Страница:
Мало, кто помнит теперь, что в 1994 году мятежный Грозный подвергался осадам и штурмам аж целых пять раз; трижды, еще до начала войны, оппозиция, взятая Москвой на содержание, входила в город и даже блокировала президентский дворец. Но неизменно, едва только близился час победы, откуда-то сверху, из таинственных столичных кабинетов следовал приказ: отставить.
Кремлю позарез нужна была «маленькая победоносная война», – именно так, дословно, изволил выразиться секретарь Совбеза Лобов. Только триумфальной виктории – блицкрига – из затеи этой, увы, не вышло. И не потому даже, что ввод войск в республику готовился наспех, второпях, за две недели. У военных не было даже точных карт местности с нанесенными на них дудаевскими укреплениями, а данные о численности противника оказались заниженными как минимум втрое.
Истинная настоящая баталия велась отнюдь не в Чечне, а в московских кабинетах. Бездарность генералов и глухая измена – вот что заранее предрешило исход всей кампании.
Она и началась, кстати, с прямого предательства – сразу после закрытого заседания Совбеза 29 ноября, на котором принималось решение о вводе войск, один из участников его, министр юстиции Калмыков, «рванул в Чечню и все раскрыл. Все, что сумел срисовать с генплана на заседании». (Цитирую по рассказу генерала Коржакова.)
В лубянских архивах, должно быть, и по сей день сохранились документы, зафиксировавшие предательство российского министра. Теперь уже можно признать: связник, через которого пытался выйти он на Дудаева, был подставлен ему нашей контрразведкой.
Но Калмыков был явно не одинок. Первые же дни войны показали, что чеченцы были удивительно хорошо осведомлены о планах и задачах военных – армейские колонны повсеместно наталкивались на засады, устроенные в наиболее приспособленных для этого местах, аккурат по маршруту движения войск. А когда армия все-таки вошла в Грозный, оказалось, что голова Дудаева и даром никому не нужна.
«Когда мы подошли уже к дворцу (президентскому. – Авт.) и к зданию Совмина, мы были готовы, – рассказывал позднее начальник одного из главков Генштаба генерал Хохлов. – Войска окружили в полном объеме. Дудаев еще оттуда не вышел… Все можно было взять. Но нам сказали: «Ни в коем случае дворец не бить танками, не стрелять артиллерией, не бить ПТУРСами, потому что там будет размещаться руководство новое»».
В результате такой удивительной заботы Дудаев сумел преспокойно покинуть город и возглавить сопротивление «русским оккупантам».
Зато первыми же авиаударами были разбомблены стопроцентно гражданские учреждения: офис «Грознефти», республиканский банк, товарный двор. Такое чувство, что кто-то сознательно заметал следы, уничтожая возможные свидетельства причастности российских чиновников к чеченскому криминальному бизнесу.
А вот грозненский НПЗ – совсем обратно – почему-то остался стоять в целости и сохранности. И жестокие бои, и артиллерийские обстрелы, и воздушные бомбардировки упорно обходили его стороной. Двумя годами позже, едва только армия покинет Чечню, завод мгновенно заработает с новой силой.
Подобных странностей в той войне будет с избытком. Что толку от того, что героически сражавшаяся армия брала город за городом, село за селом: их победы оказывались никому и даром не нужны. Стоило только зажать очередную группировку в кольцо, как из Москвы незамедлительно следовал знакомый уже приказ: отставить.
Летом 1995-го чеченцам казалось, что дни их уже сочтены. Масхадов и Яриханов без обиняков признавались потом: «Мы считали, что все, конец – именно летом 1995 года. Нас оставалось человек 18… Мы были в штабном вагоне Джохара и готовились, в общем-то, к смерти».
«С падением Ведено и Шатоя фактически могла завершиться последняя фаза „горной войны“», – подтверждает в своих мемуарах генерал Трошев, командовавший в тот период 58-й армией, но…
«В очередной раз наступление остановили – опять начались переговоры, – пишет Трошев дальше. – Так было после блокирования Грозного, после успешного наступления на Шали, после форсирования Аргуна… Эти словно врагом спланированные остановки, эти украденные у армии победы – самая острая, после людских потерь, боль. Как воевать, если достигнутый кровью успех напрочь перечеркивался совершенно ненужными „переговорами“?»
(«Кто наш главный противник: бандиты в горах или предатели в сановной Москве?» – взбесился от собственного бессилия командующий группировкой Минобороны генерал Булгаков, узнав об очередном таком моратории.)
Когда в мае 1995-го армия зажала в горах мощную чеченскую группировку, в самый решающий момент из Кремля поступила вдруг подписанная президентом шифротелеграмма:
«Грачеву, Куликову. С 00 часов 1 июня прекратить применение авиации. Причину не объяснять. Ельцин».
Но причина была понятна и без того. Днем раньше слухачиМВД и ГРУ запеленговали переговоры Масхадова, который требовал любой ценой продержаться до полуночи, а потом он «устроит концерт» федералам. «Переговоры на этот счет я веду», – кричал Масхадов в трубку.
В высшем политическом руководстве страны рядом с Ельциным находились предатели: это не паранойя, а чистая, хоть и очень горькая правда. Во многом стараниями этих людей, чьи имена скрываются до сих пор, война сознательно и искусственно затягивалась.
Начальник ГРУ Федор Ладыгин признавался мне, что военная разведка регулярно получала перехваты, когда полевые командиры звонили напрямую в Москву: в Белый дом, на Старую площадь.
Какие еще комментарии здесь нужны… Недаром тогдашний друг Березовского и столь любимый чеченцами генерал Лебедь прямо изрекал: «Корни чеченской войны надо искать в Москве»...
…Как видно, у Бориса Березовского были достойные предшественники. К тому моменту, когда вплотную занялся он чеченской проблемой, все в республике – от ребенка до полевого командира – давно привыкли уже к коммерческим законам войны, хорошо усвоив главный ее принцип: купить можно все – дело исключительно в цене.
И Борис Абрамович принцип этот не только не нарушил, а напротив даже, еще и всемерно развил, преумножил, поставил на поток. В точном соответствии со своей научно-теоретической подготовкой. Недаром его кандидатская так и называлась: «Многокритериальная оптимизация: о принятии решения в чрезвычайно сложных обстоятельствах»....
Не стал исключением и Тольятти. Львиная доля крупнейших дилеров «АвтоВАЗа» находились под контролем местной чеченской ОПГ, возглавляемой неким Шамадом Бисултановым. (Неудивительно, что в 1996 году не без участия Березовского в Самарской области было даже открыто полпредство ичкерийского правительства.)
Это было лихое, жуткое время. Слава о жестокости и беспредельности чеченцев, которые сперва стреляют и лишь потом приступают к переговорам, широко гуляла по стране, наводя ужас на коммерсантов всех мастей; чеченского наездалюди боялись тогда сильнее, чем третьей мировой.
Естественно, что такой лакомый кусок, как «ЛогоВАЗ», с его многомиллионными оборотами не мог не попасть в поле зрения чеченских ОПГ. Однако Борис Абрамович вовремя сделал ход конем.
Едва ли не в первый же год существования «ЛогоВАЗа» он принял на работу нескольких авторитетных чеченцев, имевших обширные связи среди земляков. Формально Магомед Исмаилов и Салман Хасимиков (последний – что для чеченцев значение играло решающее, – являлся четырехкратным чемпионом мира по вольной борьбе) руководили службой безопасности компании, но фактически вся их деятельность сводилась только к одному: отбиванию бандитских наездов.
«ЛогоВАЗ» постоянно находился под чеченцами, – делился потом с журналистами один из лидеров чеченской оргпреступности трижды судимый Хож-Ахмед Нухаев, – но сказать, что чеченцы ему были крышей, – нельзя… Он (Березовский. – Авт.) не хотел иметь рядом влиятельного человека из рядов чеченцев, такой человек мог бы его подавить, подчинить… Поэтому ему нужно было на время создать структуру, которую везде будут воспринимать серьезно… Поскольку там уже чеченцы были, другие чеченцы естественно, «ЛогоВАЗ» не трогали. Наоборот, если была необходимость, они всегда могли прийти на помощь».
Между прочим, вышеупомянутый Хож-Ахмед Нухаев, лидер так называемой «Лазанской» ОПГ, тоже имел самое непосредственное отношение к «ЛогоВАЗу», чего сегодня ничуть не скрывает. («Мне оттуда что-то перепадало», – признается он в том же интервью.)
За усердные труды Нухаеву и его подельнику, также ранее судимому Мовлади Атлангериеву, был отписан блокирующий пакет питерского филиала «ЛогоВАЗа": 39 процентов.
Эти старые связи очень пригодятся Березовскому потом, когда примется он выстраивать отношения с лидерами вольнолюбивой Ичкерии.
Надо сказать, что ни Дудаев, ни его соратники никогда не чурались дружбы с криминальными авторитетами. Организованная преступность была едва ли не главным источником пополнения национальнойэкономики; львиная доля того, что зарабатывалосьв России, незамедлительно уходило в Чечню.
После того, как в марте 1992-го Дудаев подписал указ, запрещающий выдачу своих граждан всем странам, не признающим чеченский суверенитет (в первую очередь, стало быть, России), в республику хлынул поток бандитов и убийц всех мастей.
Целыми тэйпами абреки ездили теперь в Россию, как на заработки: накуролесили где-нибудь в Москве или Ростове, и – айда в Чечню, под защиту славного президента. А чтобы уж уберечь сограждан своих окончательно, Дудаев выписал еще один указ, по которому сотрудники российских спецслужб и правоохранительных органов не имели права въезда в Чечню без согласия властей. Ослушников ждала суровая кара – 5 лет тюрьмы.
Для чеченской преступности наступила подлинно золотая эра. Прежние грехи никого больше не волновали, вчерашние бандиты и грабители в одночасье становились теперь министрами и генералами.
Начальником президентской охраны был, например, назначен ранее судимый Мавлади Джабраилов. Советником Дудаева по экономическим вопросам стал один из лидеров «южнопортовой» ОПГ – едва ли не самой мощной московской группировки – Гелани Ахмадов. (Пикантная деталь: в России на момент высокого назначения Ахмадов был объявлен в розыск за рэкет и вымогательства.) Отданный под суд начальник Гудермесского РОВД Султан Гелисханов, чья банда промышляла налетами на проходящие пассажирские поезда, полностью был прощен и произведен в министры внутренних дел. А некто Лечи Исламов по прозвищу Лечи Борода, выпущенный в 1992-м из-под ареста, и вовсе дорос до бригадного генерала.
Не менее яркую карьеру сделали и столичные покровители Березовского. Когда в 1994-м милиция в очередной раз объявила Хож-Ахмеда Нухаева в розыск (и снова – за вымогательство), он сбежал в Чечню, где обрел личное покровительство Дудаева. В 1996-м Нухаев дорастет до первого вице-премьера правительства Ичкерии.
Еще раньше дудаевским указом глава службы безопасности «ЛогоВАЗа» борец Хасимиков был назначен директором Службы национальной безопасности ЧРИ: точно по профилю.
С такими связями – сам бог велел Борису Абрамовичу удариться в миротворчество…
Принято считать, что чеченской тематикой Березовский вплотную начал заниматься после прихода в Совбез осенью 1996-го. Это не совсем так.
Впервые он объявился в республике летом 1996-го, еще за два месяца до своего назначения. 19 августа в компании с секретарем Совбеза генералом Лебедем и с невнятными полномочиями (по уверениям командующего 58-й армией Геннадия Трошева, выступал он как «официальный представитель федерального центра») Борис Абрамович прилетел в Чечню.
Случилось это сразу после того, как боевики захватили Грозный, точнее будет сказать – после того, как Грозный был им сдан.
Это еще одна позорная и полузабытая страница новейшей истории. О том, что Масхадов пойдет на приступ чеченской столицы, спецслужбы знали изначально. И ФСБ, и МВД, и ГРУ задолго до всех событий предупреждали командование о планах сепаратистов, но отчего-то никакого воздействия это не возымело. Более того, на рассвете 6 августа – в день штурма – чеченскую милицию зачем-то вывели из города якобы для проверки паспортного режима в соседних районах. Еще раньше из центра на окраину – в Ханкалу и Северный – были переброшены армейские части.
Грозный сознательно, осознанно готовили к сдаче, точно перевязанный розовой ленточкой торт – к юбилею. Колонны боевиков беспрепятственно, прямо на автобусах, въезжали в город, где заранее уже ждали их схроны с любовно приготовленными арсеналами: все блокпосты по маршруту следования чеченцев почему-то заранее оказались сняты.
(«Это сдача была запланирована, – с болью в голосе говорил мне потом грозненский мэр Якуб Дениев. – Восемьсот боевиков не могли взять Грозный, который был насыщен не менее пятнадцатью тысячами военнослужащих Минобороны, МВД, спецслужб».)
Немаловажная деталь: на прорыв Грозного Масхадов бросил все свои последние резервы. «С военной точки зрения – чистейшей воды авантюра, – здраво подмечал участник тех событий генерал Трошев. – Масхадов… наверняка понимал, что, стянув в город свои основные силы, может все равно оказаться в кольце».
В чем, в чем, а в тупоумии советскогополковника, выпускника военно-артиллерийской академии, Масхадова заподозрить трудно. По своим полководческим качествам он на голову превосходил многих наших стратегов.
Выходит, что, кидая на штурм последние силы, Масхадов заведомо был уверен в успехе всей операции, в противном случае риск был совершенно неоправдан. Он разом мог потерять все, что имел, оставшись – в прямом смысле слова – генералом без армии.
Вся последующая череда событий подтверждает это с ужасающей ясностью.
Когда оставшиеся в городе части внутренних войск оказались блокированы со всех сторон, никто почему-то не послал к ним на выручку свежие силы. Лебедь объяснил это тем, что жалеет своихсолдат. Одновременно командованием СКВО было ограничено применение артиллерии.
«Позвонил Лебедю, позвонил министру обороны Родионову, – пишет в мемуарах глава МВД Куликов. – Буквально умоляю: „Дайте два армейских полка!“. Они ни в какую. Не то что полк – роты никто не дал, пока шли бои в Грозном. Ни мои мольбы, ни прямые указания Черномырдина (я вынужден был послать ему телеграмму) начальнику Генштаба Колесникову – не возымели никакого действия».
Единственным из армейских генералов, кто попытался спасти брошенных на верную смерть защитников чеченской столицы, оказался врио командующего объединенной группировкой Минобороны Константин Пуликовский. Волевым решением он повел на Грозный штурмовые отряды. Уже через неделю город был окружен; масхадовцы оказались заперты точно в мышеловке.
В стане боевиков началось смятение. Боеприпасы заканчивались. Моральный дух таял на глазах.
«Через десять дней после захвата Грозного бандформированиями мы полностью его блокировали, – скажет потом Пуликовский. – Разведкой были обнаружены практически все места скопления боевиков, их склады с оружием и боеприпасами. Оставалось нанести по ним точечные удары».
19 августа Пуликовский выдвигает ультиматум: в течение 48 часов все мирные жители должны покинуть Грозный по специальному коридору. После этого «федеральное командование намерено применить против бандитов все имеющиеся в его распоряжении огневые средства, в том числе авиацию и тяжелую артиллерию».
Боевики пытаются договориться с упрямым генералом, в очередной раз предлагают сесть за стол переговоров, но Пуликовский непреклонен: «Не для того я вас окружал, чтобы выпускать. Или сдавайтесь, или будете уничтожены».
И тогда в ситуацию вмешиваются вдруг секретарь российского Сов-беза Лебедь и его верный наперсник, «представитель федерального центра» Борис Березовский…
Хотя почему вдруг?
Генерал Лебедь был патологически тщеславен; ему не терпелось войти в историю великим миротворцем, подобно генералу Барятинскому, остановившему кавказскую войну.
Ради этой высокой цели Александр Иваныч готов был на любые жертвы: что там пара тысяч бойцов, брошенных в Грозном на убой, когда на кону – судьба всей России.
Если бы захвата Грозного не произошло, его следовало бы непременно придумать. Лебедю срочно требовался повод сесть с Масхадовым за стол переговоров, но о каких к черту переговорах могла идти речь в условиях тотальных побед русского оружия.
Между прочим, многие участники тех исторических событий по сей день убеждены, что Лебедь, если и не был организатором сдачи Грозного, то как минимум ей не противился – такое развитие ситуации полностью отвечало его интересам.
«Секретарь Совета безопасности… умышленно тормозил действия федеральных войск по уничтожению боевиков, – считает, например, тогдашний министр внутренних дел Куликов. – Я и предположить не мог, что Лебедь, бывший когда-то боевым комбатом в Афганистане, медлит совершенно осознанно, что его назначение уполномоченным представителем президента России в Чечне, как это следовало из радиоперехвата переговоров лидеров НВФ, являлось условием начала боевых действий».
Целиком согласен с этим и коллега Лебедя, секретарь чеченского Совбеза Руслан Цакаев. Еще в октябре 1996-го, по горячим следам, Цакаев писал:
«Староатагинские и хасавюртовские соглашения были подготовлены А. Лебедем и его командой за месяц до вооруженного нападения на Грозный. Нападение явилось поводом для введения в действие этого предательского плана. Грозный мы могли бы отстоять, если бы не вмешательство Лебедя».
На этом фоне несговорчивость генерала Пуликовского ломала кремлевскому стратегу все карты. Уже в день объявления ультиматума Лебедь инициировал спешный отзыв из отпуска командующего группировкой Тихомирова, которого временно замещал Пуликовский, но это ни к чему не привело. Тихомиров оказался таким же в точности сапогом, не понимающим резонов высокой политики.
21 августа Лебедь вместе с Березовским вынуждены самолично вылететь в Чечню. Даже не заезжая в Ханкалу, в ставку федеральных войск, миротворцымчатся на переговоры с Масхадовым. Пуликовского они с собой не берут.
«Костя, завтра полетишь в ставку Масхадова и подпишешь с Асланом соглашение о прекращении огня по линии соприкосновения войск», – по возвращении из вражеского стана приказывает Лебедь Пуликовскому. Каково же было удивление командующего группировкой, когда Масхадов прямо с порога ему объявил:
– Мы вчера договорились с Александром Ивановичем, что подпишем с вами соглашение о прекращении боевых действий.
– Каких боевых действий? – удивляюсь, – вспоминал Пуликовский. – Я получил другое распоряжение.
– Ничего не знаю. Мы вчера договорились именно о прекращении боевых действий.
Такого откровенного предательства Пуликовский стерпеть не мог. Бледный от бешенства, он сказал об этом Березовскому.
– Ты, генерал, можешь считать все что угодно, – в изложении присутствовавшего на этой встрече генерала Трошева бросил Борис Абрамович ему в ответ. – Твоя задача: молчать, слушать и выполнять то, что тебе мы с Лебедем говорим.
Но Пуликовский не унимался:
– Вы говорите, не думая о тех людях, которые сейчас в Грозном в полном окружении кровью харкают. Они ждут моей помощи. Я обещал…
– Я тебя, генерал, вместе с твоими людьми, вместе со всей вашей дохлой группировкой сейчас куплю и перепродам. Понял, чего стоят твои обещания и ультиматумы?
Вскоре ультиматум был отменен, а Пуликовский – снят с должности. (Ельцину доложили, будто он не понимает «политического момента» и слепо мстит за погибшего в Чечне сына.)
Еще вчера молившие о пощаде боевики выходили теперь из Грозного, как герои – чеканной поступью, под шелест развернутых зеленых знамен. А 30 августа в дагестанском городке Хасавюрте Лебедь и Масхадов (между прочим, объявленный российской прокуратурой в розыск!) подписали совместное соглашение, по которому Россия отказывалась от всех прежних своих притязаний: полного разоружения НВФ, восстановления контроля за территорией республики, признания Чечни субъектом РФ.
«Войне конец, – триумфально объявил Лебедь, поставив подпись под этим предательским документом. – Хватит, навоевались».
Он искренне был уверен, что фраза эта непременно станет исторической, вроде «караул устал» или «поехали!». Но вышло все совсем наоборот – очень скоро она стала звучать точно издевка, потому что войне был совсем не конец, война только еще начиналась.
С бандитами нельзя договариваться ни о чем, бандиты понимают лишь один-единственный язык – язык силы. Сколько раз уже высоколобые российские стратеги наступали на эти грабли, но все без толку. («От бандита, конечно, можно откупиться на время, – справедливо замечает генерал Куликов. – Но этот мир продлится лишь до той поры, пока грабителю снова не захочется есть».)
А ведь все это уже было: и громогласные клятвы, и братские лобызания, и бравурные пресс-конференции. В июне того же 1996 года чеченская делегация подписала в Назрани соглашение с Москвой о поэтапном прекращении боевых действий. Однако и месяца не прошло, как вайнахи благополучно его нарушили, а потом и вовсе без тени стеснения пошли на приступ Грозного.
Такая же в точности судьба ждала и хасавюртовский договор, этакое дежа вю позорного Портсмутского мира. Уже через день после его подписания в республике стали вводиться законы шариата, а и.о. президента, неудачливый поэт Яндарбиев во всеуслышание объявил, что Чечня теперь – суверенное государство.
Выйдя на пенсию, в своих мемуарах Ельцин так напишет о Хасавюрте:
«…российское общество встретило это решение с огромным облегчением. Все устали от войны, от кровавой мясорубки. Все хотели мира. Мы еще не знали, что мира не будет. Не знали, чем обернется это быстрое и эффектное решение чеченской проблемы».
Нешто и впрямь не знали? Или не хотелизнать?
А ведь еще накануне подписаниячетверо ключевых руководителей – глава МВД Куликов, генпрокурор Скуратов, двое Ковалевых (директор ФСБ и министр юстиции) – составили довольно жесткое письмо на имя Ельцина.
«Проект Договора… ущемляет российские интересы… Подписание будет расценено мировым сообществом как очередная… победа чеченских сепаратистов… Практика принятия условий террористов противоречит общепринятым международным правилам…»
Но еще чернила не высохли под документом, как подписантов судорожно начал обзванивать «летописец» Юмашев.
«Юрий Ильич, умоляю, не посылайте никаких бумаг президенту, – упрашивал он, к примеру, Скуратова. – Я ему сам все объясню… Я переговорю со всеми. Только не посылайте…»
И ведь послушали: не послали…
Хотя не могли не понимать, по чьей просьбе так активничает президентский литраб: в то время ближе друга, чем Березовский, у Юмашева просто не было…
Да, поначалу, когда он впервые прилетел в Чечню вместе с Лебедем, Борис Абрамович многозначительно предпочитал держаться в тени, – образ генеральского сопровождающего, этакого таинственного «черного человека» вполне его тогда устраивал.
В то время Березовскому искренне казалось, что Лебедь окончательно им уже приручен. Плохо же знал он повадки пернатых. Даже если дикая птица ест у тебя с руки, это вовсе не означает, что поддается она дрессуре (дрессированный Лебедь на цепочке – чудо что за аллегория!).
Но уже очень скоро Борису Абрамовичу пришлось убедиться, что Лебедь совсем не желает быть ручным. По многим вопросам генерал упорно гнул свою линию, а главное, не терпел никаких окриков и команд. А уж после того, как осмелился он встать на одной трибуне с опальным Александром Коржаковым и даже – о, ужас! – назвать изгнанного из Кремля смутьяна «патриотом», участь его была окончательно решена.
В октябре Лебедя – не без участия Березовского, который успел нашептать Дьяченко с Юмашевым о его президентских амбициях (оружие для Кремля смертельное) – отправляют в отставку. Сменивший его Иван Петрович Рыбкин являл прямую противоположность своему предшественнику.
Бывший секретарь Волгоградского обкома Рыбкин был человеком на редкость пугливым и нерешительным. Он даже на свадьбу к собственной дочери побоялся прийти, объяснив удивленным знакомым, что там может оказаться кто-то нежелательный, а в его положении любая оплошность недопустима: «Я уж лучше их отдельно поздравлю, по-родственному».
Правда, эта звериная осторожность не помешала Ивану Петровичу попасть под абсолютное влияние своего энергичного заместителя. Он не перечил Березовскому ни в чем, свято полагаясь на его интуицию и связи. В конце концов, ему было так гораздо легче, – извечная психология любого подкаблучника.
Кремлю позарез нужна была «маленькая победоносная война», – именно так, дословно, изволил выразиться секретарь Совбеза Лобов. Только триумфальной виктории – блицкрига – из затеи этой, увы, не вышло. И не потому даже, что ввод войск в республику готовился наспех, второпях, за две недели. У военных не было даже точных карт местности с нанесенными на них дудаевскими укреплениями, а данные о численности противника оказались заниженными как минимум втрое.
Истинная настоящая баталия велась отнюдь не в Чечне, а в московских кабинетах. Бездарность генералов и глухая измена – вот что заранее предрешило исход всей кампании.
Она и началась, кстати, с прямого предательства – сразу после закрытого заседания Совбеза 29 ноября, на котором принималось решение о вводе войск, один из участников его, министр юстиции Калмыков, «рванул в Чечню и все раскрыл. Все, что сумел срисовать с генплана на заседании». (Цитирую по рассказу генерала Коржакова.)
В лубянских архивах, должно быть, и по сей день сохранились документы, зафиксировавшие предательство российского министра. Теперь уже можно признать: связник, через которого пытался выйти он на Дудаева, был подставлен ему нашей контрразведкой.
Но Калмыков был явно не одинок. Первые же дни войны показали, что чеченцы были удивительно хорошо осведомлены о планах и задачах военных – армейские колонны повсеместно наталкивались на засады, устроенные в наиболее приспособленных для этого местах, аккурат по маршруту движения войск. А когда армия все-таки вошла в Грозный, оказалось, что голова Дудаева и даром никому не нужна.
«Когда мы подошли уже к дворцу (президентскому. – Авт.) и к зданию Совмина, мы были готовы, – рассказывал позднее начальник одного из главков Генштаба генерал Хохлов. – Войска окружили в полном объеме. Дудаев еще оттуда не вышел… Все можно было взять. Но нам сказали: «Ни в коем случае дворец не бить танками, не стрелять артиллерией, не бить ПТУРСами, потому что там будет размещаться руководство новое»».
В результате такой удивительной заботы Дудаев сумел преспокойно покинуть город и возглавить сопротивление «русским оккупантам».
Зато первыми же авиаударами были разбомблены стопроцентно гражданские учреждения: офис «Грознефти», республиканский банк, товарный двор. Такое чувство, что кто-то сознательно заметал следы, уничтожая возможные свидетельства причастности российских чиновников к чеченскому криминальному бизнесу.
А вот грозненский НПЗ – совсем обратно – почему-то остался стоять в целости и сохранности. И жестокие бои, и артиллерийские обстрелы, и воздушные бомбардировки упорно обходили его стороной. Двумя годами позже, едва только армия покинет Чечню, завод мгновенно заработает с новой силой.
Подобных странностей в той войне будет с избытком. Что толку от того, что героически сражавшаяся армия брала город за городом, село за селом: их победы оказывались никому и даром не нужны. Стоило только зажать очередную группировку в кольцо, как из Москвы незамедлительно следовал знакомый уже приказ: отставить.
Летом 1995-го чеченцам казалось, что дни их уже сочтены. Масхадов и Яриханов без обиняков признавались потом: «Мы считали, что все, конец – именно летом 1995 года. Нас оставалось человек 18… Мы были в штабном вагоне Джохара и готовились, в общем-то, к смерти».
«С падением Ведено и Шатоя фактически могла завершиться последняя фаза „горной войны“», – подтверждает в своих мемуарах генерал Трошев, командовавший в тот период 58-й армией, но…
«В очередной раз наступление остановили – опять начались переговоры, – пишет Трошев дальше. – Так было после блокирования Грозного, после успешного наступления на Шали, после форсирования Аргуна… Эти словно врагом спланированные остановки, эти украденные у армии победы – самая острая, после людских потерь, боль. Как воевать, если достигнутый кровью успех напрочь перечеркивался совершенно ненужными „переговорами“?»
(«Кто наш главный противник: бандиты в горах или предатели в сановной Москве?» – взбесился от собственного бессилия командующий группировкой Минобороны генерал Булгаков, узнав об очередном таком моратории.)
Когда в мае 1995-го армия зажала в горах мощную чеченскую группировку, в самый решающий момент из Кремля поступила вдруг подписанная президентом шифротелеграмма:
«Грачеву, Куликову. С 00 часов 1 июня прекратить применение авиации. Причину не объяснять. Ельцин».
Но причина была понятна и без того. Днем раньше слухачиМВД и ГРУ запеленговали переговоры Масхадова, который требовал любой ценой продержаться до полуночи, а потом он «устроит концерт» федералам. «Переговоры на этот счет я веду», – кричал Масхадов в трубку.
В высшем политическом руководстве страны рядом с Ельциным находились предатели: это не паранойя, а чистая, хоть и очень горькая правда. Во многом стараниями этих людей, чьи имена скрываются до сих пор, война сознательно и искусственно затягивалась.
Начальник ГРУ Федор Ладыгин признавался мне, что военная разведка регулярно получала перехваты, когда полевые командиры звонили напрямую в Москву: в Белый дом, на Старую площадь.
Какие еще комментарии здесь нужны… Недаром тогдашний друг Березовского и столь любимый чеченцами генерал Лебедь прямо изрекал: «Корни чеченской войны надо искать в Москве»...
…Как видно, у Бориса Березовского были достойные предшественники. К тому моменту, когда вплотную занялся он чеченской проблемой, все в республике – от ребенка до полевого командира – давно привыкли уже к коммерческим законам войны, хорошо усвоив главный ее принцип: купить можно все – дело исключительно в цене.
И Борис Абрамович принцип этот не только не нарушил, а напротив даже, еще и всемерно развил, преумножил, поставил на поток. В точном соответствии со своей научно-теоретической подготовкой. Недаром его кандидатская так и называлась: «Многокритериальная оптимизация: о принятии решения в чрезвычайно сложных обстоятельствах»....
$$$
С чеченской средой Березовский связан был исторически. По-другому, собственно, и быть не могло: автомобильный бизнес издревле входил в сферу влияния чеченских ОПГ. Свою экспансию в России потомки Шамиля начинали аккурат с Южного порта – крупнейшего московского авторынка. Уже к концу 1980-х чеченцы крепко держаливсю столичную торговлю машинами.Не стал исключением и Тольятти. Львиная доля крупнейших дилеров «АвтоВАЗа» находились под контролем местной чеченской ОПГ, возглавляемой неким Шамадом Бисултановым. (Неудивительно, что в 1996 году не без участия Березовского в Самарской области было даже открыто полпредство ичкерийского правительства.)
Это было лихое, жуткое время. Слава о жестокости и беспредельности чеченцев, которые сперва стреляют и лишь потом приступают к переговорам, широко гуляла по стране, наводя ужас на коммерсантов всех мастей; чеченского наездалюди боялись тогда сильнее, чем третьей мировой.
Естественно, что такой лакомый кусок, как «ЛогоВАЗ», с его многомиллионными оборотами не мог не попасть в поле зрения чеченских ОПГ. Однако Борис Абрамович вовремя сделал ход конем.
Едва ли не в первый же год существования «ЛогоВАЗа» он принял на работу нескольких авторитетных чеченцев, имевших обширные связи среди земляков. Формально Магомед Исмаилов и Салман Хасимиков (последний – что для чеченцев значение играло решающее, – являлся четырехкратным чемпионом мира по вольной борьбе) руководили службой безопасности компании, но фактически вся их деятельность сводилась только к одному: отбиванию бандитских наездов.
«ЛогоВАЗ» постоянно находился под чеченцами, – делился потом с журналистами один из лидеров чеченской оргпреступности трижды судимый Хож-Ахмед Нухаев, – но сказать, что чеченцы ему были крышей, – нельзя… Он (Березовский. – Авт.) не хотел иметь рядом влиятельного человека из рядов чеченцев, такой человек мог бы его подавить, подчинить… Поэтому ему нужно было на время создать структуру, которую везде будут воспринимать серьезно… Поскольку там уже чеченцы были, другие чеченцы естественно, «ЛогоВАЗ» не трогали. Наоборот, если была необходимость, они всегда могли прийти на помощь».
Между прочим, вышеупомянутый Хож-Ахмед Нухаев, лидер так называемой «Лазанской» ОПГ, тоже имел самое непосредственное отношение к «ЛогоВАЗу», чего сегодня ничуть не скрывает. («Мне оттуда что-то перепадало», – признается он в том же интервью.)
За усердные труды Нухаеву и его подельнику, также ранее судимому Мовлади Атлангериеву, был отписан блокирующий пакет питерского филиала «ЛогоВАЗа": 39 процентов.
Эти старые связи очень пригодятся Березовскому потом, когда примется он выстраивать отношения с лидерами вольнолюбивой Ичкерии.
Надо сказать, что ни Дудаев, ни его соратники никогда не чурались дружбы с криминальными авторитетами. Организованная преступность была едва ли не главным источником пополнения национальнойэкономики; львиная доля того, что зарабатывалосьв России, незамедлительно уходило в Чечню.
После того, как в марте 1992-го Дудаев подписал указ, запрещающий выдачу своих граждан всем странам, не признающим чеченский суверенитет (в первую очередь, стало быть, России), в республику хлынул поток бандитов и убийц всех мастей.
Целыми тэйпами абреки ездили теперь в Россию, как на заработки: накуролесили где-нибудь в Москве или Ростове, и – айда в Чечню, под защиту славного президента. А чтобы уж уберечь сограждан своих окончательно, Дудаев выписал еще один указ, по которому сотрудники российских спецслужб и правоохранительных органов не имели права въезда в Чечню без согласия властей. Ослушников ждала суровая кара – 5 лет тюрьмы.
Для чеченской преступности наступила подлинно золотая эра. Прежние грехи никого больше не волновали, вчерашние бандиты и грабители в одночасье становились теперь министрами и генералами.
Начальником президентской охраны был, например, назначен ранее судимый Мавлади Джабраилов. Советником Дудаева по экономическим вопросам стал один из лидеров «южнопортовой» ОПГ – едва ли не самой мощной московской группировки – Гелани Ахмадов. (Пикантная деталь: в России на момент высокого назначения Ахмадов был объявлен в розыск за рэкет и вымогательства.) Отданный под суд начальник Гудермесского РОВД Султан Гелисханов, чья банда промышляла налетами на проходящие пассажирские поезда, полностью был прощен и произведен в министры внутренних дел. А некто Лечи Исламов по прозвищу Лечи Борода, выпущенный в 1992-м из-под ареста, и вовсе дорос до бригадного генерала.
Не менее яркую карьеру сделали и столичные покровители Березовского. Когда в 1994-м милиция в очередной раз объявила Хож-Ахмеда Нухаева в розыск (и снова – за вымогательство), он сбежал в Чечню, где обрел личное покровительство Дудаева. В 1996-м Нухаев дорастет до первого вице-премьера правительства Ичкерии.
Еще раньше дудаевским указом глава службы безопасности «ЛогоВАЗа» борец Хасимиков был назначен директором Службы национальной безопасности ЧРИ: точно по профилю.
С такими связями – сам бог велел Борису Абрамовичу удариться в миротворчество…
Принято считать, что чеченской тематикой Березовский вплотную начал заниматься после прихода в Совбез осенью 1996-го. Это не совсем так.
Впервые он объявился в республике летом 1996-го, еще за два месяца до своего назначения. 19 августа в компании с секретарем Совбеза генералом Лебедем и с невнятными полномочиями (по уверениям командующего 58-й армией Геннадия Трошева, выступал он как «официальный представитель федерального центра») Борис Абрамович прилетел в Чечню.
Случилось это сразу после того, как боевики захватили Грозный, точнее будет сказать – после того, как Грозный был им сдан.
Это еще одна позорная и полузабытая страница новейшей истории. О том, что Масхадов пойдет на приступ чеченской столицы, спецслужбы знали изначально. И ФСБ, и МВД, и ГРУ задолго до всех событий предупреждали командование о планах сепаратистов, но отчего-то никакого воздействия это не возымело. Более того, на рассвете 6 августа – в день штурма – чеченскую милицию зачем-то вывели из города якобы для проверки паспортного режима в соседних районах. Еще раньше из центра на окраину – в Ханкалу и Северный – были переброшены армейские части.
Грозный сознательно, осознанно готовили к сдаче, точно перевязанный розовой ленточкой торт – к юбилею. Колонны боевиков беспрепятственно, прямо на автобусах, въезжали в город, где заранее уже ждали их схроны с любовно приготовленными арсеналами: все блокпосты по маршруту следования чеченцев почему-то заранее оказались сняты.
(«Это сдача была запланирована, – с болью в голосе говорил мне потом грозненский мэр Якуб Дениев. – Восемьсот боевиков не могли взять Грозный, который был насыщен не менее пятнадцатью тысячами военнослужащих Минобороны, МВД, спецслужб».)
Немаловажная деталь: на прорыв Грозного Масхадов бросил все свои последние резервы. «С военной точки зрения – чистейшей воды авантюра, – здраво подмечал участник тех событий генерал Трошев. – Масхадов… наверняка понимал, что, стянув в город свои основные силы, может все равно оказаться в кольце».
В чем, в чем, а в тупоумии советскогополковника, выпускника военно-артиллерийской академии, Масхадова заподозрить трудно. По своим полководческим качествам он на голову превосходил многих наших стратегов.
Выходит, что, кидая на штурм последние силы, Масхадов заведомо был уверен в успехе всей операции, в противном случае риск был совершенно неоправдан. Он разом мог потерять все, что имел, оставшись – в прямом смысле слова – генералом без армии.
Вся последующая череда событий подтверждает это с ужасающей ясностью.
Когда оставшиеся в городе части внутренних войск оказались блокированы со всех сторон, никто почему-то не послал к ним на выручку свежие силы. Лебедь объяснил это тем, что жалеет своихсолдат. Одновременно командованием СКВО было ограничено применение артиллерии.
«Позвонил Лебедю, позвонил министру обороны Родионову, – пишет в мемуарах глава МВД Куликов. – Буквально умоляю: „Дайте два армейских полка!“. Они ни в какую. Не то что полк – роты никто не дал, пока шли бои в Грозном. Ни мои мольбы, ни прямые указания Черномырдина (я вынужден был послать ему телеграмму) начальнику Генштаба Колесникову – не возымели никакого действия».
Единственным из армейских генералов, кто попытался спасти брошенных на верную смерть защитников чеченской столицы, оказался врио командующего объединенной группировкой Минобороны Константин Пуликовский. Волевым решением он повел на Грозный штурмовые отряды. Уже через неделю город был окружен; масхадовцы оказались заперты точно в мышеловке.
В стане боевиков началось смятение. Боеприпасы заканчивались. Моральный дух таял на глазах.
«Через десять дней после захвата Грозного бандформированиями мы полностью его блокировали, – скажет потом Пуликовский. – Разведкой были обнаружены практически все места скопления боевиков, их склады с оружием и боеприпасами. Оставалось нанести по ним точечные удары».
19 августа Пуликовский выдвигает ультиматум: в течение 48 часов все мирные жители должны покинуть Грозный по специальному коридору. После этого «федеральное командование намерено применить против бандитов все имеющиеся в его распоряжении огневые средства, в том числе авиацию и тяжелую артиллерию».
Боевики пытаются договориться с упрямым генералом, в очередной раз предлагают сесть за стол переговоров, но Пуликовский непреклонен: «Не для того я вас окружал, чтобы выпускать. Или сдавайтесь, или будете уничтожены».
И тогда в ситуацию вмешиваются вдруг секретарь российского Сов-беза Лебедь и его верный наперсник, «представитель федерального центра» Борис Березовский…
Хотя почему вдруг?
Генерал Лебедь был патологически тщеславен; ему не терпелось войти в историю великим миротворцем, подобно генералу Барятинскому, остановившему кавказскую войну.
Ради этой высокой цели Александр Иваныч готов был на любые жертвы: что там пара тысяч бойцов, брошенных в Грозном на убой, когда на кону – судьба всей России.
Если бы захвата Грозного не произошло, его следовало бы непременно придумать. Лебедю срочно требовался повод сесть с Масхадовым за стол переговоров, но о каких к черту переговорах могла идти речь в условиях тотальных побед русского оружия.
Между прочим, многие участники тех исторических событий по сей день убеждены, что Лебедь, если и не был организатором сдачи Грозного, то как минимум ей не противился – такое развитие ситуации полностью отвечало его интересам.
«Секретарь Совета безопасности… умышленно тормозил действия федеральных войск по уничтожению боевиков, – считает, например, тогдашний министр внутренних дел Куликов. – Я и предположить не мог, что Лебедь, бывший когда-то боевым комбатом в Афганистане, медлит совершенно осознанно, что его назначение уполномоченным представителем президента России в Чечне, как это следовало из радиоперехвата переговоров лидеров НВФ, являлось условием начала боевых действий».
Целиком согласен с этим и коллега Лебедя, секретарь чеченского Совбеза Руслан Цакаев. Еще в октябре 1996-го, по горячим следам, Цакаев писал:
«Староатагинские и хасавюртовские соглашения были подготовлены А. Лебедем и его командой за месяц до вооруженного нападения на Грозный. Нападение явилось поводом для введения в действие этого предательского плана. Грозный мы могли бы отстоять, если бы не вмешательство Лебедя».
На этом фоне несговорчивость генерала Пуликовского ломала кремлевскому стратегу все карты. Уже в день объявления ультиматума Лебедь инициировал спешный отзыв из отпуска командующего группировкой Тихомирова, которого временно замещал Пуликовский, но это ни к чему не привело. Тихомиров оказался таким же в точности сапогом, не понимающим резонов высокой политики.
21 августа Лебедь вместе с Березовским вынуждены самолично вылететь в Чечню. Даже не заезжая в Ханкалу, в ставку федеральных войск, миротворцымчатся на переговоры с Масхадовым. Пуликовского они с собой не берут.
«Костя, завтра полетишь в ставку Масхадова и подпишешь с Асланом соглашение о прекращении огня по линии соприкосновения войск», – по возвращении из вражеского стана приказывает Лебедь Пуликовскому. Каково же было удивление командующего группировкой, когда Масхадов прямо с порога ему объявил:
– Мы вчера договорились с Александром Ивановичем, что подпишем с вами соглашение о прекращении боевых действий.
– Каких боевых действий? – удивляюсь, – вспоминал Пуликовский. – Я получил другое распоряжение.
– Ничего не знаю. Мы вчера договорились именно о прекращении боевых действий.
Такого откровенного предательства Пуликовский стерпеть не мог. Бледный от бешенства, он сказал об этом Березовскому.
– Ты, генерал, можешь считать все что угодно, – в изложении присутствовавшего на этой встрече генерала Трошева бросил Борис Абрамович ему в ответ. – Твоя задача: молчать, слушать и выполнять то, что тебе мы с Лебедем говорим.
Но Пуликовский не унимался:
– Вы говорите, не думая о тех людях, которые сейчас в Грозном в полном окружении кровью харкают. Они ждут моей помощи. Я обещал…
– Я тебя, генерал, вместе с твоими людьми, вместе со всей вашей дохлой группировкой сейчас куплю и перепродам. Понял, чего стоят твои обещания и ультиматумы?
Вскоре ультиматум был отменен, а Пуликовский – снят с должности. (Ельцину доложили, будто он не понимает «политического момента» и слепо мстит за погибшего в Чечне сына.)
Еще вчера молившие о пощаде боевики выходили теперь из Грозного, как герои – чеканной поступью, под шелест развернутых зеленых знамен. А 30 августа в дагестанском городке Хасавюрте Лебедь и Масхадов (между прочим, объявленный российской прокуратурой в розыск!) подписали совместное соглашение, по которому Россия отказывалась от всех прежних своих притязаний: полного разоружения НВФ, восстановления контроля за территорией республики, признания Чечни субъектом РФ.
«Войне конец, – триумфально объявил Лебедь, поставив подпись под этим предательским документом. – Хватит, навоевались».
Он искренне был уверен, что фраза эта непременно станет исторической, вроде «караул устал» или «поехали!». Но вышло все совсем наоборот – очень скоро она стала звучать точно издевка, потому что войне был совсем не конец, война только еще начиналась.
С бандитами нельзя договариваться ни о чем, бандиты понимают лишь один-единственный язык – язык силы. Сколько раз уже высоколобые российские стратеги наступали на эти грабли, но все без толку. («От бандита, конечно, можно откупиться на время, – справедливо замечает генерал Куликов. – Но этот мир продлится лишь до той поры, пока грабителю снова не захочется есть».)
А ведь все это уже было: и громогласные клятвы, и братские лобызания, и бравурные пресс-конференции. В июне того же 1996 года чеченская делегация подписала в Назрани соглашение с Москвой о поэтапном прекращении боевых действий. Однако и месяца не прошло, как вайнахи благополучно его нарушили, а потом и вовсе без тени стеснения пошли на приступ Грозного.
Такая же в точности судьба ждала и хасавюртовский договор, этакое дежа вю позорного Портсмутского мира. Уже через день после его подписания в республике стали вводиться законы шариата, а и.о. президента, неудачливый поэт Яндарбиев во всеуслышание объявил, что Чечня теперь – суверенное государство.
Выйдя на пенсию, в своих мемуарах Ельцин так напишет о Хасавюрте:
«…российское общество встретило это решение с огромным облегчением. Все устали от войны, от кровавой мясорубки. Все хотели мира. Мы еще не знали, что мира не будет. Не знали, чем обернется это быстрое и эффектное решение чеченской проблемы».
Нешто и впрямь не знали? Или не хотелизнать?
А ведь еще накануне подписаниячетверо ключевых руководителей – глава МВД Куликов, генпрокурор Скуратов, двое Ковалевых (директор ФСБ и министр юстиции) – составили довольно жесткое письмо на имя Ельцина.
«Проект Договора… ущемляет российские интересы… Подписание будет расценено мировым сообществом как очередная… победа чеченских сепаратистов… Практика принятия условий террористов противоречит общепринятым международным правилам…»
Но еще чернила не высохли под документом, как подписантов судорожно начал обзванивать «летописец» Юмашев.
«Юрий Ильич, умоляю, не посылайте никаких бумаг президенту, – упрашивал он, к примеру, Скуратова. – Я ему сам все объясню… Я переговорю со всеми. Только не посылайте…»
И ведь послушали: не послали…
Хотя не могли не понимать, по чьей просьбе так активничает президентский литраб: в то время ближе друга, чем Березовский, у Юмашева просто не было…
$$$
Вопреки сегодняшним заклинаниям Березовского, роль его в чеченских событиях была не так уж и скромна, и уж точно не ограничивалась одним только торможением гневных петиций силовиков.Да, поначалу, когда он впервые прилетел в Чечню вместе с Лебедем, Борис Абрамович многозначительно предпочитал держаться в тени, – образ генеральского сопровождающего, этакого таинственного «черного человека» вполне его тогда устраивал.
В то время Березовскому искренне казалось, что Лебедь окончательно им уже приручен. Плохо же знал он повадки пернатых. Даже если дикая птица ест у тебя с руки, это вовсе не означает, что поддается она дрессуре (дрессированный Лебедь на цепочке – чудо что за аллегория!).
Но уже очень скоро Борису Абрамовичу пришлось убедиться, что Лебедь совсем не желает быть ручным. По многим вопросам генерал упорно гнул свою линию, а главное, не терпел никаких окриков и команд. А уж после того, как осмелился он встать на одной трибуне с опальным Александром Коржаковым и даже – о, ужас! – назвать изгнанного из Кремля смутьяна «патриотом», участь его была окончательно решена.
В октябре Лебедя – не без участия Березовского, который успел нашептать Дьяченко с Юмашевым о его президентских амбициях (оружие для Кремля смертельное) – отправляют в отставку. Сменивший его Иван Петрович Рыбкин являл прямую противоположность своему предшественнику.
Бывший секретарь Волгоградского обкома Рыбкин был человеком на редкость пугливым и нерешительным. Он даже на свадьбу к собственной дочери побоялся прийти, объяснив удивленным знакомым, что там может оказаться кто-то нежелательный, а в его положении любая оплошность недопустима: «Я уж лучше их отдельно поздравлю, по-родственному».
Правда, эта звериная осторожность не помешала Ивану Петровичу попасть под абсолютное влияние своего энергичного заместителя. Он не перечил Березовскому ни в чем, свято полагаясь на его интуицию и связи. В конце концов, ему было так гораздо легче, – извечная психология любого подкаблучника.