Ибрагимов Мирза. Наступит день

   Но Гамарбану была далека от мысли расстаться со своей жертвой. Желание сломить упорство Гюльназ превратилось у нее в страсть, и борьба приобретала все более ожесточенный характер. Ни на одно мгновение не спускала Гамарбану глаз с девушки. И все же Гюльназ удалось однажды вечером незаметно выскользнуть из дому. Пройдя по узким переулкам и кривым улицам, она добрела наконец до дверей Хавер, но тут Гамарбану настигла ее. Втолкнув девушку в фаэтон, она привезла ее обратно к себе.
   С того памятного дня за Гюльназ была установлена неусыпная слежка, она не имела ни одной свободной минуты. Часто Гюльназ не успевала после тяжкого трудового дня спуститься к себе в подвал, как ее вызывали наверх и поручали новую работу, нередко ее среди ночи поднимали с постели и заставляли снова подметать двор и мыть посуду.
   Услышав голос Гамарбану, девушка не откликнулась, решив, что ее снова зовут, чтобы поручить какую-нибудь работу. В то же время она обратила внимание на голос женщины и на то, что она не ругалась, как обычно. Это удивило Гюльназ и пробудило в ней любопытство. Она встала с койки и медленно вышла во двор.
   Сария стояла посреди двора, освещенная падавшим с веранды светом, и ждала.
   - Мама! Мама! - вскричала Гюльназ и бросилась к ней. Почти на руках Гюльназ снесла мать к себе в подвал. Бережно усадив ее на тахту, Гюльназ спрятала голову на груди у матери и вдруг горько зарыдала, как маленький ребенок.
   Мать и дочь говорили, плача, жалуясь и проклиная. Голоса их напоминали скорбное пение плакальщиц.
   - А где отец, мама? А мой Аяз и Нияз? Что сделала с ними проклятая судьба?
   - Нияза унесла голодная смерть, Аяза поглотил этот ад, сожрал это проклятый город, дочка. Искала повсюду, не нашла, расспрашивала всех, не получила ответа.
   Говоря это, Сария вся побелела. Гюльназ сжала в объятиях почти потерявшую сознание мать.
   Обессиленная Сария закрыла глаза. Из ее горла вырвались глухие стоны. Так она и заснула в объятиях дочери.
   Сария больше не вернулась в свою землянку на фабричном дворе. Она осталась в комнате Гюльназ, в подвальном этаже дома Гамарбану. Лежа на койке Гюльназ, она то бредила в жару, то стучала зубами в ознобе.
   Видя состояние матери, Гюльназ загоралась все большим возмущением.
   - Как страшен мир! Будто мельничными жерновами перемалывает он бедных и слабых. Уж лучше бы нам скорей найти вечный покой!..
   Слова Гюльназ остро резнули мать по сердцу. Она была матерью, старшей в семье, дети на нее надеялись. Она пошла, и дети последовали за нею. И именно она привела их в этот ад.
   Сария с трудом приподнялась на локте и огляделась вокруг.
   - Пойду поищу какую-нибудь работу, - бормотала она. - Спасу тебя, уведу отсюда... Какое теперь время? Взошло солнце? Или еще нет?
   - Уж вечер, мама. Полежи пока, а я пойду достану тебе поесть, - сказала Гюльназ нежно и, подавляя душившие ее рыдания, вышла.
   Но Гюльназ не удалось скоро вернуться. Гамарбану заставила ее мыть посуду и обслуживать гостей. Заметив рассеянность девушки, она неотступно следила за ней.
   - Эй, девушка! Не ленись! Ведь не даром ты работаешь у меня. А теперь я еще и твою мать приютила. Лучше не выводи меня из терпения!
   На самом деле Гамарбану была даже довольна появлением Сарии. Она не выгнала ее в расчете на то, что ради матери Гюльназ скорее пойдет на уступки и окажется в рядах ее "ханум".
   Было уже далеко за полночь, когда позвав Гюльназ, Гамарбану дала ей миску собранного с разных тарелок недоеденного гостями плова.
   - Отнеси матери!
   Спустившись вниз, Гюльназ застала мать в тяжелом бреду.
   Она схватила ее горячую руку.
   - Мама, мамочка! - дрожащим голосом позвала она, целуя ее в лоб, глаза, щеки. - Ты слышишь меня?
   Наконец больная очнулась.
   - Наклонись, Гюльназ! Дай поцелую твои глазки! Наклонись, дочка! - еле слышно прошептала она.
   Гюльназ спрятала голову на груди у матери.
   - Что с тобой, мама? Скажи, что с тобой?
   - Ухожу я, дочка моя, - слабеющим голосом проговорила Сария. Благодарение аллаху, что увидела тебя перед концом! Сам аллах послал тебя, чтобы ты закрыла мне глаза, родная.
   Пережитые Сарией страдания избавили ее от длительных предсмертных мук. Под утро, когда небо стало медленно светлеть, она навсегда затихла.
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
   Прошло пять дней после предательского нападения гитлеровских орд на Советскую страну. Взоры всего мира были прикованы к советско-германскому фронту.
   Заполнившие страну многочисленные немецкие шпионы вместе с правящими кругами и реакционными партиями Ирана старались внушить народу, что победа Германии неизбежна.
   Немецкие агенты, распространявшие во время первой империалистической войны среди мусульман миф о том, что германский кайзер Вильгельм II опоясался мечом самого пророка Магомета и ведет священную войну, повторяли теперь тот же вздор о Гитлере, который являлся якобы не кем иным, как Сахибаззаманом имам-Гейдаром.
   Но, несмотря на антисоветскую, антирусскую пропаганду, неимущий, голодный и бесправный люд искренне желал победы Советам, связывая с этой победой все свои надежды и чаяния.
   Первые бои на советско-германском фронте, возбудившие густые мечты в тупых и недальновидных правителях Ирана, привели в действие и демократические силы. В обоих лагерях шла усиленная подготовка к решительной схватке.
   Немцы внимательно следили за развитием внутренней жизни Ирана, и германский посол фон Эттель превратил свое посольство в подлинный военный штаб. Там разрабатывались планы подготовки будущего иранского фронта против Советов, определялись пункты расположения воинских частей и порядок их выступления.
   Германские фашисты, окончательно подчинившие Реза-шаха своей воле, на всякий случай вели работу и среди главарей отдельных племен. На юге и севере страны они готовили повстанческие отряды из племен, еще сохранивших феодальный уклад жизни.
   Когда была разоблачена деятельность прожившего в Иране четверть века тайного агента Шунцмана, представителя фирмы Юнкерс, подготовлявшего восстание южных племен против центральной власти, фон Эттель добился его "высылки" из Исфагана... в Тегеран.
   В Тегеране орудовал известный диверсант и шпион полковник Шмидт, который, возглавляя якобы безобидную контору "Вебер-бауэртранспорт", готовил из уголовных элементов отряды террористов, лазутчиков и диверсантов на всем протяжении советско-иранской границы.
   Такая же работа проводилась в Энзели, Горгане и прочих городах Северного Ирана,
   Объединял всю эту работу фон Вальтер. Сидя в Тегеране, он держал в своих руках нити, тянувшиеся к нему со всех концов страны. Через посредство Эттеля он ежедневно получал из Берлина директивы. Мечты о захвате Кавказа и эксплуатации немцами бакинской нефти казались ему близкими к осуществлению.
   И все же где-то в тайниках его души шевелились сомнения: "А вдруг немецким армиям придется столкнуться с несокрушимым сопротивлением русских? Война затянется. Можно ли будет тогда доверять этим иранцам? Мало ли было случаев, когда они, уличив момент, обезглавливали таких, как я, и, надев голову на кол, носили по улицам!"
   Одолеваемый этими мыслями, фон Вальтер утром 27 июня вошел в свой кабинет. Торопливо подошел он к небольшому круглому столику, где были сложены свежие газеты. Первая попавшаяся ему газета была "Эттелаат". На первой же странице он увидел сводку об успехах германского оружия, но не стал читать ее до конца.
   Отложив газеты, фон Вальтер принялся просматривать лежавшую перед ним листовку. Ее прислал ему посол с просьбой познакомиться с ней, чтобы в десять часов встретиться для переговоров по этому вопросу. В листовке, изданной подпольной революционной организацией, говорилось о Гитлере как о кровожадном палаче и предлагалось всем находившимся в Иране немцам убраться восвояси, пока не поздно.
   Скомкав бумагу в руке, фон Вальтер прошелся по комнате.
   - Скоро мы уничтожим источник ваших надежд, - проговорил он сквозь зубы и подошел к висевшей на стене карте.
   Он стал определять расстояние между немецкими войсками и Москвой. Он смотрел на бескрайние советские просторы. Они казались ему непонятными, загадочными. И какой-то страх стал просачиваться в его душу.
   В приемной посла фон Вальтер застал Хакимульмулька и министра иностранных дел. Поздоровавшись с ними, он оставил министра иностранных дел беседовать с секретарем посольства, а сам обратился к Хакимульмульку:
   - Ну, что нового, друг мой?
   - Слава богу, живем вашими милостями, - улыбаясь, ответил Хакимульмульк.
   - Как его величество? Нет ли перемен в его настроении?
   Хакимульмульк сразу понял смысл вопроса.
   - По воле аллаха Иран и Германия спаяны накрепко, как кость с мозгом. Никакая сила не отделит их друг от друга. Но...
   - Что но?.. Или вы сомневаетесь?
   - Боже сохрани... Вот только немного беспокоюсь насчет англичан.
   - Знаете, что сказал о них когда-то кайзер Вильгельм? - рассмеялся фон Вальтер. - Они глупы, как зайцы в марте месяце.
   И, попрощавшись с ним, фон Вальтер вошел к послу. Тот протянул ему только что полученную шифрованную телеграмму из Берлина.
   Телеграмма содержала требование фюрера готовиться к самым решительным действиям.
   - В планах фюрера Восток занимает большое место. А в настоящую минуту судьба всего Востока решается здесь. Захватить Иран означает отторгнуть Кавказ от Советской России и закрыть Англии дорогу в Индию. Я уж не говорю о десяти миллионах тонн нефти, которую даст нам Иран. Десять миллионов тонн нефти! - заявил посол.
   Фон Вальтер повторил с вожделением:
   - Десять миллионов тонн!
   - Нефть! Нефть!.. Понимаете ли вы, что такое нефть? Нефть - это кровь современной техники. А мы в этом нуждаемся. Какими угодно усилиями мы должны овладеть и иранской и бакинской нефтью.
   Потом посол рассказал фон Вальтеру о том, что Реза-шах согласился на размещение в иранских воинских частях только что прибывших сорока немецких летчиков.
   - Нам надо быть осторожными даже в случаях, когда все наши требования принимаются. Этот пигмей воображает себя великим повелителем и политиком, заигрывает с нами и с англо-американцами, склоняется то в их, то в нашу сторону. Поэтому главари племен и начальники войск должны быть в наших руках. Но скоро мы избавимся от необходимости заигрывать с этими мелкими повелителями. Германское оружие сотрет с лица земли и эти народы и эти государства с их марионеточными правителями.
   Затем посол спросил фон Вальтера о диверсионных группах и агентах по шпионажу, которые должны были переправиться на граничащую с Ираном советскую территорию, и добавил:
   - Баку - важнейший пункт для большевиков. Он должен стать нашим!
   Фон Вальтер рассказал послу об укомплектовании диверсионных групп, о плане переправы их в Советский Союз и о конкретных их задачах.
   - В тылу большевиков они приступят к работе раньше, чем наши войска дойдут до Северного Кавказа.
   - А взрывчатые вещества доставлены?
   - Да, в городе Мияне на складе Хикмата Исфагани хранится пятьсот тонн.
   Вернувшись к себе, фон Вальтер увидел старшего жандарма Али, который, сгорбившись, сидел у дверей его кабинета. При виде фон Вальтера он вскочил, вытянулся и отдал честь. Не ответив, фон Вальтер прошел в кабинет.
   Али не раз думал уйти из Тегерана куда глаза глядят, бежать, скрыться. Но куда? Он знал, что власть фон Вальтера распространяется на весь Иран от Персидского залива до Каспийского моря. Все равно он будет пойман и предан казни, а имущество его конфисковано. Нет! Оставалось одно - подчиниться фон Вальтеру.
   Вызвав наконец Али, фон Вальтер не предложил ему даже сесть.
   - Предатель! Подлый предатель! - процедил фон Вальтер.
   Жандарм опустил голову.
   - Решил бежать к шахсеванам? - продолжал фон Вальтер. - А быть может, ты хочешь перевалить через Талышские горы? Служить большевикам?
   Али понял, что фон Вальтер знает обо всем, что говорилось в заведении Гамарбану.
   - Куда мне к большевикам, господин фон Вальтер? Я готов кровь их пить...
   Фон Вальтер хорошо знал психологию подобных людей и поэтому не считал нужным терять время на длительные беседы с ними. Он вынул из письменного стола лист бумаги.
   - Ты дал подписку служить нам?
   Али, поглядел с тоской на бумагу, ответил:
   - Дал и готов служить!
   - Вот об этом я и хотел тебе напомнить. Ступай и помни, что в таком деле нужна смелость. Погибнешь - останется семья, имущество, дом. Останешься жив - будешь назначен начальником городской жандармерии, когда наши войска войдут в Баку. А они скоро там будут.
   Звездная и ясная южная ночь раскинула крылья над Тегераном. Улицы, на которых днем кишел народ и стоял неумолчный гул голосов, были погружены теперь в полную тишину.
   Храп мелких торговцев и ремесленников, которые расположились спать тут же, перед закрытыми дверьми своих лавочек и мастерских, смешивался с равномерным звоном колокольцев верблюжьих караванов, державших путь на север и на юг.
   Несмотря на свой вполне современный груз - изделия всевозможных английских, американских и германских фирм, караваны эти в полном согласии с древнейшими восточными обычаями двигались ночью, а отдыхали днем. Так же, как и тысячи лет назад, медленно покачивались в пути верблюды, но на асфальтированных шоссейных дорогах их обгоняли "форды", "шевроле" и "крайслеры".
   Яркие фары встречных машин ослепляли животных. Это заставляло их сбиваться в беспорядочную кучу. Тогда водитель каравана соскальзывал со своего верблюда и, взяв его за повод, проводил мимо остановившегося автомобиля. За головным постепенно проходили и остальные верблюды.
   И снова в тишине ночи раздавался мерный звон колокольцев... Во дворе мечети кто-то громко, нараспев читал коран. Этот голос, напоминавший пение муэдзина, не в силах был заглушить стоны и вздохи больных и калек, которые лежали вперемежку с нищими у стен мечети. Постепенно, когда звезды ярко разгорались в небе, все умолкало, словно Тегеран в объятиях тихой южной ночи уснул вечным, непробудным сном.
   В одну из таких ночей министр двора его величества Хакимульмульк разъезжал в машине по городу, раздумывая о беседе, которая через полчаса должна была состояться у него с падишахом. Он старался привести в порядок свои мысли, облечь их в убедительную форму. Министр не замечал ни мерцающих звезд, ни таинственной тишины, нарушаемой лишь отдаленным звоном колокольцев каравана.
   Ночь казалась ему тягостной и грозной.
   Перед этой встречей с Реза-шахом, о которой он сам же просил, Хакимульмульк чувствовал почему-то необъяснимый страх и неуверенность. Порой у него мелькало опасение, что встреча может расстроиться, и временами он желал, чтобы именно так и случилось.
   Но теперь уже поздно. Согласие получено. Оставалось лишь одно: откинув всякий страх, доложить его величеству обо всем, что он думал.
   Поднявшись к себе, он еще раз пробежал глазами столбцы газеты "Седа" и подчеркнул нужные строки синим карандашом.
   Повелитель принял его гораздо любезнее, чем обычно, и даже разрешил сесть.
   Приняв все это за доброе предзнаменование, Хакимульмульк решил, что наконец улучил благоприятный момент, чтобы изложить повелителю все, что нужно.
   - Господин везир! - начал Реза-шах. - Для нас начинается трудная пора. Советы и англичане думают начать действовать раньше, чем мы могли ожидать. Это в значительной степени осложняет наше положение, но нам нет пути к отступлению.
   Вдруг шах вскочил и ударил кулаком по столу.
   - Ах, если бы можно было задержать эти события до вступления немцев в Москву!.. - воскликнул он и нервно прошелся по кабинету. - Меня не беспокоит, везир, то, что англичане могут ввести войска в Иран. И при них престол останется на месте. Сохранится порядок, сохранятся законы, сохранюсь я, сохранишься ты. Но русские!.. Там, где проходят русские, поднимается пожарище, и от его пламени не спасется ни один помещик, ни один купец. Все эти керимханы, сколько бы мы их ни вешали, возьмут в руки проклятые красные знамена. Нет, нет!.. Нужна война и если сегодня мы будем побеждены в этой войне, то придет день, когда германские войска, повергнув Россию, придут к нам и помогут нам снова вернуться к власти. Как ты находишь, везир? Говори!
   - Ваше величество, вы рассуждаете вполне правильно, - склонив голову, ответил Хакимульмульк.
   Реза-шах сел в кресло и продолжал:
   - Требование союзников должно быть отклонено - таково наше твердое решение. Страна переходит на военное положение. Внутри страны все бунтари должны быть уничтожены.
   Хакимульмульк поднялся и отвесил глубокий поклон. Он понял, что настал подходящий момент для откровенного разговора.
   - Вы совершенно правы, ваше величество, - сказал он и доложил шаху новые сведения о Хикмате Исфагани, полученные от серхенга Сефаи.
   Реза-шах гневно прошелся по комнате и, когда везир, окончив речь, застыл в низком поклоне, бросил на него исподлобья испытующий взгляд. Будь в этот момент Хикмат Исфагани здесь, шах собственными руками задушил бы его.
   - Этой же ночью заточить предателя в тюрьму!
   - Слушаюсь, ваше величество!
   - Все они в одной шайке! В шайке заговорщиков и убийц! Нет сомнения, что с ними заодно и сертиб Селими. Очень может быть, что он их организатор. Конечно, это он! Своими словами он прожег мне сердце. Но прежде чем бросить его в Гасри-Каджар, вызови его ко мне, я хочу еще раз поговорить с ним. Вызови его ко мне!
   - Слушаюсь, ваше величество!
   - Теперь можешь идти! - с нетерпением бросил Реза-шах. Хакимульмульк поднялся, отвесил поклон, но задержался.
   Шах почувствовал, что везир хочет сказать еще что-то.
   - Говори, что у тебя еще? - с раздражением приказал он. Хакимульмульк поежился и достал из кармана мундира газету "Седа".
   - Извольте, ваше величество! Это газета Хикмата Исфагани. В передовой статье подвергается критике тактика немцев. Цель тут одна: возбудить недоверие к немцам, которые в эти тяжелые для нас дни являются единственными и искренними нашими союзниками... "Седа" намерена посеять рознь между нами...
   Реза-шах пробежал глазами подчеркнутые синим карандашом строки из статьи и отшвырнул газету.
   - Хикмат Исфагани собственную фамилию подписывать не умеет. Он не мог написать такую статью. Кто редактор газеты?
   - Некий Софи Иранперест, ваше величество.
   - Вызвать завтра ко мне!
   Хакимульмульк снова поклонился и собрался уже удалиться, но движение руки Реза-шаха остановило его.
   Старый везир уловил, что на лице шаха от недавнего гнева не осталось и следа. Но тут же везир вспомнил слова Низами: "Оскаленные зубы тигра не означают улыбки".
   - Какие вихри и бури пролетели над этим троном, везир! Сколько исторических легенд и преданий посвящено тем, кто управлял страной торжественно сказал шах.
   Но в голосе его звучали нотки бесстрастного дервиша, со стороны наблюдающего за превратностями жизни.
   Что могло вызвать этот внезапный пафос? Быть может, это была растерянность хищника, который почувствовал смертельную опасность?
   Подчиняясь инстинкту ловкого царедворца, Хакимульмульк стал поддакивать.
   - Вы правы, ваше величество. На скрижалях истории сохранилось немало преданий и о расцвете верховной власти и о ее оскудении. Эти предания составляют целую цепь взлетов и падений, величия и развала...
   - А черные страницы владычества династии Каджаров заключают эту цель картиной самого низкого падения, - заметил шах.
   - Так точно, ваше величество! Период владычества Каджаров стал символом дряхлости и немощи Ирана. Лишь род Пехлеви предотвратил окончательный закат иранского солнца.
   - Я считаю, что наивысшей вершиной славы и могущества Ирана является период царствования Ануширвана Справедливого, - задумчиво сказал шах.
   - Вы правы, ваше величество! - подтвердил везир. - Ануширван Справедливый был мудрый повелитель.
   - А ты видишь какую-нибудь разницу между мной и Ануширваном Справедливым, везир?
   Этот неожиданный вопрос поставил везира в тупик. Растерявшийся Хакимульмульк не знал, что ответить, но медлить было нельзя.
   - Ваше величество, меньше различия между небом и землей! - поспешно выпалил он первые пришедшие в голову слова и продолжал: - То развитие и прогресс, которых достиг Иран при вашем величестве, никогда не имели места в прошлом. Во времена Ануширвана Справедливого надо было потратить целый месяц чтобы добраться из Мазандерана в Исфаган; тогда не было иных средств передвижения, кроме верблюдов и ослов. А при вашем величестве изобретены такие средства, что за три дня можно изъездить всю страну из конца вконец. При Ануширване Справедливом не было самолетов. У вашего величества они имеются. Тогда не было электричества, не было паровых машин, теперь они есть; автомобилей не было, при вас - есть, почты и телеграфа не было, в ваше время есть... Как можно сравнивать времена Ануширвана Справедливого с вашей благословенной эпохой, ваше величество?
   Резким движением Реза-шах вскочил с места и указал Хакимульмульку на дверь.
   - Ты забыл главное, что у Ануширвана Справедливого был такой мудрый везир, как Бузери Джумерх, и у него не было нужды в таких ослах, как ты. Убирайся вон! - крикнул вдруг шах.
   Хикимульмульк впоследствии не мог припомнить, как он выскочил из кабинета.
   Выйдя от Реза-шаха, Хакимульмульк от всего сердца проклял и Ануширвана Справедливого и всех прочих шахов, когда-либо восседавших на иранском престоле.
   "Дело оборачивалось для меня неплохо, но тут помешал этот проклятый Ануширван. Теперь так того и жди, шах еще и меня включит в компанию сертиба Селими. Я сам собственными руками погасил свой светильник!" - терзался он.
   Эти мысли всю ночь мучили его, не давая спать. Как ужаленный змеей, метался он в постели. И все же, подобно азартному игроку, решил продолжать игру.
   Наутро он вызвал к себе Софи Иранпереста и в назначенное время повел его к шаху.
   Софи Иранперест, которому впервые выпала честь предстать перед его величеством, склонившись перед шахом застыл, словно завороженный.
   Гневный взгляд падишаха внес еще большую сумятицу в душу Софи Иранпереста. Все чувства, все мысли его были парализованы страхом.
   Рядом с ним, склонившись в таком же глубоком, до земли, поклоне, застыл министр двора, ожидая разрешения выпрямиться.
   А Реза-шах, привыкший к тому, чтобы люди терялись и дрожали перед его персоной, казалось, испытывал явное удовольствие.
   - Кто ты такой, что выступаешь против властей, сударь? - раздался наконец над склоненной головой редактора яростный голос повелителя.
   Мир потемнел в глазах Софи Иранпереста. Он повалился в ноги падишаху, из его горла вылетели молящие слова:
   - Пощадите, ваше величество! Не имел этого в мыслях!
   Реза-шах окинул его презрительным взглядом и, высвободив ноги из объятий Софи Иранпереста, обратился к Хакимульмульку:
   - А я думал, что ко мне явится человек. Убери его прочь отсюда!
   Хакимульмульк быстро шагнул к Софи Иранпересту, который продолжал лежать распростертым у ног шаха; и поволок его к выходу. У порога он услышал голос Реза-шаха:
   - Привести сертиба Селими!
   - Слушаюсь! - покорно ответил Хакимульмульк и вытолкнул Софи Иранпереста из кабинета.
   - Ты что, не нашел другого места подыхать? - накинулся он на Софи в приемной.
   Софи Иранперест глубоко вздохнул.
   - Читая твои статьи, думаешь, что это волк, тигр, лев, А ты, оказывается, не более как заяц, хуже того - крыса!.. С этакой ли головой критиковать политику германского правительства в отношении Ирана? А, подлец? Говори! Ты писал эти статьи или кто-нибудь другой? Отвечай же, внук нечестивца!
   Софи Иранперест, поняв, что его писания вызвали гнев шаха, почувствовал себя еще хуже.
   У него было теперь одно лишь желание; как можно скорее убраться отсюда.
   - Ваша милость, - с трудом выдавил он из себя, - если я еще когда-нибудь буду критиковать какое бы то ни было государство, пусть буду я проклят вместе с моим покойным отцом.
   - Тьфу!.. - везир плюнул в лицо Софи и вытолкал его на лестницу.
   Велев впустить сертиба Селими и Хакимульмулька, Реза-шах начал медленно прохаживаться по комнате.
   Последние дни Реза-шах чувствовал себя удрученным. Все яснее ощущал он, что путь, которым он шел в течение пятнадцати лет правления как в области внешних отношений, так и во внутренней политике, привел его на край бездны. И эта бездна готова была теперь поглотить трон.
   Здание, которое он строил пятнадцать лет и считал несокрушимой крепостью, начало колебаться, давать трещины. Раньше у него и в мыслях не было, что он может погибнуть под развалинами этого здания. Болезненно острым инстинктом, свойственным всем властолюбцам, он предугадывал такой конец. Поэтому его окончательно покинули самообладание и способность управлять своими действиями.
   В подобном состоянии пребывал он и теперь, когда ожидал появления сертиба.
   Весь окружающий мир, даже солнечный свет, казался ему отвратительным. Особенно бесили его вороны, которые слетались стаями на вершины высоких чинар в дворцовом парке и неумолчно каркали.
   Селими, заметивший притаившегося у входа во дворец серхенга Сефаи с несколькими жандармами, понял, что на этот раз не уйдет живым из рук этого палача; но он решил принять смерть с высоко поднятой головой.