Ибрагимов Мирза. Наступит день

   Фридун в раздумье остановился на углу проспектов Лалезар и Стамбули. Куда идти - домой или к Серхану: узнать у Фериды, удалось ли ей распространить порученные ей листовки? А может, направиться к сертибу Селими, который приглашал его к себе? Помощь сертиба особенно нужна сейчас, когда дальнейшая работа у братьев Сухейли становится невозможной. Да, надо поскорее уходить от них. А в подыскании новой службы сертиб мог быть очень полезен. Кроме того, Фридун рассчитывал, что сертиб окажет ему содействие и при поступлении в университет.
   Эти соображения перевесили, и Фридун, кликнув извозчика, поехал к сертибу. Тяжелые ворота со знаком льва и солнца открыл ему старый садовник и, впустив во двор, пошел доложить господину.
   Двор-сад сертиба с высокими чинарами занимал обширную площадь. В середине сада вокруг четырехугольного бассейна был разбит небольшой цветник. Мощеная дорожка от ворот до небольшого кирпичного двухэтажного дома проходила в нише из зелени, сплошь увитой виноградными лозами. Тяжелые гроздья созревшего винограда висели над головой Фридуна.
   Сертиб вышел ему навстречу.
   - Пожалуйте, пожалуйте, господин Фридун! - радушно приветствовал его хозяин.
   Они тепло поздоровались. Сертиб был в прекрасном настроении.
   - Вы слышали о листовках? - шепотом спросил он. - Наши господа думали, что народ нечто вроде стада баранов. А вот нашлись герои!
   Так услышал Фридун первую весть о результатах своего труда, и от захлестнувшей его радости едва не бросился в объятия сертиба. "Сертиб, это сделали мы!" - хотелось ему крикнуть. Но он спросил, как бы ничего не понимая:
   - Какие листовки?
   Сертиб не успел ответить, как послышался мелодичный женский голос:
   - Вы нас совсем забыли, сертиб!
   Фридун обернулся. К. ним приближались две женщины и трое мужчин. Сертиб представил Фридуна пожилому мужчине и молодой девушке.
   - Уважаемый Билури! - обратился сертиб к пожилому господину. - Прошу познакомиться с моим новым другом господином Фридуном. Приехал поступать в университет, на ваш факультет.
   Хафиз Билури окинул Фридуна довольным взглядом.
   - Прекрасно, прекрасно! - похвалил он. - Я всегда говорил, что спасение нации только в просвещении...
   - Надеюсь, вы окажете ему содействие в поступлении, - сказал сертиб Селими.
   - Насчет университета не беспокойтесь, я вам в этом помогу. Заходите ко мне... А пока будем продолжать беседу. Прошу... вот Шамсия-ханум...
   Фридун внимательно оглядел девушку. Ее почти детское лицо было свежо, во взгляде отражались простота и естественность. Легкое платье красиво облегало ее тонкую фигуру. Руки девушки были в ажурных перчатках того же цвета, что и платье. Рядом со статной фигурой сертиба она казалась хрупкой и изящной куколкой.
   - Прошу познакомиться... - отрекомендовал ей сертиб Фридуна.
   Шамсия с очаровательной улыбкой протянула ему руку. Фридун взял эту изящную руку в перчатке и неожиданно в ту же секунду вспомнил Гюльназ и Фериду. Какая пропасть отделяла их от этой надушенной аристократки! Фридуну не приходилось еще касаться такой нежной, мягкой ручки. Он вздрогнул и тут же выпустил ее. Точно почувствовав это, девушка снова улыбнулась, и взгляд ее с любопытством остановился на Фридуне.
   - А чем вы занимаетесь, сударь? - спросила она.
   - Господин Фридун - педагог, - поспешил ответить за него сертиб Селими. - Прекрасно знает историю персидской литературы. Это о нем я говорил, как о новом вашем учителе.
   Улыбаясь, Шамсия спросила:
   - А господин Фридун согласен?
   - Мне кажется, да... не так ли, господин Фридун?
   Фридун ответил двустишием:
   Если б голову за друга ты не мог сложить в бою,
   На плечах считай ненужным грузом голову свою...
   - О, как хорошо сказано, сударь! - воскликнула Шамсия- ханум. - Итак, завтра буду ждать вас у себя днем от десяти до двенадцати. Помогите мне за год пройти курс средней школы, - И, быстро записав на листке свой адрес, она вручила его Фридуну.
   Когда Фридун пришел к Серхану, мать сидела в большой светлой комнате на полу и пряла, а Ферида тут же вязала жакет. При виде дорогого гостя обе женщины бросили работу и поднялись ему навстречу.
   Ферида побежала ставить самовар, а мать, открыв большой, обитый железом сундук, вытащила ситцевый мешочек с сахаром. Наполнив сахарницу, она положила мешочек обратно и заперла сундук на замок.
   - Какой ты стала скупой, мама! - пошутил Фридун.
   - Что поделаешь, сынок? Говорят, сахару не будет, приближается война. Вот я набрала немного про черный день и для таких дорогих гостей, как ты.
   В это время в комнату вернулась Ферида и на вопрос Фридуна о листовках принялась с увлечением рассказывать:
   - Я спрятала листовки за пазуху и вышла на базар. В аптекарском магазине купила золотник имбиря и одну листовку оставила на прилавке. Другую листовку подбросила в галантерейной лавке, где приценивалась к чулкам. А хорошие были чулки! Еще одну листовку оставила в мануфактурном магазине. А одну ухитрилась даже прилепить к дверям какого-то дома. На обратном пути смотрю: собралось около нее человек двадцать, толкаются, читают. "Читайте, читайте, авось найдете истинный путь!" - подумала я про себя. А что, братец Фридун, скажи, скоро от этого исправятся порядки? - спросила она наивно.
   - Нет, Ферида! - улыбнулся Фридун. - Мир так испоганен, что одним этим его не переделаешь. Но все же листовки объяснят людям, что необходимо делать, чтобы исправить мир.
   - Значит, путь еще длинен, - вставила мать. - Не скоро доберемся до светлых дней.
   - Не спеши, мать! Как бы ни был долог путь, люди прошли уже большую его часть.
   - Я не тороплюсь, сынок... И не о себе думаю. Одной ногой я уже в могиле. Моя забота о невестке, о сыне, о голых и босых детях. Хочется, чтобы скорее наступил этот день и избавил их от мучений.
   Распространенные по городу листовки пробуждали надежду в сердцах, вносили радость в дома бедняков, высвечивая их жизнь, пусть на мгновение, лучами правды. В ожидании каких-то событий, которые должны в корне изменить жизнь, люди как-то насторожились. Такой результат первого же шага своей деятельности воодушевил Фридуна на дальнейшую бесстрашную борьбу.
   ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
   Два часа Фридун отдавал теперь ежедневно занятиям с Шамсией. Он занимался с ней персидской литературой и всеобщей историей.
   Девушка принимала его в своем городском особняке, в гостиной. Ей нравилось слушать вдохновенное чтение поэм Фирдоуси, газелей Хафиза, нравилась горячность, с которой разбирал Фридун поэтические произведения. Нередко она просила его:
   - Прочтите еще одну газель!
   В конце концов они стали друзьями. Девушка привязалась к нему настолько, что стала делиться с ним, как с верным товарищем, всеми радостями и горестями своей жизни.
   Однажды, в свободный от работы день, Фридун вышел на Лалезар погулять. В этот час улица бывала полна народу. Еще издали заметил он Шамсию.
   - Здравствуйте, ханум!
   Она медленным шагом пошла рядом с Фридуном. Подчиняясь принятому в аристократических кругах и при дворе этикету, Шамсия старалась придать своим жестам и голосу изысканность. Эта манера неестественной утонченности создавала пропасть не только между аристократическим кругом и низшими слоями населения, но и между отдельными слоями того же светского общества.
   Но даже сквозь эти светские манеры у девушки прорывалось обаяние юности и непосредственности характера.
   Однако не это влекло к ней Фридуна.
   Разумеется, для Шамсии, выросшей в семье такого видного аристократа и богача, как Хикмат Исфагани, не могло быть в Тегеране закрытых дверей. Ей был открыт доступ во все дома везиров, в министерства и даже во дворец.
   Но необыкновенная простота отличала ее от девушек ее круга и давала ей возможность сохранять дружеские отношения со школьными подругами, стоявшими гораздо ниже ее по общественной лестнице.
   Она ясно чувствовала и высоко ставила чистоту помыслов и естественную простоту людей из так называемых "низших" слоев общества. И особенно ценила она в этих людях искренность в отношениях к женщине. Всего этого она не встречала в своем кругу.
   Качества эти она заметила в характере Фридуна еще в первый день встречи, и поэтому все больше ценила его общество.
   - Как ваша семья? Были ли во дворце? Как там смотрят на войну? спросил девушку Фридун.
   - Благодарю вас! В семье все благополучно. Путь во дворец пока не закрыт перед нами. Вопрос о войне сложнее. Каждый рассматривает его по-своему. Его величество ограничился одним твердым приказанием: убрать всех, кто возбуждает подозрение... Берегитесь, господин Фридун! Неосторожно сказанное слово может повлечь за собой ужасные последствия.
   - Что вы, ханум!.. Мы принадлежим к числу самых верных подданных его величества. Мы желаем его величеству всяческого добра, иных пожеланий у нас нет. Как себя чувствует Шахпур? Встречаетесь ли вы с ним?
   - Не бывает дня, чтобы принц не приезжал в наш сад Шимран. Но завтра у меня там большой прием. Не хотите ли присутствовать?
   Задав этот вопрос, Шамсия задумалась, ее детское лицо стало серьезным.
   - Так вот, завтра в шесть часов вечера я пошлю за вами машину. Дайте ваш адрес, но заранее условимся об одном. Я не смогу представить вас под вашим именем. Надо скрыть, во-первых, ваше крестьянское происхождение, во-вторых, то, что вы азербайджанец. Это может поставить вас в неловкое положение. Я дам вам новое имя - Джамшид Исфагани, мой двоюродный брат из Исфагана.
   - А вдруг там будет господин Хикмат Исфагани? Вы поставите в затруднительное положение и себя и меня.
   - Не беспокойтесь. Завтра с шести часов вечера отец будет занят по очереди в английском, американском и германском посольствах. В одном из них банкет, в другом коммерция, а в третьем еще что-то...
   - Нет, ханум, - после минутного раздумья ответил Фридун. - Я не хочу появляться под чужим именем. К тому же я не привык к такому обществу.
   - Ну что ж, оставайтесь самим собой. Я представлю вас как студента. Идет?
   - Согласен.
   - И прекрасно. Я представлю вас избранному женскому обществу столицы. Только боюсь, эти звезды настолько вас ослепят, что вы перестанете видеть меня.
   - У нас есть мудрая пословица: все хорошо, что ново, а друг - когда стар...
   - Итак, буду ждать! - сказала девушка и попрощалась. После того как она ушла, Фридун задумался над ее словами.
   Они прозвучали как предостережение: "Берегитесь, господин Фридун!"
   "Какой тайный смысл кроется в этих словах? - думал он и, вспомнив выражение ее лица, тут же отверг свои подозрения: - Нет, скорее всего это просто случайно вырвавшиеся слова!"
   После захода солнца Фридун вышел из дому и направился к Араму Симоняну, который жил в двухэтажном доме на улице Лалезар.
   В подъезде у нижней лестничной клетки помещался небольшой магазинчик, где продавались всевозможные вещи - от дорогих мехов до хрустальной посуды, золотых и серебряных изделий. Мимо этого магазинчика поднималась наверх неширокая лестница, которая приводила к квартире доктора Симона Симоняна, о чем гласила небольшая металлическая дощечка на двери.
   Направо было помещение самого врача, состоящее из трех комнат. Первая, большая, продолговатая комната, служила доктору приемной и гостиной. Стены ее были увешаны древними иранскими миниатюрами. Во второй комнате помещался кабинет, третья служила спальней. На одной стене этой комнаты висел большой тебризский ковер с изображением четырех времен года; каждому времени соответствовало двустишие на кайме.
   Левая дверь из передней вела в половину сына доктора - Арама Симоняна, состоявшую из двух комнат. В первой из них стоял письменный стол, несколько книжных шкафов, плетеные стулья и небольшой столик, на котором стоял радиоприемник. В этой комнате с выходящими на черный ход окнами Арам принимал своих друзей. Во второй была его спальня.
   С этой семьей Фридуна познакомил Курд Ахмед. Здесь Фридун встретился с несколькими рабочими, собиравшимися у Симоняна для беседы.
   Симон Симонян при царизме вынужден был эмигрировать из России в Тебриз, откуда переехал затем в Тегеран. Прекрасный, знающий врач, он вскоре завоевал здесь признание и всеобщие симпатии. Держал он себя свободно и независимо и пользовался глубоким уважением не только армянской интеллигенции и купечества, но и азербайджанцев и персов.
   Арам учился на последнем курсе Тегеранского университета. Это был способный, энергичный молодой человек. Кроме персидского, азербайджанского и своего родного - армянского языка, он свободно владел английским и французским. Азербайджанский язык он изучил в повседневном общении с людьми, армянским языком занимался специально и даже читал древнеармянскую литературу.
   С течением времени квартира Симоняна превратилась в постоянное место встреч Курд Ахмеда и Фридуна. К врачу приходили ежедневно десятки людей различных национальностей, профессий, классов. Все это создавало наиболее благоприятные условия для их встреч именно здесь.
   На звонок Фридуна вышел сам Арам, и Фридун сразу понял, что в квартире есть люди, так как обычно на звонок выходила прислуга.
   Впустив Фридуна, Арам запер дверь и, взяв его за руку, повел прямо в свою комнату.
   - Ты пришел вовремя, - сказал он по дороге. - Товарищи уже здесь, и мы только что говорили о тебе.
   Войдя, Фридун обвел глазами присутствующих. Встретившись взглядами с Курд Ахмедом и Ризой Гахрамани, он дружески приветствовал их. На одну минуту установилось молчание, которое первым нарушил Курд Ахмед.
   - Мой друг Фридун прибыл с севера, - сказал он, - он некоторое время работал в деревне и хорошо знает настроение крестьян. Ему знакомы страдания азербайджанского крестьянина, да и сам он испытал уже кое-что.
   Смуглый мужчина, сидевший рядом с Курд Ахмедом, ответил на эту рекомендацию:
   - Игит крепнет в боях! Листок на ветке и тот выдерживает порывы ветра и вихри пыли. Настоящим человеком я считаю того, кто закален в бурях.
   Подметив, с каким вниманием прислушивается к этим словам Фридун, Курд Ахмед представил ему говорившего:
   - Керимхан Азади. Работает на табачной фабрике.
   В это время снова раздался звонок в прихожей. Арам пошел отворять и через минуту вернулся с Серханом и Феридой.
   - Знакомьтесь! - радостно сказал Фридун, указывая на Фериду. - Первая иранская женщина, вступившая в наш круг.
   - Нет, милый друг! - с улыбкой возразил Курд Ахмед. - У нас уже есть одна - жена нашего друга Керимхана Азади - Хавер-ханум. Сегодня она не могла прийти; чувствует себя не здоровой.
   Ферида не помнила себя от смущения. Словно какой-то туман заслонил от нее людей. Она едва различала, что вокруг говорят.
   - Как жизнь в Азербайджане? - спросил Керимхан Азади Фридуна.
   Фридун испытывал некоторое замешательство: как повести рассказ, чтобы эти люди, с которыми он встречался впервые, лучше поняли его? Когда он начал, ему казалось, что слова недостаточно полно и глубоко выражают его мысли. Но по мере того как он рассказывал о пережитом и увиденном в деревне, вспоминания все более захватывали его, и речь полилась свободно и непринужденно.
   - Не жизнь, а ад - заключил он свой рассказ. - Удел крестьян беспросветная нужда, нищета, гнет. Крестьянина грабит каждый, кому только не лень, будь то жандарм или полицейский, помещик или деревенский богатей.
   То, о чем рассказал Фридун, Курд Ахмед дополнил своими наблюдениями, особо подчеркнув непрекращающуюся борьбу между крестьянами и помещиками.
   - Да, крестьяне доведены до крайности. Но недовольны не только крестьяне. Я встречался с людьми самых различных слоев, и все они выражали недовольство. Вся страна стонет под гнетом шахского режима. А ведь в каждом правительственном учреждении сидит не один, а сразу несколько повелителей, падишахов. Взяточничество, беззаконие, произвол перехлестнули через край. Втаптывают в грязь честь и достоинство народа. И я твердо знаю - народ нетерпеливо ждет сигнала, чтобы вырваться из этой тюрьмы.
   - Все это, конечно, верно, - сказал Риза Гахрамани, - Но мне думается, что о положении Ирана мы можем и должны судить не только по деревне. В Иране формируется сейчас новый класс, могучая общественная сила. Это рабочий класс. Вся будущность Ирана зависит от взаимодействия и союза этих двух могучих сил.
   Затем заговорил Азади.
   Слушая Керимхана, Фридун не спускал глаз с его лица, на котором лежала печать большого напряжения и усталости.
   - Конечно, вся сила в молоте и наковальне рабочего, в его труде. Партия, забывающая эту истину, ничего не добьется. Без рабочего класса в современном обществе невозможен ни один прогрессивный, а тем более революционный шаг.
   - Истинная правда! Крестьянин, который всю жизнь крепко держится за хвост своей телки, и рабочий, свободный от собственности - не одно и то же! - горячо воскликнул кто-то из молодых.
   Эго восклицание вызвало шумный спор. Ферида, не совсем понимавшая суть спора, растерянно переводила глаза с одного говорившего на другого.
   - Ты неправ, мой друг! - сказал наконец Керимхан Азади, обращаясь к молодому человеку, который сделал такой неожиданный вывод из его слов. - В такой стране, как Иран, нельзя выбросить крестьянство, как лишний груз, из революционной борьбы... Трудовое крестьянство - верный союзник рабочих...
   Наклонившись к Курд Ахмеду, Фридун тихо спросил его о молодом человеке, так резко отозвавшемся о крестьянах.
   - Это Ризван, техник, работает на мыловаренном заводе, горячий паренек, - негромко ответил ему Курд Ахмед и, повысив голос, стал призывать товарищей к порядку. - Тише, тише! Прошу вас! Дайте Керимхану Азади до конца высказать свою мысль.
   И, когда наступила тишина, Керимхан продолжал:
   - Дорогие друзья! Я также хочу сказать, что в Иране поднимается новый класс - пролетариат. Он имеет свои идеалы, свои великие цели. И это он разнесет прогнившие основы нашего общества, как горный поток - глиняную стену...
   - Но ведь то же самое говорю и я! - опять вмешался Ризван. - Разве такое дело по плечу мужику, который днем и ночью дрожит над своим скарбом?
   - Ведь если бы крестьянин был способен уничтожить гнет, - поддержал его еще один из присутствующих молодых рабочих, он давно бы сделал это. Тысячи лет существует мир, столько же существует и крестьянин. Что же сумел он изменить в этом мире?
   Снова поднялся шум, и Курд Ахмеду с трудом удалось восстановить порядок.
   - Продолжайте! - обратился он к Керимхану. Но Ризван перебил его.
   - Не лавочник, мысли которого так же путаны, как и его дела, и не крестьянин, мечтающий лишь о том, как бы вместо одной коровы иметь две, будут направлять революцию в Иране, - это сделает рабочий! - проговорил он горячо.
   - Лавочник одно, крестьянин другое! - твердо сказал Керимхан, и Ризван осекся под ясным, спокойным взглядом этого человека.
   Керимхан продолжал.
   - Конечно, для уничтожения основ угнетения и эксплуатации в нашей стране прежде всего надо опираться на рабочих, но это не значит, что мы должны пренебрегать крестьянством.
   - Нечего распылять силы. С самого начала нам надо ясно определить цель и прямо идти к ней. Дело, за которое мы боремся, по силам только рабочим, поэтому мы и должны все наше внимание уделить им, - снова возразил Ризван. Рабочие находятся в таком положении, что без раздумья пойдут на все, даже на смерть...
   Керимхан кивнул головой.
   - Это верно. Жизнь рабочих невыносима. Чтобы убедиться в этом, не надо ходить далеко. Выйдите только на южные окраины Тегерана, где расположены промышленные предприятия. Можно лишь удивляться тому, что живущие там до сих пор не ворвались в город и не разгромили его вконец... Трудно себе представить более жалкое, унизительное положение, чем то, в которое они поставлены. На южных нефтяных промыслах то же самое. Да куда ни пойдешь, повсюду над тобой одно и то же небо! И все же - чем лучше положение крестьян? Ничем! Пожалуй, даже хуже. Нет, я не отказываюсь от надежды на крестьянство.
   - Вы все знаете народную поговорку, - начал внимательно слушавший до сих пор Курд Ахмед: - Во рту не станет сладко оттого, что будешь без конца повторять: халва, халва. Чтобы сварить халву, нужны мука и масло, мед и дрова. Никто не спорит: режим Пехлеви невыносим. Но сколько бы мы ни ругали шаха, он от власти не откажется. Его должен свалить народ. А народ состоит не только из рабочих. Он состоит из рабочих и крестьян.
   Да еще из трудящихся города и деревни - из учителей, врачей, служащих, ремесленников и даже, наконец, из мелких и средних купцов и лавочников. Пока все они не объединены вокруг одного центра, уничтожить деспотию не удастся. Короче говоря, мое предложение таково - развернуть работу среди всех слоев населения.
   - Но надо же на кого-нибудь опираться! - прервал его Ризван.
   - Да, конечно! Опираться надо на народ - на рабочих в первую очередь, а также на крестьян и, наконец, на всех передовых, свободомыслящих людей, сказал Курд Ахмед решительно.
   - Мы не первые в истории человечества начинаем эту борьбу, - сказал Керимхан, воспользовавшись наступившей тишиной. - Давайте вспомним опыт борьбы других народов. Возьмите близкую нам Россию. Разве Ленин не бился над объединением рабочих, крестьян и всех честных людей России? Разве не в этом была одна из главных причин победы большевиков, великолепно разрешивших эту задачу?
   Присутствующие внимательно слушали Керимхана, в голосе которого слышалась сила великой убежденности. Даже Ризван опустил голову. Ферида сожалела о том, что у этих людей, выступающих против правительства, нет полного единомыслия, и это пугало ее. Ей было непонятно противопоставление крестьян рабочим. Когда говорили о рабочих, она думала о Серхане, а когда говорили о крестьянах, она вспоминала своих родителей, которые и по сей день жили в деревне. Разве их разделяла когда-нибудь вражда?
   - Рабочие и крестьяне - одна семья! - невольно вырвалось у Фериды. Она даже покраснела от неожиданности.
   Раздались рукоплескания. По комнате прошел веселый гул голосов. Лица прояснились.
   Курд Ахмед воспользовался этим, чтобы переключить внимание товарищей на ближайшие конкретные задачи.
   - Друзья, - начал он, - ни один думающий человек не может отрицать того, что здесь говорилось. Но мне бы хотелось, чтобы, обсуждая цели далекого будущего, мы обращали особое внимание на вопросы сегодняшнего дня. Недаром говорят, что будущее принадлежит тому, кто умеет правильно видеть настоящее.
   Курд Ахмед встретил взгляд Арама, который все это время сидел погруженный в глубокое раздумье. Но как бы почерпнув во взгляде Курд Ахмеда силу и уверенность, он также вмешался в разговор:
   - Я тоже уверен, что в борьбе за свободу рабочие и крестьяне имеют одну общую задачу и одну цель. Но эту задачу можно разрешить лишь при правильном учете условий настоящего времени. Я имею в виду и внутренние и внешние условия. Германия обрушила на Европу всю свою военную мощь. Чемберлен допытался, столкнув немцев с русскими, отыграть на Москве то, что он проиграл в Мюнхене. Эта попытка не удалась. Теперь он сколачивает антирусский фронт в Иране, Турции и на всем Востоке. Первая обязанность иранских рабочих и крестьян заключается в том, чтобы расстроить планы этого матерого поджигателя войны.
   Слушая речь Арама, Фридун понял, насколько шире, чем он думал, фронт борьбы и какие далеко идущие перспективы и задачи имеет начатое ими, казалось бы, небольшое дело.
   - Германия тоже старается проникнуть на Восток, - добавил Фридун. - А ведь всем нам известно, что наши правители готовы продаться кому угодно, только бы это был враг нашего могущественного северного соседа. В этом вся суть.
   - Это объясняется тем, - вставил Ризван, - что наш северный сосед государство рабочих, а наши правители - ставленники дармоедов. Ясно, что западные страны им больше по сердцу.
   - Вот именно поэтому и рабочие и крестьяне должны иметь в настоящих условиях один общий девиз: борьба против деспотии, против империализма, борьба за полную независимость родной страны. Вот вокруг каких лозунгов мы должны собирать народ, открывать ему глаза на истинное положение вещей... сказал Курд Ахмед. - Друзья мои, дорогие друзья! Все мы являемся верными сыновьями нашего народа. Все мы добиваемся того, чтобы Иран превратился в передовое современное государство, стал независимым, свободным и просвещенным. Однако ни радужными грезами, ни самыми сердечными пожеланиями свобода не добывается. Действительное несчастье современного Ирана заключается в том, что пехлевийская клика настежь распахнула перед империалистическими хищниками южные ворота страны, а на севере воздвигла железную стену. Пока существует эта стена, пока страна наша терпит гнет иноземного капитала, Иран не будет ни независимым, ни свободным. В настоящий момент наша первая задача - рассказать народу всю правду, подготовить его к предстоящим тяжелым боям. Для этой великой цели необходимо объединить в одном лагере всех наиболее честных и преданных нашему делу людей - и рабочих, и крестьян, и интеллигентов, и, если хотите, бакалейщиков. Мы должны донести наше слово до народных масс, жаждущих хлеба, работы и свободы. Надо наметить план ближайших конкретных мероприятий.
   - Я предлагаю начать с издания подпольного журнала, - сказал Фридун, глубоко почувствовав всю правдивость слов Курд Ахмеда.
   - Найти сразу средства на издание журнала будет трудно, - возразил Керимхан Азади. - Для начала давайте выпустим хотя бы небольшую брошюру. А назовем ее так, как сказал Курд Ахмед: "Работы, хлеба и свободы!"