Ибрагимов Мирза. Наступит день

   - А там почему? - взволнованно спросил Фридун.
   - Серхенг готов перебить все население Ардебиля, только бы укрепить свое положение. События, происшедшие в имении Хикмата Исфагани, все еще волнуют его величество и ложатся тяжелым укором на репутацию серхенга: а такие, как серхенг Сефаи, ради спасения своей шкуры способны распять всю страну. Уже отдан приказ об аресте какого-то старика крестьянина, из-за которого якобы произошли все эти волнения.
   Это известие глубоко потрясло Фридуна. Он представил себе дядю Мусу, его детей, Гюльназ. Им необходимо было немедленно помочь. Да, нельзя медлить ни минуты! Сейчас же в деревню!
   Лишь огромным усилием воли Фридун подавил охватившее его волнение и совершенно спокойно с виду попрощался с сертибом.
   Решение его было твердо. Ничто не могло поколебать его.
   ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
   Приближалась зима. Печально тянулись холодные пасмурные дни. Скот уходил с пастбищ. Вершина Савалана была окутана тучами.
   Женщины и дети собирали сорванные осенним ветром сухие листья и набивали ими мешки, запасаясь топливом на зиму.
   Жизнь уходила с просторных полей в убогие жилища, теснилась в четырех глинобитных стенах.
   Крестьяне делали последние приготовления к зиме: ссыпали муку в большие сундуки, наполняли мешки пшеном, прятали подальше запасенные про черный день тыквы.
   Сария и Гюльназ, засучив рукава, укладывали в углу двора кизяк для зимы.
   Муса, починив кормушку своей любимицы - рыжей стельной коровы, теперь прибивал ножку к заброшенной в углу хлева скамейке. Аяз помогал отцу - то подавал молоток, то протягивал ему зажатые в кулаке гвозди.
   Младшие дети играли с бараном, который терся головой о стену хлева.
   Муса починил наконец скамью и поставил ее в угол.
   - Жена, - позвал он Сарию, - принеси-ка нож... Держать барана дольше не стоит: не смогу прокормить. Зима будет долгая. Зажаришь кавурму, помаленьку детей будешь кормить.
   Гюльназ побежала в дом и принесла большой, тронутый ржавчиной нож с деревянной ручкой.
   Когда все было кончено, Муса повесил тушу за ножки в дверях хлева и стал свежевать.
   - Жена, не забудь, пожалуйста, послать кусочек этого мяса детям Гасанали. Жалко их...
   В этот момент раздался стук в ворота. Из уст Гюльназ невольно вырвалось:
   - Фридун?!
   Муса исподлобья посмотрел на нее.
   - Как он попал сюда?
   Но Гюльназ уже бежала к воротам.
   - Не ходи! - остановил ее Муса. - Вдруг кто-нибудь посторонний. Пусть мать откроет.
   Вторично нетерпеливо забарабанили в ворота. И Мусу охватила тревога: "Кто это может быть? В такой поздний час.
   Стук, еще более громкий, раздался в третий раз. Ворота затрещали. Тут подоспела Сария.
   - Кто там? Кто стучится?
   - Не бойся! Не людоеды! Открывай!
   По грубому голосу Муса узнал помещичьего приказчика Мамеда.
   - Проклятие на весь твой род! - проворчал он и плюнул, - Вот собачий нюх!
   Но делать было нечего, и он сам пошел к воротам.
   Увидя перед собой кроме Мамеда еще старшего жандарма Али, Муса совсем растерялся.
   - Возьми привяжи... - сказал приказчик, протягивая повод своего коня. Почему не открывал ворота, а?
   Мамед бросил повод и шагнул во двор. Он подошел к туше и начал поворачивать ее.
   - Хороший шашлык получится, - проговорил он и обернулся к жандарму. - Я же говорил, что это честнейший человек! Вон посмотри, как он встречает гостей.
   - Мясо отменное, слов нет, - сказал Али, осмотрев тушу. - Но я есть не буду. Клянусь твоей жизнью, Мамед, даже не дотронусь! Пусть проклятье падет на моего родителя, если в рот возьму!
   - Постишься, что ли? Или зарок дал?"
   - Да нет, не в том дело, но сколько можно есть мяса? Куда ни приезжаю мясо, в какой дом ни вхожу - шашлык. Опротивело. К тому же, мужик никогда не подаст ничего вкусного. Или заморенный теленок, или старая корова.
   - Да ты посмотри как следует! Ведь это еще совсем молодой баран.
   - Пусть будет хоть месячный ягненок, не возьму в рот. Я же сказал тебе - приелось.
   Он оглянулся на курятник, где возились куры, устраиваясь на ночлег, и повернулся к Сари.
   - Эй, тетка, - сказал он, не замечая в сумраке горевшей в ее глазах ненависти, - вытащи-ка пару молоденьких курочек!
   Сария молча обернулась к мужу, который вел лошадей за узду. Малые дети озябли и еще теснее жались к матери.
   Лишь Гюльназ стояла на месте, вытянувшись во весь рост в гордо подняв голову.
   Приказчик Мамед, бросил взгляд на стройную фигуру девушки, невольно вспомнил гумно.
   - Эй, девушка, - резко сказал он, - принеси воды, полей на руки. - И стал засучивать рукава.
   Гюльназ посмотрела на него, перевела глаза на отца и не тронулась с места.
   "Пришла беда, отворяй ворота!" - пробежало в голове Мусы. И он решил на этот раз попытаться добром отвести грозу.
   - Принеси воды, дочка, - обратился он к Гюльназ. - Он наш гость, надо уважить... - Затем повернулся к прибывшим: - Пожалуйте в дом, сейчас все будет готово. Пожалуйте!
   Приказчик Мамед еще раз окинул Гюльназ маслеными глазками и неожиданно сказал:
   - Послушай, Муса, почему не выдаешь дочку замуж? Чем раньше избавишься от девушки в доме, тем лучше. Для кого бережешь такую красавицу?
   - Господин Мамед, неудобно вести такие разговоры при женщинах и детях. Пожалуйте в комнату! - еле сдерживая гнев, проговорил Муса.
   Приказчик перевел все на шутку:
   - Да ты не сердись, дядя. Я ничего обидного не сказал. Просто хочу, чтобы ты поскорей позвал нас на свадьбу.
   Войдя вслед за приказчиком в комнату, старший жандарм положил руку на плечо Мусе.
   - Ты должен радоваться тому, что аллах даровал тебе такое сокровище. Клянусь верой, я не променял бы такую девицу на сундук с деньгами.
   Чтобы не продолжать этого разговора, Муса спросил непрошеных гостей:
   - Что прикажете на ужин?
   - Ничего я не хочу, - сказал Мамед, - кроме жареной печенки, двух вертелов шашлыка из бараньего бока и простокваши. Привычка! Если не поем перед сном простокваши, не могу уснуть. Что касается господина жандарма Али, пусть заказывает сам.
   - Хорошо бы чихиртму из цыплят. Осенние ночи располагают к еде.
   - И в самом деле, - прервал его приказчик, - ничего не может быть хуже осенней ночи! Кажется, нет ей конца. Ешь, пьешь, играешь в карты, слушаешь рассказ дервиша, ловишь Лондон, а ночь все не кончается. Послушай-ка, дядя Муса, а что, если б ты раздобыл бутылки две живительной, а? Или ты предпочитаешь опиум? Этого у меня достаточно, я даже тебе дам... Только грех есть такое мясцо без живительной, И проку от него не будет никакого. Заклинаю тебя святым Мешхедом, куда ты совершил паломничество, не откажи нам, раздобудь бутылки две этой желанной отравы.
   Его прервал старший жандарм.
   - И что тебе далась эта водка? У меня в хурджине и коньяк и ширазское вино. Принеси-ка хурджин, старик!
   - Ты еще молод, - рассмеялся в ответ приказчик, - молод, господин мой, и неопытен!.. Дело, милый друг, вовсе не в водке, - перешел он на шепот. Мне надо спровадить этого старика. Понял?
   Тем временем Муса принес хурджин и поставил в угол комнаты.
   - Жена, - позвал он Сарию, - принеси воды, дай господину помыть руки и разверни скатерть.
   Постелив скатерть на полу и расставив посуду, Сария вышла. Жандарм достал из хурджина и раскупорил бутылку коньяку.
   - Держи! - сказал он, протягивая одну из пиал Мамеду. - Выпьем за здоровье дяди Мусы!
   Муса отвернулся и пробормотал про себя:
   - Проклятье вам!
   Гости опорожнили пиалы и принялись за поданную Мусой жареную печенку. Приказчик повернул лоснящееся лицо к Мусе, почтительно стоявшему у дверей, и сказал, едва ворочая языком:
   - Послушай, дядя Муса, может, все-таки попробуешь достать нам бутылочку водки...
   - Тут в селе водки не бывает, - твердо ответил Муса.
   - А разве далеко отсюда до города? Каких-нибудь полчаса. Дядя Муса, сделай такое одолжение! Садись на мою лошадь и гони ее прямо туда. Вот тебе и деньги. Десять туманов. За водку заплатишь четыре тумана, а остальные тебе. Ну двигайся!...
   - Ладно, поеду, - сказал Муса после минутного раздумья. - Но вы мои гости, и все расходы я беру на себя. Спрячьте ваши деньги.
   Муса направился в конюшню, где стал седлать лошадь. В это время к нему подошла Гюльназ.
   - Куда ты, отец? Уже совсем темно... - тревожно спросила она.
   - Не твое дело, дочка, - сурово ответил Муса. - Обслуживайте гостей...
   Он позвал жену в сторону и что-то шепнул ей на ухо. Потом взобрался на лошадь и сжал ей коленями бока. Через несколько минут топот копыт потонул во мраке осенней ночи.
   Гости ели и пили. Али, не давая приказчику вымолвить слово, рассказывал о своих деревенских приключениях.
   - Дай бог и тебе, - разглагольствовал он, - замечательные девки в Намине. - И он опять пускался описывать свои похождения.
   В это время Гюльназ принесла шашлык и поставила на скатерть. Когда девушка повернулась, чтобы уйти, Мамед встал и схватил ее за руку.
   - Садись, барышня, садись, покушай с нами!
   Гюльназ выскользнула из его рук и, остановившись в дверях, сурово посмотрела ему в глаза.
   - Оставьте вашу затею, господин! Я не из таких, как вы думаете.
   - Мы еще не таких, как ты, сокрушали...
   - Если в вас есть хоть капля чести, господин, то уйдите отсюда гостями, как и вошли... Хлеб-соль вас покарает...
   И девушка выбежала из комнаты.
   - Такой красавицы я еще в жизни не встречал, - сказал старший жандарм, который, казалось только теперь постиг всю красоту девушки. - Целого мира стоит!
   Приказчик окинул его ревнивым взглядом.
   - Говоря откровенно, - сказал он, желая избавиться от соперника, - я хочу жениться на ней. Совершенно серьезно. Что с того, что она крестьянка? Уж очень она мне нравится!
   Старший жандарм взял приказчика за подбородок и слегка потряс. Он имел изрядный опыт в подобных делах и догадывался о настоящих намерениях Мамеда.
   - Милый мой, брось лукавить! Я сам не раз надувал так других. Но сейчас я даю тебе слово мужчины. Три часа пусть девушка будет в твоей власти. Делай с ней, что хочешь. Я тебе не помешаю. Но по истечении трех часов сам аллах меня не остановит. Вот мое условие! Согласен?
   Мамед провел рукой по его лицу.
   - Да ты поумнее меня!..
   Когда была съедена чихиртма и опорожнена последняя бутылка вина, Мамед сказал:
   - Теперь изволь сосни. Придет время, я подниму тебя.
   - Можешь не беспокоиться, я и сам проснусь, - ответил Али и, не раздеваясь, повалился на тахту.
   Вскоре дом огласился его громким храпом. Когда Гюльназ, поспешно убрав посуду, выходила из комната, Мамед у самых дверей перехватил ее.
   - Послушай, девушка, - заговорил он, - я хочу жениться на тебе. Я повезу тебя в город, сделаю барыней.
   Щеки Гюльназ горели от возмущения.
   - Пусти меня! - крикнула она.
   Мамед кинулся на девушку и, обхватив за талию, бросил ее на постель. В этот момент чьи-то железные руки схватили его и оттянули назад. Со злобой и удивлением Мамед увидел Муссу.
   - Как, ты уже успел съездить в Ардебиль?
   - Что я, безумец, чтобы оставить семью на попечение такого подлеца, как ты? Плюнуть бы тебе в глаза, бесстыжая харя! - Затем Муса крикнул: - Жена, давай аркан!
   Сария принесла аркан. Они крепко связали приказчика. Не успел Мамед опомниться, как увидел, что его волокут из комнаты в хлев.
   - Прости, дядя Муса! Развяжи меня! Не срами!
   - Нет, голубчик, не проси! Утром я созову сюда всю деревню. Пусть все видят ваше бесчестье.
   Муса запер снаружи дверь комнаты, в которой спал жандарм, и пошел к детям.
   Наутро Муса собрал ближайших соседей и рассказал им о случившемся.
   - Вот какая беда стряслась над моей головой, - закончил он рассказ. Будьте свидетелями!
   Соседи сочувственно покачали головами и предупредили Мусу, что приказчик Мамед и старший жандарм Али жестоко отомстят ему.
   - Теперь не жить тебе в этой округе, - сказали она. - Лучше всего переселись отсюда куда-нибудь подальше.
   - Куда мне переселяться с оравой детей? К тому же впереди зима. Все они погибнут от холода, помрут с голоду. Если что должно случиться, пускай случится, здесь, в моем доме. Никуда я не стану переселяться.
   На глазах у соседей он развязал Мамеда, выпустил из комнаты жандарма и, подведя к ним оседланных лошадей, сказал, указав на ворота:
   - Счастливого пути, господа!
   - Ну ладно, старик Муса! Запомни! - бросил жандарма пришпорил лошадь.
   Мамед молча тронулся вслед за ним.
   Весь день Муса ходил сам не свой: за что ни брался, все валилось из рук. Все чувствовали себя так, точно в доме покойник. Даже маленькие ребята, поддавшись общему настроению, не резвились, как обычно.
   К вечеру на краю села показались несколько всадников. Это были жандармы. С ними ехали старший жандарм Али и приказчик Мамед. Они направили коней прямо к дому Мусы. Увидя это, соседи также поспешили туда.
   Приказчик слез с коня и, подойдя к Мусе, схватил его за грудь.
   - Десять лет ты не платишь хозяину за воду! - прохрипел оп. - Выводи корову, осла, овец!
   - Приказчик Мамед, - глухо ответил весь потемневший от гнева Муса, иди сам выводи!.. Сила твоя! Ничего, когда-нибудь свершится возмездие!..
   - Эй, старик, не разговаривай много! - вмешался в разговор старший жандарм. - Выводи скотину!
   Муса продолжал неподвижно стоять. Тогда старший жандарм крикнул своим подручным:
   - Выводите! Чего стоите?!
   Жандармы бросились в хлев. Сария всхлипнула, ребята громко заплакали. Растолкав их, жандармы погнали животных со двора.
   - В пять дней ты должен оставить деревню! - сказал приказчик Мусе. Иди куда хочешь, ко всем чертям! Чтобы духу твоего здесь не было!
   В ту же ночь Муса нахлобучил на голову мохнатую папаху, надел старую чоху, повязал шею шерстяным шарфом и, взяв узелок с хлебом, ушел из дому.
   - Я дойду до самого шаха. Буду жаловаться... - И он пустился в путь - в столицу.
   Но приказчик и старший жандарм не прекратили преследований. По приезде в город они получили приказ: конфисковать все имущество крестьянина Мусы и выслать его с семьей из Ардебильского округа.
   Получив возможность добить, изничтожить, стереть с лица земли ненавистного старика, они, ни на один час не задерживаясь в городе, помчались обратно в село.
   Известие о том, что старик Муса отправился с жалобой в Тегеран, еще больше взбесило их. Они выволокли Сарию из дому, вытолкали ее с детьми со двора на улицу.
   - Куда отправился муж, туда ступай и ты!..
   Женщина была в полном отчаянии. Никто из соседей не рискнул оказать ей помощь, предоставить ей ночлег в своем доме. Приказчик и старший жандарм объявили во всеуслышание, что это приказ самого шаха и что всякий, кто чем-нибудь поможет семье бунтовщика, будет выслан из округа.
   Сария шла рядом с Гюльназ, держа меньших ребят за руки, по дороге, которая вела в Тегеран.
   "Может, найду своего старика!" - думала она.
   Она не знала того, что, избежав зубов волка, она бросилась в пропасть...
   Холодный ветер дул с вершины Савалана, крутил пыль в долине. Мороз все крепчал, пронизывающий туман окутывал деревню. Те, кто не имел дров и угля, с вечера заваливались спать, закутавшись в толстые одеяла. Декабрь шел к концу. Осень отступала перед неумолимо надвигавшейся зимой, гуще становился дым из труб.
   Не дымилась лишь труба в доме Мусы, не зажигался в вечерних сумерках огонь в его окне. В этом доме был непроницаемый мрак, царила гробовая тишина. Лишь ворчанье бездомных собак, набившихся в опустевший хлев, нарушало зловещую тишину.
   В один из таких вечеров в деревню прибыл Фридун. Охваченный глубоким волнением, он шел по пустынным улицам, которые будили в нем целый рой воспоминаний.
   Дойдя до дома дяди Мусы, Фридун остановился пораженный: ворота были распахнуты настежь. После минутного оцепенения он бросился во двор и наткнулся на собаку; вспугнутая неожиданным появлением человека, она с ворчаньем юркнула в хлев.
   Фридун поднялся на возвышение, где в ту памятную лунную ночь спала Гюльназ с матерью и ребятами. Вспомнив о волнениях той ночи, Фридун едва сдержал слезы. В его голове мелькали мысли о безбрежности человеческих страданий. Будет ли им когда-нибудь конец?
   Во дворе появилась еще одна бесприютная собака. Почуяв человека, она остановилась на миг, громко залаяла и побежала в хлев. Оттуда послышалась грызня, но вскоре прекратилась.
   Фридун взял чемодан и вышел за ворота. Он решил разузнать у сельчан что-нибудь о семье дяди Мусы. Вскоре он подошел к дому Гасанали.
   На стук вышла Кюльсум и, узнав Фридуна по голосу, отворила дверь. Она обняла его и расплакалась. Потом рассказала все, что случилось с дядей и его семьей.
   Фридун оглядел детей, которые спали на циновке, закутанные в тряпье, и сокрушенно вздохнул:
   - А где дядя Гасанали?
   - Где ему быть? - расплакалась Кюльсум. - Трудно было ему дома, весь день сидел в углу и только ругался с детьми. Ушел в мечеть, выучил несколько молитв и стал по заказу крестьян читать за упокой души. Но много ли заработаешь в сельской мечети, когда кругом одни бедняки? Тогда он чуть не ползком добрался до Ардебиля. Недавно приходили оттуда знакомые. Рассказывали, что нищенствует во дворе мечети...
   У Фридуна что-то сжалось в горле.
   Открыв чемоданчик, он передал Кюльсум простенькие платьица и дешевые ситцы, привезенные для детей дяди Мусы.
   Сопутствуемый благословениями бедной женщины, Фридун покинул деревню.
   ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
   Реза-шах, не доезжая до дворца, остановил машину на проспекте Пехлеви и решил, в нарушение своей привычки, пройти остальное расстояние пешком.
   Люди в военной форме следовали за ним, обступив его тесным полукругом. Среди свиты находился и серхенг Сефаи.
   Шах двигался неторопливым шагом, подозрительно поглядывая вокруг.
   Появление шаха мгновенно прекращало жизнь и движение. Вокруг него воцарялось гробовое молчание. Люди приходили в себя лишь долгое время спустя после того, как скрывалась вдали эта зловещая фигура. Перед их глазами, при виде шаха, вставали темницы, виселицы и страшные орудия пыток. Казалось, по улице двигался страшный призрак, сеющий смерть и наводящий ужас.
   А шах шел прямо, не глядя ни на кого, не видя побледневших лиц. Как знать, считал ли он всех этих людей ничтожествами, не достойными шахского взгляда, или сам инстинктивно страшился их?!
   Когда Реза-шах, свернув с проспекта Пехлеви на Дворцовую улицу, уже приближался к своему мраморному дворцу, разыгралась неожиданная сцена. Седой, нищенски одетый старик, вдруг бросился ему в ноги. Шах вздрогнул и отступил. Никогда не покидавший его смутный страх за свою жизнь в одно мгновение объял все его существо, но, разглядев торчавшие из-под лохмотьев острые кости и тщедушную фигуру лежавшего у его ног старика, шах сразу успокоился.
   Серхенг Сефаи и дородный полковник с жирной шеей бросились к этому существу, чтобы убрать его с дороги, но старик, отчаянно сопротивляясь, подполз к шаху.
   Реза-шах повелительно поднял руку.
   - Что тебе, старик? - спросил шах по-персидски, глядя в исхудавшее лицо старика.
   Молитвенно, как при совершении намаза, подняв кверху обе руки, старик проговорил на азербайджанском языке:
   - На небе - аллах, на земле - ты! Я пришел к тебе, повелитель! Спаси меня и помилуй! Пусть я погибну ради детей твоих, пожалей моих детей!
   Реза-шах повернул потемневшее от гнева лицо к Хакимульмульку.
   - До сих пор не научили этих ослов человеческой речи! - сказал он. Послушай его, что он хочет?
   Хакимульмульк знал, что шах еще во время службы в конном полку прекрасно изучил азербайджанский язык, но не говорит на этом языке из ненависти к азербайджанскому народу. Поэтому Хакимульмульк спросил старика на смешанном персидско-азербайджанском языке:
   - Что тебе надо, старик?
   Муса растерянно заморгал глубоко ввалившимися глазами и перевел взгляд с Реза-шаха на придворного.
   - Жизнь отдам за тебя, господин! Я из Ардебиля. Я пришел сюда в надежде на шаха! За его милостью!
   - Говори короче, старик, чего ты хочешь? - тихо, но внушительно сказал Хакнмульмульк.
   - Жалобу имею, господин мой! С жалобой пришел. Невыносимо стало. Нет нам защиты ни в судах, ни в канцеляриях!
   Хакимульмульк почувствовал нарастающее раздражение Реза-шаха и прервал старика.
   - Старик, - сказал он с еще большей резкостью, - говори о своем деле. Да покороче.
   Муса, растерянно посмотрел ему в глаза и заговорил торопливо, боясь, что его не дослушают:
   - Большое у меня горе, господин. Десять лет тому назад я задолжал нашему помещику за воду. Целых десять тысяч я плачу ему, а долг все не кончается и даже с каждым годом растет. Помещик накидывает проценты. Это его право. Долга без процента не бывает. Я недоедаю, урезываю от своих детей и плачу, а долг так и не кончается. В этом году стало и вовсе невмоготу. Урожай-то был у нас хороший, да все помещик унес. И долг снова повис на моей шее. И начал бегать ко мне то приказчик, то жандарм. А у меня еще дочь есть. Начали поглядывать на нее, прости за выражение... Совершили покушение на мою честь. Нож дошел до кости. Терпению пришел конец. Увели со двора корову, прости за выражение, осла, овец. Лишили семью всего... Обрекли на голодную смерть. И вот я пешком, мучимый голодом и жаждой, приполз сюда. Два месяца брожу по этим улицам. Нигде не нахожу поддержки и правосудия. Живу милостыней. Прикажи, чтобы вернули мое добро, а то вся семья погибнет с голоду. Я умру у твоих ног! Спаси меня, спаси моих детей!
   Муса застыл на коленях с воздетыми к небу руками, устремив глаза в грозное лицо шаха.
   Хакимульмульк в нескольких словах передал шаху содержание жалобы старика.
   Шах после минутного раздумья спросил имя старика. Мусе показалось, что шах смягчился. В нем родилась надежда, и он назвал себя. Но шах резким движением толкнул его носком сапога в грудь и пошел дальше.
   - Это не тот ли старик Муса? - спросил он серхенга Сефаи. - Почему он ходит на свободе, серхенг?
   - Мы ищем его, ваше величество! - ответил побледневший серхенг Сефаи. Он бежал из деревни.
   - Хорошо же вы его ищете!.. Возьмите его, пытайте, пока не укажет место, где скрывается тот беглец.
   - Слушаюсь, ваше величество!
   Позади послышался, громкий вопль старика Мусы, который так и не понял, чем ответили на его жалобу.
   - Пожалей меня, шах!
   - Взять! - бросил Реза-шах, удаляясь.
   Хикмат Исфагани решил особым письмом известить Реза-шаха о том, что преподносит ему в дар свое мазандеранское поместье и нижайше просит принять его в знак верноподданической любви и обожания.
   Произнося тысячи самых невероятных проклятий и горько охая, он дописал письмо и вместе с формальным дарственным актом отослал министру двора Хакимульмульку, для доклада его величеству.
   Когда Хакимульмульк, совершив ритуал дворцовых церемоний, положил бумагу перед шахом, тот не сразу понял суть дела.
   - Господин Хикмат Исфагани обращается к вашему величеству с верноподданнической просьбой, - сказал министр двора, - оказать ему вашу монаршую милость - принять от него ничтожный дар и включить мазандеранское поместье в число личных владений вашего величества.
   По губам шаха скользнула довольная улыбка.
   - Господин Исфагани ставит меня в неловкое положение, - проговорил он. - Пусть бы лучше он назвал цену. Я заплачу.
   - Как можно, ваше величество? Такое предложение оскорбило бы господина Хикмата Исфагани.
   - Как? Это все по доброй его воле... или?..
   - Конечно, по доброй воле, ваше величество. - Выдержав тут небольшую паузу, Хакимульмульк продолжал: - Странный человек этот господин Хикмат Исфагани, ваше величество.
   - А что? Бранился?..
   - Да, ваше величество.
   - Что он говорил?
   - Мне неудобно повторять, ваше величество.
   - Говори! - вскричал шах.
   Хакимульмульк повторил все бранные слова, которые были произнесены Хикматом Исфагани.
   Реза-шах резко поднялся с кресла и прошелся по залу.
   - Когда он должен быть у меня по вызову?
   Хакимульмульк посмотрел на часы.
   - Сейчас он уже должен быть здесь, ваше величество.
   Реза-шах потянулся к электрическому звонку, но министр двора остановил его:
   - Простите, ваше величество, но господин сертиб Селими ушел от меня разъяренным.
   - Почему?
   - Отказывается от брака с Шамсией-ханум.
   - Ничего, подчинится! - проговорил шах, садясь снова, и нажал кнопку.
   Вошедшему придворному было приказано впустить господина Хикмата Исфагани и вызвать сертиба Селими.
   - Я хочу с ним поговорить о его записке. Вызвать ко мне!
   - Слушаюсь!
   Не прошло и двух минут, как вошел Хикмат Исфагани и почтительно склонился. Потом он в принятых по такому случаю пышных выражениях справился о здоровье и самочувствии его величества, но, заметив сурово-равнодушный взгляд шаха, быстро посмотрел на министра двора.
   Реза-шах все же предложил ему сесть. Он сел в кресло напротив Хакимульмулька.
   Шах швырнул на стол перед Хикматом Исфагани бумагу о мазандеранском поместье.
   - Бери себе! Я в подачках не нуждаюсь!
   Хикмат Исфагани с недоумением посмотрел на шаха и перевел взгляд на министра двора.
   - Ваше величество, это ничтожный дар одного из ваших верных слуг. Я смею просить вас осчастливить меня принятием этого дара.
   Реза-шаха прорвало. Потоком гневных слов он обрушился на Хикмата Исфагани:
   - Кто это слопал полстраны и все еще не насытился? Это ты или я? Кто сдирает три шкуры с народа? Это ты! Кто пьет кровь нации и высасывает соки родины? Ты! Сговорившись с иностранцами, ты продаешь за тридцать кранов товар, которому красная цена пять кранов! Да, да, все это ты, ты!