Хруцкий Эдуард Анатольевич. На углу, у Патриарших...

   — Он и за сегодняшний вечер успеет, а уж если дают пятьсот баксов сверху, то и за три часа справится, — заверил старик.
   — Значит, вы Барсукову голову морочили? — сообразил Сергей.
   — Время тянул до беседы с вами, — подтвердил его предположение старик. — Хотите предварительно на сову посмотреть, Сергей Васильевич?
   — Каким же это образом? — удивился Никольский.
   Анатолий Яковлевич молча протянул ему пачку полароидных фотографий. Рассмотрев внимательно, Никольский вернул их и сказал:
   — Переснято вполне качественно. Успели, значит.
   — Я и еще кое-что успел, — со скромной гордостью заметил ювелир.
   — Отливку с отливки? — быстро предположил догадливый милиционер.
   — Как приятно с профессионалом беседовать: ничего не надо растолковывать! — восхитился ювелир.
   — Следовательно, и вы, Анатолий Яковлевич, можете изготовить копию? — спросил Сергей, не сомневаясь в ответе.
   — И быстрее, и качественнее, чем Барсуков, — с законной гордостью сказал ювелир. — Естественно, после того, как увижу оригинал.
   Миновав поворот на Шереметьево, маленькая кавалькада помчалась с соответствующей скоростью. Деревеньки, поселки, невысокие ели и сосны северо-запада, только мелькали в глазах — проносились мимо.
   В «БМВ» шел свой разговор. С удовольствием вертя баранку, Миша Лепилов слегка подтрунивал над Шевелевым:
   — Ну, какой из тебя охранник, Митька? Ни плеч, ни затылка, ни ляжек, ни походки врастопырку. Так, фрей тонконогий. И глаза бегают. А у охранника глаз должен быть сонный и устрашающий,
   — Миша, а радио здесь имеется? — ни с того ни с сего спросил Шевелев.
   — В этом бегунке все имеется, — заверил Лепилов.
   — Тогда включи, а?
   — Это зачем?
   — Чтобы радио слушать, а не тебя, — на голубом глазу заявил Шевелев.
   — Уел, — признал свое поражение Лепилов и включил радио. Зазывно-кокетливый женский голос переливчато завывал в бойком ритме:
 
   Я помню все твои трещинки…
 
   — Веселые дела! — удивился Лепилов. — Мои трещинки она помнит. А какие у меня трещинки? Трещинка — у нее. Так ведь?
   — А может она лесбиянка, — заметил с заднего сиденья третий пассажир. Все помолчали, обдумывая вероятность подобного предположения. — Ребята, а что я там буду конкретно делать?
   — Неспокойный ты какой-то, Андрюха. Тебе же Сергей сказал: изучить систему охранной сигнализации музея, — ответил Шевелев.
   — А зачем? — не унимался Андрюха.
   — Изучишь, тогда он тебе скажет, зачем! — отрезал Дмитрий.
   — Нет, про трещинки я слушать не могу, — решил Лепилов и выключил радио. — Лучше уж я сам спою нашу строевую. А вы подпевайте: «Ох, рано встает охрана!»
   Проскочили Торжок, застроенный разномастными домами, и выехали на узкую асфальтовую полосу, проложенную среди полей и редких перелесков. Вскоре показался длинный озерный залив.
   «Паккард» и «БМВ» остановились у музея.
   Первым в это культурное учреждение проник Лепилов. Под сводами вестибюля он осмотрелся. По стенам были размещены витрины с вышитыми полотенцами, бисерными кокошниками, расписными передниками, дореволюционными газетами и многочисленными пожелтевшими фотографиями. А прямо у входа торчала конторка кассира, за которой никого не было.
   — Есть кто-нибудь?! — зычно позвал Лепилов.
   На зык поспешно прибыл миниатюрный гражданин неопределенных лет. Пристальный милицейский взгляд Лепилова сразу определил: гражданин слегка выпивши.
   — Ты кто? — невежливо поинтересовался Лепилов.
   — Сторож, — ответил гражданин.
   — А где кассир? — продолжал Миша все так же грубо.
   — Я и кассир, — сознался сторож.
   — Тогда шесть билетов! — приказал Лепилов. — Почем они у тебя?
   — Пять рублей штука, — ответил кассир.
   — Дорого берете! — возмутился наглый охранник Лепилов.
   — У нас музей очень замечательный, — объяснил кассир.
   — И чем же он замечательный? — Наглец Миша презрительно скосорылился.
   — Да уж не знаю. Так знающие люди говорят… — Выпивший гражданин неопределенно пошевелил в воздухе пальцами.
   — А сейчас в музее есть знающие люди, которые так говорят? — пытал субтильного сторожа нахал Лепилов.
   — Есть, — кивнул тот. — Экскурсовод Валентин Сергеевич.
   — Так зови знающего! — велел «бык» Миша.
   Звать не пришлось, уже больно мощен был голос Лепилова: на его громыханье явился краснопиджачник Валентин.
   — Вот, Валя… — начал было сторож-кассир. Краснопиджачник зыркнул на него, и он исправился: — Вас видеть хотят, Валентин Сергеевич.
   — Чем могу быть полезен? — Обучен был краснопиджачник, обучен.
   — Многим, браток, — сурово сказал Лепилов. — Мой босс со своим другом ни с того ни с сего решили ваш музей посетить. Чем-нибудь удивить можешь? Мы у вас проездом, к волжскому истоку едем. Стоит им время терять?
   Краснопиджачник видел в окно «Паккард», «БМВ», солидно беседующих у входа джентльменов. И двух охранников рядом с ними видел.
   — Не знаю, удивим мы вас или не удивим, но в нашем музее имеется ряд экспонатов, которыми не побрезговали бы многие столичные хранилища.
   — Лады, — удовлетворился Лепилов. — Проведешь экскурсию как надо — в обиде не будешь.
   Он кинулся к выходу, распахнул дверь, позвал умильно:
   — Анатолий Яковлевич, Сергей Васильевич, нас уже ждут!
   Владелец заводов, газет, пароходов был демократичен: в экскурсии принимала участие вся шестерка. Бизнесмен и джентльмен вели себя подобающе: сосредоточенны, предельно внимательны и любознательны. Остальные же — сообразно обязанностям и характерам: шофер покорился судьбе и послушно следовал за хозяином, двое охранников, отстав, делали вид, что исполняют свою столь важную работу — стояли в дверях, сторожа входы и выходы. А третий охранник, преодолевая невыносимую скуку, отделился от всех и бесцельно бродил по залам.
   — Наш музей, — курским соловьем заливался Валентин Сергеевич, — был основан в самом начале двадцатого века. Сперва это были две комнаты при церковно-приходском училище, в которых экспонировались этнографические предметы деревенского быта…
   Услышав словосочетание «этнографические предметы», джентльмен косо глянул на экскурсовода. Однако тот ничего не заметил: ему самому такое словосочетание отнюдь не казалось ни странным, ни неуклюжим.
   — Но в девятнадцатом году, — продолжал Валентин, — музей получил в свое распоряжение это здание и пополнил свой фонд за счет богатейшей коллекции купца-мецената Кукушкина…
   — А купца Кукушкина расстреляли, — грустно не то догадался, не то спросил бизнесмен.
   — Да, — так же грустно подтвердил краснопиджачник. — Но, как потом оказалось, по ошибке. Вы еще о чем-то хотели спросить?
   — Да нет, продолжайте.
   — Сейчас мы входим в зал, где хранится наша гордость — серебряная, бронзовая, оловянная, латунная и медная посуда, с которой едали наши предки. — Произнеся столь изысканную фразу, экскурсовод обвел аудиторию торжествующим взглядом. — Здесь тарелки, блюда, ендовы, штофы «журавли» семнадцатого, восемнадцатого и девятнадцатого веков. Прошу обратить внимание на выразительность форм и изящество отделки…
   …Охранник Андрюха ходил у окон, осматривал притолоки и стенды. Незаметно пробрался к электрораспределительному щиту…
   Курский соловей, не умолкая, подходил к финалу:
   — Вот в основном и все наши сокровища, которые ярко иллюстрируют культурный уровень, быт и нравы нашего своеобразнейшего края. Хотелось бы показать вам новейшие поступления, но увы, в зале, где они размещены, ведутся небольшие ремонтные работы. Да и мы, используя это время, решили произвести учет…
   — Учет! — заворчал от двери Лепилов. — Здесь что, колбасный ларек?
   — Миша, — тихим голосом прервал тираду «быка» джентльмен, извлек из внутреннего кармана бумажник, а из бумажника двадцатидолларовую купюру. — Здесь все свои люди. Я, дорогой, простите, не запомнил вашего имени-отчества…
   — Валентин Сергеевич, — немедленно доложил краснопиджачник.
   — Этого хватит, чтобы преодолеть все препятствия, Валентин Сергеевич? — Джентльмен протянул банкноту.
   — Не в этом дело… — замялся экскурсовод. — Просто помещение не совсем готово к приему посетителей…
   — Если вы считаете для себя невозможным принять эти деньги, то отдайте их вашим плотникам, чтобы они как можно скорее все привели в надлежащий вид, — вмешался бизнесмен.
   Валентин Сергеевич при такой постановке вопроса свободно принял купюру, небрежно сунул в карман и попробовал пошутить:
   — Что ж, будем считать вас нашими спонсорами, — и махнул рукой, указывая направление. — Прошу.
   Двухсветный зал испещряли яркие тени в виде геометрических фигур: это шалило невысокое уже солнце. Даже две-три рейки — следы неторопливого ремонта — не мешали теплому сверканию стендов в центре зала, уюту, исходящему от межоконных банкеток. Стариной веяло от портретов кавалеров и дам в париках и фижмах. И сову все увидели сразу же. Она сидела на небольшом постаменте в темном углу, но глаза ее, огромные зеленые глаза, горели мистическим каким-то огнем.
   Анатолий Яковлевич, не отрывая взгляда от совы, рванулся было к постаменту, но был незаметно остановлен твердой рукой и мягким шепотом Никольского:
   — Успокойтесь. Для начала полюбуйтесь портретами.
   — В этом зале мы постарались воссоздать образ торжественного дворянского зала середины прошлого века, однако не нарушая при этом последовательность экспозиции, — дудел в свою дуду Валентин Сергеевич. Закончить ему не дал Лепилов:
   — Откуда дворянский-то? Хозяин купцом был.
   — Ну, это, конечно, не буквальное воссоздание, а некоторым образом фантазия на тему… — замельтешил экскурсовод.
   — Лучше помолчи. Не мешай людям смотреть. Они, я думаю, поболе тебя понимают, — внятным шепотом посоветовал Лепилов.
   Эти люди уж точно понимали в искусстве поболе незадачливого краснопиджачника. Рассматривая портреты, они неторопливо приближались к заветному углу. Добрались. Анатолий Яковлевич, не отрывая глаз от птички, машинально похлопал по внутреннему карману пиджака.
   — Лупу доставать не надо, — тихо-тихо посоветовал Никольский. — Смотрите так, — и громко добавил, повернувшись к краснопиджачнику: — Уж не Фаберже ли это?
   — К сожалению, нет. В манере Фаберже, как утверждают знатоки, — солидно ответил Валентин Сергеевич и кашлянул в кулак.
   — Мы вас задерживаем? — осведомился джентльмен.
   — Что вы, что вы! — замахал руками тот. — До закрытия еще двадцать минут.
   Бизнесмен и джентльмен проследовали к «Паккарду», у раскрытой дверцы которого их уже ждал шофер. Двое охранников направились к «БМВ». А главный охранник Миша задержался, стоя рядом с Валентином Сергеевичем, который обходительно вышел проводить дорогих гостей. Когда пятеро расселись по автомобилям, Миша, не поворачивая головы, произнес без выражения:
   — Я ж тебе сказал: не обделю. А ты крысятничаешь, козел, — и зашагал к «БМВ». Вскоре обе машины медленно тронулись с места.
   …У залива, на обочине пустынной асфальтовой полосы безнадежно голосовал рыбак. Обычный рыбак: каскетка, штормовка, рюкзак, резиновые сапоги.
   — Останови, — приказал шоферу Никольский. «Паккард» остановился. В хвост ему пристроился «БМВ». Никольский вышел на обочину и позвал: — Лепилов!
   Лепилов выбрался из-за руля «БМВ». Метров сто было до рыбака. Рыбак бежал им навстречу, а они шли медленно: заметно хромал Никольский. Встретились. Рыбак сиял:
   — Здравствуйте, Сергей Васильевич, здравствуй, Миша. — Миша похлопал рыбака по плечу, а Никольский пожал ему руку.
   — Обрадуй нас, Вешняков! — предложил майор.
   — И обрадую, — с достоинством пообещал Вешняков. — По мелочам много чего, но самое главное случилось вчера вечером. С мелочей или с главного?
   — С главного, но по порядку, — предложил Никольский.
   — Подружился я тут со сторожем музея, — начал Вешняков. — Он мне про заветные рыбацкие места рассказывает, а я его водочкой слегка угощаю.
   — Слегка! — возмутился Лепилов. — Он еще и сегодня лыка не вяжет!
   — Это без меня, — отмахнулся Вешняков. — Пусть Мишка не перебивает, Сергей Васильевич, а то собьюсь. Днем я вокруг мотался, а к вечеру, когда музей закрывается, я завалился к дружку в сторожку, из которой вид — лучше не надо. Так вот, вчера, сразу же после закрытия, как только в сторожку явился мой жаждущий дружок, подкатывает к музею «мерс»-шестьсот с вальяжным пассажиром на борту. Высокий, седоватый, элегантный до невозможности. А директор Коломиец уже на крыльце его встречает. Пробыл этот господин в музее часа два, а потом отбыл.
   — Ну, и почему это главное? — удивился Лепилов.
   — Ты дослушай, дослушай. По-моему, Сергей Васильевич, я этого господина узнал, но стопроцентную гарантию дать не могу, — Вешняков вытянул из нагрудного кармана штормовки клочок бумаги. — Вот номер «мерса».
   Никольский взял бумажку, глянул и тут же в ярости разорвал.
   — Я правильно догадался? — спросил Вешняков. — Тарасов?
   Вместо ответа на этот вопрос Никольский распорядился:
   — Вы все в «Паккард», а я на «БМВ» с Анатолием Яковлевичем, — он положил руку на плечо Вешнякову. — Ты хорошо поработал, да и помотался достаточно. Отдыхай. И Шевелев пусть отдыхает. Миша, ты с Андреем — ко мне.
   Анатолий Яковлевич блаженствовал за рулем «БМВ».
   — Если уж разобью свою тачку, так разобью сам. — Как ни странно, он был очень доволен, говоря это.
   — А то давайте я поведу, — предложил Никольский. — Вы, наверное, устали.
   — Намекаете, что я старый. А я не старый, — бодро заявил ювелир.
   — Вы молодой и работоспособный, — польстил Никольский. Помолчал и вдруг выпалил: — У этого Барсукова — четыре дня!
   — Да, если стразы через три дня получит, — кивнул Анатолий Яковлевич.
   — Пусть получит, — разрешил Никольский.
   — А я через два дня их должен получить? — быстро спросил Анатолий Яковлевич. — То-то вы весь день вокруг да около ходите.
   — И ходил бы дальше, если б не одно обстоятельство. На горизонте появился… — Он неожиданно перебил сам себя: — Нет, не на горизонте появился! Из вонючей норы выскочил гаденыш, способный на все! Он сам прокручивает это мерзкое дело.
 
   В квартире Никольского хозяин сидел в кресле, а начальник отделения подполковник Котов валялся на диване-кровати, который уже был превращен просто в диван.
   — Ты как Валерий Брюсов, — сказал начальнику подчиненный, — который в одной из своих статей написал: «Боюсь, что из Маяковского ничего не получится». После этого Маяковский любил изображать сценку: среди ночи в холодном поту просыпается Брюсов с душераздирающим криком: «Боюсь! Боюсь!» Все домочадцы сбегаются: «Что случилось, Валерий? Чего так испугался?» А он в ответ: «Боюсь, из Маяковского ничего не получится!» Так вот, из Маяковского получилось, и из Никольского кое-что получится.
   — От скромности ты не умрешь, — хмыкнул Котов.
   — Не умру, — согласился Никольский.
   Котов вскочил с дивана, прошел к окну.
   — Мы нарушаем все, что можно и нельзя. Дело не наше, территория не наша, а главное — компетенция не наша! — Он волновался, и было отчего.
   — Можешь еще одно обстоятельство добавить: своего агента я в свидетели не отдам, — подлил масла в огонь Никольский.
   — Вот видишь! Тогда у нас совсем ничего! — воскликнул Котов.
   — За исключением Тарасова, — возразил Никольский.
   — Достал он тебя… — покачал головой Слава.
   — А тебя не достал?! — тотчас вскинулся Сергей.
   Не ответил Котов на глупый вопрос. Заговорил о другом:
   — Ты знаешь, сколько я задниц вылизал, чтобы все твои спектакли оформить? Знаешь, сколько я на чистом глазу начальству лапши на уши навесил?
   — Спасибо, — серьезно произнес Никольский.
   — А если неудача? — резко бросил Котов.
   — А если землетрясение? — Никольский встал, нахально пропел речитативом: — Эх, начальничек, ключик-чайничек, отпусти на волю.
   — Ты уже начал, мерзавец, — догадался Котов.
   — Ребята уже на месте, — подтвердил Никольский.
   — А я тебе разрешил?! — снова крикнул Котов.
   — Разрешил. По глазам вижу — разрешил! — хохотнул Никольский.
   Подполковник помолчал, отвернувшись к окну, затем опять взглянул на майора.
   — Когда?.. — Котов не окончил вопроса: Никольский все понял.
   — Мы сегодня в ночь, — ответил он, — а они, по всем расчетам, завтра днем. Зал-то закрыт на ремонт.
 
   Сторож-кассир жарил рыбу и философствовал, не оборачиваясь к Вешнякову:
   — Ты, Петя, все кричишь: демократия, капитализм, частное предпринимательство! Ладно, кричи. А я что вижу? Был богатый коммунист, а теперь он богатый капиталист. Возьми, к примеру, нашего Ваньку — директора. Был секретарем райкома комсомола, зарплата по ведомости двести рублей, а жил, как заведующий столовой. Стал директором музея, всего на триста рублей больше меня получает, а живет, как новый русский. Вот такой, выходит, капиталист-коммунист.
   — А если он просто жулик? — спросил Вешняков.
   — Все жулики, — многомудро заметил сторож-кассир. — Только один может украсть, а другой не может.
   — Долго твою рыбу ждать? — прервал его излияния Вешняков. — Уже налито.
   — Рыба не моя, а твоя. — Сторож оторвался от плиты и подошел к столу. — Первая и под зеленый лучок пройдет…
   …Андрей бесшумно подошел к темному окну. Тень, следовавшая за ним, еле слышным шепотом спросила голосом Лепилова:
   — Посветить?
   — Не надо. Я в тот раз основную работу сделал на всякий случай, — тоже шепотом отозвался Андрей. Он ласково погладил оконную раму малопонятной штучкой. Штучка коротко промычала. — Действуй. Форточка на крючке, а вся рама на верхней задвижке.
   Лепилов поставил коротенькую лестницу и добрался до форточки. Оттуда он прошептал:
   — Порядок, — и, осторожно открыв окно, мягко прыгнул в неизвестность. Андрей последовал за ним. Затем высунулся наружу, забрал лестницу. Посоветовал:
   — Смотри, на умывальник не наткнись.
   — А где мы? — спросил Миша.
   — В сортире, — просветил его Андрей. — Дай фонарик, я первым пойду.
   И они пошли. Миновали коридор, первый зал, лестничную клетку. Спустились в полуподвал. Дорогу освещал кинжальный луч потайного фонаря. Вот и электрораспределительный щит.
   …Никольский с Шевелевым лежали на травке под прикрытием кустов городского сквера как раз напротив музея. Видно было, конечно, хреновато: один фонарь на целый сквер да жалкая лампочка под крышей музейного крыльца…
   — Молчат, — сказал Шевелев.
   — Значит, решили действовать вдвоем, — предположил Никольский.
   — Меня чего-то колотит, Сергей Васильевич, — виновато сказал Шевелев.
   — И меня, — признался Никольский.
 
   …Андрей священнодействовал у щита, оскалясь и беззвучно матерясь.
   — Чем недоволен? — поинтересовался Лепилов.
   — Портачи, какие же портачи, ни одного правильного соединения… — Он не успел завершить фразу, потому что на щите что-то пискнуло. — …Твою мать!
 
   …Выпив по второй, Вешняков и кассир с удовольствием закусывали жареным судачком. Любил сторож выпить и поговорить:
   — Тебе, Петя, по уму министром быть, а ты кто? Программист, говоришь, и гордишься. Чем гордиться-то? Вроде машинистки по клавишам стучишь. Нет, раньше лучше было!
   — Когда — раньше? — спросил, разливая по третьей, Вешняков. — При царе Горохе?
 
   …Издалека послышался негромкий стокот мотоциклетного мотора.
   — Это еще что? — изумился Шевелев.
   Ответ он получил быстро: к музею подъехал милицейский мотоцикл с коляской. Подъехал, остановился у крыльца. Из коляски выскочил некто в серебряных погонах. И позвал зычно:
   — Егорыч! Александр Егорыч!
   …В сторожке сторож-философ схватил бутылку и два стакана со стола, сунул их в руки Вешнякову и прошипел:
   — Затаись! В кладовке!
   Вешняков нырнул в кладовку, а сторож — на боевой пост. Опоздал: у двери черного хода стоял и ждал его лейтенант, который строго потребовал ответа:
   — Почему не на посту?
   — Да на минутку отошел, у меня там рыбка жарится, — начал ныть-оправдываться сторож, сам от себя такого не ожидавший. — Рыбки хочешь, Леонид?
   — Рыбки! Рыбки! — зло передразнил лейтенант. — Не рыбки, а под рыбку! Опять поддатый?!
   — Бога побойся! — замахал руками Егорыч. — Я ж на посту.
   — Ничего не видел, не слышал? — строго спросил милиционер.
   — Ничего, — покачал головой сторож.
   — У нас на пульте ваша лампочка мигнула, мигнула и погасла, — пояснил лейтенант.
   — В первый раз, что ли? — отмахнулся Егорыч. — Опять, наверно, от ветра.
   — Нету никакого ветра, — проворчал лейтенант.
   — Тогда просто так, — уверенно заявил сторож. — Ваш Кузяков — халтурщик и портач. А корчит из себя!
   — Все равно, пойдем проверим, — не попросил — приказал милиционер. — По инструкции положено.
 
   …Из скверика, из-под кустов Никольский с Шевелевым с тихим ужасом наблюдали, как в музее поочередно вспыхивал свет в окнах.
   — Прокол, Сергей Васильевич? — произнес Шевелев.
   — Типун тебе на язык, — цыкнул на него Никольский.
   Особнячок светился, как при купце Кукушкине.
   — Но тихо. Тихо, Сергей Васильевич, — с надеждой констатировал Шевелев.
   … — Все посмотрели, все окна проверили. Пошли что ли, Леонид? — бодро предложил Егорыч. Очень хотелось ему назад, в сторожку, к рыбке.
   — А сортир? — вспомнил лейтенант Леонид.
   Зажгли свет. Сортир был как сортир: четыре кабины, желоб для сбора и стока мочи. Лейтенант прошел к окну, проверил задвижки, подергал форточку.
   — Вроде все в порядке, — он расстегнул ширинку и повернулся к желобу. Сторож за компанию пристроился рядом. Журчали. — А всю сигнализацию в музее надо менять, Егорыч, к чертовой бабушке.
   — Не систему надо менять, а Кузякова. К чертовой бабушке, — возразил сторож. Лейтенант отвечать не стал. Иссякли. — Пошли, Леонид?
   …Окна гасли одно за другим.
   — Шевелев, у тебя, случаем, нашатырного спирта нету? — радостно спросил Никольский.
   — Считаете, пронесло? — спросил тот.
   …В уборной, еле освещенной неярким светом из окна, стояла гробовая тишина. Наконец ее прострочил пулеметный стук мотоциклетного мотора.
   — Миш, ты со страху не обделался? — раздался глухой — из-за двери второй кабинки — голос Андрея.
   — Я же на толчке сижу, так что не страшно, — ответил из четвертой кабинки Лепилов.
   — В самый последний момент и окно успели закрыть, и лестницу убрать. Мы молодцы, Миша! — констатировал Андрей.
   — А если бы лейтенант с…ть захотел? — Лепилов уже стоял у окна. — Подбирай штаны и за работу. На этот раз у тебя ничего не пискнет?
   — Да иди ты! — Андрей три раза суеверно сплюнул через левое плечо.
   …Сторож перевернул на сковороде куски судака, включил газ и позвал:
   — Петя, выходи. Опасность воздушного нападения миновала, отбой.
   С двумя стаканами и бутылкой в руках, морщась от яркого света, вышел из кладовки Вешняков.
   — Я думал, у тебя спокойно выпить можно… Что там?
   — Да ничего. Опять ни с того ни с сего сигнализация сработала. Давай разливай, — предложил Егорыч.
   — Всю охоту отбили, паразиты, — посетовал Вешняков. — Ну, посошок, и я в гостиницу. Хоть пару часиков прихвачу перед утренней зорькой.
 
   …За поворотом, метрах в трехстах от последних домов города, притулившись на обочине, стояли старый «жигуленок» и «Ока». Полуприсев на радиатор «жигуленка», Никольский и Шевелев томились в ожидании коллег.
   Не по дороге пришли Лепилов и Андрей — вынырнули из придорожного перелеска.
   — С уловом! — весело объявил Лепилов. В этих местах все становились рыбаками.
   — Спасибо, Миша, спасибо, Андрюша. — Никольский лихорадочно потрепал левой рукой Лепилова, правой — Андрея по затылкам, проследил, как Миша ставил на заднее сиденье «жигуленка» рюкзак, и спросил: — Что там произошло?
   — И представить такое невозможно! — бешено затараторил Андрей. — Я ж самого высокого профессионала прочитаю и просчитаю. А тут баран, хорошо бы просто баран, а то безрукий. Все на соплях, все без изоляции, соединения накрест. Как они еще не сгорели — удивляюсь. Я и не понял поначалу, отчего звякнуло!
   — Успокойся Андрей. Сработали классно, — похвалил парней Никольский.
   — Чего это у вас там было? — спросил возникший из того же перелеска Вешняков.
   — Учебная тревога, — ответил Лепилов.
   — Ну, тогда ладно, — успокоился Вешняков и добавил: — А я под легкой балдой.
   — В машине отоспишься, — решил Никольский. — Лепилов, Андрей — в Москву, а мы с Вешняковым в гостиницу, в Торжок. Миша, сдашь Котову из рук в руки. Он в отделении всю ночь. Потом все трое могут отдыхать.
   — Я вернусь, — твердо сказал Лепилов.
   — И я, — присоединился к нему Шевелев. — Я за дорогу высплюсь.
   — Да черт с вами, езжайте, приезжайте! — разозлился Никольский и тут же спохватился: — Но туда как можно осторожнее, Миша. Чтобы при аварии хоть один живой остался.
   «Жигуленок» взревел форсированным мотором и умчался в столицу. А «Ока» спокойно покатила в Торжок.
 
   «Мерседес-600» быстро считал километры Ленинградского шоссе. Юрисконсульт Алексей Тарасов, сидя за рулем, сосредоточенно следил за дорогой, а американский миллионер Грегори Сильверстайн, закрыв глаза и откинувшись на подголовник, благоговейно слушал, как заливались соловьями Фредди Меркьюри с Монсеррат Кабалье. Занудливый и слащавый дуэт, слава Богу, замолк на самой высокой ноте.