Ибрагимов Мирза. Наступит день

   - А все-таки?
   - После договоримся. Пока вы устраивайтесь, а я пойду в будку, она осталась открытой...
   У старого сапожника они прожили с неделю. Уже на второй день старик осмотрел Аяза и пощупал его руку, чуть пониже плеча.
   - Хороший подмастерье получится! - проговорил он и взял его с собой в будку.
   Оставляя Нияза дома, Гюльназ с матерью каждый день выходили в город и, не смея отходить далеко от будки сапожника, часами стояли на улице и оглядывали прохожих, надеясь увидеть среди них Мусу или Фридуна.
   Вечером они съедали по куску хлеба и, засыпая, с нетерпением думали о наступлении нового дня.
   Так прошло семь дней.
   Восьмой день прошел так же, как и предыдущие, не принеся ничего нового. Вечером они по обыкновению сидели в сырой комнате. Аяз, весь день помогавший сапожнику и порядком уставший, уже спал. Рядом с ним дремал и Нияз.
   Сария и Гюльназ сидели молча, отдавшись своим безрадостным думам.
   - Сестрица, - послышался вдруг голос сапожника, - выйди на минутку. Поговорить надо.
   Сария вернулась через час и, не выдержав, горько заплакала. С сильно бьющимся сердцем Гюльназ прижалась к ней.
   - Что случилось, мама? Может быть, узнала что-нибудь об отце?
   - Нет, дитя мое. Об отце твоем никаких сведений нет, - ответила женщина сквозь слезы. - Опять несчастье вокруг тебя.
   - Скажи же, мама, в чем дело?
   Сария обняла Гюльназ и прижала к груди ее голову.
   - Сапожник хочет жениться на тебе... Что ты скажешь на это, дочка?
   - Что же ты ответила, мама? - глухо спросила та.
   - А что бы ответила ты на моем месте, дочка? - в свою очередь спросила мать. - Он предупредил, что, если мы не согласимся, выгонит нас на улицу. Что нам делать? Каким пеплом посыпать голову?
   - Убей меня, мама, задуши своими же руками, - проговорила Гюльназ хриплым голосом, - но не говори мне об этом старике.
   Всю ночь они не сомкнули глаз, то плача, то утешая друг друга. Но утешения не было. Не было и никаких надежд на избавление.
   Наутро, получив от девушки решительный отказ, сапожник заявил:
   - Целую неделю вы занимаете мою комнату. В гостинице с вас бы взяли за это пятьдесят туманов. Но я с вас столько не потребую. Заплатите тридцать туманов и уходите.
   Услышав о тридцати туманах, Сария обомлела, голова у нее пошла кругом.
   - Пожалей нас, братец! - взмолилась она. - Где я возьму тридцать туманов? Сжалься над нами. Возьми одно из одеял и отпусти нас.
   Сапожник, ворча и бранясь, выбрал из одеял наиболее крепкое и отложил в сторону. Остальные их вещи он выбросил во двор, и, заперев дверь на замок, ушел в свою будку.
   Три дня Сария с детьми провела на улице под дождем. Нияз простудился и стал кашлять. Сария не выпускала его из объятий и все плакала, боясь, что болезнь унесет сына.
   - Гюльназ, дочка! - сказала она наконец. - Спроси-ка, где мечеть. Может быть, хоть там, во дворе, мы найдем какое-нибудь укрытие.
   Гюльназ отошла от матери. Догнав трех человек, она робко спросила у одного:
   - Простите, господин, не можете ли вы показать, где тут мечеть?
   - Это ты, Гюльназ? - удивился один из них. Почему ты так исхудала? А где мать?
   Узнав приказчика Мамеда, Гюльназ бросилась без оглядки прочь.
   Сария, выслушав рассказ дочери, впервые в жизни восстала против бога.
   - Никак не понять дел аллаха! - с возмущением проговорила она. - Прячет за тысячью стен то, что ищешь, и бросает навстречу то, чего избегаешь.
   После этого случая она больше ни на шаг не отпускала от себя Гюльназ.
   День клонился к закату, когда нарядно одетая высокая полная дама задержала шаги, проходя мимо них, и провела одетой в перчатку рукой по щеке Аяза.
   - Посмотри, какой красивый мальчик! - сказала она сопровождавшему ее молодому человеку в дорогом костюме.
   Затем дама обернулась к Сарии, которую как будто только сейчас заметила.
   - Не твой ли мальчик, сестрица? - спросила она.
   - Мой.
   - Да сохранит его аллах, прекрасный ребенок! А почему вы сидите здесь, сестрица?
   Сария молчала. Ей не хотелось огорчать столь богато одетую и в то же время такую ласковую барыню.
   - Или вы без места, сестрица? - не дождавшись ответа, сказала дама и повернулась к молодому человеку. - Сердце разрывается от жалости. Сестрица, мне очень жаль тебя, - продолжала она. - Я вижу, ты порядочная женщина и случайная беда довела тебя до такого состояния. Встань! Здесь, на улице, ты и детей погубишь и сама погибнешь. Пойдем ко мне. Ведь ты умеешь смотреть за домом, убирать, стряпать?.. Я давно ищу себе такую женщину.
   Не дожидаясь ответа, дама обратилась к молодому человеку:
   - Позови двух извозчиков, Эрбаб.
   Дама со своим молодым спутником села в передний экипаж.
   - Посади их с вещами в свой фаэтон и поезжай за нами, - приказала дама второму извозчику.
   Словно завороженные этой неожиданной встречей, казавшейся им сладким сном, Сария и Гюльназ и не подумали возражать.
   Они верили, что теперь начнется для них новая, светлая жизнь, с которой связали все свои надежды. Эта чудесная добрая дама перевернет Тегеран вверх дном, чтобы отыскать Мусу и Фридуна, соединит их всех вместе и спасет от дальнейших мук и скитаний.
   Передний фаэтон остановился у каменного крыльца.
   Эрбаб Ханафи расплатился с извозчиками и, придерживая дверь, пропустил даму и Сарию с детьми в небольшой, по чистенько убранный дворик с несколькими деревьями, клумбой цветов и бассейном. Дама провела их в нарядную комнату, устланную коврами.
   - Это будет ваша комната, - сказала она. - Сама я с сыном живу наверху. Меня будете звать Саадат-ханум.
   Потом она задала несколько вопросов о том, кто они, откуда прибыли, и, наконец, к удивлению Сарии, завела речь о Фридуне.
   Сария ответила, что о Фридуне ничего не знает, и принялась рассказывать о своем горе. Она была удивлена, заметив, что госпожа ее не слушает.
   "Наверное, торопится куда-нибудь!" - подумалось ей.
   Узнав о болезни Нияза, Саадат позвала слугу и, сказав ему что-то по персидски, повернулась к Сарии:
   - Слуга затопит баню. Выкупайся сама и выкупай ребят. Вы получите смену белья. Потом вызовут врача. А что до домашних работ о них расскажу тебе утром. Сейчас мне некогда, спешу. Спокойной ночи.
   И она ушла, хлопнув калиткой.
   Наутро Саадат дала некоторые поручения Сарии и Гюльназ.
   - Каждый день будешь готовить обед на четырех человек, - сказала она Сарии. - Еще не было дня, чтобы мы садились за стол без гостей.
   Потом она повторила те же вопросы, которые задавала вчера.
   Бедная женщина вторично рассказала о всех своих злоключениях.
   - Я расспрошу, - сказала Саадат. - Попытаюсь найти и твоего мужа и его племянника.
   Проходили дни.
   Сария и Гюльназ по два раза в день подметали двор, убирали комнаты, чистили все до зеркального блеска, готовили обед, мыли посуду и всячески старались угодить Саадат-ханум и ее сыну.
   Повеселевшие дети играли во дворе, с каждым днем набираясь новых сил. А Гюльназ в подаренном госпожой платье городского покроя выглядела совсем красавицей.
   Саадат с сыном относились к ним с исключительной добротой, как к равноправным членам семьи. И все-таки Сария никак не могла привыкнуть к городу и жила надеждой, что, как только найдет мужа, вернется в свою деревню, в свой домик. Однако неожиданная весть разрушила все ее мечты, разрушила навсегда.
   Однажды Саадат вошла к ним в комнату сильно взволнованная. Сквозь слезы она сообщила, что месяц тому назад Муса скончался в Тегеране от воспаления легких, а Фридун был задержан полицией и повешен за бегство из сельской тюрьмы.
   Потрясенные этим известием, Сария и Гюльназ в отчаянии рвали на себе волосы, царапали ногтями лица.
   Саадат ушла, оставив их оплакивать свое горе.
   Спустя пять дней Саадат позвала Сарию наверх.
   - Сария, - сказала она вкрадчиво. - перед престолом всевышнего ты мне сестра. Я считаю тебя родной сестрой, потому и открываю тебе свое горе. Теперь вся моя жизнь зависит от тебя.
   - Что случилось, Саадат-ханум? - взволновалась Сария.
   - Мой сын влюбился в Гюльназ. Ни днем, ни ночью не дает покоя. Все твердит о ней. Или, говорит, женюсь на ней, или покончу самоубийством. Прошу тебя, сестра моя, уговори дочь, и пусть будут они счастливы оба.
   Сария не нашлась сразу, что ответить. Но, понимая, что лучшей пары для Гюльназ она не найдет, решила осторожно поговорить с дочерью.
   После известия о смерти отца и гибели Фридуна девушка находилась в состоянии полной растерянности и была равнодушна ко всему.
   - Как хочешь, мама, - грустно ответила она. - После смерти Фридуна я бы не хотела выходить замуж... Но теперь решай сама... - И, сказав это, Гюльназ заплакала.
   - Оставаться в девицах - грех. Это не плохие люди. Они нас от смерти спасли, - стала увещевать ее мать.
   - Как хочешь, мама.
   Так Гюльназ отдала Эрбабу Ханафи свое сердце, которое безнадежность, и отчаяние превратили в камень. Но вскоре качались новые страдания.
   Однажды Саадат сказала Сарии, что хочет купить невестке новые платья. Разодев Гюльназ, она посадила ее в фаэтон и повезла в город.
   Сария ждала до сумерек. Никто не показывался: ни Гюльназ, ни Саадат-ханум, ни зять. Когда в городе зажглись огни, она не вытерпела и вышла во двор, стала звать слугу. Никто не отозвался.
   В это время вошли во двор два незнакомых человека и, окинув Сарию удивленным взглядом, спросили, кто она такая.
   - А вы кто? - ответила Сария вопросом на вопрос.
   - Мы владельцы этого дома. Ты откуда здесь?
   Сарию объял страх.
   - А разве это не дом Саадат-ханум? - с дрожью в голосе спросила она.
   - Какая еще Саадат-ханум? Ты бредишь, что ли? Освободи дом и убирайся вон! Мы сдавали его в аренду на месяц!
   Вытолкав детей, они выбросили на улицу вещи Сарии и захлопнули за ней калитку.
   Саадат повезла Гюльназ на проспект Стамбули, а оттуда на Лалезар. Она водила ее по магазинам. Купила и надела ей на палец кольцо с алмазом. Она рассказывала о веселой городской жизни, о полных всякого добра магазинах.
   Несмотря на сильную усталость, Гюльназ не без интереса наблюдала эту манящую своей таинственностью жизнь города. А совсем недавно он казался ей таким страшным и непонятно равнодушным.
   Наконец Саадат повела девушку в небольшое, но хорошо обставленное кафе. Двое молодых господ, сидевших за столиком, приветствовали Саадат. Окинув Гюльназ странным взглядом, они переглянулись.
   - Готовите к полету новую голубку?! - сказал один из них, обращаясь к Саадат.
   Гюльназ от этих слов бросило в жар.
   - Ждем вас вечером, - с улыбкой ответила им Саадат.
   - Мерси... Гамарбану-ханум...
   На этом их разговор прервался. Но Гюльназ поразило новое имя, которым молодые люди назвали Саадат.
   - Мое настоящее имя Саадат-ханум, - поспешила разъяснить Саадат, от которой не ускользнуло удивление Гюльназ. - Но иногда меня зовут и Гамарбану-ханум. Это мое второе имя. Ты подожди, и у тебя скоро будет второе имя... - При этих словах она рассмеялась.
   - Поедем домой, ханум, - робко предложила Гюльназ, чувствуя, как растут в ней беспокойство и страх. - Мама будет ждать.
   - Зачем тебе торопиться, милая? Мы еще в гости зайдем. Наши родственники пригласили нас к себе по случаю женитьбы моего сына. И Эрбаб, наверное, ждет нас там.
   Гюльназ хотела что-то, возразить, но не решилась.
   Сев в фаэтон, они снова стали кружить по нескончаемым улицам и переулкам города. Наконец Гамарбану привезла ее к дому, огороженному большим забором. Здесь был сад, цветник, бассейн.
   Взяв Гюльназ под руку, Гамарбану ввела ее в залитый ослепительным светом салон.
   - В нашем цветнике появился новый соловей, - воскликнула она. Знакомьтесь, господа.
   За большим столом, уставленным всевозможными яствами и напитками, сидели крикливо одетые женщины и мужчины. Смеясь, они приветствовали вошедших.
   - Да здравствует новый соловей!.. - Ханум, пожалуйте сюда!..
   - Нет, нет, к нам, ханум!.. - раздались голоса со всех сторон.
   Гюльназ стала искать глазами мужа и наконец нашла его: Эрбаб сидел в другом конце стола, рядом с какой-то черноглазой молодой дамой, и ласково шептал ей что-то на ухо.
   Вдруг Гюльназ услышала знакомый голос, и по ее телу прошла дрожь.
   - Ханум и господа! - говорил этот голос. - Поднимите бокалы, выпьем за здоровье Гюльназ-ханум.
   Это был помещичий приказчик Мамед.
   - Пейте, господа! - говорил он. - За такую ханум можно выпить отраву, и та покажется сладкой. Это не простая, не обыкновенная девушка, а горная голубка, степной цветок. К тому же это цветок, выросший на азербайджанской равнине. Пейте же за ее здоровье!
   Дама, сидевшая рядом с Гюльназ, протянула ей полный бокал.
   - Я не умею, сестрица, - сказала смущенная девушка. Раздался общий хохот.
   Затем началась безудержная попойка. Перед глазами Гюльназ развертывались глубоко оскорблявшие ее бесстыдные сцены. Не выдержав, Гюльназ встала и подошла к мужу.
   - Я хочу домой, Эрбаб... От шума у меня болит голова, - едва выговорила она.
   Уже пьяный, Эрбаб взял ее под руку и вывел из салона.
   - Пойдем, мой ангел, пойдем, - ласково повторял он. Он ввел Гюльназ в небольшую комнату.
   - Ты полежи здесь немного, отдохни, а я сейчас вернусь, - сказал он и вышел.
   Гюльназ услышала голоса за дверью. Говорили Эрбаб и Мамед.
   Томимая тягостным предчувствием, Гюльназ бросилась было из комнаты, но, столкнувшись в дверях с приказчиком, попятилась назад.
   - Дай мне дорогу! Дай дорогу! - вскричала она вне себя.
   - Отсюда нет дороги, - усмехнувшись, сказал приказчик. - Да и куда ты пойдешь, ханум? Брось дурачиться!
   - Прочь, подлец! Не смей подходить ко мне!.. Я пойду к матери!..
   - Не трудись, ханум! Твоя мать снова на улицах Тегерана. Тебе все равно ее не найти. Теперь этот дом - твой единственный приют. Если ты отвергнешь меня, придут другие. Не отталкивай же меня, Гюльназ! - И Мамед жадно схватил ее за руку.
   - Бесчестный подлец! Я умру, но не подпущу тебя! - вскричала Гюльназ и выбежала в коридор.
   Там она столкнулась лицом к лицу с пьяным Эрбабом.
   - Куда ты привел меня? Уйдем отсюда сейчас же!
   - Увы, нам некуда идти отсюда, - с пьяным смехом ответил тот.
   - Как некуда идти? - с удивлением спросила Гюльназ, все еще ничего не понимая. - А наш дом? Моя мать...
   - Ха-ха-ха... Наш дом! Какой наш дом? С этого дня мне и ночевать негде. А твоя мать... - Увидев показавшуюся в дверях салона Гамарбану, Эрбаб подтолкнул к ней Гюльназ. - Вот кто отныне твоя мать... - сказал он, и, пошатываясь, вышел.
   Гюльназ стояла лицом к лицу к Гамарбану.
   - Что все это значит, ханум? - проговорила она сурово.
   Но вместо ответа Гамарбану схватила Гюльназ за волосы и поволокла к Мамеду.
   - Ах ты, дура этакая, - начала причитать она. - За месяц я на тебя пятьсот туманов истратила! Я из тебя выжму эти деньги! Какого тебе еще мужчину нужно? Иди к нему, подлая!..
   - Если даже на куски изрежешь, не пойду по твоей дорожке. - И Гюльназ вдруг вырвалась из цепких рук Гамарбану и, схватив ее за горло, изо всех сил ударила об стену.
   У Гамарбану помутилось в голове, и одно мгновение она стояла, держась за стену. Придя в себя, она бросилась к растворенному окну, выходившему во двор, и крикнула:
   - Эй, Вели! Скорее сюда! Возьми эту неблагодарную тварь, стащи во двор! - Потом она повернулась к Гюльназ и завизжала:
   - С утра до ночи заставлю тебя горб гнуть, стирать белье девкам, убирать комнаты, чистить картошку. Чтобы оправдать мои пятьсот туманов, тебе придется пятьдесят лет работать на меня!
   Фонари на улицах, разрывая спустившуюся на город тьму, как бы открывали неширокие проходы моросившему мелкому дождю. Все вокруг тонуло в необычном для южного города тумане.
   Холодные дождевые капли падали на голову Сарии, а она, обняв колени, все так же неподвижно сидела на тротуаре... Хотелось кричать, вопить, изойти слезами, но не было голоса, не было слез. Отчаянье овладело всем ее существом. Она уже была не в силах сопротивляться и теперь старалась уверить себя, что все случившееся - от бога и что идти против его воли невозможно.
   Аяз и Нияз молча жались к матери. Они промокли до нитки, но терпели без жалоб.
   Наконец, стуча зубами от холода, Нияз невольно взял мать за руку.
   - Холодно, мама. Пойдем!..
   Сария накинула на мальчиков одеяло, истрепавшееся за долгие дни скитаний.
   - Подождите, детки! Нас найдет Гюльназ, тогда и пойдем!.. По простоте своей она все еще до конца не понимала всей глубины своего несчастья. Она надеялась, что Гюльназ вернется и они спасутся бегством из этого страшного города.
   Так она просидела до глубокой ночи, пока не прекратилось движение пешеходов по улице. Ей захотелось рассказать хоть кому-нибудь о своем горе. Быть может, найдется добрый человек, поможет чем-либо, посоветует.
   Вдали показались двое прохожих.
   - Братцы, выслушайте, помогите! - жалобно простонала она, когда те поравнялись с ней. - Укажите, кому я могу все рассказать, пожаловаться.
   Поняв по тону, что женщина просит не денег, прохожие остановились и выслушали ее, но до смысла ее речи не добрались.
   - Мы плохо понимаем по-азербайджански, - сказал один из них.
   Видя, что эти люди хотят уйти, Сария снова преградила им дорогу и еще раз, быстро-быстро, повторила спою просьбу. В эту минуту к ним подошел третий прохожий.
   - Чего тебе надо, сестра? - спросил он.
   Сария рассказала ему все, что с ней приключилось, и добавила:
   - Помоги мне найти дочь! Больше ничего мне не надо, братец!
   - С дурными людьми свела тебя судьба, сестрица, - сказал прохожий. Вероятно, они скрыли от тебя свои настоящие имена. Где ты их найдешь? Спасай лучше свою голову, не держи детишек под дождем. Пройди прямо по этой улице до конца, потом сверни налево. Шагах в ста от угла там есть гостиница. В ней можешь переночевать. Иди, не задерживайся. Я и сам живу по милости у родственника, не то не оставил бы тебя на улице!
   - Спасибо, братец. Да благословит тебя аллах! Перекинув одеяло через плечо, она взяла мальчиков за руки, и, пошатываясь, пошла к гостинице. Служитель гостиницы разрешил ей переночевать под лестницей.
   На другое утро Сария, всю ночь не сомкнувшая глаз, взяла мальчиков и вышла на улицу. Лучи солнца, предвещая весну, приятно грели и бодрили.
   Сария, достав один из двадцати спрятанных на груди туманов, купила на половину этой суммы хлеба и, поделив на три части, одну отдала детям, а две остальные положила в хурджин - на обед и ужин. Кроме хлеба, она ни о чем другом теперь не мечтала, предчувствуя, что скоро у нее не будет и этого.
   Они вышли на незнакомую большую улицу. По мостовой бесконечной вереницей проносились машины и фаэтоны, по тротуару спешили люди.
   Боясь в городской сутолоке растерять детей, Сария, крепко ухватив их за руки, неустанно искала среди прохожих Гюльназ.
   Проходили дни, а о Гюльназ не было ни слуху ни духу.
   Ночи Сария проводила где-нибудь под лестницей или у дверей какой-нибудь лавки. Каждый ушедший день уносил с собой часть ее надежды на спасение. И каждый день она с болью извлекала из заветного мешочка по полтумана. Наконец у нее осталось только семь туманов.
   От недоедания и холода дети исхудали и поблекли. Одежда на них изодралась и висела лохмотьями. Не дай боже... они напоминали нищих! О себе она и не думала. Все ее заботы были об Аязе и Ниязе.
   Казалось, городской поток, захватив, несет их по своему капризу. Наконец течением людской толпы их прибило на южную окраину города, где стояли кирпичные заводы и где тысячи бездомных и голодных семей ютились в вырытых в земле норах или прозябали под открытым небом.
   Однажды, когда в воздухе уже ясно ощущалось теплое дыхание весны, Сария почувствовала сильный жар в теле и ломоту в костях. Болезнь застигла ее врасплох. Прижавшись к углу на шумной Таможенной площади, где неумолчно галдела толпа мелких торговцев, Сария, почти теряя сознание, вынула последние пять кранов и протянула их Аязу.
   - Купи, сынок, хлеба! Покушайте с братом! - И, прижав к себе Нияза, она закрыла глаза.
   Когда, очнувшись после беспамятства, она осмотрелась вокруг, уже спускались сумерки.
   - А где же Аяз? Он еще не принес хлеба?
   - Не знаю. Аяз не пришел, - плаксиво ответил Нияз, Женщина приподнялась и села.
   - Как не пришел? Ой, пепел мне на голову!.. Неужели этот ад поглотит и его?..
   - Мама, есть хочу! Хле-ба! - протянул мальчик еще жалобнее.
   Женщина сделала движение, чтобы подняться, но со стоном снова опустилась на землю.
   В это время проходил мимо какой-то мужчина с двумя свежими, очевидно только что вынутыми из печи хлебцами.
   Сария машинально протянула руку:
   - Ради аллаха, господин!.. Дай кусочек хлеба ребенку!.. Мужчина молча оторвал кусок хлеба и с раздражением бросил в ее сторону.
   Так началась для Сарии жизнь нищенки, та самая жизнь, которой она даже мысленно для себя не допускала.
   ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
   Распространить вторую брошюру оказалось намного труднее, чем первую. За подозрительными повсюду следили, люди теперь всего боялись. Даже книготорговцы и букинисты проявляли величайшую осторожность. Все, что бы они ни покупали, подвергалось тщательному осмотру. Они разворачивали газеты, перетряхивали книги и журналы, с ног до головы изучали забредшего к ним человека. Даже старые книги Фирдоуси или Саади, в пожелтевших от времени переплетах, с засаленными и истлевшими листами, они брали не иначе, как только тщательно обследовав.
   И все-таки Фридун и его товарищи сумели распространить сто брошюр среди студентов университета, школьников и учителей и триста - среди рабочих, ремесленников и мелких торговцев.
   Курд Ахмед и Ферида, взяв с собой по сотне брошюр, еще на прошлой неделе выехали в Азербайджан, пристроившись на какой-то машине, которые сотнями сновали между Тегераном и Тебризом. В дороге они держались как незнакомые люди. По приезде в Тебриз, удостоверившись окончательно, что у Фериды все в порядке, Курд Ахмед двинулся дальше.
   Ризван с Серханом должны были ехать в Гилян и Мазандеран. На южные, нефтяные промыслы, по совету Керимхана Азади, решили послать с брошюрами Гусейна Махбуси, который был из Эхваза и хорошо знал южные провинции. Это было первое серьезное поручение, которое они давали Гусейну Махбуси. Он был уже предупрежден о поездке в Эхваз, но о цели поездки еще ничего не знал.
   Они решили собраться вечером и посовещаться вместе. Вернувшись из университета, Фридун сидел после обеда в своей комнате и думал о работе организации, о будущем, о том, как много еще надо сделать, и перед его мысленным взором открывалась картина предстоящих боев. Ему казалось, что начатое дело должно непременно завершиться успехом. На общественной арене все более и более резко размежевывались две силы. Одна из них несла на своем знамени свободу и труд, другая - насилие и гнет.
   Фридун ни минуты не сомневался, что в Иране борьба между этими двумя лагерями увенчается победой лагеря труда и свободы... Тогда-то наконец для родной земли начнется прекрасная веска подлинно свободной жизни!
   Каждый раз, отдаваясь этим мечтам, Фридун восторженно думал о великой Советской державе: "Оттуда по всей земле распространяется свет немеркнущего солнца, озаряя самые темные ее уголки.." При этом он чувствовал, как укрепляется его воля, как вливаются новые силы в его грудь, как радостно бьется сердце.
   Советы были в его представлении другом, верным и непоколебимым другом всех угнетенных наций. И красное знамя было для него вечным символом будущего счастья всех угнетенных людей земли. Путь к светлому будущему родины, к счастливой жизни родного народа проходил под живительными лучами этого великого стяга.
   Так думал не один Фридун. Так думали и Курд Ахмед, и Риза Гахрамани, и Арам Симонян, и тысячи, сотни тысяч тех, кто стремился к свободе, кто хотел избавиться от голода и нищеты, от произвола и насилия.
   В этом - и именно в этом - видел Фридун причину лютой ненависти реза-шахов, хикматов исфагани, хакимульмульков к Стране Советов, к этой могущественной и несокрушимой крепости свободы...
   Стук в дверь оторвал его от заветных мечтаний. Шофер Шамсии привез от нее письмо. Девушка просила его к восьми часам быть обязательно в Шимране. Фридун заколебался - в девять часов они должны были собраться у Арама Симоняна. В конце концов он решил ненадолго заехать к Шамсии, а уже оттуда отправиться на собрание.
   В Шимране его встретила сама Шамсия. Фридун сразу обратил внимание, что в девушке не было и следа обычной для нее почти детской резвости и веселого лукавства. На ее красивом лице лежала на этот раз печать глубокого раздумья.
   Шамсия усадила Фридуна на скамью под большой чинарой и ушла, сказав:
   - Подождите здесь минутку, с вами хочет говорить сертиб Селими.
   В голове Фридуна мелькали, сменяя друг друга, сотни разных мыслей. Он старался угадать - смогли ли Шамсия и сертиб Селими найти общий язык, миновала ли опасность, грозившая сертибу.
   - Вы, вероятно, не ожидали встретиться со мной? - сказал, подходя, сертиб и, не дожидаясь ответа, перешел к волновавшему его вопросу. - Вы оказались правы, дорогой Фридун, - горячо заговорил он. - Я понял, что деспотический строй глубоко враждебен народу и нашей родине. Я смог убедиться, что он - злокачественная язва на теле народа. А единственное средство избавления - вырезать эту язву.
   И сертиб Селими коротко рассказал Фридуну о своем свидании с Реза-шахом.
   - Питаясь вредной иллюзией, я бесплодно растратил лучшие годы своей жизни. Теперь раскаяние грызет меня. Кто в силах вернуть мне хотя бы один из тех дней, когда я возлагал всю свою надежду на якобы обманутого придворными монарха?! - произнес сертиб с горечью.