Хруцкий Эдуард Анатольевич. На углу, у Патриарших...

   …По экрану торопливой чередой побежали кадры кинохроники. Вот у выхода из «Макдональдса» возник человек в черном с ребенком на руках. Плохо был виден пистолет, приставленный к виску ребенка, — нетвердая рука, неопытный глаз любителя сумели поймать в видоискатель лишь общую картину событий. Вот человек в черном побежал. Головы зевак мешают хорошо его рассмотреть. Человек обернулся, крикнул: «Стойте, гады!» и свернул за угол. Камера осторожно последовала за ним, держась на приличном расстоянии. Мелькнул угол ресторана, из-за которого послышались три выстрела. После беспорядочного мельтешения — результата быстрых перемещений владельца камеры — стали видны наконец через головы ментов оцепления и разваленное выстрелами ветровое стекло «Дэу», и кровавый шар на баранке машины, донеслись визг ребенка, вой матери, рвущей на себя дверцу… Запечатлел объектив и Никольского, сидящего на асфальте. И вдруг на экране крупным планом возник Лепилов.
   — Имя работника милиции, застрелившего убийцу, нам пока не удалось установить. Но надеемся, что в ближайшее время получим исчерпывающую информацию! — жизнерадостно откомментировала показанное телевизионная девица.
   — Выключи! — заорал Никольский. Анюта тут же нажала на соответствующую кнопку. Экран погас.
   — Я ужасно испугалась, когда увидела это в семь часов, — призналась девушка. — Как раз перед спектаклем. Адаму истерику устроила, играть отказывалась. Он тут же вам в отделение позвонил, и его там успокоили: мол, ничего страшного, ушибы. Точно ушибы, Сережа?
   — Ушибы, — без выражения произнес Никольский.
   — Как ты себя чувствуешь? — Она подошла к нему, зачем-то положила ладонь на его лоб.
   — Температура нормальная, — сообщил он.
   Ударили настенные часы. Они молча считали удары. Двенадцать.
   — Ночь, — констатировала она.
   — Зачем ты мне это показала? Напомнить, что я убил? — спросил он с неприязнью.
   — А это ты убил его? — Анна не очень удивилась; именно этого она и ожидала.
   — Да, — с тяжелой злостью подтвердил Сергей. — Я. Первый раз в жизни!
   — Ты что, до этого ни разу в человека не стрелял? — на сей раз всерьез удивилась девушка. — Ты же мент!
   — Стрелял, и не раз, — согласился Никольский. — В перестрелках и убитые были. Но в первый раз у меня было яростное желание убить, убить именно этого человека! Я убил.
   — Ночь, — Анюта подошла к окну, посмотрела на желтые фонари. — Дубленки, шубы из норки, каракуля, ондатры в магазине на Ленинском. Ночью дешевле.
   Сергей недоуменно посмотрел на нее:
   — Ты о чем?
   — Ночью все дешевле, Сережа. И доступнее все… — произнесла она задумчиво. — В первую очередь откровенность. Откровенность в чувствах, словах, поступках. Ты любишь меня, Сережа?
   — Не знаю.
   — И я не знаю, люблю ли я тебя. Что нам делать?
   — А ничего, — вдруг чему-то обрадовался Никольский. — Ты, небось, голодная? Мои менты всякой жратвы нанесли на роту. Сходи на кухню, подхарчись.
   — Потом. Сначала с тобой посижу. — Она устроилась в кресле рядом с диваном-кроватью. — Знаешь, в этом что-то умилительно стародавнее: девушка у постели раненого героя. Давай постони малость, Сережа.
   — Не умею, — буркнул он недовольно.
   — А больно, Сережа? — спросила она лукаво.
   — Еще как! Не я, но задница моя стонет, — совсем не романтично выдал Никольский.
   — Что-то не получается у нас с девушкой и раненым героем, — поняла Анюта.
 
   Анатолий Яковлевич проследовал через охраняемый двор роскошного новостроя, поздоровался с охранником, миновал калитку и вышел на Остоженку.
   — Поздновато на работу изволите идти, Анатолий Яковлевич, поздновато!
   Ювелир обернулся. За его спиной стоял и приветливо улыбался человек средних лет, одетый несколько игриво: бежевые брюки, голубой блейзер, желтая рубашка с воротником навыпуск, под ней — бордовый шарфик.
   — Барсуков, откуда ты? — натужно обрадовался Анатолий Яковлевич.
   — Вас жду, — ответил Барсуков. — Умаялся совсем: то у калитки дежурю, то к воротам мчусь — не вы ли в «Кадиллаке» укатили.
   — Ишь ты, стихами заговорил, — неодобрительно усмехнулся ювелир. — Не в поэты ли переквалифицировался? Учти, поэзия в наше время — вещь малодоходная.
   — Нет, не переквалифицировался, — отмел предположение Барсуков. — По-прежнему ваш коллега.
   — Я думаю, после той истории ты не в Москве? — предположил Анатолий Яковлевич.
   — Угадали. В Твери. Я там первый человек! — заявил Барсуков хвастливо. — А где ваш «Кадиллак», Анатолий Яковлевич?
   — В гараже, Паша. А на работу я пешком. Моцион. Тем более что совсем рядом. У тебя ко мне дело? — спохватился он. — По дороге и поговорим.
   Паша замялся:
   — По дороге не хотелось бы…
   Старый ювелир насторожился. Знал он, какие дела могут быть у Барсукова. Не хотел старик связываться с подобными делами. Но отказать коллеге… некрасиво.
   — Что ж, зайдем ко мне в мастерскую, — вздохнул Анатолий Яковлевич.
   Двумя переулками они спустились к Москве-реке. У одной из бронированных дверей громадного банковского здания Анатолий Яковлевич просунул в незаметную щель тонкую пластинку, и дверь толщиной, как оказалось, сантиметров в сорок могуче отъехала. В ее проеме стоял, расставив ноги, амбал в сером.
   — Здравствуйте, Анатолий Яковлевич, — сказал здоровяк и строго посмотрел на Барсукова. Небольшой штучкой размером с ракетку для пинг-понга охранник провел, не касаясь, по ногам Барсукова, по его промежности спереди и сзади, под мышками, по груди, по спине, по пластиковой сумке в правой руке. Спросил:
   — А в сумке что?
   — Гипсовая модель художественного изделия, — отрапортовал Барсуков.
   — Проходите, — разрешил амбал.
   Оба ювелира прошли по коридору, с помощью пластины открыли еще одну дверь, а потом — последнюю, в мастерскую Анатолия Яковлевича.
   Барсуков огляделся.
   — А вы хорошо устроились, надежно, — позавидовал он. — Небось громадные бабки платите?
   — Я по договору обязан выполнить ежегодно несколько работ, вот и вся арендная плата, — не без гордости ответил старик.
   — Представляю, какие это работы… — Теперь Барсуков смотрел на рабочий стол. — Да, рисковый вы человек, Анатолий Яковлевич. Оставлять на ночь на столе такую вещь…
   На столе лежал освеженный стараниями ювелира сапфировый эгрет.
   — А хорош эгрет, а? — в очередной раз восхитился Анатолий Яковлевич.
   — Хорош, — подтвердил Барсуков и осторожно положил драгоценную штучку на ладонь, чтобы рассмотреть как следует. Рассмотрел, улыбнулся торжествующе: — А на самом большом сапфире скол, Анатолий Яковлевич, малюсенький, но скол!
   Ничего не ответил старый ювелир. Наоборот, спросил:
   — Какие у тебя дела ко мне?
   Барсуков положил эгрет на место, уселся в гостевом кресле и стал излагать суть дела:
   — Есть у меня постоянный заказчик, первый тверской бизнесмен. Недели две назад вернулся из Питера и привез с собой нечто под Фаберже, фигуру совы, серебро с бронзой. Работа, впрочем, неплохая, на уровне добротного ремесла. И втемяшилось моему магнату сову эту на каминную доску пристроить. И так ставил, и этак — все ему кажется скудновато и невыразительно. И наконец решил, что в пару сове надо еще одну такую же, чтобы по краям доски. И сразу: а подать сюда Ляпкина-Тяпкина! Вот у меня и новый заказ. Заказ есть, а материалов нету. Что в Твери найдешь? Кто куда, а я в сберкассу — к вам Анатолий Яковлевич. Посодействуйте.
   — В сумке-то у тебя гипсовый отлив. Покажи, — предложил старик.
   Спустя минуту безглазая сова-альбинос устроилась на столе.
   — Мне бы сплавчику, польского золота самую малость, изумрудовые стразы, — бормотал Барсуков, непрерывно поправляя птичью фигурку. — Серебро-то у меня есть…
   — Цветные фотографии покажи, — приказал Анатолий Яковлевич.
   Барсуков поспешно достал из кармана пакет и стал по одному выкладывать снимки. Анфас. Профиль справа. Профиль слева. Три четверти справа. Три четверти слева. Спина.
   Анатолий Яковлевич не проглядывал фотографии, он их изучал. Потом сложил стопкой.
   — Непростая тебе, Паша, предстоит работенка. Хоть, как ты говоришь, уровень добротного ремесла, но тебе до этого уровня тянуться и тянуться, чтобы достойной схожести достичь. Занятно, занятно…
   — Может, поможете, Анатолий Яковлевич? — заробел Барсуков. — Клиент за деньгами не постоит.
   Анатолий Яковлевич погладил сову-альбиноску по перышкам, опять посмотрел на ее цветной анфас.
   — Помочь могу только советом. Бесплатно. Потому что самому интересно, как к этому делу подойти, — подняв бровь, Анатолий Яковлевич думал. — Вот что, Паша, чтобы время зря не терять, я, как ты понимаешь, человек занятой, сделаем так. Я записочку тебе дам для одного мужичка и позвоню ему. Он тебя и сплавом снабдит, и польским золотом. Не бесплатно, конечно. У тебя пятьсот зеленых найдется?
   — Найдется! — с энтузиазмом воскликнул Барсуков.
   — Тогда ноги в руки и действуй. Сейчас записку напишу. Пока ты мотаешься, мы с совой думать будем. Может быть, что-нибудь и придумаем.
   Старик достал письменные принадлежности, листок бумаги. Барсуков внимательно смотрел, как Анатолий Яковлевич пишет. Дождался, пока тот закончит, взял записку, прочел адрес.
   — Я ему позвоню. Так что иди без страха, — ободрил его Анатолий Яковлевич.
   — А с изумрудами как? — напомнил Барсуков.
   — Тут, Паша, дело сложнее, — Анатолий Яковлевич опять взял в руки фото. — Ишь как глазки пучит! Каждый карат по сорок, а?
   — Приблизительно, — подтвердил Барсуков. — Но как быть-то?
   — Заказ, только заказ на выплавку, — категорично заявил старый ювелир. — И делает это один человек, занятой по горло.
   — Посодействуйте, Анатолий Яковлевич, срочно нужно! — почти взмолился Барсуков.
   — Через неделю, не раньше, — отрезал старик. — И то, если я попрошу, а ты хорошо заплатишь.
   — Плачу с запроса! — почти закричал Барсуков.
   — Ехал на ярмарку ухарь-купец, — спел-проворчал Анатолий Яковлевич.
 
   Милицейский «Форд» примчался к 108-му отделению с непозволительной скоростью, круто присев, затормозил, выбросил из своего нутра капитана милиции Шевелева в полной форме и исчез без следа. Шевелев ворвался в дежурную часть и высокомерно осведомился у Паршикова:
   — Бугор в яме?
   — У нас бугров — как на Среднерусской возвышенности, — хмыкнул майор. — Которого тебе?
   — Самого главного! — торжествующе выдал Шевелев.
   Паршиков нажал кнопку селектора и доложил:
   — Товарищ подполковник, Шевелев прибыл… Посылаю, — и кивнул капитану: — Иди, путешественник.
   … — За семь часов обернулся, товарищ подполковник, — докладывал Шевелев Котову. — Благодаря вам. Вот машина так машина! В отделение для оперативной работы хоть бы одну такую. Зачем она в управлении? Начальников катать?
   — Твое дело, Шевелев, преступников ловить, а не рассуждать, — без энтузиазма цыкнул на него Котов. — Ну, есть успехи?
   — Разрешите доложить, товарищ подполковник! — вытянулся Шевелев.
   — Никольскому, — не дал ему продолжить Котов.
   — Так он некоторым образом раненый… — засомневался оперативник.
   — Некоторым образом… — передразнил Котов. — В ж…у, а не в голову. Он на это дело через своих агентов вышел, он его ставит, ему и карты в руки.
   — Так и вы, товарищ подполковник, из оперов… — завуалированно польстил начальству Шевелев.
   — Эх Шевелев, Шевелев, — косвенно пожаловался на судьбу Котов и спел ему на прощание довольно музыкально: — Где мои семнадцать лет? На Большом Каретном. Где мой черный пистолет? На Большом Каретном… Шагай к Никольскому, капитан, — заключил он.
   …По забывчивости Шевелев ткнул пальцем в кнопку звонка, тут же спохватился и толкнул дверь. Дверь отворилась, но было поздно: по коридору навстречу гостю, опираясь на палку, хромал Никольский.
   — Чего это вы ходите? Вам лежать положено! — возмутился Шевелев.
   — Я, Митя, в мамином медицинском справочнике вычитал, что при ушибе суставной сумки неподвижность не есть радикальный метод лечения, — важно объяснил свое вертикальное положение Никольский и решительно пресек беседу о здоровье строго деловым вопросом, полным осторожной надежды:
   — Привез что-нибудь?
   — Ну, это как сказать, — с вялой неопределенностью ответил Шевелев.
   — Сидя и со всеми подробностями, — приказал Никольский.
   Они прошли в комнату, устроились за столом. Шевелев начал доклад:
   — По вашему списку — ничего, Сергей Васильевич. И так примеривался, и эдак. Даже других картин этих художников за музеем не числится. Облился я горькими слезами, но вспомнил, что вы велели каталог еще посмотреть на предмет изъятий, поступлении и изменений в экспозиции. Так вот, полтора года тому назад при ремонте водопроводной сети в подземелье музея был обнаружен тайник, а в тайнике ящик, в котором находились экспонаты, спрятанные в сорок первом году от немцев, как наиболее ценные. Находка была запротоколирована честь по чести: милиция, прокурор, понятые. Найденные экспонаты были инвентаризированы и выставлены в нынешней экспозиции.
   — Что было найдено конкретно, по вещам, не помнишь? — спросил Никольский.
   — Зачем же помнить? — с тихой гордостью возразил Шевелев. — Я их все переписал, час писал, чуть рука не отвалилась.
   — Давай список, — потребовал майор.
   Шевелев положил листки на стол и предупредил:
   — Только у меня с сокращениями…
   — Разберусь, — уже читая, успокоил его Никольский. Читал внимательно и долго, возвращаясь и сравнивая. Шевелев с детским интересом следил за выражением его лица. Никольский дочитал, по милицейской привычке перевернул листки исписанной стороной вниз, положил на стол и сказал — себе, не Шевелеву: — Только серебряные и бронзовые изделия. Да эмали с ковкой. А картин нет. Где картины, Шевелев?
   — Не знаю, — испугался Шевелев, будто это он заныкал эти картины.
   — И я не знаю, Митя… — вздохнул Сергей. — Теперь возникает такой вопрос: один ли ящик нашли при ремонте водопроводной сети?
 
   В сумеречной полутьме сова смотрела на людей огромными сияющими прекрасными зелеными глазами — будто корила их за что-то.
   — Да, птичка! — восхитился Тарасов. Он не мог отвести глаз от совы.
   — Накалываешь ты меня, Паша, — сказал о другом Коломиец.
   — Успокойся, меня тоже накалывают. В принципе же, с учетом обстоятельств мы с тобой получим неплохие деньги, — Тарасов наконец отвернулся от птички.
   — Но ведь хочется побольше, — с лукавым простодушием заметил Коломиец.
   — Будет больше, значительно больше, неизмеримо больше, если мы те восемнадцать ящиков откопаем, — заверил деляга.
   — Я в военной части у одного старшины миноискатель купил, — сказал директор музея.
   — Не инструмент, Ваня, не инструмент, — отмахнулся Тарасов. — Уже есть машинки специально для кладоискателей, которые точно показывают, что и на каком расстоянии лежит. Закончим с совой, разбогатеем, и я эту машинку достану. В общем, все дороги ведут к нашему благополучию, но меня по-прежнему мучает вопрос: какого черта ты все найденное на обозрение выставил? Ну, нашел ящики и припрятал. Вопрос чисто риторический и даже в укор мне: без этого я бы твою сову и не увидел никогда. Но интересно.
   — Свидетели были, два водопроводчика, которые обнаружили первый ящик. Я их быстро в милицию направил для сообщения. Пока они бегали, я с Валькой и Аликом второй ящик успел перепрятать.
   — А Валька с Аликом — не водопроводчики? — спросил Тарасов насмешливо.
   — Это в каком смысле? — удивился Коломиец.
   — В самом прямом: и заложить могут, и украсть, — пояснил Леша.
   — Они у меня на коротком поводке и в строгом ошейнике, — заверил Иван. — Чуть что — удавлю.
   — Ну, смотри сам, — Тарасов обнял Коломийца за плечи. — С лирикой покончили, теперь о самом насущном. Пойдем к тебе.
   Они прошли в кабинет директора музея. Вольно раскинулись в павловских креслах. Тарасов закурил и спросил, не глядя на Коломийца:
   — Твой фальшивый Фаберже уже готов?
   — Приступил, — сообщил Коломиец.
   — Так вот, Ваня, — Тарасов заговорил жестко. — Никаких двух недель не будет. Три дня. Иначе все разваливается.
   — Три дня не разговор. Один день уже прошел! — заявил Коломиец решительно.
   — Сегодня не в счет, — отмахнулся Тарасов. — Но восемнадцатого они уезжают. Так вот получилось.
   — До восемнадцатого девять дней! — возмущенно воскликнул Иван.
   — Ты что, думаешь, у них забот нет? — повысил голос и Алексей. — Один только вывоз через дипломатов чего стоит!
   — В пять дней мой ювелир уложился бы, но вся загвоздка в изумрудовых стразах, — сник Коломиец. — Мастер по отливке потребовал неделю.
   — Заплати так, чтобы согласился сделать за три дня, — Тарасов извлек бумажник, отсчитал пятнадцать купюр. — Полторы сверху, и любой мастер тебе за день алмазную пулю отольет.
   — Попробую, — Коломиец взял бумажки. — Но три дня, ей-Богу, несерьезно.
   — Четыре, считая с завтрашнего, — согласился Тарасов. — На пятый день мы будем здесь.
   — С полным расчетом, надеюсь? — осведомился Коломиец.
   — И я надеюсь, Ваня. Пожалуй, все, — Тарасов встал, потянулся. — Три часа за баранкой. А то махнем в Москву, расслабишься, погудишь, а?
   — Рад бы, да некогда, — Коломиец тоже встал, и тоже потянулся. — Эхе-хе-хе! Были когда-то и мы рысаками.
   — Когда-то — это в годы комсомольского секретарства? — осклабился Тарасов.
   Коломиец приосанился.
   — Домик, в котором ты миллионеров принимал, нашей основной резиденцией был, — заявил он. — Члены Политбюро дряхлые, какая им рыбалка, ну мы там и резвились. А девочки какие были, Леша! Чудо что за девочки!
 
   — Сергей Васильевич! — ласково донеслось из полной тьмы. Никольский распахнул глаза. И тьмы не стало. Просто он задремал ненароком. Светила настольная лампа, переставленная на ночной столик, и в мягкой полутьме совсем рядом, в кресле, сидел Анатолий Яковлевич. Увидев, что Никольский проснулся, старик заговорил:
   — Неосторожны вы, запираться надо в наше время, на все замки запираться.
   — Запираться на все замки надо вам, ювелирам, а у милиционера что возьмешь? — весело возразил Сергей.
   — Единственное и самое главное — жизнь, Сергей Васильевич, — серьезно ответил гость. — Я думаю, многие из вашей клиентуры мечтают до вас добраться. И вы это прекрасно понимаете. Пистолетик-то под простыней у правой руки недаром пристроили.
   — Глазасты вы, Анатолий Яковлевич! — восхитился майор.
   — Ювелир, — скромно определил себя Анатолий Яковлевич. — Кстати, о глазах. Мне есть что сообщить вам по этому поводу.
   — Нечто, безусловно, важное и весьма срочное, — догадался Никольский. Часы показывали половину второго. — Я слушаю вас.
   — По позднему времени буду краток, — начал старик. — Сегодня утром явился ко мне некто Павел Барсуков. Из неважнецких ювелиров. И человечишка дрянной. В свое время был уличен в подмене камушков. В связи с этим пришлось ему покинуть златоглавую. Теперь он в Твери на первых ролях. Визит как визит: при сотворении заказанной копии ему не хватает дефицитных в Твери материалов. Другие бы ему наверняка отказали, памятуя его художества. Ну так он, зная мой неконфликтный характер, кинулся ко мне, как к спасителю. Случайно он заметил на рабочем столе наш, Сергей Васильевич, эгрет. Кстати, я его слегка почистил и освежил. Боже мой, какая красота! Так вот. Схватил он наш эгрет и стал рассматривать. И вдруг: «А знаете, Анатолий Яковлевич, на самом большом сапфире маленький скол». Это он мне хотел свой высокий профессиональный класс показать. Действительно, скол есть. Но весь фокус в том, что этот скол и практически, и теоретически без лупы увидеть нельзя. Он не увидел скол, у него сработала зрительная память! Он видел эгрет раньше, он изучал его!
   — Уже интересно, — отметил Никольский, глянув на торжествовавшего Анатолия Яковлевича одобрительно. — И есть предложение?
   — Если бы не этот скол, я бы вас сегодня не беспокоил, — заверил ювелир. — Хотя нет, все-таки обеспокоил бы, — тотчас спохватился он и продолжал: — Не предложение, Сергей Васильевич, вторая сюжетная линия. Для убедительности своей просьбы Барсуков привез гипсовый слепок и фотографии оригинала фигуры, копию которой ему заказали. И если в определении скола он выказал себя профессионалом, то в оценке фигуры оказался полным профаном.
   — Скорее всего, он морочил вам голову, — предположил Сергей.
   — Нет, вряд ли он знает истинное значение и ценность изделия, — сказал старик. — Показав его мне, заведомо куда более высококлассному ювелиру, Барсуков подвергает себя страшной опасности. Нет, он даже не представляет, что у него в руках! Шедевр Фаберже, мало ему свойственный и в то же время чрезвычайно характерный. А если глаза у фигуры и вправду изумрудные, то это нечто фантастическое!
   — Что же это за фигура, Анатолий Яковлевич? — заинтересовался Сергей, окончательно заинтригованный.
   — Сова, божественная, таинственная сова! — торжественно произнес старик.
   Никольский с трудом скинул ноги на пол, непроизвольно кряхтя, поднялся и доковылял до стола. Сел на стул, взял со стола листок, пробежал его глазами, прочитал:
   — Фигура совы. Размер: 42 сантиметра 5 миллиметров на 18 сантиметров. Серебро, бронза.
   Анатолий Яковлевич начал лихорадочно рыться по карманам. Наконец нашел свой блокнот. Дрожащим голосом зачитал оттуда:
   — Обмеры: 42 сантиметра 5 миллиметров на 18 сантиметров. Это я обмерял гипсовый слепок, Сергей Васильевич, я сам!
   — Да успокойтесь вы, Бога ради, — ласково попросил Никольский. — Ведь у меня ясно написано: серебро, бронза.
   — Писали невежды, вроде Барсукова! — воскликнул ювелир пылко. — Где сова?!
   — В музее города Осташков, — сообщил Никольский.
   — Что же это такое намечается?! — вскричал старик. — Подмена?!
   — Скорее всего, — кивнул майор. — Кто-то и помимо вас знает истинную цену совы. Не ценность, Анатолий Яковлевич, а цену.
   — Но пока этот мерзавец Барсуков делает копию, она будет на месте! Я хочу видеть ее! — ювелир заметно волновался.
   — Приведите, приведите его сюда, я хочу видеть этого человека! — вдруг с завыванием продекламировал Никольский.
   — Что с вами, Сергей Васильевич?! — изумился старик.
   — Не со мной, с Есениным, — пояснил Никольский. — Это из поэмы «Пугачев». Так звучит в авторском исполнении. Но я действительно хочу видеть этого человека!
   — Какого человека? — опешил Анатолий Яковлевич.
   — Который собирается украсть нашу сову. Вы страстно желаете увидеть ее? — поинтересовался майор лукаво.
   — Да, — твердо сказал Анатолий Яковлевич.
   — Завтра, — предложил Сергей.
   — Да, — сразу согласился ювелир.
   — У вас какая машина? — спросил майор.
   — «БМВ» девяносто девятого года.
   — Сойдет для сопровождения, — кивнул Никольский. — А костюмчик, в котором вы бы смахивали на скоробогатея, есть?
   — Я не скоробогатей, я богатей, — улыбнулся наконец Анатолий Яковлевич. — Но я могу встретиться там с Барсуковым.
   — Вы же сами сказали, что он трудится в поте лица, — напомнил Сергей.
   — Ах, да. Но я все-таки не совсем понимаю… — замялся старик.
   — А что тут понимать, — сказал майор. — Супербизнесмен на отдыхе совершает давно задуманный вояж к истокам великой русской реки. По пути решает посетить живописный город Осташков. И посещает в сопровождении лучшего друга и охраны. Я устраиваю вас в качестве лучшего друга?
   — Вполне, — закивал ювелир.
   — Завтра вы в оговоренном костюме и на «БМВ» ровно в двенадцать у моего подъезда! — распорядился Сергей.
   — Может быть, пораньше? — спросил Анатолий Яковлевич.
   — Не терпится? — усмехнулся Никольский. — И мне не терпится. Но… Мне еще «Паккард» раздобыть, охрану приодеть и человечка из одного места заполучить, специалиста по сигнализации…
 
   «Паккард» во всем своем величавом чуть старомодном великолепии стоял у замызганного подъезда, а рядом застыл джентльмен в строгом костюме. На почтительном удалении от него топтались трое молодцев в дорогих пиджаках. Шофер «Паккарда», как прикованный, сидел за рулем.
   «БМВ» остановился рядом с «Паккардом» и из него энергично выпрыгнул немолодой, но полный жизненных сил, безукоризненно одетый человек, по виду — серьезный бизнесмен: банкир или председатель акционерного общества, владелец заводов, газет, пароходов.
   Джентльмен поручкался с бизнесменом. Шофер «Паккарда» выскочил из машины, поспешно распахнул дверцу. Бизнесмен, правда, кинул обеспокоенный взгляд на «БМВ», но все-таки полез в бледно-розовое сафьяновое нутро шикарного «Паккарда».
   — Поехали! — скомандовал троице джентльмен и последовал за бизнесменом.
   — Водитель-то на моем «БМВ» хоть приличный, Сергей Васильевич? — забеспокоился Анатолий Яковлевич. Никольский ободряюще похлопал его по колену.
   — Миша Лепилов был профессиональным гонщиком, Анатолий Яковлевич, — сообщил майор.
   — Вот это-то меня и тревожит… — вздохнул ювелир. — Ну, да поздно, чему быть, того не миновать. Да. Новость. С утра позвонил Барсуков. Просил, слезно просил, прямо-таки рыдал, умоляя, чтобы стразы были готовы через три дня. Пятьсот баксов сверху предлагал.
   — А ваш мастер успеет за три дня? — покосился на него Никольский.