Ибрагимов Мирза. Наступит день

   Это предложение было горячо поддержано всеми присутствующими. Подготовка брошюры была поручена Фридуну, Керимхану Азади и Курд Ахмеду, а для распространения ее выделили Ризу Гахрамани, Серхана, Фериду и Ризвана.
   Поздно ночью, когда друзья расходились, Фридун передал им то, что слышал от Шамсии.
   - Братья, - добавил он, - начинается тяжелая пора. Будьте осторожны. Его величество приказал министру внутренних дел бросать в темницу каждого, кто вызовет малейшее сомнение в благонадежности.
   Впервые за весь вечер Керимхан Азади улыбнулся.
   - Не бойся, дорогой друг! - сказал он. - И без того вся страна сплошной застенок. Мы будем взрывать его изнутри. А господа пусть себе бесятся, сколько им влезет. Чем крепче уксус, тем скорее лопнет посуда!..
   Фридун и Риза Гахрамани молча шли долой по тихим, пустынным улицам, погруженные в думы о предстоящей борьбе, о судьбе дела, которое они начали. Фридун вспоминал каждое слово Керимхана Азади, который произвел на него сильное впечатление. То и дело перед его взором возникал этот человек, на лице которого было написано глубокое понимание жизни, а в глазах отражалось внутреннее напряжение мысли.
   - Мне кажется, - поделился Фридун своими впечатлениями с Ризой Гахрамани, - что он видел и пережил больше, чем все мы вместе взятые, что он лучше нас понимает жизнь и правильнее ее представляет.
   - Да, - подтвердил Риза Гахрамани. - Он побывал в водовороте жизни и главное - вышел из него целым. Мы же только собираемся по-настоящему окунуться в борьбу. Он был участником кровавых битв и вернулся закаленным бойцом, а мы впервые берем в руки оружие. Ты представляешь разницу между закаленным воином и молодым бойцом, который еще не знает, как он выдержит предстоящий бой?
   - Да, только жизненный опыт может наложить на человека отпечаток той твердости, которую я наблюдал в лице и глазах Керимхана Азади.
   Они молча прошли мимо полицейского постового и свернули в свой переулок.
   Небо было покрыто клочьями облаков; между ними в просветах мерцали звезды. Они напомнили Фридуну деревню, Гюльназ, дядю Муссу. И ему захотелось снова рассказать Ризе Гахрамани о том, что пришлось ему видеть и пережить в деревне, но товарищ неожиданно спросил его:
   - Ты продолжаешь давать уроки Шамсии-ханум?
   - Да, занимаюсь с ней два часа в день, но мне кажется, она мало понимает из того, что я ей говорю.
   - Чего ты хочешь от этих баловней судьбы? Даже тысячи таких учителей, как ты, не сумеют научить их чему-нибудь. Ведь подобных учеников не касается дыхание самого главного учителя - дыхание жизни.
   - Очень может быть, что ты прав.
   - Не "может быть", а так и есть. Хорошо еще, что эта барышня к тому же не презирает тебя.
   - Нет, нет! У Шамсии-ханум очень общительный, добрый нрав. На завтра она даже пригласила меня к себе на званый вечер в Шимран.
   - Да что ты? - удивился Риза Гахрамани. - Я б на твоем месте не поехал. Пить шербет из слез бедноты! Есть хлеб, который замешан на крови угнетенных!
   Фридун не стал спорить со своим другом, в груди которого, казалось, клокотала ненависть всех нищих и голодных к богачам.
   - Я еще подумаю, - уклончиво ответил он, - утро вечера мудренее...
   Со вчерашнего дня Фридун всем нутром почувствовал, что жизнь его обрела совершенно иной, глубокий, благородный смысл. Прежнюю свою жизнь он сравнивал со светильником, который едва тлел в пустой, заброшенной пещере. Так бесплодно и догорел бы он до конца, ни одному путнику не осветив дороги, или погас бы от внезапного порыва ветра.
   Теперь светильник этот стал факелом, вознесенным на высокую гору. Он освещает путь находящемуся в вечном движении беспрерывному потоку людей.
   И, быть может, когда-нибудь от этою небольшого, но яркого огня займется великий очистительный пожар. Тогда выпрямится спина дяди Мусы, согбенного под тяжестью заботы о куске хлеба; сотрутся с лица тети Сарии следы бесконечных горестей; заблестит свет надежды и счастья в глазах Гюльназ. Тогда вся деревня, миллионы трудящихся навсегда избавятся от тяжких цепей гнета и нищеты.
   Охваченный этими мечтами, Фридун забыл, что часы уже показывают шесть... В это время к дому подкатила роскошная машина. Через минуту раздался звонок, и в комнату вошел высокий молодой человек.
   Распечатав протянутый им конверт, Фридун прочитал следующую записку:
   "Дорогой учитель! Как мы условились, посылаю за вами машину. Шофер предупрежден обо всем. Не опаздывайте! С глубоким уважением. Шамсия".
   - Ладно! Сейчас спущусь! - сказал Фридун щеголеватому шоферу.
   Когда шофер вышел, он снова пробежал глазами записку и улыбнулся.
   Риза Гахрамани, который в это время находился в комнате, хмуро отложил газету и исподлобья взглянул на Фридуна. Тот прочитал записку вслух.
   - Итак, меня ждут везиры и придворные, - не без иронии заключил Фридун, завязывая галстук. - Как говорится у поэта: "Я раб, которого обслуживают султаны!"
   - Иди, братец, только не очень задерживайся. Я боюсь, что пользы от великосветского "солнца" ты не получишь, а обжечься можешь.
   - Не беспокойся, друг мой, постараюсь вернуться целым и невредимым, все так же улыбаясь, ответил Фридун и вышел из комнаты.
   Через несколько минут машина уже мчалась по дороге в Шимран.
   Только теперь, сидя в комфортабельном автомобиле, Фридун почувствовал вдруг колебание, но об отступлении уже нечего было думать.
   "Будь что будет! Порой и ошибка полезна", - сказал он себе и стал обдумывать, как вести себя на балу.
   В аристократическом обществе, которое должно было собраться у Шамсии-ханум, в кругу людей, которые привыкли чувствовать себя господами положения уже от рождения, он должен был держаться без тени смущения, свободно и естественно.
   Что ж, он постарается безукоризненно выполнить свою роль!
   Тем временем машина была уже в Заргенде. Расположенное на склоне живописной горы, в десяти - пятнадцати километрах к северу-востоку от Тегерана, это дачное место славилось своими водоемами и фонтанами, цветущими садами и парками.
   По соседству с Заргендой расположился другой живописный утолок Шимран, который, как и Заргенда, служил в жаркие летние месяцы местом отдыха и увеселений для тегеранских аристократов. Кое-кто из них имел здесь сады площадью в десять и больше гектаров. В тени этих роскошных садов возвышались дворцы, где весело и беспечно проводили время высокопоставленные тунеядцы. Имел свой дворец в Шимране и Хикмат Исфагани.
   Фридун и раньше бывал здесь с товарищами, но они только издали любовались красотой этих парков и дворцов. Высокие ограды закрывали туда доступ таким, как они, беднякам.
   Тем с большим интересом ехал Фридун на сегодняшний званый вечер.
   Шофер остановил машину у высоких ворот. На гудок вышел седобородый старик и, широко распахнув ворота, пропустил их в парк.
   Выйдя из машины, Фридун посмотрел на сверкавшее белизной здание и остановился, пораженный роскошью дворца.
   Вот на что растрачивались плоды трудов таких людей, как Серхан и старик Муса! Вот какая пышная и праздная жизнь шла среди цветников за высокими толстыми стенами. И это в голодном и нищем Иране!
   Охваченный горькими мыслями, Фридун медленно шел по аллее между мощными ветвистыми деревьями. Впереди, на небольшой круглой площадке, в изысканном вечернем туалете встречала гостей Шамсия.
   Фридун поклонился своей ученице и скромно остановился поодаль.
   Шамсия в сопровождении нескольких девушек и молодых людей подошла к Фридуну.
   - Прошу познакомиться!
   Фридун, чувствовавший неловкость в кругу этих разряженных и чуждых ему людей, протянул руку близко стоявшему к нему высокому молодому человеку, но тот, отодвигаясь, насмешливо процедил:
   - Не лучше ли начать с дам?
   Фридуна обдало дурным запахом, исходившим изо рта этого аристократа.
   И вдруг Фридун как бы очнулся от внутреннего толчка, точно услышал голос, говоривший ему: "Как могут смутить тебя эти дармоеды и бездельники?" И он почувствовал себя выше и сильнее их.
   Фридун повернулся к девушке, которая стояла рядом с ним:
   - Извините, ханум!
   В глазах окружающих отразилось любопытство. Все точно насторожились. Услышав в голосе Фридуна нотки искренности и силы, незнакомка скользнула по нему ласковым, ободряющим взглядом и протянула руку.
   Воспользовавшись этим, Шамсия поспешила представить ее:
   - Судаба-ханум! Дочь министра двора!
   Фридун с интересом посмотрел на девушку. Ее большие, ясные глаза показались ему прекрасными. Окончательно овладев собой, Фридун пожал благоухающие тонкими ароматами ручки дам и повернулся к мужчинам.
   Разбившись на группы, гости разгуливали по обширному парку. Вечерняя прохлада нежно ласкала лицо, лучи заходящего солнца освещали верхушки чинар.
   Через каждые десять-пятнадцать шагов стояли готовые к услугам лакеи. Угадав по легкому движению гостей их желание, слуги бесшумно подлетали с подносами, на которых были чай, кофе, шербет, сладости, фрукты, сигары или папиросы.
   Перед дворцом с мраморными колоннами, играл оркестр. Некоторые из гостей танцевали, но общество еще не было достаточно оживленно, и большинство присутствующих просто прогуливалось по аллеям парка.
   Изредка Фридун встречался со своими новыми знакомыми, но те каждый раз окидывали его невидящим взглядом и проходили мимо. Лишь одна из девушек, первая, с которой он познакомился, Судаба-ханум, при встрече улыбалась ясными глазами и заговаривала с ним.
   Узнав о том, что он недавно из Азербайджана, она стала проявлять к нему еще больший интерес. Составивший о ней мнение как об искренней и простой девушке, Фридун не мог понять, почему окружавшие ее молодые люди и девушки были заметно холодны и даже высокомерны с дочерью министра двора. И только впоследствии он узнал причину такого отношения аристократической молодежи к Судабе-ханум.
   Судаба родилась в Азербайджане, в бедной крестьянской семье. Много лет тому назад, когда ей было всего три месяца, министр двора взял в плен ее мать и сделал своей женой. В высших аристократических кругах Судабу и ее мать долгое время презрительно называли: "Военные трофеи"...
   В 1920 году кровный отец Судабы, азербайджанский крестьянин, участвуя в тебризском восстании Шейх-Мухаммеда Хиябани, захватил в плен ее будущего отчима Хакимульмулька, возглавлявшего тогда один из отрядов шахских войск, отрезал ему усы, символ мужества, и одно ухо. В таком виде он отпустил незадачливого вояку, на прощание сказав:
   - Ступай и скажи своим господам, чтобы они отстали от нас!
   Но когда восстание было подавлено, Хакимульмульк вздернул своего обидчика на виселицу, а прославленную красавицу - его жену привез вместе с дочерью-малюткой в столицу, хотя имел уже здесь двух жен и от каждой по нескольку детей.
   Не желая быть свидетелем постоянных ссор между женами, Хакимульмульк, следуя велениям пророка, выделил каждой из них по дому в разных концах города.
   Мать Судабы тоже вынуждена была поселиться в отведенном ей доме. Но в груди ее не угасла горячая ненависть к насильнику и убийце любимого мужа. Старый развратник официально объявил красавицу своей женой. Дочь ее росла, как подобает дочери министра двора, но всегда чувствовала пренебрежительное отношение к себе аристократического круга. Лишь впоследствии мать открыла Судабе тайну ее рождения. Девушка замкнулась в себе. Судаба уже давно ощущала себя чужой в среде раболепствующей, продажной знати и в удушливой атмосфере деспотического режима. В том обществе, где ей приходилось вращаться, она с искренним дружелюбием относилась лишь к Шамсии, та отвечала ей тем же.
   Вдруг толпа гостей пришла в движение. Головы почтительно склонились. Оркестр оборвал мелодию.
   - Шахпур идет! Пойдемте навстречу, - тихо сказала Фридуну Шамсия и поспешила к новому гостю.
   Наследный принц медленно шествовал в окружении свиты военных. Он держался очень прямо, вскинув голову, как бы стараясь казаться выше своего роста. Лицо его было невыразительно, холодно и ничего, кроме высокомерия, не отражало.
   Увидев угодливые улыбки, услышав благоговейный шепот, Фридун ощутил отвращение и скуку.
   - Неужели вам не интересно видеть Шахпура? - очевидно уловив выражение его лица, прошептала Судаба.
   - Ничего интересного Шахпур не представляет, - с полным равнодушием ответил Фридун. - Самый обыкновенный человек.
   Судаба испытующе, с некоторым удивлением посмотрела на Фридуна.
   - Люблю смелых людей! Вот сертиб так же, как и вы, стоит в стороне, сказала она и вместе со всеми поспешила навстречу принцу.
   Сертиб действительно стоял в стороне и спокойно наблюдал за церемониалом встречи.
   Принц шел очень медленно и порой на мгновенье останавливался, чтобы милостиво протянуть кому-нибудь руку или снисходительно спросить о здоровье.
   Поравнявшись с сертибом, Шахпур мельком взглянул на него. Тот, не меняя положения, слегка наклонил голову.
   - Не метите ли вы, сертиб, в депутаты меджлиса? - сказал человек в военной форме, как тень следовавший за Шахпуром. - Вы сменили мундир на сюртук?
   Это был серхенг Сефаи, начальник политического отдела министерства внутренних дел. По укоренившейся привычке, сострив, он сам тут же громко расхохотался.
   Это был среднего роста человек, с глуповатым лицом, но хитрыми глазами. Голос его был гибок и вкрадчив, как и полагалось человеку его рода занятий.
   Сертиб не мог оставить без ответа открытый вызов и ответил невозмутимо:
   - Под сюртуком честь сохраняется подчас лучше, чем под мундиром, серхенг!
   Однако серхенг, даже не изменив благодушного выражения лица, пропустил слова сертиба мимо ушей.
   - В мирное время сертиб носит военный мундир, но когда в воздухе пахнет порохом, облачается в костюм дипломата! - с милостивой улыбкой заметил услышавший словесное состязание Шахпур.
   - Честный дипломат - все тот же боец за родину! - подчеркнув слово "честный", ответил сертиб принцу.
   - Господа, прошу к танцу! - вмешалась Шамсия, чтобы положить конец этому неприятному разговору. Затем она обратилась к принцу: - Прошу вас, ваше высочество!..
   И гости двинулись туда, где играл оркестр. Проходя мимо, Шамсия шепнула на ухо сертибу:
   - Умерьте свой пыл, сертиб!
   Фридун подошел к сертибу Селими и прочитал в его глазах все ту же нескрываемую заботу и печаль.
   - Простите, сертиб, но, должен признаться, ваше поведение, хотя и несколько резкое, доставило мне огромное удовольствие.
   - Я не умею поступать иначе: что у меня на сердце, то и на языке.
   - Но этот серхенг все же кажется добродушным человеком.
   - Не верьте, мой друг, - возразил сертиб, - даже в его смехе заключена смертельная отрава. От таких можно ожидать все, что угодно. Такие люди способны пригласить к себе в дом и угостить отравленным пловом, убить человека руками его же родного брата, придушить его в темнице, а потом справить торжественный траур. Это так типично для иранских правителей. Вспомните хотя бы их вероломство по отношению к маздакидам!
   Разговор коснулся Шахпура и Шамсии. Фридун заметил, как сердито сдвинулись брови сертиба.
   - Сердцами обоих молодых людей руководят низменные политические расчеты, - тихо сказал сертиб. - Господин Хикмат Исфагани с давних пор зарится на иранский престол. Если он сам и не сможет этого достигнуть, то во всяком случае будет добиваться того, чтобы будущий повелитель был игрушкой в его ловких руках. А в своей игре этот интриган не брезгует никакими средствами.
   - Может быть, в ваших отзывах об этом человеке есть некоторое пристрастие? - спросил Фридун.
   - Я понимаю, на что вы намекаете. Конечно, я был бы недостойным и подлым человеком, если бы забыл кровь моего отца. Но тем не менее мой отзыв об Исфагани совершенно беспристрастен и справедлив.
   - Насколько я знаю, в убийстве вашего отца повинен не один Хикмат Исфагани?
   - Смерть моего отца - результат кровавой политики, ввергнувшей Иран в пучину бедствий. К сожалению, трудно предсказать, как долго будут творить свое грязное дело окружающие шаха предатели, закупленные оптом и в розницу на английские и американские деньги! - едва слышно сказал сертиб.
   - Я хочу разлучить вас, - подойдя к собеседникам, с деланной улыбкой сказала Шамсия. - Сертиб, уделите и мне немного внимания.
   И взяв сертиба под руку, девушка увлекла его за собой. Сертиб неожиданно почувствовал, что ее надушенные, обнаженные руки дрожат.
   - Что с вами, Шамсия? - с улыбкой спросил он, заглядывая девушке в глаза.
   - Вам хорошо улыбаться!.. А у меня болит сердце! Не хотите ли потанцевать со мной?
   Под звуки вальса сертиб легко закружил Шамсию, догадавшись, что девушка намеревается кого-то подразнить, вызвать чью-то ревность.
   Сделав круг, сертиб огляделся. Недалеко от них танцевала с Шахпуром Судаба, но, даже склоняя головку к плечу принца, девушка была печальна. В свою очередь сертиб поймал на себе взгляд Шахпура и прочитал в нем откровенную неприязнь.
   - Этой вашей услуги я никогда не забуду, - прошептала ему на ухо Шамсия, довольная тем, что сумела уколоть высокого гостя.
   Сертибу стало жаль девушку; как могла она опуститься так низко! Так измельчать!..
   В десять часов вечера, когда на темном небе ярко блестели южные звезды, Фридун собрался уходить. Шамсия предложила ему свою машину, но сертиб, казавшийся еще более хмурым, чем в начале вечера, сказал, что он подвезет Фридуна.
   В машине сертиб долго молчал. По-видимому, это званый вечер его не развлек, а только утомил.
   - Ну, как вам все это понравилось? - спросил он наконец, когда они выехали на Тегеранское шоссе.
   - Из всех людей высшего света, которых я сегодня наблюдал, на человека похожа только дочь министра двора; Судаба проста и естественна.
   - Да, вы не ошиблись, - подтвердил сертиб. - Эта девушка совершенно иного склада. - И он вкратце рассказал историю жизни Судабы. Аристократическая среда не признает ее. С юных лет Судаба выслушивает колкости и насмешки. Наверно, это помогло ей стать вдумчивой и глубокой.
   Фридун вспомнил вдруг Наташу из повести Горького. Бросила же она своих богатых родителей и примкнула к революционерам! Что же связывало Судабу с этими пустыми, мелкими людьми?
   Он высказал это сертибу.
   - Ничего не поделаешь! - пожал плечами тот. - Жить дервишем, замкнуться в себе, притаиться в своем углу не хватает сил. Вот и сносишь всякую боль. И только про себя думаешь: когда же общество станет милой, близкой, родной семьей для каждого человека на земле?
   Фридуну даже стало жаль сертиба, который, как видно, не знал о существовании искренних, честных людей - людей с возвышенными стремлениями и благородными порывами.
   - Люди, о которых вы мечтаете, господин сертиб, имеются, но не там, где вы их ищете; они в так называемых низах. Это чистые сердцем, благородные душой люди.
   - Может быть, вы и правы, - задумчиво ответил сертиб. - Там в низах, люди, конечно, правдивее и чище. Но они невежественны и грубы...
   - Они вооружатся знанием, сертиб, и в мире станет светлее.
   - Возможно, вы правы, мой друг! - улыбаясь, сказал сертиб. - Мир станет светлее и лучше. За это стоит бороться, стоит страдать и рисковать. Не надо бояться правды! Вот поэтому - признаюсь вам - я и решил написать лично его величеству о всех моих соображениях. Ему одному по силам очистить нашу жизнь от всей гнили. И я решил взять на себя эту смелость открыть шаху глаза на действительное положение вещей.
   Фридун понял, насколько крепко сидят в этом человеке несбыточные надежды. И все же он не счел нужным таить от него свои мысли.
   - Я боюсь, что вас постигнет горькое разочарование, господин сертиб, сказал он мягко. - Повторяю - честные люди и истинные патриоты находятся далеко не там, где вы ищете. Вы найдете их в трудовом народе.
   Сертиб ничего не ответил. Он глубоко задумался.
   ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
   Во время обеденного перерыва Риза Гахрамани побежал в лавочку за хлебом, а когда вернулся, увидел среди рабочих начальника депо, который держал перед ними речь. Очевидно, случилось что-то необычайное, - начальник редко появлялся в депо.
   Риза Гахрамани смешался с толпой и стал прислушиваться.
   - Большевики хотят разрушить весь мир, - отчеканил начальник депо. Как будто мало у них своих земель! Они еще зарятся на Польшу, Бельгию... Они метят и на нашу родину - Иран... Из-за этого наши друзья, англичане и французы, не хотят заключать с ними договор о союзе.
   Начальник депо долго распространялся о московских переговорах, которые Англия и Франция вели с Советами летом 1939 года, объясняя провал этих переговоров непримиримостью Страны Советов, - эта страна якобы ни с кем не желает жить в мире.
   - Но с помощью аллаха и заботами его величества, повелителя мира, шахиншаха Ирана Реза-шаха мы избавимся от этих врагов, иншаллах, аминь! закончил начальник депо. И добавил: - Есть у кого-нибудь вопросы?
   - Все ясно, господин начальник, - заговорил старый рабочий и шагнул вперед. - Но когда же будет у нас прибавка к жалованью? Ей-богу, господин, на хлеб не хватает, голодаем, А насчет того, чтобы одеться, - сам видишь, в чем ходим.
   При этих словах старик приподнял руки и оглядел свое промасленное рубище.
   - Он правду говорит! - послышалось со всех сторон.
   - Сейчас речь не о том! - остановил их начальник. - Мы говорим совсем о другом...
   И он опять начал рассказывать о большевистской опасности, нависшей над всем мусульманским миром, и о непримиримости Советов. Затем, уже не задавая вопросов, он поспешно удалился.
   После его ухода рабочие уселись в тени у стены и принялись за обед. Они сидели на голой земле, подвернув под себя ноги, и закусывали хлебом с луком.
   - Здорово ты поддел его! - сказал один из рабочих, обращаясь к старику. - Клянусь аллахом, ему легче было бы услышать тысячу проклятий своему родителю... Прямо хребет ему переломил.
   - А что, разве не правду я сказал? - простодушно отозвался старик. Разве это жизнь?
   - Собака, сын собаки! - возмущенно заговорил другой рабочий. - Я тут с голоду еле на ногах стою, а он вздумал проповеди читать... Тоже мулла нашелся.
   - Чемберлен думал натравить большевиков на немцев, а потом уйти в кусты. Тоже сволочь! Кого обмануть вздумал?
   - А это правда, что русские хотят отнять у нас землю?
   - Да ты что, в своем уме? На что им наша земля? Все это выдумки, чтобы запутать нас.
   - А как с верой? Говорят, будто за одно слово "аллах" большевики вырывают язык.
   - Ничего подобного. Люди рассказывают, что там кто хочет - верит, кто не хочет - не верит. Сами большевики не верят.
   - Жалко! Ах как жалко! Такое правительство, опора бедняка, защитник рабочего, а бога не признает!
   - А мне сдается, что как раз большевики и признают бога больше, чем кто-либо. Бедняков они кормят досыта? Кормят. Значит, божеское дело творят: и люди рады, и бог доволен. Недаром же говорит народ: "Голодный не верит в бога". Риза Гахрамани, пять лет проработавший здесь, хорошо знал каждого рабочего, его прошлое и настоящее, его нрав и привычки, нужды и желания. Сидя в тени, он молча прислушивался к речам товарищей и думал: "Какие это прекрасные люди, но как они нуждаются в нашей постоянной разъяснительной, агитационной работе!.."
   - Что хочешь говори, - услышал Риза голос старого рабочего, который спрашивал о прибавке, - но никто не может отрицать, что Советы за трудящийся народ. А наши господа, когда задумают что-нибудь дурное против народа, любят поговорить об аллахе. Опять, видно, готовят какую-нибудь пакость. Уж не снюхиваются ли с инглисами? В прошлую войну они так и сделали. Половина Ирана погибла тогда от голода.
   Вечером Риза Гахрамани подробно рассказал Фридуну о том, что было в депо и что говорили рабочие. Фридун знал, что повсюду в городе только и говорят, что о советско-германском договоре.
   Простой народ и передовые люди радовались заключению этого договора, считая его победой советской дипломатии. Многие при встрече даже поздравляли друг друга:
   - Слава богу, кажется, конец английским интригам! И с надеждой глядели в будущее.
   Однако официальные круги и реакционные слои населения смотрели на этот факт иначе. Все газеты были полны антисоветской ложью и клеветой, которые они черпали из передач лондонского и французского радио. Это вносило сумятицу в сознание широких масс, дезориентировало их.
   - А что, если мы выпустим специальную листовку? - предложил вдруг Риза Гахрамани. - Наш долг сказать народу правду.
   - Это идея! - радостно воскликнул Фридун. - Ты прав - с этим нельзя медлить. А ну, давай послушаем московское радио. Как раз время!
   - Еще пять минут, - сказал Риза Гахрамани, взглянув на часы. Послушаем Москву и примемся за листовку. На этот раз можно будет отпечатать в типографии и распространить повсюду.
   Они заперли на ключ дверь, закрыли окна, опустили занавески и подсели к радиоприемнику, приглушив его звук.
   Передача была посвящена советско-германскому договору и международному положению.
   Москва говорила спокойно и уверенно. В голосе диктора ощущалась сила правды.
   - Бери бумагу, скорее! - шепнул Риза Гахрамани.
   Затаив дыхание, они слушали речь, свободную от истерических выкриков, от дешевых восклицаний и туманных выражений, которыми изобиловали выступления иранских и западноевропейских политиков. Простыми и ясными словами возвещалась миру настоящая правда.
   Они слушали, иногда легонько подталкивая друг друга, радостно улыбаясь или многозначительно переглядываясь. Фридун торопливо записывал.
   Когда передача кончилась, они сели на диван и начали разбирать записанное. Фридун успел записать не только общее содержание передачи, но даже отдельные фразы.