Ибрагимов Мирза. Наступит день

   - У нас уж судьба такая, - продолжала толстая барыня. - Это богатство даровал нам аллах. А когда лицо покроется морщинами, когда это, - барыня показала на свои щеки, - поблекнет, никто не захочет и смотреть на нас. Зарабатывай же красотой сейчас и откладывай, чтобы на старости лет не околеть, как собака, на улице.
   Хавер, не поднимая головы, слушала, глотая слезы.
   Вдруг она почувствовала прикосновение чьей-то руки.
   Азад, положив ей руку на плечо, шептал:
   - Мама, животик болит.
   Гюльназ подошла к Азаду.
   - Бедный мальчик, видно, голоден, - проговорила она с глубокой жалостью и поцеловала его. - Наш Аяз тоже был в таком возрасте... - И Гюльназ, притянув к себе мальчика, ласково обняла его.
   Мальчик выронил фотографическую карточку, которую все еще держал в руках. Хавер рассеянно подняла ее. Глаза ее встретились с задумчивыми глазами Керимхана.
   - Вот что, сестрица! - проговорила она решительно. - Я хоть и не знаю, кто вы, но от души жалею вас. Я останусь в этой лачужке, умру с голоду, но себя не продам.
   Лицо Гюльназ вдруг отразило сильное волнение. Она не сводила глаз с карточки в руке Хавер.
   - Можно посмотреть? - дрожащим голосом спросила она и, как бы испугавшись, что ей откажут, добавила: - Очень прошу!
   - Пожалуйста! - ничего не понимая, сказала Хавер и протянула ей карточку.
   Гюльназ даже зашаталась. Потом, задыхаясь, спросила, указывая на Фридуна:
   - Это ваш знакомый?
   - Он мне брат. Нет, больше, чем брат! - ответила Хавер и, вдруг вспомнив что-то, вскрикнула: - Девушка, ты не Гюльназ?
   - Да, Гюльназ.
   - Ах, если бы ты знала, как много говорил о тебе Фридун! Как много хорошего говорил!
   Спрятав лицо на груди Хавер, Гюльназ заплакала. Потом она сбивчиво рассказала о своей трагической жизни и закончила рассказ горячим призывом:
   - Не иди с нами, Хавер, не иди, сестра моя! Эту госпожу прислала к тебе Гамарбану-ханум. Она обещала каждой из нас по десять туманов, если удастся уговорить тебя. Не иди, умоляю тебя! Там ад, из которого нет выхода, нет спасения!.. Не иди!..
   - А ты оставайся со мной, - предложила Хавер, ласково гладя Гюльназ. Будем жить вместе. И вместе умрем, если придется...
   - Мне нет спасения! - покачивала головой Гюльназ. - Я ей задолжала сто туманов. Пока не заплачу, никуда не могу уйти.
   Толстая женщина, выйдя во двор, молча поглядывала через открытую дверь на то, что происходит в комнате. Наконец это ей надоело, и она крикнула Гюльназ:
   - Хватит, девушка! Наговорилась. Идем!
   Гюльназ, не обращая на нее внимания, снова привлекла к себе и расцеловала Азада. Потом она достала два тумана и протянула Хавер.
   - На, возьми! Купи ему хлеба!
   Хавер стала отказываться, но Гюльназ сунула деньги ей в ладонь.
   - Ты обидишь меня. Бери, прошу!
   От внезапно раздавшегося в дверях крика обе они вздрогнули и подняли головы: это была Гамарбану, которая незамеченной вошла в калитку.
   - Ах ты, сука этакая! - кричала она. - Я тебе о чем приказывала говорить? Вот увидишь, как я с тобой разделаюсь!
   Вытолкав Гюльназ на улицу, Гамарбану повернулась к Хавер.
   - А ты погоди!.. Я все равно не отстану от тебя. Что бы ты ни делала, рано или поздно попадешь ко мне!
   После этого случая Гамарбану вовсе перестала отпускать Гюльназ куда бы то ни было. Истязая и мучая девушку голодом, Гамарбану время от времени вновь принималась за уговоры. Она сулила ей нарядные платья, свободу, веселую беззаботную жизнь с одним только условием, чтобы та согласилась подняться наверх в салон и присоединиться к другим женщинам.
   Но каждый раз Гюльназ с негодованием произносила:
   - Нет!
   И с новой силой разгоралась между ними борьба, борьба не на жизнь, а на смерть.
   Гоар-ханум дала Сарии старый халат из серого миткаля и, посадив на веранде своего двухэтажного дома, высыпала перед ней кучу шерсти.
   - Будешь работать здесь, - сказала она.
   Сария рано утром уходила к Гоар-ханум, а вечером возвращалась на фабрику, где и спала в своей темной, сырой землянке. Нияз, которого почему-то невзлюбила хозяйка, весь день слонялся по фабричному двору.
   Поздно вечером Сария находила мальчика, остававшегося весь день без присмотра, грязным, голодным, заплаканным. Ребенок таял на глазах. Но мать помнила, как в первый день, когда она взяла Нияза с собой, хозяйка, увидев, что мальчик смотрит в окно веранды, раздраженно бросила:
   - Смотри, тетка, мальчишка может разбить стекло! - и тут же добавила повелительно: - Чтобы его здесь не было!
   И Нияз больше не появлялся в хозяйском доме.
   Сария прилагала все усилия, чтобы угодить хозяйке. Ведь все будущее ее сына зависело от того, насколько понравится Гоар ее работа. И она тщательно мыла шерсть и, разложив на солнце, заботливо сушила ее. Затем, не оставляя ни одного комка трепала, отчего шерсть становилась мягкой, как пух. И Гоар, придя вечером домой и проверив работу, говорила довольно:
   - Аккуратно работаешь, тетка!
   Ободренная похвалой, Сария стала еще усерднее. Она вынесла на двор и выбила ковры, подмела и почистила все углы в комнатах, которые были сильно запущены. Гоар даже поблагодарила Сарию:
   - Весь дом у меня, как зеркало, заблестел.
   Гоар вышла замуж поздно, когда ей было уже двадцать четыре года, и через пять лет овдовела. Муж ее, купец средней руки, все мечтал о ребенке, но Гоар не хотела иметь детей. После смерти мужа все его состояние, за неимением других наследников, досталось молодой вдове.
   Овдовевшая Гоар привлекала внимание многих мужчин - одних своей красивой внешностью, других своим состоянием, но все предложения о браке неизменно отвергала. Наконец она встретилась с владельцем кустарной шелкомотальной и шелкоткацкой фабрики, который пригласил ее к себе в помощницы. Оказывая ей всяческое внимание, исполняя ее малейшие капризы, владелец фабрики наконец добился сближения с ней. Однако Гоар наотрез отказалась вступить с ним в законный брак. Она хорошо представляла себе всю тяжесть жизни с мужем, который имеет, кроме нее, еще жену и нескольких детей. Узаконив брак, она потеряла бы самостоятельность, которую очень высоко ценила, и вдобавок рисковала лишиться расположения мужа, как только он стал бы господином не только ее самой, но и всего ее имущества. А теперь она была его госпожой.
   Сария не знала этих подробностей жизни своей хозяйки и не интересовалась ими. Она лишь добросовестно выполняла все ее поручения.
   Однажды, придя из конторы, Гоар сказала Сарии:
   - Иди скорей на фабрику! Что-то с мальчиком неладно. - И, разжалобившись, сунула ей пять туманов: - Возьми, пригодятся!
   Спотыкаясь, Сария побежала к фабрике.
   Первая, кого увидела запыхавшаяся Сария в своей землянке, была Фируза. Женщина сидела на земляном полу. Положив голову ей на колени, лежал Нияз. Рядом на корточках сидела смуглая Фатьма. Она поднялась при виде Сарии и уступила ей место. Упав на колени возле сына, Сария только и могла выговорить пересохшими губами:
   - Что с тобой, дитя мое?
   Мальчик поднял тяжелые веки, взглянул на мать мутными глазами. Та хотела поднять мальчика и прижать к груди, но Фируза остановила ее.
   - Дай спокойно умереть ребенку! - сказала она и отвернулась.
   После смерти Нияза Сария продолжала ходить в дом к Гоар, стягала одеяла, но пальцы ее двигались не с прежним проворством быстро утомлялось зрение. А за последнее время появился у нее надрывный кашель, который не давал ей покоя. После каждого приступа она, бессильно опустив руки и закрыв глаза, в течение нескольких минут оставалась без движения. Иногда она забивалась в дальний угол двора и там, дав волю своему горю, тихо причитая, плакала.
   Когда одеяла были готовы, Гоар внимательно осмотрела их со всех сторон и в награду подарила старухе халат.
   Но недолго прожила у нее Сария. Однажды Гоар увидела в окно, как она после припадка кашля выплюнула кровь. "Чахотка!" - пронеслось у нее в голове, и она немедленно отослала Сарию на фабрику. По просьбе Гоар хозяин приставил Сарию к женщинам, которые варили коконы.
   Предприятие, на котором работала Сария, называлось фабрикой весьма условно. Это была обычная кустарная мастерская, каких много во всех иранских городах. Здесь примитивным способом варили коконы, мотали шелк, пряли, красили и ткали грубую шелковую материю, которая сбывалась в деревнях и среди неимущих слоев городского населения. За исключением цеховых мастеров, на фабрике сплошь были женщины. Труд их оплачивался значительно дешевле, чем мужской. Самовольно назначал им хозяин и продолжительность рабочего дня и размер заработной платы.
   Сария приступила к работе после обеденного перерыва. Мастер шелкомотального цеха привел ее к большим чанам для варки коконов, стоявшим под открытым небом.
   - Когда женщины кончат работу, ты будешь выливать воду из этих чанов и промывать их. Потом будешь таскать воду из водохранилища и наполнять чаны. Это надо делать до утра, чтобы, когда работницы придут на работу, у них в чанах была уже свежая вода. - Потом он показал на грязные лужи и сор возле чанов. - Этого не должно быть. Вон там метла. Ты должна все это вымести, почистить кругом. Ты же будешь носить, дрова, разводить огонь и кипятить воду в чанах.
   Сария принялась за работу тотчас же. Взяв ведро, тряпку и метлу, она подмела возле чанов, поправила поленья под ними. Но когда она вечером начала опорожнять чаны, сливая воду в канаву на краю двора, а затем спускаться по ступенькам к водохранилищу и таскать оттуда воду, то почувствовала, что у нее колени подгибаются, руки дрожат, не хватает дыхания.
   Поздно ночью, взмокшая от пота, она кончила работу и побрела в свою землянку. Никогда еще она так не уставала. Спала она неспокойно; даже во сне ее не оставлял страх проспать зарю и быть выгнанной с работы.
   Проснулась она еще затемно и, выйдя во двор, начала разжигать огонь под чанами. Вскоре со скрипом отворились ворота, и одна за другой стали собираться не успевшие отдохнуть вялые, сонные работницы. Первой пришла смуглянка Фатьма. Усевшись на лавку, она, беспрестанно зевая, начала разговаривать с Сарией:
   - На тяжелую работу тебя поставили. Но тебе кто-нибудь помогает?
   Услышав о том, что Сария работает одна, Фатьма выругалась:
   - Бессовестная тварь! До тебя эту уборку делали две женщины. А сколько он тебе платит?
   - Не знаю еще, детка, хозяин ничего не говорил.
   - Он тебе ничего и не скажет, - возмущенно покачала головой Фатьма. Он рад и вовсе не платить. Непременно договорись с ним. Меньше чем на двадцать туманов не соглашайся. Помни - ты за двоих работаешь!..
   Подошли еще работницы.
   - Видите, что делает этот кровопийца! - обращаясь к ним, сказала Фатьма. - Бедной старушке и жалованья не назначил. Правильно говорит Фируза - если рабочий человек за себя не постоит, его растопчут.
   В это время пришла и Фируза. Сария еще раньше заметила, что, несмотря на молодость, Фируза пользуется особым уважением среди женшин.
   - Как живешь, тетя? - ласково спросила она Сарию.
   - А как ей жить? - вмешалась Фатьма. - Работает за двоих и даже не знает, сколько платить будут.
   Сария помнила, как недружелюбно встретила ее эта смуглянка в первый день, но впоследствии убедилась, что человек она отзывчивый. С удивлением слушала Сария разговоры о заработной плате. Ей и в голову не приходило, что можно спорить с хозяином об оплате труда. Она была признательна ему уже за то, что он держит ее на работе и дает угол для ночлега.
   - Ничего, детка, - стала она успокаивать возмущенную Фатьму, - я надеюсь на его совесть, что-нибудь даст, и на том спасибо. Хорошо уж и то, что принял на работу, дай бог ему здоровья.
   - Не из доброты принял он тебя, - прервала ее Фатьма. - На какие деньги покупал бы он ожерелья своей Гоар-ханум, если бы не наши пот и кровь?
   - Не говори так, - накинулись на нее работницы, - не то дойдет до хозяина. Как тогда заговоришь?!
   - А что я такого говорю? Разве правда может быть нехорошей? Я хочу, чтобы и нас людьми считали.
   Почувствовав на себе испуганные взгляды женщин, Фатьма обернулась к Фирузе.
   - Разве не так, Фируза? Почему ты молчишь? Почему не объяснишь им так, как мне объясняла? Пускай и они поймут.
   Тогда Фируза коснулась вопроса, который был так неясен Сарии:
   - Кто у нас в Иране думает о нуждах рабочих? Никто. Каждый хозяин дает жалованья столько, сколько ему вздумается, а работать заставляет с утренней до вечерней зари. Так ведет он себя с мужчинами. А о нас, женщинах, и говорить нечего. Мы делаем ту же работу, что и мужчины, а получаем вдвое меньше.
   - Вот я о том и говорю. Только не умею так хорошо, как ты, нанизывать слова. А смысл тот же! - вставила Фатьма.
   - Нанизывать слова тут нечего. Главное, что во многом виноваты мы сами. Пока будем сидеть молчком, никто о нас не позаботится. Не зря говорится: ребенок не заплачет - молока не получит.
   С появлением цехового мастера разговор прекратился.
   - Эй, девушка, - обратился он к Фирузе. - Ты опять язык распускаешь? Клянусь аллахом, когда-нибудь тебя вышвырнут с фабрики! - Потом он обернулся к женщинам: - Становись на работу! Эти разговоры не дадут вам ни хлеба, ни одежды.
   Женщины молча разошлись по местам. Высыпав коконы в чаны с горячей водой, они принялись варить их. В зловонном пару начался тяжелый трудовой день
   Сария никогда не знала часов и не измеряла ими своей жизни. Она привыкла вставать и ложиться по солнцу и так же работать, причем каждое дело имело свое время: были такие обязанности, которые надо было выполнить до восхода солнца, другие - когда солнце поднималось на горизонте на два человеческих роста, третьи - в полдень, когда солнце стояло над самой головой.
   А здесь, на фабрике, она часто слышала разговоры о часах: восемь часов, двенадцать часов, семь часов. Много споров вокруг этих часов, происходило между хозяином и работницами, и не только вокруг часов, но даже вокруг минут.
   Сегодня одна из работниц опоздала на десять минут, и мастер цеха не допустил ее к работе. Женщина пошла к хозяину.
   - Барин, миленький, прости за нескромное слово, у меня грудной ребенок расхворался, из-за него я и опоздала. Прости, будь великодушен!..
   Но хозяин и слушать ее не хотел.
   - Если каждая из вас будет опаздывать на десять минут в день, сосчитай, во что мне это станет, - начал он подсчитывать. - Вас тут сто человек, это составит тысячу минут, а в переводе на часы - шестнадцать часов, или полтора рабочих дня. Ты как думаешь, могу я зря выбрасывать такие деньги?
   Но работницы не могли равнодушно видеть слезы уволенной женщины. Наибольшее участие приняли в ней Фируза и Фатьма. Во время обеденного перерыва, когда работницы, примостившись у стены, торопливо глотали свой скудный обед, Фируза собрала группу женщин.
   - Если мы смолчим, хозяин так же поступит и с нами, будет выгонять то одну, то другую. Это нельзя стерпеть! - горячо сказала она.
   Уволенная женщина растрогалась.
   - Клянусь аллахом, - с плачем сказала она, - и в доме ничего нет, чтобы продать. Как началась эта война, цены на рынке полезли вверх. Как же я буду жить? Помогите, голубушки. Попросите хозяина, авось смилостивится...
   - Просьбами мы и довели себя до такого положения, когда с нами обращаются хуже, чем со скотиной, - с возмущением огрызнулась Фатьма.
   - А что мы можем сделать? - возразила ей одна из работниц. - Не драться же с хозяином!
   - А почему ему можно с нами драться? - тотчас отозвалась Фатьма, словно ждала этого возражения. - Давайте пойдем все скопом к хозяину и заявим пускай оставит ее на работе, не то все уйдем от него.
   Они пошли к хозяину. Тот сидел за стойкой и щелкал на счетах.
   - Ну, что вам? - спросил он при виде женщин и отодвинул счеты.
   Женщины подтолкнули Фатьму.
   - Говори ты! Та вышла вперед.
   - Хозяин, мы просим, чтобы ты пожалел эту женщину и принял ее обратно. У нее больной ребенок...
   Хозяин уставился на женщин. Затем подумал и ответил с расстановкой:
   - Согласен, прощу. Но с одним условием.
   По толпе женщин прошел облегченный вздох:
   - Он простит! Он добрый!
   - А условие какое?
   - А такое, что с завтрашнего дня будете работать двенадцать часов вместо десяти.
   - А жалованье как?
   - Жалованье? Жалованье останется старое. Вот с утра подсчитываю и так и этак, но никак не могу свести концы с концами, - добавил хозяин.
   - Хозяин, - заговорила Фируза из толпы, - разве выдержит человек двенадцать часов такой работы? И при десяти часах многие нажили себе всякие болезни. Как же мы будем работать двенадцать часов?
   - Тогда придется закрыть фабрику, - решительно сказал хозяин и встал. - И всех вас рассчитать. Сами видите, во время войны содержать фабрику нелегко.
   - Почему это нелегко? Война же вам на руку - цены поднялись, а жалованье наше все то же, - раздался возмущенный голос.
   - Кто это там учит меня? - рассердился хозяин, оглядывая толпу. - Вот мое последнее слово: или будете работать двенадцать часов, или закрою фабрику и выставлю всех отсюда. Так что с завтрашнего дня будете приходить в восемь и уходить в половине девятого вечера. На обед даю вам полчаса. А теперь расходитесь!
   Удрученные работницы стали расходиться.
   - Вот и выгадали! Не дай бог такой выгоды!
   - Где это наши защитницы! Тоже затеяли!
   - Хозяин так зажал, что дух вон!
   - Товарку хоть защитили, - сказала Фируза и положила конец сетованиям. - Это уже не мало. Если и дальше будем единодушны, увидите, не дадим увеличить рабочее время.
   После этого случая Сария часто видела, как Фируза и Фатьма во время обеденного перерыва или утром, до начала работы, о чем-то тихо шептались с группой женщин.
   А однажды пять женщин собрались в землянке Сарии. Сама Сария была занята во дворе, меняла воду в чанах. Войдя в землянку, она заметила, как Фируза поспешно спрятала на груди какую-то книжку.
   - Спасибо, тетя Сария! Ты нам очень помогла, - сказала Фируза и, уходя, поцеловала ее.
   Наутро Фируза пришла раньше всех и передала Сарии небольшую старую подстилку, что-то вроде паласа.
   - Постели у себя, - заботливо сказала она. - В землянке сыро, а ты и без того сильно кашляешь.
   И в самом деле Сария продолжала кашлять кровью. Как-то после работы Фируза навестила се. Видя, что Сария вся в огне, она заботливо уложила ее на палас.
   - Я останусь сегодня с тобой, тетя Сария, - сказала она. Затем, сев рядом с больной, спросила: - У тебя в городе из близких никого нет?
   Сария рассказала ей о своей жизни и закончила:
   - Гюльназ была года на три моложе тебя. Где теперь моя доченька? Что с ней случилось?
   Фируза вытерла слезы.
   - И Гюльназ не одна такая, и ты не одна, тетушка! - с горечью сказала она. - В таком положении все трудящиеся женщины Ирана.
   И Фируза рассказала, что родилась она в Реште; когда ей было семь лет, отец вместе с семьей переселился в Эхваз и поступил на южные нефтяные промыслы. Ей было пятнадцать лет, когда отец заболел тропической малярией и умер.
   - Мы остались на улице, - продолжала она. - Пришлось уходить из Эхваза. Кое-как добрались до Керманшаха. Мать моя была большая мастерица - вязала, шила, ткала ковры. Здесь мать поступила на ковроткацкую фабрику. Там мы и встретились с Фатьмой. Как-то загорелся на фабрике склад с пряжей. Мать моя сгорела там заживо. После этого мы вместе с Фатьмой ушли из Керманшаха, - у этой бедняжки тоже никого нет на свете, - и вот устроились в Тегеране. Вдвоем снимаем лачужку за восемь туманов в месяц. И жизнь наша вся перед твоими глазами.
   Забыв о своем горе, Сария начала утешать ее.
   - Не унывай, дочка! Ты молода; может быть, еще доживешь до светлых дней.
   Но Фируза задумалась о другом. Она хотела отыскать дочь этой несчастной женщины.
   - Так как звали ту женщину, которая увела Гюльназ? - спросила Фируза. Саадат-ханум, ты сказала? Я порасспрошу кое у кого. Авось найдем.
   - Если сделаешь это благое дело, до конца дней буду благословлять тебя! - сквозь слезы воскликнула Сария.
   Фируза дождалась, пока больная уснула, затем ушла. Но Сария уже больше не вставала. Фируза, Фатьма и другие работницы часто навещали ее, приносили ей что-нибудь поесть.
   На шестой день болезни, как всегда, в обеденный перерыв к Сарии зашла опечаленная Фируза.
   - Плохи наши дела, тетя Сария! - сказала она. - С завтрашнего дня хозяин закрывает фабрику. Большой, говорит, налог назначили, не может уплатить. Да и с русскими, говорит, война будет... Всем нам дает расчет.
   Охваченная тревогой, Сария поднялась на локте,
   - А о Гюльназ ничего не узнала?
   Фируза с жалостью поглядела на ее седую голову.
   - Завтра должен зайти один человек. Он обещал найти эту женщину.
   На другой день кто-то постучался к Сарии. Женщина быстро приподняла голову и отозвалась, думая, что это Фируза. Но в землянку заглянул незнакомый человек.
   - Тебе надо уходить отсюда, старуха, - сказал незнакомец. - Сдаю двор другому. Так что сегодня переночуй, а с утра поищи себе другое место.
   Вечером пришли Фируза и Фатьма.
   - Давай попрощаемся, тетя Сария, - сказала Фируза, опускаясь на пол возле нее, - Кто знает, увидимся ли еще. Может быть, я уйду в Решт, к дяде.
   Девушки обняли и расцеловали Сарию. Старушка молча стала гладить каштановые косы Фирузы. Фатьма вытерла влажные глаза.
   - Тетя Сария! - прервала она молчание и указала на дверь, где стоял пришедший с ними подросток, лет пятнадцати. - Этот мальчик поведет тебя к Саадат-ханум. Он говорит, что знает ее. Только ее настоящее имя Гамарбану... Авось найдешь у нее свою Гюльназ.
   При имени Гюльназ старая женщина точно ожила. Она встала, поправила на себе халат, повязала голову и с помощью Фирузы и Фатьмы, пошатываясь вышла на улицу. Там ее ожидал фаэтон, нанятый заботливой Фирузой. Сария даже не заметила, как она распрощалась со своими благодетельницами.
   Фаэтон катился по улицам, стук копыт отдавался в ушах старой женщины, занятой одной мыслью о Гюльназ: наконец она найдет свою дочь и начнется для нее новая жизнь.
   Фаэтон остановился. Мальчик помог ей сойти и, отпустив извозчика, указал на ворота:
   - Вот, бабушка, дом Гамарбану-ханум.
   Он постучал железным молоточком, который висел на воротах. Охваченная дрожью, Сария едва стояла на ногах. Когда калитка открылась, она поцеловала мальчика в голову и перешагнула через порог.
   Гамарбану была на дворе и крикнула открывшему калитку слуге:
   - Кто там?
   Не дождавшись ответа, хозяйка сама подошла к воротам и подняла ручной фонарь. Она оглядела бледное, как у мертвеца, лицо с глубоко впавшими глазами, но не могла узнать старуху. Приняв ее за нищенку, она крикнула сердито:
   - Что тебе надо?
   - Это я, госпожа! - еле проговорила Сария дрожащим голосом. - Неужели не узнала? Мать Гюльназ.
   - Ты еще жива, женщина? Ну-ка иди сюда, посмотрим.
   Подойдя с Сарией к освещенной веранде, она сказала брезгливо:
   - Что же, ты стала совсем нищенкой! И лицо у тебя, как у покойника.
   Сария продолжала молчать. Словно почувствовав в этом молчании какую-то страшную угрозу, Гамарбану повернулась к подвалу:
   - Эй, Гюльназ! Выйди-ка посмотри, кто тут пришел! - сказала она притворно равнодушным тоном и поднялась наверх.
   Ответа из подвала не последовало. После тяжелого трудового дня Гюльназ только что спустилась к себе. Сегодня она стирала белье, выбивала ковры, подметала двор, мыла посуду, убирала комнаты и теперь чувствовала себя физически разбитой и морально подавленной.
   Ее ненависть к Гамарбану, казалось, дошла до предела, и что-то грозное вскипало у нее в груди. Даже голос этой женщины вызывал в Гюльназ раздражение, и какая-то неведомая сила шептала ей настойчиво и повелительно: "Убей! Убей и избавься!" В эти минуты Гюльназ готова была швырнуть в Гамарбану всем, что подвернется под руку.
   Это состояние особенно усилилось у девушки после встречи с Хавер. Слепая ненависть к Гамарбану точно осветилась лучом какой-то еще не осознанной мысли. Она часто вспоминала слова Хавер: "К черту Гамарбану! И без нее проживешь!"
   В первые дни после этого разговора с Хавер Гюльназ, часто задумываясь над ее словами, спрашивала себя: "Проживу ли?" Но эти сомнения привели ее в конце концов к твердому решению: "Если захочу - проживу!"
   Эта уверенность словно в новом свете представила ей весь окружающий мир и пробудила в ней силу восстать не только против Гамарбану, но даже против самой судьбы. И тут ей вспомнились некогда услышанные ею от Фридуна слова, смысл которых до сих пор был ей неясен: "Одна из причин нашего несчастья в том, что мы духовно слабы, что легко покоряемся. Для достижения своих целей человек должен биться, должен драться бесстрашно, как лев".
   А что сделала Гюльназ? Она позволила превратить себя в беспомощную игрушку в руках судьбы, бурные волны жизни несли ее, как щепку, на своем гребне, швыряя из стороны в сторону. Да, видимо, нет жизни слабым!
   Все эти мысли привели девушку к решению - бежать из притона. Теперь ее уже не пугала даже столь страшная раньше мысль остаться на улице. Там ей будет ничуть не хуже, а может быть и лучше, чем у Гамарбану. К тому же у нее была такая опора, как Хавер.
   - Приходи, будем жить вместе! - сказала ей Хавер.
   А Гамарбану? А долг? Но к черту и Гамарбану и долг! Надо бежать!
   Гамарбану, зорко следившая за Гюльназ, заметила перемену в ней и стала еще упорнее ее преследовать. Ни на минуту не оставляла она ее без дела, поручала даже такую работу, как колка дров, что входило в обязанности мужской прислуги. Не довольствуясь этим, она старалась настроить против Гюльназ всех, кто жил в доме.
   - Поглядите только на эту мужичку, - говорила она своим ханум. Сколько в ней высокомерия и спеси!
   Эти несчастные ненавидели Гюльназ за то, что в тяжелой борьбе с Гамарбану она сумела сохранить свою чистоту. Окруженная всеобщей неприязнью, вечно преследуемая, Гюльназ все более и более утверждалась в своей решимости бежать. Бежать во что бы то ни стало!