---------------------------------------------------------------
© Copyright Alexander Khurgin
Home page: http://www.khurgin.liter.net
Email: khu@liter.net
Издание библиотека ВЛД-пресс, Днепропетровск, 1997г.
---------------------------------------------------------------
Рассказы
Человек по имени Петрищев
Окна на юг
Ни с того ни с сего
Повести
Страна Австралия
Остеохондроз
Было уже довольно поздно, когда человек по имении Петрищев понял, что
ему необходимо восстановить утерянную связь с миром. Правда, как это
сделать, он не понял. Потому что связь была утеряна не только с внешним
миром, но и с внутренним. В общем, расстройство в себе и вовне человек по
имени Петрищев ощущал всеми без исключения фибрами своей усталой и, может
быть, даже больной души. То есть говорить о себе, что у него больная душа, а
сам он, значит, душевнобольной, Петрищев, конечно, не стал бы. Да и кто о
себе станет такое говорить без особой какой-либо надобности или цели? Но
душа у него побаливала давно и ощутимо. Это он чувствовал, так как трудно не
чувствовать боль. И вот он понял, что нужно делать. Наверное, темнота,
надвинувшейся на город ночи способствовала тому, что понимание пришло к
Петрищеву. А может быть, дело не в темноте, а в тишине. Тишина на многих
людей действует завораживающе. А на Петрищева она действовала не просто
завораживающе, но завораживающе в отрицательном смысле слова. И это
объясняется легко. А именно тем, что тишины в жизни Петрищева было больше,
чем требуется нормально живущему человеку для восстановления душевных и
физических сил, растраченных при свете дня, а также для раздумий,
сосредоточения и погружения в себя. А тишина в сочетании с темнотой на
протяжении длительного времени и вовсе имела на психику Петрищева пагубное
влияние. Вызывалось это влияние тем, что не с кем было ему - Петрищеву - по
вечерам поговорить при свете ламп с откровением, а с кошкой говорить было
можно, но недолго, потому что она слушать слушала внимательно и терпеливо, а
отвечать не отвечала и уходила, если слушать ей надоедало, без зазрения
совести по-английски. Да и свет ей был ни к чему. Она и в темноте прекрасно
все видела. Ходила же кошка Петрищева на мягких лапах совершенно бесшумно и
звука ее шагов не смог бы расслышать даже человек с абсолютным музыкальным
слухом скрипача.
Короче говоря, темноты и тишины в жизни человека по имени Петрищев
накопилось в избытке, и он перестал слышать то, что происходило вокруг него
в мире, и в конце концов связь мира с Петрищевым прервалась. Это что
касается мира внешнего. По поводу же внутреннего мира у Петрищева возникали
различные мнения и сомнения. В том смысле, что это же был его собственный
мир - не зря он назывался внутренним. А связь, значит, с ним каким-то
загадочным образом все-таки разорвалась и нарушилась. И этот разрыв с
нарушением оказались болезненными. Даже более болезненными, чем можно было
ожидать. Хотя вообще никто никогда не ожидает разрыва с самим собой. А если
он - разрыв - происходит, люди всегда удивляются, волнуются и ведут себя,
как говорится, неадекватно.
Хотя Петрищева как раз тут, в данном именно случае, можно считать
исключением из правила. Если, конечно, такое правило существует в природе.
Он-то вел себя адекватно обстоятельствам. А с другой стороны, как еще он
должен был себя вести, когда опротивел ему и внешний мир, и внутренний. До
последней степени опротивел - не как-нибудь иначе. Но то, что без связей с
окружающей средой - каковая и является внешним миром, существовать
невозможно - это Петрищев не то чтобы осознанно понимал, а чувствовал
органами чувств. И то, что связи эти необходимо восстанавливать - тоже он
чувствовал. На собственной, так сказать, шкуре. И он думал, что мне бы
наладить утраченный контакт с внешним миром и со средой своего обитания, а
уж со своими внутренними делами я как-нибудь разберусь впоследствии, лежа на
досуге.
И начал Петрищев с того, что взял себя в руки и, когда наступил вечер,
включил свет в комнате, чего не делал очень давно. Глаза восприняли это
включение плохо - наверное, с непривычки. Петрищеву, видно, нужно было не
сразу взять и включить свет на всю катушку. Нужно было, скорее всего, для
начала шторы плотные коричневого цвета раздвинуть. Тогда отдаленный свет,
который есть по ту сторону окон, войдя в квартиру, дал бы глазам Петрищева
обвыкнуться сначала с тусклым и размытым электрическим освещением невысокой
интенсивности, а после уже можно было и к лампочке в сорок или шестьдесят
ватт начать привыкать. К слову надо сказать, что кошке свет лампочки тоже не
понравился. Она сощурилась и сидела так, сжав свои большие желтые глаза до
узких, еле заметных щелок. А потом она и вовсе их закрыла. И решила - чем
сидеть на ярком свету, так лучше уж спать в свое удовольствие.
А человек по имени Петрищев сказал себе - ничего, лучше сразу хвост
рубить, чем постепенно. В переносном, конечно, смысле. Он хотел еще и
телевизор включить - чтоб уж одновременно и к звуку привыкнуть, одним, так
сказать, махом. Но не отважился. И свет - то раздражал так, что хотелось
куда-нибудь спрятаться, в какой-нибудь темный угол - и хорошо, что в комнате
у Петрищева было всего-навсего четыре угла и все светлые, а не темные. То же
и в кухне. А в коридоре вообще углов никаких не было - одни двери. В общем,
все шло так, как и хотелось Петрищеву подсознательно. И он стал развивать
свои действия - чтобы использовать, значит, свет лампы максимально. А
именно: Петрищев сел за стол, положил перед собой лист бумаги в линейку и
задумался. Он задумался над тем, что написать в своем письме к бабушке.
Потому что письмо к бабушке для начала восстановления связей с миром
казалось ему неплохим вариантом. И он написал: "Здравствуй бабушка!". И еще
написал: "Я живу хорошо". После чего, конечно, снова задумался, так как что
писать дальше, он не имел никакого понятия. И представления тоже никакого не
имел. Петрищев, он вообще писем никогда не писал в своей жизни. Некому ему
было писать письма. Тем более, существует же зачем-то телефон. Хотя телефона
у Петрищева дома не было. Поэтому он и сел писать бабушке письмо. И написал
две вышеупомянутые фразы. А потом, в результате задумчивости, и третью фразу
написал. "А ты как живешь?" - написал Петрищев. И дальше письмо у него пошло
легко, и рука уже не останавливалась, а все писала буквы, составляя из них
разные слова, а из слов - предложения. Но Писал Петрищев не очень долго.
Поскольку взгляд его задержался на словах "генерал Грачев". И пришлось ему
перечитывать, что он тут написал и разбираться, какое отношение к его
бабушке имеет этот одиозный, можно сказать, военачальник, который к тому же
давно находится в отставке и в смещенном с высокого поста положении.
И конечно, никакого прямого или косвенного отношения ни к бабушке, ни к
самому Петрищеву Грачев не имел. Просто он всплыл в памяти, избрав для этого
не самый лучший момент, чего Петрищев сразу не заметил и продолжал писать
письмо. Но ничего не бывает в жизни без хоть какой-нибудь пользы. И то, что
генерал Грачев проник незамеченным в мысли Петрищева и смог попасть таким
образом на бумагу, тоже оказалось не лишенным смысла и основания. Потому
что, прервав написание письма, Петрищев вдруг вспомнил, что бабушка его
давным-давно умерла и похоронена на старом еврейском кладбище, хотя к евреям
при жизни отношения не имела. Но тогда, когда бабушка умерла, на
православном кладбище хороших мест не нашлось, там нашлись только плохие
места - на отдаленных заболоченных участках, и бабушке ее дети достали по
знакомству место на еврейском кладбище, где мест хватало каких душе угодно,
и там похоронили ее по христианскому обряду с оркестром.
И обо всем этом вспомнил Петрищев в один миг и, конечно, сообразил, что
письмом к умершей бабушке, никаких связей ни с кем и ни с чем ему
восстановить, скорее всего, не удастся. И тут он окончательно расстроился.
Расстроился по-настоящему и бесповоротно. Так, казалось бы, все хорошо
пошло, и с бабушкой он неплохо придумал. Написал бы ей письмо, она бы
ответила, завязалась бы переписка, став своеобразным мостом, соединяющим
Петрищева с миром (в лице бабушки), а там, глядишь, и цель стала
реальностью. Но, видно, не судьба. В сущности, смерть бабушки - пустяк, ведь
сколько их умерло за время существования человечества - простых безымянных,
можно сказать, бабушек, никак на жизни Петрищева не отразившись! А тут вот -
пожалуйста. И главное, другого пути воссоединения с окружающим миром
Петрищев не видел. И не мог придумать ничего стоящего. Закоротило его, как
говорят электромонтеры, на бабушку. А короткое замыкание - такая штука.
Против короткого замыкания не попрешь. Петрищев хотел было поделиться своим
несчастьем с кошкой, но кошка сказала "отстань" и отвернулась. Поэтому
единственное, что осталось человеку по имени Петрищев, это выйти из квартиры
с ярко горящей под потолком лампочкой и прогуляться. Невзирая на поздний
вечер, граничащий, можно сказать, с ранней ночью. И он оделся и вышел, и
кошка посмотрела на него с недоумением, поскольку надеялась в самом скором
времени поужинать перед сном.
А на улице, довольно темной и довольно тихой, Петрищеву стало лучше,
чем было в квартире, хотя ничего у него и не изменилось. И он походил по
этой темной и тихой улице туда и сюда, и опять в обратную сторону, подышал
ее свежим воздухом и вошел в темный трамвай, подошедший к остановке именно в
тот момент, когда к ней подошел Петрищев. На трамвае не было никаких
опознавательных знаков, если не считать шашечек, говорящих о том, что этот
трамвай не трамвай, а такси, и надписи под шашечками: "Без льгот". И
Петрищев, который никуда не собирался, да и не хотел ехать, вошел в этот
неопознанный и неосвещенный трамвай, вошел, скорее всего, потому, что у него
не было абсолютно никаких льгот и они - льготы - были ему не нужны. Вот он и
вошел в трамвай. И с ним вошли еще какие-то люди, а другие люди в этом
трамвае уже куда-то и откуда-то ехали. И те, кто вошел - вошедшие то есть,
стали спрашивать у кондуктора: "По какому маршруту едет трамвай?", а
кондуктор им всем по очереди терпеливо отвечал: "По семнадцатому". "По
семнадцатому". "По семнадцатому". Наконец, кто-то у передней двери
кондуктору возразил: "А водитель сказал - по двадцатому". На что кондуктор
ответил: "Не знаю, по какому едет водитель, а я еду по семнадцатому". И тут
Петрищев понял и ощутил, что зря вышел из своей квартиры, оставив в ней в
одиночестве свою любимую кошку. Потому что после ответа кондуктора
пассажиру, стоявшему у передней двери, прерванная связь Петрищева с внешним
миром была не только утрачена им окончательно, но и сдвинута куда-то в
сторону.
О связи с миром внутренним (также утраченной и сдвинутой) Петрищев даже
не вспомнил.
Свет погас ночью. Или скорее ближе к утру. Часа, наверно, в четыре. В
три пятнадцать Кульков вставал, разбуженный громом и молнией внезапной
угрозы, и тряпку клал под наружную боковую стену, чтоб она воду в себя
впитывала и собирала. Потому что сквозь шов этой стены дождевая вода
проникала и лилась прямо поверх обоев за плинтус. И свет тогда, в три
пятнадцать, был. Это сто процентов. А в семь проснулся Кульков - уже
окончательно - нет света и холодильник успел подтаять и потечь. Кульков
вышел в коридор, в коридоре освещение мерцает и лифт гудит, поднимая жильцов
и опуская. И Кульков спросил у безногой старушки, которая продвигалась по
направлению от своей квартиры к лифту, есть ли у нее свет, и она сказала: не
знаю я, у меня лампочки все перегорели давно - до единой. Тогда Кульков
открыл распределительный электрощит, понажимал наобум кнопки и пробки
автоматические попробовал включить все по очереди - свет не зажегся.
- А как в ЖЭК пройти? - спросил он у той же самой старушки,
продолжавшей поступательное свое движение к лифту. А она сказала:
- Не знаю я, - и: - у меня, - сказала, - ног нету, чтоб туда ходить.
Но ЖЭК Кульков нашел. Самостоятельно и проще простого. Он рядом
располагался, в следующем доме напротив. И там, в диспетчерском пункте,
сказали ему:
- Вызов принят, электрик будет в порядке очередности заказов.
- Когда? - спросил Кульков. - Примерно.
А они сказали:
- Когда будет, тогда будет.
И Кульков вернулся из ЖЭКа и на клочке белой писчей бумаги написал
разборчиво: "Звонок не работает". И привесил этот клочок на дверь, с
наружной ее стороны. Хотя прийти к нему никто вроде бы не мог, а электрик и
сам обязан был догадаться, своим умом, что звонок не работает. Раз света нет
и его вызвали. Но мог он и не догадаться, а доложить в диспетчерскую, что
приходил по вызову, а дома никого не оказалось. Потому Кульков и повесил эту
бумажку. Чтоб исключить подобные недоразумения наверняка.
И, конечно, теперь он то только и делал, что нетерпеливо смотрел на
часы и ждал вызванного электрика. А вместо него пришел нежданный сосед,
старый и запущенный, и принес с собой запах отжившего больного тела. Он
сказал:
- Мне нитку вдеть. А то я ее не вижу.
- Давайте, - сказал Кульков и вдел нитку в ржавую тупую иглу.
- Ну я пойду шить, - сказал сосед, - дай тебе Бог здоровья. - И он
ушел, а запах после себя оставил и этот запах смешался с духотой квартиры и
растворился в ней без остатка.
И Кульков машинально ткнул в кнопку вентилятора пальцем и сразу
вспомнил про свет и про то, что не может быть никакого вентилятора без света
и вообще ничего быть без света не может, так как электричество прочно вошло
в нашу жизнь. И поэтому Кульков лег в комнате, взяв в руки валявшийся здесь
старый журнал. "История государства Российского", - прочел он где-то в его
середине и стал читать дальше. Но читалось ему плохо. Он улавливал только,
что князья все время дерутся не переставая, а кто с кем и кто чей сын или
брат, и где кто княжит, и за что они убивают друг друга в сражениях -
уяснить и усвоить не мог. Все они и все их исторические деяния путались в
голове у Кулькова, образуя в ней невнятную серую муть. И Кульков бросил
журнал на пол, и журнал стал домиком и, постояв, разъехался своими
половинками в шпагат.
А электрик не шел, и Кульков ждал его то сидя, то в лежачем положении,
думая, что хоть бы до вечера он прийти соизволил - чтоб не сидеть здесь без
света во тьме. И он выходил за дверь и проверял - не снял ли кто его записку
насчет неработающего звонка, и когда он открыл дверь в третий, наверно, раз,
то обнаружил за нею плотного компактного человека с портфелем типа
"дипломат". Человек читал его записку.
- Вы электрик? - спросил у него Кульков.
- Я Седых, - ответил человек и, вынув из "дипломата" визитку, протянул
ее Кулькову.
- Какой Седых? - спросил Кульков, не читая визитки и на нее не глядя.
- Светланин, конечно, - сказал Седых, - другими словами, муж.
- Какой еще муж? - не понял Кульков, потому что о муже Светлана ему
ничего не говорила и инструкций на случай его появления не давала.
- Бывший муж, - сказал муж, - там, в визитке, все написано. - И он, в
свою очередь, спросил у Кулькова: - А вы, значит, - спросил, - муж
настоящий?
- Нет, сказал Кульков.
- Будущий? - сказал муж.
- Нет, - сказал Кульков.
- Ну, нет, так и суда нет, - сказал бывший муж и: - Могу я, - сказал,
видеть Светлану? По неотложному и важному поводу?
- А она уехала, - сказал Кульков. - В ЮАР.
- Значит, в ЮАР, - сказал бывший муж и сказал: - А дышится вам здесь
как, не тяжело?
- Тяжело, - сказал Кульков. - Окна же все на юг.
И муж сказал:
-Вот-вот. И я об этом самом.
А Кульков ему сказал, чтобы на предмет ЮАР он широко не
распространялся, потому что Светлана не склонна была свой продолжительный
отъезд афишировать.
И муж сказал:
- Ладно, не буду распространяться, тем более что ЮАР, АРЕ, СэШэА -
какое это имеет значение? - И, отступив, он скрылся за дверями лифта, был и
не стало.
А Кульков, убедившись еще один лишний раз в целости и сохранности своей
бумажки, поставил на газ чайник, чтобы вскипятить его. Кульков сырую,
некипяченую воду здесь не пил, ввиду того, что она была недостаточно
питьевая как на цвет, так и на вкус. И он кипятил чайник и после того, как
вода остывала, наливал ее в глиняный кувшин и ставил кувшин в холодильник. И
потом, значит, пил воду в охлажденном после кипячения виде с удовольствием.
Ну и поставил Кульков чайник на огонь газа, а сам лег и попробовал
читать в том же журнале литературное произведение искусства, озаглавленное
"Мост над потоком" и, конечно, уснул, как убитый наповал воин. А чайник на
газу остался бесконтрольный и выкипел весь до самой последней капли, и начал
стрелять внутренней раскалившейся накипью. Кульков вскочил в горячей
испарине, одуревший от дневного сна и от жары - чайник стреляет, электрика
нет и близко. И он бросился в кухонный туман, выключил газ и дал пустому
чайнику остыть естественным путем до температуры кухни, после чего вытряхнул
отскочившие куски накипи в унитаз, прополоскал чайник и снова залил его
доверху зеленоватой водой. И тут увидел Кульков, что обои в том месте, куда
бил пар из носика, промокли насквозь и вздулись волдырем, отклеившись.
- Ну вот, - сказал Кульков, - испортил чужую кухню.
И он поставил чайник на плитку, отвернув носик от стены, а сам решил,
пока вода будет нагреваться и закипать, смыть с себя клейкий пот,
выступивший из его тела во время сна. Потому что и без того было всегда
душно в квартире, вследствие окон, выходящих на юг, а из-за того, что чайник
выкипел, просто-таки невыносимо стало и невозможно дышать. Но он разделся -
в смысле снял в ванной трусы - и снова их надел на место, так как вода из
горячего крана не шла, а из холодного шла еле-еле душа в теле, без
требуемого минимального напора. И это несмотря на то, что буквально две
минуты назад набирал Кульков чайник , и вода била вполне, можно сказать,
сносной струей.
И исчезновение воды вдобавок к свету, исчезнувшему ранее, огорчило
Кулькова до крайнего предела и вышибло его из своей тарелки и колеи. Правда,
в дверь постучали настойчиво и это уже должен был быть электрик и никто
другой, потому что по теории вероятностей некому было быть и стучать в его
дверь.
И открыв дверь с последней надеждой, Кульков даже не спросил, а сказал
утверждающе:
- Вы - электрик.
- По образованию и в недавнем прошлом - да, - сказал мужчина с сапогом
в руках и с непомерным кривоватым носом на лице. - А сейчас, - сказал, - в
данный текущий момент, я сапожник. Сапог вот принес Светлане из ремонта.
Левый.
- А Светлана уехала, - сказал Кульков сапожнику.
- Как это уехала? - сказал сапожник не веря.
- Мне нитку вдеть, - сказал из-за спины сапожника знакомый уже Кулькову
старик.
- В ЮАР, - сказал Кульков, вдевая нитку . - Только не надо об этом
говорить всем подряд. Светлана просила.
- А как же сапог? - спросил сапожник.
- Дай тебе Бог здоровья, - сказал старик и ушел, и оставил свой едкий
запах.
- Там ей сапог ни к чему, - сказал Кульков, - там тепло. А уплатить я
вам могу.
- Да мне не деньги нужны, - сказал сапожник, - денег у меня у самого
много. А мне нужна Светлана. Понимаете?
- Ну подождите, - сказал Кульков, - она, может, года через два
вернется.
А сапожник сказал:
- Нет, я, пожалуй что, пойду, а то у меня время - деньги, причем
большие. - И еще он задал Кулькову один вопрос: - А вы, - говорит, - кто
будете Светлане? Родственник?
И Кульков поискал нужное и подходящее более-менее слово и нашел его,
сказав:
- Я буду Светлане квартиросъемщик.
- Это хорошо, - повеселел сапожник и пошел , повеселевший, к лифту,
размахивая сапогом.
"Интересно, - подумал Кульков, - почему они не звонят перед приходом?
Ведь есть же телефон."
И, конечно, телефон стал звонить , как будто бы идя навстречу
пожеланиям Кулькова. И стали по нему на разные голоса и лады спрашивать
Светлану и Светлану Семеновну, и госпожу Седых - это, если попадали туда,
потому что не туда тоже попадали то и дело. И еще звонили из уличного
автомата какие-то дети-подростки и говорили ломкими недоразвитыми голосами:
- А ваша жена, - говорили они, - шлюха, - и хихикали, возбуждаясь от
самого произнесения этого слова "шлюха".
А Кульков им отвечал:
- Спасибо за информацию, но у меня нет жены, - и он клал трубку на
рычаги, радуясь, что не нажил и не имеет своих собственных детей, а то,
думал, занимались бы они тем же самым или еще чем похуже и пострашнее.
И вымотав себе последние нервы ответами на этот град телефонных звонков
, Кульков пришел к выводу, что надо идти в ЖЭК повторно, так как время
неодолимо двигалось вперед, приближая темную часть суток, когда без света
совсем здесь будет не жизнь, а издевка. А для электрика, если он вдруг
придет в его отсутствие, Кульков дописал на бумажке такую фразу: "Буду, -
дописал, - через 15 минут максимум". И пошел в ЖЭК. И там сказал, что
электрика, между прочим, до сих пор нет и не пахнет и что холодильник у него
полностью расквасился, и что это безобразие чистейшей пробы и недопустимая
халатность в работе и в отношении к людям.
А его там, в ЖЭКе, выслушали и ответили:
- А кто вы, собственно, такой? - И: - У нас, - ответили, - по этому
адресу проживает Седых Светлана Семеновна единолично.
- А я, - сказал им на это Кульков, - муж ее будущий.
На что они со своей стороны сказали, что как станете настоящим мужем,
согласно закону о семье и браке и пропишитесь на нашей территории, так и
сможете заявлять свои права. И если, сказали, гражданку Седых не устраивает,
что электрика нет, пускай она сама и является в ЖЭК, а не посылает вместо
себя незнамо и черт знает кого.
- А если Седых нет? - сказал Кульков.
- А где она? - спросили в ЖЭКе.
А Кульков хотел сказать им, что уехала она в ЮАР, но вовремя
спохватился и сказал:
- На работу ушла.
- А вы, значит, - спросили они, - на работу не ходите? - И Кульков
ушел, ничего от ЖЭКа не добившись и не получив никакого удовлетворения своих
требований.
И электрик, пока ходил он в ЖЭК и из ЖЭКа, тоже, разумеется, не
появлялся. Зато появились откуда-то семь человек среднего приблизительно
возраста - четыре мужчины и три женщины. И они стояли нарядные, покинув
лифт, и вдевали соседскому старику нитку в иголку, а у одного из них, у
непарного мужчины, в кулаке были зажаты цветы розы.
И, увидев, что Кульков отпирает нужную им квартиру, они подошли к нему
окружив и спросили:
- А где, - спросили, - хозяйка? Светлана Семеновна Седых. Она нам
записку на двери оставила.
- Это не вам записка, - сказал Кульков, - а электрику. А Светлана, -
сказал, - уехала в ЮАР. Только об этом - никому ни слова.
- А вы кто такой есть? - спросил у Кулькова непарный мужчина с цветами
в кулаке.
- Да как вам сказать... - сказал Кульков.
- Все понятно, - сказали гости и сказали: - Так мы войдем. Светлана
Семеновна нас приглашала на шестнадцать часов, а сейчас шестнадцать ноль
две.
- Но ее же нет, - сказал Кульков. - И света нет тоже.
А они сказали, что приглашены месяц назад и прошли в дверь, отстранив и
прижав Кулькова спиной к стене и вручив ему к тому же цветы.
А войдя, они разместились в большой комнате квартиры и стали вежливо
разговаривать и беседовать, и проводить время, нужное женщинам для
приготовления на кухне еды и закуски. Потом непарный мужчина позвонил
куда-то по телефону, и пришла еще одна полноватой комплекции женщина.
Кульков так понял, что непарный мужчина ее себе для пары пригласил, потому
как подходила она ему и по возрасту, и по росту, и по всему. Но этот
мужчина, являвшийся непарным, попрощался со всеми и с каждым, говоря пора,
пора, извините, и ушел. А вновь пришедшая по его звонку женщина сказала
Кулькову:
- Талия.
- Что талия? - сказал Кульков.
- Меня так зовут, Талия, - сказала женщина, - в честь одной из девяти
муз.
- А я Кульков, - сказал Кульков и представился.
- И что вы здесь делаете? - спросила женщина Талия.
А Кульков ей сказал:
- Живу. И еще, - сказал, - жду электрика. Я его вызвал.
- А хотите со мной ждать электрика? - спросила Талия. - В моем
обществе.
- Пожалуйста, - сказал Кульков. - Можно и в вашем.
И тут с кухни торжественно возвратились женщины с закусками и с посудой
и они сказали, что холодильник оттаял и протек на пол и его пришлось
вытереть, и садитесь, сказали, за стол, будем начинать.
И они быстро накрыли и сервировали стол, поставив один лишний прибор
для отсутствующей здесь Светланы. И все дружно, в общем порыве, сели за
накрытый и сервированный стол, и Кульков тоже сел со всеми, и гости
приступили к еде и к питью, и к говорению тостов за здоровье Светланы
Семеновны Седых и за успех ее большого и нужного дела, и за долгие годы ее
жизни. А женщина Талия, она не только пила и ела, но еще и гладила Кулькова
под покровом стола, проникая ладонью в самые сокровенные места его мужского
организма. И Кулькову это приходилось по душе и нравилось (хоть сама эта
Талия и не очень нравилась как женщина), поскольку он забыл уже, что это
бывает и как бывает - тоже забыл. А в общем застолье он активной роли не
играл, будучи чужим ему, этому неожиданному застолью, и инородным и еще
потому не играл Кульков в нем никакой заметной роли, что ждал и не мог
дождаться электрика, вызванного им в полвосьмого утра.
И когда трапеза подошла к своему логическому окончанию и, как
говорится, к развязке, в дверь кто-то постучался.
- Это электрик, - сказал Кульков и, сбросив руку Талии со своей ноги,
© Copyright Alexander Khurgin
Home page: http://www.khurgin.liter.net
Email: khu@liter.net
Издание библиотека ВЛД-пресс, Днепропетровск, 1997г.
---------------------------------------------------------------
Рассказы
Человек по имени Петрищев
Окна на юг
Ни с того ни с сего
Повести
Страна Австралия
Остеохондроз
Было уже довольно поздно, когда человек по имении Петрищев понял, что
ему необходимо восстановить утерянную связь с миром. Правда, как это
сделать, он не понял. Потому что связь была утеряна не только с внешним
миром, но и с внутренним. В общем, расстройство в себе и вовне человек по
имени Петрищев ощущал всеми без исключения фибрами своей усталой и, может
быть, даже больной души. То есть говорить о себе, что у него больная душа, а
сам он, значит, душевнобольной, Петрищев, конечно, не стал бы. Да и кто о
себе станет такое говорить без особой какой-либо надобности или цели? Но
душа у него побаливала давно и ощутимо. Это он чувствовал, так как трудно не
чувствовать боль. И вот он понял, что нужно делать. Наверное, темнота,
надвинувшейся на город ночи способствовала тому, что понимание пришло к
Петрищеву. А может быть, дело не в темноте, а в тишине. Тишина на многих
людей действует завораживающе. А на Петрищева она действовала не просто
завораживающе, но завораживающе в отрицательном смысле слова. И это
объясняется легко. А именно тем, что тишины в жизни Петрищева было больше,
чем требуется нормально живущему человеку для восстановления душевных и
физических сил, растраченных при свете дня, а также для раздумий,
сосредоточения и погружения в себя. А тишина в сочетании с темнотой на
протяжении длительного времени и вовсе имела на психику Петрищева пагубное
влияние. Вызывалось это влияние тем, что не с кем было ему - Петрищеву - по
вечерам поговорить при свете ламп с откровением, а с кошкой говорить было
можно, но недолго, потому что она слушать слушала внимательно и терпеливо, а
отвечать не отвечала и уходила, если слушать ей надоедало, без зазрения
совести по-английски. Да и свет ей был ни к чему. Она и в темноте прекрасно
все видела. Ходила же кошка Петрищева на мягких лапах совершенно бесшумно и
звука ее шагов не смог бы расслышать даже человек с абсолютным музыкальным
слухом скрипача.
Короче говоря, темноты и тишины в жизни человека по имени Петрищев
накопилось в избытке, и он перестал слышать то, что происходило вокруг него
в мире, и в конце концов связь мира с Петрищевым прервалась. Это что
касается мира внешнего. По поводу же внутреннего мира у Петрищева возникали
различные мнения и сомнения. В том смысле, что это же был его собственный
мир - не зря он назывался внутренним. А связь, значит, с ним каким-то
загадочным образом все-таки разорвалась и нарушилась. И этот разрыв с
нарушением оказались болезненными. Даже более болезненными, чем можно было
ожидать. Хотя вообще никто никогда не ожидает разрыва с самим собой. А если
он - разрыв - происходит, люди всегда удивляются, волнуются и ведут себя,
как говорится, неадекватно.
Хотя Петрищева как раз тут, в данном именно случае, можно считать
исключением из правила. Если, конечно, такое правило существует в природе.
Он-то вел себя адекватно обстоятельствам. А с другой стороны, как еще он
должен был себя вести, когда опротивел ему и внешний мир, и внутренний. До
последней степени опротивел - не как-нибудь иначе. Но то, что без связей с
окружающей средой - каковая и является внешним миром, существовать
невозможно - это Петрищев не то чтобы осознанно понимал, а чувствовал
органами чувств. И то, что связи эти необходимо восстанавливать - тоже он
чувствовал. На собственной, так сказать, шкуре. И он думал, что мне бы
наладить утраченный контакт с внешним миром и со средой своего обитания, а
уж со своими внутренними делами я как-нибудь разберусь впоследствии, лежа на
досуге.
И начал Петрищев с того, что взял себя в руки и, когда наступил вечер,
включил свет в комнате, чего не делал очень давно. Глаза восприняли это
включение плохо - наверное, с непривычки. Петрищеву, видно, нужно было не
сразу взять и включить свет на всю катушку. Нужно было, скорее всего, для
начала шторы плотные коричневого цвета раздвинуть. Тогда отдаленный свет,
который есть по ту сторону окон, войдя в квартиру, дал бы глазам Петрищева
обвыкнуться сначала с тусклым и размытым электрическим освещением невысокой
интенсивности, а после уже можно было и к лампочке в сорок или шестьдесят
ватт начать привыкать. К слову надо сказать, что кошке свет лампочки тоже не
понравился. Она сощурилась и сидела так, сжав свои большие желтые глаза до
узких, еле заметных щелок. А потом она и вовсе их закрыла. И решила - чем
сидеть на ярком свету, так лучше уж спать в свое удовольствие.
А человек по имени Петрищев сказал себе - ничего, лучше сразу хвост
рубить, чем постепенно. В переносном, конечно, смысле. Он хотел еще и
телевизор включить - чтоб уж одновременно и к звуку привыкнуть, одним, так
сказать, махом. Но не отважился. И свет - то раздражал так, что хотелось
куда-нибудь спрятаться, в какой-нибудь темный угол - и хорошо, что в комнате
у Петрищева было всего-навсего четыре угла и все светлые, а не темные. То же
и в кухне. А в коридоре вообще углов никаких не было - одни двери. В общем,
все шло так, как и хотелось Петрищеву подсознательно. И он стал развивать
свои действия - чтобы использовать, значит, свет лампы максимально. А
именно: Петрищев сел за стол, положил перед собой лист бумаги в линейку и
задумался. Он задумался над тем, что написать в своем письме к бабушке.
Потому что письмо к бабушке для начала восстановления связей с миром
казалось ему неплохим вариантом. И он написал: "Здравствуй бабушка!". И еще
написал: "Я живу хорошо". После чего, конечно, снова задумался, так как что
писать дальше, он не имел никакого понятия. И представления тоже никакого не
имел. Петрищев, он вообще писем никогда не писал в своей жизни. Некому ему
было писать письма. Тем более, существует же зачем-то телефон. Хотя телефона
у Петрищева дома не было. Поэтому он и сел писать бабушке письмо. И написал
две вышеупомянутые фразы. А потом, в результате задумчивости, и третью фразу
написал. "А ты как живешь?" - написал Петрищев. И дальше письмо у него пошло
легко, и рука уже не останавливалась, а все писала буквы, составляя из них
разные слова, а из слов - предложения. Но Писал Петрищев не очень долго.
Поскольку взгляд его задержался на словах "генерал Грачев". И пришлось ему
перечитывать, что он тут написал и разбираться, какое отношение к его
бабушке имеет этот одиозный, можно сказать, военачальник, который к тому же
давно находится в отставке и в смещенном с высокого поста положении.
И конечно, никакого прямого или косвенного отношения ни к бабушке, ни к
самому Петрищеву Грачев не имел. Просто он всплыл в памяти, избрав для этого
не самый лучший момент, чего Петрищев сразу не заметил и продолжал писать
письмо. Но ничего не бывает в жизни без хоть какой-нибудь пользы. И то, что
генерал Грачев проник незамеченным в мысли Петрищева и смог попасть таким
образом на бумагу, тоже оказалось не лишенным смысла и основания. Потому
что, прервав написание письма, Петрищев вдруг вспомнил, что бабушка его
давным-давно умерла и похоронена на старом еврейском кладбище, хотя к евреям
при жизни отношения не имела. Но тогда, когда бабушка умерла, на
православном кладбище хороших мест не нашлось, там нашлись только плохие
места - на отдаленных заболоченных участках, и бабушке ее дети достали по
знакомству место на еврейском кладбище, где мест хватало каких душе угодно,
и там похоронили ее по христианскому обряду с оркестром.
И обо всем этом вспомнил Петрищев в один миг и, конечно, сообразил, что
письмом к умершей бабушке, никаких связей ни с кем и ни с чем ему
восстановить, скорее всего, не удастся. И тут он окончательно расстроился.
Расстроился по-настоящему и бесповоротно. Так, казалось бы, все хорошо
пошло, и с бабушкой он неплохо придумал. Написал бы ей письмо, она бы
ответила, завязалась бы переписка, став своеобразным мостом, соединяющим
Петрищева с миром (в лице бабушки), а там, глядишь, и цель стала
реальностью. Но, видно, не судьба. В сущности, смерть бабушки - пустяк, ведь
сколько их умерло за время существования человечества - простых безымянных,
можно сказать, бабушек, никак на жизни Петрищева не отразившись! А тут вот -
пожалуйста. И главное, другого пути воссоединения с окружающим миром
Петрищев не видел. И не мог придумать ничего стоящего. Закоротило его, как
говорят электромонтеры, на бабушку. А короткое замыкание - такая штука.
Против короткого замыкания не попрешь. Петрищев хотел было поделиться своим
несчастьем с кошкой, но кошка сказала "отстань" и отвернулась. Поэтому
единственное, что осталось человеку по имени Петрищев, это выйти из квартиры
с ярко горящей под потолком лампочкой и прогуляться. Невзирая на поздний
вечер, граничащий, можно сказать, с ранней ночью. И он оделся и вышел, и
кошка посмотрела на него с недоумением, поскольку надеялась в самом скором
времени поужинать перед сном.
А на улице, довольно темной и довольно тихой, Петрищеву стало лучше,
чем было в квартире, хотя ничего у него и не изменилось. И он походил по
этой темной и тихой улице туда и сюда, и опять в обратную сторону, подышал
ее свежим воздухом и вошел в темный трамвай, подошедший к остановке именно в
тот момент, когда к ней подошел Петрищев. На трамвае не было никаких
опознавательных знаков, если не считать шашечек, говорящих о том, что этот
трамвай не трамвай, а такси, и надписи под шашечками: "Без льгот". И
Петрищев, который никуда не собирался, да и не хотел ехать, вошел в этот
неопознанный и неосвещенный трамвай, вошел, скорее всего, потому, что у него
не было абсолютно никаких льгот и они - льготы - были ему не нужны. Вот он и
вошел в трамвай. И с ним вошли еще какие-то люди, а другие люди в этом
трамвае уже куда-то и откуда-то ехали. И те, кто вошел - вошедшие то есть,
стали спрашивать у кондуктора: "По какому маршруту едет трамвай?", а
кондуктор им всем по очереди терпеливо отвечал: "По семнадцатому". "По
семнадцатому". "По семнадцатому". Наконец, кто-то у передней двери
кондуктору возразил: "А водитель сказал - по двадцатому". На что кондуктор
ответил: "Не знаю, по какому едет водитель, а я еду по семнадцатому". И тут
Петрищев понял и ощутил, что зря вышел из своей квартиры, оставив в ней в
одиночестве свою любимую кошку. Потому что после ответа кондуктора
пассажиру, стоявшему у передней двери, прерванная связь Петрищева с внешним
миром была не только утрачена им окончательно, но и сдвинута куда-то в
сторону.
О связи с миром внутренним (также утраченной и сдвинутой) Петрищев даже
не вспомнил.
Свет погас ночью. Или скорее ближе к утру. Часа, наверно, в четыре. В
три пятнадцать Кульков вставал, разбуженный громом и молнией внезапной
угрозы, и тряпку клал под наружную боковую стену, чтоб она воду в себя
впитывала и собирала. Потому что сквозь шов этой стены дождевая вода
проникала и лилась прямо поверх обоев за плинтус. И свет тогда, в три
пятнадцать, был. Это сто процентов. А в семь проснулся Кульков - уже
окончательно - нет света и холодильник успел подтаять и потечь. Кульков
вышел в коридор, в коридоре освещение мерцает и лифт гудит, поднимая жильцов
и опуская. И Кульков спросил у безногой старушки, которая продвигалась по
направлению от своей квартиры к лифту, есть ли у нее свет, и она сказала: не
знаю я, у меня лампочки все перегорели давно - до единой. Тогда Кульков
открыл распределительный электрощит, понажимал наобум кнопки и пробки
автоматические попробовал включить все по очереди - свет не зажегся.
- А как в ЖЭК пройти? - спросил он у той же самой старушки,
продолжавшей поступательное свое движение к лифту. А она сказала:
- Не знаю я, - и: - у меня, - сказала, - ног нету, чтоб туда ходить.
Но ЖЭК Кульков нашел. Самостоятельно и проще простого. Он рядом
располагался, в следующем доме напротив. И там, в диспетчерском пункте,
сказали ему:
- Вызов принят, электрик будет в порядке очередности заказов.
- Когда? - спросил Кульков. - Примерно.
А они сказали:
- Когда будет, тогда будет.
И Кульков вернулся из ЖЭКа и на клочке белой писчей бумаги написал
разборчиво: "Звонок не работает". И привесил этот клочок на дверь, с
наружной ее стороны. Хотя прийти к нему никто вроде бы не мог, а электрик и
сам обязан был догадаться, своим умом, что звонок не работает. Раз света нет
и его вызвали. Но мог он и не догадаться, а доложить в диспетчерскую, что
приходил по вызову, а дома никого не оказалось. Потому Кульков и повесил эту
бумажку. Чтоб исключить подобные недоразумения наверняка.
И, конечно, теперь он то только и делал, что нетерпеливо смотрел на
часы и ждал вызванного электрика. А вместо него пришел нежданный сосед,
старый и запущенный, и принес с собой запах отжившего больного тела. Он
сказал:
- Мне нитку вдеть. А то я ее не вижу.
- Давайте, - сказал Кульков и вдел нитку в ржавую тупую иглу.
- Ну я пойду шить, - сказал сосед, - дай тебе Бог здоровья. - И он
ушел, а запах после себя оставил и этот запах смешался с духотой квартиры и
растворился в ней без остатка.
И Кульков машинально ткнул в кнопку вентилятора пальцем и сразу
вспомнил про свет и про то, что не может быть никакого вентилятора без света
и вообще ничего быть без света не может, так как электричество прочно вошло
в нашу жизнь. И поэтому Кульков лег в комнате, взяв в руки валявшийся здесь
старый журнал. "История государства Российского", - прочел он где-то в его
середине и стал читать дальше. Но читалось ему плохо. Он улавливал только,
что князья все время дерутся не переставая, а кто с кем и кто чей сын или
брат, и где кто княжит, и за что они убивают друг друга в сражениях -
уяснить и усвоить не мог. Все они и все их исторические деяния путались в
голове у Кулькова, образуя в ней невнятную серую муть. И Кульков бросил
журнал на пол, и журнал стал домиком и, постояв, разъехался своими
половинками в шпагат.
А электрик не шел, и Кульков ждал его то сидя, то в лежачем положении,
думая, что хоть бы до вечера он прийти соизволил - чтоб не сидеть здесь без
света во тьме. И он выходил за дверь и проверял - не снял ли кто его записку
насчет неработающего звонка, и когда он открыл дверь в третий, наверно, раз,
то обнаружил за нею плотного компактного человека с портфелем типа
"дипломат". Человек читал его записку.
- Вы электрик? - спросил у него Кульков.
- Я Седых, - ответил человек и, вынув из "дипломата" визитку, протянул
ее Кулькову.
- Какой Седых? - спросил Кульков, не читая визитки и на нее не глядя.
- Светланин, конечно, - сказал Седых, - другими словами, муж.
- Какой еще муж? - не понял Кульков, потому что о муже Светлана ему
ничего не говорила и инструкций на случай его появления не давала.
- Бывший муж, - сказал муж, - там, в визитке, все написано. - И он, в
свою очередь, спросил у Кулькова: - А вы, значит, - спросил, - муж
настоящий?
- Нет, сказал Кульков.
- Будущий? - сказал муж.
- Нет, - сказал Кульков.
- Ну, нет, так и суда нет, - сказал бывший муж и: - Могу я, - сказал,
видеть Светлану? По неотложному и важному поводу?
- А она уехала, - сказал Кульков. - В ЮАР.
- Значит, в ЮАР, - сказал бывший муж и сказал: - А дышится вам здесь
как, не тяжело?
- Тяжело, - сказал Кульков. - Окна же все на юг.
И муж сказал:
-Вот-вот. И я об этом самом.
А Кульков ему сказал, чтобы на предмет ЮАР он широко не
распространялся, потому что Светлана не склонна была свой продолжительный
отъезд афишировать.
И муж сказал:
- Ладно, не буду распространяться, тем более что ЮАР, АРЕ, СэШэА -
какое это имеет значение? - И, отступив, он скрылся за дверями лифта, был и
не стало.
А Кульков, убедившись еще один лишний раз в целости и сохранности своей
бумажки, поставил на газ чайник, чтобы вскипятить его. Кульков сырую,
некипяченую воду здесь не пил, ввиду того, что она была недостаточно
питьевая как на цвет, так и на вкус. И он кипятил чайник и после того, как
вода остывала, наливал ее в глиняный кувшин и ставил кувшин в холодильник. И
потом, значит, пил воду в охлажденном после кипячения виде с удовольствием.
Ну и поставил Кульков чайник на огонь газа, а сам лег и попробовал
читать в том же журнале литературное произведение искусства, озаглавленное
"Мост над потоком" и, конечно, уснул, как убитый наповал воин. А чайник на
газу остался бесконтрольный и выкипел весь до самой последней капли, и начал
стрелять внутренней раскалившейся накипью. Кульков вскочил в горячей
испарине, одуревший от дневного сна и от жары - чайник стреляет, электрика
нет и близко. И он бросился в кухонный туман, выключил газ и дал пустому
чайнику остыть естественным путем до температуры кухни, после чего вытряхнул
отскочившие куски накипи в унитаз, прополоскал чайник и снова залил его
доверху зеленоватой водой. И тут увидел Кульков, что обои в том месте, куда
бил пар из носика, промокли насквозь и вздулись волдырем, отклеившись.
- Ну вот, - сказал Кульков, - испортил чужую кухню.
И он поставил чайник на плитку, отвернув носик от стены, а сам решил,
пока вода будет нагреваться и закипать, смыть с себя клейкий пот,
выступивший из его тела во время сна. Потому что и без того было всегда
душно в квартире, вследствие окон, выходящих на юг, а из-за того, что чайник
выкипел, просто-таки невыносимо стало и невозможно дышать. Но он разделся -
в смысле снял в ванной трусы - и снова их надел на место, так как вода из
горячего крана не шла, а из холодного шла еле-еле душа в теле, без
требуемого минимального напора. И это несмотря на то, что буквально две
минуты назад набирал Кульков чайник , и вода била вполне, можно сказать,
сносной струей.
И исчезновение воды вдобавок к свету, исчезнувшему ранее, огорчило
Кулькова до крайнего предела и вышибло его из своей тарелки и колеи. Правда,
в дверь постучали настойчиво и это уже должен был быть электрик и никто
другой, потому что по теории вероятностей некому было быть и стучать в его
дверь.
И открыв дверь с последней надеждой, Кульков даже не спросил, а сказал
утверждающе:
- Вы - электрик.
- По образованию и в недавнем прошлом - да, - сказал мужчина с сапогом
в руках и с непомерным кривоватым носом на лице. - А сейчас, - сказал, - в
данный текущий момент, я сапожник. Сапог вот принес Светлане из ремонта.
Левый.
- А Светлана уехала, - сказал Кульков сапожнику.
- Как это уехала? - сказал сапожник не веря.
- Мне нитку вдеть, - сказал из-за спины сапожника знакомый уже Кулькову
старик.
- В ЮАР, - сказал Кульков, вдевая нитку . - Только не надо об этом
говорить всем подряд. Светлана просила.
- А как же сапог? - спросил сапожник.
- Дай тебе Бог здоровья, - сказал старик и ушел, и оставил свой едкий
запах.
- Там ей сапог ни к чему, - сказал Кульков, - там тепло. А уплатить я
вам могу.
- Да мне не деньги нужны, - сказал сапожник, - денег у меня у самого
много. А мне нужна Светлана. Понимаете?
- Ну подождите, - сказал Кульков, - она, может, года через два
вернется.
А сапожник сказал:
- Нет, я, пожалуй что, пойду, а то у меня время - деньги, причем
большие. - И еще он задал Кулькову один вопрос: - А вы, - говорит, - кто
будете Светлане? Родственник?
И Кульков поискал нужное и подходящее более-менее слово и нашел его,
сказав:
- Я буду Светлане квартиросъемщик.
- Это хорошо, - повеселел сапожник и пошел , повеселевший, к лифту,
размахивая сапогом.
"Интересно, - подумал Кульков, - почему они не звонят перед приходом?
Ведь есть же телефон."
И, конечно, телефон стал звонить , как будто бы идя навстречу
пожеланиям Кулькова. И стали по нему на разные голоса и лады спрашивать
Светлану и Светлану Семеновну, и госпожу Седых - это, если попадали туда,
потому что не туда тоже попадали то и дело. И еще звонили из уличного
автомата какие-то дети-подростки и говорили ломкими недоразвитыми голосами:
- А ваша жена, - говорили они, - шлюха, - и хихикали, возбуждаясь от
самого произнесения этого слова "шлюха".
А Кульков им отвечал:
- Спасибо за информацию, но у меня нет жены, - и он клал трубку на
рычаги, радуясь, что не нажил и не имеет своих собственных детей, а то,
думал, занимались бы они тем же самым или еще чем похуже и пострашнее.
И вымотав себе последние нервы ответами на этот град телефонных звонков
, Кульков пришел к выводу, что надо идти в ЖЭК повторно, так как время
неодолимо двигалось вперед, приближая темную часть суток, когда без света
совсем здесь будет не жизнь, а издевка. А для электрика, если он вдруг
придет в его отсутствие, Кульков дописал на бумажке такую фразу: "Буду, -
дописал, - через 15 минут максимум". И пошел в ЖЭК. И там сказал, что
электрика, между прочим, до сих пор нет и не пахнет и что холодильник у него
полностью расквасился, и что это безобразие чистейшей пробы и недопустимая
халатность в работе и в отношении к людям.
А его там, в ЖЭКе, выслушали и ответили:
- А кто вы, собственно, такой? - И: - У нас, - ответили, - по этому
адресу проживает Седых Светлана Семеновна единолично.
- А я, - сказал им на это Кульков, - муж ее будущий.
На что они со своей стороны сказали, что как станете настоящим мужем,
согласно закону о семье и браке и пропишитесь на нашей территории, так и
сможете заявлять свои права. И если, сказали, гражданку Седых не устраивает,
что электрика нет, пускай она сама и является в ЖЭК, а не посылает вместо
себя незнамо и черт знает кого.
- А если Седых нет? - сказал Кульков.
- А где она? - спросили в ЖЭКе.
А Кульков хотел сказать им, что уехала она в ЮАР, но вовремя
спохватился и сказал:
- На работу ушла.
- А вы, значит, - спросили они, - на работу не ходите? - И Кульков
ушел, ничего от ЖЭКа не добившись и не получив никакого удовлетворения своих
требований.
И электрик, пока ходил он в ЖЭК и из ЖЭКа, тоже, разумеется, не
появлялся. Зато появились откуда-то семь человек среднего приблизительно
возраста - четыре мужчины и три женщины. И они стояли нарядные, покинув
лифт, и вдевали соседскому старику нитку в иголку, а у одного из них, у
непарного мужчины, в кулаке были зажаты цветы розы.
И, увидев, что Кульков отпирает нужную им квартиру, они подошли к нему
окружив и спросили:
- А где, - спросили, - хозяйка? Светлана Семеновна Седых. Она нам
записку на двери оставила.
- Это не вам записка, - сказал Кульков, - а электрику. А Светлана, -
сказал, - уехала в ЮАР. Только об этом - никому ни слова.
- А вы кто такой есть? - спросил у Кулькова непарный мужчина с цветами
в кулаке.
- Да как вам сказать... - сказал Кульков.
- Все понятно, - сказали гости и сказали: - Так мы войдем. Светлана
Семеновна нас приглашала на шестнадцать часов, а сейчас шестнадцать ноль
две.
- Но ее же нет, - сказал Кульков. - И света нет тоже.
А они сказали, что приглашены месяц назад и прошли в дверь, отстранив и
прижав Кулькова спиной к стене и вручив ему к тому же цветы.
А войдя, они разместились в большой комнате квартиры и стали вежливо
разговаривать и беседовать, и проводить время, нужное женщинам для
приготовления на кухне еды и закуски. Потом непарный мужчина позвонил
куда-то по телефону, и пришла еще одна полноватой комплекции женщина.
Кульков так понял, что непарный мужчина ее себе для пары пригласил, потому
как подходила она ему и по возрасту, и по росту, и по всему. Но этот
мужчина, являвшийся непарным, попрощался со всеми и с каждым, говоря пора,
пора, извините, и ушел. А вновь пришедшая по его звонку женщина сказала
Кулькову:
- Талия.
- Что талия? - сказал Кульков.
- Меня так зовут, Талия, - сказала женщина, - в честь одной из девяти
муз.
- А я Кульков, - сказал Кульков и представился.
- И что вы здесь делаете? - спросила женщина Талия.
А Кульков ей сказал:
- Живу. И еще, - сказал, - жду электрика. Я его вызвал.
- А хотите со мной ждать электрика? - спросила Талия. - В моем
обществе.
- Пожалуйста, - сказал Кульков. - Можно и в вашем.
И тут с кухни торжественно возвратились женщины с закусками и с посудой
и они сказали, что холодильник оттаял и протек на пол и его пришлось
вытереть, и садитесь, сказали, за стол, будем начинать.
И они быстро накрыли и сервировали стол, поставив один лишний прибор
для отсутствующей здесь Светланы. И все дружно, в общем порыве, сели за
накрытый и сервированный стол, и Кульков тоже сел со всеми, и гости
приступили к еде и к питью, и к говорению тостов за здоровье Светланы
Семеновны Седых и за успех ее большого и нужного дела, и за долгие годы ее
жизни. А женщина Талия, она не только пила и ела, но еще и гладила Кулькова
под покровом стола, проникая ладонью в самые сокровенные места его мужского
организма. И Кулькову это приходилось по душе и нравилось (хоть сама эта
Талия и не очень нравилась как женщина), поскольку он забыл уже, что это
бывает и как бывает - тоже забыл. А в общем застолье он активной роли не
играл, будучи чужим ему, этому неожиданному застолью, и инородным и еще
потому не играл Кульков в нем никакой заметной роли, что ждал и не мог
дождаться электрика, вызванного им в полвосьмого утра.
И когда трапеза подошла к своему логическому окончанию и, как
говорится, к развязке, в дверь кто-то постучался.
- Это электрик, - сказал Кульков и, сбросив руку Талии со своей ноги,