Страница:
Его угораздило влюбиться в свою мать.
Лазарус, смотри этому факту в лицо. Невозможно, нелепо, но тем не менее... После двух тысяч лет, когда одно дурацкое приключение сменяло другое, ты вляпался в самую отвратительную из всех возможных ситуаций. Ах да, конечно, сыну положено любить свою мать. В качестве Вуди Смита. Лазарус в этом не сомневался. Он всегда целовал мать на ночь, обнимал при встречах (если не торопился), помнил о днях рождения (почти всегда), благодарил ее за печенье или за пирог, который она ему оставляла, когда бы он ни приходил (кроме тех случаев, когда он забывал это сделать), и даже иногда говорил ей, что любит ее.
Она была хорошей матерью: никогда не кричала на него... как и на остальных, в случае необходимости немедленно прибегала к розге, и на этом все проблемы кончались; никаких там "подожди, вот вернется домой отец". Лазарус даже помнил прикосновение прута из персикового дерева к ягодицам; оно научило его левитировать в очень юном возрасте и куда лучше, чем это делал Торстон Великий.
Он вспомнил также, что, взрослея, понял, что гордится ею, всегда опрятной, стройной и неизменно любезной с его друзьями - не то что матери других мальчиков.
О, конечно, мальчики любят своих матерей. А Вуди судьба подарила одну из лучших.
Но в отношении Морин Джонсон Смит Лазарус испытывал совершенно другие чувства. Перед ним была очаровательная молодая женщина и притом почти его ровесница. Этот ночной визит был пропитан утонченной мукой: за все прожитые жизни ему еще не случалось испытывать столь неодолимое притяжение, истинное сексуальное наваждение: иными словами, подобной женщины он не встречал нигде и никогда. Во время короткого визита Лазарус был вынужден самым тщательным образом скрывать свою страсть: не проявлять излишней галантности, не вести себя подчеркнуто вежливо, не выдавать себя ничем, что могло пробудить во всегда бодрствующей душе дедуси привычную подозрительность. Нельзя было давать дедусе повод догадаться о той буре, которая бушевала в груди его.
Лазарус уставился на доказательство своей страсти, восставшее во всей красе, и хлопнул по нему.
- И чего тебе понадобилось? Тут тебе ничего не обломится. Мы же в Библейском поясе.
И в самом деле! Дедуся Библии не доверял и по стандартам Библейского пояса не жил, однако Лазарус не сомневался - приведись ему нарушить этот кодекс, дедуся без жалости застрелит его, защищая честь своего зятя. Впрочем, возможно, старик сперва разок выстрелит в воздух, давая ему возможность сбежать. Но Лазарус не намеревался рисковать жизнью. Что если ради зятя дедуся пожелает проявить меткость? Уж Лазарус-то знал, как метко стрелял старик.
Надо забыть, забыть обо всем. Незачем давать дедусе и отцу повод для пальбы; ему не хотелось даже сердить их. И ты тоже забудь обо всем, сгинь, змей безглазый! Лазарус вспомнил, что отец скоро приедет домой, и попытался представить его себе, однако образ расплывался в памяти. Лазарус всегда был ближе к дедусе Джонсону, чем к отцу, и не только потому, что отец часто уезжал по делам, - просто дедуся чаще бывал дома днем и охотно проводил время с Вуди.
А другие его дед и бабка? Они жили где-то в Огайо... может быть, в Цинциннати? Неважно, он едва помнил их, так что вряд ли стоило пытаться встретиться. Он завершил все, что намеревался сделать в Канзас-Сити, и если у него есть доля разума, отпущенного богом деревянной дверной ручке, - пора отправляться. Никаких походов в церковь! Какое там воскресенье! Держись подальше от игорного дома, в понедельник надо продать оставшееся имущество - и в путь! Сесть в форд - нет, продать его - и поездом уехать в Сан-Франциско, а там сесть на первый же корабль, отправляющийся на юг. Дедусе и Морин можно послать из Денвера или Сан-Франциско вежливые извинения, сославшись на то, что дела срочно потребовали его отъезда, и так далее.
Скорей вон из города! Ведь Лазарус понял, что притяжение это не было односторонним: дедуся-то, похоже, ни о чем не догадался, а вот Морин все заметила и не возмутилась. Напротив, была обрадована и польщена. Они немедленно настроились на одну частоту, без слов, без взгляда или жеста; одно прикосновение - и ее передатчик ответил ему. Потом, как только представилась возможность, она ответила по-другому: пригласив на обед. Дедуся тут же вмешался, и она немедленно забрала приглашение обратно - но в той манере, которую допускал здешний моральный кодекс. А потом, когда он уже уходил, снова предложила встретиться, но в более приемлемой форме: они имели право увидеться в церкви. Ну хорошо, что плохого в том, что молодая матрона в 1917 году обрадована и польщена, обнаружив, что мужчина хочет разделить с ней постель? Если ногти его чисты, а дыхание сладко, если он вежлив и почтителен - почему бы нет? Женщина, родившая восемь детей, это вам не нервная девица; она привыкла спать с мужчиной, ощущать его объятия, чувствовать его в своем теле... Лазарус немедленно поставил бы на кон все свое состояние до последнего цента: это занятие Морин нравилось.
Во всех предшествующих жизнях у Лазаруса ни разу не возникло причины усомниться в том, что Морин Смит верна мужу в соответствии с самыми ветхозаветными нравами Библейского пояса. У него и сейчас не было оснований думать, что она флиртовала с ним. В ее поведении ничего не говорило об этом; вряд ли подобное было возможно. И тем не менее он был твердо уверен, что ее тоже тянуло к нему, как и его к ней; что она точно знала, чем все может кончиться. Он подозревал, что она вполне отдавала себе отчет в том, что их может остановить только свидетель.
Но когда рядом отец и восемь детей, а в памяти все моральные представления того времени, четко определяющие "пристойное" и "непристойное"... Вряд ли пояс Ллиты мог действовать более эффективно.
Так, давай-ка вытащим все на середину комнаты, и пусть кошка хорошенько обнюхает. Грех? Сие понятие, как и понятие "любовь", сложно определить. Оно отдает двумя горькими, но весьма различными ароматами. Первое: нарушение племенного табу. Страсть, которой он воспылал, безусловно, была греховной - и племя, в котором он был рожден, считало ее инцестом в первой степени.
Но для Морин это не инцест.
А для него самого? В конце концов он решил, что инцест является религиозной концепцией, а не научной; последние двадцать лет вымыли из памяти последние следы, оставленные этим племенным табу. То, что еще оставалось, можно было уподобить привкусу чеснока в хорошем салате. Морин делалась только еще более соблазнительно запретной (если такое возможно!), но его это не пугало. Он не мог видеть в Морин свою мать, это не отвечало его воспоминаниям о ней ни в молодые, ни в зрелые годы. Второе понятие греха определить было легче - оно не было затемнено туманными концепциями и религиозными табу - поступки, противоречащие интересам других людей, греховны.
Предположим, он останется здесь и каким-нибудь образом сумеет залучить в постель Морин при полном ее согласии. Будет ли она сожалеть об этом потом? Ведь это же адюльтер. Здесь к такому явлению относились серьезно.
Но Морин была говардианкой, одной из самых первых, - а основой брака между говардианцами всегда был денежный контракт, который оба партнера заключали с открытыми глазами. Фонд выплачивал деньги за каждого ребенка, родившегося от такого союза. Так что Морин выполняла свои условия: она родила уже восьмерых, получила за них и должна была оставаться в продуктивном состоянии еще лет пятнадцать. Что если для нее адюльтер всего лишь нарушение "контракта", а не "грех"? Он не знал. Но, мальчоночка, речь не об этом; дело в том, что тебя может остановить только одно - а на сей раз не проконсультируешься ни у Иштар, ни у другого генетика. Впрочем, учитывая препятствия, которые придется преодолеть, шансы на плохой исход весьма невелики. Но риск тем не менее есть, а Лазарус никогда не шел на него: незачем плодить дефективных детей.
Эй, минуточку! Такой исход невозможен, ведь ничего подобного не случилось. Он знал всех своих сестер и братьев: и уже живущих, и еще не рожденных тогда - дефективных среди них не было. Ни одного. Значит, нет никакой опасности.
Итак - несмотря на то что ты только предположил, что парадоксов не существует, - на самом деле это закон природы. И ты давно подозревал, что любая теория основана на парадоксе, но помалкивал, чтобы не испугать Лаз, Лор и других членов твоей "настоящей" семьи. Если подумать, выходит, что свободная воля и предопределение представляют собой два аспекта одной и той же математической истины и что разница между ними лишь лингвистическая, а не семантическая. Следовательно, твоя собственная свободная воля не может изменить ход событий в данном "здесь и сейчас", потому что твои свободные воля и действия "здесь и сейчас" уже стали причиной того, что сложилось в более позднем "здесь и сейчас".
Получается тот же привычный солипсизм, который ты исповедовал с тех пор, как помнил себя. Паутина, кругом паутина!
Лазарус, ты даже не знаешь, какие беды можешь на себя навлечь.
Поэтому прекрати! Немедленно убирайся из города и никогда не возвращайся в Канзас-Сити. Иначе, быть может, тебе и удастся спустить с Морин трусы, а потом она будет тяжело дышать и помогать тебе. А там пусть будет так, как решит аллах. Но исход может оказаться трагичным и для нее, и для других, в том числе и для тебя, глупый жеребец. Одни только яйца - и ни капли мозга! Дождешься, отстрелят тебе задницу напрочь, как предсказывали близнецы.
Но если ты больше не будешь встречаться со своей семьей, нет смысла дожидаться в Южной Америке окончания войны. Ты уже досыта нагляделся на этот обреченной поры мир - так попроси же девиц немедленно забрать тебя домой.
Неужели у нее действительно такая маленькая грудь? Или она зашнуровала ее?
Ерунда, неважно, как она сложена. С ней, как с Тамарой, - любые подробности не имеют значения.
Дорогие Лаз и Лор!
Дорогие мои, я изменил планы. Я повидал мою первую семью, и мне больше нечего делать в этой эре. Нет ничего такого, ради чего стоило бы отсиживаться два года в стоячей воде и ждать, пока война дойдет до своего кровавого и бесполезного конца. Поэтому я прошу вас подобрать меня сейчас возле кратера. Забудьте о Египте - туда я не смогу попасть.
Под "сейчас" я подразумеваю 3 марта 1917 года по григорианскому календарю. Повторяю: третий день марта одна тысяча девятьсот семнадцатого года, григорианский календарь, у кратера метеоритного происхождения в Аризоне. Я столько расскажу вам при встрече. Тем временем...
С вечной любовью, Лазарус.
Или это ее голос? Или запах кожи? Или что-то еще?
DA CAPO: IV. ДОМА
27 марта 1917 г. григ.
Дорогое мое семейство!
Повторяю основное сообщение: я попал сюда на три года раньше срока 2 августа 1916 года, - но по-прежнему хочу, чтобы меня подобрали ровно через десять лет после высадки, а именно 2 августа 1926 года. Повторяю: двадцать шестого. Основное и альтернативное места рандеву сохраняются соответствующими базовым данным. Пожалуйста, убедите Дору в том, что причиной всего этого явилась скверная исходная информация, мною предоставленная, и она тут ни при чем.
Я провожу время самым удивительным образом. Привел в порядок дела, после чего вступил в контакт с моим прежним семейством, встретившись со своим дедом (это Айра Джонсон, Айра); познакомился с ним, а потом, используя наглую ложь и явное фамильное сходство, втерся в доверие. Дедуся убежден, что я - незарегистрированный в архивах сын его покойного брата. Не я подал ему такую мысль; это его собственное изобретение. К счастью, все сложилось вполне удачно, и теперь я играю роль кузена в своем давнишнем доме; я не живу там, но меня всегда рады видеть, чему и я весьма рад. Позвольте мне рассказать, как обстоят дела в семье, поскольку все вы происходите от этих троих: дедуси, мамы и Вуди.
О дедусе я уже достаточно порассказал, поищите среди того мусора, который кроит Джастин. Джастин, не меняй ничего, только учти, что дедуся оказался не двух метров ростом и не высечен из гранита; он почти такой же, как я сам. Стараюсь проводить с ним каждую минуту, которую он мне уделяет, а именно - играю с ним в шахматы несколько раз в неделю.
Теперь мама. Возьмите Лаз или Лор, добавьте пять кило в подходящих местах, пятнадцать земных лет и куда большее чувство собственного достоинства (нечего-нечего, придержите свои подбородки!). Еще волосы до плеч, всегда завитые на концах. В остальном я не знаю, на кого похожа мама, поскольку видел только ее голову и руки (это объясняется любопытным здешним обычаем всегда и повсюду носить одежду, полностью закрывающую тело). Если говорить о теле, то у мамы тонкие лодыжки (однажды я сумел это заметить). Но я не смею слишком приглядываться, иначе дедуся выгонит меня из дому.
Папа. Сейчас он отсутствует. Я забыл, каков он собой, как забыл все лица, кроме дедусиного (он-то пользуется примерно той же самой физиономией, что и я!), но я видел фотографии папы: он чуточку напоминает президента Тедди Рузвельта (Афина, учти - Теодор, а не Франклин, на тот случай, если у тебя есть снимки обоих).
Нэнси. Это Лаз или Лор, какими они были за три стандартных года до моего отлета. Веснушек, правда, поменьше, но очень достойная девушка, за исключением тех случаев, когда ей отказывает самообладание. Проявляет значительный интерес к молодым самцам, и я полагаю, что дедуся уже торопит маму, чтобы она рассказала Нэнси о говардианцах, - внучка должна выйти замуж за члена одного из Семейств.
Кэролл. Это опять Лаз или Лор, но на два года моложе, чем Нэнси. Она интересуется мальчиками не менее Нэнси, но без успеха: мама держит ее на коротком поводке. Частенько подрагивает подбородком. Думаю, на маму это зрелище впечатления не производит.
Брайан-младший. Темные волосы, похож на папу. Молодой капиталист: разносит газеты, совмещая это занятие с работой фонарщика - зажигает уличные газовые лампы. Имеет контракт на распространение объявлений местного кинотеатра, чем заставляет заниматься младшего брата и четырех других мальчишек, расплачивается с ними билетами в театр, немного оставляет себе, а остаток продаст с убытком в школе (четыре цента вместо пяти). Держит на углу бар с содовой (сладкий пузырящийся напиток), однако планирует передать его младшему брату в ближайшее же лето; у него уже появилось другое предприятие. (Насколько я помню, Брайан разбогател, будучи еще достаточно молодым.)
Позвольте мне уточнить кое-какие подробности, относящиеся к нашей семье. Она процветает - по местным понятиям, - но это проявляется лишь в том, что живет она в большом доме да имеет хороших соседей. Однако папа удачливый бизнесмен, помимо этого говардианцы получают приличные пособия на детей, а их у мамы уже восемь. Для всех вас понятие "говардианцы" в первую очередь означает генетическую наследственность и традицию, но в этом "здесь и сейчас" оно подразумевает деньги, которые выплачиваются на содержание детей. Это своего рода племенное животноводство, и мы, люди, выполняем роль племенного скота.
Полагаю, что папа удачно вкладывает деньги, которые мама получает за рождение детей-говардианцев, и, насколько я помню, не тратит их. Не знаю, как было с остальными, но я получил некую сумму, когда женился впервые. Эти неожиданные деньги не имели ничего общего с платежами, которые первая жена моя заслужила впоследствии своим чадородием. Я женился во время экономического кризиса, и тогда это было существенное подспорье.
Но возвращаюсь к детям. Мальчики работают; им приходится работать, иначе у них, кроме еды и одежды, ничего не будет. Девочкам выдаются небольшие суммы, однако они обязаны работать по дому и помогать маме в воспитании младших. Так происходит потому, что в этом обществе девочкам очень сложно заработать деньги, но мальчику оно предоставляет бесконечное множество возможностей (порядок этот изменится еще до конца столетия, но в 1917 году все так и было). Дети Смитов работают дома (мама арендует прачечную на один день в неделю, и это все), однако мальчик (или девочка), который подыскивает себе заработок вне дома, в известной степени освобождается от домашней работы. Ему не приходится отрабатывать то время, которое он проводит вне дома; он сохраняет свой заработок и может потратить его или копить. Последнее поощряется тем, что папа добавляет некоторые суммы к подобным накоплениям.
И если вы скажете, что папа и мама намеренно растят своих детей хапугами, то окажетесь правы.
Джордж. Ему десять земных лет, он младший партнер Брайана-младшего. Тень его и вечный прихвостень. Это окончится через несколько лет, когда Джордж хорошенько даст Брайану по зубам.
Мэри. Восемь лет, настоящий мальчишка с веснушками. Мама с большим трудом пытается сделать из нее леди. Все же мягкая настойчивость мамы и врожденные данные победят: Мэри вырастет украшением Семьи, и за ней будут увиваться парни. Я ненавидел их, поскольку одно время был ее любимцем. Из всех моих сестер и братьев лишь Мэри была по-настоящему близка мне. Можно быть одиноким в большой семье, я и рос таким, компанию мне составляли лишь дедуся - всегда - и Мэри - короткое время.
Вудро Уилсон Смит. Ему не хватает до пяти лет нескольких месяцев. Это самое пакостное дитя, которому когда-либо позволяли расти. Вынужден признать, что сей пакостник и негодник представляет собой то самое семя, из которого вырос прекраснейший цветок в истории человечества, а именно сам старичина-молодчина. Пока ему удалось плюнуть в мою шляпу, когда она предусмотрительно располагалась на вешалке вне пределов его досягаемости; я неоднократно слышал от него всякие дерзости, из которых "опять этот дурень в дерби приперся" - самая мягкая. Он пнул меня в живот, когда я попытался с ним поиграть (моя ошибка - я не хотел прикасаться к нему, но решил заставить себя избавиться от этой рациональной застенчивости), и обвинил меня в жульничестве за шахматной доской, хотя сплутовал сам: показал мне что-то в окне, а тем временем передвинул моего ферзя на одну клетку. Я засек его... и так далее.
Но я продолжаю играть с ним в шахматы, потому что собираюсь завязать отношения со всеми членами моей первой семьи на то короткое время, которое смогу провести среди них; кроме того, Вуди все равно будет играть в шахматы при любой возможности, а мы с дедусей - единственные шахматисты, способные играть с этим ядовитым созданием (дедуся при необходимости даст ему подзатыльник; я же не удостоен подобной привилегии). Однако если бы я не опасался последствий, то попробовал бы придушить его. Интересно, а что случилось бы потом? Неужели половина человеческой истории вовсе исчезла бы, а остаток ее стал бы неузнаваемым? Нет, парадоксы бессмысленны; уже тот факт, что я нахожусь здесь, свидетельствует о том, что в этом "здесь и сейчас" мне удалось сдержать свой праведный гнев на маленького негодяя.
Ричард. Ему три года, он столь же привязчив, насколько Вуди труден, любит сидеть на моем колене и слушать истории. Самая любимая его сказка о двух рыжеволосых близнецах по имени Лаз и Лор, летающих по небу в волшебном корабле. Общаюсь с ним с легкой печалью: Дикки погибнет весьма молодым при воздушном налете на местечко, называющееся Иводзима.
Этель. Небесная улыбка с одного конца и мокрые пеленки с другого, в разговоры не вступает.
Такова моя (наша) семья в 1917 году. Я рассчитываю пробыть в Канзас-Сити до возвращения папы - а это уже скоро, - потом собираюсь уехать отсюда; все же здесь сложновато, хоть и приятно. Надо бы заглянуть к ним, когда война окончится... но, наверное, этого я делать не стану. Слишком многих придется приветствовать.
Чтобы все прояснить, следует рассказать о кое-каких здешних обычаях. Пока папа не вернется домой, официально я могу быть принят в доме лишь как приятель дедуси по шахматам, и только; хотя он сам - а быть может, и мама - полагают, что я сын дядюшки Неда. Почему? Потому что я "молодой холостяк", а по местным правилам замужняя женщина не может дружить с молодым холостяком, в особенности тогда, когда муж ее отсутствует в доме. Табу настолько строгое, что я не смею даже пытаться его нарушить... в отношении мамы. Она тоже не поощряет меня. Дедуся этого также не позволит.
Поэтому я бываю в собственном доме только для того, чтобы повидаться с дедусей. Если я звоню по телефону, то спрашиваю, дома ли он, и так далее.
О, конечно, в дождь я имею право предложить членам семейства Смит довезти их домой из церкви. Мне разрешено общаться с детьми, только не портить их - что, по мнению мамы, определяется тратой на каждого из них более пяти центов. В прошлую субботу мне позволили вывезти в автомобиле шестерых детей на пикник. Я обучаю Брайана водить авто. Мой интерес к детям считается вполне понятным; мама и дедуся полагают, что таким образом я компенсирую прежнее одиночество и сиротство.
Единственное, чего я себе никогда не смогу позволить, так это остаться наедине с мамой. Я не могу войти в свой дом без дедуси; иначе соседи заметят. Я весьма тщательно слежу за этим: нельзя рисковать - зачем маме неприятности из-за нарушения племенного табу?
Я пишу вам в своей квартире с помощью пишущей машинки; вы даже не поверите, что подобное устройство может существовать. Пора заканчивать мне нужно еще сходить в город и в два раза уменьшить листок, а потом выгравировать его, подтравить и расплющить; потом я запечатаю его, как положено, и отправлю отложенной почтой. Обычно на это уходит целый день, поскольку мне приходится арендовать лабораторию и уничтожать все промежуточные результаты; их нельзя оставить в квартире, чтобы не попались на глаза хозяину, у которого есть свой ключ. Когда я вернусь из Южной Америки, обзаведусь собственной лабораторией и буду возить ее в автомобиле. В следующем десятилетии мощеные дороги появятся повсюду, и я рассчитываю путешествовать таким образом. Я буду по-прежнему посылать письма при первой же возможности; надеюсь, что по крайней мере одно из них через столетия доберется до вас. Как говорит Джастин: главное, чтобы письмо одолело ближайшие три века. Я буду стараться.
Я люблю вас всех,
Лазарус
DA CAPO: V
3 МАРТА 1917 ГОДА: КАЙЗЕР ДОГОВАРИВАЕТСЯ С МЕКСИКОЙ И ЯПОНИЕЙ О НАПАДЕНИИ НА США (ПОДЛИННАЯ ТЕЛЕГРАММА ЦИММЕРМАНА).
2 АПРЕЛЯ 1917 ГОДА: ПРЕЗИДЕНТ ВЫСТУПАЕТ В КОНГРЕССЕ С ОБЪЯВЛЕНИЕМ ВОЙНЫ.
6 АПРЕЛЯ 1917 ГОДА: АМЕРИКА ВСТУПАЕТ В ВОЙНУ - КОНГРЕСС ОБЪЯВЛЯЕТ ГОСУДАРСТВО НАХОДЯЩИМСЯ В СОСТОЯНИИ ВОЙНЫ.
Дата объявления войны с Германией взволновала Лазаруса Лонга, хотя сам факт начала военных действий ничем не мог удивить его. Он так растерялся, что даже не мог сразу сообразить, почему его "обратное зрение" оказалось более близоруким, чем предвиденье.
Объявление неограниченной подводной войны в начале 1917 года неожиданностью не было: он помнил об этом по урокам истории. Телеграмма Циммермана не встревожила его, хотя он о ней не помнил. Она как будто бы укладывалась в схему, заученную на тех же уроках. Собственных же воспоминаний о трехлетии, последовавшем за 1914 годом, когда Соединенные Штаты медленно от нейтральности склонялись к войне, Лазарус не имел, поскольку был тогда слишком мал. Вуди Смиту не было двух, когда она началась, но его страна вступила в боевые действия, когда ему вот-вот должно было стукнуть пять.
И Лазарус продолжал придерживаться той временной последовательности, которую наметил, обнаружив, что попал сюда на три года раньше срока. Схема эта работала так хорошо, что ошибку свою он осознал лишь тогда, когда война буквально обрушилась ему на голову. Он проанализировал причины ошибки и убедился в том, что грубо нарушил правила выживания: он поддался собственным страстям, не желая даже усомниться в своей временной последовательности.
Все было просто: ему не хотелось так быстро расстаться со своей вновь обретенной первой семьей - и в особенности с Морин.
Морин... Решив остаться до первого июля, как и было намечено сначала, после ночи борьбы со своей смятенной душой, ночи тревог и решимости, когда Лазарус писал письма, рвал их и снова писал, он вдруг обнаружил, что вполне может встречаться с миссис Брайан Смит и общаться с ней с дружелюбной, но формальной вежливостью; способен не выказывать излишнего интереса к ее личности, выходящего за пределы, допускаемые местными нравами. Он продолжал вести целомудренный образ жизни, радуясь тому, что имеет возможность находиться возле нее, хотя бы изредка, так, чтобы не обеспокоить подозрительного деда.
Лазарус действительно был счастлив. Как с Тамарой, или с близнецами, или с любой из своих дорогуш. Совокупление не имеет ничего общего с любовью. Он всегда умел, когда надо, пригасить огонь и позабыть о нем. Ни на миг не забывая об огромном физическом очаровании женщины, которая была его матерью более двух тысяч лет назад - экий странный временной вектор, он тем не менее взял себя в руки, и это никак не повлияло на его поведение и не уменьшало радости, когда ему позволялось бывать рядом с ней. Он полагал, что Морин догадывалась обо реем, что он чувствует, а точнее - от чего удерживает себя и почему, но явно одобряла подобное самоограничение.
В течение всего марта он подбирал к ней ключи, Брайан-младший хотел научиться водить автомобиль; дедуся считал, что он для этого достаточно подрос, и Лазарус принялся учить брата. Он уезжал с ним из дому и привозил его обратно - и частенько бывал удостоен взгляда Морин. Лазарус сумел даже подобраться к Вуди. Он сводил ребенка в цирк на волшебника Торстона Великого, а летом обещал съездить с ним в Электрический парк. Это место увеселения было для Вуди пределом мечтаний. Сие обещание скрепило предполагаемый союз. Из цирка Лазарус привез ребенка спящим, в целости и сохранности, за что и был вознагражден чашкой кофе в компании деда и Морин.
Лазарус, смотри этому факту в лицо. Невозможно, нелепо, но тем не менее... После двух тысяч лет, когда одно дурацкое приключение сменяло другое, ты вляпался в самую отвратительную из всех возможных ситуаций. Ах да, конечно, сыну положено любить свою мать. В качестве Вуди Смита. Лазарус в этом не сомневался. Он всегда целовал мать на ночь, обнимал при встречах (если не торопился), помнил о днях рождения (почти всегда), благодарил ее за печенье или за пирог, который она ему оставляла, когда бы он ни приходил (кроме тех случаев, когда он забывал это сделать), и даже иногда говорил ей, что любит ее.
Она была хорошей матерью: никогда не кричала на него... как и на остальных, в случае необходимости немедленно прибегала к розге, и на этом все проблемы кончались; никаких там "подожди, вот вернется домой отец". Лазарус даже помнил прикосновение прута из персикового дерева к ягодицам; оно научило его левитировать в очень юном возрасте и куда лучше, чем это делал Торстон Великий.
Он вспомнил также, что, взрослея, понял, что гордится ею, всегда опрятной, стройной и неизменно любезной с его друзьями - не то что матери других мальчиков.
О, конечно, мальчики любят своих матерей. А Вуди судьба подарила одну из лучших.
Но в отношении Морин Джонсон Смит Лазарус испытывал совершенно другие чувства. Перед ним была очаровательная молодая женщина и притом почти его ровесница. Этот ночной визит был пропитан утонченной мукой: за все прожитые жизни ему еще не случалось испытывать столь неодолимое притяжение, истинное сексуальное наваждение: иными словами, подобной женщины он не встречал нигде и никогда. Во время короткого визита Лазарус был вынужден самым тщательным образом скрывать свою страсть: не проявлять излишней галантности, не вести себя подчеркнуто вежливо, не выдавать себя ничем, что могло пробудить во всегда бодрствующей душе дедуси привычную подозрительность. Нельзя было давать дедусе повод догадаться о той буре, которая бушевала в груди его.
Лазарус уставился на доказательство своей страсти, восставшее во всей красе, и хлопнул по нему.
- И чего тебе понадобилось? Тут тебе ничего не обломится. Мы же в Библейском поясе.
И в самом деле! Дедуся Библии не доверял и по стандартам Библейского пояса не жил, однако Лазарус не сомневался - приведись ему нарушить этот кодекс, дедуся без жалости застрелит его, защищая честь своего зятя. Впрочем, возможно, старик сперва разок выстрелит в воздух, давая ему возможность сбежать. Но Лазарус не намеревался рисковать жизнью. Что если ради зятя дедуся пожелает проявить меткость? Уж Лазарус-то знал, как метко стрелял старик.
Надо забыть, забыть обо всем. Незачем давать дедусе и отцу повод для пальбы; ему не хотелось даже сердить их. И ты тоже забудь обо всем, сгинь, змей безглазый! Лазарус вспомнил, что отец скоро приедет домой, и попытался представить его себе, однако образ расплывался в памяти. Лазарус всегда был ближе к дедусе Джонсону, чем к отцу, и не только потому, что отец часто уезжал по делам, - просто дедуся чаще бывал дома днем и охотно проводил время с Вуди.
А другие его дед и бабка? Они жили где-то в Огайо... может быть, в Цинциннати? Неважно, он едва помнил их, так что вряд ли стоило пытаться встретиться. Он завершил все, что намеревался сделать в Канзас-Сити, и если у него есть доля разума, отпущенного богом деревянной дверной ручке, - пора отправляться. Никаких походов в церковь! Какое там воскресенье! Держись подальше от игорного дома, в понедельник надо продать оставшееся имущество - и в путь! Сесть в форд - нет, продать его - и поездом уехать в Сан-Франциско, а там сесть на первый же корабль, отправляющийся на юг. Дедусе и Морин можно послать из Денвера или Сан-Франциско вежливые извинения, сославшись на то, что дела срочно потребовали его отъезда, и так далее.
Скорей вон из города! Ведь Лазарус понял, что притяжение это не было односторонним: дедуся-то, похоже, ни о чем не догадался, а вот Морин все заметила и не возмутилась. Напротив, была обрадована и польщена. Они немедленно настроились на одну частоту, без слов, без взгляда или жеста; одно прикосновение - и ее передатчик ответил ему. Потом, как только представилась возможность, она ответила по-другому: пригласив на обед. Дедуся тут же вмешался, и она немедленно забрала приглашение обратно - но в той манере, которую допускал здешний моральный кодекс. А потом, когда он уже уходил, снова предложила встретиться, но в более приемлемой форме: они имели право увидеться в церкви. Ну хорошо, что плохого в том, что молодая матрона в 1917 году обрадована и польщена, обнаружив, что мужчина хочет разделить с ней постель? Если ногти его чисты, а дыхание сладко, если он вежлив и почтителен - почему бы нет? Женщина, родившая восемь детей, это вам не нервная девица; она привыкла спать с мужчиной, ощущать его объятия, чувствовать его в своем теле... Лазарус немедленно поставил бы на кон все свое состояние до последнего цента: это занятие Морин нравилось.
Во всех предшествующих жизнях у Лазаруса ни разу не возникло причины усомниться в том, что Морин Смит верна мужу в соответствии с самыми ветхозаветными нравами Библейского пояса. У него и сейчас не было оснований думать, что она флиртовала с ним. В ее поведении ничего не говорило об этом; вряд ли подобное было возможно. И тем не менее он был твердо уверен, что ее тоже тянуло к нему, как и его к ней; что она точно знала, чем все может кончиться. Он подозревал, что она вполне отдавала себе отчет в том, что их может остановить только свидетель.
Но когда рядом отец и восемь детей, а в памяти все моральные представления того времени, четко определяющие "пристойное" и "непристойное"... Вряд ли пояс Ллиты мог действовать более эффективно.
Так, давай-ка вытащим все на середину комнаты, и пусть кошка хорошенько обнюхает. Грех? Сие понятие, как и понятие "любовь", сложно определить. Оно отдает двумя горькими, но весьма различными ароматами. Первое: нарушение племенного табу. Страсть, которой он воспылал, безусловно, была греховной - и племя, в котором он был рожден, считало ее инцестом в первой степени.
Но для Морин это не инцест.
А для него самого? В конце концов он решил, что инцест является религиозной концепцией, а не научной; последние двадцать лет вымыли из памяти последние следы, оставленные этим племенным табу. То, что еще оставалось, можно было уподобить привкусу чеснока в хорошем салате. Морин делалась только еще более соблазнительно запретной (если такое возможно!), но его это не пугало. Он не мог видеть в Морин свою мать, это не отвечало его воспоминаниям о ней ни в молодые, ни в зрелые годы. Второе понятие греха определить было легче - оно не было затемнено туманными концепциями и религиозными табу - поступки, противоречащие интересам других людей, греховны.
Предположим, он останется здесь и каким-нибудь образом сумеет залучить в постель Морин при полном ее согласии. Будет ли она сожалеть об этом потом? Ведь это же адюльтер. Здесь к такому явлению относились серьезно.
Но Морин была говардианкой, одной из самых первых, - а основой брака между говардианцами всегда был денежный контракт, который оба партнера заключали с открытыми глазами. Фонд выплачивал деньги за каждого ребенка, родившегося от такого союза. Так что Морин выполняла свои условия: она родила уже восьмерых, получила за них и должна была оставаться в продуктивном состоянии еще лет пятнадцать. Что если для нее адюльтер всего лишь нарушение "контракта", а не "грех"? Он не знал. Но, мальчоночка, речь не об этом; дело в том, что тебя может остановить только одно - а на сей раз не проконсультируешься ни у Иштар, ни у другого генетика. Впрочем, учитывая препятствия, которые придется преодолеть, шансы на плохой исход весьма невелики. Но риск тем не менее есть, а Лазарус никогда не шел на него: незачем плодить дефективных детей.
Эй, минуточку! Такой исход невозможен, ведь ничего подобного не случилось. Он знал всех своих сестер и братьев: и уже живущих, и еще не рожденных тогда - дефективных среди них не было. Ни одного. Значит, нет никакой опасности.
Итак - несмотря на то что ты только предположил, что парадоксов не существует, - на самом деле это закон природы. И ты давно подозревал, что любая теория основана на парадоксе, но помалкивал, чтобы не испугать Лаз, Лор и других членов твоей "настоящей" семьи. Если подумать, выходит, что свободная воля и предопределение представляют собой два аспекта одной и той же математической истины и что разница между ними лишь лингвистическая, а не семантическая. Следовательно, твоя собственная свободная воля не может изменить ход событий в данном "здесь и сейчас", потому что твои свободные воля и действия "здесь и сейчас" уже стали причиной того, что сложилось в более позднем "здесь и сейчас".
Получается тот же привычный солипсизм, который ты исповедовал с тех пор, как помнил себя. Паутина, кругом паутина!
Лазарус, ты даже не знаешь, какие беды можешь на себя навлечь.
Поэтому прекрати! Немедленно убирайся из города и никогда не возвращайся в Канзас-Сити. Иначе, быть может, тебе и удастся спустить с Морин трусы, а потом она будет тяжело дышать и помогать тебе. А там пусть будет так, как решит аллах. Но исход может оказаться трагичным и для нее, и для других, в том числе и для тебя, глупый жеребец. Одни только яйца - и ни капли мозга! Дождешься, отстрелят тебе задницу напрочь, как предсказывали близнецы.
Но если ты больше не будешь встречаться со своей семьей, нет смысла дожидаться в Южной Америке окончания войны. Ты уже досыта нагляделся на этот обреченной поры мир - так попроси же девиц немедленно забрать тебя домой.
Неужели у нее действительно такая маленькая грудь? Или она зашнуровала ее?
Ерунда, неважно, как она сложена. С ней, как с Тамарой, - любые подробности не имеют значения.
Дорогие Лаз и Лор!
Дорогие мои, я изменил планы. Я повидал мою первую семью, и мне больше нечего делать в этой эре. Нет ничего такого, ради чего стоило бы отсиживаться два года в стоячей воде и ждать, пока война дойдет до своего кровавого и бесполезного конца. Поэтому я прошу вас подобрать меня сейчас возле кратера. Забудьте о Египте - туда я не смогу попасть.
Под "сейчас" я подразумеваю 3 марта 1917 года по григорианскому календарю. Повторяю: третий день марта одна тысяча девятьсот семнадцатого года, григорианский календарь, у кратера метеоритного происхождения в Аризоне. Я столько расскажу вам при встрече. Тем временем...
С вечной любовью, Лазарус.
Или это ее голос? Или запах кожи? Или что-то еще?
DA CAPO: IV. ДОМА
27 марта 1917 г. григ.
Дорогое мое семейство!
Повторяю основное сообщение: я попал сюда на три года раньше срока 2 августа 1916 года, - но по-прежнему хочу, чтобы меня подобрали ровно через десять лет после высадки, а именно 2 августа 1926 года. Повторяю: двадцать шестого. Основное и альтернативное места рандеву сохраняются соответствующими базовым данным. Пожалуйста, убедите Дору в том, что причиной всего этого явилась скверная исходная информация, мною предоставленная, и она тут ни при чем.
Я провожу время самым удивительным образом. Привел в порядок дела, после чего вступил в контакт с моим прежним семейством, встретившись со своим дедом (это Айра Джонсон, Айра); познакомился с ним, а потом, используя наглую ложь и явное фамильное сходство, втерся в доверие. Дедуся убежден, что я - незарегистрированный в архивах сын его покойного брата. Не я подал ему такую мысль; это его собственное изобретение. К счастью, все сложилось вполне удачно, и теперь я играю роль кузена в своем давнишнем доме; я не живу там, но меня всегда рады видеть, чему и я весьма рад. Позвольте мне рассказать, как обстоят дела в семье, поскольку все вы происходите от этих троих: дедуси, мамы и Вуди.
О дедусе я уже достаточно порассказал, поищите среди того мусора, который кроит Джастин. Джастин, не меняй ничего, только учти, что дедуся оказался не двух метров ростом и не высечен из гранита; он почти такой же, как я сам. Стараюсь проводить с ним каждую минуту, которую он мне уделяет, а именно - играю с ним в шахматы несколько раз в неделю.
Теперь мама. Возьмите Лаз или Лор, добавьте пять кило в подходящих местах, пятнадцать земных лет и куда большее чувство собственного достоинства (нечего-нечего, придержите свои подбородки!). Еще волосы до плеч, всегда завитые на концах. В остальном я не знаю, на кого похожа мама, поскольку видел только ее голову и руки (это объясняется любопытным здешним обычаем всегда и повсюду носить одежду, полностью закрывающую тело). Если говорить о теле, то у мамы тонкие лодыжки (однажды я сумел это заметить). Но я не смею слишком приглядываться, иначе дедуся выгонит меня из дому.
Папа. Сейчас он отсутствует. Я забыл, каков он собой, как забыл все лица, кроме дедусиного (он-то пользуется примерно той же самой физиономией, что и я!), но я видел фотографии папы: он чуточку напоминает президента Тедди Рузвельта (Афина, учти - Теодор, а не Франклин, на тот случай, если у тебя есть снимки обоих).
Нэнси. Это Лаз или Лор, какими они были за три стандартных года до моего отлета. Веснушек, правда, поменьше, но очень достойная девушка, за исключением тех случаев, когда ей отказывает самообладание. Проявляет значительный интерес к молодым самцам, и я полагаю, что дедуся уже торопит маму, чтобы она рассказала Нэнси о говардианцах, - внучка должна выйти замуж за члена одного из Семейств.
Кэролл. Это опять Лаз или Лор, но на два года моложе, чем Нэнси. Она интересуется мальчиками не менее Нэнси, но без успеха: мама держит ее на коротком поводке. Частенько подрагивает подбородком. Думаю, на маму это зрелище впечатления не производит.
Брайан-младший. Темные волосы, похож на папу. Молодой капиталист: разносит газеты, совмещая это занятие с работой фонарщика - зажигает уличные газовые лампы. Имеет контракт на распространение объявлений местного кинотеатра, чем заставляет заниматься младшего брата и четырех других мальчишек, расплачивается с ними билетами в театр, немного оставляет себе, а остаток продаст с убытком в школе (четыре цента вместо пяти). Держит на углу бар с содовой (сладкий пузырящийся напиток), однако планирует передать его младшему брату в ближайшее же лето; у него уже появилось другое предприятие. (Насколько я помню, Брайан разбогател, будучи еще достаточно молодым.)
Позвольте мне уточнить кое-какие подробности, относящиеся к нашей семье. Она процветает - по местным понятиям, - но это проявляется лишь в том, что живет она в большом доме да имеет хороших соседей. Однако папа удачливый бизнесмен, помимо этого говардианцы получают приличные пособия на детей, а их у мамы уже восемь. Для всех вас понятие "говардианцы" в первую очередь означает генетическую наследственность и традицию, но в этом "здесь и сейчас" оно подразумевает деньги, которые выплачиваются на содержание детей. Это своего рода племенное животноводство, и мы, люди, выполняем роль племенного скота.
Полагаю, что папа удачно вкладывает деньги, которые мама получает за рождение детей-говардианцев, и, насколько я помню, не тратит их. Не знаю, как было с остальными, но я получил некую сумму, когда женился впервые. Эти неожиданные деньги не имели ничего общего с платежами, которые первая жена моя заслужила впоследствии своим чадородием. Я женился во время экономического кризиса, и тогда это было существенное подспорье.
Но возвращаюсь к детям. Мальчики работают; им приходится работать, иначе у них, кроме еды и одежды, ничего не будет. Девочкам выдаются небольшие суммы, однако они обязаны работать по дому и помогать маме в воспитании младших. Так происходит потому, что в этом обществе девочкам очень сложно заработать деньги, но мальчику оно предоставляет бесконечное множество возможностей (порядок этот изменится еще до конца столетия, но в 1917 году все так и было). Дети Смитов работают дома (мама арендует прачечную на один день в неделю, и это все), однако мальчик (или девочка), который подыскивает себе заработок вне дома, в известной степени освобождается от домашней работы. Ему не приходится отрабатывать то время, которое он проводит вне дома; он сохраняет свой заработок и может потратить его или копить. Последнее поощряется тем, что папа добавляет некоторые суммы к подобным накоплениям.
И если вы скажете, что папа и мама намеренно растят своих детей хапугами, то окажетесь правы.
Джордж. Ему десять земных лет, он младший партнер Брайана-младшего. Тень его и вечный прихвостень. Это окончится через несколько лет, когда Джордж хорошенько даст Брайану по зубам.
Мэри. Восемь лет, настоящий мальчишка с веснушками. Мама с большим трудом пытается сделать из нее леди. Все же мягкая настойчивость мамы и врожденные данные победят: Мэри вырастет украшением Семьи, и за ней будут увиваться парни. Я ненавидел их, поскольку одно время был ее любимцем. Из всех моих сестер и братьев лишь Мэри была по-настоящему близка мне. Можно быть одиноким в большой семье, я и рос таким, компанию мне составляли лишь дедуся - всегда - и Мэри - короткое время.
Вудро Уилсон Смит. Ему не хватает до пяти лет нескольких месяцев. Это самое пакостное дитя, которому когда-либо позволяли расти. Вынужден признать, что сей пакостник и негодник представляет собой то самое семя, из которого вырос прекраснейший цветок в истории человечества, а именно сам старичина-молодчина. Пока ему удалось плюнуть в мою шляпу, когда она предусмотрительно располагалась на вешалке вне пределов его досягаемости; я неоднократно слышал от него всякие дерзости, из которых "опять этот дурень в дерби приперся" - самая мягкая. Он пнул меня в живот, когда я попытался с ним поиграть (моя ошибка - я не хотел прикасаться к нему, но решил заставить себя избавиться от этой рациональной застенчивости), и обвинил меня в жульничестве за шахматной доской, хотя сплутовал сам: показал мне что-то в окне, а тем временем передвинул моего ферзя на одну клетку. Я засек его... и так далее.
Но я продолжаю играть с ним в шахматы, потому что собираюсь завязать отношения со всеми членами моей первой семьи на то короткое время, которое смогу провести среди них; кроме того, Вуди все равно будет играть в шахматы при любой возможности, а мы с дедусей - единственные шахматисты, способные играть с этим ядовитым созданием (дедуся при необходимости даст ему подзатыльник; я же не удостоен подобной привилегии). Однако если бы я не опасался последствий, то попробовал бы придушить его. Интересно, а что случилось бы потом? Неужели половина человеческой истории вовсе исчезла бы, а остаток ее стал бы неузнаваемым? Нет, парадоксы бессмысленны; уже тот факт, что я нахожусь здесь, свидетельствует о том, что в этом "здесь и сейчас" мне удалось сдержать свой праведный гнев на маленького негодяя.
Ричард. Ему три года, он столь же привязчив, насколько Вуди труден, любит сидеть на моем колене и слушать истории. Самая любимая его сказка о двух рыжеволосых близнецах по имени Лаз и Лор, летающих по небу в волшебном корабле. Общаюсь с ним с легкой печалью: Дикки погибнет весьма молодым при воздушном налете на местечко, называющееся Иводзима.
Этель. Небесная улыбка с одного конца и мокрые пеленки с другого, в разговоры не вступает.
Такова моя (наша) семья в 1917 году. Я рассчитываю пробыть в Канзас-Сити до возвращения папы - а это уже скоро, - потом собираюсь уехать отсюда; все же здесь сложновато, хоть и приятно. Надо бы заглянуть к ним, когда война окончится... но, наверное, этого я делать не стану. Слишком многих придется приветствовать.
Чтобы все прояснить, следует рассказать о кое-каких здешних обычаях. Пока папа не вернется домой, официально я могу быть принят в доме лишь как приятель дедуси по шахматам, и только; хотя он сам - а быть может, и мама - полагают, что я сын дядюшки Неда. Почему? Потому что я "молодой холостяк", а по местным правилам замужняя женщина не может дружить с молодым холостяком, в особенности тогда, когда муж ее отсутствует в доме. Табу настолько строгое, что я не смею даже пытаться его нарушить... в отношении мамы. Она тоже не поощряет меня. Дедуся этого также не позволит.
Поэтому я бываю в собственном доме только для того, чтобы повидаться с дедусей. Если я звоню по телефону, то спрашиваю, дома ли он, и так далее.
О, конечно, в дождь я имею право предложить членам семейства Смит довезти их домой из церкви. Мне разрешено общаться с детьми, только не портить их - что, по мнению мамы, определяется тратой на каждого из них более пяти центов. В прошлую субботу мне позволили вывезти в автомобиле шестерых детей на пикник. Я обучаю Брайана водить авто. Мой интерес к детям считается вполне понятным; мама и дедуся полагают, что таким образом я компенсирую прежнее одиночество и сиротство.
Единственное, чего я себе никогда не смогу позволить, так это остаться наедине с мамой. Я не могу войти в свой дом без дедуси; иначе соседи заметят. Я весьма тщательно слежу за этим: нельзя рисковать - зачем маме неприятности из-за нарушения племенного табу?
Я пишу вам в своей квартире с помощью пишущей машинки; вы даже не поверите, что подобное устройство может существовать. Пора заканчивать мне нужно еще сходить в город и в два раза уменьшить листок, а потом выгравировать его, подтравить и расплющить; потом я запечатаю его, как положено, и отправлю отложенной почтой. Обычно на это уходит целый день, поскольку мне приходится арендовать лабораторию и уничтожать все промежуточные результаты; их нельзя оставить в квартире, чтобы не попались на глаза хозяину, у которого есть свой ключ. Когда я вернусь из Южной Америки, обзаведусь собственной лабораторией и буду возить ее в автомобиле. В следующем десятилетии мощеные дороги появятся повсюду, и я рассчитываю путешествовать таким образом. Я буду по-прежнему посылать письма при первой же возможности; надеюсь, что по крайней мере одно из них через столетия доберется до вас. Как говорит Джастин: главное, чтобы письмо одолело ближайшие три века. Я буду стараться.
Я люблю вас всех,
Лазарус
DA CAPO: V
3 МАРТА 1917 ГОДА: КАЙЗЕР ДОГОВАРИВАЕТСЯ С МЕКСИКОЙ И ЯПОНИЕЙ О НАПАДЕНИИ НА США (ПОДЛИННАЯ ТЕЛЕГРАММА ЦИММЕРМАНА).
2 АПРЕЛЯ 1917 ГОДА: ПРЕЗИДЕНТ ВЫСТУПАЕТ В КОНГРЕССЕ С ОБЪЯВЛЕНИЕМ ВОЙНЫ.
6 АПРЕЛЯ 1917 ГОДА: АМЕРИКА ВСТУПАЕТ В ВОЙНУ - КОНГРЕСС ОБЪЯВЛЯЕТ ГОСУДАРСТВО НАХОДЯЩИМСЯ В СОСТОЯНИИ ВОЙНЫ.
Дата объявления войны с Германией взволновала Лазаруса Лонга, хотя сам факт начала военных действий ничем не мог удивить его. Он так растерялся, что даже не мог сразу сообразить, почему его "обратное зрение" оказалось более близоруким, чем предвиденье.
Объявление неограниченной подводной войны в начале 1917 года неожиданностью не было: он помнил об этом по урокам истории. Телеграмма Циммермана не встревожила его, хотя он о ней не помнил. Она как будто бы укладывалась в схему, заученную на тех же уроках. Собственных же воспоминаний о трехлетии, последовавшем за 1914 годом, когда Соединенные Штаты медленно от нейтральности склонялись к войне, Лазарус не имел, поскольку был тогда слишком мал. Вуди Смиту не было двух, когда она началась, но его страна вступила в боевые действия, когда ему вот-вот должно было стукнуть пять.
И Лазарус продолжал придерживаться той временной последовательности, которую наметил, обнаружив, что попал сюда на три года раньше срока. Схема эта работала так хорошо, что ошибку свою он осознал лишь тогда, когда война буквально обрушилась ему на голову. Он проанализировал причины ошибки и убедился в том, что грубо нарушил правила выживания: он поддался собственным страстям, не желая даже усомниться в своей временной последовательности.
Все было просто: ему не хотелось так быстро расстаться со своей вновь обретенной первой семьей - и в особенности с Морин.
Морин... Решив остаться до первого июля, как и было намечено сначала, после ночи борьбы со своей смятенной душой, ночи тревог и решимости, когда Лазарус писал письма, рвал их и снова писал, он вдруг обнаружил, что вполне может встречаться с миссис Брайан Смит и общаться с ней с дружелюбной, но формальной вежливостью; способен не выказывать излишнего интереса к ее личности, выходящего за пределы, допускаемые местными нравами. Он продолжал вести целомудренный образ жизни, радуясь тому, что имеет возможность находиться возле нее, хотя бы изредка, так, чтобы не обеспокоить подозрительного деда.
Лазарус действительно был счастлив. Как с Тамарой, или с близнецами, или с любой из своих дорогуш. Совокупление не имеет ничего общего с любовью. Он всегда умел, когда надо, пригасить огонь и позабыть о нем. Ни на миг не забывая об огромном физическом очаровании женщины, которая была его матерью более двух тысяч лет назад - экий странный временной вектор, он тем не менее взял себя в руки, и это никак не повлияло на его поведение и не уменьшало радости, когда ему позволялось бывать рядом с ней. Он полагал, что Морин догадывалась обо реем, что он чувствует, а точнее - от чего удерживает себя и почему, но явно одобряла подобное самоограничение.
В течение всего марта он подбирал к ней ключи, Брайан-младший хотел научиться водить автомобиль; дедуся считал, что он для этого достаточно подрос, и Лазарус принялся учить брата. Он уезжал с ним из дому и привозил его обратно - и частенько бывал удостоен взгляда Морин. Лазарус сумел даже подобраться к Вуди. Он сводил ребенка в цирк на волшебника Торстона Великого, а летом обещал съездить с ним в Электрический парк. Это место увеселения было для Вуди пределом мечтаний. Сие обещание скрепило предполагаемый союз. Из цирка Лазарус привез ребенка спящим, в целости и сохранности, за что и был вознагражден чашкой кофе в компании деда и Морин.