Ильин Андрей. Универсальный солдатик

   — Быстрее, пожалуйста! — сказал подполковник. — Мы опаздываем.
   Предупрежденный пограничник не глядя шлепнул в паспорт печать.
   Таможенники к Ивановой претензий тоже не имели, так как вещей у нее не было. Иванова была в том, в чем была в кассе.
   — Проходите.
   Пассажиров в накопителе уже не было, все давно сидели в салоне самолета. Подогнали совершенно пустой автобус.
   — Сюда.
   Иванову впихнули в открытые дверцы. Автобус сорвался с места и помчался к самолету, от которого уже отогнали трап.
   — Назад! — крикнул подполковник. — Рули назад! Трап придвинулся к самолету. Люк открылся, и из него высунулась голова удивленной стюардессы.
   — У нас еще пассажир, — крикнул подполковник. И толкнул Иванову вперед. — Идите! Быстрее идите!
   Иванова стала подниматься по ступенькам, зажав в руке паспорт и билеты. Она прошла полтрапа и вдруг остановилась.
   — Куда меня? — обернувшись и чуть не плача, спросила она, ничего, решительно ничего не понимая. — Куда?!
   — Мы летим в Париж, — ответила стюардесса.
   — Куда?!!.
   — В Париж, — крикнул снизу подполковник...

Глава 45

   — Что они там делают? — спросил товарищ Максим.
   Иванов посмотрел в щелку.
   — Ничего...
   С улицы доносился осточертевший голос полицейского психолога, уговаривавшего преступников не причинять вреда заложникам.
   — Мы готовы пойти с вами на переговоры, но лишь при условии, что не пострадают заложники. Успех или неуспех переговоров всецело зависит от вас, от того, как вы будете обращаться с заложниками.
   — Они согласны пойти с вами на переговоры, но только если вы не тронете заложников, — зазвучала усиленная мегафоном русская речь. — Они говорят, что успех переговоров зависит от того, как вы будете обращаться с заложниками.
   — Интересно, где они его взяли, сволочи? — спросил товарищ Максим. — И как узнали, кто мы?
   Иванов не ответил. Откуда ему было знать, где французы взяли переводчика и как смогли узнать, что имеют дело с русскими.
   — Мы рады будем предоставить вам горячее питание, любые напитки, в том числе алкогольные и наркотики, если вы согласитесь отпустить кого-нибудь из заложников, — сообщил французский психолог.
   — Короче — если вы отпустите кого-нибудь из заложников, они дадут вам все, что угодно. Хоть даже наркоту, — сообщил переводчик.
   — Видал, по дешевке купить хотят! — сказал товарищ Максим. — А вот хрен им!
   И показал зашторенному окну кулак.
   — Подумайте еще раз, — увещевал психолог голосом переводчика. — Зачем вам усугублять ваше положение? Пока вы можете отделаться небольшим сроком, который проведете в комфортабельной французской тюрьме с четырехразовым питанием, спортзалом и телевизором в камере. Если вы причините вред заложникам, то наказание будет более суровым...
   — Слышь, мужики, у них там точно нормально — курорт, все есть, кроме баб! А если вы будете ломаться, то они вас в Россию законопатят, — от себя добавил переводчик. — На хрена вам сдались такие радости? Соглашайтесь, а им тут чего-нибудь наплету...
   — Да пошел ты! — шепотом сказал товарищ Максим. — Крикни им, чтобы они катились к чертовой матери! Ну!
   — Катитесь... К чертовой матери! — крикнул Иванов.
   — Ты громче, громче! — потребовал товарищ Максим. И, играя кухонным ножом, направился в сторону Иванова.
   — Катитесь к чертовой матери! — истошно крикнул Иванов.
   Переводчик замолк. И психолог замолк. Вместо них зазвучали русские народные песни.
   — Во дают! — удивился товарищ Максим. — На жалость давят. Ну ничего, скоро они по делу заговорят. Песня прервалась на середине куплета.
   — Эй, вы слышите меня? — спросил переводчик, — Иванов слышит?
   Иванов вздрогнул. Товарищ Максим напрягся.
   — Сейчас с тобой будут говорить!
   Громко захрустел передаваемый из рук в руки микрофон. И на улице, разносясь эхом по парижским улицам, зазвучал женский голос.
   — А чего говорить-то?..
   — Про то, как вы его любите, — так же громко ответил переводчик.
   — Ваня. Ваня!.. Ты меня слышишь? Узнаешь?
   Иванов услышал и остолбенел. Он узнал голос... Это была его жена.
   — Это же Вера, — тихо сказал он.
   — Жена, что ли? — удивился товарищ Максим.
   — Да, — кивнул Иванов.
   — Она у тебя что — француженка? — еще более удивился товарищ Максим.
   — Нет, она в Тамбове родилась, — ответил Иванов.
   — Так они что, ее оттуда притащили? — присвистнул товарищ Максим. — Во дают!..
   — Ванечка, я тебя люблю, — собщила жена. — Сильно люблю... Все еще люблю... Честное слово, люблю...
   Вплетаясь в голос жены, тихо зазвучала песня “Миленький ты мой”...
   Иванов сглотнул слюну.
   — Она тут плачет, — сообщил переводчик. — Можно сказать, убивается.
   И придвинул микрофон к лицу жены.
   — Ва-анечка! Ты бы вышел, а? — ревела белугой, просила Вера. — А то я сюда попала, а Париж не увижу. Они меня не пускают... Жалко-о-о!
   Микрофон снова захрустел.
   — Эй, Иванов? Ты зачем заставляешь любимую женщину страдать? У тебя что, сердца нет? Вера завыла громче. Иванов захлюпал носом. Голос Веры пропал.
   — Тут с тобой еще хотят поговорить, — сообщил переводчик.
   Микрофон замолк и через секунду заговорил голосом двоюродного брата.
   — Здоров, Ванька! Ну ты даешь! Меня, е-мое... прямо из сортира вынули, с горшка, блин! В Париж е... Я, е-твое... глазам своим не поверил — натурально, е... Эйфелева башня, блин, как живая стоит! Ну ты молоток, братан, что меня сюда вытащил, что не забыл! Ну, спасибо тебе, е...
   Динамики затрещали. Видимо, у двоюродного брата отбирали микрофон.
   — Ты слышь, Ванька, ты им не сдавайся! — орал двоюродный брат. — Руки убери, гад!.. Ты давай сюда Серегу с Нинкой. И Петруху! Пусть они их тоже везут!.. А то чё я один? Пусть порадуются! Ты теперь все можешь!... Нуты чего, е... цепляешься, е-твое?.. Руки убери! Отцепись, падаль!.. Слышь, братан, держись! Но пасаран, блин, е...!
   Микрофон отобрали, но голос брата был все равно слышен. Он требовал убрать руки, страшно матерился и призывал брата Ваню не жалеть французов и бить их, как Кутузов Наполеона.
   Потом стали слышны крики и приглушенные удары.
   — Что гады, справились, да! — страшно выл, наверное, кусаясь, двоюродный брат. — А ты один на один, ты, который в каске... Ну иди, иди сюда, не бойся, жабоед! Что, слабо! У-у, падла!..
   И снова взлетающий к крышам крик.
   — Бей их, Ванька, фраеров драных! За меня бей! За всех наших! Мочи их, козлов! Молодец, Ванька!.. Вставай, страна огромная... Уйди, падла!.. Вставай, Ванька, на смертный бой!..
   Кое-как брата затолкали в полицейскую машину и увезли. У полицейского психолога отобрали микрофон.
   — Я ничего не понимаю... он не должен был, он его любимый брат, — пытался оправдаться психолог. — Такого никогда не было! Не могло быть...
   Слово дали представителю российского посольства.
   — Вы не должны были так поступать, — сказал посольский чиновник. — Вы не должны были думать только о себе. Вы в первую очередь должны были думать о Родине. О том, какой урон вы наносите ей своим непродуманным поступком...
   — Ваня, Ванечка, одумайся! — по второму микрофону взвыла жена. — Они меня в Париж не пускаю-ют! Даже в магази-ин!!.
   К оцеплению подъехал полицейский автобус.
   — Эти со мной! — сказал старший следователь криминальной полиции Пьер Эжени.
   В автобусе, плечо к плечу, насупившись и надвинув на глаза каски, сидели генералы, полковники и майоры МВД.
   Автобус пропустили, и он остановился возле мат шины с динамиками.
   — Ну обидно же, Вань, — уговаривала мужа жена. — Ну что ты, зверь что ли? Они тебя убьют и меня сразу в аэропорт отправят. И подарков не дадут. Они сказали, что если я тебя уговорю, они мне подарки дадут. А если не уговорю — не дадут! Ну Вань... Ванюшечка... Ну пожалей меня, родненький. Ну чего тебе стоит...
   К машине подошел генерал Трофимов.
   — Кончайте эту лабуду, — сказал он, болезненно морщась, переводчику. — Нашли из кого слезу вышибать. Он же профи. Он Иванов!..
   И потащил на себя микрофон.
   Пьер Эжени кивнул.
   — Слышь, Иванов, узнаешь меня? — крикнул Трофимов.
   Иванов узнал. И снова вздрогнул. И даже сильнее, чем когда услышал голос жены.
   — Это я, майор Трофимов.
   “Почему майор? — еще больше испугался Иванов. — Он же генералом был!”
   — Слушай меня внимательно. Ты меня знаешь, я тебя знаю. То, что раньше было, это так, лирика. Я тебе по делу скажу. Если ты не сдашься, они тебя пристрелят, такой у них приказ. А ты мне живой нужен. Слышишь — только живой.
   — Кто это? — спросил товарищ Максим.
   — Это генерал из Москвы. Генерал ФСБ, — ответил Иванов.
   Товарищ Максим взглянул на него с интересом и даже, кажется, уважением.
   — Конечно, если ты будешь отбиваться, им мало не покажется, — продолжал кричать генерал...
   Переводчик переводил его слова присутствующим.
   — Пару взводов ты им, конечно, положишь...
   Пьер Эжени испуганно вздрогнул и посмотрел на генерала.
   — Но всех все равно не сможешь. Их тут, считай, дивизия. Так что лучше сдавайся. А мы тебя как-нибудь вытащим. Это я тебе гарантирую...
   Пьер Эжени, услышав перевод слов генерала, напрягся.
   — Это я так, чтобы он сложил оружие, — быстро сказал в сторону генерал.
   — А, — понятливо закивал Пьер.
   — А что, точно вытащат? — спросил товарищ Максим.
   Иванов пожал плечами.
   — Ладно, надо кончать с этой трепотней, — решительно прошептал товарищ Максим. — Бери кого-нибудь и иди к окну.
   Иванов подхватил женщину и подошел к окну. Товарищ Максим подполз к подоконнику по полу.
   — Посади ее, — показал он.
   Иванов посадил женщину на подоконник.
   — Толкни дальше.
   Осторожно толкнул женщину вперед. Она по пояс высунулась на улицу и заверещала.
   — Держи ее за ногу, — приказал снизу товарищ Максим. — Крепко держи.
   Но Иванов и так крепко держал.
   — Что делает, что он делает! — забеспокоились внизу полицейские.
   Стрелять они опять не могли. Если стрелять, то он разожмет руки.
   — Вот вам и уговоры, — зло сказал генерал Трофимов. — Вы бы еще сюда его любимую кошку притащили!
   Иванов лежал животом на подоконнике, двумя руками ухватившись за ноги женщины, которая бултыхалась где-то там, внизу.
   — Скажи им, что, если они не выполнят твои условия, ты сбросишь ее вниз, — шептал с пола товарищ Максим. Услышать его голос было невозможно ни в какие микрофоны, так все звуки вокруг заглушал женский визг.
   — Если вы не примете мои условия, я брошу ее вниз! — отчаянно закричал Иванов. — Ну чего она лягается-то?
   — Мы поняли вас! — закричал переводчик, потому что все было понятно без слов. — Мы принимаем ваши условия. Только поднимите женщину!
   Иванов, пятясь и приседая, втянул женщину в квартиру.
   Товарищ Максим показал большой палец.
   — С кем вы хотите говорить? — крикнул переводчик.
   — С президентом Франции! — бухнул товарищ Максим. — Скажи им.
   — С президентом! — крикнул Иванов через подоконник.
   Собравшиеся в кучку высокие полицейские чины стали совещаться.
   — Нет, не соглашайтесь, — бегал, суетился возле них генерал российского МВД. — Он его пристрелит. Я вам точно говорю, я знаю... Он его специально заманивает, чтобы убить. Он еще никогда не убивал президентов и наверняка хочет...
   Слова генерала возымели действие.
   — Это невозможно, президента нет во Франции, — озвучил решение полицейских переводчик. — Кто еще?
   — Тогда мэр. Мэр Парижа, — сказал товарищ Максим.
   — Тогда мэр Парижа!
   Мэру сообщили о требовании гангстера.
   — Вы гарантируете мне безопасность?
   Полицейские отвели в сторону глаза.
   Мэр отказался. Категорически. Потому что его жизнь нужна была Франции.
   Решили вместо мэра послать переодетого полицейского.
   — Вы хотели видеть мэра, он пришел, — крикнул переводчик.
   — Ну-ка, подсади меня, — попросил товарищ Максим.
   Вполз животом на подоконник. И завернув руки за спину, схватил Иванова за одежду, опрокинув на себя.
   — Если упадем, упадем вместе, — угрожающе прошипел он.
   И что было сил заорал.
   — Не стреляйте! Только не стреляйте! Он убьет меня!..
   — У него там еще один человек, — доложили полицейские наблюдатели. — Кроме тех, четверых. Он пытается выкинуть его из окна.
   Бьющийся на краю подоконника товарищ Максим взглянул вниз. Посреди улицы стоял человек в бронежилете и каске.
   — Пусть снимет каску! — прошептал он, не разжимая губ.
   — Пусть снимет каску! — крикнул Иванов.
   Человек снял каску и задрал лицо вверх.
   Это же не мэр — сразу понял товарищ Максим, потому что видел фотографии мэра и именно поэтому выбрал его.
   — Тащи меня обратно. И тут же заголосил:
   — Ой спасите, люди добрые!.. Помогите!.. Он убьет меня!..
   Упал в комнату на пол. Прошептал:
   — Это подстава, это не мэр. Они берут нас на пушку! Падлы! Ну, я им сделаю.
   И, отскочив в прихожую и не снимая с голов заложников тряпки, вытянул из-под них чью-то руку и что было сил рубанул по пальцам кухонным ножом.
   Раненый дико закричал. Но товарищ Максим оглушил его ударом рукоятки ножа по голове. Затем подполз к окну и, слегка приподняв штору, бросил вниз три отрубленных пальца.
   Лжемэр увидел, как недалеко от него на асфальт шлепнулось что-то мягкое. Испуганно пригнулся. Но в следующее мгновение понял, что упало. Упали пальцы... Человеческие пальцы! Три человеческих пальца! И побежал в сторону полицейских машин.
   — Он руку, руку отрубил! — кричал он, часто оглядываясь и показывая куда-то назад... Его не понимали. Еще не понимали.
   — Скажи им, что, если они обманут еще раз, вниз полетит голова, — потребовал товарищ Максим.
   — Если вы обманете еще раз, вниз полетит голова! — крикнул Иванов.
   — Руку, он отрубил руку, — продолжал бестолково твердить лжемэр.
   Теперь все стало понятно. Более чем понятно.
   — Сволочь, — тихо сказал понявший быстрее других угрозы Иванова генерал Трофимов. — Теперь — все! Теперь они начнут штурм...
   Товарищ Максим просчитался...
   Собравшиеся в кружок полицейские чины долго не спорили, все они почти единогласно высказались за штурм.
   Он все равно их прикончит, решили они. Он слишком хитер, чтобы не понять, что после того, что он тут натворил, ему ничего не светит. Что на уступки ему могут пойти с одной-единственной целью — чтобы заставить его совершить ошибку, заставить высунуться и убить.
   Заложников не спасти в любом случае. Но в случае штурма, возможно, уцелеет хоть кто-нибудь...
   Штурм!..
   Товарищ Максим просчитался, потому что не знал, кто такой Иванов и какая за ним тянется слава. Он хотел лишь напугать полицейских... И напугал...
   “Жаль, — подумал генерал Трофимов — Французов жаль”. Но еще больше себя жаль. Потому что за живого Иванова ему бы простили больше. За мертвого — меньше...
   Мертвым Ивановым не прикрыться!
   Очень жаль...
   Участь Иванова была предрешена, что было очевидно генералу Трофимову, было очевидно майору Проскурину, Карлу Бреви, Пьеру Эжени... Было очевидно всем, кто хоть немного был знаком с его биографией.
   Иванов живым не сдастся. Иванова живым не взять...
   Иванова можно только убить...

Глава 46

   Бывший партбосс, а теперь известный в стране бизнесмен Юрий Антонович подбивал бабки. И чем дальше подбивал, тем чаще вздыхал, морщился и чесал в затылке. Дело шло, мало сказать, не очень — дело шло плохо. Проплаченный в правительстве проект строительства скоростной автомагистрали отложили до лучших времен. Деньги чиновники, естественно, не вернули, и деньги немаленькие. Сеть открытых в Москве торговых домов доход приносить почти перестала, потому что появились другие сети. Более-менее стоял подведомственный Юрию Антоновичу банк, но что с ним станет дальше, было одному богу известно. Бизнес — такое дело, что никогда не знаешь, что тебя ждет. Сегодня ты владелец заводов, газет, пароходов, а завтра пойдешь торговать хот-догами в киоске на Казанском вокзале. И это не самый худший вариант, потому что худший — лежать с простреленной башкой в костюме от Версаче возле своего навороченного “Мерседеса” у входа в свой процветающий банк. Или не лежать, а сидеть. На нарах в Бутырской тюрьме.
   Эх, сейчас бы деньжат раздобыть, чтобы какое-нибудь новое дело закрутить. И надо-то немного — миллиарда два-три. Обернуть их за год и пустить в оборот... Только где эти миллиарды взять?.. Друзья не дадут, друзья кончились вместе с бедностью. У богатых друзей не бывает — бывают только партнеры и конкуренты.
   Как бы сейчас пригодились те партийные деньги!.. Но не пригодятся... Потому что их перехватил Иванов и стережет, как цепной пес! Выследили его, ухватили, а он четырех человек из охраны завалил, как куропаток завалил, и ушел. Все равно ушел!
   И где его теперь искать? Да и стоит ли искать? Опять найдешь, а он опять всех перестреляет... Хотя все-таки соблазнительно. Соблазнительно разом решить все свои проблемы. Раз — и готово. Как по щучьему велению...
   Юрий Антонович подвел в подсчетах итоговую черту, еще повздыхал и почесал в затылке и закрыл ноутбук.
   Если дело так и дальше пойдет, то... черт его знает, куда придет... Н-да...
   Потом он отсмотрел текущие дела. Подписал три десятка бумаг. Принял два десятка посетителей, которые все как один хотели заработать на нем деньги. И поехал к любовнице...
   Любовница жила в купленном на ее имя коттедже, ездила в переписанном на нее “Мерседесе” и одевалась в принадлежащем ей бутике.
   “Эту статью расходов тоже придется сокращать, — подумал про себя Юрий Антонович. — Бутик можно будет забрать, коттедж тоже, переписав на нее в качестве отступного квартиру в центре, а “Мерседес”... черт с ним, с “Мерседесом”, .. В конце концов можно подобрать себе какую-нибудь интеллигентную женщину с ребенком, например библиотекаря или доктора, купить ей однокомнатную хрущевку... И жить бедно, но зато спокойно...”
   И на глаза Юрия Антоновича навернулась слеза. Жалко себя стало.
   Но потом слезы высохли, потому что Юрий Антонович думать перестал, а начал отдыхать. Вначале в сауне в подвале, потом в спальне на втором этаже, потом в спальне на третьем этаже. До спальни на четвертом этаже он не добрался — годы уже не те.
   Потом он лежал на кровати общей площадью двадцать пять квадратных метров и смотрел свой домашний, с экраном на два дюйма больше, чем в обыкновенном, кинотеатр. Вернее, не смотрел, а переключал каналы, потому что количество каналов прямо пропорционально значимости владельца телевизора. У Юрия Антоновича было три тысячи каналов в десяти — дома, на даче, в офисе, здесь, не здесь, и еще там — телевизорах.
   Он переключал каналы, не задерживаясь ни на одном больше пары секунд. Но вдруг задержался, замерев пальцем над кнопкой пульта. Потому что на экране мелькнуло знакомое лицо. Ну очень знакомое лицо...
   — Мать твою... Это же Иванов! — ахнул Юрий Антонович. — Это же он — Иванов!!
   И крикнул свою любовницу, которая знала три языка. Потому что любовница его ранга обязана была знать как минимум три языка и уметь играть на скрипке.
   — Что они там говорят?
   — Они говорят, что сегодня ночью русский преступник Иванов захватил в самом центре Парижа заложников, — перевела любовница.
   — Во дает! — поразился Юрий Антонович. — Я, между прочим, его знаю, — не без гордости сказал он, показывая на экран.
   Лицо Иванова показывать перестали и стали показывать какую-то улицу и окна квартиры, в которой находились заложники. Потом слово дали полицейскому. Который стал что-то говорить, часто показывая вверх.
   — Он у них там убил нескольких человек. И еще какого-то снайпера на крыше, — сообщила любовница.
   — Иванов? Ну еще бы! Он им там такого устроит!.. Он им там пол-Европы перемочит!.. — радостно сказал Юрий Антонович.
   И тут же радоваться перестал, потому что сообразил, что радоваться особо нечему. Перемочит он, конечно, перемочит, но его тоже... И тогда все — тогда денежки пропали. Окончательно пропали. А вот если бы они взяли его живьем, то это совсем другое дело.
   Совсем другое...
   — Где мои штаны? — быстро спросил Юрий Антонович.
   — Ты что, уже уезжаешь? — удивилась любовница.
   — Уезжаю.
   — Куда?
   — В Париж...

Глава 47

   Внешне ничего не изменилось — внешне все оставалось так же, как было. Стояли машины. Под ними лежали полицейские. Заунывно, понимая, что ничего этим не добьется, бубнил психолог. Его слова не менее заунывно переводил на русский переводчик.
   — Одумайтесь... нет никакого смысла... человеколюбие... сострадание... Страшный суд... достойное содержание в отдельной камере... мы готовы выслушать и выполнить любые ваши требования...
   Хотя на самом деле никто никакие требования выслушивать и выполнять не собирался. Потому что решение было принято, и к месту действия, рассредоточиваясь по ближайшим переулкам и дворам, подтягивались дополнительные силы полиции. Маневрируя в узких улицах, разворачивались пожарные машины. Выключив сирены и мигалки, подъезжали и выстраивались рядами микроавтобусы “Скорой помощи”. Из огромных армейских грузовиков выпрыгивали солдаты в камуфляже и касках и рассаживались вдоль стен на одолженные в ближайших кафе стулья. Солдатам здесь было делать нечего, но захваты заложников в Париже происходят не каждый день, и никто не хотел оставаться в стороне.
   За пожарными, полицейскими и госпитальными машинами на дальних подступах напирали на ограждение толпы зевак, которые убеждали полицейских, что живут вон в том доме и что им обязательно туда надо попасть, потому что они забыли выключить утюг, фен и кофеварку.
   Полицейские морщились, в сотый раз объясняя, что это невозможно, что улица закрыта для проезда и пешеходов до особого распоряжения, и многозначительно постукивали себя по ботинкам концами длинных дубинок.
   Десятки упирающихся друг в друга машин натужно сигналили, вначале желая прорваться через пикеты, потом пытаясь развернуться в толпе.
   Было оживленно и как-то даже празднично...
   На одной из крыш дома разворачивали аппаратуру телевизионщики нескольких независимых каналов. Они прикручивали к штативам камеры, устанавливали направленные микрофоны, закрепляли тарелки спутниковых антенн. Среди них, с завистью косясь на навороченную аппаратуру, с камерой под мышкой бегала творческая группа российского ТВ, приехавшая в Париж в составе делегации министерства внутренних дел.
   — Видал? — говорил оператор режиссеру. — А у нас?..
   А у тех видал?.. А мы!..
   А у этих, вообще...
   Приседая на четвереньки, с соседней крыши прибежал взмыленный редактор.
   — Вы чего тут? Я с французами договорился на десять минут сигнала! Пошли быстрей.
   Оператор, режиссер и редактор, оскальзываясь на черепице и хватаясь за специальные, натянутые пожарными веревочные леера, побежали на соседнюю крышу.
   — А Серега где?
   — Здесь где-то был... Может, до ветру отбежал. Стали, прыгая по крыше, искать Серегу. Нашли. Серега на скверном английском клеил журналистку СNN, пытаясь подать себя в лучшем свете.
   — Ну ты чего?! — прикрикнули на него. — Там Сашка у французов десять минут оторвал!
   Серега сорвался с места и побежал вслед за оператором.
   — Вот здесь встань, — показал режиссер. — Отсюда башню видно.
   Исполняющий роль ведущего Серега встал.
   — Так нормально?
   — Сойдет.
   Режиссер дал отмашку. Оператор включил камеру.
   — Мы ведем свой репортаж из Парижа, — сказал Серега.
   Оператор, чтобы доказать, что репортаж идет не из Моршанска, дал панораму Парижа, завершив ее кадром с Эйфелевой башней.
   — В доме напротив, — показал ведущий на совсем другой дом. — Вон за теми окнами, — ткнул наобум в какие-то окна, — находятся заложники, которых удерживает гражданин России. Французская полиция готовится к штурму...
   Режиссер посмотрел на часы и стал ожесточенно размахивать руками, показывая, что все, сворачивайся, шабаш...
   — Мы будем держать вас в курсе событий, — быстро закруглился Сергей.
   — Ты чего, — удивился он. — Время же еще есть.
   — Какое время? Я халтурку надыбал, — объяснил режиссер. — Московский канал.
   — Сколько?
   — По штуке за минуту.
   Все оживились. Ведущий встал на то же место.
   — Поехали, — дал отмашку режиссер.
   — Я в Париже! — категорически заявил ведущий. — И, стоя здесь, напротив дома, где неизвестный преступник удерживает заложников, я невольно вспоминаю милую моему сердцу Москву. Где ничего подобного не случалось. Может быть, благодаря самоотверженной работе столь часто ругаемого нами мэра, а может быть, потому, что москвичи — это особый народ...
   “Три минуты”, — показал режиссер три пальца.
   — И здесь, в центре Парижа, я вынужден признать, что не все так плохо в нашем отечестве... Шабаш!
   — Осталось четыре минуты, — сказал редактор. — И три заказа. По полштуки.
   — Кто?
   Редактор перечислил каналы.
   — Ладно, поехали!..
   — Это Париж, — сообщил ведущий. — Внизу — французская полиция, которая готовится взять штурмом вон тот дом, — показал на дом, — где находится доведенный до отчаяния гражданин России, взявший заложников, чтобы выразить свой протест. — Редактор показал большой палец... Репортажи сбросили через французскую “тарелку” в Москву за полсотни минута. И пошли пить кофе...
   Но даже дойти до кафе не успели, потому что заметили на улице какое-то подозрительное оживление.