Ибрагимов Мирза. Наступит день

   Фридун почувствовал всю силу отчаяния, охватившего сертиба Селими.
   - Нет, нет! - поймав его взгляд, продолжал сертиб Селими. - Вы не думайте, что я бесплодно справляю тризну по ушедшим дням. Что может быть глупее - совершив ошибку, лить слезы раскаяния? Именно потому, что я понимаю всю глубину моих заблуждений, я хочу перейти к решительным действиям.
   - В чем же будут заключаться эти действия?
   - Я решил, объединив всех честных людей, поднять, их против гнилого шахского режима. У меня одна цель - пусть ценой.своей гибели, но добиться свободы и независимости родины. У меня много преданных и смелых друзей среди военных и интеллигенции. А вы близки к низам, к людям труда. Отныне наш с вами долг - объединить эти две силы.
   - Приветствую ваше решение, - сказал Фридун и протянул руку сертибу Селими. - Пора, давно пора!
   Это была первая честная и сильная рука, которая была протянута сертибу Селими на избранном им новом пути. Он крепко пожал эту руку.
   - Да, пора! Шахский режим привел Иран на край пропасти. Спасение страны в объявлении демократической республики. К этому мы и должны готовиться. Ясно и то, что мы не одиноки в своих стремлениях. Нашлись даже люди, которые уже приступили к действию. Брошюры, которые переполошили всю дворцовую камарилью и шаха, выпускаются какой-то сильной организацией. - Он помолчал с минуту и добавил: - Но боюсь, что такая организация недолго просуществует.
   При этих словах Фридун насторожился.
   - Почему вы так думаете? - спросил он, стараясь не выдать своего волнения.
   - Потому что какой-то предатель помог напасть на ее след. Не сегодня-завтра начнутся аресты. Помните, некогда в Азербайджане, на Тегеранском шоссе, в чайной, вы видели Гусейна Махбуси. Этому матерому провокатору, который служит трем державам и иранской тайной полиции одновременно, удалось проникнуть в организацию. Так-то, мой друг, иностранный капитал не ограничивается ограблением наших естественных богатств. Он разлагает и людей, превращая их в подлецов и негодяев.
   Фридун уже не слушал сертиба. Перед его глазами проносились образы товарищей, которые в эту самую минуту находились у Арама Симоняна, он видел виселицы, которые, готовились для них. Ему хотелось вскочить и, не медля ни минуты, помчаться туда, чтобы предупредить их, принять какие-то срочные меры. Но сертиб Селими ждал ответа, и ответ надо было дать. Фридун не сомневался, что в его лице организация приобретет ценного человека, но не считал себя вправе, не посоветовавшись с товарищами, не получив их согласия, открывать сертибу Селими существование такой организации.
   - Я затрудняюсь сразу принять какое-нибудь решение, - ответил он спокойно, - но я подумаю над вашим предложением. Во всяком случае трудно что-нибудь возразить против вашего вывода - что так продолжаться дольше не может. Можете быть уверены, сертиб, что все сказанное здесь останется между нами...
   Произнеся последнюю фразу, он заметил как облегченно вздохнул сертиб.
   Затем Фридун извинился и торопливо поднялся. Сертиб Селими пошел проводить его до ворот.
   - Как ваши отношения с Шамсией-ханум? - несмотря на глубокое волнение, спросил Фридун.
   - Вы и сами знаете, что она порядочная девушка и не похожа на своего продажного отца. Она не лишена способности постигать правду жизни. Поэтому я открыл ей, что мы с ней жертвы дворцовых интриг и шахского произвола. Мы договорились о том, что если даже нам и придется формально вступить в брак, мы никогда не будем мужем и женой. А когда будут разбиты ненавистные цепи, каждый пойдет своей дорогой и найдет свое счастье.
   На прощание Фридун крепко пожал сертибу руку и, сев в машину, бросил шоферу:
   - Быстрей в город!..
   Вернувшись с работы, Керимхан Азади пообедал и, по обыкновению, принялся за газеты. Хавер убирала и мыла посуду. Маленький Азад строил в углу домик из кубиков и то и дело поглядывал на отца. Видимо, ему очень хотелось что-то сказать отцу, но он не решался.
   - Подойди ко мне, сынок! - сказал Керимхан, наблюдавший за ним из-за газеты. - Принеси свои кубики, я помогу тебе построить хороший домик.
   Азад собрал в охапку кубики и перетащил к отцу.
   - Кем ты будешь у меня, сынок, когда вырастешь?
   - Я буду доктором, папа. Я хочу быть, как дядя Симон, - ответил мальчик и перевел взгляд на мать.
   Хавер, нежно улыбаясь, кивнула ему головой. Увидя одобрение матери, Азад воодушевился.
   - Папа, а почему ты не доктор, а? - спросил он. - Почему, папа?
   Хавер подбежала к нему и, обняв, поцеловала.
   - Папу некому было учить, сынок. А ты будешь учиться и станешь доктором.
   В половине девятого Хавер стала укладывать мальчика, а Керимхан начал собираться к Араму Симоняну.
   - Ты скоро вернешься? - спросила Хавер, провожая Керимхана.
   - Через час буду дома.
   В это время послышался голос мальчика, звавшего отца. Керимхан подошел к постельке сына, поцеловал его в лоб, поправил на нем одеяло и, когда мальчик закрыл глаза, вышел из комнаты.
   - Не опаздывай, Керимхан! Пожалуйста, - умоляюще сказала Хавер, провожая мужа через двор до калитки.
   - Хорошо, моя Хавер. Я приду скоро, - обещал он и поцеловал ее в глаза.
   И долго, пока Керимхан шагал по затихшим улицам Тегерана, не выходил у него из головы беспокойный и полный любви взгляд Хавер.
   Дойдя до конца переулка, он свернул налево, где в кафе "Нобахар" его должен был ждать Гусейн Махбуси. Ему хотелось бы, сказал приятель, пойти к Араму Симоняну вместе с Керимханом.
   - В первый раз мне одному как-то неудобно, я их не знаю - объяснил он.
   Керимхан не успел дойти до кафе, как Махбуси вышел ему навстречу.
   - Мы не опоздали? - с лихорадочной поспешностью спросил он.
   Гусейну Махбуси не терпелось; он горел единственным желанием, чтобы все совершилось как можно скорее.
   По обыкновению, на стук вышел Арам. Войдя во двор, Керимхан представил ему Гусейна Махбуси. На всю жизнь, запечатлелись в памяти Арама неприятные глаза, сверкнувшие на него в полумраке.
   Уже собралось несколько рабочих с табачной фабрики, из типографии и один учитель. Керимхан вопросительно посмотрел на Арама, не видя среди собравшихся Фридуна и Гахрамани.
   - Мы не будем больше ждать, - поспешил ответить Арам, поняв молчаливый вопрос Керимхана. - Можем начинать. Собственно говоря, нам сегодня и обсуждать нечего, - продолжал Арам. - Надо лишь дать определенные поручения каждому из собравшихся. Начнем с Гусейна Махбуси.
   При этих словах Махбуси беспокойно заерзал на стуле. Не успел Арам выговорить еще слово, как до его слуха донесся необычно громкий раздраженный голос отца, а в след за тем послышался топот тяжелых сапог, и на пороге появились три жандарма с револьверами в руках.
   - Руки вверх! - скомандовали они, подняв оружие.
   Не теряя ни секунды, Арам с изумительной ловкостью выпрыгнул в окно.
   Вслед ему раздались выстрелы и страшный, полный отчаяния и ужаса, крик женщины. Это кричала его мать, очевидно решившая, что выстрелы сразили сына.
   Выбежав из переулка на большую улицу, Арам вскочил в первый попавшийся экипаж и назвал улицу, где проживал Фридун. Он торопился предупредить товарищей о провале.
   Шофер Шамсии привез Фрпдуна прямо на улицу, где находилась квартира Снмоняна. Не доезжая до цели, Фридун остановил машину и отпустил шофера. Сейчас он был осмотрительнее, чем когда бы то ни было.
   На углу, у дома Симоняна, Фридун заметил черный полицейский автомобиль. У него уже не оставалось сомнений в том, что предательство свершилось. Фридун вошел в ворота напротив дома Симоняна и, спрятавшись в тени, стал наблюдать.
   Вскоре дверь дома отворилась, и оттуда вышла большая группа людей. При тусклом свете уличного фонаря Фридун различил среди них врача Симоняна и Керимхана Азади.
   "Все кончено! - подумал он. - Погибло все!"
   Точно человек, получивший внезапный удар по голове, он опустился на сырые кирпичи и в этот момент услышал шум отъезжавшей машины.
   Но предаваться отчаянью было нельзя. Надо было немедленно что-то предпринять, - прежде всего предупредить остальных товарищей. И Фридун, вскочив, поспешил к себе домой.
   Там он застал Арама Симоняна и Ризу Гахрамани.
   - Как хорошо, что хоть ты спасся! - воскликнул Фридун, обнимая Арама. Я уже не надеялся увидеть тебя.
   - А я очень боялся за тебя. Потому и поспешил прямо сюда.
   - Сидеть здесь бесполезно, а может быть, даже опасно, - решительно сказал Фридун. - Пойдем предупредим товарищей. Но прежде всего надо скрыться тебе, Арам. Ты не должен показываться на улицах. Но кто бы мог тебя укрыть?
   Арам назвал Курд Ахмеда, знакомую чайную и другие, по его мнению, безопасные места, но Фридун отвел их. Наконец они остановились на хорошо им известном старом Саркисе, стороже армянской церкви.
   Проводив Арама до дома Саркиса и обеспечив ему там надежное убежище, Фридун и Гахрамани распрощались с товарищем.
   - Никуда не выходи, мы каждый день будем сообщать тебе новости, обещал Гахрамани, прощаясь.
   - Берегите себя, - с беспокойством ответил Арам. - Предупредите Курд Ахмеда!
   - О нас не беспокойся!..
   Выйдя от Саркиса, они взяли извозчика и поехали к Курд Ахмеду. Его сестра ответила им, что брат еще не вернулся.
   Уходя, они попросили передать Курд Ахмеду, чтобы он, когда приедет, никуда не выходил и ждал их дома.
   Так побывали они еще у нескольких товарищей, предупредив их о грозящей опасности.
   Наиболее трудной, наиболее мучительной казалась им предстоящая встреча с Хавер. Как воспримет великое горе эта несчастная женщина? Найдет ли в себе силы мужественно встретить страшный удар? А маленький Азад?
   И все же надо было пойти к ней, как бы тяжело это ни было. Но тут они вспомнили об опасности, которая, может быть, уже грозит им в этом доме, и вынуждены были отказаться от посещения Хавер. Надо было выждать. Иного выхода не было.
   Лишь спустя два дня им удалось через одну нищенку назначить Хавер встречу в доме старика Саркиса, у которого скрывался Арам.
   Когда Фридун увидел вошедшую Хавер, ему подумалось, что более тяжелой минуты в его жизни не было. Женщина пришла с маленьким Азадом, в испуганных глазах которого таился скорбный недетский вопрос.
   Побледневшая и осунувшаяся за эти дни, Хавер устремила на Фридуна немой, напряженный взгляд.
   Всю жизнь впоследствии Фридун вспоминал о том, как твердил он дрожащими губами слова, смысл которых сам в эту минуту не понимал.
   - Керимхан жив и здоров, сестрица Хавер, ничего страшного. Не бойся! повторял он.
   Фридун и товарищи ожидали, что Хавер начнет плакать и стенать. Но Хавер молчала.
   - Сестрица Хавер, - сказал тогда Гахрамани, - мы братья Керимхану и тебе. Мы просим тебя набраться терпения, выдержать это испытание.
   - Я это знала, - после долгого молчания разомкнула наконец губы Хавер. - Все это я заранее знала.
   Хавер сидела, точно онемев от скорби. Обняв Азада, судорожно прижавшись щекой к его щеке, она молчала, и Фридуну трудно было понять, плачет ли она так беззвучно, или напряженно думает над тем, как уберечь своего сына от гибели.
   Была уже ночь, когда они усадили дрожавшую всем телом Хавер в фаэтон и отвезли домой. Оттуда они поспешили к Курд Ахмеду, но тот все еще не вернулся с поездки.
   Всю ночь они провели в поисках дальнейших, наиболее безопасных путей работы группы и решили собраться через два дня в доме Рустама, одного из самых верных товарищей.
   - Отказаться от борьбы, отступить было бы подло, - сказал Риза Гахрамани. - Или кончу жизнь на виселице, или увижу день падения пехлевийского режима!
   - Наступит этот день! - уверенно сказал Фридун и, пройдясь по комнате, остановился у окна.
   Небо на востоке бледнело, а над Тегераном все еще стояла густая тьма. Это было покрывало ночи, доживавшей последние свои минуты. И вдруг Фридун увидел, что небо окрасилось в пурпурно-алый цвет. Рождался новый, прекрасный день, в торжество которого Фридун верил и которого ждал всей душой, всем сердцем. Казалось, это гигантский факел - факел свободы распространяет ликующий свет по лицу земли.
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
   Керимхану Азади казалось, что он переходит через реку, ширина которой не имеет предела. Борясь с течением, он идет и идет, а противоположного берега все не видно. И тогда он, объятый отчаяньем, бросается в ледяные волны реки, и от холода немеет все его тело.
   Ну вот наконец страдания его окончились, и тело отдалось полному покою. Но нет! Это не полный покой. Где-то в самой глубине сердца продолжает ныть какая-то точка.
   Когда после долгого беспамятства Керимхан пришел в себя, он с трудом восстановил в памяти все события последнего времени: как он был задержан, как перенес арест, пытки и, наконец, заточение в эту ледяную темную камеру, которая напоминала поставленную стоймя могилу.
   Иногда в памяти Керимхана оживали и более отдаленные события его жизни: детские годы, каторжный труд, первый арест и ссылка. Но чаще всего перед его глазами возникала Хавер, и в эти минуты ему казалось, что сырая темница наполняется ароматом весны.
   Но теперешнюю жизнь Хавер он боялся себе представить: это могло сломить его, ослабить силу сопротивления, поколебать волю.
   И тогда он начинал думать о Фридуне, о Курд Ахмеде, радовался за Арама, которому удалось выскочить в окно и, очевидно, скрыться. Мысли о друзьях вливали в него новые силы и бодрость.
   Лишь одного он не мог вспомнить и определить: сколько времени он находится здесь? И как было бы хорошо, если бы он установил хотя бы одно: ночь сейчас или день?
   Часто вставал перед его глазами и Гусейн Махбуси. Керимхан отгонял закрадывавшиеся в его душу сомнения. Ему страшно было подумать, что в провале организации виноват он сам со своей излишней доверчивостью. Эта мысль была для него мучительнее всех пыток и истязаний.
   "Но ведь арестовали и Махбуси? - успокаивал он себя. - Ведь и этот несчастный, наверное, мучается теперь в такой же стоячей могиле, как я!"
   И все же он радовался тому, что не успел познакомить с Гусейном Махбуси Фридуна и Курд Ахмеда. Если он даже честен, то мог под пытками выдать и их!
   Это было единственное обстоятельство, которое немного утешало Керимхана.
   В один из таких моментов, когда он обретал способность мыслить и вспоминать, неожиданно открылась дверь камеры. Чьи-то руки схватили его и выволокли в коридор.
   Больно резанул по глазам свет фонаря.
   Керимхана повели к серхенгу Сефаи. В коридоре он встретил согбенною старца, который шел под охраной жандармов. Поравнявшись, Керимхан узнал в нем доктора Симоняна. Симонян тоже узнал в нем его, и по лицу старика скользнула слабая улыбка.
   Голова доктора была забинтована. По всему лицу проходила вспухшая красная полоса, очевидно, след от плети.
   "Перенесет ли старик эти мученья?" - с болью подумал Керимхан.
   Целых два часа пытал Керимхана серхенг, требуя, чтобы тот назвал сообщников, указал, где бы мог скрываться Арам. На все вопросы Керимхан отвечал, как и раньше:
   - Не знаю.
   - А Фридуна... тоже не знаешь? - вдруг спросил серхенг с расстановкой.
   Керимхана первую минуту будто поразили в самое сердце.
   "Неужели выдали? - подумал он, и тотчас же перед его глазами встал всегда улыбающийся, умный, добрый Фридун. - Если даже его приведут сюда и поставят перед моими глазами, у меня будет один ответ: "Не знаю" - твердо решил Керимхан про себя.
   - Нет, не знаю, - не моргнув глазом, ответил Керимхан серхенгу.
   - Послушай, - тоном сочувствия начал серхенг. - Ведь ты напрасно губишь себя. Ты стараешься отрицать ясные как день вещи. А это что?
   Серхенг показал Керимхану небольшую записную книжку, отобранную у него при обыске, и прочитал: "Повидать Фридуна".
   - Рассказывай теперь, что это за Фридун? Кто он такой? "Ага, значит, никто ничего не рассказал! - подумал Керимхан с радостью. - Они не знают даже, кто он такой".
   Серхенг настойчиво повторил вопрос.
   - Не знаю я, - ответил Керимхан. - Мало ли на свете людей по имени Фридун...
   Серхенг наотмашь ударил его по лицу.
   - Увести! - приказал он жандармам.
   Керимхана потащили в соседнюю комнату. Два здоровенных жандарма раздели его и стали бить резиновыми дубинками. Керимхан собрал последние силы и, приподнявшись, бросился на жандармов. Один из них ударил Керимхана дубинкой по голове. У Керимхана потемнело в глазах, голова закружилась, и он упал без памяти.
   Придя в сознание, Керимхан увидел себя в той же сырой и темной камере.
   "Что это?" - почувствовав острую боль в левом глазу, подумал он...
   Он пытался приподнять веко, повернуть глазом. Тщетно. Тогда он догадался, что ему выбили глаз. Не выдержав невыносимой боли, он снова впал в беспамятство.
   Придя в себя, Керимхан услышал какие-то голоса. Открывали дверь. Его приволокли в другую камеру, которая была просторнее; в ней стояли даже две койки.
   Вскоре пришел врач и наложил на вытекший глаз повязку.
   "Наверное, следствие кончено и теперь будет суд", - решил Керимхан.
   В этой камере он провел день и еще ночь. На другой день дверь открылась, и, как шесть-семь лет тому назад, к нему в камеру втолкнули кого-то. Новый узник упал ничком и принялся тяжко стонать.
   Керимхан сразу узнал Гусейна Махбуси. Тот, как бы не подозревая присутствия в камере другого узника, все еще стонал, не подымая головы от пола.
   - Не ной! - проговорил Керимхан сухо. - Встань, садись на койку.
   Махбуси на минуту притих. Потом пошевельнулся в полумраке. По-видимому, хотел подняться.
   Керимхан взял его под руку и усадил на койку. Стоны Махбуси сменились плачущими вскриками.
   - Осторожно, брат мой Керимхан, осторожно! Эти негодяи живого места не оставили на мне.
   Керимхан ничего не ответил. Молчал и Махбуси. Казалось, в темной и немой камере они изучают друг друга.
   Наконец это безмолвие стало угнетать обоих. Первым тяжелое молчание нарушил Гусейн Махбуси:
   - Я рад, что мы в одной камере. Вместе и горе кажется легче.
   Он снова всхлипнул. Керимхану даже стало жаль его. Слово, сказанное от всего сердца, поднимало человека в его глазах. В голосе Махбуси он уловил нотки искренности.
   Не так же ли подавляло одиночество и его самого? Разве не счел бы и он за счастье иметь рядом с собой человека, да любое живое существо - собаку, кошку, даже крысу?
   - Эх, Гусейн! - отозвался он на жалобы Махбуси. - Таких мучений, как в этот раз, я никогда не испытывал. И думаю, как выносливо тело человека! Тебя не искалечили?
   - Дышать не могу. Сломали ребро. Но теперь мне лучше. Я думал - умру и избавлюсь навсегда от этой муки.
   - Нет, Гусейн, не говори так. Человек никогда не должен желать и искать смерти. Смерть - это ничто, пустота... Жить, жить... Какой смысл желать того, что кладет конец всему? Даже человек, по горло утонувший в горестях и несчастьях, предпочитает жизнь смерти.
   - Какое у тебя твердое сердце Керимхан! Но я, по правде говоря, желаю только скорой смерти.
   - Не малодушничай! Все это пройдет. Темницы, в которых нас сегодня гноят, завтра будут снесены. Как знать, быть может, когда-нибудь на месте этой тюрьмы будет разбит сад. А вот здесь, где находится наша мрачная камера, вырастет розовый куст... Каждую весну будут на нем распускаться ароматные розы. И разве не вспомнят тогда нас будущие поколения? Наши Азады?.. Вспомнят! Непременно вспомнят! Но я верю, что и мы сами доживем до этого дня.
   - Не верится. На этот раз нам не спастись от виселицы, Керимхан.
   Минуту оба молчали. Потом Махбуси добавил:
   - Для спасения у нас единственный путь.
   - Какой? - живо спросил Керимхан. - Если для этого надо грызть землю, я готов на все.
   - Братец мой Керимхан! Нам нет спасения. Мы погибнем. А тем путем, который сулит нам спасенье, мы, конечно, не пойдем. Ведь мне не раз предлагали: назови хотя бы одного из своих товарищей - получишь свободу. Меня били, истязали, но я ничего не сказал. Теперь я убедился, что и с тобой поступали так же. Сердце на части разрывается. Как ты думаешь, братец? Может... может, назвать одного, двух, чтобы избавиться от этих мучений...
   - Как? - глухо спросил Керимхан, не веря своим ушам. Охая и стеная, Махбуси повторил свой вопрос.
   Душу Керимхана вновь всколыхнули страшные сомнения: "А не я ли действительно виновен во всех наших несчастьях?"
   Махбуси понял его молчание как признак колебания и нерешительности и стал смелее:
   - Брат мой, я совершенно выбился из сил. Ты, я вижу, не в лучшем состоянии... Керимхан, друг, давай только скажем, где находится Фридун... Его, наверно, там уже нет. Но они оставят нас в покое. Подумай, у тебя жена, ребенок...
   Эти слова, этот заискивающий, плаксивый голосок разрешили все сомнения Керимхана. Он быстро повернулся л, схватил сильными руками Махбуси за горло, подмял его под себя.
   - Негодяй! Это ты нас предал! Теперь ты хочешь, чтобы и я предал своих товарищей?!
   Внезапно дверь камеры распахнулась. Трое здоровенных тюремщиков набросились на Керимхана, вырвали Махбуси из его рук и еле живого унесли из камеры.
   - Перевести его в прежнюю камеру! - приказал подошедший серхенг Сефаи.
   И Керимхана опять водворили в камеру, которая напоминала поставленную стоймя могилу.
   Теперь он не сомневался в том, кто был в действительности Гусейн Махбуси. Понял и всю непоправимость своей ошибки. И, прижавшись головой к мокрой стене, он зарыдал.
   После ареста Керимхана Хавер долго и мучительно раздумывала над своим положением. Она не могла представить себе, что ее ждет завтра? Что будет с ее сыном? Арест доктора Симоняна, и исчезновение Арама лишили ее последней надежды на спасение. Она знала, что куда бы она ни пошла, в какие бы двери ни постучалась, повсюду услышит один ответ: "Убирайся прочь! Работы нет!" Нищенствовать? Или?.. Разве мало было молодых женщин, которые ради куска хлеба продавали свое тело?
   Она знала, что по городу шныряют сотни бесчестных маклеров, которые вербуют в публичные дома девушек и молодых женщин, попавших в тиски нищеты и голода. Нет, она предпочтет лучше покончить с собой! А Азад? На кого же она оставит сына? Только мысль об Азаде мешала Хавер исполнить свое страшное решение.
   Шла вторая неделя после ареста Керимхана.
   Однажды вечером Хавер сидела у себя в комнате и печально следила за Азадом, который играл тут же. Она не замечала, что по лицу ее катятся слезы.
   Раздался стук в калитку. Хавер вышла во двор. На ее вопрос из-за калитки послышался незнакомый женский голос:
   - Открой, сестрица Хавер-ханум, открой! У меня к тебе дело.
   Хавер открыла. Вошла женщина лет пятидесяти, накрашенная, напудренная. Ее внешность и манеры не предвещали ничего доброго...
   Женщина обвела комнату взглядом и презрительно поджала губы.
   - Убогая комнатенка, - проговорила она, - и сырая. Здесь невозможно жить человеку.
   - Уж какая есть! - сказала Хавер сухо.
   - Почему, Хавер-ханум? Такой молодой, красивой женщине, как ты, не следует жить в такой лачуге.
   Хавер смолчала.
   Женщина оглядела находившиеся в комнате вещи и отозвалась о них с тем же презрением. Потом перевела разговор на тяготы жизни, выразила сожаление по поводу постигшего Хавер несчастья.
   Хавер надоело слушать ее болтовню, и она решила справиться у посетительницы, кто она такая.
   - Неужели ты меня не знаешь? - спросила женщина, растянув в улыбке свой и без того большой рот. - Ведь мы соседи; я живу в третьем от тебя доме. А зовут меня Гамарбану-ханум.
   - Не знаю... Не приходилось слышать...
   - Ты не знаешь, а я тебя знаю. Потому и пришла. Хотелось посмотреть, как ты живешь, что поделываешь? Может быть, нуждаешься в чем-нибудь?
   - Спасибо, я ни в чем не нуждаюсь.
   - Не говори так, милая. От отца наследства не получила, от матери тоже, на что же ты можешь жить? А за этот рваный коврик и пяти кранов не дадут.
   И Гамарбану уставилась на Хавер. Она задалась целью - либо выудить у нее нужные сведения, либо завлечь в свои сети и присоединить к обществу других ханум. В обоих случаях Хавер была для нее кладом. Но выведать у нее тайну общества было бы прибыльнее: угодив мистеру Гарольду и серхенгу Сефаи, можно было получить прекрасное вознаграждение.
   И Гамарбану, смягчив голос, произнесла сочувственным тоном:
   - Бедная моя голубка! Какая беда стряслась с тобой! Да поможет тебе аллах!
   Резко изменившийся тон женщины возбудил в Хавер подозрение.
   - Бедное дитя! Разве не жалко, чтобы такой мальчик остался сиротой! притянула к себе непрошенная гостья маленького Азада.
   Хавер передернуло от этих слов.
   - Зачем сиротой? Я же не умерла!
   - Скажи, а разве у твоего мужа не было товарищей, друзей, которые помогли бы тебе? - спросила женщина вкрадчиво.
   - Кто же не имеет друзей? - уклончиво ответила Хавер.
   - Да, я знаю, что есть, - сказала Гамарбану и придвинулась к Хавер поближе. - Но, может быть, ты опасаешься идти к ним? Тогда дай мне адрес, я сама разыщу их. Пойду и принесу тебе от них все, что надо.
   Настойчивость женщины еще более усилила недоверие Хавер, и она ответила сдержанно:
   - Спасибо, мне посредницы не нужны.
   Эти слова задели Гамарбану, но она сдержала гнев и, переменив разговор, коснулась того самого пункта, о котором Хавер думала с таким ужасом. Гамарбану рассказала о том, что в ее заведение ежедневно приходят десятки таких, как Хавер, и среди них есть даже замужние, вполне приличные женщины.
   - Будешь жить припеваючи. Не умирать же тебе с голоду. А когда мужа выпустят из тюрьмы, перестанешь ко мне ходить.
   Услышав эти слова, Хавер пришла в такую ярость, что, не раздумывая, схватила с пола большие щипцы для угля.
   - Вон отсюда! - закричала она, потрясая ими. - Убирайся, пока я не размозжила тебе голову! Вон!