, но разве можно верить новостям?
– Пэтти, ты просто прелесть! Мне можешь поверить: мы братья по воде. Общее гнездо – не просто поэзия. Если тебе будут нужны деньги, говори. Любая сумма. В любое время. Пиши, звони. Лучше мне: Майк с деньгами обращаться не умеет. У меня на счету есть пара тысяч. Тебе не нужно?
– Что ты! – испугалась миссис Пайвонски. – Мне не нужны деньги.
– Будут нужны – не стесняйся. Майк тебе что хочешь подарит, даже яхту.
Миссис Пайвонски покачала головой.
– Все, что мне от вас нужно, дорогая, – это любовь.
– Это у тебя есть.
– Я не вникаю, что такое «любовь», но Джилл всегда говорит правильно, – сказал Майк. – Если у нас есть любовь, она твоя.
– А еще я хочу, чтобы вы спасли свои души. Но об этом я не беспокоюсь. Майк сказал мне, что вы в состоянии ожидания, и объяснил, почему. Ты меня понимаешь, Джилл?
– Вникаю. Я уже забыла, что такое нетерпение.
– У меня есть кое-что для вас. – Дама в татуировке открыла сумочку и достала оттуда книгу. – Дорогие мои, этот экземпляр Нового Откровения подарил мне Фостер в ту самую ночь, когда поцеловал меня. Пусть он останется у вас.
На глазах Джилл показались слезы.
– Тетушка Пэтти, Пэтти, брат! Мы не можем принять такой подарок. Мы купим новую книгу.
– Нет. Это вода, которую я предлагаю вам во имя нашего братства.
– О, спасибо! – Джилл поцеловала ее.
– Отойди, жадина: моя очередь. – Майк отодвинул Джилл.
Сперва Человек с Марса поцеловал нового брата в губы, затем в то место, что и некогда – Фостер. Потом подумал, по земным меркам совсем недолго, и поцеловал в то же место на другой стороне. При этом он замедлил время, чтобы успеть захватить капилляры врасплох. Казалось, он просто коснулся губами кожи, но Джилл почувствовала его усилие.
– Пэтти, смотри!
Миссис Пайвонски опустила глаза. На коже ярко-красным пятном отпечатались губы Майка. Патриция чуть не упала в обморок, но ее поддержала вера.
– О, Майк!
Вскоре дама в татуировке вновь стала чинной домохозяйкой в платье с высоким воротом, длинными рукавами и в перчатках.
– Я не буду плакать и прощаться. В вечности не существует «до свидания». Я буду ждать. – Она поцеловала Майка и Джилл и ушла, не оглядываясь.
Глава 28
– После всего, что было, я без выпивки не обойдусь, – сказала Патриция.
– Конечно, дорогая.
– Кроме того, вы не досмотрели мои картины.
Они вернулись в гостиную, и Пэтти стала на ковер.
– Сначала посмотрите на меня. Что вы видите?
Майк мысленно снял с Пэт татуировки и стал смотреть, каков его новый брат без украшений. Татуировки ему нравились: они выделяли Пэт из общей массы и делали ее чем-то похожей на марсианина. Она была лишена человеческой безликости. Майк подумал, что обязательно украсит и себя картинами, как только решит, что изображать. Можно изобразить его отца, Джабла. Может, и Джилл захочет сделать себе татуировку? Какие картины подойдут ей? Нужно будет подумать.
Без татуировок Пэт меньше нравилась Майку: женщина как женщина. Майк до сих пор не понял, зачем Дюку коллекция женщин. Он и без того знал, что у женщин разные формы, размеры, цвет кожи и любовные ухищрения.
Приемные родители научили Майка замечать мельчайшие детали, но они также научили его не преувеличивать их значение. Нельзя сказать, чтобы женщины не возбуждали в нем желания. Они его возбуждали, но не видом своего тела. Запах и прикосновение значили для Майкла больше: именно так возбуждался аналогичный марсианский рефлекс.
Когда на Патриции не осталось картин, Майк обратил внимание на ее лицо. Это было красивое лицо, над которым уже поработала жизнь. Это было более «личное» лицо, чем у Джилл. И чувство к Пэт, которое Майк еще не называл любовью, стало сильнее.
У нее был собственный запах и собственный голос. Майку нравилось слушать ее сипловатую речь и вдыхать мускусный аромат, которого она набиралась от змей. Майк любил змей и умел обращаться с ними. Дело было не только в том, что он успевал уклоняться от их укусов. Они вникали друг в друга. Майк упивался их невинной беспощадностью; змеи напоминали ему о доме. Боа-констриктор кроме Патриции признавал только Майка.
Майк вернул образу Патриции татуировки.
А Джилл удивлялась – зачем тетушке Пэтти татуировки? Она была бы очень милой, если бы не превратила себя в страницу комикса. Но Джилл любила Пэтти, что бы на ней ни было нарисовано, тем более, что она этим зарабатывает… пока. Как постареет, никому ее картины станут не нужны, хоть бы их создавал сам Рембрандт! Наверное, Пэтти откладывает на черный день. Впрочем, она теперь брат Майка и одна из наследниц его состояния. Джилл стало тепло от этой мысли.
– Ну? Что вы видите? – повторила миссис Пайвонски. – Майк, сколько мне лет?
– Не знаю, Пэт.
– Угадай.
– Не могу.
– Давай, давай!
– Пэтти, – вступилась за него Джилл, – Майк правда не может определять возраст. Он совсем недавно прилетел на Землю и считает по-марсиански. Если приходится иметь дело с цифрами, я ему помогаю.
– Хорошо, тогда ты угадай. Говори правду.
Джилл оглядела Патрицию: тело, руки, шею, глаза; вопреки просьбе, сбросила пять лет и сказала:
– Тридцать лет, год туда, год сюда…
Миссис Пайвонски усмехнулась.
– Вот плоды Истинной Веры, дорогие мои! Джилл, мне скоро пятьдесят.
– Не может быть!
– Вот что дает человеку Счастье, моя милая. После первых родов я располнела. Живот был, как на шестом месяце, грудь отвисла… Пластическую операцию я делать не могла: погибли бы мои картины. Тогда я увидела Свет! Нет, я не голодала и не изнуряла себя упражнениями и до сих пор ем, как лошадь. Я познала Счастье, счастье в Боге через благостного Фостера.
– Потрясающе! – сказала Джилл. Сколько она знала тетушку Пэтти, та никогда не делала упражнений и не ограничивала себя в еде. Пластические операции и их результаты Джилл всегда видела; Пэтти не лгала, утверждая, что не делала операций.
Майк решил, что Пэт внушила себе такое тело, какое ей было нужно, а Фостер тут ни при чем. Майк учил Джилл такому внушению, но пока ничего не получалось. Он, как обычно, не спешил. Всему свое время.
Пэт продолжала:
– Я хочу, чтобы вы знали, что может Вера. Но это еще не все: главная перемена внутри. Я счастлива. Я не мастер говорить, но постараюсь. Сначала вы должны понять, что все другие церкви – это вертепы дьявола. Наш дорогой Иисус проповедовал Истинную Веру, и Фостер сказал «я верую». Но во времена тьмы его слова были искажены, и Иисус не узнал их. И Фостер пошел проповедовать Новое Откровение и разъяснять его.
Патриция Пайвонски подняла палец и превратилась в проповедницу, облеченную святостью и тайной:
– Бог хочет, чтобы мы были счастливы. Он наполнил мир вещами, приносящими счастье. Разве Бог позволил бы виноградному соку превращаться в вино, если бы не хотел, чтобы мы пили и радовались? Он мог бы оставить сок соком или сделать из него уксус, и никому не досталось бы и капельки счастья. Конечно, Он против того, чтобы мы напивались, как свиньи и буянили, забывая о наших детях. Он подарил нам блага жизни, чтобы мы их употребляли, но не злоупотребляли. Если тебе хочется выпить или заняться любовью с приятелями, которые, как и ты, видят Свет, и ты танцуешь и благодаришь Бога за то, что Он это позволил – что тут плохого?! Бог создал вино, Бог создал твои ноги, которые могут танцевать, – танцуй и будь счастлив!
Пэт облизала пересохшие губы.
– Налей еще, дорогая. До чего тяжелая работа – проповедь! Так вот, если бы Бог не хотел, чтобы на женщин смотрели, Он сделала бы их уродливыми. По-моему, логично. Бог хочет, чтобы мы были счастливы, и Он указывает нам путь к счастью. Он говорит: «Любите друг друга! Возлюбите змею, если она нуждается в любви. Отказывайте в любви лишь прислужникам Сатаны, которые хотят вас столкнуть с пути к Счастью». И под любовью он имеет в виду не вздохи старой девы, которая боится оторвать глаза от молитвенника, чтобы не поддаться соблазну плоти. Если бы Бог не любил плотских радостей, зачем бы Он создал их так много? Неужели Бог, который сотворил Гранд Каньон, кометы, циклоны, землетрясения, испугается, если девчонка нагнется, а парень заглянет ей в вырез и увидит грудь? Когда Бог велел нам любить, Он не лицемерил, Он действительно хотел, чтобы мы любили. Да ты сама это знаешь! Женщина любит младенца, а потом любит мужчину, чтобы появился еще один младенец, которого можно любить. Но это не значит, что, имея бутылку, ты должна нализаться, выскочить на улицу и трахаться с кем попало. Нельзя продать любовь и купить счастье – ни то, ни другое не имеет цены. А если ты определила цену любви – перед тобой врата ада. Но если ты с чистым сердцем и помыслами берешь и даешь то, что дает тебе Бог, грех не коснется тебя. Что деньги? Ты стала бы пить с кем-нибудь воду за деньги, за миллион? За десять миллионов без налога?
– Нет, конечно. («Майк, ты вникаешь?») – («Почти полностью. Ожидание еще длится»).
– Ты понимаешь меня, дорогая? Я знала, что в вашей воде – любовь. Вы очень близки к Свету. Я стала вашей сестрой, и потому скажу вам то, что нельзя говорить тем, кто еще не увидел Свет.
***
Преподобный Фостер, посвященный в сан Богом или сам себя посвятивший, чувствовал пульс времени лучше, чем любой цирковой чувствует публику. В душе Америки царил полный хаос. Пуританские законы и раблезианские обычаи. Аполлоновские религии и дионисийские секты. Ни в одной стране мира в двадцатом веке (земной христианской эры) секс не подавлялся так яростно, как в Америке, и нигде им так сильно не интересовались люди.
У Фостера было два качества, необходимых для религиозного лидера: личный магнетизм и сексуальные способности выше средних. Религиозный лидер должен быть либо аскетом, либо развратником. Фостера нельзя было назвать аскетом. Его жены и последовательницы придерживались тех же правил. Обряд принятия в лоно церкви Нового Откровения весьма располагал к сближению. Такие обряды практиковались во многих культах, но в Америке до Фостера распространения не получили. Фостера неоднократно изгоняли из разных городов, пока он не усовершенствовал сей обряд настолько, что тот привился в Америке. Святой без зазрения совести воровал идеи у масонов, католиков, коммунистов точно так же, как обворовывал все священные писания, сочиняя Новое Откровение.
Фостер учредил «внешнюю» церковь, которую мог посетить каждый. Существовала еще «средняя» церковь, которая для непосвященных и была собственно «Церковью Нового Откровения». Те, кто уже спас свою душу, наслаждались бесконечным карнавалом счастья, Счастья, СЧАСТЬЯ! Им простили прошлые прегрешения, а новых они совершить не могли, если не отказывались от дарованного им Счастья и добросовестно осуждали грешников. Новое Откровение не поощряло разврат откровенно, но придерживалось оригинальных воззрений по некоторым половым вопросам. «Средняя церковь» формировала боевые отряды. Эту идею Фостер позаимствовал у профсоюза «Индустриальные рабочие мира», существовавшего в начале двадцатого столетия. Если фостеритов начинали притеснять, они громили во всей округе тюрьмы и ломали ребра полицейским. Если начинались судебные преследования, Фостер следил за тем, чтобы ни один фостерит не был осужден как фостерит.
И наконец была еще «внутренняя» церковь, к которой принадлежали немногие полностью посвященные, апостолы новой веры. Фостер отбирал их тщательно, поначалу даже лично. Он искал мужчин, таких, как он сам, и женщин, таких, как его подруги: решительных, убежденных, упорных, свободных (или способных освободиться) от чувства ревности – потенциальных сатиров и нимф, потому что «внутренняя» церковь исповедовала тот самый дионисийский культ, которого так недоставало Америке.
Супругов брали в апостолы только парами. Неженатые или незамужние кандидаты должны были быть внешне привлекательными и сексуально агрессивными. Число мужчин должно было превышать число женщин. Неизвестно, знал ли Фостер о том, что подобные культы ранее уже зарождались в Америке. Если не знал, то он инстинктивно угадал, что они были уничтожены ревностью. Фостер никогда не жалел своих женщин для других мужчин.
Кроме того, он не стремился увеличивать число апостолов. Для удовлетворения страстей толпы существовала «средняя» церковь. Если приход давал одну-две супружеских пары, годных в апостолы, Фостер был более, чем доволен. Если нет, он бросал в почву новые семена и ждал, когда они прорастут.
Испытывать кандидатов ему помогала какая-нибудь из подруг. После беседы с четой кандидатов Фостер посылал ее в атаку на супруга.
В ту пору Патриция Пайвонски была молодой, красивой и счастливой. Она жила с ребенком и любимым мужем, который был намного ее старше. Джордж Пайвонски был человек великодушный и добрый, но имел одну слабость, которая не позволяла ему часто снисходить к жене после рабочего дня. Пэтти считала себя счастливой женщиной; подумаешь, ну нравится Джорджу клиентка, ну выпьет он с ней, ну и что? Пэтти проявляла терпимость; у нее тоже были клиенты, с которыми можно было выпить и не только…
У Патриции были свои слабости. Все началось с того, что клиент подарил ей змею. Пэтти и Джордж поселили ее у себя в витрине под вывеской «Не наступай!», и очень скоро такая татуировка стала популярной. Патриция не боялась змей и развела в доме целый серпентарий.
Родители Патриции принадлежали к разным верованиям, поэтому у нее не было никакой. К тому времени, как Фостер пришел с проповедями в Сан-Педро, она уже искала спасения в церкви Нового Откровения. Она и мужа несколько раз сводила в церковь, но он не увидел свет веры. Свет принес Фостер, к которому они пришли исповедоваться. Он вернулся в Сан-Педро через полгода и, увидев их ревностное служение вере, обратил на супругов более пристальное внимание.
– С того момента, когда Джордж увидел свет, я горя не знала, – говорила Патриция Майклу и Джилл. – Он по-прежнему пил, но немного и только в церкви. Когда наш святой вождь вернулся в Сан-Педро, Джордж уже работал над своими шедеврами. Мы решили показать их Фостеру, – миссис Пайвонски запнулась. – Этого нельзя рассказывать.
– Значит, не рассказывай, – горячо сказала Джилл. – Пэтти, милая, мы не заставляем тебя делать то, что тебе в тягость. Братство по воде не должно быть обременительным.
– Но я хочу вам рассказать! Помните, это тайна целой церкви, вы никому не должна рассказывать то, что услышите. А я никому не скажу о вас. Так вот, вы знаете, что фостериты носят татуировки? Я имею в виду посвященных в тайну «внутренней» церкви. Конечно, они не сплошь ими покрыты, но видите это? На сердце? Это святой поцелуй Фостера. Джордж искусно вписал его в картину, так что никто не догадывается. Но это настоящий поцелуй Фостера, он сам запечатлел его на мне.
– У Пэт был гордый вид.
– И то правда, – сказала Джилл, разглядывая указанное место. – Будто кто-то поцеловал и осталась помада. А я думала, что это кусочек заката.
– Правильно, Джордж специально так сделал. Потому что нельзя показывать поцелуй Фостера тому, на ком его нет. И я до сих пор не показывала. Я верю, что когда-нибудь и вы удостоитесь святого поцелуя, тогда я сделаю вам татуировки.
Джилл удивилась.
– Как Фостер может нас поцеловать, Пэтти? Он же на небесах, – удивилась Джилл.
– Правильно. Поцелуем Фостера вас может наградить любой посвященный во «внутреннюю церковь». Поцелуй значит, что Бог внутри нас. Он навсегда в вашем сердце.
Майк вдруг напрягся.
– Ты есть Бог. – Как ты сказал, Майк? В такой форме я этого еще не слышала, но это верно. Бог в тебе, он с тобой, и ты недоступен дьяволу.
– Да, – согласился Майк, – ты вникаешь в Бога.
Впервые он слышал такое точное выражение марсианской формулы на английском языке.
– Смешное слово – «вникать», но точное. Бог вникает в тебя, и ты по Святой любви обручаешься с его церковью для Вечного Счастья. Тебя целует кто-нибудь из посвященных, и поцелуй запечатлевается навсегда с помощью татуировки. Татуировка не обязательно должна быть большой – у меня она сделана по размеру благословенных губ Преподобного, – и наносится она на любое скрытое от взглядов место. Показывать ее нужно, входя на Собрания Счастья, которые устраивают посвященные.
– Я слышала об этих собраниях, – заметила Джилл, – но не знаю, на что они похожи.
– Собрание собранию рознь, – наставительно продолжала миссис Пайвонски. – Собрания простых верующих – это просто вечеринки с молитвами и, может быть, намеком на любовь. Там следует быть очень осторожным и разборчивым, чтобы не посеять раздор между братьями. Церковь очень строго следит, чтобы все было к месту и вовремя. Собрание посвященных – другое дело, там можно забыть об осторожности, потому что среди посвященных невозможны грех и раздор. Если ты хочешь напиться и отрубиться – пожалуйста, все знают, что это по воле Бога, иначе бы ты не захотел. Ты хочешь помолиться или запеть, или разорвать на себе одежду – пожалуйста: это тоже воля Бога. Никто ни в чем не усмотрит ничего дурного.
– Похоже на обычную дружескую вечеринку.
– Точно. И все преисполнены божественной благодати. Если ты просыпаешься утром с одним из посвященных братьев, ты знаешь: Бог захотел, чтобы вы с ним были счастливы. Все, кого целовал Фостер, могу принадлежать тебе, и ты – им всем. – Она задумалась. – Это, как ваше разделение воды. Ты понимаешь, Майк?
– Вникаю, – согласился Майк.
– («Майк???») – («Подожди, Джилл. Подожди, и ты поймешь»).
– Одной татуировки мало, чтобы попасть на Собрание, особенно в чужую церковь, – продолжала Патриция. – Я, узнав маршрут цирка, рассылаю по церквям тех городов, где буду выступать, свои отпечатки пальцев. Их должны опознать по картотеке посвященных. Я лучше пропущу день у Тима, но обязательно пойду на Собрание Счастья или на воскресную службу. Очень часто я просто стою на собрании, а все рассматривают мои священные и непревзойденные картины. Каждая секунда такого выступления – блаженство. Иногда мы с боа разыгрываем Деву и Змия, тогда приходится маскировать татуировку. Кто-нибудь из братьев играет Адама, нас изгоняют из рая, и проповедник объясняет, что это значит на самом деле, а не врет, как это делают католики. И мы у всех на глазах вновь обретаем невинность, и все следуют нашему примеру. Всем нравится мой поцелуй Фостера, потому что меня поцеловал именно Фостер, который вот уже двадцать лет на небесах. Подлинность моего поцелуя тоже засвидетельствована. Иногда я рассказываю, как это было.
Миссис Пайвонски после недолгого колебания начала рассказывать, и весьма подробно, историю поцелуя. Джилл поймала себя на том, что разучилась краснеть. Потом она вникла, что Пэтти похожа на Майка, они оба невинны, в их деяниях просто не может быть греха. Ей вдруг захотелось, ради счастья Пэтти, чтобы Фостер на самом деле оказался святым, который навеки спас душу Пэтти от греха.
А Фостер-то! Боже правый!
Джилл вспомнила комнату со стеклянной стеной и мертвые глаза Фостера, казавшиеся живыми. Она подумала, что вряд ли захотела бы принять его поцелуй, и даже вздрогнула. Джилл поскорей прогнала воспоминание, но Майк его перехватил. Она почувствовала, что он улыбается.
Джилл поднялась.
– Пэтти, к которому часу тебе нужно быть в цирке?
– Да уж пора.
– Уже? Отправление в девять тридцать.
– Малыши скучают. Ревнуют к обществу.
– Сказала бы им, что идешь на Собрание Счастья.
Патриция рассмеялась и обняла Джилл.
– Я ложусь спать, – улыбнулась Джилл в ответ. – Когда тебя завтра будить?
– Если я приезжаю к восьми, я успеваю проверить, как погрузили малышей. Буди в семь.
– Завтракать будешь?
– Нет, а то в дороге нечего будет делать. Кофе выпью с удовольствием.
– Я сварю. Ладно, воркуйте. Майк по ночам не спит.
– Совсем?
– Совсем. Он думает.
– Вот тебе еще один знак. Я знаю, что Майк святой, и он сам это скоро узнает. Твое время еще придет, Майк.
– Может быть, – сказала Джилл. – Майк, я засыпаю на ходу. Отнеси меня, пожалуйста, в постель.
Джилл поднялась в воздух и поплыла в спальню. Постель раскрылась, Джилл опустилась на нее и сразу же заснула.
В семь часов она проснулась и заглянула в соседнюю комнату. Свет был погашен, шторы опущены, но Майк и Пэт не спали. Джилл услышала, как Майк произнес с нежной уверенностью:
– Ты есть Бог. – Ты есть Бог, – откликнулась Патриция странным голосом, как в трансе.
– Джилл есть Бог. – Да, Майк. Джилл есть Бог. – И ты есть Бог. – Ты есть Бог. Ну, Майк, ну!
***
Джилл тихонько прошла в ванную и принялась чистить зубы.
Умывшись, она сообщила Майку, что уже не спит. Он принял сообщение. Когда Джилл вернулась в гостиную, шторы были подняты и в окна светило солнце. Джилл расцеловала друзей.
– Ты есть Бог, – сказала Пэтти.
– Да, Пэтти. И ты есть Бог. Бог во всех нас.
Джилл посмотрела на Пэтти и даже в ярком утреннем свете не обнаружила на ее лице следов усталости. Она знала, что это такое. Если Майку ночью нужно было общество Джилл, он помогал ей бодрствовать всю ночь. У Джилл возникло подозрение, что ее вчерашняя сонливость была делом рук Майка. Майк мысленно подтвердил.
– Кофе готов, дорогие мои. Есть еще банка апельсинового сока.
Счастливые, все уселись за стол. Патриция задумалась.
– Что с тобой?
– Ребята, что вы собираетесь есть дальше? У тетушки Пэтти тугой кошелек, и я подумала…
Джилл засмеялась.
– Извини, дорогая, это невежливо с моей стороны. Разве ты не знаешь, что Человек с Марса – богатый человек?
Миссис Пайвонски смутилась.
– Я слышала по стерео, но разве можно верить новостям?
– Пэтти, ты просто прелесть! Мне можешь поверить: мы братья по воде. Общее гнездо – не просто поэзия. Если тебе будут нужны деньги, говори. Любая сумма. В любое время. Пиши, звони. Лучше мне: Майк с деньгами обращаться не умеет. У меня на счету есть пара тысяч. Тебе не нужно?
– Что ты! – испугалась миссис Пайвонски. – Мне не нужны деньги.
– Будут нужны – не стесняйся. Майк тебе что хочешь подарит, даже яхту.
Миссис Пайвонски покачала головой.
– Все, что мне от вас нужно, дорогая, – это любовь.
– Это у тебя есть.
– Я не вникаю, что такое «любовь», но Джилл всегда говорит правильно, – сказал Майк. – Если у нас есть любовь, она твоя.
– А еще я хочу, чтобы вы спасли свои души. Но об этом я не беспокоюсь. Майк сказал мне, что вы в состоянии ожидания, и объяснил, почему. Ты меня понимаешь, Джилл?
– Вникаю. Я уже забыла, что такое нетерпение.
– У меня есть кое-что для вас. – Дама в татуировке открыла сумочку и достала оттуда книгу. – Дорогие мои, этот экземпляр Нового Откровения подарил мне Фостер в ту самую ночь, когда поцеловал меня. Пусть он останется у вас.
На глазах Джилл показались слезы.
– Тетушка Пэтти, Пэтти, брат! Мы не можем принять такой подарок. Мы купим новую книгу.
– Нет. Это вода, которую я предлагаю вам во имя нашего братства.
– О, спасибо! – Джилл поцеловала ее.
– Отойди, жадина: моя очередь. – Майк отодвинул Джилл.
Сперва Человек с Марса поцеловал нового брата в губы, затем в то место, что и некогда – Фостер. Потом подумал, по земным меркам совсем недолго, и поцеловал в то же место на другой стороне. При этом он замедлил время, чтобы успеть захватить капилляры врасплох. Казалось, он просто коснулся губами кожи, но Джилл почувствовала его усилие.
– Пэтти, смотри!
Миссис Пайвонски опустила глаза. На коже ярко-красным пятном отпечатались губы Майка. Патриция чуть не упала в обморок, но ее поддержала вера.
– О, Майк!
Вскоре дама в татуировке вновь стала чинной домохозяйкой в платье с высоким воротом, длинными рукавами и в перчатках.
– Я не буду плакать и прощаться. В вечности не существует «до свидания». Я буду ждать. – Она поцеловала Майка и Джилл и ушла, не оглядываясь.
Глава 28
– Богохульство какое!
– Что случилось, юниор!
– Вы только посмотрите, это невероятно! Нужно поставить этого мистера зазнайку на место! Взгляните во Всевидящее Око!
– Мальчик мой! Ты не представляешь, чему я могу поверить. – Тем не менее патрон Дигби переключил часть своего ангельского внимания на происшествие, так возмутившее бывшего Верховного Епископа.
Простые смертные – две женщины и мужчина – говорили о вечном. Ничего особенного.
– Ну и что?
– Вы слышали, что она сказала? «Архангел Михаил»!
– Ну и что?
– Господи! Как это «ну и что»?
– Очень может быть, что она права.
– Фостер, вы плохо смотрели, – от возмущения у Дигби дрожал нимб. Она имела в виду этого инфантильного развратника, который меня сюда зашвырнул. Посмотрите внимательнее.
Фостер посмотрел внимательнее, увидел, что практикант говорит правильно, увидел кое-что еще и улыбнулся ангельской улыбкой.
– Послушай, юниор, а откуда ты знаешь, что он не Архангел Михаил?
– Что???
– Недавно Майк пропал из клуба, и его вычеркнули из списка участников турнира солипсистов. Значит, он в длительной командировке, иначе без него не обошлось бы.
– Какое непотребство!
– Ты удивишься, если узнаешь, сколько идей босса считается непотребством. То есть, наоборот, ты не должен удивляться, проработав столько лет на линии. «Непотребство» – это нулевое понятие, оно не имеет теологического смысла. Для чистых все чисто.
– Но…
– Не перебивай. Кроме того, что наш брат Михаил в данное мгновение вечности отсутствует, эта татуированная дама, произнесшая пророческие слова, не должна ошибаться. Она из очень святых смертных.
– Кто это сказал?
– Я. Я ее знаю. – Фостер вновь улыбнулся. («Патриция, малышка! Немного сдала, но по-прежнему привлекательна. Так и светится изнутри добротой»). С мирским чувством гордости Фостер заметил, что Джордж завершил свою работу. Картина вознесения на небеса очень недурна!
(«Нужно разыскать Джорджа, поблагодарить его и сказать, что видел Патрицию… А где его искать? В файле художников? А ну его, поищу в основном: тысяча лет туда, тысяча – сюда… Ах, Патриция! Какая она была аппетитная! Побольше бы ей уверенности и поменьше покладистости, можно было бы сделать из нее Пастыря. Но Патриция понимала Бога по-своему… Что-то она сейчас делает?») Фостер хотел посмотреть, но воздержался: работы много.
– Отключи Всевидящее Око, юниор. Я хочу с тобой поговорить.
Дигби повиновался.
Фостер потеребил краешек нимба – в последнее время у него завелась дурная привычка – и сказал:
– Ты ведешь себя как-то не по-ангельски.
– Прошу прощения.
– Брось свои земные замашки. Ты слишком много внимания уделяешь молодому человеку, который может оказаться (или не оказаться) нашим братом Михаилом. Кроме того, ты не вправе судить Инструмент, с помощью которого Господь призвал тебя. И к тому же дело не в нем, а в брюнетке-секретарше, от которой тебя оторвали, и которая заслужила мой поцелуй еще до того, как тебя призвали. Я не ошибся?
– Что случилось, юниор!
– Вы только посмотрите, это невероятно! Нужно поставить этого мистера зазнайку на место! Взгляните во Всевидящее Око!
– Мальчик мой! Ты не представляешь, чему я могу поверить. – Тем не менее патрон Дигби переключил часть своего ангельского внимания на происшествие, так возмутившее бывшего Верховного Епископа.
Простые смертные – две женщины и мужчина – говорили о вечном. Ничего особенного.
– Ну и что?
– Вы слышали, что она сказала? «Архангел Михаил»!
– Ну и что?
– Господи! Как это «ну и что»?
– Очень может быть, что она права.
– Фостер, вы плохо смотрели, – от возмущения у Дигби дрожал нимб. Она имела в виду этого инфантильного развратника, который меня сюда зашвырнул. Посмотрите внимательнее.
Фостер посмотрел внимательнее, увидел, что практикант говорит правильно, увидел кое-что еще и улыбнулся ангельской улыбкой.
– Послушай, юниор, а откуда ты знаешь, что он не Архангел Михаил?
– Что???
– Недавно Майк пропал из клуба, и его вычеркнули из списка участников турнира солипсистов. Значит, он в длительной командировке, иначе без него не обошлось бы.
– Какое непотребство!
– Ты удивишься, если узнаешь, сколько идей босса считается непотребством. То есть, наоборот, ты не должен удивляться, проработав столько лет на линии. «Непотребство» – это нулевое понятие, оно не имеет теологического смысла. Для чистых все чисто.
– Но…
– Не перебивай. Кроме того, что наш брат Михаил в данное мгновение вечности отсутствует, эта татуированная дама, произнесшая пророческие слова, не должна ошибаться. Она из очень святых смертных.
– Кто это сказал?
– Я. Я ее знаю. – Фостер вновь улыбнулся. («Патриция, малышка! Немного сдала, но по-прежнему привлекательна. Так и светится изнутри добротой»). С мирским чувством гордости Фостер заметил, что Джордж завершил свою работу. Картина вознесения на небеса очень недурна!
(«Нужно разыскать Джорджа, поблагодарить его и сказать, что видел Патрицию… А где его искать? В файле художников? А ну его, поищу в основном: тысяча лет туда, тысяча – сюда… Ах, Патриция! Какая она была аппетитная! Побольше бы ей уверенности и поменьше покладистости, можно было бы сделать из нее Пастыря. Но Патриция понимала Бога по-своему… Что-то она сейчас делает?») Фостер хотел посмотреть, но воздержался: работы много.
– Отключи Всевидящее Око, юниор. Я хочу с тобой поговорить.
Дигби повиновался.
Фостер потеребил краешек нимба – в последнее время у него завелась дурная привычка – и сказал:
– Ты ведешь себя как-то не по-ангельски.
– Прошу прощения.
– Брось свои земные замашки. Ты слишком много внимания уделяешь молодому человеку, который может оказаться (или не оказаться) нашим братом Михаилом. Кроме того, ты не вправе судить Инструмент, с помощью которого Господь призвал тебя. И к тому же дело не в нем, а в брюнетке-секретарше, от которой тебя оторвали, и которая заслужила мой поцелуй еще до того, как тебя призвали. Я не ошибся?